Глава 15. Облом

И вот я снова в пути. Самолет за час доставил меня в Москву. А через три часа мы уже взлетели, направляясь спецрейсом в аэропорт «Крайний». Весь путь проспал. Взглянув в иллюминатор, обнаружил, что летим над Аральским морем. Значит, скоро посадка.
И вот мы в зоне приводных маяков аэродрома, но интуитивно отметил, что самолет летит выше глиссады. На приличной высоте прошли прямо над аэродромом, и пошли по большому кругу, разворачиваясь в сторону запретной зоны, где самолеты вообще не летали никогда. Под нами поплыли знакомые объекты. Увидел наш гигантский МИК и обе башни обслуживания. Макет на месте — на левом старте. Значит, скучать не придется. Работы все еще продолжаются. Но, что случилось? Почему не сели?

Вскоре показалось Аральское море. Мы вновь в исходной точке для захода на посадку, но вместо снижения, самолет явно набирал высоту. Несмотря на то, что все давно пристегнуты ремнями безопасности, команду повторили, а стюард лично проверил каждого. Это насторожило. Правда, пассажиры не обратили на это ни малейшего внимания и пока в полном неведении о возникшей в полете нештатной ситуации. По радио передали предупреждение о входе в зону турбулентности и просьбу оставаться на своих местах. Самолет резко пошел вниз. Снижение отметил лишь по своим ощущениям, поскольку над морем, когда отсутствуют ориентиры, заметить это, иначе, чем по приборам, невозможно. Вскоре нас ощутимо придавило к креслам. В тот момент почувствовал, что сделана попытка выпустить шасси.
Судя по звукам, она оказалась неудачной. Заволновались пассажиры. Самолет снова набирал высоту.
Где-то вдали вновь увидел посадочную полосу, потом те же знакомые объекты. И вот мы снова над Аральским морем. Вторая попытка и снова неудача.
Пошли на третий круг. В отличие от взволнованных пассажиров, меня вдруг охватило удивительное спокойствие.

Правда, пассажиры пока просто возмущались неумением летчиков.
— Кто догадался доверить самолет стажеру? Вы хоть понимаете, что происходит? — ворчал сосед-полковник, — Я смотрю, вы один не паникуете. Может, поясните?
— Конечно, понимаю, а потому совсем не волнуюсь, — ответил намеренно громко, чтобы привлечь внимание других пассажиров, которым уже было плохо от резких эволюций самолета.
— Тогда скажите, пожалуйста, когда мы сядем, и в какую турбулентность попали, что так мотает? — раздраженно спросил сосед, словно я был причиной его неприятных ощущений от полета.
Что ему ответить? Сказать правду — можно действительно напугать. Лучше соврать, как это уже сделали летчики.
— Давно бы сели, если бы ни сильные порывы бокового ветра в зоне посадочной полосы. Вот и кружим над морем, ожидая окно для посадки. А над морем всегда мотает. Так что все в порядке, — выдал я более-менее правдоподобное объяснение.
Народ вроде поверил. Успокоился. Третья попытка, похоже, удалась. Раздались характерные удары механизмов фиксации шасси, — Вот и шасси выпустили. Значит, скоро посадка, — прокомментировал ситуацию.
Но, мы снова пролетели прямо над посадочной полосой, и ушли на четвертый круг. «Похоже, самолет решили проконтролировать с земли. Вот если уйдем на пятый круг, значит, как и все, ничего не понимаю», — размышлял я.
Но, с четвертого захода вышли на глиссаду. И вот уже катим по полосе. Отпуск позади. «Жаль, не грохнулись», — мелькнула шальная мысль. Но, вместе с этой мыслью, вдруг с особой остротой осознал, насколько не хочется возвращаться к ставшей вдруг постылой работе. А до следующего отпуска — целый год.

Но, еще больше, до боли в сердце, не хотелось возвращаться в опустевший спецкласс. Ведь именно здесь впервые почувствовал вкус проектной работы. В училище мы тоже что-то проектировали, выполняя курсовые и дипломные работы, но все это так и оставалось на бумаге.
Создавая класс-тренажер, я реально увидел результаты своей работы. Когда все, что зародилось в моих мыслях, постепенно оформилось в виде эскизов и чертежей, а затем вдруг стало явью — действующими системами, имитирующими такие же системы ракеты и пускового оборудования стартового комплекса. Это надо было видеть!
Именно здесь почувствовал себя главным конструктором. Фактически так оно и было, потому что по мере реализации проекта стал единственным, принимавшим все решения. И мои решения были окончательными. Они, к тому же, оказались верными, потому что все системы нашей схематической ракеты работали, как часы.

