Три звезды из созвездия Койота... Глава 02

ГЛАВА ВТОРАЯ: Розовый кролик.


* * * * * * * * * * * * * * *

Ё... ёма...
 
— Hey, brother, open your eyes!

Меня что – трамвай переехал?

— C'mon, man, open your eyes. Please, open your eyes.

Не-а. Во-первых, в нашем городке нет трамваев. Во-вторых, в трамваях просят передать билет на компостер. В третьих... Это третье, кажется, очень важным. В третьих, когда просят передать на компостер, просят по-русски.

— А где билет? – спрашиваю я, открывая глаза.

Лицо передо мной пепельно-серого цвета. Молодой парень смотрит на меня огромными, как тарелки, перепуганными глазами. Если бы он мог, мне кажется, он со страха заикался бы глазами тоже. Несколько мгновений всё ,что слетает с его губ, это клубы морозного пара. Такого же пепельно-серого, как и цвет его лица.

— What are you saying , man? What language is this? – губы паренька дрожат. ("Что ты говоришь? На каком языке?")

Ой. Я, наверно, сам не зная почему, на русский перешел. Нет, со мной только что действительно что-то произошло. Кажется какая-то бяка. А ну-ка давай-ка посмотрим на этот трамвай.

— Нет, нет!  Не двигайся, — с долей облегчения парень строчит на английском и кладёт сильную руку мне на грудь. – Я сейчас скорую вызову.
— Ты говоришь по-английски? – спрашиваю я на английском.

Полсекунды парень смотрит на меня, и тут же по его лицу пробегает новая тень испуга:
— На английском, на английском. Конечно на английском. А на чем же еще. Ты сильно головой ударился. Не двигайся, ладно? Дай только в кабину залезть. Там рация.

Сквозь какой-то ядовито зеленоватый туман до меня доходят безошибочно узнаваемые звуки рации гражданского диапазона. Тут их называют Си-Би ("СВ"). Голос по рации тоже кажется взволнован.

— Come in, Junior, — щелк, клик, цок, щелк, ш-шшшшшшш.... – Papa Bear on one-niner. Come in Baby Bear. Over.
— Baby Bear here, — я слышу трепещущий голос паренька, который наконец-то добрался до рации. – Got a bit of an accident here. Need to call an ambulance. Over.
— Ten-four on the ambulance. Bobby Lee and I are half a mile behind you. Stay put. Over, — голос принадлежащий человеку по имени "Papa Bear" ("Папа Медведь") звучит теперь по-деловому и это успокаивает парня с кличкой "Малыш Медведь." Я слышу, как в кабине что-то щелкает. Наверно Малыш ("Junior") нажимает что-то на своей рации и переходит на какую-то другую частоту.

Так. Что же тут у нас происходит? Папа Медведь и Малыш Медведь... Мамы Медведицы нет, но есть кто-то по имени "Бобби Ли." Бобби. Интересно, "Бобби" – это мужчина Роберт или женщина РобертА? Если он – это она, тогда у нас тут что? Сказка о трёх медведях? Это я тогда "Машенькой" получаюсь? Не-ееееет.... Это белиберда какая-то. И не двигаться я не собираюсь. Холодно.

Я нежно пробую двигать пальцами рук и ног. Потом коленки и локти. Всё еще лёжа, я ощупываю собственную шею так, как я это делал сотни раз со своими пациентами. Так, так, та-ааак... Легонечко повернемся направо... теперь налево... теперь еще раз попробуем пошевелить руками и ногами. Если поврежден спинной мозг, после маневров шеей, двигаться я уже не смогу. А тут – могу. Ура. Я медленно переворачиваюсь и становлюсь на колени.

— Эй! Мужик, ты чего?! Не двигайся! – парень бросает рацию на пол кабины огромного грузовика и рвется ко мне. – Я вызвал скорую. Они скоро тут...

Издалека слышен нарастающий и пронзительный вой сирены. С другой стороны улицы появляется еще один огромный грузовик. Такие тут называются "восемнадцатиколесники" ("eighteen-wheelers"). Он похож на гигантского сенбернара из детского кошмарного сна. Кажется, что двигается он медленно, как бы принюхиваясь к асфальту дороги. А еще мне кажется, что от присутствия этих огромных монстров маленькая улочка испуганно ёжится и становится еще меньше. А может она становится меньше от того, что ей, этой улочке, тоже холодно. А может я действительно получил в голову...

