Темно-вишневая шаль

                Посвящаю Сашеньке –
                -  милой моей  жене .
          
                Как хлеба ни было бы мало,
                О всех заботясь и скорбя,
                Мать никого не обделяла,
                За исключением
                Себя…

                Людмила Татьяничева.

               
Вечером Вика пришла с работы не в  духе. Поморщившись, словно обувь жала ей ноги, недовольно  кинула на кухонный стол посылку, обтянутую авоськой. Плюхнулась рядом на табурет, поджала губы, отчего они вытянулись в ниточку: «Чего ради хлопочет свекровушка? Будто бедно живем, не обойдемся без ее помощи. Да хоть бы помощь была настоящая, а то так, видимость одна. Позор!»

Вот всегда так: как только что-то коснется матери Андрея, так у нее портится настроение. Никак не могла Вика свыкнуться с положением, когда родную мать мужа приходится одновременно стесняться и… ненавидеть. У людей всё как у людей – у всех ее подруг такие свекрови, которыми гордиться нужно, и они ими гордятся.

 Есть, за что… А у нее – какая-то малохольная досталась свекровь, ни солидности в ней, ни материального достатка. А туда же, посылки шлет, как нищим – милостыню.
Как-то, помнится, сказала об этом Андрею – не прямо, конечно, но понять можно было – поддержал он ее, родной муж? Как  об стенку горох – он даже не смутился, только промолчал. В первые годы их совместной жизни он в таких случаях стеснялся, уходил от разговора о матери. Глупый был…

Никто не знал, как Андрей терялся и злился на себя за то, что принимал от тестя и тёщи дорогие подарки: холодильник, телевизор, модную импортную стенку… Собственно, подарками их и не называли, не считалось зазорным, что все делалось для дочери и внучки. Андрея же коробило и угнетало, что от матери ничего подобного не предвиделось.

Не хотелось Вике распечатывать посылку, но Андрей был в командировке, поневоле этим пришлось заняться самой.

Под фанерной крышкой посылки стояли туго обернутые газетами стеклянные банки с вишневым вареньем, солеными огурчиками и грибочками. Пестрой россыпью – цветные обертки дешевой карамели, из-под них виднелся аккуратно завернутый в чистую тряпочку кусок свиного сала и рядом – пачка печенья ( это ж надо додуматься: из деревни в город слать фабричное печенье!), в пластмассовой литровой бутылке – облепиховое варенье, в ситцевом кулечке – кедровые орехи. Под руку попали перевязанные алой лентой мягкие вязаные шерстяные носки, судя по размеру – для Аленки. И «веселенький», в безвкусной расцветке пестрый ситчик – это для нее, для Вики, для невестки («В гробу я его видала! Думает, обрадовала…»). Ну и напоследок, маленький сверточек с лиственничной серой, так любимой Андреем. Кажется, всё. Ах, нет, вот еще – разостланный по всему дну посылки полиэтиленовый пакетик с сушеными белыми грибами-боровичками.

Мать Андрея жила на скудную пенсию, заработанную в колхозе, да на натуральные доходы от своего небольшого хозяйства – коровка, курочки, боровок, огород. Отец в самом конце Отечественной войны погиб на фронте, а она – старенькая, но еще жилистая – круглый год хлопотала со своим немудреным хозяйством. Приходилось трудно, порою непосильно, но что поделаешь – жить-то надо.  Приходится и соседей просить, дров, сена подвезти.

Крутилась старушка с утра до ночи, не зная покоя. Одна утеха: вечерами подходила Ульяна к  большой рамке под стеклом, где собраны семейные фотографии, безошибочно находила портрет своего мужа Васеньки, Василька, подолгу смотрела на него,  снятого в военной форме. Смахивала со щеки непрошеную слезу, думала: «Постарел-то как! Годы летят… А уходил на войну молодым-молодешенек… Знать бы, где его могилка, съездила бы туда, поплакала по-бабьи, с причитаньем, отлегло бы от сердца… А может, никто его и не хоронил, истлел он где-то на чужой сторонушке, проросла та землица голубоглазыми цветами-васильками…».

