С. П. Шевырёв. Об Энеиде Вергилия

ИСТОРИЯ СЛОВЕСНОСТИ
Об Энеиде в отношении историческом и эстетическом
Лекция Адъюнкт-Профессора Шевырева


В заключение всего содержания Энеиды (предварительно было рассказано содержание Энеиды. - Прим. Coч.) я вкратце назову предмет каждой песни: - таким образом вы удобнее можете схватить целость произведения, что особенно бывает трудно при изучении древней поэмы, которую обыкновенно читаешь долго, привыкаешь узнавать в частях, и так занимаясь чтением, кажется, ей конца не видишь.
Первая песня содержит бурю во время путешествия Энеева, кораблекрушение и приезд в Карфаген. - Вторая - рассказ Энея о разрушении Трои. - Третья, также рассказ его о странствиях по Греции и Сицилии, предшествовавших его прибытию в Карфаген. Четвертая - любовь Дидоны и отплытие Энея. - Пятая - игры в память Анхиза, сожжение кораблей и смерть Палинура. Шестая содержит приезд в Кумы, сошествие в ад, и будущую Историю Рима. Седьмая - прибытие на берега Тибра, первые сношения с Латином и начало войны в Лациуме. - Осьмая - союз с Эвандром, поселенцем Аркадским на берегах Тибра, и отъезд Энея в Этрурию с Палласом, сыном Эвандра, за тем, чтобы найти союзников. - Девятая - осаду лагеря Троянского Турном во время отсутствия Энея и эпизод о Низе и Эвриале. - Десятая - возвращение Энея с сопутниками из Этрурии, сильную битву, смерть Палласа, Эвандрова сына, смерть Лауза и Мезенция. - Одиннадцатая - погребение мертвых с обеих сторон, в особенности Палласа, - новый бой, эпизод о Камилле. - Двенадцатая - решительное единоборство Турна с Энеем и смерть Турна.
Множество вопросов представляется об Энеиде, когда познакомишься подробнее с нею. Но все частные вопросы могут быть подведены под два главные, а именно, под вопрос исторический и вопрос эстетический. Под именем вопроса исторического я разумею отношение произведения, во-первых к той эпохе, которую оно изображает, во-вторых к эпохе, современной его явлению, т.е. к веку Августа. - Под именем вопроса эстетического я разумею достоинство создания в отношении художественном, форму поэмы, отношение к Илиаде и Одиссее, и наконец выражение. Нам предлежит решение этих двух вопросов; но мы видим уже из краткого обозначения частей каждого вопроса, как один связан с другим; как без решения исторического вопроса невозможно себе объяснить задачи эстетической.
И так займемся сначала решением первого, как вопроса особенно нам подлежащего, потому что мы преимущественно занимаемся историческим значением произведений - и решением этого вопроса приготовим материалы для решения второго. Я сказал уже, что исторический вопрос об Энеиде подразделяется на два, а именно: 1) об отношении Энеиды к той эпохе, которую она изображает; 2) об отношении Энеиды к той эпохе, в которую она писана. Этими двумя пунктами объемлется все решение вопроса исторического.
Займемся сначала решением первой части вопроса, а именно; об отношении Энеиды к той эпохе, которая в ней нам изображается. Этот вопрос, кажется, следует предложить таким образом: «Верно ли в Энеиде представлена та эпоха, которую Поэт избрал себе предметом? ».
Но для ответа на этот вопрос мы должны прежде обратить внимание на самый предмет поэмы и на степень исторического его достоинства. Предмет поэмы есть прибытие Энея с Троянцами на берега Лациума, или происхождение Рима от Трои. - Нибур, в первоначальной Истории Рима, как известно, находит вымыслы и сказки; - а прибытие Энея, по словам его, еще на полутысящелетие отстоит от того времени Римской Истории, где все еще вымысел и сказка: Нибур считает даже смешным искать свидетельств для такого события. Он не входит и в разбор истины происшествия, а рассматривает только: есть ли сказание о Троянских поселенцах национальное Римское или Греческое? - Еще в древности были писатели, которые сомневались в истине этого события. Дионисий Галикарнасский, в своих Древностях Римских говорит, что некоторые писатели положительно утверждали, что Эней с Троянцами никогда не приезжал в Италию; многие были того мнения, что это был другой Эней, а не сын Анхиза и Венеры; другие приписывали это прибытие Асканию. - Греческие писатели, упоминающие о прибытии Энея в Лациум, суть позднейшие. - В Илиаде просто говорится (V, 307, 308) об Энее, что он будет начальствовать над Троянцами и над грядущими их поколениями, но ни слова о его странствиях в Италию. Гезиод говорит, что Латин, родоначальник Лациума, был сын Одиссея, а об Энее не говорит ничего. - Поэт Арктин Милетский, который существовал около времени основания Рима и о котором упоминает Дионисий Галикарнасский, читавший его сочинения, рассказывает, что Эней с своими покинул Трою и во время всеобщей гибели нашел убежище на горе Иде. У Дионисия Галик. сказано также, что Софокл в своей трагедии: Лаокоон, упоминает о спасении Энея, но ничего не говорит о плавании его в Италию. Софокл, как и все трагики, вероятно почерпал материал трагедии из поэтов киклических. - Другие историки, как наприм. Гелланик, пользовавшийся древними источниками, по словами Дионисия, говорит, что Эней прибыл с Троянцами во Фракию, и там умер. Другие утверждают, что он никогда не выезжал из Трои. Одни того мнения, что он приехал в Аркадию и там поселился. - Наконец иные полагают, что он поселился в Сицилии. - У Стезихора, одного из поэтов киклических, время существования которого Нибур относит к первой половине 2 века по основ. Рима, было сказано, что Эней отправился в Гесперию; но еще от этого неопределенного сказания до колонии Троянцев в Лациуме слишком далеко. - У Греков было еще мнение, что Троянцы увезли свой Палладиум в Сирис, чт; в Сицилии. - Древнейшее греческое произведение, дошедшее до нас, в котором говорится о Троянской колонии в Италии, есть Кассандра Ликофронова, писанная за два века до Р. X.
Все эти разнообразные показания историков уже достаточно могут нас убедить, как мало исторической верности находится в этом сказании. Гейне очень хорошо объясняет все эти свидетельства. Он думает, что Троянские поселенцы, после разрушения Трои, распространились по всем этим землям, о которых мы здесь упоминали, - и потому все эти поселенцы вели свой род от Энея, о котором у Омира сказано было, что он богами назначен к тому, чтобы начальствовать по разорении Трои над внуками внуков Троянских.
Нибур полагает решительно, что это сказание об Энее есть вымышленное, но что источником ему служили не Греческие писатели, а что оно было сказанием национальным. - Так, конечно, это сказание впоследствии сделалось национальным; но намеком на него, вероятно, послужили те Греческие писатели, которые говорили неопределенно, что Эней с остальными Троянами отправился в Гесперию. Что пришествие Энея в Лациум было сказанием поэтическим, а не преданием, искони национальным и общим: Нибур сам же приводит этому в доказательство то, что у Римлян в числе их празднеств не было ни одного, которое относилось бы к пришествию Энея в Лациум, или к Илиону. Хотя в Лавиниуме и показывали глиняных пенатов Трои: но все это могло быть выдумкою ученых жрецов Рима.
Гейне, глубокомысленный, но еще не совсем смелый критик, рассуждая о мифах Италийских и об их изменении, главную причину этого изменения приписывает влиянию Греческой Истории на Римскую, и желанию связывать отечественные предания и религиозные понятия с Греческими. Это стремление проистекало, говорит Гейне, частию от незнания своей древнейшей отечественной Истории и гораздо подробнейшего знания Греческой; частию от примера Греческих историков, которые любили насильно выводить все начала Италии из Греции; частию наконец из замеченного сходства между языками Римским и Греческим, которое до того довело исследователей, что они все, чт; только было темного в древней Италии, все это относили к Грекам, объясняли из Греческих нравов, обычаев и мнений, - и даже в том старались находить сходство с Греческим, чт; по духу своему совершенно ему противоречило. Таково детство учения исторического почти у всех народов; они непременно хотят начало свое вывести из начал какого-нибудь славного и древнейшего народа. Как наши предки, говорит Гейне, выводили род царей своих от Троян или Греков: так точно и Римляне имена почти всех городов Италии выводили из Греции. Так, например, Дионисий Галикарнасский объясняет начало Рима совершенно по образцу Греческих колоний. Так Этрусков производили от Тирренцев, Сабинцев от Лакедемонян, Тибур называли колониею Аргоса, в Аричию перенесли сказку Ипполита, Сатурну приписывали дела Крона, золотой век; Римских Фавнов смешали с Паном, Сатирами и Силенами, Камен с Музами, и так далее.
