Шкет

                Лизоньке  Н е в о л и н о й –
                - любимой  внучке  моей  -
                -  п  о  с  в  я  щ  а  ю .            
               
               

          А потом Шкет досконально ознакомился с нашей квартирой: не спеша, вразвалочку обошел все комнаты, кухню, коридор, заглянул в санузел. Деловито обнюхал каждый угол и лишь после всего этого уселся посреди гостиной и стал по очереди смотреть в глаза сначала мне, потом папе, и уж потом-потом  - маме.

Худой, большеголовый, со свалявшейся рыжей шерстью этот котенок встретил нас однажды на лестничной клетке у входа в квартиру, когда мы возвращались с дачи.
- Каков шкет, а? Откуда это чудо?- воскликнул папа, открывая ключом квартиру.
Котенок совсем не робел и первым шмыгнул в распахнутую дверь, хотя его никто не приглашал – ни папа,  ни мама, ни я. Ну, надо же, такое нахальство!

- Нет, ты посмотри, Аленка,- восхищался папа.- Ведь это же настоящий шкет! Такой худой и, наверное, очень голодный. А как по-хозяйски он  себя ведет! Ну, герой!
Не знаю, где папа отыскал такое слово – «шкет», но оно очень подходило к котенку. Понравилось оно и мне: что-то короткое, хлесткое скрывалось за ним, сродни «черту», что ли…

Так мы и стали звать нашего нового жильца с хвостиком – Шкет.

- Недогадливые, он же у вас кушать просит!- воскликнула мама и пошла на кухню налить молока котенку.- Ребенок голодный, а вам хоть бы хны.

Ах, с каким аппетитом он ел! Мне бы такой жор в угоду и на радость родителям.
Поев, Шкет стал умываться лапкой, но потерял опору и чуть не растянулся на полу – маленький еще. Неумеха.

Я решила отдать ему постель своей самой большой и любимой куклы. Все равно я в куклы уже давно, с позавчерашнего вечера,  перестала играть. Зато Шкет будет блаженствовать: кроватка, как настоящая, постелька – принцесса позавидует. Я хотела Шкета примерить к кроватке, но он оказался таким грязным, что даже я побрезговала взять его в руки.

Вопрос решила мама. Она взяла у меня котенка и решительно направилась в ванную. Я думала, что он будет плакать и капризничать, как это делаю я,  когда мне страсть как не хочется мыться. Но он оказался терпеливее меня. Мама сказала, что Шкету даже понравилось мыться. Он ни разу не мяукнул и не пытался оцарапать маме руки. Он только сладко жмурился и дрожал. Дрожал не от холода, а,  видимо, от удовольствия. Ох, и грязищи же на нем было!

Когда Шкет был вымыт, мама попросила меня подержать его, нока она его вытрет. Мокрый котенок  являл собой такой жалкий вид, словно это было вовсе не живое существо, а какая-то тряпочка с торчащими отовсюду жалкими косточками. Его и в сухом-то виде трудно было назвать красавцем, а мокрый он вообще казался уродом. Не зря, видимо, говорят: «Ободранная кошка». И наш Шкет – не исключение.

Потом мы с мамой завернули Шкета в шерстяной платок, оставив снаружи только его неприглядную головку с большущими зелеными глазами, и я положила его в постельку «принцессы» - поспать.
 
Пока это чудо с хвостиком спало, папа принес из ближайшего магазина небольшую и с низкими бортами картонную коробку и на четверть ее глубины заполнил чистым песком. Получился отличный туалет для котенка. Мне папа сказал, чтобы я чаще меняла в коробке песок, тогда в квартире не будет пахнуть кошкой.

Перед сном мы опять покормили Шкета. Я налила ему в бокальное блюдечко молочка, и Шкет с жадностью стал его лакать, но вскоре вдруг задрожал всем тельцем – замерз. Мама сказала, что нельзя кормить котенка молоком, только что взятым из холодильника, и что так я могу простудить его. С тех пор молоко для него я стала подогревать.

Вечером, когда мне пора было ложиться спать, захотелось вдруг, чтобы Шкет спал со мной, и я уже  понесла было его к себе в постель, но папа так выразительно посмотрел на меня, а мама сделала вид, что не заметила папиного взгляда, и у меня сразу пропало мое желание.