Из второго грузовика выпрыгивают два огромных мужика. Оба похожи на медведей – огромные бородачи. Одновременно с другой стороны улочки появляются две машины – скорая помощь и полицейские. Медведь постарше подбегает ко мне и Малышу. Из его огромной грудины вываливается не меньше кубометра пара – вздох облегчения. Заметив, что в нескольких ярдах остановилась скорая, что медики бодро несутся ко мне со своими чемоданчиками и носилками, что за машиной скорой остановились полицейские, которые, кстати, не торопятся, Папа Медведь поворачивается к Малышу. Видно, что ему хочется дать ему по шее, но он себя сдерживает. Медики подходят ко мне, а между Папой и Малышом завязывается обычный в таких случаях разговор:
— ... первый раз без напарника отпустил, идиот ё...аный!...
— ... не мог заметить... тёмные джинсы, тёмные ботинки, тёмный свитер...
— ... заткнись!...
— ... но я...
— ... если глаза не нужны, я тебе их повыкалываю к ебе...
— ... но я....
— ... ты понимаешь, как из-за тебя, идиота, нам сейчас страховку поднимут... говорил выходить на 74-й на восток две мили назад... две мили!
— ... но компьютерный навигатор...
— ... да срал я на твой компьютерный навигатор!...

Медики накинули на меня одеяло, и за это я им страшно благодарен. Но напялить на себя полужесткий ошейник, что полагается всем пострадавшим в таких авариях, я отказался. А сейчас я отказываюсь дать им себя везти в отделение скорой помощи моего же госпиталя. Кажется, я знаю дежурную бригаду. Я ненавижу их главврача.

Эту команду медиков я знаю тоже – толковые ребята.  Быстро установили, что кроме одного-двух поломанных рёбер и отекшей синюшной левой части физиономии мне скорее всего повезло. Но у них свои порядки, и они настаивают... Но у меня тоже свои порядки, и я отказываюсь.

Отказываются ехать в госпиталь в таких случаях обычно или полные идиоты или... Ну, я например. Но у меня есть уважительная причина. Я точно знаю, что меня ждет в неотложке. Помимо человека, которого я профессионально презираю на протяжении пятнадцати лет, меня ждут анализы крови, рентгены, повторные анализы, компьютерная томография головы и звонок спящей жене, которая даже и не подозревает, что я решил на ночь глядя пойти свежим воздухом подышать. Медики с надеждой смотрят, как к нам, не торопясь, приближается пара полицейских. Назвать их полицейскими – это неправильно. Наш городок маленький и тут нет полиции. У нас шерифы. Тот, который сидел на пассажирском сиденье, здоровый седой мужик, меня узнает. Он сначала протягивает мне руку, но мгновенно осекается – правую руку жать я не могу, — немного виновато улыбается и просто здоровается.

— You look like shit, doc, — вываливается у него изо рта вместе с клубами пара. Аккуратно перевести это приветствие на русский затрудняюсь. Ограничусь лишь тем, что Фил Магилликатти волнуется о том, как на данный момент, выгляжу я. Фил Магилликатти. Так зовут этого мужика. После десяти лет морской пехоты "Катти," так его называют друзья, решил не возвращаться в родной Миннеаполис и осел именно тут. Фил – добросовестный и спокойный страж закона. Понятно, что в этой паре шерифов он старший.
— Помоги мне подойти к зеркалу, а? – здороваюсь я, опираясь левой рукой о его плечо.
— Что, ходить тоже не можешь?
— Могу. Но мне приятно тебя обнять как мужчине мужчину.
— Док, а может вместо того, чтоб идиота корчить, сядьте в скорую и дайте им себя подвезти, — он кивает в сторону терпеливо ожидающих медиков. – А то Вы умрете, а у них писанины будет до лета. Бумаги, отчеты, адвокаты...
— Катти... Всё будет в порядке, Катти, — я отпускаю его плечо и делаю несколько пробных шагов в сторону машины неотложки.
— Стивенс! – кричит Магилликатти в сторону своего молодого напарника, который стоит рядом с медиками и, не стеснсяясь, оглядывает девушку в их группе. Её зовут Линда. Она в этой команде новенькая. – Стивенс! – опять кричит Фил. – Подойди-ка к этой тройке, — он тычет пальцем в сторону Трех Медведей. Своим полицейским чутьем он, видимо, чувствует, что кто-то сегодня в неотложку так и да попадет, и скорее всего это будет младший Медвежонок. – Разберись с ними.

