Мостар

***********************


- Увы, Давуд, время забирает у нас все, кроме воспоминаний. Тебе всего ничего, а ты уже потерял всех, кто был тебе так дорог. Вот и я полагал, что не переживу своих детей и уйду в мир иной раньше срока, уготованного мне Всевышним. Одного забрала война, другого жизнь… Если это было наказанием за все мои плохие деяния, то оно было слишком жестоким. Хвала Аллаху, несмотря ни на что.
Он посмотрел на меня и покачал головой.
- Видишь, нет никакого утешения горю даже спустя столько лет. И не найдется никого, кто смог бы внушить мне, что прошлое – это прошлое. Я просто живу, зная, что когда-то настанет и мой черед, в надежде, что мои дети находятся в лучшем мире и мои благие дела перевесят плохие в Судный день, Инш'Аллах.
- Инш'Аллах, - быстро проговорил я.
Старик сморщился и втянул в себя дым с кальянной трубки. Мы сидели в арабском кафе, которое представляло собой ряд отдельных, но открытых деревянных кабинок, неподалеку от его дома. После тех событий он переехал в Сараево и вел уединенную жизнь. Я назвал его стариком, и хоть он и был старше моего отца всего на несколько лет, это был уже не тот рослый здоровенный мужчина, которого я видел двадцать лет назад. Сутулый, покрытый сединой, постоянно опиравшийся на кого-то старичок. Мне стоило немалых усилий довести его до кафе.
- Скажи, что произошло после того, как вы все побежали к центру города?
Услышав мой вопрос, он закрыл глаза и уткнулся лбом в ладони, сделав глубокий вздох. Я понял, что события того дня, необратимость ужасной трагедии, пережитой и выстраданной им, особенно тяжела для Эдина.
- Элиза… Моя родная, любимая Элиза, - чуть не плача, начал он. – Ее все любили. Каждый, кто хоть раз видел мою родную девочку, поражался ее красоте и бесконечной доброте. Она была такая нежная, такая ранимая. Я ведь не смог даже нормально попрощаться с ней, подержать за ручки хоть в последний раз. Снаряд, попавший в дом…
Я быстро опустил голову, и Эдин, видимо заметив это, не стал продолжать. Он выглядел так жалко, что мне хотелось извиниться перед ним за такой вопрос, ведь сказать, что я не ожидал от него именно таких воспоминаний, было бы неправильно. Но я промолчал.
- Так вот, - вздохнув еще раз, продолжил старик. – Мы с твоим отцом и несколькими другими ребятами не дошли до центра, так как сербы были уже у моста. Мы сели в укрытие неподалеку. Я был в таком состоянии аффекта, так жаждал мести, что меня еле удерживали даже три человека. Это сейчас я понимаю, что если бы я выбежал тогда, то нас бы всех попросту расстреляли. Через некоторое время сербы начали отъезжать от моста. Там было, по меньшей мере, два батальона. Мы просто проводили их взглядами. Повсюду не прекращалась стрельба, и я видел, как сильно боялись мои товарищи. Наверное, и я боялся бы, но в тот момент моя жизнь не стоила и куска заплесневелого хлеба, выкинутого не съедение птицам. Я смеялся над смертью, над первобытным страхом, охватывающим человека перед встречей с нею. Когда мы перешли мост, твой отец закричал, что его жена заперла детей, то есть вас с братом, в подвале, но сама ждет его на первом этаже, и что он обязан вернуться. Другие защитники объяснили ему, что сербы скорее всего уже заняли наш район, и назад дороги нет. Он опустил голову, затем посмотрел на меня глазами, полными отчаяния, словно прося, чтобы я опроверг их слова, но я не смог вымолвить ни единого слова. Твой отец тоже промолчал и только посмотрел назад, но было видно, что он ошеломлен. Оставаться возле моста было смертельно опасно, и мы решили двигаться к центру по переулкам, тянувшимся со стороны реки. Нас было девять человек, мы разбились по трое, и пошли в разные стороны. Я был с твоим отцом и нашим общим знакомым по имени Бекир. Я не буду описывать то, что мы видели почти на каждой улице нашего города. Это был уже практически мертвый, еле подающий признаки жизни Мостар…
Он вздохнул, налил себе чай и сделал глоток.
- Дальше началось то, за что я непременно отвечу перед Всевышним. Мне никогда от этого не отмыться, но я готов принять на себя весь грех содеянного в Судный день.
Подойдя к одному из переулков, мы услышали сербский акцент. Мы с твоим отцом сделали два шага вперед и увидели двух солдат на стареньком танке. Они непринужденно улыбались, шутили. Один из них спрыгнул и прямо на дороге начал справлять нужду. Зная, что твой отец начнет меня удерживать, я сильно оттолкнул его, и выстрелил в сторону сербов, попав стоявшему на дороге солдату в плечо. Он тут же, вскрикнув, рухнул на землю и стал кататься по земле от боли. Второй попытался вылезти из танка, но его убил двумя выстрелами прибежавший на помощь Бекир. Я подбежал к раненому и что есть мочи начал избивать его, не жалея сил. Он был уже весь в крови, просил о пощаде, но я не хотел его слышать. Мне казалось, что именно он убил мою дочь, именно этот солдат сделал мою жизнь невыносимой от мучений, которые я тогда испытывал, и испытываю до сих пор. В тот момент я заметил еще кое-что. Находясь уже в полумертвом состоянии, этот солдат перестал молить о пощаде. Он тихо, еле дыша, звал свою мать. Я посмотрел в его жалобные, залитые кровью глаза. Он плакал. Слезы еле вываливались и катились по его окровавленному лицу. На мгновение я остановился… В этот момент твой отец встал прямо напротив и врезал мне рукоятью автомата, после чего я потерял сознание.
- И что же стало с этим солдатом?
- Я очнулся уже в госпитале. Была жуткая суматоха, постоянно привозили раненых людей. У меня от боли раскалывалась голова, все тело охватывала жуткая усталость. Вечером приехал твой отец, сказал, что твоя мама и ты с братом живы, и что сербы ушли из города. Того солдата они не стали убивать. Он остался там лежать, и неизвестно, выжил ли после. Скорее всего, нет. Знаю, ты спросишь, не жалею ли я о том, что сделал…
- Нет, не спрошу, - резко перебил я Эдина. – Я бы сделал то же самое, и не пожалел бы о совершенном ни на секунду.
Он удивленно прищурил глаза, не отводя от меня взгляда. Затем еле заметно улыбнулся.
- Ты совсем не похож на своего отца по характеру, разве что немного внешне.
Мы говорили с Эдином о той войне еще около часа. Я наконец рассказал ему обо всем, что со мной произошло за последний год. Он долго молчал, но когда я рассказал ему о своем поступке, из-за которого меня чуть не отправили в психушку, он решил высказаться.
- В этом то и заключается главная проблема, Давуд. Вся беда в том, что вы - нынешнее поколение, совсем не умеете держать удар и достойно встречать все испытания, уготовленные вам судьбой. Да, вы стали физически сильней, чем раньше, смышленей, быстрее в развитии, но морально вы все же слабее, чем когда-либо. Какие бы проблемы у вас не возникали, будь то расставание с любимым человеком или потеря всех денег в пригородном вокзале, несчастные случаи, наводнения, землетрясения, да не важно... Морально вы ни к чему не готовы. И после каждого провала вы всякий раз посыпаете голову пеплом, обвиняя себя во всех бедах. Вы готовы сдаться, так толком ничего и не начав.
Я ничего не ответил. Я был полностью согласен с ним. Это был не лучший поступок в моей жизни.
Приближался вечер, и количество посетителей в заведении заметно увеличилось. Постепенно все это превратилось в нескончаемый галдеж и поток голосов с разных сторон. Мне приходилось повышать голос, когда я что-то отвечал Эдину, хотя для меня, проведшего всю свою сознательную жизнь в Норвегии и привыкшего к скандинавской этике поведения в подобных заведениях, было довольно непросто перекрикивать остальных. Мне захотелось выйти из этого душного, пропитанного кальянным дымом помещения, о чем я сообщил собеседнику, и тот охотно согласился.