Из самолета вышел на трап, словно шагнул в духовку раскаленной печи. Такой жары еще никогда не переносил. И вот я снова в знакомом автобусе, на который мы с Валей, чуть было, не опоздали. Вот и центральная площадь Ленинска. Пересел в рейсовый автобус, и через час был в гостинице, на площадке.
Меня радостно встретил Женя и кто-то из дежурных администраторов. Другие обитатели гостиницы, увидев меня, все, как один, удивленно задавали один и тот же вопрос: «А ты, где пропадал?»
Да-а-а. Если, в один прекрасный день, вдруг когда-нибудь уеду отсюда, и появлюсь здесь лет через пять, мне кажется, меня встретят те же люди, этим же идиотским вопросом. Настроение катастрофически падало.

Утром следующего дня мое моральное состояние было раздавлено. Едва появился в части перед началом развода, меня окружила плотная толпа офицеров. «Ну, как там, в Европе?» — неслось со всех сторон. Я с удовольствием отвечал на вопросы. Неожиданно, подошел кто-то из старших офицеров и в грубой форме приказал всем разойтись, а меня просто обругал, разразившись в мой адрес потоком нецензурной брани. Никакой необходимости в том не было. Тем более, до начала построения оставалось пять минут. Но, таким вот образом, точно в таких же ситуациях, среднетехнические офицеры самоутверждались, демонстрируя свою значимость офицерам с высшим образованием, но младшим по званию. Я развернулся и самовольно ушел с построения в казарму.
После развода в комнату офицеров, где сидел в гордом одиночестве, зашел Липинский. Он, похоже, все видел, поэтому не стал делать никаких оргвыводов, а просто сказал: «Что ты, Толя, так переживаешь из-за всяких дураков. Не обращай внимания. Будь проще».
«Нет, не хочу быть проще. Хочу быть самим собой. Но, теперь надо сделать так, чтобы не я переживал по подобным поводам, а все эти дураки, мои горе-командиры. Чтобы они мучились, не зная, что со мной делать», — думал я, с горечью размышляя, чем же теперь буду заниматься кроме основной работы, после того, как не стало моего детища.
А пока полностью переключился на работу с макетом на стартовой площадке. Постепенно острота ощущений от всего, что происходило вокруг, пропала. Размышляя обо всем, пришел к выводу, что если и намечать какие-либо перемены, необходим четкий план действий. И, прежде всего, следует детально разобраться в структуре взаимодействия военных и промышленности. Только после этого наметить цель и двигаться в её направлении со всей энергией, на которую способен.

Первая задача, с которой хотелось разобраться — это роль управления, курирующего работы, которые вела наша часть. Вторая — роль главного управления, размещенного на десятке. Размышляя о поставленной цели, вдруг вспомнил методики сыска, которым меня когда-то пытался обучить отец, мечтая, чтобы пошел по его стопам.
Купил рулон миллиметровки, и работа закипела на профессиональном уровне. Поскольку имел постоянный доступ к бортжурналу и другим документам, вскоре в моем распоряжении уже была гигантская схема взаимодействия сотен организаций, задействованных в работе с ракетой. Кроме перечня организаций, с указанием их функций, схема содержала их дислокацию, фамилии и должности представителей, контактные телефоны, фамилии руководителей, укрупненную структуру и все, что могло мне пригодиться впоследствии.
Поразила легкость, с какой люди, от нечего делать, вступали в разговоры со мной, малознакомым офицером, и потоками изливали всё, что должны были хранить в тайне. Иногда приходилось сдерживать особо словоохотливых, лишь потому, что просто не смог бы потом вспомнить столько информации, перенося на мою схему то, что запомнил.
Я вдруг с удивлением обнаружил, насколько легко оказалось выполнить такую работу мне, имеющему лишь начальную подготовку. А что тут было делать профессиональному разведчику, задайся он той же целью?
Эта работа увлекла настолько, что уже не мог остановиться. Я собрал и систематизировал просто так столько информации, что в моей комнате уже хранился целый архив, в котором можно было бы найти много чего занятного.