    О сыне Андрее -  ни слуху, ни духу. Последний раз видела его на свадьбе. Давно это было… Взял сыночек городскую, моднистую, интеллигентную. Помнится, усадили ее, Ульяну, в самом конце стола, куда же такую, плохо одетую еще поместить? Кричали: «Горько!» -  ей, Ульяне, и в самом деле было не сладко – не по себе дерево гнул сынок, да ничего, видать, не поделаешь, полюбится сатана краше ясного сокола. Уезжала Ульяна от Андрея с разбитым сердцем, крепко обиженная на расфуфыренную, неприветливую сноху. Теперь у него уже дочка школу кончает, а она, Ульяна, ее и в глаза не видела, даже во снах не снится, какая она есть…

А у Вики родителей голой рукой не возьмешь. Отец в семнадцать лет добровольцем ушел на фронт. С войны вернулся с двумя золотыми звездами Героя Советского Союза, и вся грудь – в орденах. В послевоенное время,  до выхода на пенсию работал заведующим облфинотделом, мать Вики – заведующей горфинотделом. Оба при деньгах работали и при деньгах жили. Получили четырехкомнатную квартиру в элитном обкомовском доме, прозванном в народе «Линия партии» из-за кривизны в плане, если посмотреть с птичьего полета. Там у них высота этажа – три метра, просторные комнаты с кондиционированием воздуха, импортная, сверкающая никелем сантехника, где среди прочих приборов сияет белизной биде для подмывания женщин. Пенсия у тестя и тещи Андрея на порядок выше, чем у его матери. За квартиру и коммунальные услуги платят какие-то крохи – разве можно деревенской Ульяне с ними тягаться?
Вике нравится, что она не зависит от превратностей судьбы. Порой она выставляет это напоказ:

- Вчера купили Андрею компьютер последнего поколения. Не помню, как он называется, да разве в этом  дело? 
      
Если Вика видит, что кому-то материально живется не ахти как,  она почему-то становится очень довольной, снисходительно, с превосходством улыбается, злорадствует.

Олег, старший брат Вики, видимо, был человеком другого склада. Жаль, не довелось Андрею с ним пообщаться: уехал Олег куда-то, не ужился с родителями, покинул родительский кров еще до того, как Андрей с Викой познакомились. В семье Вики старались о нем не говорить, и с течением времени Андрей все более понимал, почему о нем не принято вспоминать…

Однажды, когда у Вики опять испортилось настроение (от мамы Андрея пришла поздравительная открытка), Андрей не выдержал и сказал жене:
- Моя мама не может жить на  широкую ногу, как твои родители. Пойми: разные возможности…

- … и понятия разные,- она усмехнулась, недобро так.- Знаешь, было бы желание! А его-то как раз и нет.

- А что, от желания многое зависит? Ты, например, непрочь была бы стать генеральшей. Почему не стала?

- Где уж  нам уж… - Вика презрительно посмотрела на Андрея.
Его резанула ее недобрая усмешка. И взгляд.

Он долго колебался, но, наконец, решился:
- Вот что!- сказал твердо.- Больше мою мать не трогай и не бледней при ее имени. Ты человек взрослый, кое-что соображаешь – считай, что для тебя ее нет.

- Фи-и! Она для меня давно не существует. Нашел чем считаться…

Андрей в тот же вечер ушел из дома.

Уехал в Сибирь, в таежную глухомань. На все лето и осень устроился в артель добытчиков золота, где с неожиданным для себя вдохновением, от души вкалывал и привез с собой приличную сумму.

Дома Андрей выложил все деньги на стол. Их хватило рассчитаться с тестем и за холодильник, и за телевизор, и за импортную стенку, и еще сколько-то оставалось.
Вика, больше для приличия, стала было возражать:
- Когда это было – такие расходы?

Потом смекнула: «Все равно мои будут!»

Андрей настоял на своем:
- Это  - мой долг тестю и теще! Пусть не считают меня за примака…

И только потом до него дошло – как мы крепки еще задним умом!- надо было хоть немного денег выслать матери, но тут же успокоил себя:
- Не всё враз! Главное сейчас – рассчитаться с этими…

Но мать так и осталась на заднем плане. Сначала они с Викой копили на кооперативную квартиру, потом решили хоть раз и непременно вдвоем съездить к морю, потом для Аленки наняли репетитора по английскому…

Время шло. Подачки от родителей Вики Андрей принципиально не стал брать. Свои же деньги, подкопленные с таким трудом, уходили сквозь пальцы: экономить Вика не умела и не хотела.

Андрей каждый год все собирался съездить к матери: «Поеду! Вику – по боку! Аленку матери покажу, большая выросла, наверное, уже бабушке по плечо будет… Посмотрю на места своего детства…».

