Воспоминания Лиене продолжение

Воспоминания Лиене (продолжение отпуска Лиене)
Приключение времен заката СССР

Посвящается Василию Киндинову.
С огромной благодарностью Анне Ермиловой
Рисунок Василия киндинова

Дом на латышском хуторе, куда приехал Томас со своей молодой женой Лиене на выходные  был весь  обвит хмелем.
На ночь супругам  хуторяне выделили отдельную гостевую комнату с отдельным выходом во двор, огромную самодельную деревянную кровать, матрац, туго набитый  сеном, подушки, лоскутное  одеяло.
– Солому надо брать только ячменную, – уточнил Янис, – она мягче и сны на ней чудесные снятся, просто волшебные. А хмель у нас тоже в дело идет!
"После того, что с моей попой сделал дедушка, мне вряд ли удастся сегодня уснуть! Ну ничего! Зато Марта теперь обещала меня поцеловать! Ну, нарвались мы, сами виноваты, что попались и отведали прутиков! Надо было до ночи потерпеть! Хозяин так храпит, что делай все, что захочешь!"

 Ночью над Латышским хутором взошла Луна, озарив гостевую комнату сказочным серебристым светом. Лиене выбралась из объятий мужа и пошла к столу, выпить простокваши.
– Как тебе хуторские порядки? – Томас потянулся, и полюбовался Лиене, которая при свете Луны казалась сказочной русалкой. – Тут и кормят вкусно, и ложатся спать рано, и наказывают строго. И лимоны тут не растут, а пьяному хмелю в хозяйстве применение найдется. Знаешь, в любимый всеми "валокордин" их кладут! И восстанавливают нервную систему, и сон нормализуют, поддержать здоровье сердца и сосудов! Не даром наш хозяин такой здоровый!  И не только хмелю! Из прутьев тут не только корзинки плетут! Ребяткам, что так провинились и нарвались, хмель сейчас был бы нужен, последствие от порки снять!

–  А как? Сурово, но справедливо! Я потом Марте подскажу как из хмеля обезболивающий и успокаивающий отвар приготовить! – Лиене поставила стакан на стол, скользнула под прижалась к мужу обнаженным телом. – Впервые в жизни ночую на настоящем латышском хуторе! Правда на сеновал спать не пошла, мышей боюсь! Тут на сеннике тоже здорово! И главное, что рядом ты!
Лиене прислушивалась,  как   ласково шуршит при каждом движении сено. 

– За это спасибо! – Томас погладил ее по спине. – Впервые ты обратила внимание, что я рядом и раздеваю тебя не для порки, как Марту положили, а для ласки.
– Да уж! Марта отведала вместе с Янисом! Строго, но справедливо! Но здоровью вреда нет! Как будто мне так не попадало по молодости лет! Правда, я так не орала, но прутики круче ремня! В  ее годы я была худой девушкой, и с ремнем была хорошо знакома и ничего, не умерла от этого. В пятнадцать лет и при росте в 160 сантиметров я весила 50 килограмм. Другое дело, что голой меня видел только один мужчина – мой папа. Это потом как то сразу – и военкомат и госпиталь и ты…

– Худовата ты была в детстве! – Уточнил Томас изучая тело жены рукой. – А сейчас и посмотреть и приласкать приятно!
– Мне не совсем понятно, – Лиене млела в объятиях мужа, – у тебя в госпитале на службе куча девушек! Почему ты выбрал именно меня?
– Потому, что ты самая лучшая. – Томас поцеловал ее чуть ниже уха.
– А мне тогда не нравилась худоба, и я часто мечтала о том, чтобы набрать немного в весе, но мама ограничивала нам всякое мучное.
– Меня папа с детства порол! – Томас вспомнил свою молодость. – Но никаких скамеек, никаких ритуалов. Заслужил – так получил!

