PS. Дорогая Бернадетт

  Бернадетт, наша юная дама, склонилась над мойкой с яичным желтком в ладошке и жалобно так говорила:
 - Матушка, дорогая, что теперь с ним делать?
 Матушка, женщина рассудительная, сказала просто:
- Дорогая, выбрось его в раковину, не нужно так переживать из-за пустяков.
  Бернадетт не унималась. Рука ее дрожала, а яичный желток был для нее как будто живое чье-то сердце.
 - Ну вот, я такая неуклюжая и неумеха. Что подумает обо мне кухарка?
 Матушка, наконец, принудила ее позабыть о пустяках и выбросить желток.
  Шла первая наша неделя пребывания в этом доме: моя, Бернадетт, матушки и моего друга Ти.эС. С того самого момента, как Бернадетт прижала свадебное письмо к своему сердцу, которое находилось у нее немногим выше декольте, в районе ее нательного крестика, и началось наше путешествие. Письмо пришло от дорогого отца господина Луиса, которое извещало нас, что господин Луис желал бы предложить руку и сердце нашей любимой Бернадетт. В письме также выражалось пожелание, что Бернадетт и ее самые близкие люди прибудут в дом господина Луиса, где и должно будет состояться это счастливое событие.

 И вот я и Т С., пажи, как мы сами себя называли, выпили по кружке утреннего кофе и съели по рогалику (у матушки и Бернадетт не было аппетита), заперли дверь на ключ, сели на лошадей и вскоре очутились в незнакомых землях, если, опять же, выражаться иносказательно. Бернадетт восседала на кобылице и волосы ее пламенели в лучах рассвета. Не скрою, да и трудно было бы скрыть истину, известную нам обоим - каждый из нас в этот момент жаждал, чтобы струи ветра раздували этот пожар еще жарче и ярче. Пристально и бесцельно мы вглядываясь в горизонт, стыдливо избегая взглядов друг друга, потому что взгляд был бы красноречивее слов - глаза не умели лгать. Что касается письма, то оно ни в коем случае не путало наши с ним планы, потому как какие могут быть планы у мальчишек, и было воспринято с радостью - и вот ТС занял койку на солнечной стороне гостевой комнаты, а мне досталась теневая, но я ничуть не расстроился. Вся моя жизнь пока проходит в тени: в тени событий, с тени ТиэС и даже в тени, да не покажется это кощунством, самой любимой нашей Бернадетт. Кстати сказать, встречены мы были радушно, сам господин Эрни с кухаркой приветствовали нас на пороге дома. В руках его была шляпа, был он в строгом и изящном костюме, в котором, однако, чувствовался налет старины и традиций. А кухарка она и есть кухарка. Нас удивило отсутствие господина Луиса, но тут же господин Эрни достал из кармана своего черного сюртука белый конверт и зачитал нам письмо, которое выражало самые искренние извинения и сожаления (передаю своими словами), что сам мистер Луис не может нас встретить и извещало, что находится он за пределами страны по чрезвычайно важным делам. Дом его целиком находится в нашем распоряжении вплоть и после прибытия господин Луиса через неделю. Как я узнал позже от самого господина Эрни, господин Луис отбыло в Африку улаживать имущественные споры, так как появились сведения, что землю нашего ранчо, пустовавшего уже много лет, незаконно использует сосед-фермер. Зная нрав господина Луиса и его неуступчивость, то можно с твердостью сказать, что земля будет возвращена и все попытки покушаться на нее будут пресечены на многие годы вперед.
  Наш первый ужин был скучен и тягостен для всех нас, потому как присутствовавший господин Эрни и его старомодный взгляд на вещи сковывал нас всех. Но по окончанию ужина он заявил, что не всегда может присутствовать на совместных трапезах в силу занятости и, главное, по состоянию здоровья. Поэтому наш завтрак на следующее утро прошел довольно оживленно и весело. Бернадет восседала напротив нас всех. Безупречное платье серых и коричневых тонов было призвано сделать акцент на рыжинке в ее пышных волосах. Начавши завтрак со строгим выражением на лице, она через пять минуть уже была на нашей стороне стола (она еще сущий ребенок), где мы разучивали названия цветов по-французски. Мы спорили о том как будет синий. Тосты, джем и яйца всмятку путешествовали по всему столу - губы ТС были запачканы джемом и посыпаны крошками тостов, Бернадетт добывала желтую слизь из яйца. Руки ее были тонки, а пальцы тонки и изящны - она вообще была довольно худа. Голубые глаза ее были прекрасны и невинны. Ее кожа всегда меня восхищала, она была нежна и бела, и загар несомненно бы разрушил все это очарование. Матушка читала газету.
  После завтрака матушка распорядилась кухарке, что купить к обеду, и сама же решила проконтролировать исполнение, отправившись на рынок с ТС. ТС всегда был на передовой, жаждуя приключений. В любом случае он был мой друг, хотя и нам с ним суждено будет расстаться, потому что уже решено, что мне суждено стать моряком, а он будет продолжать традиции нашей семьи и станет антрепренером. Бернадетт и я решили исследовать дом, начав с первого этажа. Вот была гостиная с фотографиями их семейства, где, как можно было догадаться, молодой мистер Эрни держал на руках господина Луиса, которому было еще мало лет. Господин Луис рос и мужал и вот он уже в спортивном полосатом костюме держит на вытянутой руке тяжелую гантелю. Завитые усы его воплощение спокойствия и мужества. Университетская мантия на плечах господина Луиса дополняла яркими мазками описание этого человека. На втором этаже были апартаменты самого господина Луиса, его личные вещи, в которых, как известно, содержится душа человека. Тут были и гантели разных размеров, от самых маленьких до самых огромных, красивые книги на книжных полках, трофеи из Африки на стене. Бернадет подошла и дотронулась до носа чучела тигра. Ей был интересен ее избранник, и девичья любознательна была совершенно не бессмысленной - все вокруг дышало духом гоподина Луиса: и пыль на коврах, и сабли на стенах, пестрые обои и муляж камина.