Шериф по имени Стивенс грустно вздыхает. Судя по объему пара, который вываливается из груди шерифа-напарника, парню жалко прерывать созерцание девушки. Девушка не только видит, но и слышит этот вздох сожаления, и её розовые, пощипанные морозом щеки меняют свой оттенок на откровенно красный.

Как я узнал, когда попробовал встать с коленок, я оказывается еще и левым бедром шарахнулся. Но ничего. Ходить можно. Так, синяк скорее всего. А вот моя физиономия!... Гм-мммм... Нет, это не лицо. Это полурожа наполовину с другой опухшей-синюшной полурожей. Ну-ну. На прогулку вышел.

Краем глаза я вижу, как Фил вынимает сотовый телефон из кармана куртки и начинает набирать номер.

— Ты попусту тратишь время, Катти, — предупреждаю я его. — Я всё равно не поеду.
— А откуда ты знаешь, кому я звоню?
— Портеру, кому ж еще?

Катти задумывается и чешет затылок.
— Обвинения выставлять будешь? – спрашивает он, кивая в сторону тройки Медведей. Папа Медведь заметно успокоился, после того как к ним присоединился шериф Стивенс. По росту и мышечной массе Стивенс уступает любому из них, зато все знают, что у Стивенса на поясе есть пара наручников. Что, если одной пары не хватит, у Магилликатти есть вторая. А если и этого не хватит, то у каждого из шерифов на тех же поясах имеется по кобуре, и что в каждой кобуре... и так далее.
— Конечно нет. Парень прав, как ему было заметить меня в темноте?
Катти отвечает не сразу. Он аккуратно засовывает сотовый телефон в карман куртки и, указывая глазами на меня, качает головой из стороны в сторону по направлению к медикам. Мол, что поделаешь? Можете уезжать.
— Мой репорт будет у Портера в офисе к восьми утра, — наконец, говорит он мне и делает рукой знак напарнику: поехали.

Стивенс молча отходит от тройки Медведей и по пути к машине опять по-лисьи оглядывает девушку-медика. Медики, покачивая головами и недоверчиво поглядывая в мою сторону, собирают свою утварь и, тихо переговариваясь, аккуратно складывают всё в свой фургон.

Через минуту на пустынной улочке остаются лишь два дышащих жаром монстра-грузовика, три дымящих зимним паром Медведя и еле дыщащий я.

Папа Медведь осторожно подходит ко мне. Некоторое время мы молча смотрим друг на друга.

— Подвезти? – наконец спрашивает Папа Медведь.
— Куда? – спрашиваю я. Сквозь медленно рассеивающийся туман в мозгах, я начинаю представлять себе, что произойдет через несколько часов. Переполох... Телефонные звонки... Объяснения... Репорты-писанина....
— Домой. Подвезти Вас домой?
— А вы, ребята, куда?
Папа Медведь оглядывается на Мишек-Сынишек.
— Мы в Чикаго, а что?
— Тогда подвезите меня в Чикаго.
— Что-что?
— Подвезите меня в Чикаго, – повторяю я. А что? Лет тридцать тому назад брал рюкзак, спальный мешок, подстилку и бродил по пустыням Юго-Запада. А тут Чикаго... "Подумаешь мышей, мы лавливали и ершей..."
— Послушай, приятель...
— Нет, ты сам подумай. Скоро будет утро...
— И?...
— И, если меня тут не будет, некому будет составлять обвинения и подписываться под всякими кляузами для страховых компаний.