Наступила светлая ночь и, когда всё вокруг затихало, на стене тихо  тикали часы.
– В золотом детстве меня и сестру не пороли, точнее ни разу телесно не наказывали. А вот ближе к подростковому возрасту нам пришлось ощутить всю   «эстетику» этого вида «воспитания». Для начала нас привели посмотреть, как наказывают Виту, нашу старшую сестру.
– Прошу всех в комнату! – Отец строго, но спокойно велел нам всем идти в маленькую комнату, где и происходило наказание. В этой комнате находилась трюмо, шкаф и из-за доставалась шкафа скамья.

Помню, Марите подошла к папе, вручила ему  ремень, а сама дрожит так, как будто не Виту, а ее саму пороть собрались.. Помню, как Вита босая, в трусиках и футболке стояла у скамьи, а трюмо отражало ее во всех подробностях. Казалось, она ничуть не смущается тем, что сейчас произойдет, но голос у нее подрагивал.
Папуцит (папочка – лат.) улыбался, глядя на нас, а мне глядя на сестер и папуцита, стало холодно!

В окно дома стала биться ночная бабочка. Томасу стало жаль ее, он встал, открыл раму и выпустил ее на свободу.
— Бабочку я отпустил, улыбнулся он, а тебя не отпущу!
Лиене выбралась из-под одеяла и смотрела на мужа.
– Как ты не похож на моего папу! Тот всегда был только на ремень щедр! Я и не думала, что мужчины могут быть ласковыми! Мой папуцит не отпускал нас, таких маленьких бабочек, когда мы попадались! Мы все втроем чувствовали себя беззащитными мушками, попавшимися в сеть пауку. Маши крылышками не маши – кричи-не кричи: высекут! Вот и тогда он спросил:  все понимают, что сейчас тут произойдет?
Голос Виты дрогнул, когда она ответила:
— Да, Папуцит, я прошу тебя наказать меня!

— Хорошо, сегодня я накажу тебя в присутствии младших! И тебе и им памятнее будет! Это значит, что скамья ждет!
– Пороть так пороть! – Согласилась Вита. — А  милые сестренки пусть посмотрят! Правда, Марите маловата, но акселерация, шалит – как большая!
– Вот, сестрички, сегодня я заслужила, чтобы  меня выпороли. А вы посмотрите и запоминайте, чтобы как можно реже оказываться на моем месте! – Лиене перевернулась на живот и продолжила воспоминания.
Папуцит сложил ремень вдвое, и погладил им Виту. До сих пор не могу забыть, как вздрагивало ее тело от этих прикосновений.  Вита терпела ремень  мужественно. Вздрагивала но не орала. Но потом, когда все кончилось, мы видели слезы в ее глазах! Та, первая семейная порка в осталась в  памяти навсегда, впрочем, нашу совместную баньку я тоже навсегда запомню...

– Да уж! Такое не забывается! – Согласился Томас. – При мне никого не пороли! Если честно я слышал о хуторских порядках, но не видел.
Увиденное сильно возбудило и Лене и вечером, когда супруги занялись самым приятным времяпрепровождением, Лиене, в любимой позе подчинения на коленках, и приняв Любимого в себя, все вспоминала увиденную сцену порки. И вдруг, она поймала себя на мысли, что сама была бы не прочь оказаться на месте юной Марты, лечь голенькой на лавочку и получить от любимого Томаса пару десятков хороших розг. Эта мысль страшно возбуждала ее, она задвигалась в такт с супругом и ощутила фантастический оргазм.
С мужем они кончили одновременно. Томас был в восторге, супруга давно его так не радовала.