Утром я не нашла Шкета. В постельке «принцессы» его не было. Я напрасно кричала: «Кис! Кис! Кис!»- он не откликался. Котенок просто не знал, что на мои «кис-кис!» надо сломя голову бежать ко мне, никто этому его, бедненького, не учил. Пришлось мне искать его по всей квартире.

А Шкет, как ни в чем не бывало, спал в моей тапке. Вечером я надела тапки и поставила их под кровать – он там, под кроватью, и спал. Он облюбовал правую тапку. Ему там, оказывается, просто зашибись как удобно: в тапке он как раз целиком умещается. Из носка тапки торчит полосатая кошачья попа с хвостом. Хвост огибает тапку, и его кончик располагается в районе пятки. Всё. Ребенку удобно, он урчит, и попробуйте его оттуда извлеките – мы ж  не звери. Он, наконец, нашел свое место в жизни, и почему бы мне ни перестать  носить тапки?
 
Ситуация осложнилась. Главное в ней – не забыть, кто у нас где живет, и не надеть нечаянно тапку с котом внутри. Поэтому я предпочитаю ходить по квартире босиком или уж сидеть на месте. А когда я сижу, ко мне на руки просится Шкет. В это время я могу надеть тапки. Ненадолго. Потому что очень скоро котенок захочет спать и потребует засунуть его в тапку.

Мне вспоминается русская народная сказка «Рукавичка». И еще одна – там, где «тук-тук, кто в тереме живет?». Вообще-то у меня еще одна тапка осталась, уже абсолютно лишняя. Может, туда еще кого-нибудь поселить?  А то вон какая жилплощадь пропадает!

                *                *                *

  Шкет прижился у нас. Он быстро рос и поправлялся.

Сегодня сижу с ним, почесываю ему за ухом, а он почти на глазах меняет цвет. Он был грязно-рыжий в темно-серую полоску, а когда грязь мы с него смыли, он становится огненно-рыжим в темную полоску. Судя по всему, будет  огненно-полосатым, как модница на подиуме. Пока что этот «модник» урчит у меня на ладони и сосет палец. Интересно, как у него внутри устроен «моторчик», который мурлыкает? И что он хочет этим сказать? Мне кажется, что он тем самым говорит:
- У меня болит такое место, которое значит, что мне надо дать  что-нибудь вкусненькое.

- Бедный ты мой,- говорю,- и сильно болит?

- Да,-  отвечает, - сильно. Надо быстро-быстро дать что-нибудь вкусненькое!

Ладно, надо же уважать болезни маленьких. Даю Шкетику клубничный йогурт. По виду котенка догадываюсь, что  «такое место» больше не болит.
 
Шкет быстро бежит по комнате и приглашает меня поиграть с ним. Но я не успеваю – на повороте котенок скользит по паркету, и его по инерции заносит под мою кровать. Оттуда он вылазит обескураженный и с удивленной мордашкой и почему-то больше не зовет меня играть. Бедный Шкет, знал бы он законы физики, не вел бы себя так опрометчиво.   

Как он умел играть! Я сделала из бумаги «мышку», больше похожую на бантик, привязала её на ниточку и водила ею по полу. Котенок с тигриными повадками затаивался за ножкой стола, собирался в пружину и не спускал с «мышки» зеленых хищных глаз, потом разом взрывался,  вылетал из укрытия и хватал «мышь» обеими лапами. Он переворачивался на спину, не выпуская добычу из передних лап, а задними так жестоко терзал ее, что от «мышки» только клочья летели.

Когда мне надоедало с ним забавляться, Шкет продолжал играть в одиночку. Особенно доставалось от него оконным шторам. С разбега он взлетал по ним под самый потолок, повисал на одной лапе и сверкал сверху зелеными огоньками глаз, словно разъяренный зверь. Смотрите, мол, какой я ловкий и шустрый!

На шторах от его когтей вытягивались нитяные петли, и мама только руками всплескивала от его проказ.

Мяукать он, по-моему, совсем не умел. Когда он хотел кушать, то об этом красноречивее всего говорили его выразительные глаза. Я таких  все понимающих глаз у кошек еще никогда не встречала. Иногда мне казалось, что мой кот вот-вот заговорит.

Голос Шкет подавал в исключительных случаях. Ну, какой уважающий себя зверь потерпит, если ему на лапку наступит мама или я? Тут  же раздается истошный вопль, мама испуганно вскрикивает: «Ах, что б тебе! Не ходи босиком!»,- Шкет молнией исчезает из кухни, а мама буквально падает на стул.