Первый вывод очевиден. Армия — главное препятствие на моем пути к цели. Мне надо как можно скорее оставить военную службу. Мало того, что на этом пути я мало чего добьюсь, мне просто противопоказана система армейских взаимоотношений.
Это было понятно еще до моего поступления в училище, когда спорил с родителями. Сейчас же моя убежденность в своей правоте была подкреплена весомыми аргументами.
Итак, главная цель определена.
И как только она стала очевидной, мгновенно успокоился, вплоть до состояния полного безразличия. С улыбкой Будды наблюдал, как горячатся и выходят из себя горе-командиры, пытаясь настаивать на очевидно глупых решениях, и не в силах предложить ничего взамен. Эта улыбка и полная невозмутимость доводила их до бешенства. Казалось, они готовы меня растоптать, если бы только могли.

Случайно познакомился с легендой нашей площадки — её комендантом, тогда еще старшим лейтенантом, неким Огородниковым. Проходя мимо меня, он намеренно первым поприветствовал меня армейским приветствием. Тут же резко остановился и обратился ко мне, не заметившего столь значительную фигуру.
— Товарищ лейтенант. Стойте! Вы, почему не приветствуете старшего по званию? — грозно выдвинул свои претензии Огородников.
— Не вижу достойного звания, — выдал я непонятную его разуму фразу. Я, конечно же, знал Огородникова и все анекдоты о нем, но еще ни разу не контактировал с ним лично. Самым забавным когда-то показался рассказ о том, как лихо он расправился с математическими функциями. Убедившись, что абитуриент не способен решить простейшую задачу, преподаватель попросил Огородникова преобразовать выражение sin x / cos x. Подумав, Огородников тут же сократил иксы.
— И это все? — спросил удивленный преподаватель.
— Нет, — ответил Огородников и сократил буквы s в названиях функций.

И вот передо мной эта легендарная личность собственной персоной, возмущенная моим непочтением.
— Как? Я старший лейтенант. Я комендант площадки. Вы разве меня не знаете, товарищ лейтенант? Представьтесь! — громыхал Огородников, постепенно повышая голос до крика.
— Инженер-лейтенант Зарецкий. Профессор, — представился ему, дурачась, и зная слабость Огородникова. Он обожал образованных людей, мечтая получить недоступное высшее образование, — Кто же вас не знает, товарищ Огородников? Я только имел ввиду, что вы, как комендант такой огромной площадки, достойны более высокого звания, чем простой старший лейтенант. Тем более что со дня на день, я тоже буду старшим лейтенантом, как вы.
— Как?! Вы такой молодой, а уже профессор, товарищ лейтенант? — искренне удивился наивный Огородников, забыв обо всем на свете.
— С шестнадцати лет. В Харькове, откуда я родом, любой уголовник вам это подтвердит, — с серьезным видом продолжил дурачиться.
— Где-где вы живете? — переспросил Огородников, услышав лишь упоминание какого-то города и проигнорировав все остальное.
— В двадцать пятой гостинице, — назвал ему свое место жительства.
— Это хорошо. А вы не могли бы со мной позаниматься? Я хочу в академию поступать, — поделился своими планами Огородников.
— Нет проблем. Профессор в вашем распоряжении, — легко согласился я, и мы расстались друзьями.

В выходной съездил на десятку, чтобы встретиться с Сашей. Он работал в главном управлении и мог дать кое-какую информацию. А заодно хотел узнать, как дела у Вали.
Оказалось, совсем недавно у Вали родилась дочь. Саша собрался в отпуск, а после отпуска привезет Валю с дочерью сюда. Он попросил на время его отпуска пожить в квартире и заодно поухаживать за цветами. Согласился. Через неделю проводил Сашу в аэропорт и взял ключи от квартиры. Как же измучился за тот месяц. Приходилось вставать намного раньше, чем обычно. Потом долго стоять в очереди, чтобы позавтракать. Потом — целый час езды в мотовозе. Вечером все в обратном порядке.

