Груши

Тонкие просящие голоса Серёжки и Линки: «Баб, а баб! Когда мама придёт?» уже изрядно надоели бабушке. Она отмахивалась от них рукой, как от надоедливых мух, и добродушно ворчала: «Коды? Коды? Скоро, чай, придёт».
Начинало темнеть. Бабушка чистила ёжиком ламповое стекло, дыша в него и протирая щёткой. Сняла с фитиля нагар, покачала лампу. «Маловато керосинцу-то. Да, чай, хватит, – подумала. – Когда же дочь-то придёт? Вон затемки уж», – и усмехнулась, что-то вспомнив.
– Баб, а баб! Когда мама придет? – снова затянула Линка.
– Ох, уж и не знаю. Нонче должна, чай, прийти, ежели чего не выйдет, как намедни. Когда ж то было? – задумалась бабка.
– Что, баб, было? – заинтересовалась Линка.
– Да вот оказия с ней вышла. Когда же это? Господи, запамятовала.
Бабушка замолчала, стараясь вспомнить. Потом заулыбалась, даже смешком зашлась.
– Да-да. Летось было, летось нонче. Ходила она тоже на эту, как его, Господи? Семинарию (слово-то какое!) для учителей в город. Шла домой назад одна. Под вечер дело было-то. Идёт, идёт. Завражье уж  прошла. Да, горшки несла. Я наказывала купить. Идёт, идёт, значит, оглядывается. Видит, кто-то её догоняет. Дай, думает, подожду. Всё ж веселее будет идти. И останавливается, ждёт. Человек вроде бы, чело¬век, один. Мужик или баба – не поймёт. А он ближе и ближе, такой чёрный. Вдруг: «Ай! – Как крикнет. – Ведьмедь!» И тикать, – бабушка беззвучно засмеялась, закашлялась. – Ой, Господи. Бросила все горшки. Хе-хе. И тикала без оглядки. Ох, прости меня, Господи, дуру старую, – и перекрестилась. – На ночь глядючи развеселилась.
– Баб, а он её не догнал? – спросил испуганно Серёжка.
– Нет, убежала.
– А сейчас ведьмедь не поймает? – опять спросил он.
– Не-е, сейчас ведьмедь в берлоге сидит, лапу сосёт.
– А зачем он лапу сосёт?
– О, Господи! Что ты пристал ко мне: зачем да зачем. Есть хочет, вот и сосёт, – отмахнулась от него бабушка, направляясь к окну, и стала вглядываться через узорчатые морозные стёкла в темноту, как бы силясь увидеть там свою дочь. Но за окном уже ничего не было видно.
– О, хо-хо, – вздохнула бабушка. – Вот ведь работа-то какая. Ходи на эти семинарии, учи всяких остолопов, сиди над тетрадями. Ой, жисть.
Серёжка с Линкой сидели около теплой печки и молча возились с игрушками, не обращая никакого внимания на бабушкину воркотню.
– Баб, а баб, – вдруг снова затянула Линка. – Расскажи нам сказку какую-нибудь.
– Сказку? Да я их мало знаю.
– Ну, расскажи ту, какую рассказывала вчерась.
– Ой, горе ты моё, горе. Слушайте уж, – согласилась бабка и направилась к печке. С кряхтеньем забралась туда, помогла Линке и Серёжке подняться, рассадила их около себя и начала тихим голосом рас¬сказывать.
– Пошли в лес по грибы Машутка да Ванечка, вот как вы. В дальний лес пошли, далеко от дома. Шли, шли по лесу, грибов много. Птицы весело поют. Радостно кругом. Машутка бегает от гриба к грибу, кладёт их в лукошко и радуется. Ванечку за собой зовёт. Устал он, меньше годочком её был. Просит: «Давай отдохнем». Посидели немного и дальше пошли. Уже лукошки полные. А солнце к низу клонится. Домой пора. Стали они искать дорогу, найти не могут. Стали звать. Только где-то далеко отзывается такой же голосок. Не поймут, откуда и откликается. За¬хныкал Ванечка. Взяла его Машутка за руку и повела, а куда – и са¬ма не знает. Идут, идут, ни тропинки, ни дорожки. Темнеть уже стало...
