Перепёлка

Струя воды стекала между лопаток на пыльную голову отца, и Настя аккуратно направляла этот незатейливый ручеёк в канавку натруженного уставшего тела. Отец фыркал, усиленно тёр пальцами за ушами и шеей, собирал потоки на груди и направлял их под мышки. Несмотря на поздний час, Настёна дожидалась каждый вечер отца и с наслаждением ждала этой процедуры омовения. В эти дни в доме изменялось настроение, отношение друг к другу и наступало какое-то успокоение. Эта пора начиналась «Петровым днём», как говорила бабушка.
Резали трёхлетнюю овцу или перезрелую ярку, засаливали и держали мясо в рассоле в погребе. На огороде уже подходили овощи: морковь, лук, огурцы, молодая картошка. Зеленцы первые очень любил собирать отец, и ему уступали эту грядку в его владение. Рано утром он шёл к ней, бережно раздвигал разлопушившиеся листья, ставил ногу на землю, чтобы не повредить стебли и несколько секунд стоял в стойке цапли, ища глазами, куда бы поставить вторую ногу. Домашние, наблюдая за ним, прыскали в кулачок, соседи, завидев эту замысловатую композицию, хохотали и узнавали, что у Доняшки пошли огурцы. Потом азарт и пыл первого долгожданного огурчика проходил, и на грядке уже хозяйничали бабушка и мама, готовя этот простой и необходимый овощ к засолке. Забегали уже и Настя с Павликом, чтобы сорвать зеленец, разрезать вдоль, - посыпать солью или помазать мёдом, и тут же на грядке съесть. Но на первый огурчик имел превосходство всегда Захар. Приходило летнее изобилие, и начиналась самая важная работа – уборка хлеба. Бабушка Евдокия это время называла «жнитва».
… Захар поднимался от таза, Лена, которая стояла рядом, подавала полотенце мужу, и вдруг навстречу Насте после массажа полотенцем лица и головы открывались глаза отца, которых никогда не было в другое время года. Какой-то необъяснимый свет, где смешивались радость, удовлетворение, сила и …любовь ко всем и ко всему.
- Настюш, придёшь ко мне завтра на поле? - спрашивал Захар, усаживаясь за стол, где блестели бочками малосольные огурчики, перья лука, молодая картошка, отваренные бараньи рёбрышки, кувшин молока и бабушкины знаменитые коржики. Лена встрепенулась:

– Куда на поле, девчонке ещё только восемь лет, зачем манишь?
Настя испуганно смотрела то на мать, то на отца и боялась шелохнуться от предстоящего счастья, которое могут сразу же отобрать. Пашка тоже вдруг услышал что-то интересное, остановил ложку у рта творога со сметаной и уже приготовился отстоять у сестры своё право.
Захар смотрел своими лучистыми глазами на любимую дочку, прижимая краюху хлеба к груди и отрезая ломоть, успокоил всех:
- Завтра рожь косить за огородами будем, обед с собой брать не буду, пусть Настюша принесёт.
Бабушка подошла к столу, увидев, как глаза отца и дочери соединились в общий пучок взаимного притяжения, не стала отговаривать сына от опасной затеи, устремила взгляд на невестку –
- Лена, я её провожу, всё будет хорошо!
Настя сияла от счастья предстоящего взрослого действия, всю ночь не смогла уснуть и лишь к утру дремота овладела детской головой и заставила проспать утренние часы.
…Страх, как жало пронзил её, тишина в доме подняла и погнала на улицу. Во дворе Пашка возился с велосипедным колесом, пристраивая какую-то проволочку с красной тряпкой к спицам.
- А где бабушка? - взволнованно спросила Настя.
– Не скажу, я тоже с тобой пойду к отцу на поле - сразу пошёл в наступление Пашка, жуя вчерашний коржик.
- А где бабушка? – уже плача и давая тумака, вскрикнула Настя. Пашка тоже заорал неестественно громко, чтобы привлечь внимание.
Бабушка Евдокия разогнулась в загородке, где только она так умела, подкапывала молодую картошку.
- А ну отстите! Чего орёте!
Настя бросилась в калитку через кусты картошки к бабушке.
- Не толки, не толки будылья – уже полуласково ворчала она на внучку.
Маленькой «чапелькой», осторожно подкапывала землю рядом с кустом, затем запускала под куст свои четыре пальца и каким-то образом, ощупав под землёй картофелины, выкапывала самую крупную, тщательно закрыв и утрамбовав ямку под кустом.
- Бабушка, бабушка! – обед надо нести! – чуть не со слезами вскрикнула  Настя.
- Какой обед, ты ещё даже не завтракала. – Евдокия собрала клубни в фартук, подоткнула его концы за пояс.
- Иди, поешь, на столе яйца, молоко, картошка.
- А скоро обед нести? – опять взволнованно спросила девочка.
Евдокия увидела, как трепещет тело и душа у внучки, как волнуется дитя, погладила заскорузлой рукой девочку по головке:
- А вот как солнце поднимется на макушку этого клёна, так и пойдёшь! А сейчас, иди поешь, подмети в коридоре и отмети от крыльца, а я обед буду готовить!
Настя вернулась в дом, быстро ела всё, что на столе. Бабуля хлопотала у печи и Настя вдруг увидела, что обед будет сегодня полу праздничный. Уже  лежали два резаных цыплёнка и их головы свисали с края деревянного стола, который стоял рядом с печкой, кружочки теста громоздились на большой доске, которую бабушка использовала, когда заводила пироги. Настя подхватила веник, связанный из деревенской травы. Он пах полынью и когда им подметали, вносил своеобразный запах в дом. Быстро вытряхнув половичок, управившись на улице с крыльцом, подмела с усердием чуть ли не весь двор. Опять бросилась на кухню к бабушке. Села тихо за стол и не спускала глаз, наблюдая за её действиями.
- Ну чего опять? – Евдокия отпрянула от таганка, на котором стояла сковорода с зажаркой. Настя умоляюще молчала.
- А ты в этом старом грязном платье пойдёшь с нечёсаной  головой? Там же народу полно, ты же не хочешь отца позорить! – усмехнулась Евдокия, уже видя, как Настя расплетала вчерашнюю косичку, нашла любимое батистовое платьице с рюшечкой на груди, капроновую розовую ленточку в косу. С сандалиями пришлось повозиться во дворе, где Пашка опять канючил: - Я тоже с тобой пойду. Настёна не обращала на младшего брата внимания, протёрла влажной тряпочкой носки сандалий в дырочку, а кантик потёрла мелом и они стали необыкновенными.
- Ну, теперь я вижу хорошую девочку – взглянула на внучку Евдокия, когда та уселась опять за стол, и неотрывно молча с вопросом в глазах, смотрела на бабушку.
- Суп почти готов, теперь будем готовить с тобой вареники. Видишь кружки теста, а вот творог, раскладывай ложкой.
Настя с удовольствием взялась помогать. Она знала, что отец любил вареники, да и все в семье любили. У бабушки Дони (так Евдокию звали в деревне) они были необычными, не как у всех. Величиной с ладонь взрослого, она укладывала их в чугунок с растопленным маслом или сливками и томила их в печи.
Когда чугунок на «ямках» поехал в жерло печки, Настя опять спросила: - Ну, скоро?
- Вот непоседа, больше не разрешу Захару манить тебя. А ну выйди во двор, глянь, где солнце?
– Настя выскочила во двор, июльское утро превращалось в душный день, хотя диск солнца ещё не коснулся придорожного клёна.
- Осталось две веточки! – забежала в дом Настя, но бабушка уже дремала на кровати.