Мы молча прошли неспешными шагами по улице Маршала Тита в сторону мечети Али Паши. Вечерний Сараево намного привлекательней, чем дневной, по крайней мере его центр. Рядом с примитивными бетонными домами красуются архитектурные здания, каждое из которых имеет свою историю. Люди здесь небогаты, как и сам город, и это видно невооруженным взглядом. Но боснийцы не те люди, которые станут на что-либо жаловаться. Достаточно посмотреть в их живые глаза, увидеть их веселую улыбку, послушать очередной чудной рассказ, чтобы понять, что это гордый, патриотичный, и ни в коем случае не унывающий народ. Я вглядывался в лица прохожих, все больше понимая, что я уже слишком далёк от этой культуры. Годы жизни в Норвегии сформировали во мне слишком скупой на эмоции менталитет северянина.

На следующий день мы встретились с ним возле международного аэропорта Сараево. Он выглядел бодрее, оглядывался по сторонам. Погода стояла солнечная, легкий ветерок разгонял пролетающих птиц все выше.
Эдин посмотрел в сторону поля за аэропортом, затем повернулся ко мне и улыбнулся, впервые за долгое время моего пребывания в Сараево.
- Там твой дом, - сказал он, кивнув в сторону самолета "Норвегиан эйр". - Там ты можешь обрести большее спокойствие, чем здесь. Я вижу, насколько чужда тебе местная культура. Я помню тебя маленьким мальчиком, бегавшим вокруг нашего двора, теперь же ты настоящий северянин.
Я подошел к Эдину ближе, встав прямо перед ним. Сказанные им слова задели меня за живое.
- Я потерял не меньше твоего в жизни, так что не смей говорить того, чего не знаешь. В моих жилах течет только боснийская кровь, и я никогда не стану тем, кем ты меня назвал.
Эдин молча уставился на меня, совершенно не меняя выражения лица. Меня переполняла злость, но она не была направлена против него.
Наконец, он заговорил:
- Представь, что ты смотришь зверю прямо в глаза. В тебе все еще теплится надежда, но сердце уже бьется учащенно, секунда за секундой. Каким будет этот последний твой миг? Насколько непримиримой будет твоя борьба, насколько яростным будет страх? Я никогда не задумывался об этом, пока не потерял свою дочь, стоя затем на коленях посреди дороги нашего разрушенного Мостара. Я шел по этой дороге с автоматом в руках, в агонии, представляя, как она выросла бы, каких успехов бы в жизни добилась, если бы этот снаряд не попал именно в наш дом. Я хотел мести, я жаждал крови. Но лишь удовлетворив эту месть, убивая того солдата, я осознал спустя годы, насколько был жалок, глуп и немощен. Я не мог их судить, ведь мы и есть звери, и я поступил бы точно также, - разрушил бы любой дом, любой город, только потому что он чужой.
Эдин наклонил голову и пальцем сильно ткнул мне в область грудной клетки.
- Просто запомни - зверь живет вот здесь. Старайся не выпускать его наружу.