Он, и став взрослым, никогда не мяукал. Однажды с ним произошел такой случай.
В открытую дверь балкона к нам в квартиру влетела оса. Мы принесли с дачи клубнику, и на ее сладкий запах к нам пожаловала эта гостья. Покружилась-покружилась в гостиной, а потом ей это занятие, видать, наскучило, и она присела передохнуть на дверной косяк, совсем почти у пола.

Шкет сразу заметил осу. Она его заинтересовала. Какая нахалка! Не спросив разрешения, врывается в чужую квартиру и чувствует себя здесь хозяйкой. Ну, разве можно простить ей это? Котенок очень осторожно стал к ней подкрадываться, тихохонько поднялся на задние лапки, оперся левой передней о косяк, а правой деликатно прикрыл насекомое – он ведь не знал, как это опасно.
И в ту же секунду был ужален!

Надо было видеть, что с ним потом творилось! Какие номера откалывал Шкет! Сначала он волчком покружился в гостиной, потом рыжей молнией ринулся ко мне в спальню, потом в спальню моих родителей, стремглав выскочил в коридор и – опять в гостиную. От боли он метался, как очумелый.

Меня как-то тоже на даче жалила оса, ощущение было такое, словно по этому месту ударили палкой, было очень больно, и я долго плакала. Но Шкет перенес все это молча, стоически, даже ни разу не мяукнул. А ведь он, по сравнению со мной, был такой еще маленький!

Когда я рассказала об этом папе, он сказал, что Шкет – настоящий мужчина.

                *                *                *

Как-то раз папа предложил:
- На даче одолели мыши. Возьмем-ка с собой Шкета!

Мама выхлопала рюкзак, и мы посадили в него кота. Всю дорогу до дачи он непоседливо вертелся в рюкзаке, но папа словно этого не замечал.

На даче Шкет освоился так же быстро, как когда-то у нас в квартире, и, по-моему, ему обстановка понравилась. Мы с мамой пололи грядки, и он нам «помогал» - сидел рядом и глазел. Потом ему надоедало безделье, и он куда-то исчезал по своим кошачьим делам, чтобы позднее вновь присоединиться к нам.

Папа строил дачный домик, называя это совмещением приятного с полезным. Шкет сунулся было и к нему, но папа нечаянно уронил доску рядом с котом – Шкет пружиной взвился вверх и больше уже к папе не подходил. На этом дружба двух строителей закончилась.

Когда подошло время возвращаться домой, папа посадил Шкета в сарай под замок. Мне было так жалко оставлять его одного! Я представила, как неуютно, как одиноко и даже страшно будет ему здесь одному, и на мои глаза подступили слезки – они ведь у меня на колесках, чуть чего, покатятся.Папа заметил это, похлопал меня по плечу и заверил:
- Глупенькая! Мыши не дадут ему скучать.

Это было в субботу, а на следующий день, в воскресенье, мы опять приехали на дачу. Папа снял замок с сарая, и мы вошли в него. Шкет спокойно спал на койке, на которой мы, бывало, отдыхали в жару или дождик.

В сарае было прохладно и темно, но глазастая мама что-то рассмотрела на полу:
- Ой, Миша, посмотри-ка!- подозвала она папу, взглядом показывая ему на свою находку.

На полу в сарае лежали… два рыжих хвостика. Мама сказала, что они сусличьи, а папа промолчал. Позже от соседей мы узнали, что это были хвосты пискух – небольших, меньше суслика, полевых грызунов. Шкет их ночью поймал, скушал, а хвосты оставил, как доказательство своей добычи.

Вечером папа на ушко шепнул мне:
- Ну вот, Аленка, видишь, какой хороший охотник получился из нашего Шкета. Давай оставим его на даче еще на недельку. Знаешь, какая это будет гроза для мышей!
Пришлось его оставить.

А через неделю я первой ворвалась на дачу и нашла котенка около насосной, где он грелся на солнышке. Он очень обрадовался. Выгнув спину, он терся о наши ноги, не забывая громко мурлыкать. Он словно хотел сказать:
- Как хорошо, что вы приехали! Мне без вас было плохо.

От радости он катался по песку, переворачиваясь с боку на бок, ну совсем, как щенок, и только не скулил, а всё мурлыкал и мурлыкал. А еще говорят, что кошки ничего не соображают – не верьте!

