Белая ворона Рассказ

               
               
               
                Наверно, легче серым быть,
               
                Среди других не выделяясь…
               
                Но только сильный сможет жить,
               
                Вороной белой оставаясь.
               
                Александр Игнатов
 
   Её отец Фёдор Козлов попал на фронт совсем мальчишкой. Всего-то за неокрепшими плечами семилетка, короткие механизаторские курсы да  чуть более года работы в родном колхозе. В окопах солдатских ему было страшно. Думал о матери. Не переживёт, ведь уже голубкою безутешной бьётся её раненое сердце – в первые же  дни войны погиб под Брестом её муж, отец Фёдора. А теперь и он на волосок от смерти. Выживет ли в этом адовом котле, когда горят земля и небо? Чего стоит тут его жизнь? Для матери он сын, заступник, любовь до доски гробовой.  Для земли-кормилицы, на которой родился, тоже добрый сын, радетель за её силу плодоносную. А здесь песчинкой  малой потеряется, рассыплется в пыль невесомую, которую разметут ветра  невесть куда.

   Там дал себе клятву.  Если выживет – до конца дней своих будет опекать вдов и женщин одиноких, оставшихся волею судьбы без мужской опоры. Тех, кто живут в миру как на юру высоком – доступные всем ветрам, заметные всем кривотолкам, не за кого спрятаться.  Ленивый разве не упрекнёт их в ущербности – словом, делом, взглядом колючим. До помощи снизойдут лишь добрые сердцем  и те, кто испытал уже кару сию.
   Хранила его судьба. Вернулся. На первом же колхозном собрании определили Фёдора «в начальники» - агрономом: « Хозяйствуй, доверяем тебе!»
   Оглянулся в надежде найти кандидатуры достойнее, опытнее, да опустил глаза – ребятишки с бабами, старики и старухи. И взял на всю оставшуюся  жизнь новое крещение, мирное уже. Женился, родились сын и дочка.  С ней, Людмилой Козловой, посчастливилось учиться в Плодоовощном институте Мичуринска и даже жить в одной комнате. О нём часто говорила:
   - Знаете, какой у меня отец? Видит, что женщина картошку с поля колхозного несёт, так поможет.  Ведь ей тяжело. И жить тяжело, если силы рвёт на картошку эту. Нет, значит, помощников.
 
   Остался Фёдор верен клятве своей. Став председателем, первым делом обеспечивал вдов и сирот. Примечал, какой семье худо, помогал пережить беду. Через тридцать лет на председательском посту его сменит сын, такого же добросердечного рода - племени. Только скоротечною оказалась его жизнь, сгорел от тяжёлой болезни.

    Искала её. Бывая в Брянске, вглядывалась в лица. Где она? Какою стала? Всё оказалось проще – не покидала она своего родового гнезда – дома у сельского пруда, где большой дружной семьёй уживались все поколения Козловых. Только опустело оно за те сорок лет, что прошли с нашей студенческой поры.
               
    В окошке шелохнулась и слегка отодвинулась короткая занавеска. Мелькнуло бледное лицо, обрамлённое короткими седыми волосами. И глаза – напряжённые и слегка  испуганные, полыхнули и погасли за цветастым ситцем. Не любопытство в них, а ожидание, смятенье, волнение. А вот и сама хозяйка. Колотится сердце.  Не узнала бы её, никогда не узнала бы! Прошла бы мимо в людском потоке других, чужих людей.  И она не узнала бы. Как страшно! Как безжалостны к нам  годы! Проскрипела  покосившаяся калитка.  За дверью сенцы с влажно-чистым запахом недавно вымытого пола. Только тут обнялись.

   Людочка, милый мой студенческий дружок! Именно дружок, ибо меньше всего походила она в те далёкие годы на сельскую девчонку. Короткая мальчишеская стрижка, брюки, мужская рубашка. Походка немного вразвалочку, как у моряка. Парнишка, одним словом.  Никаких платьев, косметики  и каблучков! Одна из тех, которые шокировали тогда женщин нашего нынешнего возраста:
   - То ли малец, то ли девка, не поймёшь! - возмущались они, завидя такую  эмансипе  на улице или в автобусе,- Срам смотреть! И куда молодёжь катится?

    Но она была лучшей представительницей этой самой молодёжи. За её плечами была к тому времени средняя школа, которую она закончила с заслуженной (!) Золотой медалью (незаслуженные, детям высокопоставленных родителей, тогда не давали!)  и два года работы на  маслосырзаводе.

    А ещё она была красавицей. Красота хороша и притягательна тогда, когда она не знает и не ведает, что красива. Бросишь взгляд – не увидишь сразу. А потом как не заметить большие, раскрытые, как в удивлении, карие глаза? Они и узкая полоска тёмных бровей украшали её белое лицо, контрастировали со светлыми, послушными волосами. Темноглазые блондинки, возможно, не редкость, тем более в наше время, когда этого без труда можно достичь с помощью химии и линз, но то был дар природы. И в завершенье ко всему у неё были яркие, бантиком, пухленькие губы. Они как-то не вязались с её непростым характером и мужеподобным образом. Но она была далеко не та, какой представлялась. Нежная, ранимая, трепетная ангельская душа светилась сквозь внешний спуд, тщательно выверенный на  удивление и отрицание.

    Мы жили в одной комнате первого студенческого общежития и подружились, хотя были совсем разные, и я была на курс старше. Когда гуляли по Советской её на первых порах частенько принимали за моего парня. И вообще она любила пошутить…
     - Ох, чернобурка! Как же я с тобой расстанусь? –  запричитала однажды, вернувшись с каникул, над куцым, облезлым воротником, - Родители грозятся новое пальто справить!... Но ничего,- ласково-любовно поглаживала бесцветный, весь в плешинах, мех,- успокойся. Я тебя на фуфайку пришью!

   Рядились мы тогда одинаково. Её тоже не баловали. Потому и смеялись все над притворными слезами, представляя новое перевоплощение мехового клочка, который был когда-то красивым воротником, украшавшим пальто её матери.
   Чаще всего доставалось статуэтке поварёнка. Он, в белом колпаке, с улыбающимся розовым лицом и большим черпаком в руке, стоял на стеклянной полочке над её кроватью: « И зачем тебя держу? Не кормишь  совсем! Хоть бы сухарик… Девчонки, в шкапчике ничего не завалялось?»

   Была на голову выше нас по знаниям и часто озадачивала вопросами,  которые ставили в тупик:
     - А у пингвина шерсть короткая или длинная?
   Во всех комнатах пожимали плечами и предполагали, что, скорее всего, короткая, шелковистая. Ну, не знали, что оперение у него. И не видели никогда его, этого пингвина. Только на картинках.   Находила каверзные вопросы даже преподавателям.

   - Давай в кружок парашютный запишемся? – предложила  однажды. И добавила,- это мечта моя!
  Но на пути к этой мечте у неё было серьёзное препятствие – врождённый порок сердца. Частенько бродила она душными ночами по коридору и лестнице, боясь потревожить других своей болью. Но цель поставлена и на медицинский осмотр к кардиологу пошла не она, а здоровая девушка, сдавшаяся на долгие уговоры. И парила наша Люда с парашютом! Ликовала. Сбылась мечта!
   Никаких послаблений не давала себе. Наоборот. Будто спорила с болезнью, доказывала, что сильнее недуга. С весны до осени мы с ней купались в реке. Вставали в пять часов, мчались по крутой деревянной лестнице к Набережной.  Бросались в Лесной Воронеж, переплывали на другой берег и там пробегали несколько кругов по березняку. Возвращались бодрыми и весёлыми и нам, встретившим раньше всех новый день, зарядившимся утренней свежестью и красотой, казалось, что мы владеем некой тайной, единившей нас.
   Был ещё майский поход нашей группы, с костром, у которого пели, шутили, рассказывали анекдоты почти до самого рассвета. Не хотелось отходить от него и от тепла общения - в прохладную влажную ночь, в короткий сон, который разрывали соловьиные трели и неизведанные доселе чувства абсолютной радости.
    - Спасибо, что взяла меня, - скажет она чуть позже,- за соловьёв.  До сих пор их слышу.
   Проходим в дом через распахнутые двери – день майский, тёплый, лучезарный. За нами, виляя коротким, будто веер, хвостом, прошмыгнула  и собака. По-хозяйски зацокала по комнатам.
   - Не гоню. Своих двое, да и соседские забегают. Ободрали, хулиганы, мне всю кухню! -   показывает на стены с порванными клеёнчатыми обоями. Не с сожалением, а вроде как с радостью. Хотя, что ж тут весёлого?! Расстроилась бы любая хозяйка.
   В небольшой спальне кровать старинная,  с высокой периной на панцирной сетке, с белыми кружевными подзорниками, такими же занавесками на железных, сплошь в завитушках, спинках. На ярких цветах покрывала, под воздушной кисеёй с оборками - огромные взбитые подушки.
   - Это мамина комната, ничего здесь не меняю. Память её.

