Разумная жизнь в Е-Н Триста Шестьдесят Три 2

                Туманные утра, туманные незнакомые глаза. На "Здравствуйте"
                никто не отвечал. Они не знали её, она не знала их. Уходили
                ... рассаживались, складываясь серыми силуэтами  и засыпали
                …. А после… сосредоточенно глядя под ноги, брели…  , не
                озираясь, не оглядываясь по сторонам.
                И.Г.


Начало на  http://www.proza.ru/2017/12/13/720

Часть вторая. Гулял по Алтаю боец молодой.

     Ну, не так уж и молодой, и явно не боец, да и не по всему Алтаю, а лишь по городу. Но гуляет уж вторую неделю. Сначала гулял по случаю приезда, потом потому что не мог остановиться, а теперь уж и пора снова собираться в дорогу. Бывало, проспится он и, ещё не опохмелившись, призадумается:
 - Харэ! Пора делом заняться.
    Да повернёт буйную свою головушку в направлении - недоступных его сознанию реальных триста сорока восьми градусов азимута - да так уж ему тоскливо станет вспоминать про эти Две тысячи двести двадцать две меры пути, что привычные сорок градусов опять поманят милостью своею;  а - это прямая дорога опять в загул.
    Но, сколько ни гуляй, а ехать надо!

    Хорошо ещё, что прицепной вагон маршрута Триста Шестьдесят Три всё-таки  ещё пока ходит. Сел и – прямо до места. Не один он такой умный, а все вагоны заполнены своими людьми. Вахтовики.
    Сядут смурные – и не дома, да и не на работе. Сказать, что в поезде стоит гульба было бы неправдой.
    Случится, конечно,  оказия и сбиться в компанию, но как-то не дружно всё выходит. А больше  каждый - сам по себе.  Да и всякие люди едут: и деловые, степенные; и умники; и пришибленные;  и с ранами сердечными - и все в ожидании работы, где хоть как-то можно почувствуешь себя при деле, а больше уж ничего тебе не остаётся. Поработал, поел, поспал и снова на работу. Но не всё же время спать да жрать, остаются часы и для… Чего-только? Ничто доброе на ум не идёт – всё временно, до конца вахты бы дни сосчитать.
    А пока люди вахт просто едут в одном флаконе. И они, и случайные пассажиры, которые такие же люди, да вот всё-таки не вполне.
     Вон же какой-то армейский капитан, давным уж давно в жопу раненый, на весь вагон кроет матом родную армию ракетно-космических добровольцев-миротворцев. Развязался его язык, всё ему вспомнились душманские кишлаки да долбанутые командиры. А он теперь герой, кого ему в гражданской жизни бояться? Когда и под пулями-то не пасовал.  И вот с этим достоинством пробирается он по плацкарту туда, где можно отлить и слышит с бокового места бабий голос с начальственными нотками:

-Подписку давал? – тихо так, ему только, вроде бы как на ушко, но уж близко расположенные пассажиры тоже слышат этот вопрос вроде бы как ни к селу, ни к городу.

    Но сдулся от шепотка этого герой, не то что пороху не осталось, даже голос пропал.
    « Не слышно шума городского…»

    Что за баба такая? - интересуются в вагоне. Да прямо ведь не спросишь усмирительницу раненого льва. Но народ ушлый – виду не подаст, да всё-таки выведает тайну.
 
-Так она же из колонии. У Хозяина замша по воспитанию. Борзая, как лошадь Рокоссовского. Сиживала я тама-ка!
- А тут-то в плацкарте чего ей надо?
– Ну, всяко быват – может срочность кака, а билетов-то на этот час и нет.
-Да, влетели мы!
-Да нам-то чё? – мы теперя в завязке. Да всех ведь и не пересадишь.
    Но едем теперь как нормальные. Только вот дивчинам всё нипочём.
- А это которым?
-Да вот же одна прямо над ментовкой расположилась, а другая в соседнем отсеке голова к голове подружке.
-Что-то подружки часто в туалет бегают?
-Да мало ли что!

      А ментовка-то прямо глаз с них не спускает. И место-то у ней удобное – вид двери в туалет всегда открыт для наблюдения. И видится ей странная картина: девка та в дверь – шасть, а за ней и не девка, и не баба, а настоящий парень. Из группы таких же, как он, куряк. И вот пробирается какой-то несдержанный пассажир до туалета, а он-то и занят. Чудеса! Чудеса-то и продолжаются, когда парень, тот из запертости выходит, а некоторое время спустя и девка. Да индифферентно так проходит до своего места и прямо через голову ментовки лезет на свою полку. Тут бы и возмутиться воспитательнице, да вот уж и подружка той девахи выходит на проторенную тропу. И опять возобновляется наблюдение. Продолжается эта движуха за полночь. Та, верхняя деваха, уж и одеваться-раздеваться устала – в одной ночнушке перелазит через ментовку – только груди взбрыкивают над милицейской головой. А хороши титьки, пушистые, и не отвислые, а прямо таки цимес для желающих полакомиться. Всё ясно с девахами – разогреваются для профильных гастролей в медвежьих углах. Они-то ещё только разогреваются, а воспитательница уж закипает, но не до конца, а встаёт и направляется в сторону проводников. И ведь не долго там она пребывает, а вернувшись к месту, ложится на полку и как бы засыпает.

     Скоро поезд останавливается в каком-то неясном месте и в вагон прибывает наряд. Сотрудники органов – при полном параде и вооружены:
-Собирайтесь! - следует приказ 
- Что за дела – начинают было борзеть девицы.
- Быстро!
       Тут уж они безо всякого шустро сворачивают пожитки и покидают проснувшийся вагон в ночь непроглядную. А поезд вновь набирает ход.

-Что, сука, сдала девчонок, шипит со своего места прищученый капитан. Но его никто уж не слушает.
        Утром в вагоне появляется из купейного вагона некая бабища и с удивлением не обнаруживает ночных пострадавших. Тут ей объясняют доброхоты суть дела:
-Дескать, ссадили на полустанке всю твою бригаду. Бригадирша, призадумавшись, покидает вагон, а на лице у воспитательницы восходит цветом сама добродетель простой русской бабы.

      Народ, как ни в чём ни бывало, снова погружается в тоскливое ожидание предстоящих будней производительного и высокоэффективного труда. Вахта – она и есть вахта.
      А тут уж и сочинитель устал регистрировать картины быта и начинает укладывать себя на полке, чтобы погрузиться в сон, замечая, однако, что в отсеке напротив собирается комсомольско-молодёжная команда.
- Ну всё, какой уж тут сон? И засыпает.

      Проснувшись в темноте ночи, он с удивлением обнаруживает буйный отсек опустевшим, с одиноко сидящим парнем. Тот безучастно смотрит в окно, за которым только пустота – истинная  царица наших просторов.

-Что так хило; где боевые подруги; где молодой народ?

-А! - неопределённым взмахом руки человек у окна предполагает удовлетворить  этот праздный интерес. Возможно, он малость ошибается; а может быть ошибается сочинитель, который увидел в том парне самого себя, также в пустынном окне не единожды пытавшегося разглядеть концы собственных жизненных неудач, неурядиц и несбывшихся надежд.

     А зачем тогда было спрашивать? когда и без слов всё яснее ясного в этой нашей жизни: как в вагоне, в поезде, хоть и этом, под номером Триста Шестьдесят Три, да хоть и прочих, подобных ему, так и вообще, за его пределами. Там где, хоть и царит пустота, да жизнь связывает воедино  причуды людей, для которых жить и выжить и есть самая мудрёная хитрость.
    Она же и свержзадача.

12.12.2017 14:59:54