С тех пор так и пошло. После недельной разлуки радовались все вместе: мы – встрече со Шкетом, он – с нами. А потом опять оставляли его на даче. Он возмужал, поправился на вольных харчах, только шубка его стала сильно пыльной – не надо бы ему кататься по песку при встрече с нами. Но что поделаешь, если радость так и прёт из него!

                *                *                *

Енисей от нашей дачи протекает совсем недалеко. Часто мы с мамой и папой приходили на берег полюбоваться вольной рекой, подышать прохладным, влажным воздухом.

Мама садилась на бревнышко, принесенное водой, опускала босые ноги в реку – наслаждалась. Папа рылся в заносах коры, щепы, прочей мелочи, принесенных в половодье, с тайной надеждой найти что-то ценное. А я ловила стеклянной банкой мальков.

Всюду, всюду по берегу мы встречали отпечатки миниатюрных «тигриных» лап. Это по ночам приходил сюда напиться воды наш Шкет. Папа давно уже перестал держать его на даче под замком, и он никуда с дачи не убегал. 

Мама где-то раздобыла рассаду виктории. Она хорошо прижилась на даче и в первое же лето обильно зацвела симпатичными белыми цветочками. Мы ждали обильного урожая ягод. Виктория цвела напропалую все лето, но ягод от нее мы так и не дождались.
Кто-то из знающих дачников пояснил маме, что недобросовестные люди часто продают рассаду так называемой «жмурки» под видом виктории, и что ждать от нее ягод – все равно, что ждать от козла молока. Раздосадованная мама решила ликвидировать «жмурку», и мы с нею стали ее выпалывать.

Сначала маме попала в зарослях жмурки дохлая мышь – полевка, потом – мне. Затем дохлых мышей стало встречаться все больше и больше. Мама недоумевала – в чем дело?
- Да ведь это нашего Шкета работа,- подсказал папа.- Мышей Шкету хватало не только для пропитания. Он стал заготавливать их впрок, как делают это многие хищники.

Жмурка просто кишела мышиными трупиками – трудягой был, все же, наш кот.

                *                *                *

Зимой Шкет жил с нами в квартире.

Вечерами, когда я готовила уроки, он ложился ко мне на колени, дремал и чуть слышно мурлыкал. Идиллия! Но все же мне это надоедало, и я спускала кота на пол. Он и здесь примащивался у моих ног, положив голову на мягкие домашние тапочки.
Днем, когда мама и папа уходили на работу, а я – в школу, Шкет оставался в квартире один, но упаси Боже, чтоб он где-то напакостил! Он не ложился спать на диване, чтоб не оставить на нем шерсти, не прогуливался по столам, как это делают другие дурно воспитанные кошки. В этом отношении он был пай-мальчик, и мама не могла нахвалиться им подругам по работе. И еще: по- прежнему Шкет любил мыться в ванне.

Но все чаще и чаще Шкет стал проситься на улицу. Поначалу мы не решались выпускать его из квартиры, боялись, что он заблудится среди подъездов и квартир – ведь даже люди блудят. Переживали: а вдруг Шкета порвет собака?

Собак Шкет не боялся. Не каждая шавка могла навредить кошке. При встрече с собакой,  бывало, кот изогнется дугой, хвост поставит пистолетом, шерсть на спине взъерошит, прижмет уши к голове и шипит в морду собаке по-змеиному. Такой становится страшный – просто ужас! Болонки, дворняжки и прочая мелочь боязливо и уважительно обходили его стороной.

Сначала я выгуливала Шкета, но постепенно убедилась, что никто коту не угрожает, и он все чаще и чаще стал выходить во двор один. Гулял сам по себе.
А мама нам объяснила:
- Шкету необходимо гулять на улице. Иначе он может просто заболеть. Он уже взрослый. А взрослым нужна подружка – закон природы.

Какая у нас мама умница! Она всегда все знает, не то , что папа…
С прогулок Шкет возвращался домой, как по  часам. Он ни разу не просился впустить его в чужую квартиру, не забегал в другой подъезд – не блудил.

                *                *                *

Однажды соседка со второго этажа, художница Люси – знаете, есть такие сюсюкающие люди, она была как раз из таких – попросила у мамы Шкета:
- Одолжите вашего котика всего только на одну ночь. Знаете, мой Жорж вечно в командировках, без него дома хоть потоп, а я одна оставаться в квартире так боюсь!