Я удивляюсь, как Гейне не применил этого же самого мнения к пришествию Энея с Троянцами в Лациум, которое, не имея никакого исторического основания, явно проистекает из той же самой страсти роднить все Римское с Греческим. Греки сказали, может быть, только, что Эней отплыл в Гесперию. Достаточно было такого намека, чтобы изобрести тотчас колонию Троян на берегах Лациума и связать начало Рима с разрушением славной Трои. Иные утверждали, что Ромул был один из сыновей Энея. Было еще другое предание, которое именовало Ромула одним из сыновей Улисса. Во всем этом ясно видно желание породнить Историю Рима с Историею Трои, а с тем вместе и поэтические предания.
Начало этого предания о пришествии Энея должно отнести к тем временам, когда Рим стал подчиняться влиянию Греции, т.е. еще до войн с Карфагеном, к 3 веку до Р.X. Но при Августе это предание так укоренилось, что сделалось как будто национальным, особенно между образованными. Такому преданию рады были поэты, потому что посредством его они могли легко связывать дикие мифы Италии с изящными мифами Греции. Вероятно, они-то содействовали преимущественно к распространению этого предания.
И так предмет Энеиды есть событие, как вы видите, совершенно вымышленное, которое никогда не существовало, и если бы даже существовало, то не могло предлагать поэту никаких живых, светлых народных воспоминаний. Не таков предмет Илиады: он, несмотря на все мифическое свое окружение, в существе своем имеет историческую истину, ибо война Троянская была действительно. Вся Илиада, как видно, пропета по свежим, живым впечатлениям. Вся она носит на себе глубокую печать истины. - Существо же Энеиды составляет поэтическая ложь, вымысел. - Вы понимаете теперь, как в решении вопроса исторического может заключаться решение вопроса эстетического. Например, истина, одно из важных свойств художественного произведения, только отсюда может быть объяснена в Энеиде.
Избравши предмет, связанный с Историею разрушения Трои, Поэт имел много греческих материалов для того, чтобы рассказать об Энее все то, чем История его связывается с разрушением Трои. Илиада и Одиссея, киклические Поэты, наконец трагики предлагали ему множество источников. Но сколько была богата Греческая часть истории Энея, столько же напротив бедна была Римская часть ее. Здесь надо было уже изобретать события, подлаживая их под события Эпопеи Греческой. Таким образом Поэт забросил Энея в Карфаген, к Дидоне, потому что певец Одиссеи своего героя занес бурею в объятия Калипсо. Этот анахронизм исторический (ибо баснословная Дидона, или по крайней мере начало Карфагена, тремя веками отдалены от баснословного Энея), этот анахронизм исторический, как говорят, изобретением не принадлежит Виргилию, а находился уже у Поэтов, ему предшествовавших. Виргилию же принадлежит только слава, что он чудом искусства искупил неловкость самого анахронизма. Далее эпизод о Гарпиях, о Циклопах, о сошествии Энея в ад, все это снято с Одиссеи. Наконец, труднейшая часть изобретения состояла в изображении войны Латинской и всех этих вождей, о которых не было никаких воспоминаний. В сей-то части Поэт, особенно оскудевший материалами, силился дать своим призракам характеры живых героев, каковы герои Омира, и призывал на помощь Илиаду; - но так как национальное предание ему нисколько не помогало, то в сей-то части особенно обнаружилась подложность сочинения, - и все эти герои, кроме одного неистового Турна, имеющего в своей грубости и дикости какую-то черту национальную, не только в нас не возбуждают участия, но не могли возбуждать его и в Римлянах. Эта часть поэмы, чуждая всякой истины, как думает Нибур, тревожила совесть Поэта перед его кончиною, и внушала ему решимость сжечь свое произведение.
Перенесшись в такую отдаленную эпоху, чтобы изобразить ее сколько-нибудь верно, т.е. с верностию приблизительною, Поэт должен бы был с возможною точностию держаться с одной стороны преданий Омировых во всем том, что относится до Греческой Истории Энея, с другой стороны для древнего Лациума всех национальных преданий, какие только можно было найти о жизни древних царей Рима. В этом последнем отношении, нельзя не заметить этого ученого стремления в Виргилии перенести современников своих, Римлян, в первобытные времена своей отчизны. Это видно особенно в описании чертога царя Латина, украшенного всеми орудиями грубой, первобытной жизни. Это видно также в описании простых жилищ Эвандра на том самом месте, где во время Виргилия возвышались Капитолий, Форум и Карины. В этих описаниях нельзя не заметить умысла: Поэт, кажется, целит на то, чтоб показать, откуда пошел этот великий и могучий Рим, и тем возвысив его славу, указать ему на первоначальное его земледельческое назначение, указать ему, как он прежде умел довольствоваться малым. Та же самая цель, какую видим мы и в Георгиках.
И так в изображении древних обитателей Лациума, как я говорю, Поэт заметным образом хотел несколько исторически уловить краски эпохи. - Но уж за то в Энее, Троянцах и Дидоне он нисколько не держался Истории и изобразил нам их в яркой противоположности с грубыми сынами Лациума. Вы помните великолепное описание Карфагена, его театров, храма Юноны и проч.; вспомните также великолепную охоту Дидоны, описание ее роскошной одежды, также одежды Аскания и Энея, который является в виде Аполлона; вспомните великолепные игры, которые дает Эней, напр. в цирке театра, напоминающие нам, как я вам говорил, игры Августа. Вся эта пышность и роскошь совершенно противны той эпохе, к которой Поэт относит событие своей поэмы. Он, кажется, умышленно представил нам эту образованную роскошь Троянцев в противоположности с дикою простотою Латинцев и Рутулов. В поэме есть резкие на это намеки. Когда Эней в расписанных ладиях едет по Тибру к Эвандру, - волны удивляются, говорит Поэт, удивляется непривычный лес блистающим издали щитам мужей и расписанным ладиям их. - Так еще в IX песне, один из воинов Турна, Нуман, хвастается грубостию и воинственностию своего народа, и смеется над изнеженностию Троянцев. «Мы грубый род, - говорит он, - при рождении относим детей в реки, приучаем их к суровому льду и волнам; наши дети не спят за ловлей и утомляют леса. Наши игры - смирять коней, наляцать лук. Юношество наше любит труд: или плугом порабощает землю, или войною потрясает города. - Ни поздняя старость не ослабляет сил духа: мы и седину придавим шлемами. Всегда свежа у нас добыча: мы живем ею. - У вас же одежды блестят шафраном и пурпуром: вы любите хороводы; у вас повязки на голове, туники с рукавами: вы Фригиянки, а не Фригийцы: идите же плясать под флейты, да под тимпаны; уступите оружие мужам; сдайтесь на железо». - Здесь явно Поэт указывает на образованность Троянцев. Вероятно, с умыслом он хотел этим дать заметить, что все образование дикого Рима перешло от Греции.
Но этих анахронизмов исторических, этой пышности Карфагенской и Троянской, никогда не существовавшей на деле, требовал самый век Августа, пышный и блистательный. Всем неверностям историческим мы здесь только открываем источник. Поэт находился в фальшивом положении: воображение его летало во временах Омировских; - но жил он сам в веке Августа, - и впечатления роскошного, блистательного века невольно теснились в воображении поэта. Всю роскошь Энея и Дидоны должно отдать веку Августа. Этот великолепный Карфаген, украшаемый зданиями, снят с Рима, который беспрестанно украшался ими.
К тому же, при Августе, влияние Греческого образования на Римское достигло высшей своей точки, высшего цвета. В самой жизни Августа вы могли видеть, как все Греческое было в моде, как самый язык, все названия, все обычаи, все носило на себе печать Греческого просвещения. Поэт, пред-ставитель эпохи такого влияния, воспевавший первобытное родство Троянцев с Римлянами и производивший Августа от Энея, разумеется, не мог иначе и представлять себе этих Троянцев, как образованными: потому что все Греческое почиталось преимущественно образованным в веке Августа. К тому же Троянцы в самой Илиаде отличаются перед Ахейцами еще большею образованностию. И так на всю эту отдаленную эпоху Илиады и эпоху, за нею последовавшую, Поэт смотрел под условиями понятий Августова века о всем Греческом - и вот, мне кажется, точка зрения, с которой первая часть нашего вопроса, т.е. как Энеида отражает эпоху, в ней изображаемую, совершенно разрешается. - Вся Энеида есть следствие гениального воспоминания Илиады, этого древне-Греческого мiра, прочитанной в веке сильнейшего влияния Греческой образованности на Рим, и примененной к нравам просвещенного Августова века. Это еще более нам объяснится, когда мы разрешим вторую часть исторического вопроса, а именно отношение Энеиды к эпохе, в которую она писана.