Наконец, пришла телеграмма от Саши. Он сообщил дату приезда семьи. Просил встретить. Моя каторга подходила к концу.
И вот я на станции Тюра-Там в ожидании поезда. Подошел поезд. Открылась дверь вагона. На площадке стояла улыбающаяся Валя со свертком в руках. Сзади выглядывал озабоченный чемоданами Саша, и суетилась проводница, безуспешно пытающаяся поднять площадку, на которой уже стояла Валя.
— Лови! — неожиданно крикнула Валя и бросила сверток мне. Все видевшие это, ахнули. Мне удалось поймать ребенка достаточно мягко. Девочка даже не проснулась.
— Валька, ты сумасшедшая. А если бы случайно отвернулся?
— Не отвернулся бы, — самоуверенно заявила Валя, спускаясь из вагона. Я подхватил ее одной рукой, потому что было высоковато до низенькой платформы, где стоял. Она тут же ловко поцеловала меня в щеку.
— Поздравляю, — сказал, передавая ей девочку.
— Спасибо. Могла быть твоей дочкой, — негромко сказала Валя, наклонившись ко мне и по-прежнему радостно глядя в глаза и улыбаясь. Что-то екнуло, но взял себя в руки, вспомнив тревожные предупреждения Людочки.
— Саша, бросай чемоданы! Я теперь все смогу поймать, — крикнул ему.
Меня оставили переночевать, тем более, что утром Саша собирался ехать на нашу площадку.
Ночь выдалась жаркая. Девочка, непривычная к таким условиям, периодически плакала. Валя всю ночь громко разговаривала, пыталась встать и куда-то идти. Саша ее успокаивал. Что у них там было, так и не понял. Понял только, что не выспался. Хорошо, с сегодняшнего дня снова буду жить на площадке.

— Что вы там с Валей выясняли всю ночь? — спросил у Саши по дороге на мотовоз.
— А ты слышал? — испуганно спросил Саша.
— Больше, когда девочка плакала. Такую перемену климата взрослому тяжело перенести, а ребенку подавно. Кстати, как дочку решили назвать? — перевел разговор на другую тему.
— Валя хочет назвать Олей.
— Хорошее имя. Оля. Коротко и ясно, — прокомментировал я.

В тот же день сделал первую попытку подать рапорт с просьбой об увольнении из армии. На мой рапорт никто не отреагировал. Его просто отказывались даже визировать. По иерархической цепочке дошел до командира части. Но и на самом верху документ тоже не приняли. Надо было придумать другой ход. Но, какой?
Через неделю ждал сюрприз. Зачитали приказ о присвоении звания старший инженер-лейтенант. Поздравляя, командир части посоветовал выбросить из головы даже мысль о возможности ухода из армии. «Служить тебе здесь, на этой площадке, до самой пенсии», — пожелал он мне то, что я бы и врагу не пожелал. «Радостная перспективка», — подумал, принимая поздравления.
А в гостинице меня ждал очень грустный Женя. У него появилась своя «радостная перспектива» — его возвращали в часть. Сегодня он должен был переночевать в последний раз, а с завтрашнего дня ему уже не надо приходить в гостиницу.
— Женя, что ты так переживаешь. Я же твой непосредственный начальник. К тому же тебе осталось служить всего полгода. Ты уже «старик», — успокаивал его.
Мы отметили последний день его работы в гостинице, вспоминая, как мы познакомились с ним год назад, и все хорошее, что было у нас все это время.

Утром мы вместе сходили в столовую. Нас увидела наша подруга Фаина. Очень удивилась, что мы объявились здесь вдвоем. Мы рассказали о наших бедах. Она немного посидела с нами, но ей надо было работать. Уходя, попросила, чтобы зашел к ней вечером.
— Зачем? — недоуменно спросил ее.
— Там увидишь, — загадочно ответила Фаина.
— Спирт брать?
— А как же.
В казарме представил Женю Липинскому. Точнее, напомнил ему о нем. Попросил посодействовать, чтобы Жене предоставили краткосрочный отпуск, в порядке поощрения за его работу в гостинице. Липинский пообещал сделать все возможное.
Вечером зашел к Фаине. Меня действительно ждал сюрприз. Я совсем забыл, что она жила в одном номере с Таней. Они быстро накрыли шикарный стол. Хорошо, вместо спирта, захватил с собой бутылочку привезенного с десятки вина. Чего ждала от этого вечера Таня, не знаю. Но она явно была расположена к разговору, чего никогда за ней не замечал. Она показала мне свой альбом фотографий. Рассказала о своей семье, о том, что ее мать — узбечка, а отец — русский. Мы сидели рядышком, на ее койке. Я с интересом разглядывал фотографии. Она комментировала.
Не знаю, если бы Фаина догадалась куда-нибудь уйти, может быть, мы с Таней о чем-нибудь и договорились. Как знать. Но Фаина крутилась рядом, посоянно втискиваясь между нами. Вечер окончился, а продолжения не последовало. У меня не было желания проявлять инициативу. Больше занимал вопрос ухода из армии. Девчонки тоже молчали. Похоже, то был последний всплеск золотой рыбки.