У Люси и Жоржа была дочка Юля, этакая амебообразная девчонка с вечно хлюпающим носом, и  собака-водолаз по кличке Бони. Юля училась во втором  классе и писала романы. Бони показывался на улице только в сопровождении романистки и только на поводке.

Вот к ним-то и пошел как-то ночевать наш Шкет. Ну, в чем он, в конце концов провинился?
Всю ночь я переживала за моего славного Шкета. Вдруг Юльке придет в голову мучить кота? С нее станется… Или, что еще хуже, Бони разорвет Шкета? В таких воспитанных семьях все бывает.

И почему Люси одной боязно оставаться в квартире, если рядом с нею Юлька и собака? Что-то одно с другим не вяжется. Значит, решаю я, у них в квартире появились мыши, и люди их боятся. Потому и потребовался кот, чтобы их выловить.
Не от воров же просит защиты Люси? От воров, если на то пошло, лучше всех защитит папа. Почему в таком случае Люси не просит папу на ночь? Я сказала об этом маме, но она так на меня поглядела!

- Не лезь не в свои дела!- и отвернулась.
Впрочем, волновалась я напрасно. Утром Шкета, живого и здорового, принесли домой. Но с тех пор он почему-то зачастил к соседям. Надо полагать, его там хорошо угощали. Кот-хитрец стал часто отпрашиваться у нас, чтобы его отпустили погулять во дворе, а сам, спустившись по лестнице этажом ниже, дежурил у Юлькиной квартиры, чтобы его туда впустили.

Однажды Юлька сказала мне:
- Ваш Шкет и наш Бони вместе кушают из одной миски.

- А я…  А мы…  - ну, что я могла сказать, если Шкет оказался подлым предателем.
С тех пор я возненавидела эту тощую пигалицу с хроническим насморком.

А в остальном Шкет продолжал оставаться молодцом. Когда он поднимал хвост трубой и терся о мамины ноги, выпрашивая у нее молочко, по его морде было понятно, что Шкет  глубоко, до кончика хвоста – наш.

Как-то я предложила Шкету:
- Шкет, дорогой мой котик, давай откусим Юльке нос!

Довольно долго она не могла справиться с соплями. Они у нее даже через губы свисали. Ходила Юлька, шмыгала носом, хлюпала – увы и ах! Мне это надоело!
Во взгляде Шкета я прочла ответ:
- Нет!- говорят его зеленые глаза.- Не давай!

- Ну зачем ей нос?- не сдаюсь я.- Одни сопли от него. Сил уже никаких нет, давай откусим!

Шкет, опять взглядом, рассудительно возражает:
- А что же тогда мы будем вытирать платочком, если сопли текут, а носа - нет?
Не нашлась я, что ответить. Действительно, что же мы будем вытирать платочком?
И осталась Юля с носом. И с соплями.

А Шкет все равно – мой. Мой, а не Юлькин! И я перестала дуться на Шкета, а Юльку теперь просто не замечала: стоит ли обращать внимание на какую-то сопливую девчонку?

                *                *                *

По вечерам любимым занятием Шкета стало вместе с папой смотреть хоккейные матчи. Папа поудобнее устраивался в кресле, а Шкет садился прямо на пол, под самым телевизором – т оба наслаждались игрой. Папа болел за ЦСКА, а коту было все равно, лишь бы шайба скользила по льду. Его завлекал сам процесс игры.

Шайба летала по льду в самых непредсказуемых направлениях, и глаза Шкета неотрывно, с интересом следили за ней. Он крутил головой и влево, и вправо, а смотреть ему приходилось снизу вверх, и мы с папой смеялись, почему это занятие ему не надоест, и как у него еще не отвалилась голова.

Но коту хоккей, похоже, был в радость не меньше, чем нам. В разгар игры кот впадал в экстаз, приподнимался на задние лапки, а передними…  хватал шайбу. Реакции Шкета позавидовал бы и Третьяк. Скрипело и визжало стекло экрана под когтями Шкета, папа раскатисто хохотал, а мама отрывалась от домашних дел и ворчала:
- Нет, добром это у них не кончится, помяните мое слово! В конце концов, Шкет когда-нибудь просто сгорит…

               *                *                *

С недавних пор в нашем подъезде, этажом выше поселился некто Сан-Саныч. Вообще-то его звали Александром Александровичем, и служил он в милиции, опасаться и уважать его бы надо, а мы, дети, ему такой ярлык приклепали. В наш дом он переехал, женившись на курносой и очень миниатюрной Свете, работавшей где-то товароведом.