*

Нам следует теперь заняться второю частию исторического вопроса об Энеиде, а именно: показать ее отношение к эпохе, в которую она писана, или другими словами: показать влияние Августова века на Эпопею Виргилия. Я не буду распространяться о прямых отношениях Эпопеи к этой эпохе, а только упомяну: вы сами могли их видеть из ее содержания. Предсказания об веке Августа, о мирной Империи, о победах Рима, предсказания, которыми наполнена поэма, явно показывают эти отношения. Поэт производит самого Августа от Энея, имя Юлия Цезаря от Иула Аскания. Все это прямо свидетельствует нам, что Поэт хотел связать отдаленное вымышленное событие о пришествии Энея с славною эпохою Августа.
Но не только в этих прямых, очевидных свидетельствах, видно отношение Эпопеи к эпохе, а в самом духе ее и особенно в характере главного героя, который дает главное направление духу всей поэмы. И так займемся теперь изучением характера героя и покажем родство его с героем эпохи, в которую написана поэма.
Несмотря на то, что Виргилий не имеет обычая, как Омир, ставить неизменные эпитеты при своих героях, однако Энею дает он всегдашний, неизменный эпитет: pius. Insignem pietate virum, называет его поэт, делая воззвание к Музе. Эней сам на вопрос Венеры: кто он? отвечает:

Sum pius Aeneas, raptos qui ex hoste Penates
Classe veho mecum...

Анхиз называется: felix nati pietate. Bo 2 песне, Эней, обращаясь к Юпитеру, выставляет свое благочестие как право на помилование: si pietate meremur, da deinde auxilium. Сивилла называет Энея Харону: Troius Aeneas, pietate insignis et armis. В XI песне, сравнивая Энея с Гектором, Поэт говорит:

Ambo animis, ambo insignes praestantibus armis;
Hiс pietate prior...

Поэт отдает преимущество своему герою перед Гектором в отношении к благочестию. Я высчитал важнейшие места, но их множество. В каких же действиях мы видим это благочестие героя? - Возьмите его назначение, о котором он сам говорит: raptos qui ex hoste Penatos classe veho mecum. Он спасает богов отчизны - и перевозит их в Италию.
Multa qvoqve et bello passus, dum conderet urbem
Inferretque deos Latio...