Взял шефство над Женей. Включил его во все свои смены, и обучал прямо по ходу выполнения работы. Через две недели он уже мало чем отличался от бойцов его призыва. А вскоре Липинский объявил, что за особые заслуги рядовому Иксанову предоставлен двухнедельный отпуск на родину. Женя сиял. Проводил его в Тюра-Там на поезд. И заскучал. И даже не по Жене, а просто от одиночества.
Прибыло пополнение молодых офицеров. Это были волонтеры из Питера. Как-то раз, после работы, вошел в гостиницу, поболтал с кем-то из администраторов и уже направлялся в свой номер, чтобы заскучать до ужина, как вдруг увидел перед собой незнакомца.
— Извините, у вас не найдется чего-нибудь от головной боли? — обратился ко мне интеллигентного вида представительный молодой мужчина в спортивном костюме.
— Для хорошего человека, конечно же, найдется. Обратились по адресу. Сейчас все поправим. Пойдемте ко мне, — пригласил незнакомца, предполагая традиционные причины его головной боли и зная традиционные способы ее лечения. Мы поднялись в мой номер. Я поставил два стакана. В один налил холодной воды из холодильника. Рядом положил фляжку со спиртом и небольшой бутерброд. Незнакомец с удивлением смотрел на мои приготовления.
— Что это? — удивленно спросил он.
— Спирт и закуска. Умеете пить неразведенный, или развести? — ответил ему, восприняв его удивление лишь тем, что человек просто не понял, чем его угощаю. Он рассмеялся.
— Вы так меня поняли? Я действительно искал таблетку от головной боли. Валера Панкин, — отсмеявшись, представился он. Мы пожали друг другу руки и рассмеялись вместе.

Таблетки у меня не было. Тогда я еще не страдал головными болями. Но все же порекомендовал попробовать народное средство. Как ни странно, Валере помогло. Он пробыл у меня весь вечер. Мы говорили, смотрели телевизор, потом долго гуляли, наслаждаясь вечерним ослаблением жары. Валера оказался известным альпинистом — мастером спорта международного класса. Сейчас его волновало лишь одно — как в наших условиях сохранить спортивную форму.
— Жаль, здесь нет гор, хотя бы небольших. Придется взбираться на дома, — размышлял Валера вслух.
— Как это? — в свою очередь удивился я.
— Очень просто, — ответил Валера и мгновенно, без всякой страховки, прямо по голой стене забрался на уровень третьего этажа и завис там, держась на пальцах рук, — Я мог бы залезть на крышу, но без страховки нельзя. Отсюда я еще могу спрыгнуть, а оттуда уже опасно, — продолжил удивлять альпинист. Немного повисев, он аккуратно спустился вниз. У меня не было слов.
— Знаешь Валера. Есть одна проблемка. Тебя могут принять за вора-домушника. Поэтому лучше все-таки получить разрешение коменданта площадки. Тогда проблем не будет. Тренируйся, сколько хочешь, — порекомендовал ему.
Назавтра представил Панкина Огородникову, и мы вместе с комендантом долго наблюдали чудеса, которые демонстрировал Валера. Разрешение было получено. И недели две собиралась толпа зевак, желающих посмотреть новый аттракцион. Постепенно все привыкли, и интерес пропал. Панкина показывали только новеньким.

Валера привез с собой небольшую библиотеку любимых книг. И я стал его первым абонентом. А, кроме того, у нас появился интерес к поездкам на десятку, где был неплохой книжный магазин, имеющий, к тому же, букинистический отдел. И Валера обнаружил там немало интересного. Вскоре и я начал собирать свою библиотеку технической литературы и просто редких книг.