Линка с Серёжкой смотрят в рот бабушке широко раскрытыми глазами, страх забирается на печку. Они плотнее придвигаются к бабушке и молчат, а она продолжает:
– Совсем стемнело. Деревья шумят, о чём-то разговаривают меж собой. Страшно. Хныкает Ванюшка, домой просится. А домой нет дороги, и всё тут. Вдруг видят, огонёк меж деревьев светится. Обрадовались они и бегом, бегом на него. Подбегают ближе – дом стоит. Заглядывают в окна – старуха сидит, голову руками держит, страшная такая, чёрная. Испугались её дитятки, да делать нечего, в лесу ещё страшнее. Постучались в оконце, вышла старуха на крыльцо, зовёт в избу. Зашли, спросили дорогу домой. «Да поздно уж, – говорит старуха, – поужинайте, поспите, а завтра я вас домой проведу». Нечего делать, согласились детки. Навела им старуха супу в плошки. Едят они. С мясом суп-то. Вдруг Линка увидела в ложке палец человечий...
– Ой, боюсь! – вскрикнула Линка, услышав в таком страшном месте своё имя. Серёжка зашмыгал носом.
– Тихо, тихо. Не буду рассказывать, – пригрозила бабка.
– Рассказывай, бабушка, дальше, – тихим глухим голоском просит всё же Линка, поборов боязнь. Бабушка продолжает:
– Видит палец, значит, человечий. Толкает Ванюшку в бок: не ешь, мол. Тот перестаёт есть. «Спасибо, бабушку, за суп, – говорит Машутка. – Поспать бы теперь». «Пойдём», –говорит старуха. Берёт свечу и ведёт их через тёмные сени. Останавливается перед дверью, отпирает большущий замок и впускает их туда. Указывает на кровать и уходит, запирает дверь. «Ой, Ванечка, – говорит испуганно Машутка, – пропали мы с тобой. Людоеды это ведь. Надо бежать отсюда». И начали они по полу руками шарить. Нашли западню, еле вдвоём подняли и в голбец. Руками стали под стенкой копать. По очереди рыли. Ногти все обломали, кровь по рукам течёт, но копают. Уже почти всё, наскрозь прошли. Вдруг слышут – железо звенит, лошади ржут, топот стоит такой… Это людоеды домой возвращаются. Затихли беглецы, мышь не слышит. А людоеды голодные приехали, злые – никого не поймали. Ругаются страшно, старуху бранят, жрать просют. А меж тем Машутка с Ванюшкой выбрались из голбеца и бежать по дороге, бежать. А старуха улыбается и говорит своим сыночкам, что такой вкусный ужин им приготовила, и ведёт их в комнату. Открывает и «Ax!» – никого нет, только западня открытая. Обозлились людоеды, лошадей запрягают, кричат. И за беглецами. А Машутка с Ванюшкой бегут что есть мочи, запыхались, но уж слышат за собой лязг железа и стук копыт, выбиваются из сил, но бегут. Тут две дороги в разные стороны отходят. Куда бежать? Не знают. Но толкнул их Господь на одну из них, а людоедов по другой направил. Так и спаслись они от смерти. Бог им помог. Вот и вы будете молиться, и вам он будет помогать, – закончила бабушка и начала креститься, шепча молитву.
– Молитесь, ну! – прикрикнула.
Серёжка неумело начинает креститься, подражая бабке. Линка усмехается:
– А Бога нет!
– Цыть! – напускается на неё бабка. – Бога нет. Ишь ты какая грамотная. Молись, Серёжа, молись. Бог тебя счастливым сделает, а её дуру накажет.
На печке тепло, в сон клонит.
– О, хо-хо! – вздыхает бабушка. – Чтой-то матери долго нет. Как бы волки не задрали. Господи, спаси и сохрани её безбожницу, – и начинает снова креститься.
Серёжка с Линкой засыпают, положив головы на колени бабушки. Той не спится, беспокойство её одолевает. Она сидит и головой качает, что-то тихо шепчет.
В окно с улицы кто-то стучит. Бабушка ласково будит внучат:
– Вставайте! Проснитесь. Мать пришла, – и начинает по стремянке спускаться с печи. Идет в сени, там слышен её голос: «Кто там?»
– Я это. Открывай, – слышится за дверью усталый голос матери. Линка это слышит, но не может раскрыть глаза. Мать, молодая, красивая, с заиндевевшими ресницами и платком, входит в кухню, внося за собой свежесть морозной ночи. – Ох, и замерзла я! А где дети? Спят?
–Да заждались уж тебя. На печке уснули.