(Много претерпел он в войне, созидая город и внося богов в Лациум): так сказано об Энее, в содержании поэмы. - Во всяком несчастии, во время бурь и всех опасностей, Эней совершает беспрестанные жертвы и возлияния богам. Никогда не приходит в отчаяние, а первое прибежище его есть молитва к Юпитеру. - Во всех отношениях его к богам вы видите совершенное и покорное благочестие. - Возьмите отношения его к родителю: он спасает его на раменах своих; он чтит память его великолепными играми; он для отца своего сходит в ад. Анхиз, увидев сына в Элизиуме, говорит ему:
Venisti tandem,tuaque spectata parenti
Vicit iter durum pietas? –
(Ты пришел наконец, и твоя благочестивая любовь к отцу победила суровый путь?). - Эней отвечает:
... tua me, genitor, tua tristis imago,
Saepius occurrens, haec limina tendere adegit.
(Родитель, твой печальный образ, часто мне встречаясь, принудил меня устремиться к сему прагу). - Сивилла смиряет Харона изображением ему этого же сыновнего благочестия, которое ведет Энея в ад для свидания с покойным отцом. За этот подвиг награждается он потом и счастливым прибытием на поля Лациума, и успехом в войнах. - Возьмите наконец ту же нравственную черту Энея в памяти, какую воздает он усопшим. Сколько погребений совершает он в течение Поэмы не только ближним своим, но и чужим непогребенным! Высчитайте только эти погребения: Полидору во Фракии, отцу своему, Палинуру, Мизену, Палласу. Во всем приведенном вы видите благочестие Энея в отношении к Богу, к отцу своему, к человечеству вообще. Это составляет главную черту его характера, которая выдается на первом плане поэмы.
С этим благочестием соединяются набожность и суеверие. Эней во всех явлениях природы видит беспрерывные ему знамения. На могиле отца, совершив возлияния в память его, он видит змею, которая выползает из-под холма и снедает жертву. Эту змею Эней принимает за гения места или за духа служителя отца своего:
Incertus, geniumne loci, famulumne parentis
Esse putet…
и приносит ему жертвы. Эти знамения на голове Аскания, беспрерывные знамения во время путешествия, знамения от слов его по приезде в Италию, от грома и проч., - все это показывает вам суеверие героя. За каждым знамением совершает он возлияние. Никогда не покинет ни одной страны, не совершив жертвоприношений. - Суеверие и набожность проистекают в Энее из главной черты его характера - благочестия.
С этим религиозным свойством соединяется другое нравственное свойство, составляющее вторую главную черту его характера, а именно чувствительность. Вы видите это свойство во всех его действиях, в его бесконечной любви к отцу, к сыну, к Дидоне, к своей кормилице, к сопутникам, к юному Палласу. Эней плачет, расставаясь с Дидоною; он плачет на могиле отца; он плачет, прощаясь с Троянцами, которых оставляет в Сицилии; он плачет, встречая в аду тень несчастной Дидоны; он плачет над трупом Палласа; он плачет наконец над трупом Лауза, который пал, защищая своего отца Мезенция. «Когда увидел Эней, - говорит Поэт, - бледнеющее лицо умирающего, - он глубоко восстенал и протянул ему правую руку, и образ любви сына к отцу стеснил его душу». - Наконец не только над Лаузом, редким примером сыновней любви, которая естественно могла возбудить сочувствие в Энее, но даже над поверженным Турном смягчается благородная душа его. Когда Турн обратил к нему умоляющую речь, Эней удержал было свою десницу...
… jamjamque magis cunctantem
Flectere sermo coeperat...