   Бернадет никогда не виделась с господином Луисом, но, наоборот, господин Луис хорошо ее знал. Он знал ее с детства, когда она, будучи маленькой девочкой, присутствовала на приемах и торжествах нашей торговой гильдии,  и он даже держал ее за руку. Кое-кто счел бы это странным, но только не мы, так как матушка лично была знакома и хорошо знала господин Луиса, не говоря уже о многочисленных наших друзьях. Но нам было достаточно слова матушки. Более того, фотография господин Луиса в полны рост над муляжом камина служила полной гарантией его благородства, достатка и благого воспитания: господин Луис стоял с ружьем в руках вполоборота к зрителю, нога его была приподнята и попирала голову льва, завитые усы были выдержаны в черном цвете и строго параллельны полу, а глаза, две черных сливы,  с достоинством смотрели на нас с Бернадетт. Какие это были глаза! Какой это был костюм – изящество дорогой материи в сером цвете самого модного покроя обтягивало мускулистые объемы груди, ягодиц и ляшек господина Луиса и, начавшись галстуком, оканчивалось на тонкой лодыжке великана. Лодыжка настолько тонка, насколько богато мускулатурой все тело героя – в глазах Бернадет этот контраст вызывала неизбежный эротический интерес, который я мог понять.
 Третий этаж (надо сказать, на этажах было мало комнат, так как дом был узкий, как и водится в этой стране), где располагались наши комнаты, был нам уже известен. Я был в спальне Бернадет и матушки и будил их. Нас удивило только окно в той комнате, где мы завтракали. Это было наклоненное внутрь комнаты и нависало над столом. Разделенное решетками на секции, оно хоть и было огромным, но пропускало довольно мало света, так как стекла были почти все грязные. Бернадетт спросила кухарку:
 - Неужели в этой стране это традиция – никогда не мыть окна?
Кухарка что-то пробурчала в ответ на своем французском языке.
Мы еще долго ходили по дому, заглянув и в чуланы и на кухню, обсуждая здешние нравы и ели сливы, пока с рынка не вернулись матушка с ТС. Матушка тут же поведала, что купила десять больших картофелин, десять луковиц, пять штук  моркови, десять розовых томатов и одну большую форель. Поправляя чепчик, она сообщила, что когда они сели в трамвай, с ними ехало десять человек, а на обратном пути в салоне было 5 человек, но с ними вместе на остановке вышли два человека. Я всегда удивлялся, что на рынке матушка никогда не глядела в кошелек, когда доставала нужную ей сумму денег, будто она уже лежала там наготове. Сколько бы она не торговалась и чего бы она не покупала. Когда я сказал об этом ТС, то он обозвал меня болваном и сказал, что матушка очень расчетливый человек и всегда покупает то, что она хочет купить и за столько, сколько она хочет за это отдать. Никогда не позволяй чужому человеку наблюдать, как ты считаешь свои деньги, добавил он. Это плохой тон и говорит о тебе как об очень легкомысленном человеке. Уважение к матушке у ТС было безграничным. Матушка и кухарка остались на кухне, а мы принялись слушать рассказ ТС о его впечатлениях о городе. По его словам, нравы местных жителей его приятно удивили. Все посетители рынка, а так же и продавцы, были опрятно одеты, даже не смотря на то, что был будний день. На рынке, видимо не принято шуметь и торговаться громко. Из трамвайного окна он увидел красивый парк с гуляющими людьми. Дороги были вымощены камнем.
  Бернадет впадала в задумчивость, свойственной влюбленным людям. По роговице ее глаз пробегали видения ее счастливого будущего и рассказ ТС был ей очень лестен. Потом она возвращалась на землю и завала ТС тысячу вопросов, на которые он отвечал подробно и обстоятельно, но она не стремилась дослушать ответ и прерывала его новыми. Мы все понимали, понимали как всякий раз сжимается ее сердечко и трепещет от мыслей о мистере Луисе. Как он там, среди африканских аборигенов и туземцев с их ядовитыми стрелами и острыми копьями? О, не стоит и волноваться. В своих поездках мистер Луис всегда убивает парочку тигров и с десяток дикарей, сказал господин Эрни. Не стоит и волноваться, подтвердила кухарка. Мы все отправились спать в тот вечер приподнятом состоянии духа. ТС уснул без задних ног, а я еще долго смотрел на звезды за окном, пока не заснул.
  Ночью мне приснился кошмар. Помня, что город, откуда мы родом, не отличается высокими нравами, я направился к кухарке, чтобы без ненужных условностей как следует отчитать ее за дерзость и негостеприимность к нашему роду. Я нашел ее на кухне за своими обязанностями: она как обычно что-то скребла, терла и вытирала. Не успев к ней обратиться, я увидел крысиный хвост под полами ее юбки, а потом и крысиную морду, обрамленную чепчиком.
- Аааа.... - закричал я,- Ах ты, крыса!
 Я сорвал с ноги башмак. В жизни я перебил много крыс, даже больше, чем вы можете себе представить. Сердце мое заклокотало и я приготовился нанести смертельный удар. Вдруг за спиной у меня раздалось шипение. Я обернул и увидел огромного тигра. Он был по-настоящему ужасен. Холод сковал мое сердце. Моя воля была парализована.
  Я проснулся на мокрой простыни и еще долго думал о том, смог бы я дать отпор тигру и защитить Бернадетт. Как может защитить женщину мужчина, которые не научился не делать лужи под собой при каждом неудобном обстоятельстве жизни?

Весь следующий день, словно желая превозмочь ночной страх, я находился в возбужденном и приподнятом настроении: я гонялся за бабочками с сачком, наловив их примерно с три дюжины, каждый раз отпуская их, налюбовавшись красотой их крыльев и горюя, что уже никогда не увижу каждую отдельную особь (поэтому, я устраивал показательную церемонию прощания с бабочками, насколько трогательную, насколько и дикую, что даже Ти Эс, поначалу в удовольствием включившись с сию игру, вынужден был приостановить свое участие, недоуменно наблюдая со сторону за происходящим); я чуть не сбил с ног самого мистера Эрни, идущего к почтовому ящику (если мистер Эрни куда-то шел, то это непременно было сопряжено с каким-нибудь делом, как я заметил - бесцельные прогулки были не в его стиле), после чего я, отряхнув с брюк пыль,извинился и раскланялся, а мистер Эрни почтительно снял цилиндр; наконец, я угодил в пруд, доверившись во время охоты на камыши предательской кочке - стоя по пояс в воде, я вынужден был выслушивать недовольное бормотание кухарки, которая пришла на помощь, увидев меня в окно кухни, и пережить несколько неприятных моментов, непроизвольно согревая воду в брюках горячей струей своего малодушия под пристальным и обеспокоенным взглядом Бернадетт, которая сама зашла в воду по лодыжки, чтобы подать мне спасительную руку.