Чуть позже познакомился с другим волонтером — с Борей Раньковым. С ним встретился в поликлинике, где мы проходили очередную проверку для допуска к работам на высоте. Я вошел в кабинет хирурга и был удивлен нестандартным вопросом нового врача:
— Зарецкий? Очень хорошо. А вы сможете смонтировать и наладить бестеневую лампу для операционной? Мне вас рекомендовал майор Липинский.
— Ну, раз Липинский рекомендовал, значит смогу, — ответил ему, даже не представляя, что такое бестеневая лампа.
Мы познакомились. Боря попросил немного подождать, пока закончит прием. Минут через пятнадцать он продемонстрировал конструктор, из которого предстояло собрать нечто. А потом мы отправились в нашу гостиницу, где он, как и Валера Панкин, лишь недавно поселился.
Попытался угостить его спиртом. Но когда Боря узнал, что спирт не медицинский, а технический, категорически отказался от угощения. Пришлось достать мою резервную бутылочку. Боря обрадовался — чувствовалось, большой любитель.
Когда спиртное кончилось, Боря засуетился, куда-то убежал, но вскоре вернулся без ничего. Этого и следовало ожидать — в нашей гостинице спиртное не залеживалось. Но он явно чего-то ждал, поглядывая на часы. Минут через пять в номер вошел боец в белом халате. Я ничего не понимал.
— Собирайся, поехали на десятку, — скомандовал Боря.
— Зачем и на чем? — удивленно спросил его.
— Транспорт мой. Водка твоя, — бодро ответил Боря, — Ладно, можешь не одеваться. Сойдешь за больного, — выдал он загадочную фразу, схватил меня за руку и я, в спортивных брюках, в майке и в комнатных тапочках, был стремительно увлечен вниз, где у входа в гостиницу нас ждала «карета скорой помощи». Меня усадили в машину, которая тут же сорвалась с места, включив сирену и мигалку. Минут через двадцать бешеной гонки, оказались у гастронома на десятке. Боря в белом халате и в шапочке с красным крестом бегом вбежал в здание. Люди перед ним расступались, тревожно оглядываясь вслед. Минут через пять Боря вышел, неся в руках охапку бутылок.

Я все же смонтировал ту загадочную лампу. Боря подтвердил, что она работает, как надо. А заодно попросил, на всякий случай, побыть в операционной во время операции.
Такой случай вскоре представился. Как-то вечером Борю вызвали в поликлинику, куда доставили травмированного бойца. Боря взял и меня. Я не боялся крови. С детских лет был свидетелем последствий бандитских нападений, много раз видел убитых и раненых. Но все же оказалось, привычка требуется и в операционной. Минут через десять стало не по себе.
— Я думал, ты и минуты не выдержишь. Ладно, посиди в сторонке, но не расслабляйся, — посмеялся Боря, продолжая оперировать. Минут через пять собрался с духом и вернулся к операционному столу, — Молодец, — одобрил мой поступок хирург, завершая непростую работу.
По его просьбе побывал еще на двух подобных операциях. Больше меня удивить было нечем. Я спокойно наблюдал за работой хирурга. Иногда он просил меня что-то подержать, пока брал у ассистента следующий инструмент. Скорее всего, делал он это исключительно для меня.

Возвратился из отпуска Женя. Я встретил его на станции, привез в гостиницу, и он переночевал у меня. Весь вечер он рассказывал о своем путешествии. Конечно же, ему не хотелось возвращаться. Единственная мысль согревала его и близких, что служить осталось всего полгода. Теперь Женя прекрасно понял мое состояние, когда я вернулся из отпуска. «Тебе не позавидуешь», — сказал он. Я и сам это знал.
Новость следующего дня шокировала. Ночью Фаина пыталась покончить жизнь самоубийством. Спасли случайность и срочная помощь нашего хирурга. Он же доставил ее в госпиталь на десятку. Все ждали возвращения Бори, чтобы узнать новости. Но его не было.
Зато на скамеечке около входа в гостиницу сидел Валера Панкин. Кисти обеих рук у него были перевязаны свежими бинтами.
— Валера, привет! Что случилось? — спросил его.
— Да так, обморозился немного, — удивил Валера.
— Обморозился?! В такую жару? Где это ты ухитрился?
— Ездил с ребятами в горы. Пришлось немного повисеть на руках. Все это ерунда. Вот только как объяснить начальству мой вид? Я же там был нелегально, — поделился своей проблемой Панкин.
— Валера, есть вариант. Скоро должен приехать с десятки новый хирург Боря. Посоветуемся с ним, он придумает причину твоей травмы, — предложил ему выход. Валере он понравился, и мы стали ждать Борю с удвоенным нетерпением.