и если бы пояс Палласа, убитого Турном, не напомнил ему вдруг о крови, им пролитой, - Эней верно пощадил бы своего соперника.
Не таков Ахилл, убивающий Гектора: он, и по смерти его, влачит еще около Илиона труп своего врага, привязанный к колеснице. Не таков Одиссей, также до конца мстящий своим соперникам, искателям Пенелопы, и совершающий такую ужасную казнь над прислужницами своего дома. - Напротив, во всех действиях Виргилиева героя, вы видите благородную чувствительность души. Великий характер воина в нем растворен человеческим чувством сострадания и великодушия. Я скажу даже, что кровавые убийства, совершаемые Энеем, находятся как-то в противоречии с его кротким и чувствительным характером. Когда один из врагов, Магон, попадающийся ему по смерти Палласа, умоляет его о помиловании, и Эней убивает его несмотря на вопли, - это действие совершенно противоречит его характеру и явно обнаруживает заимствование из Омира, не прилаженное к личности героя.
И так благочестие и чувствительность составляют две отличительные черты, образующие нравственную физиогномию главного лица Энеиды. Доблесть воинская есть также его черта, но это есть общая черта всякого героя древней поэмы. - Откуда же объяснится нам характер героя Энеиды? - Не оставил ли Омир каких-нибудь преданий о благочестии Энея? В Илиаде (п. XX. ст. 298, 9) Нептун, спасая Энея от руки Ахилла, говорит, что он всегда приносил приятные дары богам, обитающим в небе, - и только. Но нигде не дает ему Омир эпитета pius. - Откуда же объяснится нам характер Энея? - Из эпохи, в которую писана поэма, точно так же как мы объяснили характеры Ахилла и Одиссея из тех эпох, к которым относятся обе Греческие поэмы. Ахилл соединял в себе силу и быстроту: мы видели, разбирая Илиаду, что другого характера не мог иметь герой такой эпохи, в которой господствовало развитие телесных сил человека, в которой все мужи доблестные отмечались какими-нибудь особенным физическим свойством. В Одиссее видели мы мужа многохитрого и многоразумного: такой герой совершенно соответствовал эпохе путешествий, торговли, развития внутренней жизни городов. - Наконец, благочестивый и чувствительный Эней будет соответствовать точно так же эпохе Августа, которой своим духом принадлежит Энеида.
Изучите характер самого Августа из анекдотической его биографии, написанной Светонием, - и вы объясните себе характер героя Энеиды. В самом Августе вы видите ту же главную черту, как в Энее, - благочестие. - Сколько новых храмов в честь разных богов соорудил Август! Он поощрял своих вельмож к созданию таких же храмов. Он возобновил храмы, развалившиеся от времени или истребленные пожарами, и украсил их богатейшими дарами, из которых один, как говорит Светоний, был в 50 миллионов сестерций (т.е. около 10 миллионов рублей). - Август сохранил книги Сивиллины и в золотых ковчегах поставил их под пиедесталом статуи Аполлона Палатинского. Он умножил число жрецов, их достоинство и выгоды, - и особенно увеличил преимущества и сан Весталок. - Он возобновил многие древние священные обряды, которые мало-помалу были уничтожены; а именно: Salutis augurium, Diale flaminium, sacrum Lupercale, ludos seculares et compitalitios. Он приказывал, чтобы два раза в году, весною и осенью, убирались цветами изваяния Ларов, находившиеся на перекрестках Рима. После бессмертных богов, Август воздает великие почести памяти славных вождей, которые вознесли могущество Римского народа на верхнюю степень величия. - Итак вы видите в Августе то же самое благочестие, какое видели в Энее. Весьма замечательно, что большая часть статуй Августа, которые находятся в Риме, изображают его в виде первосвященника, с покровенною главою, и с чашею возлияния в руке, как велено Геленом Энею совершать жертвы. (Эн. П. III, ст. 405).
С этими благочестием соединяются в Августе, так же как и в Энее, набожность и суеверие. Во время похода Кантабрского молния опалила его носилки и убила раба, который нес перед ними светильник: Август построил храм Юпитеру гремящему, еще и поныне существующий в развалинах. Он верил, так же как и Эней, во все возможные знамения. Он верил снам, и на битве при Филиппах, несмотря на свое нездоровье, вышел из своей палатки, вследствие сна, рассказанного ему одним из друзей его. Он верил во все возможные чудеса - и потому только переменил с Неаполитанцами остров Энарию на остров Капрею, что на сем последнем, во время его прибытия, один огромный и старый дуб, уже совсем разрушившийся, возобновил свои ветви. Весьма замечательно, что вся жизнь Августа, начиная от рождения его до самой смерти, во всех ее важнейших событиях, сопровождалась различными знамениями; что биография Августа точно также исполнена предвещаний как Энеида. Светоний, в 94, 5, 6 и 7 главах этой биографии, рассказывает очень подробно обо всех этих знамениях. Этот рассказ очень замечателен. Он живо изображает нам набожный и суеверный характер Августа.
Вторую отличительную черту нравственной физиогномии Энея, чувствительность, мы также находим в Августе. Светоний изображает нам его во всех отношениях семейных, добрым сыном, братом и отцом. Он рассказывает, как Август заботился о своей матери и сестре не только при жизни их, но и по смерти, воздав им великие почести. Известно, как огорчал Августа разврат его дочери Юлии, который едва ли не был следствием родительской слабости; как несчастный Август восклицал по-Гречески: зачем не может он умереть безбрачным и бездетным? Эти личные чувства Августа перенесены и в характер Энея. Но вообще чувствительность, одна из главных черт в Энеиде, объясняется не из чего другого, как из века Империи. Все чувства частные, индивидуальные, образующие нашу чувствительность, гораздо сильнее стали развиваться в веке Империи, - потому что республика идеею общественности, идеею отечества, совершенно поглощала все личные пристрастия и чувствования человека. Во времена Империи, вы уже не найдете Брута, выводящего детей на плаху, Манлия, убивающего секирою своего сына, Виргиния, который закалает дочь свою. Уж эта суровость Римского республиканизма, который умерщвлял всякое чувство человеческое, всякое побуждение нравственно-естественное, исчезла с последним Брутом, обратившим кинжал на своего собственного благодетеля. Империя вводила более мягкие нравы и способствовала к развитию чувствований личных. Август в Истории Рима есть первый представитель этого эгоизма человеческого, который противодействовал бесчувственности республиканской. Август, после Цезаря, есть первый эгоист, в древнем строгом смысле республики: он радеет об своих; он отличный родственник и добрый господин; он выводит в люди не только родных своих, но даже и отпущенников; он действует посредством друзей, искренно ему преданных, которых мы видели в лице Агриппы и Мецената; он употребляет уже личные связи; у него сильное орудие - родственная и дружеская преданность. Во всех отношениях Римского народа к нему обозначается какая-то семейная связь. Его Медику, Антонию Музе, народ воздвигает статую наравне с Эскулапом; у Августа сгорел дом на горе Палатинской: ветераны, декурии, трибы, разные частные лица несут ему добровольно деньги на возобновление этого дома; Август занемог: по его выздоровлении, многие отцы семейства, в своих завещаниях велят наследникам отвести в Капитолий жертвы и сделать надпись: за то что Август нас пережил. В этом вы видите уже не лесть, а истинную преданность народа, - потому что смерть не знает лести. Наконец, не лестью униженного Сената, а общим голосом народа, дан ему титул Отца отечества, титул, ясно показывающий это семейное отношение Августа к своему народу.
Таким образом, не только в частной жизни Августа, но и в политической его жизни, в отношениях его к народу, мы видим развитие личных, индивидуальных чувств любви и преданности. В этой черте эпохи заключается, как мне кажется, главная причина чувствительности в герое Энеиды, которая, как мы увидим, распространяется и на всю поэму.
(Окончание в следующей книжке)


ИСТОРИЯ СЛОВЕСНОСТИ
Об Энеиде в отношении историческом и эстетическом
Лекция Адъюнкт-Профессора Шевырева
(Окончание)


Из моего изложения вы могли видеть отношения, которые находятся между героем эпохи и героем Энеиды, Августом и Энеем. Эти отношения видны еще и в других чертах. Светоний хвалит правосудие Августа. Виргилий, хотя не имел средства показать правосудие Энея в действии, однако называет его правосудным. В 1-й песне Энеиды, один из Троянцев говорит Дидоне:

Rex erat Aeneas nobis, quo justior alter,
Nec pietate fuit, nec bello major et armis.