Ну, хоть раз в жизни денег маме послать посолиднее, что ли? «Посолиднее» не получалось. Получались только Викины бандерольки к праздникам. Еще Андрей вместе с незначительным денежным переводом поздравлял мать цветастой открыткой или, когда запаздывал, телеграммой. За бандерольки было стыдно: знал ведь, что Вика только «исполняет долг». Но…

                *                *                *

Но однажды Андрей возвратился из командировки, нашел на столе прикрытые газетой дорогие мамины гостинцы – как сильно защемило сердце! -  попробовал одно, другое, третье, приготовленное мамиными руками, и мысленно похвалил ее за облепиху и грибы. Очень захотелось побыть рядом с мамой, хоть на минутку…

Вики дома не было. В глаза бросилась записка: «Уехала с Аленкой на дачу. Если сможешь, приезжай. Вика». Прочел, и почему-то стало все-все-все противно. Попробовал поесть – холодная пища в рот не лезла, а разогревать не хотелось. Хотелось лечь и по-волчьи выть. Еще раз пожевал облепиху, но вкуса и аромата уже не почувствовал. Закрыл глаза, и таким ощутимым детством окатило!..

После недавнего самолета его еще пошатывало. Ощущение было такое, как будто от души, навзрыд наплакался. Прилег отдохнуть и не заметил, как уснул. Казалось, только голову до подушки донес,- и вот она, мама, совсем как наяву, смотрит в глаза и улыбается…

Усилием воли Андрей открыл глаза. Бросил взгляд на часы – с тех пор, как пришел домой, прошло чуть больше часа. Вспомнил, что еще зимой вот так же приснилась мама, и он дал слово летом съездить к ней. А лето уже в разгаре, скоро – не заметишь – пролетит и оно. Велико ли наше лето? А он так и не соберется к маме, все будет так же откладывать на другое время.

Чего ждать-то? Незаметно пройдет еще несколько лет, а там уж и ехать не станет смысла: тихо мама уйдет из этого мира, даже старенькой ее избенки, глядишь, не станет.

Андрей решительно позвонил на работу и попросил у начальника неделю отпуска без содержания, причина, мол, важная. Хотел добавить, что надо побывать у матери, но по некотором размышлении промолчал. Поскреб по карманам, насобирал только мелочь, на минутку задумался и, махнув рукой, пошел к соседям. У них  взял денег в долг из расчета у мамы не скупиться, не экономить.

                *                *                *

Мама встретила его долгим вздохом, совсем не так, как он много раз себе представлял. Она молчала, но заметно было, как нелегко дается ей это молчание, и как  ее волнение перехлестывает через край. Медленно подошла, обхватила за плечи сухонькими руками, прильнула головой к груди, а он под рукой чувствовал ее выпирающие из-под блузки лопатки.

- Как же ты походишь на отца, Андрюша! Только он моложе тебя уходил на фронт. Мно-о-ого моложе!..

Она плотнее прижалась к сыну, и он болезненно ощутил, какая же она у него маленькая и старенькая. И, конечно же, слабенькая. Он легонько привлек ее к груди, стало до остроты жалко ее, давшей ему жизнь. Стало мучительно стыдно за себя, такого черствого и неблагодарного. Ведь это он не дает ей возможности чаще видеться. А она живет здесь одна, тоненькой былиночкой, бьется, как рыба об лед, со своим немудреным, но непосильным хозяйством и, наверное, каждый день думает о нем – ведь у ней, кроме него, никого нет.

Они еще постояли, обнявшись – мать и сын.

Какая избушка стала маленькая! Не мог же он еще вырасти, когда ушел из этого дома. Андрей присел на лавку у стола, над которым висела застекленная рамка с фотографиями. Были здесь и его снимки.

Мать достала из русской печи сковородку с томленой на сметане картошкой. Не по возрасту легко повернулась, сбегала во двор и вернулась с баночкой соленых груздей – у Андрея потекли слюнки. Грибы подобраны маленькие, светленькие, нежные, даже сквозь стекло вкусные – мать всегда была мастерица их обрабатывать и засаливать.

Она сбросила на пол тигрового окраса кота, примостившегося на лавке. Опершись о плечо сына, встала на лавку, пошарила рукой за иконой, достала четушку водки. Поставила на стол граненый стакан и махонькую рюмочку, налила спиртного до половины обеих посудин, тихо сказала:

- Как  долго я тебя ждала! Как долго ты не ехал, родной мой! Вот дал Бог - свиделись. Со свиданьицем, сынок!

Андрей выпил все, что поднесла мать. И не ощутил вкуса. Сколько же лет простояла водка на божничке, что успела выдохнуться? Мать для приличия чуть-чуть пригубила из своей рюмочки и, сморщившись, поставила ее на стол.