 Проходя вечером мимо комнаты Бернадетт и матушки, я нечаянно заглянул в дверь. Я увидел Бернадет, стоящую на коленях перед кроватью и горяча молящуюся, влажным и горячим шепотом наполняя тишину комнаты. Ее ночная сорочка, казалось, была соткана из эфира - белое обнаженное тело Бернадетт сияло сквозь нее, будто бы тело ее и было лампой, которая источала этот пленительный свет.. Я еще долго думал о спине и бедрах Бернадетт, слушая сопение и свист дыхания Ти Эс.

 Но этой же ночью случилось нечто такое, что выбило меня из колеи. Я пробудился посреди ночи, ощущая всем свойственную нужду и, не решаясь зажечь свет, чтобы не потревожить обитателей дома, спустился по лестнице  на первый этаж. Я услышал, не желая того, разговор господина Эрни и кухарки. Мистре Эрни обращался к кухарке «дорогая» и они оба горевали по поводу несчастья, которое обрушилось на их плечи. Послушав немного, я понял, что несчастьем тем была Бернадетт, которую они совершенно не считали ровней мистеру Луису. Кухарка при этом всхлипнула. Мистер Эрни, к моему удивлению, поцеловал кухарку в щеку и руку и  со словами утешения пожелал спокойной ночи.
  Утром я был не уверен, что разговор мне не приснился. Но я желал, чтобы это был сон, чтобы утренние лучи растопили его как туман. Потому что передо мной на кровати сидела Бернадетт в ее полупрозрачной ночнушке. Ее стройнее ножки уже касались пола, волосы струились по ее плечам, накрывая ее крошечные груди. Она теребила ниточки на краю простыни, напевая песенку. Молодые хозяйки всегда были предметом похоти и вожделения, и, как обычно, другой служивый люд не упустил бы шанса втайне предаться вульгарному обсуждению похотливых мыслишек. Но не мы с ТС. Мы были воспитана надлежащим образом и, как я полагаю, были специально приближены к Бернадетт, которая являлась нашим первым шагом сексуального воспитания, нашей прививкой идеала красоты и женственности. Бернадетт была зеницей ока этой семьи, камушком, которое ласкало море на протяжении сотен лет и многих поколений, стирая острые безобразные грани, и вот волны выбросили его на песок. Да, есть еще и другие камушки, но это точно был утерянным осколком Венеры Милосской. Ее хотелось положить на ладонь и целовать. Я ее так и представлял себе – на морском песке, в морской пене. Я смотрю на ее обнаженную спину, любуясь впадинками на ее бедрах, а ветер треплет ее и мои волосы. Теперь все это должно достаться господину Луису.
  Господину Луису с его конюшней и лошадьми. Господин Эрни, как бы ему не было это затруднительно в его преклонном возрасте, ступая очень нетвердо, одетый в смокинг и цилиндр, собственноручно вел за уздечку мускулистого жеребца, любимого жеребца господина Луиса,чтобы показать его Бернадетт. Жеребец вел себя отменно, не решаясь нарушить расположение духа господина Эрни, но, увидев Бернадетт, позволил себе дерзкий выпад, попытался встать на дыбы, оросив землю у ног нашей дамы свежевспаханной копытами землей и травой. Эта попытка была тут же пресечена господином Эрни. Выдохнув возглас восхищения, Бернадет сжала руки у своей груди.
   Наша юная дева, не желая больше ощущать себя в новом доме гостьей, а желая быть хозяйкой, властью данной ей господином Луисом и с одобрения, полученным у господина Эрни, принялась действовать активно и без промедления: я такая дура, я слышал, как она говорила это, что потратила два дня на пустяки, когда я должна готовиться к встрече моего любимого и суженого. Ее глаза вспыхнул невиданной доселе мною решимостью. Мы должны, диктовала она, хотя никто не записывал, мы должны, говорила она процессии, состоявшей из ее самой, матушки, меня и тиэс, а также кухарки, щуря глаза, она говорила Мы должны...посыпать все дорожки белым гравием (кухарка что-то пробормотала), постричь кустарники на аллее (кухарка проворчала, что кусты пострижены), очистить пруд и ...Бернадетт оглянулась черед плечо на дом... вероятно, мы должны помыть окна.
  Как можно было догадаться, приезд Мистера Луиса должен быть состояться уже очень скоро, буквально со дня на день. Только, как бы не было это странно, день этот мистер Эрни упорно не желал называть. После долгих расспросов с моей стороны, мистер Эрни, немного раздраженно заметил, что мне следовало догадаться, что дорога домой для мистера Луиса очень трудна и состоит из морского путешествия. А доверять наши планы морской погоде это последнее дело. Однако, это состоится не позднее девятого числа. Заметив это, он поправил свой черный цилиндр и направился по своим делам.
  Жизнь все и текла бы своим чередом, состоя из путешествий на рыночную  площадь, беседы с жителями города за кружкой горячего кофе и наших с Ти Эс забав, если бы не ожидание приезда господина Луиса, мысли о котором переполняли всех обитателей этого дома. Это переросло в какое-то наваждение: на Бернадетт с утра не было лица, она ощущала себя обездоленной невестой, меня лично съедало любопытство (я надеялся все выпытать об Африке, так как во мне, как я чувствовал, всегда была страсть к приключениям - моя мечта была стать моряком, но судьбой мне было уготована, как вы знаете, влачить безропотное существование в университете Болоньи); Ти Эс был человеком, про которого говорят "сам себе не уме", но и он был нервозен и временами рассеян.
  Однако, пришло время и мистер Эрни, с сухостью в голосе и тростью в руках, держа с руках белый лист бумаги, сообщил нам, что мистер Эрни прибывает за следующий день. Среди собравшихся, меня Ти Эс, Бернадетт и матушки эта новость вызвала звонкий вздох, подобный стону. Он обвел нас строгим взглядом и добавил, что мы должны приготовить большой обед к приезду мистера Луиса. К завтрашнему дню должно быть все готово. Мистер Эрни добавил что мистер Луис вероятно чрезмерно устанет после своего посещения Африки, но тем не менее торжество, хоть и в тихим семейном кругу, должно было состояться непременно.