В щедрости Энея, когда он совершает игры в память отца, и в учреждении самых игр, я показывал уже отношение к Августу. В дополнение к этому, я сделаю одно мелкое замечание, что Август, по свидетельству Светония, особенно любил так называемую игру Троянскую и заставлял лучшее юношество Рима в ней участвовать (Et Trojae ludum edidit frequentissime, majorum minorumve puerorum delectu: prisci decorique moris existimans, clarae stirpis indolem sic notescere). Это есть именно та самая игра, которую учреждает Асканий в поэме. Здесь видно явное отношение. Вдавшись в большие подробности, можно бы было уловить еще некоторые черты сходства; но из того, чт; сказали мы, уже очевидно и без натяжек это отношение, которое одно только может объяснить нам создание характера Энея.
И прежде многие ученые Критики находили уже это сходство Энея с Августом. Так напр. Французский ученый Lebeau, в своем жизнеописании Виргилия, указывает на то же; но он простирает слишком далеко свои исследования и все события Энеиды объясняет аллегориею на события жизни Августа. В войнах Энея он видит изображение войн Августа, в Дидоне Клеопатру, в Турне Антония. Но к чему так далеко простирать и натягивать это сходство на самые события, когда оно ясно заметно в нравственных чертах героя? Поэт хотел вывести род Августа от Троянского Энея: что же мудреного, что он изобразил мнимого баснословного предка, об котором никаких живых преданий не существовало, чертами славного потомка, который был героем эпохи?
Равно как характер Августа давал главное направление его веку, - так точно и характер Энея действует на дух целой Эпопеи и на все ее содержание. - Это религиозное благочестие Энея сообщает и всей поэме какое-то важное религиозное чувство. Все событие Поэмы, все ее содержание связывается религиозною мыслию, а именно тою, что пришествие Энея в Италию есть замысел самых богов, которые в этом пришествии полагают зародыш Рима и зародыш будущей Империи Августа. Речь Юпитера к Венере, в самом почти начале первой песни Энеиды, ясно на это указывает. Я приведу из нее только те стихи, которые относятся прямо к веку Августа. «Родится от прекрасного корня, - говорит Поэт, - Троянец Цезарь, который империю ограничит океаном, а славу звездами; Юлий, имя его, происходящее от великого Иула: некогда ты примешь его в небе, отягченного добычею востока: его будут призывать в обетах. Стихнут войны - и суровый век укротится. Чистая Верность, Веста, Квиринс своим братом, Ремом, будут давать суд народу; затворятся врата вой-ны; нечестивая ярость заключится в оковы». - Здесь явно пришествие Энея свя-зывается с веком Империи. Сквозь все содержание Поэмы вы видите, как нить, одно пророчество богов, которое ведет Энея мимо всех препятствий к предназначенной ему цели. - Здесь ясна мысль Поэта указать на то, что и Империя Августа есть также исполнение древнего пророчества Юпитера. Как Августа возводит Поэт в род Энея, так и самое начало Империи хочет он возвести к первому зародышу Рима. Такая религиозная мысль, положенная в основу всей Поэме и служащая внутреннею связью художественному ее построению, выражала мысль самого Императора, который хотел возобновить сокрушавшийся Рим и утвердить свою Империю, этот новый вид Рима, на религиозных началах, на благочестии. Империя, видя, как с древнею республикою сокрушалось вовсе и древнее богопочитание, захотела утвердиться сама на началах благочестия, как единственно прочных и обещавших ей долгое существование - и это благодетельное действие Империи, вводившей вновь почитание богов, отразилось и в Поэзии чувством религии и набожности. Мы видим это в Поэме Виргилия; мы увидим это чувство также и в Горации, втором представителе эпохи Августа. Поэты последних времен республики разрушают мiр богов: мы объяснили это в Лукреции. Поэты времен Империи возвращаются снова к чувствам веры - и это возвращение их, эта теплота Поэзии, согретой чувством религиозным, есть благодетельное следствие действий Империи, которая на религии народной хотела утвердить свое бытие. Виргилий, в VI песне, изображая ад, очень ясно развивает свои понятия о богопочитании, особенно там, где описывает он казнь Титанов и выводит нечестивого хулителя богов, Флегиаса, который великим гласом свидетельствует теням Эреба:
«Discite justitiam moniti, et non temnere divos».

Второе свойство героя, чувствительность, разливается также по всей Поэме и составляет одну отличительную черту нравственной физиогномии Виргилия как Поэта, черту, которую в нем единогласно признали все критики. Все трогательнейшие картины, из которых составляется целость Поэмы, представляют изображение каких-нибудь личных человеческих чувств, особенно любви в различных ее видах. В Дидоне вы видите страстную любовь женщины; в сошествии Энея в ад подвиг любви сыновней; в Эвандре и Палласе, в Мезенци и Лаузе, те же чувства отца и сына, но в разных положениях; в Низе и Эвриале чувство дружбы. Поэт, с особенною охотою, медлит на картинах такого рода и развивает их подробности. Также чувствительно описывает он разлуку Энея с Троянцами, которые остаются в Сицилии, равно и свидание странников с соотечественниками в Эпире и потом их расставание; в самом аде представляет умилительные сцены с Палинуром, Дидоною, Деифобом, наконец Анхизом. Самый ад его растворяется чувствами нежного сострадания. Зародыш этого сильного развития чувствительности во всей Поэме мог заключаться также и в личном характере Поэта; но еще более объясняется эта черта из самой эпохи, в которую, как мы видели, Империя, уничтожая суровую идею общества и умягчая грубый дух республиканизма, закалавшего всякое человеческое чувство на железном алтаре отечества, содействовала к развитию нравственных личных чувствований и пристрастий человека в Римском обществе.

Кроме этих рассмотренных нами свойств Поэмы, которые объясняются характером века Империи, есть еще другие два свойства, объясняемые также веком: это ученость и чувство вкуса, по всей Поэме разлитое. - Ученость Поэмы составляет все это обилие мифологических преданий Греции, которые там, т.е. в Греции, входили в жизнь народа, в его верования, а в Риме были уже ученостью, не верованием, а знанием, исключительно принадлежавшим избранному обществу. Не иначе как из всеобщей учености Римского общества при Августе, из всеобщего господства Греческого языка и Греческой Словесности, можно объяснить, каким образом все это множество Греческих исторических имен, которыми наполнена Энеида, все эти намеки на Греческие мифы, могли быть понятны в это время и не обременяли Поэзию лишним педантизмом; каким образом, например, такие стихи как находим мы в Георгиках, где вычитываются Греческие имена Нимф:
Drymoque, Xanthoque, Ligeaque, Phyllodoceque,
Nesaee, Spioque, Thaliaque, Cymodoceque...
и проч., -
и другие в таком же роде, встречающиеся в Энеиде, могли быть тотчас понятны для мужей образованных... Тогда едва ли не более говорили по-Гречески, чем по Латыне; в самых важных и даже несчастных случаях жизни, как мы видим по примеру Августа, изображенному Светонием, приводили сентенции из Греческих Трагедий и Комедий. - Такое повсеместное распространение произведений Греческой Словесности в веке Августа, одно, может нам объяснить всю ученую Греческую стихию в Энеиде Виргилия.
Другое свойство Поэмы, мною упомянутое, это чувство вкуса, разлитое по всему произведению, есть равным образом отблеск прекрасного Августова века, который представлял цвет Римского искусства. Это чувство вкуса я вижу и в чувстве приличия, показывающего образованность общества. Припомните щекотливую страсть Дидоны: как благородно умел Поэт только намекнуть на ее проступок! - Это чувство вкуса разлито и в создании, и в бесконечной красоте выражения. На стихе Поэзии Августова века блистает такая же печать изящества, стройной, правильной, соразмерной красоты, какую видим мы на всех памятниках зодчества и ваяния, которые относятся к его веку. Если вам когда-нибудь случится видеть эти памятники в Риме, - вы во всех очертаниях, во всяком волоске статуи, во всякой складке драпировки, во всяком фризе, во всяком чуть заметном украшении колонны, - точно так как во всяком слове любого стиха Виргилиева, яркими буквами прочтете век Августа, одним именем своим возбуждающий какое-то непонятное сочувствие к изящному.