– Ты сегодня  фантастична, Любимая, – сказал он целуя очаровательную Лиене.
Она решила не скрывать своих чувств и честно призналась мужу:
– Знаешь, порка Марты так меня возбудила, ее красивое девичье тело, все в полосах от розги. В этом было что-то супер-эротичное, возбуждающее. Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами.
Томас усмехнулся:

– Вот ты какая. Впрочем, меня увиденное тоже возбудило. А когда я заметил, как напряглись твои очаровательные соски под маечкой, подумал, что наверное и трусики намокли.
Он не сильно, но звонко шлепнул супругу по кругленькой попке. Признаюсь, что меня увиденное тоже не оставило равнодушным: я как будто оказался в машине времени и нас унесло в прошлый век, хотя я взрослый, хирург и моя задача помогать людям, не и мучить их. А когда я заметил как напряглись твои очаровательные соски под маечкой, подумал, что наверное и трусики намокли.

И он довольно еще раз шлепнул супругу по раскрасневшейся попке. Так что признаюсь честно: меня увиденное тоже не оставило равнодушным.
– Вот ты какая, поклонница патриархального воспитания. Сейчас вот так, на лавочке да прутьями только на дальних хуторах и воспитывают!
А что-то такое я понял еще при нашей первой встрече. Когда в операционной ты путаешь инструменты мне хочется не ругаться на флотском языке а взять   ремень   и основательно обработать твою очаровательную попку, а потом...
 – Потом у тебя будет строгий пост! На службе мы работаем! Если будем думать о личных делах – будет плохо тем, кого мы оперируем! На работе я медсестра, твой помощник! Дома я твоя жена,  ты мой законный муж и имеешь все права! 

"Права то я имею, но ты то у меня затяжелела!" – Подумал Томас и несколько раз слегка шлепнул жену по попе.
– А не искупаться ли нам в пруду? Ночь, никого нет! Пруд в двух шагах!
– Прямо так и пойдем? —  Лиене встала с постели. — Один раз только ночью на даче и искупалась! Сбегала на Рижское взморье!  Ох и всыпал же мне папуцит!

Супруги тихонько вышли из избы и побежали на пруд.
— А я теперь больше на русалку похожа? Вода была как парное молоко!
— Настоящая русалка! — Томас нырнул вслед за женой.
— Знаешь, — Лиене позволила мужу себя вытереть, и снять со своего тела пиявку.
— Эта конская, только присасывается! — Лиене к пиявкам относились спокойно. —  Нас в медучилище учили с ними управляться! А  Вита пиявок боялась панически! Зато была гармонично сложена, и я тогда ей очень завидовала. За ней ухаживали парни, а мы были еще недоспелыми, как та Марта с Яном теперь.

«Недоспелыми!  — Ян подсматривал за гостями, купающимися в пруду и почесывал наказанное место. — А Марта не пошла! Говорит, что пока на ее попу приключений хватит!  Говорит, что перед поркой нервы напряжены и возбуждены, и я,  испытывал  какую-то странную смесь ожидания, стыда, притягательности, желания и непонятного тогда возбуждения. Ноги начинают дрожать. Ягодицы и бёдра судорожно сжимались и разжимались. Внизу живота появлялось сладкое жжение и приятное щекотание, попа судорожно дрожала, половинки ягодиц сжимались друг с другом!»

– А сейчас Вита где? — Томас вытерся сам и слегка шлепнув Лиене по попе повел домой. — С Марите я знаком…
– Она замужем! Ее муж с Ленинград увез. Она работает воспитательницей в детском саду, куда и своих деток устроила. Располнела после родов! Сорок восьмой размер носит!
– Так она теперь мама? – Томас подумал, что Лиене еще не догадывается о том, что скоро сама мамой станет и номер ее одежды тоже изменится.
– Теперь да! Муж ее и детей обожает! А тогда она стояла голая, как статуя в Эрмитаже, и пухленькая попка переходила в красивые длинные ноги. Бледно-розовые лёгкие трусики едва прикрывали попку, но и их она сняла, прежде чем лечь ничком на лавку. Я этой лавки с того момента стала бояться! Это на хуторе ты меня парил, впервые от соприкосновения с лавкой я получила удовольствие, а тогда…
 

Разговор продолжился ни широкой кровати, на душистом сеннике.
— А как же мама? — Томас накрыл Лиене одеялом. — Какая ты прокладная! Реальная русалка!
– Тогда  мама для начала несколько раз ее шлёпнула то по одной половинке, то по другой и не так нежно, как ты меня шлепаешь, а всерьез. Потом остановилась, и   отметила, какой милый и крепкий белый задик, правда цвет он скоро поменяет.
— Что делать! Попа у тебя очень эротическая.
— Вот сестре моей в этот момент было точно не до эротики. Она крепко схватилась руками ножки скамьи и глубоко вдохнула.