  Приготовление к обеду были начаты сразу же. Не прислушиваясь к советам матушки, он твердой рукой начертил на листе бумаги план покупок - мест в городе, где купить лучшие устрицы, лучших угрей и немного говядины, так как он намеревался приготовить конголезское блюдо в честь мистера Луиса.
 Большой день начался еще до рассвета. Нас с Ти Эс и кухарке отправили за покупками, когда только всходило солнце, снабдив тремя корзинами. Мы избили ноги о каменные мостовые, навещая лавки местных торговцев, которые, узнав, что мы от господина Луиса, важно и неторопливо поправив усы, начали быстро действовать и вот наши корзины были наполнены свежими устрицами и угрями, зеленью и фруктами. Придя домой, мы завались спать, а проснувшись,  застали мистера Эрни за собственноручным протиранием бокалов и сервировкой стола. Нет, мы не глотатели сельдей, ответил он матушке, спросившей его, будет ли шнапс на столе - только шампанское, великолепное французское шампанское, спаржа и немного сладостей. Строгость нравов мистера Эрни и его рафинированные вкусы вызвала у  меня непонимание, но только до той поры, пока дом на наполнил запах вареных устриц. А когда свои места занял небольшой оркестр, приглашенный мистером Луисом специально по случаю торжества, я уверовал в тот факт, что тягаться с ним в изяществе манер совершенно бессмысленно.
- Мистер Луис еще не приехал?, - надоедал я мистеру Эрни, но он, смотря в окно через прозрачный бокал, сказал холодно и сухо, но достаточно для того, что я, Ти Эс и матушка услышали:
- Мой сын прибудет ровно к обеду. Он никогда не опаздывает.
  Я уже ощущал присутствие мистера Луиса в доме, так же явственно, как я ощущал запах жареной говядины по конголезский и запах устриц. Мистер Эрни приказал музыкантам занять свои места.  Стол, укрытый белоснежной скатертью, был полон приборов. Я посчитал - ровно семь сияющих наборов. Матушка, увидев все это, шепотом произнесла, что она наблюдала за дорогой весь день и не могла прокараулить приезд мистера Луиса. Но я не обратил на ее никакого внимания - он был тут, в доме, он должен войти с минуту на минуту в эти двери гостиной и сказать всем добрый вечер и в частности, поприветствовать и меня - я трепетал всей душой, предвкушая жгучий аромат терпкого одеколона на его щеках, силу рукопожатия его опаленных солнцем рук.  Он непременно улыбнется мне и похлопает меня по щеке. Я думал, что он обязательно должен будет это сделать. Я чувствовал, что между нами должна возникнуть симпатия. Мне было досадно видеть только одно: Ти Эс так же рассчитывал на эту симпатию и, более того, весь его вид предполагал, что это его абсурдная надежда была оправдана. Я вскипал, когда видел его самодовольное лицо. Весь день, с нашего прибытия с рынка, мы с ним не общались, а если надо было заговорить, то мы обращались к друг другу с нарочитой холодностью и отстраненностью в голосе, называя друг друга "мистер" и пренебрежительная гримаса не сходила с наших лиц.
  Бернадет же была живым цветком. На ней было чудесное платье и я не знаю как она это делала, но было он практически под цвет ее кожи, нет, было просто ее кожей - оно было практически неосязаемо на ее хрупком теле, эфирно и так эротично, что, я думаю, Венере не надо было выходить на берег в пене морской - ведь есть Бернадетт и пена ни в какое сравнение не шла с искрящимися переливами тончайшей материи на ее бедрах. Я был очарован, смотря, как она, закрыв глаза, держится за спинку стула. Наверняка она молилась, молилась горячо. Наверняка она знала, и трепетала при мысли о том, какое впечатление она произведет на господина Луиса - она знала, что была божественна и сразит его. О, как сладостно томление победителя, чело которого собираются украсить лавровым венком - она уже чувствовала подушечки его пальцев на голой коже спины, когда он придвигал к ней стул и танцевал с ней. Мне вдруг неимоверно захотелось вкусить шампанского.
  Оркестр уже настроился и занял свои места. Мистер Эрни достал хронометр и подняв руку, дал знак оркестру - четыре человека, среди них дама, поднесли к губам флейты, зажали подбородками скрипки и взмахнули смычками и обхватили ногами виолончели. Мистер Эрни топнул стукнул о паркет каблуком и раздались звуки воодушевляющего марша, распахнулись двери и наши глаза устремились туда и наше дыхание замерло. В дверном проеме нерешительно стоял худой человек, первого взгляда на которого можно было с категоричность сказать, что с мистером Эрни он родства не имеет. Он был одет в костюм почтальона и с удивлением и страхом смотрел на присутствующих, а мы с удивлением смотрели на него. Обувь его была в пыли, а брюки мятые. На плече у него была сумка, а в руках он держал листок бумаги. Картина была такой несуразной, что оркестр споткнулся на флейте: за ней кубарем полетели скрипки и виолончель, державшая стой дольше всех, тоже прервала свою игру. Мистер Эрни, возобладав над своим удивлением, проследовал к почтальону и вырвал из его дрожащей руки телеграмму. Бегло его прочитав, он в неистовством и достоинством произнес следующее: в связи с дурной погодой, судно мистера Луиса ищет убежища в гавани Лиссабона. Прибытие ожидается через неделю. Мы все были поражены, словно нас ударила молния.
  Мистер Эрни был поражен не меньше нас всех и рассеянно всматривался в письмо. Наконец, он надел монокль и произнес:
 ПС:  Прошу Вас, Бернадетт, и членов Вашей семьи, а так же моего многоуважаемого отца с прислугой присутствовать завтра на торжественной передаче тигра городскому зоопарку. Пойманный мною тигр был выслал на грузовом корабле заранее и уже должен прибыть в момент получения вами этой телеграммы. С уважением...
 Мистер Эрни ошарашенно взглянул на присутствующих ,не понимая ровным счетом ничего. Почтальон, перетаптывающийся с ногу на ногу, произнес, заикаясь:
 - Там....ваш... тигр...