В груди Андрея приятно зажгло – нет, все же действует водка!-  в избушке стало как бы светлей и просторней. Он с аппетитом уплетал за обе щеки румяную картошку, сдабривая ее грибочками.

А мама почему-то пригорюнилась. Она глядела на сына и видела в нем  своего незабвенного Васю, Василька – таким, каким он уходил на фронт. Да разве может быть сын старше отца? Чудеса какие! А всему виной – годы…

Мать спохватилась: надо же сыну с дороги постель разобрать. Зорька скоро с пастбища придет, не забыть подоить. От радости-то с нее станет!  Андрея парным молочком напоить, как, бывало, маленьким его поила.

Она занялась постелью и вслух размышляла: надо же, приехал один, без невестки и внучки, значит, ненадолго.

- Мама, поди-ка сюда!

Она оторвалась от постели, распрямилась и ахнула: в распахнутых руках Андрей держал шаль. Темно-вишневая, даже на взгляд шелковистая и мягкая, она одним углом касалась пола, а сын головою почти упирался в матицу, Бог ростом не обидел. Короче, богатая шаль.

- Бог с тобой, Андрюша! Такую роскошь – да старухе. Окстись! Отвези домой, дочка вот-вот заневестится, знаешь, как будет рада-радешенька! Этот цвет в любом возрасте – к лицу.

Он накинул шаль на плечи матери и невольно залюбовался ее вдруг помолодевшим лицом, еще довольно стройной фигурой. Она в благодарном порыве опять было прильнула к Андрею, как в тот раз, при встрече, да вдруг резко охолонулась: надо держать линию на отказ от подарка, что ж это она забылась…

Несмотря на краткость момента, Андрей успел ощутить, как сильно и часто бьется сердце у матери. Вспомнилось, как давно-давно, в далеком детстве он поймал синичку, осторожно держал ее в руке, стараясь не придавить. У нее так же часто и сильно билось испуганное птичье сердечко.

- Возьми шаль, мама, и носи! Не обижай меня. Ты не такого подарка достойна! Аленке мы другую купим, не хуже этой, ты же Вику знаешь… Ну, позволь себе такое хоть раз в жизни!

                *                *                *

Ночью он видел себя в том, навсегда ушедшем  «синичкином» детстве. И маму, еще молодую. Уж такая она молодая да цветущая, да веселая, да улыбчивая! Будто берет она Андрея, еще маленького, за руку и говорит… стихами:

                Без меня на Земле
                будешь ты одинок,
                и никто никогда
                уж не скажет: «Сынок!» 

Странно! Мама и стихи. Читала ли она их когда, довелось ли? Читал ли кто их ей?  Не эти, приснившиеся, а вообще стихи.

Он проспал до обеда. Проснулся с чувством глубокого умиротворения. Встретился взглядом с ярким солнечным лучом, льющимся в распахнутое окно.

Еще полежал, нежась и соображая, где же он? Потом, вспомнив все, вскочил, извлек из портфеля полотенце, мыло, зубную щетку и пасту. Выскочил во двор, распахнул калитку в огород.

- Добрый день, сынок! У нас на свежем-то воздухе, ой, как хорошо спится!

- Да, воздух у вас - хоть пей! Добрый день, мама!

Теперь он обнял мать. Чмокнул в щечку. Выждал и поцеловал еще.

- Полей мне, мама, на руки!

Она набрала в ведро холодной колодезной воды.

Он умылся, оделся, позавтракал и опять вышел во двор, такой для матери узнаваемый, такой до боли знакомый. Андрей же не мог отделаться от чувства, что он вернулся в детство или никогда из него не уходил.

Как и встарь, квохтали курицы, купаясь в пыли. Заливисто кричал-пел цветастый петух. Яркорыжий щенок – «Чубайс»! - часто-часто вилял коротким хвостиком, радуясь присутствию человека и еще Бог весть чему. Из хлева выглядывала пегая морда теленка. Все так, как было много-много лет назад.

Только почернели, подряхлели дворовые постройки. Рассохлась и покрылась мохом тесовая крыша у резных ворот. На одном из окон покосились наличники, у сплошного заплота подгнил и повалился один из столбов…

Давно ничего здесь не приводили в порядок  заботливые хозяйские мужские руки.
Андрей не спеша обошел двор, все критически оценивая и прикидывая, что же он сможет здесь поправить за короткий свой приезд. Поправить, укрепить, привести в божеский вид.

Из кладовки прихватил инструмент – здесь каждая вещь лежала на определенном еще отцом месте, - и где смог, где одному было посильно, стал чинить,  поправлять, обновлять. Топором орудовал с повадкой заправского плотника.