Новость Бори была неутешительной. Фаина приняла гигантскую дозу уксусной эссенции, и сильно повредила внутренние органы. Выздоровеет нескоро. Причины ее поступка пока не ясны, поскольку она в тяжелом состоянии. Валеру он тут же повел в поликлинику и успешно решил его проблему.
Недели через три появилась сильно исхудавшая, осунувшаяся Фаина. Увидев меня, бросилась на шею, расцеловала и расплакалась. Я не знал, что думать.
— Фая, что с тобой? — спрашивал её, пытаясь успокоить.
— Ничего, это от радости, что тебя увидела. А Женя где?
— Женя в казарме. Но, если хочешь, приведу.
— Обязательно. Давайте вечером посидим, как в старые времена.
Вечером привел Женю из казармы, и мы втроем посидели. Фаина рассказала, что сотворила глупость из-за своих отношений с тем офицером, который мне тогда не понравился. Она согласилась, что я был прав. А сейчас собралась уезжать отсюда навсегда, потому и захотела с нами попрощаться, как с настоящими друзьями.
Конечно же, Фаина никуда не уехала. У нее на родине, похоже, было еще хуже, чем здесь. Тем не менее, она исчезла. Девчонки из столовой говорили, что она перевелась на другую площадку, куда и переехала. Но, больше я не видел ее никогда.

Опостылевший макет убрали, наконец, со стартовой площадки. Нас, двигателистов, стало гораздо меньше. Демобилизовались наши волонтеры. Сначала Жора Колзин, а вскоре и Леша Зайцев. На очереди был Боря Афанасьев. Он просто перерос свою должность. Ему уже давно надо быть капитаном, а подходящей должности не было.
На этих должностях у нас наглухо сидели наши начальники — капитаны Кольцов и Алексеев. У них тоже не было никаких перспектив, но со своим среднетехническим образованием они никуда и не стремились. Оба были на своих местах. О них я сохранил самые лучшие воспоминания.

Мой непосредственный начальник — капитан Кольцов, был на редкость спокойным и уравновешенным человеком. Вадим Георгиевич, как я его чаще всего называл, совершенно не докучал. Мы вообще с ним мало пересекались, в том числе и по работе. Постоянные дежурства у ракеты, или такая же работа в спецклассе, — все это надолго уводило меня из зоны его видимости. Я чаще работал через его голову — напрямую с Липинским.
Но, когда принял решение об уходе из армии, и приступил к решительным действиям, весь гнев начальства всех уровней был обращен именно на Кольцова, как на моего непосредственного начальника, который, по армейским канонам, просто обязан был меня воспитывать. Он стойко переносил все нападки и неизбежные неприятности, которые обрушивались на его голову, не транслируя их на меня. Мы с ним прекрасно понимали друг друга.

Капитан Алексеев — полная противоположность Кольцову. Юрий Иванович по духу был гусаром. Армейскую службу просто обожал. Все делал, как положено, не вникая в суть порученной ему работы, или в суть приказа. «Прикажут красить снег в зеленый цвет — буду красить», — часто повторял Юрий Иванович. Он чтил армейскую дружбу. За своих офицеров и бойцов готов был стоять насмерть, защищая в любых ситуациях, и доказывая их правоту, даже когда те были неправы. Всегда был душой компании, любил рассказывать анекдоты, любил и умел выпить. В компании относился ко всем, как к равным. «Здесь мы все равны — мы офицеры», — нередко подчеркивал он.
Юрий Иванович, как и Липинский, был на полигоне всегда. Он любил рассказывать о своих невольных контактах с Королевым и Гагариным. Но, всегда лишь несколькими фразами.
— Да ходил там какой-то шпак. Все допытывался, что, да как. Что я обязан ему отвечать? Он мне никто. Оказалось, это Королев — самый главный шпак. Вот как, — рассказывал Юрий Иванович, который всех гражданских, как заправский гусар, презирал и всегда называл «шпаками», — И с Юрой мы часто встречались в пультовой. Тогда он был такой же старлей, как я. И тоже все допытывался. Я его за военпреда принял, потому и отвечал. Военпреды тогда тоже в авиационной форме ходили. Я его Юрой звал — по имени, как своего, офицера. А когда полетел, смотрю, а этот старлей вдруг оказался майором. Из старлеев сразу в майоры. А я до сих пор капитан. А тогда у нас все запросто было, — с удовольствием завершал свои короткие воспоминания капитан Алексеев. Узнать еще что-то от него было невозможно. По части работы он был немногословен.