  Мы все высыпались наружу. У парадного входа, в большой железной клетке с черными прутьями, вальяжно на подстилке из соломы возлежал тигр. Я еще не видел существа, который бы состоял из такого контраста цветов - ярких полосок черного и оранжевого, которые не переходя в друг друга, составляли поразительную и экзотическую гармонию цвета. Тигр лениво нас разглядывал маленькими желтыми глазами, вероятно, оценивая скучный и одноцветный мир, в который он прибыл - тут для него не было решительно никакого интереса.
  Мистер Эрни опять был вынужден взять себя в руки, объявив, что во что бы то ни было, обед состоится как намечено по плану и его часам. Нервно заложив руку за спину, он решительно направился в дом, выбивая тростью пыль из земли.
  Опять все выстроились за спинками стульев, и мистер Эрни подал знак оркестру, взглянув на часы. Но прежде он громко и во всеуслышание прочитал на латыни молитву. Оркестр грянул и я ощутив кончиками пальцев на ногах эту музыку - перелив вибраций и созвучий. Я бы не вспомнил какая музыка звучала. Я взглянул на Бернадетт и бьюсь об заклад, я никогда не видел столько горя и разочарования таком красивом лице. Мы сели за стол.
 Тихо заиграла скрипка, когда официант принес устрицы. Их сливочным ароматом заполнился вся комната и я в удовлетворением смотрел на то, что еще сегодня утром бывшее мокрым камешком, сегодня источало чарующие терпкие нектары. В полной тишине, если не считать трелей скрипок, мы орудовали вилками.Я бережно отворял створки устриц, добираясь до их нежной плоти. Никто не разговаривал и я вдруг подумал, насколько хорошо сочетаются скрипки и устрицы - они были созданы друг для друга. Я в тайне восхитился прозорливостью мистера Эрни и убедился в том, что откладывать такое чудесный обед ни в коем случае не стоило. Но я украдкой взглянул на Бернадет. Она опустила глаза и едва ли притронулась к еде. Щеки ее то горели румянцем, когда она замирала, смотря перед собой в пустоту, то бледнели, когда она отпивала шампанского из узкого бокала.
  Копченый угорь был великолепен. К нему подавался картофель во фритюре, густая подливка с томатами и великолепный виолончельный мотив в беспокойстве скрипок. Флейта, как я заметил, пока молчала.
  Мистер Эрни собственноручно поручил официанту налить нам с Ти Эс бокал шампанского и мы, не глядя друг на друга, сделали по большому глотку, бравируя друг перед другом своей невозмутимостью. Выпив шампанского, аромат которого обольстил мои вкусовые рецепторы и пробрался мне в нос, мне показалось, что мистер Луис и сегодняшнее разочарование от его неприезда остались, но сейчас уже где-то не здесь, а на горизонте моего сознания и видимости. Мистер Эрни провозгласил тост за будущих новобрачных и я первый протянул бокал к Бернадетт, звонко соударяя наши бокалы краями. Бернадет была молчалива. За весь обед она не сказала ни слова и я не мог винить ее за это.
  Щебетание флейты предварили появление говядины по-конголезки: не нужно было видеть ее, а только слышать эту музыку и чувствовать запахи, высвобожденные официантом из под серебренным купола. Я в жизни не ел ничего вкуснее: вероятно сочетания томленых в мясном бульоне фруктов и овощей, и густо перченного мяса, обжигающего язык, прежде чем на нем растаять, благоухая ароматами трав и сливок, так восхитили меня. Я еще долго сидел перед пустой тарелкой, упиваясь послевкусием и не решаясь слизать с верхней губы остаток соуса - я знал, эта кисловатая полоска была еще там и язык мой трепетал, предвкушая финал удовольствия.
  Мистер Эрни приказал подать десерты и предложил гостям танцевать. Заиграли романтические мелодии. Он подошел к Бернадетт и, склонившись, пригласил ее на танец. С невозмутимым лицом она приняла приглашение и танец их был похож на танец русалки и осьминога, так несуразными и нелепыми они вместе смотрелись и я, не выдержав этого зрелища, подбежал к ним еще до того как закончилась мелодия и весело захлопал в ладоши, требуя Бернадетт в партнерши. Мистер Эрни повиновался своей участи, учтиво поклонившись. Бернадетт только сейчас впервые за весь вечер ожила, отблагодарив меня улыбкой.
 Я прикоснулся к ее трепетной спине, обнаженной и доступной, и вдохнул аромат ее кожи. Боясь заглянуть ей в глаза, я рассматривал ее ключицы. Подушечки моих пальцев легли в ложбинку на ее спине и музыка пустила нас в неторопливое движение, медленное и мерное, словно покачивания корабля на волнах бухты Лиссабона. Я задерживал дыхание, боясь прогневить магию этого момента, никогда ее атласная коже еще никогда не была так близко в моим губам. Но легкие мои не выдерживали напряжения и я, не смея отвести взгляд в сторону, орошал ее грудь горячими струями воздуха.
  Музыка прекратилась, наполнив мои уши оглушительным звоном тишины. Я подумал, что это голос звезд и что, видимо, его я буду слышать, лежа на смертном ложе и буду вспоминать и видеть перед собой только эти глаза, голубые глаза Бернедетт, которую я сейчас провожаю до ее стула и она, садясь, натягивая материи своего чудесного платья вокруг своих бедер, одаривает меня взглядом. Сколько бы времени не прошло, через что бы не суждено мне пройти в своей жизни, не требуя от себя никаких клятв, я был уверен, что буду помнить только этот взгляд и этот день.
  Танцевать с Бернадетт в этот вечер мне пришлось еще несколько раз и, как оказалось, я единственный кто с ней танцевал. Ти Эс не решался к ней подойти, так как получил от нее по рукам во время обеда, когда пытался по свойски стащить устрицу с ее нетронутой тарелки. Наполненный ужасом, он даже не осмеливался взглянуть на нее, танцуя поочередно то с матушкой, то с кухаркой, то с скрипачкой из оркестра, уже зрелой женщиной, которой трудно давались ритмичные движения. А я, всякий раз, когда начиналась новая мелодия, выждав десять секунд, подбегал к Бернедетт и предлагал ей руку. Она с улыбкой соглашалась. 