— Учитесь, красавицы, как надо себя вести на скамейке. Вита, ты готова?
— Да, Папочка, да! — Вита подняла голову, посмотрела на нас  и стиснула зубы, настроив себя не орать и не визжать.
Когда Папуцит принялся шлёпать Виту  ремешком, она вздрагивала только совсем чуть-чуть и только от самых сильных ударов.
Наконец, Папуцит решил, что пора заканчивать порку. Попка переливалась всеми оттенками красного.

– Сурово, но справедливо, заметил Томас, потискав супругу по попе и чувствуя, что после ночного купания начинает возбуждаться
– Вот и родители так же думали. На семейном совете мама решила доверить папе весь воспитательный процесс, а сама при этом не присутствовала, так как для мамы мы были еще маленькими и ей нас было очень жалко, но для нашей же пользы порка выполнялась со всей возможной строгостью.
 
– А знаете, – заявил нам с сестрой папуцит, – если у девушек истерики и плохое поведение в школе и дома – их строго наказывают. Всё ещё хотите закатывать истерики? Ремень все поправит! Ничего в этом нового и плохого нет, поркой испокон веков лечат истерические припадки у нерадивых, ленивых и половосозревающих девиц.
– Тебе было страшно? – Томас сел в постели, слегка погладил, а потом укувил жену за попу. – Холодненькая ты моя! Сейчас ты у меня согреешься!
– Ой! Было! Очень страшно! – Лиене не могла привыкнуть, что муж уделяет ее попе так много внимания. – Еще пару месяцев назад я и подумать не могла, что кто-то будет парить меня в бане и кусать меня за попу! Пороть пороли, но чтобы кусать?
– А под утро еще и щетиной пощекочу! – пообещал муж.
– Щетиной точно не щекотали! А тогда известие о том, что теперь и меня теперь будут хлестать ремнем я восприняла без радости, я заёрзала и ощутила покалывания в области попы, но родители для меня были непоколебимым авторитетом, а Марите, хоть и главная заводила наших шалостей, перепугалась ни на шутку,  и даже две недели вела себя безукоризненно. Ты меня тоже часто шлепаешь, спасибо, что хоть не больно!

 
– А тебе хуторянка Марта? – Лиене спросила мужа так, что тот понял: жена слегка ревнует.
Луна спряталась за облачко, и показалось, что кто-то выключил ночник.
– Марта в бане выглядела сексуально и чуть-чуть развратно. Но ей до тебя далеко! Она девочка, а ты любимая женщина.
– Ну, не девочка, а уже девушка!  В ее годы я никогда бы не решилась париться с посторонними! А на скамье – вела себя мужественно, хоть и кричала на весь дом! Ни просьб о пощаде не попыток встать и убежать! Честно скажу, ни лицезрение порки сестры, ни порки Марты, да и сама порка, сексуального удовольствия никак не вызывала, разве от процедура ожидания и приготовления становилось тепло между ног и соски напрягались! А с нашей законной скромностью девичьей папуцит не считался!
– Ну, красивая у тебя выросла попа! Массаж ремешком пошел ей на пользу! – Томас погладил и слегка пошлепал нежные половинки жены. И тез трусиков она у тебя лучше, чем в трусиках. Хоть при свете, хоть в темноте!
– Эх, трусики наши, последняя защита, которую мы должна была отдать перед свиданием с ремешком. – Лиене снова вспомнила недалекое время, когда не муж Томас, а отец имел на нее все права. – Ну а соски... у меня они очень и очень чувствительные и чуть что сразу напрягаются.
 