Это само собою приводит нас от вопроса исторического к вопросу эстетическому об Энеиде. - В изобретении Энеиды, более нежели в каком-либо своем произведении, Виргилий является Поэтом заимствователем, поэтом эклектическим. Время не сохранило нам всех Греческих и Римских источников, откуда Поэт почерпал материалы для своего создания. Так, например, мы не имеем поэмы на разрушение Трои киклического поэта Писандра, из которого, как говорит Макробий, Виргилий заимствовал свою вторую песню. Мы не имеем также никаких значительных остатков от древних Римских Эпиков, предшествовавших Виргилию, которые вероятно служили ему источниками, как мы можем это видеть по эпизоду Дидоны, находившемуся в Эпопее Невия. Но главным источником и образцом Энеиды в изобретении служили Илиада и Одиссея. Весьма любопытным и полезным бы было сочинением - указать на все то в Энеиде, чт; заимствовано из этих двух поэм, начиная от разных положений до последнего сравнения поэтического. Таким сочинением только можно бы было приготовить полные материалы для того, чтобы совершенно определить отношение, в каком Энеида находится к Илиаде и Одиссее, указать способ заимствования Римского поэта и объяснить разность в выражении. Гейнево превосходное издание Виргилия предлагает много для этого материалов.
Чем более вникаешь в подробности Энеиды и обеих Греческих поэм, и чем более сравниваешь их между собою, тем сильнее убеждаешься в том, как много Виргилий изучал Греческие образцы; и в прошедший раз, я уже заметил вам, как многие события Эпопеи подлажены под события в поэмах Омировых. Странствующий Эней во многих положениях своих снят с Одиссея; приезд его к Дидоне есть то же, чт; прибытие Одиссея к Калипсо; рассказ о разрушении Трои взят из Писандра; Гарпии, Циклопы, Сцилла и Харибда из Одиссеи; игры из Илиады; сожжение кораблей оттуда же; сошествие Энея в ад из Одиссеи; Паллас заметным образом играет ролю Патрокла; мысль о щите Энея находится в щите Ахилла; погоня Энея вслед за Турном снята с погони Ахилла за Гектором; все сражения в их подробностях списаны также с Омировых сражений; но здесь нельзя не заметить той разности, что в сражениях Омира обнаруживается какая-то пластическая очевидность, которая ясно доказывает, что поэт все битвы свои снимал с самой природы; в сражениях же Римского поэта видно, что он их или сочиняет, или заимствует у Омира, веря ему на слово, и описывая не с природы, боится иногда сказать мало, напрягает свои слова и насилует кисть свою. Поэтому, движения героев у него не всегда ладны и связны. Например, в описании боя Энея с Мезенцием неестественно, чтобы Мезенций успел бросить три стрелы в противника, а Эней между тем все заслонялся бы щитом. Это едва ли найдешь у Омира, у которого всякое сражение так описано естественно, что можно его перенести из слов в живое действие. - Очень многие сравнения Виргилия взяты из Омира. Возьмем для образца хотя одно и посмотрим, какими подробностями украшает Виргилий Омира. - Омир в XXII песне Илиады ст. 95 сравнивает Гектора, ожидающего Ахилла, с драконом:
Словно как горный дракон, у пещеры ждет человека,
Трав ядовитых нажравшись; и черной наполняся злобой,
В стороны страшно глядит, извивался вкруг над пещерой.
<...>

Это самое сравнение перенес Виргилий во вторую песнь своей Энеиды (ст. 471), где они сравнивает Пирра с змеем:
Qualis, ubi in lucem coluber mala gramina pastus,
Frigida sub terra tumidum quem bruma tegebat;
Nunc positis novus exuviis, nitidusque juventa,
Lubrica convolvit sublato pectore terga
Arduus ad solem, et liuguis micat ore trisulcis.