То тут, то там натыкался Андрей на почти стершиеся, но свои – свои!-  затеси, засечки, зарубки, инициалы, вырезанные перочинным ножом им же, Андреем, в детские годы, а с ними – яркие, волнующие воспоминания. Душа человека никогда не стареет!..
 
К концу дня двор заметно помолодел, распрямился, засверкал свежими затесями и заплатами.

Подошла мать, попереминалась с ноги на ногу, явно решаясь что-то спросить.

- Спрашивай, мама, не стесняйся, пока я не уехал…

- Да я, сынок, хотела узнать, все ли у тебя ладно в семье-то? Только правду скажи, не таись.

- Правда – она, мама, не всегда приятна. Подумай сама, в какой семье когда все ладно бывает? А после ссоры, как после грозы, легче дышится.

- Так-так, Андрюша, стало быть, всегда легко дышите? А кто в семье верховодит?

- Как на духу признаюсь, было время, когда верх брала она, Вика. Этому в немалой мере способствовали ее родители, потому что я материально зависел от них. Теперь все изменилось в лучшую сторону. Так что, мама, не беспокойся за меня.

- А Надю хоть иногда вспоминаешь?

Чувствовал Андрей, что мать непременно задаст этот вопрос, но чтоб вот так, в лоб… Мать застала его врасплох. Что ей теперь ответить?

Была Надя, была любовь, были бессонные ночи. Были обоюдные заверения, клятвы не расставаться всю жизнь. Все было! Да сплыло…

- Можешь не отвечать. Я, ведь, к чему спросила? Ходит она ко мне, навещает. И лучшей невестки желать бы не надо! Да променял ты свою любовь на достаток, и, говоришь, сам тому не рад был.

- Как же у нее сложилась судьба?

- Живет одна-одинешенька, как перст. Мужа-пьянчужку посадили, по пьяному делу на машине человека задавил. Сын нынешнее лето утонул, царство ему небесное. Не повезло Наде в жизни, не дай Бог никому! А какая славная женщина!..

Вот уж, действительно, слова матери, как соль на рану. И хотелось Андрею, тому, давнему Андрею, чтобы Надя зашла к ним хоть зачем-нибудь, мать, что ли, попроведать или другое заделье нашла. И боялся он, сегодняшний, что вот зайдет она, и он уж не в состоянии будет трезво мыслить и поступать – может таких дров наломать!..

                *                *                *

Андрей уезжал на рассвете, и мать проводила его до автобуса.

- Ты уж извиняй, сынок! Не могу я бросить все здешнее и ехать к вам. Не хочу Вике поперек дороги вставать. А здесь, в этой избенке я словно  вчера свое счастье встретила. Недолгое счастье, правда. Здесь и тебя родила. Да и люди  кругом за долгие годы, как родные стали… Лучше уж  вы с Викой да с  Аленкой приезжайте когда… - потеребила пуговицу у пиджака Андрея.- да не обижай их часом, Христом-Богом тебя прошу! Будь, как отец. Он все умел делать пристойно…  Ну, наклонись, я тебя благословлю!..

Он сел на поезд на том самом полустанке, что часто видел во сне. Он все еще находился под впечатлениями, полученными от свидания с матерью. Мысли путались, как сама жизнь.

На щеках долго еще ощущалось прикосновение материнских губ при прощании. Доведется ли свидеться с  нею еще хоть раз?

Андрей в ночь перед расставанием спал крепко, но догадывался, что мать в эту ночь не сомкнула глаз. Так оно и было.

С вечера, управившись по хозяйству, она готовила ему «подорожники» - всевозможные постряпушки и прочие деревенские вкусности. А потом дождалась часа, когда сын ее глубоко и ровно заснул, села около его изголовья, оперла голову на ладони и все смотрела-смотрела в такое родное лицо. Хотела запомнить его до мельчайшей черточки и не замечала, как одна за другой по ее сморщенным щекам катились соленые слезы…

Андрей проехал остановки две или три, почувствовал острое желание отвлечься от навязчивых мыслей и полез в портфель за журналом – почитать, поломать голову над кроссвордом. Под журналом в полиэтиленовом пакете лежали капустные пирожки и еще что-то – он не стал разбираться. А в самом низу, завернутая в газету, покоилась тонкая, мягкая, шелковистая, пушистая темно-вишневая шаль. Та самая…

Андрею стало нестерпимо больно.


26 сентября 2005 года.                Пос. Шушенское.