Папа Медведь несколько секунд думает, но потом осеняет меня понимающей полу-улыбкой.
— Welcome to Chicago, mister, — кивает он мне. А потом в сторону сынишек: — Bobby Lee, you and Junior will take the second rig. This gentleman needs a ride to Chicago. He'll ride with me in this one.

Я медленно залезаю на пассажирское сидение первого грузовика. Того грузовика, который меня припечатал. Папа-Медведь молча регулирует угол спинки водительского сидения, тщательно поправляет зеркала и щелкает кнопками рации. Со своего места я вижу, как Бобби Ли залазит на водительское место второго грузовика, а Джуниор ("Малыш") неохотно забирается на пассажирское сиденье.

Интересное имя — "Бобби Ли." Судя по акценту всех трех Медведей, они – южане. Жители Юга США часто не только дают своим детям двойные имена – Билли Джо, Пегги Сю, Рикки Боб, — но и продолжают использовать оба имени на протяжении жизни человека. Но "Бобби Ли" – это еще более интересный вариант. Этого парня, наверно, назвали в честь генерала армии Южан во время Гражданской Войны США. Роберт Э. Ли, Бобби Ли, до сих пор человек легендарного статуса на юге Штатов. Некоторые южане до сих пор называют Гражданскую Войну "Войной Агрессии Северян" ("The War of Northern Aggression") и называют детей в честь своих военных героев: "Форрест," "Стоунуолл," "Пикетт," "Лонгстреет." Мне до сих пор это кажется странным. Я просто не могу себе представить, чтобы на моей родине, кто-либо назвал своего ребенка в честь Колчака, Врангеля, Корнилова или Юденича...

Мои мысли прерываются кваканьем рации Си-Би.

— Breaker, breaker. Looking for Papa-Bear. Fat Charlie here. Come in Papa-Bear, over.

Папа-Медведь мудро не отвечает. Он молча выводит свое восемнадцатиколесное чудовище на пространство штатного шоссе.  Голос водителя с кличкой Фэт Чарли опять выходит в эфир.

— Breaker one-niner, breaker one-niner. Fat Charlie here. I know you're there, Papa-Bear. Come in Papa-Bear. Over.

Вместо Папы Мишки Толстому Чарли отвечает голос Бобби Ли.
— Five-by-five, Fat Charlie. Bobby Bear here. What's up, Charlie? Over.
— Hey, double-B, heard you picked up a clean dummy. Over.
— What's your twenty, FC? Over.
— Seventy miles north of Milwaukee. 99 -- Atlanta, so how 'bout that dummy? Over.

Я отключаюсь от их разговора и потихоньку начинаю обдумывать свою ситуацию. Через несколько часов меня начнут искать. Ну и что? Катти знает, что я жив. Да, но искать меня будет не Катти. Искать меня будет Портер. Кто такой Портер? Да... О.Генри Портер... Что, знакомое имя? Правильно, оно должно быть знакомым. Только в этом случае O.Генри – это не писатель, нет. O.Генри или просто "Генри" для друзей и близких – главный шериф нашего городка.

С O.Генри я познакомился несколько лет тому назад, когда он попал в мое отделение травматологии пациентом. К счастью, для того, чтобы убить такого самца, как Генри хрупкого лезвия, которое решил в тот вечер применить какой-то ублюдок, не хватило. Нож застрял в правом межреберье, где и отломился от ручки. Кончик легко прошелся по правому легкому и О.Генри Портера мы выписали через шесть дней после того, как он к нам поступил. С тех пор мы подружились.   

У него интересная, и в некотором смысле, трагичная жизненная история. О.Генри вырос в хорошо обеспеченной интеллигентной негритянской семье в штате Виргиния. Отец — профессор литературы в Говардском Университете (не ГАРвардском, а именно ГОвардском – Howard University; их часто путают). До конца прошлого века Говард считался одним из старейших негритянских университетов США, но сейчас туда принимают и белых. Случайно фамилия семьи совпала с фамилией одного из известнейших американских классиков и отец дал старшему сыну имя своего любимого автора. Русская аналогия? Допустим, что преподаватель русской литературы по имени Николай и с фамилией Толстой дал своему сыну имя Лев или Алексей...