«Подобно как на свете дня, змей, которого вздутого покрывала зима под хладною землею, нажравшись ядовитых трав, обменив чешую, обновленный, блестящий юностью, поднимает грудь свою к солнцу, вращает обманчивый хребет свой и блещет из уст трех-жальным языком своим»... Видите ли, какими подробностями расписал и украсил Виргилий этого змея, который у Омира только страшно глядит и извивается! - Сличить всю Энеиду Виргилия с поэмами Омира таким образом был бы подвиг великий; но всякий из вас, любящий филологические и эстетические занятия, не в одних общих отвлеченных рассуждениях, а на деле и на труде очевидном и истинном, мог бы сделать маленькое начало к такому подвигу, избравши для сличения какое-нибудь одно небольшое место. Так, например, желающий мог бы выбрать следующие темы: сличить побег Энея за Турном в XII песне с побегом Ахилла за Гектором, находящимся в 22 песне Илиады; сличить щит Энея с щитом Ахилла; сличить сошествие Энея в ад с сошествием Одиссея, и особенно ад Омиров с адом Виргилия.
Возвратимся к предмету. Кроме эпических Поэтов, и Греческие Трагики имели большое влияние на Виргилия. Гейне указывает на многие места Энеиды, заимствованные из Эврипида, особливо в эпизоде Дидоны, в характере которой и в монологах он находит большое сходство с Медеею Эврипида.
Из этого совместного влияния эпических и трагических Поэтов на Энеиду объясняется ее эпический дух, склоняющийся к драматическому. Рассказывая вам содержание Энеиды, я имел уже случай указывать на драматический характер многих песен. Так напр. вы видели, что вся четвертая песня, изображающая страсть Дидоны, есть рассказанная Трагедия; вторая, одушевленная живым чувством очевидца-расскащика, вся исполнена драматического движения; еще последняя XII песня имеет тот же характер в некотором отношении. Так влияние Трагедии во многих частях Поэмы обнаружилось очень явно. Гейне приписывает это влияние тому в особенности, что весь театр Греческий был переведен древними Поэтами Рима, и, вероятно, находился в руках у Виргилия. Таким образом эпическая стихия у Римского Поэта теряет уже чистоту свою, в какой мы находим ее у Греков, и соединяется с драматическою стихиею.
Я думаю, что влиянию Трагедии обязана Энеида гораздо б;льшим единством действия и героя, нежели какое замечаем мы в Илиаде и Одиссее. В Илиаде это единство действия есть совершенная натяжка критиков, сочетавших насильственно отдельные ее рапсодии в одно целое. Героя Илиады, в продолжение большей части Поэмы, мы не видим - и единство действия основано на бездействии героя. В Одиссее, первые четыре песни совершенно отделены от последующих - и в них также нет героя. В Энеиде же герой повсюду на первом плане - и даже во всех эпизодах Поэмы он принимает главное участие. Только в IX песне удаляется от нас Эней, и отсутствует несколько времени, чтобы потом явиться с большею славою и блеском. Конец же Энеиды есть конец совершенно драматический. Греческий эпик изобразил бы еще погребение Турна Рутулами и брак Энея с Лавинией. Виргилий же кончает, как Трагик, последним издыханием Турна. Везде спокойствие эпоса раздражается быстрым действием Драмы. Везде видно, что Энеида есть произведение одного человека, который сочиняет по одному плану, им задуманному, и все части действия сосредоточивает к одной цели.
Еще Гейне удивлялся тому, как искусно Виргилий посредством беспрерывных пророчеств умел дать единство своей Поэме и связать все события оной единым целым. До самого конца Поэмы проведено предвещание богов, которое непременно должно исполниться, и эта мысль, что оно должно исполниться, наводит какое-то эпическое спокойствие на все произведение и дает ему, несмотря на сильное участие драматической стихии в некоторых местах, преимущественно характер эпический. - Эти пророчества с одной стороны сообщают, как я прежде заметил, важное религиозное значение Поэме, а с другой служат поэту для того, чтобы хозяйственно устроить целость и единство произведения.
Касательно характера героя весьма справедливо замечали, что в нем, при всех его прекрасных нравственных качествах, нет живой страсти, которая бы его одушевляла. Ахилл оживлен чувством сначала гнева, потом мщения, нам понятного; Одиссей одушевлен чувством любви к родине, которую он издетства знает и любит и к которой он стремится, как к своей знакомой пристани после утомительной войны и утомительных приключений. Эней же стремится к Италии отвлеченной, им незнаемой, по какому-то пророческому призванию богов, по внушению каких-то снов неопределенных, - а не по той живой любви к знакомой родине, которой мы так охотно сочувствуем в Одиссее. Такая идеальная отвлеченность в стремлении героя охлаждает несколько и все произведение. Но от чего это происходит? Где источник всему этому? - В том, что нет живой истины в этом произведении, что жизнь ничего не дала существенного этой Поэме и что основа существа ее есть один вымысел.
Из прочих характеров, характер Дидоны есть лучший. Только Виргилий, изучивший Эврипида, только Виргилий, живший в веке Августа, где женщины начали уже играть более значительную ролю и действовать общественно, мог создать такую женщину, одушевленную пламенною страстию любви. Такой женщины невозможно представить себе ни в Илиаде, ни в Одиссее. - Еще остановлю я ваше внимание на характере Турна, который своими грубыми, дикими чертами, напоминает в самом деле первоначальных сынов воинственного Лациума, этих древних Римлян, с волчьими мордами на голове.
Но за то как прочие герои характеризованы слабо! Ни один из них, кроме Мезенция и Лауза, Низа и Эвриала, не остается в памяти. Все это потому, что в них нет истины: это призраки, никогда не жившие, одетые в доспехи эпических героев. - Омир каждого из своих героев снабжает каким-нибудь постоянным эпитетом, который при имени его находится неотлучно: видно, что эти эпитеты по преданию переходили из уст в уста, что они сняты были с природы, из жизни перешли в предание, из предания в Поэзию. - У Виргилия вовсе нет этих постоянных эпитетов: он однобразно называет своих героев: fortemque Gyan, fortemque Cloanthum. Только при Энее находится постоянный эпитет pius, или наименование pater. Так и боги и богини у Виргилия не имеют никаких постоянных эпитетов, как в Илиаде и Одиссее. Это кладет немаловажную черту различия в эпопее Римской и эпосах Греческих. - Я сделаю еще одно замечание: как часто у Омира повторяются одни и те же места, напр. описание жертв, бури и проч. У Виргилия никогда описание одно и то же не повторяется, а является разнообразным. У Омира приняты некоторые стихи, за общие необходимые места в эпосе: у Виргилия нет таких однообразных стихов. В IV песне Энеиды, когда Юпитер посылает Меркурия к Энею и дает ему повеления для него, - Меркурий, прилетев к Энею, совершенно другими словами передает повеления Зевсовы. Омир никогда бы этого не сделал и заставил бы Меркурия слово в слово повторить приказания Зевеса Энею. Все эти черты древнего эпоса, эти бессменные эпитеты, однообразные стихи, повторения одних и тех же мест, все это уже изглажено в западной Римской эпопее. Но где главная причина всему этому? - Она заключается в том, что Энеида есть уже Поэма, писанная одним Поэтом и писанная для чтения кабинетного, - тогда как Илиада и Одиссея суть Поэмы сказанные или лучше пропетые изустно, в то время, когда еще и письмо было неизвестно. Во всех изустных сочинениях народа вы найдете эти повторения, эти условные речи, эти постоянные эпитеты: их-то вы находите и в Греческом эпосе; они отсутствуют напротив в искусственной эпопее Римской - и отсутствие их в Энеиде, ярко отличая образ ее эпического рассказа от рассказа Греческого эпоса, служит очевидным доказательством, что сей последний есть изустное сочинение.
Форма Поэмы Виргилиевой, т.е. разделение на песни, изложение, воззвание, сняты с Илиады и Одиссеи, прошедших через руки Александрийских критиков и подвергшихся ученому расположению по песням. На форме Поэмы Виргилия лежит правильная и ученая печать искусственной Александрийской эпопеи, а не свободная печать того живого национального эпоса Греции, как он родился древле в ее народе и жил в изустных, отдельных рапсодиях. - Сею-то искусственною формою Энеида Виргилия имела влияние и на всю Эпопею Запада.
Мне остается сказать об выражении Энеиды. - Экзаметр Виргилия не в одной Энеиде, но и вообще в его Поэзии, согласно с тем, что он назначался для чтения, а не для пения, как стих Омира, представляет гораздо более искусственного каданса и более подходит к нашему и Немецкому однообразному экзаметру, чем вольный и певучий стих Илиады и Одиссеи.
Касательно языка в Энеиде, я должен упомянуть, что Виргилий не успел окончательно отработать своего произведения. Этим объясняют Филологи многие недоконченные стихи Энеиды, которые впрочем имеют полный смысл. -  Но вообще, касательно выражения Энеиды, следует сказать, что если в Поэзии когда-либо отсутствие истины создания могло быть терпимо, могло быть совершенно приведено в забвение изяществом поэтического слова; - то яркий и блистательный этому пример видим мы в Энеиде. - Если Поэзия Римская чем-либо возьмет пальму над истиною и красотою Поэзии Греческой, то конечно выражением, и особенно выражением Виргилия, которое есть цвет поэтического слова Латинской Музы. Но что хвалить безусловно выражение Виргилия? - Читайте его, изучайте - и чт; всего важнее, старайтесь усвоить всю силу, всю красоту, все живописное богатство, все благородство, всю окончанность этого выражения языку отечественному. Перевести достойным образом хотя несколько стихов Энеиды по-Русски - может служить верным залогом переводчику в том, что он овладел уже силою отечественного слова. Сначала, когда пытаемся перелагать Виргилия, язык как будто нем, слова Русские тесны -  и ни одно не выражает подлинника. Но потом, после многократных неудачных опытов, когда силы ваши укрепятся борьбою, когда вы станете находить в языке довольно ёмкие слова для выражения силы Виргилиевой; - тогда-то возмужаете вы и словом, и поэтическою мыслию. Я приглашаю вас на такое единоборство с Виргилием, как на верное средство образовать сильное слово для каждой пластической мысли.

(Ученые Записки Императорского Московского Университета. 1835. Окт. № 4. С. 115 – 143; № 5. 278 – 299).

Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова.