Сахалин рассказ моего товарища. 12. 11. 20

Я же буду писать этот рассказ от своего имени.
Конечно, какие то изменения будут, где- то, что-то
прибавлю, где-то что-то опущу.
Но в основном, самая суть, если и изменится то только
в лучшую   сторону, хотелось бы мне так думать.
И так, я начинаю свой рассказ.
Родился я за пару месяцев до войны, жили бедно. Роди-
тели были крестьянами, да и семья была большая.
И на тебе, новая напасть, началась война, которую
никто не ждал. Отца,  так же, как и многих других
мужчин, призвали в армию и тут же отправили на
фронт, надо было защищать страну.
Приходили редкие письма, в основном, когда лежал
в госпиталях. Писал, что всё хорошо, немного задело,
но на то и война.
Самый старший братишка учился в девятом классе, а
в сорок втором и в сорок третьих годах, старшеклассников
отправляли рыть рвы и ставить ежи, что бы немецкие танки
к городу не прошли. Ребята почти всем классом вызвались
идти добровольцами на фронт.
Ну и конечно, добровольцам не было отказа.
Привезли вчерашних ещё мальчишек на передовую.
Ребятам было интересно, что за немцы такие, и всем скопом
повылезли на бруствер.
Их старшие товарищи просили, спустится в траншеи, но те
отвечали: сейчас, мол, минутку. Да не дал им минутки,
немецкий пулемётчик, нажал на гашетку и из дюжины
парней, только двое раненых, остальные были убиты.
Раненым, но живым, оказался и мой брат.
После госпиталя, Владимира отправили на учёбу, на навод-
чика танка. А после учёбы вновь на фронт.
Вместе с танками горели, их подбивали, их убивали.
В госпиталях солдаты выживали, и вновь на фронт их отпра-
вляли. А после окончании войны, наши добровольцы,
действительную службу, нести должны.
Демобилизовался братишка в конце сорок девятого года, на
два года позже отца.
Отец же, после взрыва снаряда, а может бомбы, получил мно-
жество осколочных ранений, и к тому же сильную контузию.
И даже когда пришёл домой, нет- нет, да и давала о себе знать.
И только через несколько лет здоровье восстановилось.
В тысячу девятьсот сорок девятых пятидесятых годах, в стране
был брошен клич, пора пришла осваивать Дальний Восток.
Желающие нашлись, в том числе и мои родители.
С тех пор прошло так много лет, и родителей, и братишки уже
нет, а я до сей поры так и не пойму, зачем отец уговорил
Владимира, ехать  на Д. В. на лесоповал.
Братишка совсем был слабым, много у него было ранений, было
удалено больше половины желудка, да и другие органы были
повреждены. Тем более, брат,  демобилизовавшись, посту-
пил в лесотехнический  техникум. И вот мы едим на Д. В.
Поезда в те времена ходили медленно, от Москвы до Владиво-
стока около месяца, если не было ЧП, да и до Москвы добираться
надобно. Выехали из деревушки в середине или в конце мая.
Добрались до Владивостока, а с Владивостока до Корсакова,
надо было добираться пароходом.
Был такой параход «Криллион», конфискованный Советским Союзом у фашисткой германии. А этот «Криллион», на наших глазах отчалил от причала с ранее прибывшими людьми.
Пароход был старым и ели- ели плёлся.  От Владивостока до
Корсакова и обратно?  Уходило наверное?  Не менее двух недель.
Тогда я был малым, да и взрослые не знали, когда и за сколько
времени мог он обернуться.
Вот и настало время, мы сидим на пароходе, набилось нас, как
селёдки в бочке. В каждой каюте одна, а то и две семьи.
А здесь как на грех заболела мама, сходил отец за доктором, и
выясняется, что заболела мать тифом.
И тут же все узнали, и пассажиры и члены команды, что в одной
из кают, лежит больная тифом.
Вечером, явился офицер с двумя матросами, забирать мать.
Слух прошёл, что больных тифом, заворачивают в полотно,
и в месте с грузом выбрасывают за борт, что бы тиф не косил, пассажиров и членов команды.
Но мы подняли вой, и не подпускали к матери матросов.
Отцу пытались доказать, что могут погибнуть всё живое, если оставим женщину на судне. Сколько времени нас уговаривали, не знаю, но, наверное долго. А когда ушли, отец наказал, от матери далеко не отходить. Через сутки двое, мать начала поправляться, и врач начала нам улыбаться. Она, конечно же, была довольна, что всё так хорошо обернулось: и женщина жива, и дети с матерью остались.
Вот мы и прибыли в порт Корсаков; а автобусов нет, что бы доехать,  до Южно-Сахалинска. Ребятам все равно, а вот родителям не дай Господь, денег нет, продуктов нет, чем ребят  кормить. Рассчитывали на два месяца пути, да и руководство так твердило, а наяву четвёртый месяц начался.