Мать подходит к печке, раздевается и поднимается к ним. Целует детей. Линка просыпается, обнимает тёплыми ручонками шею матери и прижимается к нежным прохладным её щекам.
– Ой, мамочка, какая ты холодная, – шепчет она ей на ухо. – Давай я тебя погрею.
– Нет, доченька, некогда мне на печи валяться.
Мать спускается и идёт в комнату, находу поправляя свои растрепавшиеся вьющиеся волосы. А Линка будит Серёжку. Тот слезает с печки заспанный, протирает глаза кулачками.
– Мам, а чего ты мне привезла? – спрашивает он мать, подходя к ней.
– Ах ты, соня моя милая, – берет мать его на руки и целует. – Груши я тебе привезла, груши.
– А что это такое? – всё ещё сонно спрашивает Серёжка.
– А вот это что, – отвечает мать, ставя сына на пол, достаёт из сумки зелёные с желтизной замороженные груши.
Линка и Серёжка стоят около стола и смотрят: она на груши, он на блюдо, куда мать опускает одну за другой груши. Линка проглатывает слюну.
– Мам, а можно я попробую одну? – спрашивает она.
– Подожди, дочка,  немного пусть оттают.
Мать берёт одну грушу и начинает руками отогревать её. Линка, не отрываясь, смотрит на мать. А Серёжка уже отошёл от стола и возится в углу с игрушками. Ему не понравились эти груши, хотя он их никогда ещё не только не пробовал, но даже и не видел. Бабушка ходит по комнате и тоже посматривает за дочерью. И ей хочется попробовать груши, но она старается не показывать вида. Линке уже становится не под силу удерживать слюну. Она снова просит мать. Та дает ей наиболее отошедшую грушу и говорит:
– Только, смотри, потихонечку ешь, а то горло застудишь.
Линка берёт грушу в обе руки и жадно впивается в неё. Во рту появляется сладкий вяжущий вкус. Она быстро разжёвывает кусочек и снова откусывает. Серёжка, видя это, тоже подбегает к столу и тянется за грушей. Мать даёт и ему ещё холодную и вспотевшую грушу. Серёжка смотрит на неё, потом бросает взгляд на Линку, уплетающую со вкусом грушу, и сам робко откусывает. Она ему нравится, и он начинает с аппетитом уплетать её. Мать и бабушка, глядя на них, улыбаются по-доброму. «Ох, дети, дети. Мало вы видите хорошего», – вздыхает бабка. Ведь у них в огороде разве что картошка да огурцы растут, да ещё две рябины, посаженные её младшим сыном, ушедшим добровольцем на фронт и пропавшим без вести.
– О, хо-хо! – опять вздыхает бабушка. Ведь даже яблонь в огороде у них нет, много налога за них нужно платить – не под силу. Вот они и не сажают фруктовые деревья.
Линка уже расправилась со своей грушей и теперь облизывается, глядя на Серёжку.
– Мам, можно ещё одну? – робко спрашивает.
– Нет, доченька. Они ещё мёрзлые. Завтра вот оттают, уж тогда, – отвечает мать, гладя её по голове.
– Мам, а где они растут? – живо спрашивает та.
– На юге, доченька. Там, далеко, за полевой школой.
Линка задумывается. Вот она вырастет большой и обязательно поедет на юг, и будет есть там груши, и столько, сколько захочется. А сейчас она ложится спать и лежит, думая о тёплом юге и вкусных грушах. Серёжка тоже лёг в кровать и спрашивает бабушку:
– Баб, а баб, ты чего мне под подушку положишь?
– Положу, положу чего-нибудь, – отмахивается та.
– А грушу положишь? – допытывается тот.
– Положу. Спи, спи, внучок, – отвечает бабушка и крестит его.
Серёжка закрывает глаза и начинает представлять, как ночью под подушкой он найдёт сладкую сочную и большую грушу и будет есть её. Он проглатывает слюну и потихонечку засыпает.
Мать подходит к детям, целует их, поправляет одеяла и садится за стол, за планы. Завтра ей снова идти в школу, в свою маленькую полевую школу, стоящую на отшибе села. Бабушка возится у печки, приготавливает дрова и чугуны. Завтра ей топить печь, варить еду. Матери ведь некогда, она рано уходит в школу, едва успев позавтракать.
В доме тихо. Спят дети. Тепло и уютно. А за окном потрескивает мороз, светит луна, где-то вдалеке воют волки. Зима, русская зима вокруг.