Офицерское звание придавало ему солидности, но только на первый взгляд.  Я не смогу объяснить, почему нам всем казалось, что если Сан-Саныч умрет, то только от избытка детскости (взрослые называют это мудреным словом «инфантильность»). Я ни того, ни другого слова до конца не понимала, но что-то подсказывало мне, что Сан-Саныч  -  это, в сущности, взрослый ребенок. Он мог заливисто смеяться, когда никому не было смешно, и приходить в восторг, когда людям становилось грустно. Видимо, таков был его интеллект, как заметил папа. Я бы о нем не стала рассказывать, если б…

Впрочем, давайте по порядку.
Когда Сан-Саныч впервые увидел Шкета – взрослого, крупного красавца-кота, – его взяла оторопь. Не знаю, мог ли такой милиционер ловить преступников, но почему-то нашего Шкета он жутко боялся и не скрывал этого от других. Более того, он сразу возненавидел кота. Когда Сан-Саныч утром шел мимо нашей квартиры, спеша на службу, он всегда на всякий случай вооружался палочкой. Ее он оставлял этажом ниже нас  на площадке, чтобы вечером, возвращаясь со службы, опять ею же вооружиться.

Как-то я шла из школы и по шуму в подъезде еще с первого этажа поняла, что на лестничной клетке творится что-то неладное. Сверху слышался возбужденный голос Сан-Саныча. Он что-то беспрерывно выкрикивал, но слов я не разобрала и их смысла не поняла. Бегом пролетела я три лестничных пролета и здесь обнаружила Сан-Саныча.

От того, что я увидела, мент  мне враз опротивел.
Сан-Саныч загнал Шкета в угол, кричал:
- А-а! сволочь… - и палкой тыкал ему в морду.

Во мне все перевернулось. Шкет лежал в углу площадки  на спине, подняв над собой все четыре растопыренных лапы с выпущенными когтями. Он оборонялся. Злость, боль и ужас смешались в его взгляде, и вид кота был ужасен. На голове, возле уха выступила кровь.

С криком:
- Что ты делаешь?- я бросилась  на Сан-Саныча, молотя кулаками по чему придется, но разъяренный взрослый мужчина отшвырнул меня прочь, словно куклу.

Я не из трусливых! Я вновь бросилась на мента  и сама не помню, как укусила его за руку. Он тонко так, по-бабьи вскрикнул и присел. Глаза его стали еще страшнее, чем у Шкета. Я не знаю, что бы со мною сделал этот служитель порядка, но, к счастью, вмешалась тетя Фая. Она, конечно, услышала шум  на лестнице и спешно выбежала из квартиры.

Она  взяла Сан-Саныча за руку и тихо сказала  прямо в бледное его лицо:
- Ты чего детей пугаешь? Тебя этому учили?  Одели-обули, власть дали, а ты ее, власть-то, на детях позоришь? Налил шары-то! Я на тебя найду управу, Аника-воин! Молокосос… Людей постеснялся бы…

Шкет, конечно, сразу удрал. Почувствовал защиту и – деру! Только его и видели…
Дома я обо всем рассказала папе с мамой. Мама громко возмущалась,- какая нынче молодежь пошла!- а папа вечером сходил к Сан-Санычу. О чем они говорили, можно только догадываться, но с тех пор позорник-мент не ходил больше по лестнице с палкой.

                *                *                *

Папа очень любил кино. Он когда-то хотел пойти учиться на кинорежиссера, но что-то у него не сложилось, и мечта так и осталась мечтой. Каждый новый фильм он не пропускал и всегда брал маму с собою.

Как – то раз они пошли посмотреть новую ленту, и я даже не заметила, как Шкет увязался за ними.