О.Генри блестяще закончил школу, и родственники уже предвкушали настолько же блестящую академическую карьеру (мать тоже преподавала в Говарде, я не помню, на каком факультете). Но тут возник феномен того, что в Америке называют "teenage rebellion" – ситуация, когда дети идут против планов и желаний родителей. О.Генри сначала пошел в армию, оповестив родителей лишь за день до сборов, а после демобилизации решил стать полицейским. В какой-то момент он встретился с девушкой, тоже негритянкой, но из Гаитянской семьи. Она к тому времени закончила педагогический факультет и устроилась преподавать французский в одну из школ района "Кабрини Грин," Северного Чикаго, штат Иллинойс. О.Генри тоже взяли на работу в Чикаго.

Кабрини Грин – это легендарный негритянский район Чикаго. Как Гарлем в Нью Йорке. В основном – нищета, наркотики, проституция, криминал... Мари Портер четко верила, что, если бедным негритянским детям дать возможность хорошего обучения, некоторых можно спасти от прозябания в этой ничтожной полужизни. Семь лет она мужественно преподавала французский детям, которые английским-то не очень хорошо владели. Некоторых учеников она так и вдохновила не бросать школу. Некоторые из них поступили в довольно престижные университеты Америки. А потом она попала под перекрестный огонь какой-то перестрелки каких-то уродов-малолеток. Вот так. "Был человек, и нет человека..."

О.Генри долго страдал. По-настоящему страдал. А потом вместе с двумя маленькими дочками переехал в городок американского Среднего Запада, где и находится Клиника Братьев Мастард, наш городок. Скорее всего этому поспособствовало присутствие тут его старого армейского приятеля по морской пехоте – сержанта в запасе Фила Магилликатти. Со стажем полицейского в Чикаго у О.Генри не было проблем найти работу, на этот раз шерифом. Долгое время он растил дочек один, но в конце-концов познакомился с медсестрой из отделения неотложки  нашей Клиники. Она из норвежской семьи (тут много норвежцев, шведов и немцев). У неё тоже две дочки. Кажется, они никогда официально не расписывались, но сейчас у них растёт мальчуган-симпатяга...

Да, О.Генри, наверняка, будет меня искать. А ведь он меня скорее всего найдёт. Обязательно найдет...

— Слушай, а как насчет Атланты? – прерывает мои мысли Папа-Медведь.
— Что-что?
— Вместо Чикаго, как насчет Атланты? Штат Джорджия?

Мне всё равно. Атланта так Атланта. Джорджия так Джорджия. Я молча киваю головой. Меня клонит в сон, и я засыпаю...


...Всё время хочется спать. И я всё время сплю.

Не полностью все время, конечно. То есть не постоянно. Иногда я просыпаюсь и оглядываюсь вокруг. Я прекрасно знаю, что происходит. То есть, я вижу и знаю, но мне абсолютно всё равно. Ужасно хочется спать. И я сплю...

Мне ничего не снится, и это, наверно, хорошо. Часто пустота моих неснов прерывается смутными позывными раций Си–Би (раций гражданского диапазона), странными кличками водителей–дальнобойщиков и их удивительным сленгом.
— “Breaker–breaker, Lame Duck on one–niner. Heard someone’s got a clean dummy. Over.”
— “Roger, Lame Duck. Pink Bunny here. Got one. One–niner’s bad. Switch to one–six. Over.”
— “Ten–four, Pink Bunny. See you at one–six. Over…”

Иногда в полусне я пробую перевести это на русский. “Roger” и “10–4” почему–то означают одно и то же: “да" или "понял.”

“Breaker–beaker” — “прием,” употребляется в начале разговора. "Овер" – по–русски тоже означает "прием," но употребляется в конце предложения.

“Lame Duck” и “Pink Bunny” – имена тягачей–грузовиков часто, как и названия кораблей, гордо пишутся на кабине. "Lame duck" — это “Хромая Утка,” а "Pink Bunny" — “Розовый Кролик.”

"One–niner" и "one–six" – это каналы системы Си-Би. Но вот только такие числа, как "девятнадцать" или "шестнадцать" – часто плохо слышно, поэтому их меняют на "один–и–девятка" и "один–и–шесть." Но с цифрами не так всё просто, так как не все цифры означают то, что можно просчитать. Так, например, "двадцатка" означает твое местоположение в данный момент, а "99" – место куда ты катишь со своим грузом.