  И опять все начиналось заново. Я не знал, сможет ли мое сознание вместить в себя всю значимость и волшебство этого момента. Моя рука опять оказывалась на трепетной спине Бернадет и я привычно вложил подушечки своих пальцев во впадинку, под которой находился ее позвоночник. Меня опять потряс аромат ее тела. Опять ее тонкие пальцы лежали на моих пальцах и я сходил с ума, осознавая, что она по доброй воле положила руку в мою ладонь и позволяет сжимать моим шершавым неуклюжим мальчишечьим пальцам, из под ногтей которых невозможно, как не старайся, изгнать грязь, свою изысканную и утонченную ладонь. Я, не помня и не узнавая себя, поцеловал ее руку, когда провожал ее до стула. Она взмахнула ресницами и улыбнулась.
 Я благодарил небеса, мистера Луиса, вернее его отсутствие, за то, что переживал сейчас. Неужели бывают такие моменты в жизни? Неужели у удовольствия есть такой небесный недостижимый предел, до которого я, однако, чудесно смог дотянуться рукой, потрогать его, и полюбоваться его невидимой ранее красотой? Все что было недосягаемо, вдруг пришло ко мне, словно во сне, все что было сном, вдруг стало явью. Как я смогу дальше, зная, что вся моя последующая жизнь будет пресной и унылой по сравнению с этим откровением, полученным много под звуки оркестра? Я ни мог ни на секунду усомниться в этом и вера моя была тверже чем небесная твердь и тверже чем вера ученых в то, что землю имеет форму шара.
  Во время третьего танца между мной и Бернадетт произошел диалог:
- Вы сегодня необыкновенно галантны, молодой человек.
- Я такой, какой мне подсказывает быть ситуация.
- А ситуация сегодня явно не располагает для танцев и веселья.
- Я спешу разделить с Вами Вашу скорбь мадам.
- Спасибо, милый друг.
- Вам понравился обед?
- Я хотела бы быть маленькой устрицей.
- Почему же?
- Хотела бы блаженно лежать на морском дне и слышать шум прилива.
- Но ведь устрицы со временем попадают в котел с кипящей водой.
- Это не страшно.
- Я думаю, это очень страшно.
- Что значит всего лишь несколько секунд мучений на фоне бесконечной тишины океана.
 Наконец,музыка стихла. Мистер Эрни, удалившийся к себе на время танцев, вернулся и с усталым лицом объявил об окончании вечера, поблагодарив всех гостей. Усталые музыканты поднялись со своих мест, Бернадетт направилась к себе, матушка, кухарка и Ти Эс последовали за ними. Четверо музыкантов ответив на поклон мистера Эрни, исчезли в дверном проеме - был уже вечер и все снаружи была освещена тусклым светом. Поклонившись, я пропустил мистера Эрни вперед - он поклонился и снял цилиндр в благодарном жесте и шатающейся походкой старого человека удалился из комнаты. Я, прежде чем покинуть ароматную и душную атмосферу этого зала, пропитанную пикантным благоуханием фруктов соуса говядины по-конголезки и потом моим, музыкантов, и конечно же, душистым ароматом Бернадетт, мысленно простился с этом моментом навсегда, окидывая комнату грустным взглядом. Я медленно поднимался в комнату по скрипучим ступеням, полагая, что мне уже некуда торопиться в жизни. Ти Эс уже совершил вечерний туалет, растирая лицо полотенцем и, сердито взглянув на меня, залез под одеяло. Я вспомнил, что не потушил лампу в коридоре, не стал закрывать дверь и вышел в коридор. Бернадетт стояла там в своем вечернем платье и, держась рукой за рукоятку лампы, спросила, готов ли я составить ей компанию в ее вечерней прогулке. Уже была ночь, но меня это нисколько не волновало. Сердце мое бешено заколотилось и я кивнул. Она протянула мне руку, повернула ручку лампы и мы оказались во тьме.
  Выйдя из дома, мы оказались в всепоглощающей ночной тишине. Только где-то далеко ухала ночная птица и в ночных кустах трещали сверчки или цикады. Дом еще не спал. Горело окно мистера Эрни. Но вот и оно погасло.
  В чернеющих окнах не было огня. Но летнее небо еще не спало и дарило земле свой чудный мягкой свет. Клянусь, я даже мог бы читать книгу при этом дивном свете. Вдруг в тишине раздалось фырканье. Бернадетт приглушенно взвизгнула, закрыв рот ладонью. Я обернулся и увидел тигра, смотрящего на нас. Он буквально озарял ночь своим оранжевой шкурой, лежа на боку лениво осматривая нас. Бернадетт подошла к клетке и с интересом посмотрела на него. "Пусть охраняет мои туфли", сказала она и сбросила их на траву. Взяв меня за руку она потащила меня за собой.
  Таких освежающих ночных ароматов я в своей жизни еще не знал до этого момента. И Бернадетт, вероятно, тоже. Подняв голову, она полной грудью дышала ночным воздухом, вздрагивая и озираясь при звуках прыгающих в траве лягушек.  Мы оказались по ту стону пруда в зеленой роще. Бернадетт отпустила мою руку и подошла к воде, с интересом смотря на плавающих по ее глади водомерок. Я с интересом смотрел на силуэт Бернадетт на фоне воды, в которая была наполнена свечением летнего неба. Бернадетт повернулась и сказала мне:
- Я хочу купаться.
Ее голос прозвучал необыкновенно в ночной тишине: чисто и ласково, будто лесной ручеек. Я сказал, что вода в этом пруду грязная.
- Значит, я зайду только по бедра.
 Ее голос опять пропел словно это лесной ручей. Она повернулась, бросив на меня взгляд. Коснулась своих колен, и платье, последовав за ее ладонями, легко поднялось вверх, как театральный занавес. Ее голова скрылась из виду на мгновение и появилась вновь, сияя копной волос, а платье соскользнуло с ее рук на прямо на траву. Она взглянула на меня, улыбнувшись. Я смотрел на ее сияющее обнаженное тело, не веря своим глазам. Она ступила в воду, посылая круги, как кораблики, по гладкой поверхности озера. Нежный и волнующий плеск капель, стекающих с пальцев Бернадетт, был также драгаценен как драгоцен для ювелира звон алмазов на фарфоровой чаше. Но взгляд мой прикован был не к воде, а к ее сияющему телу, фокусирующем на себе весь свет полуночного мира. Она остановилась и тихо сказала:
 - Давай же, смелей за мной.