– Этот точно! – Томас повернул жену на бок,  погладил по соскам, почувствовал их напряжение и прижался к ней всем телом.
– Что, тебе опять? – Не поверила Лиене. – Ты никак не угомонишься?
– В место ответа Томас несильно шлепнул жену по попе.
– Вот так, чаще всего, не сильно, но очень обидно, за разные мелочи, нам доставалось от мамы просто рукой, пару шлепков, только  через трусы. Иногда мама приказывала приспустить трусы и давала пару шлепков по обнаженной попе, а в серьезных случаях последнее слово оставалась за любезным папуцитом (папой – лат).
 
– А потом? – Томас стал поглаживать жену по выбритому лобку.
– Потом мы выросли,   и ответственности папа решил прибавить! Марите обиделась, то ей, как младшей, стало доставаться вместе со мной, но папуцит говорил: вместе грешили, вместе и ответите! Для наказаний меня и Марите служил ремень и процедура обнажения, последняя как я понимаю,  была эстетическим компонентом наказания.
– Ремень брючный? – Томас слегка куснул Лиене за ухо.
– Нет! Для порки использовался офицерский кожаный ремень из сыромятной кожи, который отец привез из армии.

Потом маму умерла, мы осиротели и папуцит взялся за нас всерьез.
– Вот сейчас я тобой всерьез и займусь!
 Некоторое время супруги были очень заняты, а потом Лиене продолжила воспоминания.
Мне, как старшей. доставалось чаще, и в этом случае Марите, моя сестра была только зрителем. В назидание и для профилактики, в той де комнате и так же, как старшей сестре.

– Скамья была всегда, подушка диванная под животом, когда была, а когда и нет, трусиков папуцит  нам не оставлял! Эстет, вы все мужики одинаковые!  Я как старшая, получала первой. Крайне редко Марите получала порку в одиночестве. В любом случае, за ее я несла ответственность, как старшая, даже если была ни при чем.
Для начала отец приказывал нам раздеться до трусов, и начинался воспитательный процесс.
Трюмо отражало, как мы раздевались, а потом и все подробности наказания. Но я старалась в него не смотреть.
Тут  сейчас темно, и после общения с тобой стыд куда-то делся. А не так давно стоять практически голой перед отцом было безумно стыдно! До сих пор помню, как мои босые ноги прилипали к лакированному паркету. Хорошо, что тут доски и половики на полах! Ходить босиком приятно!
– А у вас дома ковриков нет?
– Нет, у мамы была астма, и ковров дома не было!  Мы с сестрой стояли, прикрывая груди.

В любом случае перед поркой был разговор, короткий или длинный, который мы должны были выслушать в одних трусах. Не повышая голоса, отец выговаривал за наши действительные или мнимые провинности, а мое тело выражало протест, покрываясь мелкими пупырышками даже в жару. Моя сестра краснела, как маков цвет
Как правило, отец спрашивал, понимаем ли мы, что он вынужденно так поступает из-за нашего поведения. Я реагировала по-разному — когда кивала головой и говорила «угу», когда просто молчала, а соски на моих грудях почему-то напрягались.
После этого отец, считая, что пора приступать к главному, не торопясь, шел к шкафу, откуда брал ремень и подводил меня, как старшую за руку к скамье. Тут он и сам снимал с меня трусы, или приказывал мне снять их.
 
Чаще всего я послушно снимала трусы, иногда при несправедливом наказании отказывалась, и тогда отец меня обхватывал левой рукой с ремнем, а правой сдергивал трусы.
 Затем отец говорил, чтобы я легла.
Я покорно укладывалась на живот, вернее низом живота на подушку, заблаговременно положенную на скамью отчего попа выпячивалась вверх.
Иногда, для эстетики, при большом наказании отец дополнительно привязывал мне руки и ноги бельевой веревкой. Тогда меня ждало 70—80 ударов, прежде чем отец прекращал порку.
Последние мгновения перед первым ударом ремня — самые ужасные.
 