   Точно такая же кровать – память и в соседней комнате. Высится, как трон, сверкая нетронутой, какой-то музейной белизной. Единственное вкрапление современное в комнате  – телевизор.
   Открывается святая святых – бережно хранимый архив.  Золотая медаль выпускницы средней школы, Красный диплом института, студенческий альбом. На первой странице – красивая девушка с короткими, вьющимися волосами, умными, глубокими глазами и яркими губами бантиком.  Вся жизнь её – впереди. В молодых лицах на фотографиях легко узнаются многие, теперь уже убелённые сединами. С одними связана работа, с другими короткие встречи, прочие имена на слуху – немалых высот достигли и постов.
   - Надо же! – изумляется,- А ведь учился так себе! И эта средняя была! Пробилась! А этот - то…  Не ожидала! Надо же…

   Милая моя…  Принимают не за дипломы, не за высокие оценки, не за чистоту душ родниковых! За это с тебя плата! Удивлением, непониманием, одиночеством, а зачастую и просто злостью, желанием напакостить тебе, раз ты такая из себя умная. Главная беда человеческая – равнодушие, тут удваивается, ощетинивается, оскаливается, становится угрозой, врагом  тебе.  Тебе, не виновной, не сделавшей никому никакого зла. А если ещё красивой признают, то лучше было бы совсем на свет не родиться…  Знаешь, что не прощается никогда? - Непохожесть на других! Не умеешь подстраиваться, выделяешься? -  Будешь на обочине.
 
   На старом круглом столе в пустой проходной комнате с выцветшим полом собираем нехитрый обед. Засуетились под ногами невесть откуда взявшиеся кошки. Одна аж на столешницу прыгнула.
   - Никакого воспитания, хозяйничают тут! - согнала трёхшерстную проказницу, опять же без злости, с улыбкой. И заключила,- Вот так и живу, Любаш, с собаками да кошками!

   Радостно! Увиделись – хватило на то жизней наших! Радостно, а змейкой тонкою, игольчато начала покалывать непреходящая до дней сих грусть. Ведь уровень ей полагали не меньше областного с её умом и условия соответствующие.
  - Удобства на улице мои. Туалет, баня, огород, сарай с куришками. Что ещё надо? Квартиру несколько раз предлагали в райцентре, где работала. Так она зачем одной? Другим нужнее.
    Совсем недавно с такой же бодрой интонацией рассказывал мой студенческий друг о коттедже в Люберцах. Об участке, цветниках, теплицах, гостевом домике. Пусть будет не так, пусть середина будет. Но старость – венец всей жизни. Награда благополучием, покоем, заботой близких,  особым состоянием души – благодатью, если повезёт. Или не так, или не понимаю что-то? Или привыкшие обходиться малым, действительно, счастливее остальных?

   Не случилось у неё семьи и детей.
   - Не все любовь встречают. Кто мне был мил – не боролась за него, а кто пороги обивал – даром не нужен. А дети должны рождаться в семье и в любви. Вот и весь сказ!
   На низком столе у окна  стоят иконы, фотографии в деревянных рамках, лампадка, в подсвечниках – огарки церковных свечей.
   - Это мой поминальный уголок, - поясняет уже глуше, без всегдашней бодрости,- все мои родные тут, со мной – мама, отец, брат. Плохо мне без них, очень тяжело. Оставили меня одну. Каждый день поминаю и плачу каждый день…
   Стало горько. Между родными душами неминуема безвозвратная, неумолимая вечная разлука, когда остаётся только память – светлая, ясная, как то, что ты потерял. Она не должна так яростно долго, так безжалостно и безутешно рвать живое сердце, оставшееся на земле.

   Воронёнок … Один, в опустевшем гнезде, он тоскует по своей стае. Не за землю цепляются его глаза, где суета сует. Они в небе. Там, в осиянной высоте, сверкают чистотой белоснежные крылья. Там все вместе, одинаково светлые, лёгкие.  А внизу мир иной, непонятный.

   Созваниваемся теперь. Вопросы простые: как здоровье и дела? Делится недавно новостью:
   - Представляешь! На юбилей люстру подарили! Вот зачем она мне, спрашивается? Нужна была бы, так я сама купила! Интересные люди!
   - Повесила её? Навела красоту?
   - Ещё чего.  Валяется вон в коробке…