А вот со смыслом “clean dummy” -- сложновато. Вскоре стало ясно, что “clean dummy” – это я, но вот только очень хочется думать, что самый естественный перевод этого словосочетания -- “дурак чистый” – тут не подходит. Не очень хочется попасть и под другой перевод слова “дамми” – кукла или манекен. Ведь, как мне кажется, на куклу, даже куклу больших размеров, -- я не похож. Оказалось, что у выражения “клин дамми” – есть очень своеобразное понятие, свойственное лишь водителям дальнобойщикам-одиночкам: “чистая пустышка.” У таких пустышек есть своя нечетко определяемая ценность. Дело в том, что за последние сорок лет практически все штаты ограничили водительскую смену. То есть, куда бы ты ни гнал свой груз, ты не имеешь права просидеть за баранкой больше десяти или двенадцати часов подряд. Поэтому на всех основных шоссе стоят проверочные станции и пункты с весами и оптическими датчиками.

Оказывается для дальнобойщиков дороги выглядят иначе, чем для других смертных. Для них штатные и федеральные шоссе просто кишат полицейскими всех мастей и красок, которые всё время стремятся за что–то тебя оштрафовать: неправильно перешел из левого ряда в правый или наоборот; не показал поворот или не смог его показать, так как не знал, что перегорела одна из четырех задних лампочек; или, вот: последний раз ты взвесился на станции к югу от Фрезно, штат Калифорния, а сейчас тебя остановили к северу от Портлэнда, штат Орегон. Казалось бы, с техосмотром всё в порядке, всё работает, и правил движения ты никаких не нарушил, но вот загвоздка – во Фрезно ты отметился когда? Правильно, в восемь утра. А сейчас который час? Правильно – уже за полночь! Так, так, таааак... Сколько же мы, выходит, сидим за рулем?... То–то же!... Вот тебе еще один штраф.

Опытные дальнобойщики презирают законы, ограничивающие время за рулём, так как эти правила сильно “бьют по карману.” Что делать, если у тебя скоропортящейся груз? Бананы, например, или виноград, и тебя наняли по срочному заказу? Можно, конечно, нанять партнёра, но когда ты, читатель, последний раз обратил внимание на цены за бензин или дизель, а? Правильно, они почти никогда не понижаются. Ну вот, расплатится с тобой заказчик, а ты расплатишься с новоиспеченным партнёром, погасишь кредит за горючее, заплатишь механику за новые тормозные прокладки, масло, фильтр и еще что–то там, и всё -- окажется, что мог бы и не гнать с двумя прицепами бананов из Южной Калифорнии в Северную Дакоту.

А можешь, если повезёт, подхватить по дороге “пустышку.” Пустышки – это не попутчики, голосующие на шоссе. То есть ты, как водитель, не делаешь ему одолжение, подбрасывая его из точки "а" в точку "б," а как раз наоборот – пустышка просидит с тобой столько, сколько тебе необходимо, чтобы доставить твой груз. Полиция видит, что в кабине сидят двое. Значит ты дальнобойщик с партнером, и причин тебя остановить сразу на одну меньше становится. Но тут немного везухи требуется. Пустышки разные бывают. Никому не хочется подбирать бомжа, например, который вот уже неделю не мылся. Или идиота, у которого рот не закрывается всю дорогу от северного Айдахо до южного Техаса. И вот оказывается, что я – чистая пустышка – вещь редкая и ценная. От одного из первых таких водил я унаследовал старую тёплую шапку–ушанку и утеплённую куртку. Ушанка немного расходится по левому шву, а на куртке из под некоторых заплат вылазит ватная прослойка, но всё же...

А еще оказывается, что "пустышек" надо подкармливать и подбрасывать в карман куртки мелко-  и среднекупюрные бумажки...

Всё время хочется спать...