Папуцит складывал ремень вдвое и порка начиналась. Первый удар всегда был жгуче-болезненным.
Хлесть! Хлесть! Хлесть!!!
Неожиданно вспыхивала поперек зада жгучая боль, когда ремень опускался с негромким свистом на ягодицы, издавая шлепок. А потом следовал второй удар, третий. Все сладкие ощущения боль забирала себе. Тут было не до эстетики!
Хлесть! Хлесть! Хлесть!!!
Боль и ничего кроме боли и никакой эстетики, сил посмотреть в трюмо просто не было. Боль обжигала снова и снова, а тело меня предавало.
Боль где-то после пятого шлепка уже не отпускала, так и пульсировала, то ослабевая, то вспыхивая с новой силой после очередного удара.
 
Трюмо отражало, как мои ноги помимо воли дрыгаются, а тело извивалось, попа виляла из стороны в сторону, но я обращала на это внимание только в перерывах между ударами. Папуцит никогда не торопился, бил медленно, позволяя мне отдышаться и прийти в чувство.
 Если наказание было несправедливым или суровее, чем моя вина, какое-то время я старалась не вскрикивать. Но обычно было слишком больно для того, чтобы сдерживать крик и слезы, потом все равно начинала плакать — к боли добавлялась жгучая обида и стыд.
— Твоя задница переживет! – Говорил отец, давая мне передышку. – Лишь бы голова заработала!
 
Я знала, что это не конец, но после перерыва боль возвращалась с новой силой.
Хлесть! Хлесть! Хлесть!!!
Моя горящая от боли попа раскалялась всё сильнее и сильнее. Иногда, ремень попадая на копчик или кольцо ануса, вместе с болью вызывал приступ непонятного состояния, когда в интервалах между ударами между ног зарождался непонятный жар, который разливался по всему телу.
Хлесть! Хлесть! Хлесть!!!
— Аййй! Айй!» — я рыдала от непрекращающихся ударов.
 
Когда необходимое количество ударов было отвешено, отец говорил, чтобы я либо вставала и одевалась либо шла успокаиваться в угол, как есть, голенькой, а в трюмо, отражалось наказание моей сестры. Она шла к скамье чуть сгорбившись, прикрывая груди руками.
Наверху попки виднелись две очаровательные ямочки –– остатки подростковой незрелости."
Трусики сняты, мама придерживала ее за ноги, а папуцит начал хлестать ремнем.
Папуцит поднял ремень и опустила с громким звуком, затем сразу же ещё раз.
— Ааайй! Больно! —  Марите не могла выдержать порку мужественно.
— Во время порки должно быть больно! — улыбнулся Папуцит.

После шлепка по одной половинке попы и затем по другой, красные пятна проступили там, где заканчивались трусики, и где раньше была бледно-белая кожа.
— Теперь ты получишь. И если будешь храброй девушкой и выдержишь их как следует, я обработаю твою попу лосьоном, чтобы не так болело.
Больно но терпимо, потом ощущения странным образом изменились. Марите успокоилась, ей стала горячо и жарко. Футболка намокла и прилипла к телу.
Марите лежала спокойно, мамина помощь не потребовалась. И опять лечение именем быстро привело меня в чувство.
Томас улыбнулся и шлёпнул Лиене по очаровательной попке.
— Не бойся, у тебя попа ещё вырастет. – Говорил папа моей сестре. – И ямочки уйдут!
– У нас в семье с этим хорошо обстоят дела. Наберешь несколько килограмм и сама удивишься результату.

