Наши

       Когда-то между мосфильмовскими переулками и железнодорожной станцией Москва-Сортировочная-Киевская находился пустырь, и жители близлежащих бараков приспособили часть его под огороды, а ближе к домам накопали погребов для хранения картофеля. Летом на пустырный простор устремлялись окрестные ребята. Они объединялись в группки и бороздили поросшую буйной растительностью пустошь, вдыхая душистую смесь из запахов диких трав и овощей, к которым примешивались речные ароматы от протекающей по пустырю реки Сетунь. По утрам, во дворе расположенного неподалёку барака, четырёхлетний мальчик Саша тянул деда за штаны, отвлекая от разговора с собравшимися под тополем пенсионерами, и канючил: «Пошли к паровозам». Приставания в конце концов давали результат, и они шли через пустырь к станции, где считали вагоны у проносящихся товарных составов. Сперва считал дед, а Саша слушал и запоминал. К середине лета они считали уже вдвоём. Читать Саша пока не научился, но перед тем, как перейти с дедом Мосфильмовскую улицу, приближался к указателю с надписью «переход» и по слогам произносил написанное, притворно изображая чтение. Взрослые изумлённо оглядывали смышлёного мальчугана, а он возвращался к деду и невозмутимо дожидался зелёного сигнала светофора. В первый же поход к паровозам, стоя на мостике через Сетунь, Саша услышал громкое воронье карканье – над ними пролетала огромная стая.
       – Наши полетели, – сказал дед, задрав голову, – на свалку направились, с дорогомиловскими драться.
       – А наши кто? – спросил внук.
       – Знамо дело – мосфильмовские, – просветил дедушка.
       На обратном пути они снова услышали карканье – стая возвращалась с поля боя, и Саша поинтересовался:
       – И кто победил?
       – Наши, – ответил дед. – Если побеждают, каркают радостно.
       Однажды, возвращаясь со станции, Саша наткнулся на неподвижную ворону. Она лежала на спине, подняв скрюченные лапки и склонив набок безжизненную чёрную голову. Саша хотел до неё дотронуться, но дед его остановил.
       – Пойдём, – сказал он, – не трогай её. Отлеталась бедная.
       – А она наша? – спросил Саша, оглянувшись.
       – Наша. Дорогомиловские заклевали. От стаи, видимо, отбилась.
       – Ух, гады, – сердито произнёс Саша, сжав кулачки.
       – Не переживай, наши с ними поквитаются.
        Два жёлтых, стоящих друг напротив друга двухэтажных барака, в одном из которых жил Саша, образовывали двор. В нём он и играл под приглядом дедушки или бабушки. Больше всего ему нравилось катать на трёхколёсном велосипеде свою подружку Надю. Компанию им составляла немая девочка, бегавшая за велосипедом и кричавшая: «Амба, амба». Её так и прозвали – Амба. По праздникам, под поощрительные взгляды и возгласы собравшихся под тополем мужиков, они ходили втроём вокруг барака и пели песню «По долинам и по взгорьям». Амба, разумеется, пела не вслух, но и двух голосов хватало, чтобы их слышал весь двор. По вечерам взрослые сворачивали игры и призывали детей распрощаться до завтра. Если обычные уговоры не помогали, бабушка Нади пугала её Хоттабычем и уводила, а дед указывал на мерцающую в небе звезду и тревожно предостерегал: «Спутник приближается, пошли скорей. Вон он мигает». Саша не знал чем опасен спутник, но безропотно подчинялся, советуя и Амбе идти домой. Как-то раз, привлечённый весёлым смехом, к ним во двор зашёл незнакомый мальчик. Он остановился невдалеке и робко улыбнулся, ожидая приглашения принять участие в игре, но вместо этого Саша подбежал к нему и толкнул. Мальчик упал. Поднявшись, он удивлённо посмотрел на нападавшего, не понимая причины агрессии. Саша толкнул повторно, и расстроенный мальчик удалился. Он был для них чужаком, потому что жил через дорогу. Там стояли такие же бараки, росли такие же тополя, но на этой стороне жили наши, а на той – чужие, и Саша не мог позволить пришельцу бегать с ними наперегонки, катать на велосипеде Надюшку и любоваться её чёрными густыми кудряшками. Нарушитель границы появлялся ещё дважды, и всякий раз Саша его толкал и изгонял. Поднимаясь с земли, мальчик не плакал. Его глаза выражали горечь и искреннее недоумение: он же никого не обидел и просто хотел подружиться – за что же его толкают и прогоняют? Потом он появляться перестал, и Саша про него забыл.
       Осенью семья попрощалась с крысами, обитающими в погребе под полом, собрала пожитки и покинула уставленное кроватями с занавесками тесное барачное помещение, вселившись в трёхкомнатную квартиру пятиэтажного дома в Черёмушках. Саше со старшим братом выделили отдельную комнату – совсем крохотную, но и она показалась им хоромами. К сожалению, паровозы с вагонами в Черёмушках не водились, и считать было нечего, но вороны летали и, завидев в небе стаю, Саша спросил у деда:
       – И какие вороны теперь наши?
       –  Теперь черёмушкинские.
       – А как же мосфильмовские? Если на них нападут новые наши, мы за кого будем?
       – Не нападут, – успокоил дед, – они на разные свалки летают.