Часов в десять вечера они пришли из кинотеатра. Шкет вошел вместе с ними.
Мама со смехом рассказала:
- Представь, Алена, какой у нас преданный кот. Он проводил нас почти до кинотеатра, а потом нырнул в кусты скверика. Ну, мы посмотрели кино – обычная, банальная вещь -  и пошли домой, совершенно забыв о Шкете. Сеанс длится почти два часа, и кот наш за это время был забыт. Но он, оказывается, все это время ждал нас. Как только мы с папой подошли к скверу, Шкет откуда-то выскочил к нам на тротуар. Причем, и по дороге к кинотеатру, и потом, когда мы возвращались домой, он вел себя как хорошая, умная собака, которая ни за что не покинет хозяина. Подумать только!

Умницей был мой Шкет. Я в школе о нем рассказала девчонкам – не поверили!

               *                *                *

Как-то к нам зачастила мамина подруга – Чечек  Тюлюш. Они вместе работали. Чечек была совсем молоденькой и очень миловидной. Мама хвалила ее за ум и деловую хватку. Эта моложавая женщина, оказалось, была уже замужем и успела закончить два института -  экономический и юридический.

Вечерами мама стала часто приходить с работы вместе с Чечек. Они уединялись на кухне и о чем-то долго разговаривали. Мама угощала подругу чаем, и за этим занятием они коротали вечера в разговорах.

Мне сквозь застекленную дверь видны были их лица. Я видела, как часто Чечек плакала, а мама как могла всё успокаивала её. Позже по мимолетным фразам, которыми обменивались папа с мамой, я поняла, что у Чечек  не все удачно складывалось в ее отношениях с мужем, что он часто выпивает, не  ночует дома и прочее, и прочее. Мне до боли становилось жалко ее - такая она была миленькая и в то же время беззащитная. Надо же как неудачно складываются порой судьбы человеческие!

И в тот вечер, как это часто бывало, мама с Чечек за разговорами припозднились. На улице пошел дождь, и Чечек засобиралась домой. Мама хотела оставить ее у нас ночевать, но куда там! Чечек только мотала головой и молча, сквозь слезы, надевала туфли. Папа с мамой пошли ее провожать.

Я уснула, не дождавшись родителей, а утром папа мне рассказал, что Шкет тоже провожал нашу гостью. Прошел ливень, на улицах стояли лужи. Чечек жила далеко от нас, идти ей пришлось по улицам, где ни асфальта, ни освещения не было, но даже это не остановило Чечек.  Не остановило это и Шкета. Я думаю, что кот проникся сочувствием к несчастной женщине, стал уважать ее и потому в сырую погоду решился  проводить ее до дома. Он только не умел разговаривать, наш Шкет, а понимать нашу речь, наши взаимоотношения – все понимал. Не без побудительной же причины шел он в слякоть и сырость, по грязи и лужам до самого дома Чечек и обратно, хотя он был вместе с папой и мамой. Я не ожидала от нашего кота такого такта и благородства.
         
                *                *                *

А осенью, когда выпал первый снежок, Шкет исчез. Он вышел из дома вечером, на дворе было холодновато, погода, прямо скажем, не до прогулок, но, тем не менее, кот домой не вернулся. Не пришел он и на следующий день. Миновали еще дни, пролетела неделя, а наш Шкет так и не возвращался…

Вместе с Юлькой-романисткой я обегала все квартиры во всех трех подъездах нашего дома, в два голоса мы его громко звали во дворе. Почему-то слезы выступили на моих глазах, а Юлька шмыгала простуженным носом особенно часто.
Наши долгие поиски оказались напрасными…

И тогда мы с Юлькой пошли к Сан-Санычу. Мы догадывались, что это дело его рук. Он как раз был дома, и сам открыл нам дверь. Не здороваясь, я сказала:
- Только вы знаете, где наш Шкет. И если вы убили его, а вы на это способны, скажите нам, где он, мы хоть похороним его…

Сан-Саныч побледнел и молча выпроводил нас из квартиры. Юлька заревела, а я до крови прикусила губу.

Так Шкет, наш умница-кот бесследно исчез.

Мама тоже ходила, искала его. Она заходила даже в чужие подъезды соседних домов, всюду и подолгу звала кота, но все было бесполезно. Шкет как в воду канул.

Маме было неловко перед людьми из-за клички кота. Представьте себе: видная, хорошо одетая женщина ходит по подъездам и всюду зовет:
- Шкет!  Шкет!- словно бомжа какого-то.   
   
Словечко это наверняка пришло из плохого жаргона, и совсем не к лицу такой представительной женщине громко выкрикивать его на каждом шагу.