Лиене покраснела и ответила: Лёгкое чувство тепла наполняло мою попу, как и щёки от стыда, когда я смотрела в трюмо на свое отражение и на то, как папуцит раскладывает на скамье сестру.
Иногда нас наказывали по отдельности, но если вместе шалили – вместе держали ответ. Со своего места я видела, как слёзы катились по щекам Марите, когда Папуцит покрывал  сильными ударами попку. Она всегда орала и ногами   неистово колотила по скамейке от боли и вскоре от  ремешка  попа  превратилась   малиновую.
Потом  Папуцит посылал меня за лосьоном, и я   со спринтерской скоростью  выполняла поручение.
На пахнувших сеном матрасе супруги сладко проспали до утра. Под утро было холодно. И Лиене очень не хотелось вылезать из под одеяла.

Утром ничто не напоминало о патриархальном воспитании подрастающего хуторского поколения. Подростки вместе с гостями с энтузиазмом доставали из маринада кур и вешали их в коптильню.
– Очень люблю копченых кур, но ни разу не видела, как их готовят...
Коптильня выпускала из трубы дым.
– Теперь остается ждать! – Янис плотно закрыл дверь в коптильню.

Пока куры коптились, Марта вместе с Янисом и Лиене пошли на кухню готовить знаменитую kатвийскую фермерскую  пастилу, а мужчины Томас и Ирмас занялись мужскими делами, так как на хуторе каждая мелочь требовала мужских рук, и бездельничать Томасу казалась неприличным.
– Как попа?  поинтересовалась Лиене.
– После водки – как кипятком облили! А сейчас только слегка чешется. – ответила Марта.

Янис предпочел не отвечать.
"Чует сердце мое, из за этой Марты я еще не раз на лавке окажусь!" –  Янис на огромной мясорубке превращал в пюре яблоки и ягоды, Лиене ловко отделяла белки от желтков а Марта добавляла их пюре и миксером взбивала их в воздушную массу.
– У нас свои курочки! И свои яйца! А вот сахар приходится покупать! Жаль, что в сезон только два кило в руки дают. После чего с помощью самодельного кондитерского  шприца из получившейся массы Марта выдавила маленькие пастилки, и поставила в теплую духовку, чтобы те подсохли.
– Если Янис их все не съест, то к вечеру будут готовы! Возьмете с собой!
– Не съем! – Обиделся Янис. – Но обязательно попробую! Вот наша гостья не такая жадина, чтобы не дать попробовать!
– Он так попробует, что мало чего останется!  –  Марта покраснела, вспомнив, что ей еще целовать парня за проигрыш. – Из желтков на снятом молоке я блинов напеку. У нас ничего не пропадает!

Домой Томас нагрузил полный багажник копченых кур и хуторских лакомств, имевших приставку "остродефицитных" и вручил хозяину несколько розовых бумажек с изображением Ленина.
– Laimigi! (счастливо! – лат.) Приезжайте не забывайте! – Немногословный хозяин пожал Томасу руку. – Здесь, на хуторе, вам всегда рады!
– Погодите! Laimigi Liene! –  Марта принесла трехлитровую банку соленых огурчиков. – Это от нас! В подарок!
"Если Лиене возьмет мои огурцы – значит я выйду за Яниса замуж и уеду в Ригу, подальше от этого хутора!" – Загадала желание Марта.
Старый хозяин улыбнулся, а Лиене снова почувствовала легкую тошноту.

Томас остановил машину и опустил сидения.
– Прямо здесь? – Лиене разделась и встала на четвереньки. – Рука Томаса  легонько шлёпнула по попке Лиене — чтобы напомнить, что жена,  может всегда получить по попе, если заслужит. Томас принялся трепать ягодицы Томас и улыбнулся, услышав как жена  заурчала, как только он соприкоснулся с горячей попкой. 
После всего, что произошло Лиене слегка вздрагивала. 


Постскриптум: сейчас у Яниса с Мартой внуки и они не любят вспоминать о хуторской молодости. Они городские. Хутор достался по наследству другим родственникам.