Настя вышла на улицу к брату, где он с соседскими мальчишками наперегонки гонял велосипедные колёса. Она тихо села на скамейку и стала ждать солнца…
- Настя! Павлик! – разбудил родной голос девочку и она, схватив брата за руку, побежала к крыльцу. Бабушка стояла в белом платочке, чистом фартуке на крыльце. В руках она держала узелок, в котором выпячивались два керамических горшочка – «мухоточки» - как она их называла, в другой руке  был алюминиевый бидончик с квасом.
- Ну, донесёшь? – глаза ласково смотрели на внуков.
- И я пойду – опять заладил Павлик, - Понесу бидон.
- А мы все пойдём – Евдокия дала Насте бидончик в руку, и они пошли по меже между соседским огородом.
Настя шла впереди и нервничала: – Я же одна хочу к папе на поле, а тут ещё этот Пашка…
Межа кончилась у посадки из берёз, за которой начиналось колхозное поле. Это небольшое поле, которое отрезали от огородов прошлой весной, было засеяно сахарной свеклой, а дальше уже колосилась высокая рожь. Люди протоптали тропинку сквозь свеклу и рожь к лесу и выгону, на котором были вырыты ямки с глиной. Глину брали для побелки и обмазки сараев и домов.
- Настя, не забоишься одна сквозь рожь идти? – вдруг забеспокоилась Евдокия.
- Что ты бабушка, вон комбайны уже видны! – Настя взволнованно дышала и тянула узелок из бабушкиных рук.
Комбайны и впрямь были видны на другой стороне поля, облако пыли и смрада окружало их. Они ходили по кругу каждый по своей загонке. Настя выхватила узелок из бабушкиных рук, и смело шагнула на тропинку. Она шла быстро, не оглядываясь, боялась, что бабушка передумает и нагонит её, тем более что Павлик пытался вырвать руку и побежать за ней. У громады ржаных стеблей она всё-таки обернулась: - бабушка помахала ей белым своим платочком и, повернувшись с ревущим Павликом, пошла по меже к дому.
Настя осталась одна. Ей предстояло метров пятьдесят пройти по тропинке, где стебли ржи были выше её роста, но вспоминая доверительную спину бабушки, она гордо и смело вступила в рожь. Всё замерло: не стало чутно дуновение ветра, не стало видно деревьев и комбайнов, не стало слышно деревни с огородами и межами.
Жуть, охватившая девочку, сковала руки, которые ещё сильнее сжимали узелок и бидончик. Но равномерный гул комбайнов прибавил уверенности и полезности её путешествия, и она успокоилась, хотя ещё стена не давала видимости. Она шлёпала по тропинке уже весело,  что увидит скоро папу, что покормит его и что участвует уже во взрослой  жизни.
Вдруг какое-то движение под ногами нарушило ход, ноги смежились. Опустив глаза на дорожку, она увидела здоровенную жабу, её тёмно-зелёную спину и белое в крапинку пузо с жёлтым ртом. Жаба сидела на тропинке и смотрела выпученными глазами на Настёну. Ноги заплелись, Настя плюхнулась в колосья, пальцы вцепились в ношу, но крышка с бидончика слетела, и ручеёк кваса потёк прямо под лапы жабы. Она завертелась и прыгнула с дорожки. Девочка быстро схватила бидон, но половина кваса всё же, было вылито.

Девочка уже плакала, отряхивала платьице, когда приблизившийся комбайн напомнил, что надо идти вперёд.
Она побежала и через двадцать метров уже выбежала на поле, по которому лежали ряды скошенного хлеба.
- Папа, папа! – закричала она и побежала навстречу комбайну. Вдруг комбайн остановился и Захар, соскочив с подножки, замахал дочери: - Стой, стой! – Настя покорно встала. В десяти метрах от неё между ней и комбайном из стены колосьев ржи выпорхнула птица. Она была серенькая, похожа на домашнюю курицу, но раза в два меньше её.