Я скинул всю одежду и вошел в воду. Когда я оказался рядом с ней, пробираясь по илистому дну, она опять тихо сказала, смотря в отражение ночным облаков в озере:
- Как я и ожидала это увидеть.
 Она повернулась ко мне, когда я подошел совсем близко. Опустила с тихим плеском руки в воду и сделав ко мне шаг, коснулась мокрыми ладонями моей груди. Я вздрогнул и она улыбнулась. Она омыла меня еще и еще, хлопая ладошками по моей спине и плечам. Затем, она опустила мои руки в воду и ладони мои оказались на ее шее и грудях, путешествуя по ее телу, орошая свой путь холодной водой. Бернадетт подняла руки, блаженно подставив себя под плески стекающей и затекающей с холмиков и желобков ее тела воды. И мои ладони.
  Мы вышли из озера и Берадетт, взяв меня за руку, последовала по тропинке, ведущей вдоль озера. Она шла впереди, направляя меня и оберегая меня среди ночных звуков и запахов, открывая для себя и для меня его дивный тайный мир, явленный по случаю только нам двоим. Мы обошли озеро, оставляя завистливой и ревнивой воде наши отражения , которая она жадно, до мельчайших подробностей сохраняла себе, унося в глубины своей памяти, и волнуемые травами, направились напрямик через лужайку к дому. Мои глаза уже не могла стесняться спины и бедер Бернадетт, энергично и мягко ступающей босыми ногами по траве впереди меня. Она была тут, чтобы смотреть на нее, она улыбалась мне, чтобы я улыбался ей в ответ.
 Уснувший дом чернел окнами, будто они выгорели после страшного пожара. Яркое пятно на его фоне было тигром. Прутья клетки были не видны в полумраке, и казалось, тигр просто лежал на траве перед домом, шевеля ушами и виляя кончиком хвоста. У меня на секунду сердце ушло в пятки, но Бернадетт нисколько не страшась проследовала прямо к тигру. Подойдя к клетке, она сделала реверанс и поблагодарила его за то, что он охранял ее туфли. Тигр все также равнодушно посмотрел на нее.
  Мы поднялись на ступени дома. Сейчас - все было не так. Босыми ногами чувствовал холод камня, мое обнаженное тело ощущало каждое дуновение ветерка и прикосновение ночного мотылька к моей коже. Бернадетт открыла дверь и мы вошли внутрь. Прихожая пахла все также , но нет, как то по-другому. Мои чувства были и обострены и отуплены одновременно. Я готов был спрятаться и убежать, обернув тьмой свою наготу, но спокойствие Бернадетт наделяло меня духом и храбростью. Бернадетт зажгла фонарь. Тусклым светом он нарисовал наши тени на обоях длинного узкого прохода, лестницей ходившей вверх, коей не было конца. Мы поднялись по ступенькам, тихо и безмолвно, и сам мрак скрыл скрип дерева - или я не слышал его из за стука моего обезумевшего сердца. Я слышал только как влажная кожа ступней Бернадетт расставалась с лакированным деревом ступенек. Поднявшись наверх, мы повернули первую попавшуюся нам дверную ручку.
  Это была комната Мистера Луиса и Бернадетт, не стесняясь, включила свет и подняв радостно руки вверх, скрестив ноги, будто исполняя какой то танцевальный пируэт. На стене было чучело тигра. Бернадетт, увидела его и всхлипнув от испуга, тот час же выключила свет. Комната погрузилась в беспросветный мрак, который даже не могла растворить наша тусклая лампа - я слышал только ее сбивчивое дыхание. Но темнота была недолгой. Бернадет опять включила свет и морда тигра опять явилась нам вновь, с оскалом страшных клыков и сиянием в глазах. Бернадетт опять потушила свет и включила его вновь - и морда тигра являлась и исчезала вновь и мне казалось, что с каждым разов, выныривая из тьмы она приближается ко мне и еще немного, окажется совсем рядом. Схватив меня за руку, Бернадетт выбежала из комнаты.
 Мы прошли вдоль стены и зашли еще в пару комнат, теперь не решаясь включать свет и молча смотрели на их скромное убранство в красноватом свечении лампы. Я набрался смелости и обхватил ее талию рукой, и взяв у нее фонарь, направлял нашу пару странных путешественников куда глядели мои беспечные и ослепшие глаза. Бернадетт беспрекословно мне подчинялась и с интересом осматривала те комнаты в которых еще не была ранее.
 Наконец, мы оказались в зале, где был обед. Я вдруг вспомнил свое обещание и растерянно смотрел на полуночной убранство комнаты. Все было как прежде: четыре стула стула музыкантов в углу, большой длинный стол с остатками трапезы, видимо, не убранной ленивым и нерасторопным лакеем, нанятым мистером Эрни. Там были  и стульям, на которых, наблюдая за танцами сидели сам мистер Эрни, кухарка, матушка и Ти Эс. Вспыхнул свет. Бернадетт грациозно опустилась на стул и улыбнулась мне, протянув мне руку. Она сидела точно так же, не прошло и двух часов, как и в образе, запечатленном в моем сознании: руки на коленях, ноги чуть выдвинуты вперед. Она тихо сказала "Музыка!" и действительно, неслышно, едва ощутило, где- то в подкорке моих мозгов запиликали скрипки и их пиликанье подхватила виолончель - и видимо, этой музыки было достаточно моей Бернадетт. Она улыбнулась, когда я поцеловал ей руку, пригласив на танец.
 Все было как тогда, только я уже смотрел ей в глаза, улыбался ей, смело вдыхал аромат ее кожи, а она безропотно подставляла свою трепетную грудь под мои ноздри. Моя рука смело бороздила желобок ее позвоночника, опускаясь вниз, волнуя себя и ее бедра, согреваясь в невидимых каналах ее сливочной плоти. Я спросил себя, может ли быть счастлив так человек, и ее глаза ответили, что может. Она обняла меня, согревая меня и уставшее и измученное мое тело своим теплом и я думал, что рай и ад для меня сейчас одно - мне без разницы где оказаться - я никогда на забуду ее мягких сосков, упирающихся в мою грудь. 