— Брэйкер–брэйкер. На шестнадцатом Розовый Кролик. Утка, ты тут? Прием.
— Утка тут. Как там насчет пустышки? Прием.
— Спит. Ты куда мотаешь? Дай двадцатку? (перевод фразы "What's your twenty?" = “где ты?”)
— На восемьдесят седьмом, к северу от Биллингс. Держу на юг. А ты?
— На девяносто четвертом. Мне на запад, но пока еще в Северной Дакоте. Скоро буду за  Дикинсонсом. А что?
— А эта Спящая Красавица тебе еще долго нужна будет?
— Это не она, это он, — женщина водитель искоса бросает на меня взгляд. – Вообще–то нет. Я до Хелены одна докачу. Он тебе нужен?
— Десять–четыре (“да”). Если ему со мной по пути. Мне в эту ходку надо до Колорадо Спрингс добраться.
— Ты знаешь стоянку у Косой Скалы?
— Десять–четыре.
— Я там часа через три буду.
— Роджер (“понял”). Встретимся у Косой Скалы.

В кабине тепло. Я опять засыпаю...

Женщина несильно похлопывает меня по левому плечу, и я открываю глаза. Оглядываться вокруг не имеет смысла. Везде одно и то же – сотни грузовиков, запаркованных четкими рядами. Значит мы на стоянке “Crooked Cliff” (Косая Скала), штат Монтана.
— Слушай, я так и забыла тебя спросить, тебе куда?
— В Пуэбло, – я говорю это лишь потому, что знаю — Пуэбло, штат Колорадо, находится немного южнее Колорадо Спрингс. А в Колорадо Спрингс, кажется, надо добраться какому–то другому водиле.

Крепкая и высокая женщина выходит из теплой кабины и подходит к грузному бородатому мужчине. Несколько минут они перетаптываются на снегу. Клубы белёсого пара слетают с их губ и исчезают в хрустящем морозном зимнем воздухе восточной Монтаны.

Открыв дверцу кабины, окрашенную в ярко-розовый цвет клубничной жвачки с белой надписью “Pink Bunny” (“Розовый Кролик”), я тоже вылезаю на мороз и удивляюсь цепочке знаков–ромбиков “Осторожно взрывоопасно!" "Осторожно взрывоопасно!" "Осторожно взрывоопасно!" "Осторожно...” оборачивающей бока обеих цистерн, которые Кролик так резво тянул по северу США.

— Нам, кажется, по дороге, – говорит бородач через клубы пара. Я молча киваю головой и спешу залезть в тёплую черную кабину с блестящей статуэткой одноногой утки приваренной к черному блестящему капоту. Через несколько минут в противоположную дверь вваливается и сам водитель. – На, возьми. Это тебе Крольчиха передала.

Длиннющие пальцы широченной правой руки держат кулек с бутербродом и бутылку воды, которые “Крольчиха,” как видно, купила для меня на последней остановке в... я не знаю где.
— И вот еще, — другой рукой он протягивает мне двадцатидолларовую бумажку.
— Спасибо. – Мой голос звучит по-чужому глухо. Я поворачиваюсь на право и, через пассажирское стекло дверцы Одноногой Утки киваю “спасибо” еще раз в сторону огромного ярко-розового грузовика. Кажется, из кабины мне машут в ответ, но это еле видно: буквально за последние несколько минут ленивый медленный снегопад вдруг перешел в плотную злую пургу.

Бородач–водила сбрасывает с себя утеплённую куртку, шапку и свитер. “Хромая Утка” окидывает всё вокруг деловым ревом и с несокрушимой целенаправленностью выходит на черную полосу шоссе. Сначала звук двигателя похож на детское “ням–ням–ням–ням...”, но скоро он переходит в ненасытное “сожру–сожру–сожру–сожру...” и кажется, что все восемнадцать колёс “Хромой Утки” действительно начинают пожирать милю за милей черной и прямой, как стрела, дороги на юг. Кондиционер микроклимата у Утки работает просто великолепно и, несмотря на дикий мороз и неистовый снегопад, в кабине скоро становится жарко. Я упираюсь правой щекой в прохладное стекло пассажирской двери. Так хорошо. Я снова засыпаю…



* * * * * * * * *  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ * * * * * * * * * 

http://www.proza.ru/2017/12/13/388






.