Боре Афанасьеву я всегда симпатизировал. Он напоминал моего старшего друга Валентина, которого когда-то обожал. Боря, как и я, перед службой в армии два года учился в каком-то институте. Поэтому он раньше меня столкнулся с тем, что изначально обречен стать бесперспективным офицером. Уже при выпуске он отставал от сверстников на два года. Оставаясь на своей теперешней должности еще лишних два, он отстал от них на целых четыре года. В управлении ему пояснили, что его сверстники уже стали майорами, а он все еще старший лейтенант. А потому ставить его, бесперспективного офицера, даже на капитанскую должность не имеет смысла. Есть другие кандидаты.
— Значит, оставаться старлеем, я перспективный, а стать капитаном — бесперспективный. Чушь какая-то, — недоумевал Боря. А ведь я был точно в таком же положении, как Афанасьев. Было над чем задуматься.

И я написал подробный рапорт с просьбой об увольнении из армии напрямую главкому ракетных войск. Это был поступок. Я бросил вызов гиганту. Я понимал, что, начиная с этого момента, моя карьера в армии рухнула. И еще осознавал, что очень скоро все командование части и полигона станут моими лютыми врагами. Что они постараются максимально испортить мое и без того непростое существование. Это они умеют.
Но, еще больше понимал, что мне терять нечего. Без высокого покровительства, у меня не было никаких шансов когда-либо перевестись в научно-исследовательские институты министерства обороны. А потому, как и Боря, обречен стать бесперспективным офицером части. Это значит, что, оставаясь в армии, уже никогда не смогу реализовать свой творческий потенциал. И тогда, рано или поздно, просто сопьюсь от тоски.
Итак, отныне только вперед. Обратный путь для меня закрыт. Если отступлю, он станет для меня путем в тупик.

Через месяц получил ответ на рапорт главкому. Он был на официальном бланке, но подписан каким-то безвестным лейтенантом Макаровым. Конечно же, мне отказали в увольнении. Это не удивило. Поразило другое — аргументация отказа. Оказывается, меня нельзя уволить по двум причинам. Первая — государство затратило средства на мою учебу. Вторая — я еще не отслужил положенные двадцать пять лет.

Написал повторный рапорт с просьбой к главкому лично решить мой вопрос, поскольку его порученцы в своем ответе не привели юридически обоснованных причин отказа. А дальше разнес в пух и прах аргументы Макарова, сославшись на статьи Конституции и закона о воинской службе.
Через месяц пришел очередной ответ от того же Макарова. На этот раз — просто отказ без указания причин.
Несмотря на то, что получил очередной кукиш в конверте, был доволен. Во-первых, так и не узнал причину отказа. А значит, таковой, согласно действующим законам, не существует. Иначе меня обязательно ткнули носом в статью. Во-вторых, теперь имею право поднять уровень решения вопроса.
Удивительно, что в части не было никакой реакции на мою переписку с главкомом. Меня никуда не вызывали, со мной никто не говорил. Это показалось странным.
Но вот случилось. Один из старших офицеров управления отозвал в сторонку и по секрету сообщил, что вчера на собрании офицеров им зачитали оба мои письма главкому. Зачитали рекомендации командованию частей: во избежание прецедента, в увольнении отказать. В подобных случаях предписывалось отказывать без указания причин, поскольку по закону таковых не имелось.
Офицерам управления письма понравились, и у меня появилось много сочувствующих.