       В один из дней мама попросила Сашиного старшего брата сбегать в булочную за хлебом.
       – Не могу, – сказал брат.
       – Уж не заболел ли? – забеспокоилась мама, трогая у сына лоб.
       – Да здоров я, но на улицу мне лучше не выходить. Неделю назад наши к ним наведывались, а сегодня они к нам заявятся.
       – Кто заявится, вороны? – спросил Саша.
       – Сам ты ворона, – усмехнулся брат. – Хулиганы из соседнего квартала. Наши хулиганы и ихние по очереди в чужой квартал наведываются. Кого поймают, тумаков отвешивают. Колобок, из моего класса парень, в каждом рейде участвует, и как-то узнаёт об их ответных планах. Одноклассников он предупреждает, и мы в день вторжения после школы по домам отсиживаемся, нос не высовываем. Вот и сегодня предупредил. Перед каникулами должна состояться с ними драка. Наши их обязательно поколотят.
        Через месяц Саша спросил у брата:
       – А хулиганы дрались? Наши их поколотили?
       – Драку отменили. И вообще, у нас с ними перемирие.
       Брат рассказал, что незадолго до каникул хулиганы двух кварталов объединились и, вооружившись палками, отправились сражаться с приезжими парнями, которые задирали ребят и приставали к девчонкам. Приезжие поселились в интернате – туда и двинулось ополчение. В начале сражения Колобок получил палкой по мягкому месту и, посчитав себя тяжко раненым, перебрался в тыл на холм, откуда наблюдал за битвой. Та продолжалась не слишком долго – приехавшая милиция остановила выяснение отношений. Вожаков увезли в отделение, а остальные разошлись.
       – В соседнем квартале теперь тоже наши? – спросил Саша.
       – Теперь тоже, – ответил брат.
       – Те, что из интерната, нашими никогда не станут? – спросил Саша у деда.
       – Почему же? Случится война, и они станут.
       – Как когда-то с немцами?
       – Ну да.
       О немцах Саше ранее поведала бабушка. Собирая вещи для переезда, она достала из комода перевязанную тесёмкой коробку, присела и сняла крышку. В коробке лежали фотографии. Неспешно их перебирая, она погладила одну из них и тяжело вздохнула. Саша подошёл и встал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть фото. На нём он увидел молодого серьёзного красавца в светлой рубашке и пиджаке. «Это мой старший сын Вася, – сказала бабушка, – брат твоего папы. В войну с немцами погиб. Они много наших убили и покалечили. Тебя дедушка приводил ко мне в типографию: вахтёра-инвалида помнишь? На фронте руку потерял. А без руки-то каково? Станет яичко чистить, а оно ускользает, по столу катается. Я уж ему помогаю».
       Вечером Саша спросил у мамы:
       – А немцы плохие?
       – И плохие есть, и хорошие.
       – А те, что воевали с нашими?
       – С нашими воевали плохие, но иногда и среди них попадались хорошие. Ты бабу Маню, маму мою, не забыл? Мы позапрошлым летом к ней в деревню ездили. Во время войны пришли к нам немцы с автоматами и увели корову. Я маленькая была, тебя чуть постарше. А корова – единственная кормилица. Выскочила баба Маня из избы и бросилась к офицеру, а я и три мои сестры – за ней. Прибежали: баба Маня на солдат жалуется, а мы за неё ухватились и ревём в четыре ручья. Офицер успокоил и пообещал разобраться. Корову вернули, но баба Маня боялась, что её вновь отнимут. Пришлось корову зарезать и засолить мясо в бочке. Немцы про то пронюхали: пришли, мясо отыскали и забрали. С голоду чуть не умерли, огород выручил. Немцы особо не обижали, но, покидая деревню, избы сожгли. Мы в полусгоревшей баньке ютились, а затем землянку вырыли. А твой второй дедушка с ними на фронте воевал, до Берлина дошёл.
       – Деда, а ты с немцами воевал? – спросил Саша.
       – Не довелось – не отпустили с оборонного завода, а как война закончилась, в Германию послали. Назначили меня бригадиром над пленными немцами, выдали плётку и приказали станки в вагоны грузить. Я же такелажник.
       – А зачем тебе плётка понадобилась?
       – Чтобы немцев бить за провинности.
       – И ты бил?
       – Нет, не бил. Я, помню, заметил, что они заленились, с прохладцей работают. Подозвал одного и пригрозил картошки лишить в обед. Собрались в кружок, погалдели по-своему – и исправились.
       – А немцы никогда нашими не станут?
       – Какие же они наши? Конечно, не станут.
       – А если на Землю спутник нападёт?
       – Какой спутник?
       – Тот, что на небе мигает и нам угрожает.
       – Уж не знаю. Вырастешь – тогда и разберёшься: кто наши, а кто не наши.
        Саша вырос, но полной ясности не обрёл. Он часто вспоминал мальчика, которого когда-то толкал и прогонял, вспоминал его открытую застенчивую улыбку, удивлённые глаза. Через много лет взрослому Саше было очень-очень стыдно. Ах, как хотелось ему вернуться в далёкое детство, взять мальчика за руку, привести во двор, предложить покатать Надюшку и Амбу на велосипеде, походить вокруг барака, распевая песню «По долинам и по взгорьям», а главное, Саша не сомневался, что будь мальчик его другом, наверняка бы помог ему понять, кто же они такие – наши.