Отец помахал рукой дочке, и она подбежала к нему. Они вместе вошли в стебли. Захар ступал осторожно сквозь стебли, разгребая их рукой. Настя шла следом.
- Вот они! – взволнованно выдохнул отец, разгрёб стебли, и Настя увидела на земле гнездо, из которого торчали четыре рта и пищали.
- Папа, папа! Что это?
- Это гнездо перепёлки, видела, выпорхнула из гнезда, а это её детки.

Отец присел на корточки, уже умиление сменялось задумчивостью на его лице.
- Ох, ты господи, что ж делать-то, как косить дальше? – смотрел отец на дочь, вовлекая её в решение этой проблемы, и в эту секунду превращая её во взрослого человека.
- Что ж ты милая, опоздала выходить своих детей до жатвы – уже обращался Захар к перепёлке, которая стояла на соседнем скошенном рядку и вовсю кричала чуть ли не человеческим голосом.
У Насти в сознании уже отключилась важность события, связанного с обедом, и острая боль сочувствия к птенцам заняла её детской сердце…
Рядом затарахтел мотоцикл. Бригадир грузно спрыгнул с сиденья, поспешил к сидящим посреди ржаного поля отцу и дочери, между которыми было великое творение жизни – гнездо с детьми!
- Что Захар, поломка? – удручённо спросил он, но вдруг его глаза натолкнулись на открытые рты и на миг потеплели. Но холод и сталь опять вернулись:
- Захар, сегодня, край надо скосить это поле, а через день обмолотить!
- А чего ребёнок здесь делает? – Настя вздрогнула, вернулась к той гордости, что весь день занимала её.
- А я папе обед принесла!
- Вот молодец, совсем уже большая стала. Захар, кончай загонку, на обед полчаса и до вечера закончить покос.
Он повернулся и жёстко, деловито пошёл к мотоциклу.
- Папа, а давай гнездо перенесём к матери на тот рядок, где она стоит – со стоном вымолвила Настя.
Захар взял осторожно гнездо и понёс навстречу их матери. Перепёлка удручённо топталась на грядке скошенной ржи, уже понимая своё горе.
- Ты проследи, Настенька, найдёт ли перепёлка гнездо, а я докошу загонку, - и отец быстро побежал к комбайну.
Комбайн пошёл по кругу, а Настя села через два рядка от перепёлки, как взрослая женщина развязала узелок, открыла горшочек с супом из потрошков и горшочек с варениками, утопила бидон с квасом в стебли скошенного рядка – чтобы не упал.
Перепёлка бегала по полю, кричала, и хотя гнездо было совсем рядом, не обращала на него внимания.
Отец закончил круг, сел рядом с Настей на рядок к её накрытому столу. Очень вкусный обед был обеспокоен происшествием.
- Папа, я может, возьму птенцов домой – тихо говорила девочка.
Захар, чувствуя горестное волнение ребёнка, успокоил:
- Не волнуйся, Настенька, я прослежу, ты сейчас хлебушка покроши в гнездо, мать найдёт  своих детей.
Знал Захар, что этого не будет, что через день придут комбайны на обмолот и всё будет кончено. Как объяснить ещё ребенку, что в жизни всегда есть выбор, что жизнь прорастает через смерть, и жизнь побеждает любовью и состраданием.
Захар из ложки кормил Настю супом, кусали вместе вареники и думали каждый о своём…
Он проводил Настю до тропинки, которая стала уже короче от прокосов отца. И комбайн неизбежно заработал в поле.
Евдокия встретила внучку и удивилась её затуманенному лицу, которая неохотно отвечала на вопросы.
Ночью Насте снились огромные птицы, которые летали над полем. Они махали широкими крыльями и их жёлтые рты были похожи на рты тех птенцов, которым не суждено было стать взрослыми.
Неизбежность и неотвратимость бытия – вот что волнует человечество, но ещё больше его волнует незащищённая жизнь!