  Наше путешествие закончилось там, где, предположительно была ее комната. Она посмотрела в мои глаза, озарив меня их сиянием и поцеловала меня в губы - небрежно и легко, дав лишь мельком ощутить их сладость и мягкость. Открыв дверь, она еще раз посмотрела на меня, прежде чем зайти внутрь и улыбнувшись, исчезла в темноте, оставив для моих глаз на секунду в проеме изгиб своих бедер. Дверь закрылась. Я проследовал в свою комнату, не делая шума закрыл дверь и лежал под холодным одеялом, думая о том, та ли эта комната, и тот ли привычный Ти Эс сопит в другом углу и где я проснусь на следующий день - в своей постели или в этой, холодной, непривычной и чужой. Задремав, я и Ти Эс был разбужены громким стоном, донесшимся из комнаты Бернадетт. Ошалевший, Ти Эс сидел в постели,не понимая что происходит, и вскоре, так как никаких звуков больше не последовало, он решил, что это ему приснилось и опять погрузился в сон.

  Я проснулся в той же постели, во все том же доме. Ти Эс сидел на кровати, хмуро меня рассматривая и не говоря ни слова, взял полотенце и отправился умываться. Я побежал к озеру, едва нацепил на себя ночную рубашку, чтобы забрать нашу с Бернадетт одежду. Она была там, на траве. Я торопливо ее надел штаны и взяв платье Бернадетт, опять побежал в дом.
 - Молодой человек, почему Вы опаздываете?
 Все уже сидели за столом и ели завтрак и Бернадетт тоже, не обращая на меня внимания, окунала тост в джем. Ти Эс с презрением на меня посмотрел, а матушка, которая произнесла эти слова, сердито поправила свой чепчик. Кухарка, принесшая нам горячие оладьи, вытолкнула меня из прохода и я помчался в свою комнату что есть силы. Приведя себя в порядок для появления в обществе для совершения завтрака, я, несколько засуетившись, все  таки засунул платье Бернадетт себе под подушку.
  Матушкой нам были отданы распоряжения привести себя в должный вид для появления в свете уважаемых и достопочтимых граждан города, которые придут удостоить своим присутствием церемонию передачи тигра городскому зоопарку. Видимо, все шло по намеченному плану: клетка с тигром была уже увезена в зоопарк ранним утром, и уже был подан экипаж, чтобы отвести нас всех в город, мистер Эрни уже был посажен на переднее сидение и ожидал всех присоединиться к нему.
  Как я и говорил, все шло по выверенному плану и не нарушало устоявшихся обычаев совершения торжества в данной местности. Клетка с тигром была поставлена на постамент, а накрыта черной материей, чтобы в нужный момент произвести фурор перед собравшейся толпой зевак, подпиравших первые ряды достопочтимых граждан этого города. Все шло как положено, кроме одного: известная и провозглашенная невестой мистера Луиса и являвшейся неотъемлемой частью торжества, Бернадетт была одета в черные одежды, что подобают, скорее, похоронам, а не такому радостному событию. В добавок ко всему, на ней была черная шляпка с вуалью, закрывающее наполовину ее лицо. Достопочтимая знать и зеваки были в недоумении, но не решались и намеком показать свое изумление. Церемония началась с обращения мэра к собравшимся. Он, нисколько не стесняясь лести, а, наоборот, всячески приукрашивая удивительными фактами и своей милой улыбкой заслуги мистера Луиса перед городом, рассказал о важности этого грандиозного подарка для жителей этого города и их безграничной благодарности, в знак уважения, сказал несколько слов о его будущей супругу, показав на нее рукой, но тут же осекся, увидев ее мрачные одежды. Мало помалу, церемония подошла к концу, но эффект от появления тигра из под черного полотнища был скомкан- тигр был лежал на соломе, раз в минуту шевеля кончиком хвоста, а взоры зрителей больше были обращены к Бернедат, которая, опустив глаза и сложив руки на коленях, словно скорбела о ком-то и присутствующие на хотели нарушать ее траурного спокойствия. В конец концов, все закончилось и мы разбрелись по зоопарку и я думал только о вчерашней ночи, в то время как Ти Эс с энтузиазмом общался через клетки с узниками этого питомника. Он даже подобрел ко мне, видимо, простив в душе все мои прегрешения, вновь удостоив меня теплого общения. Я не видел Бернадетт и чувствовал себя убитым горем и неведением. Вдруг, я замер у клетки в животными. Крысиных хвост, который торчал из одной коряги, заставил меня вспомнить мой сон, а потом и разговор мистера Эрни с кухаркой - дыхание мое перехватило, а сердце наполнилось тревогой.
  Жизнь вернулась в прежнее русло во всех отношениях, но я чувствовал себя Иудой за то, что утаил по малодушию этот ночной разговор. Каждый стук ножа о разделочную доску на кухне, когда матушка резала томаты,  вызывал во мне нервный отклик. Еще большим мерзавцем я себя чувствовал, когда матушка и Бернадетт составляли второй праздничный ужин по поводу прибытия господина Луиса. Матушка подчитывала стоимость всех продуктов, которые предстояло купить на рынке. Так уж у нее заведено. Я уже было успокоился, когда господин Эрни собственноручно принес большой бумажный сверток, что оказался свадебным платьем. Со снятой шляпой  руке, он поклонился Бернадетт и ушел. У меня отлегло от сердца и я думал, неужели чудеса случаются. Но, не всегда. В мыльной пене и платке на волосах, Бернадетт дурачилась с нами, помогавшими ей быть большое окно (я иногда вопрошал себя, та ли это самая Бернадетт и ее улыбка убеждала меня, что она самая), когда вошел господин Эрни. Он снял шляпу и достал из кармана сюртука белый конверт. Кухарка стояла рядом с ним по левую руку. В комнату входила матушку, с бегающими от удивления глазами. Господин Эрни зачитал:
 «С великим сожалением сообщаю Вам, Бернадетт, и Вашей семье, что я, следуя собственным соображениям и высоко чтимому мною совету моего отца, желаю расторгнуть нашу помолвку, о чем и сообщаю Вам в данный момент устами доверенных мною людей. Прошу простить меня. Надеюсь, что пребывание в моем доме Вы сочли приятным»
  Я все это время смотрел на Бернадетт. По ее лицу не пробежала даже тень, но я понял, что именно в этот момент она стала женщиной.
- Мы должны домыть это окно, мальчики, - сказала она.
Ни на мне, ни на ТС история эта совершенно никак не сказалась. Все равно, мне суждено было изучать право в колледже, а ему уготована дорога в университет Болоньи.