И сколько дней осталось  нам в пути, никто не мог ответить.
Но в конце концов, мы всё же прибыли на место назначения.
Первые  полторы две недели, не помню, где и как жили, всё стёрлось с памяти, рассказывает товарищ.
Затем привезли разобранные бараки, в месте сними и двух плотников, которые, разбирали и каждое брёвнышко помечали.
Они то и были старшими при сборке бараков.
Перегородок в бараке никаких, а посредине, на всю длину, типа коридора, по бокам стояли стойки.
Вот к этим стойкам и привязывали, у кого что было, но чаще всего огораживались семьи друг от друга, простынями и занавесками. Не далеко от входа, стояла самодельная буржуйка, на которую можно было поставить несколько чайников, или что-  нибудь другое. Ближе к буржуйке и вокруг, располагалась импровизированная сушилка. Затем семьи с малыми детьми, затем с детьми постарше, ну и. т. д.
После заселения в бараки, мужчины работали на лесоповале.
Приходили они поздно, так как на дворе стояла уже глубокая осень, и погода  соответствовала, то дождь со снегом, то снег с дождём. Первые  дни бывали ссоры, кто первым должен чайник поставить, кто и где, должен портянки с обувкой сушить.
Но через день два установилась очерёдность, и шума и сор больше не наблюдалось. Запах в бараках был ужасный; несравнимый, ни с чем. Больше тридцати мужчин в бараке и всем надо  одежду портянки с одёжкой просушить.
И кто в таких бараках не жил, тот и не знает, что такое запах  портянок и мокрой обуви. И, даже дети, не уснувшие до прихода мужчин долго хныкали и не могли уснуть.
Вот теперь и пришла пора рассказать, как нас учили, и чему мы научились. Нас, то есть девчонок и мальчишек было не так уж и много, но все разных возрастов, с первого по седьмые классы.
Ребятам, с пятого по седьмые,  надо было ходить, за пять шесть км.в другой посёлок.
Этот посёлок, был больше, и в нём семилетка, в нашем же посёлке был всего один класс, собирались в нём все ребятишки с первого по четвёртые.
Учебников было очень мало, один учебник  на двух или четырёх
учеников. Истопницей,  была старушка, потерявшая за годы своей жизни, и слух, и память, а может быть, и всё остальное вместе. Потому, как часто забывала приходить в школу, исполнять свои обязанности. Пока, кто ни будь из старших, ни сбегает за ней. А, явившись в класс, начинала разжигать, печь чадила, дымила, но дрова никак не  разгорались.
Мы иногда, всем классом, и даже учительница, бывало, не выдерживала, помогала разжечь дрова, дрова были сырые, и хранились они кучей, под открытым небом.
Открывались окна двери, А через час полтора, педагог не выдерживала, отправляла по домам. И это было, не раз и не два, а за неделю пару раз. Пытались говорить начальству; начальство обещало, но ничего ни делало.
В другой посёлок ходить, в семилетку, также проблема была.
Выпадало   много снега, а в те времена, снега было много, верите нет: иногда засыпало даже дома, трубы одни торчали.
И тогда, ребята добирались в конце рабочего дня, бывало даже, в школе учителей уже не было.
И каждый год, родители и педагоги  просили начальство, возить детей  в школу, и каждый раз оно обещало, но как обычно; нет машин, заметьте, ни автобусов, а простых не было машин.
И те же проблемы с учебниками, приборов по химии и физике и в помине не было. Не было педагогов, посудите сами, кто с высшим образованием, поедет  в такую глушь.
Набирали педагогов просто, разговаривали с женщинами; выясняли, кто и сколько классов окончил, если семь, восемь, брали без разговоров. Но иногда, и с шестью приходилось брать.
Как- то, в шестом классе, проходили Пушкина и Лермонтова, и мы с товарищем, решили написать хотя бы один куплет.
Получился он не очень, а педагог, женщина, лет тридцати, подошла к нам, и говорит, говорит всему классу: не вздумайте писать: всё равно, лучше Лермонтова и Пушкина, вы не напишите. Она, наверное; и сама не знала, что кроме Пушкина и Лермонтова, были и другие поэты, как Есенин, Демьян Бедный, Цветаева, и много, много, других поэтов.
Я её слова хорошо запомнил, и когда начал встречаться с девчонками, возвращался домой, в мою голову  приходили стихи, конечно стихи были лирические, а я старался их забыть, вспоминал слова учителя. Так продолжалось лет до тридцати, затем стихи всё реже и реже посещали  мою лысую голову.
И только перед самой пенсией, благодаря товарищу, я начал писать. И это стало моим хобби, поэтом быть уже поздно, а для себя сойдёт. Вот на такой ноте, и закончил товарищ свой рассказ.
А вот как я описал его жизнь; не знаю, понравится ему или нет.