Но мама прошла и через это, лишь бы найти нашего любимца. Увы, тщетно!..

           *                *                *

На этом бы можно и кончить рассказ. Если бы не один эпизод…

Весной следующего года мы опять – все втроем – отправились на дачу. Мама что-то задержалась дома, и мы с папой не стали ее ждать, а пошли на дачный автобус. Мама успела крикнуть нам вслед, что догонит нас. Не только не догнала, но и вообще не успела на наш рейс. Мы уехали одни.

Из-за этого папа нервничал и часто курил, а я отвлекала его разговорами. Оба почему-то чувствовали себя не в своей тарелке.

Но вскоре появилась и мама. На груди она что-то несла, закутанное в платок. Она была взволнована и радостно улыбалась:
- А я нашла Шкета!- и надо было видеть ее лицо.

Она раскутала платок. Появился рыжий кот. Рыжий, как и наш Шкет. Но у этого кота сквозь рыжину пробивалась какая-то грязная седина. Кот был явно не первой молодости. Уши обморожены, хвост – у нашего Шкета он был длинным и пушистым -  у этого кота – наполовину короче. Но, главное, глаза! У Шкета они могли молча говорить, по ним можно было читать, как по раскрытой книге. Эти же глаза ничего, кроме испуга, не выражали.
 
- Да это и не Шкет вовсе!- заключил папа.- Он в подметки не годится нашему, именно нашему Шкету.

- Ты учти, папочка, что он всю зиму шлялся где-то по подвалам и чердакам.

Посмотрела бы я на тебя после этого!- нашлась мама.- Знаете, я как увидела его, у меня что-то ёкнуло вот тут. Подхожу ближе, называю: «Шкет!». А он посмотрел на меня как-то так,.. словно обрадовался… Мне так показалось.… Ах, Боже мой! Да он же отвык от нас. Он забыл, кто мы такие… Я его забрала – и быстренько к вам!

На даче «Шкет» повел себя необычно. Что-что, а уж дачу-то он должен был признать! Он же здесь провел всё прошлое лето. Недостроенный домик, неказистый сарай, куча пиломатериала – все это было здесь и раньше. Этот кот все видел явно впервые. Но мама нас заверяла, что Шкет был самый настоящий, самый доподлинный, и нет ничего удивительного, что он не узнает родных мест.
      
А Шкет дал себя накормить,  и аппетит, я вам скажу, был у него отменный. Потом он лег спать. Мы с мамой возились с саженцами, а папа строил домик. Мама бЫла недовольна: затянет папа стройку лет на десять, не иначе.

Все работали, ушли в дело с головой и о коте как-то совсем забыли. Лишь после обеда мама спохватилась:
- А где же Шкет?

Но «Шкета» и след простыл. Поди, отыщи его среди сотен разных дач. И мы никуда не пошли, потому что у каждого из нас крепла уверенность, что это был совсем не наш Шкет.

                *                *                *

Прошло две недели.
Однажды мы приехали на дачу и обнаружили, что кто-то без нас побывал в сарае. Сорвали замок и вошли. Дверь была распахнута настежь. У папы исчезли запасы сигарет. Пропала мамина дачная шляпка.

Зато на кровати спала… рыжая кошечка, по нашим человеческим меркам – девица на выданье. Это заметил даже папа. Увидев нас, кошечка поспешно скрылась.

Ближе к осени дачники стали замечать то тут, то там – рыжих котят. Мы узнали об этом от наших соседей-старичков, что круглый год жили на даче. У них тоже появилась кошечка и тоже – рыжая! Мама спросила, откуда она у них, и дедушка ответил:
- Приблудная. Много их тут развелось. А прогнать – жалко. Пусть живет!

Как-то утром, когда мы шли от автобусной остановки на дачу, дорогу нам перебежала рыжая кошка. В зубах она несла такого же рыжего котеночка. Малюсенького…
И я вспомнила, как таким же маленьким пришел к нам Шкет, как он сразу стал вести себя по-хозяйски. Как на ночь я заталкивала его в тапку. Как он не хотел откусывать сопливой Юльке нос…

Много чего хорошего вспомнилось. И всем этим я обязана удивительному созданию с хвостом, ушами-локаторами и с хулиганской кличкой  Шкет.

У меня ворохнулось в груди и …  захотелось накормить всех этих рыжиков-котят.


Февраль 2004 года.                Пос. Шушенское.