Наследство

         Все началось год назад, когда младшая неожиданно вышла замуж за водителя. Марию Николаевну захлестнули весьма глубокие эмоции, лишившие ее душевого покоя и даже сна.
         “Это – немыслимо! Кандидат наук и представитель, так сказать, рабочего класса!” Нет, она ничего не имеет против простого человека!  Но ее образованная, умная, тонкая и чуткая девочка и вот... Тут еще и старшая дочь Елена, полгода назад разведшаяся с интеллигентным и воспитанным Николаем Михайловичем, стала подливать масла в огонь, ехидно хихикая, дескать, “сейчас зарплата у шофера поболе, чем у кандидата химических наук”.
        Поначалу Мария Николаевна воспринимала слова Лены если не с явным одобрением, то, по крайней мере, внутренне была согласна с ней и считала, что этот брак очень странен и долго не продержится. Даже слова Таточки, что Петя замечательный человек, что он много читает, любит классическую музыку и театр, ее не успокоили. Она не находила себе места и очередные колкости старшей дочери, как она замечала, находили отклик в ее растревоженной душе.
         Правда, когда та вдруг заявила, что раз у Татки появилась семья, то хорошо бы как-то порешать с наследством – две квартиры, дача, старинная мебель, кое-какие драгоценности и небольшие сбережения как-то надо поделить или хотя бы обговорить, кому что пойдет, – Мария Николаевна поняла, что обсуждать младшую дочь и ее мужа больше не следует. В противном случае разговоры перейдут в практическую плоскость, и тогда придется заниматься тем, чем интеллигентным людям заниматься не пристало...
         Петя оказался действительно хорошим мужем и внимательным зятем. Пару раз она выбралась к младшей и эти поездки, несмотря на дальность дороги, неожиданно принесли Марии Николаевне удовольствие. Она сидела у них на уютной кухне, смотрела на строящийся напротив храм, пила чай, обсуждала Таточкины проблемы в институте и как опытный преподаватель со стажем давала ей советы. Петя слушал их разговор, иногда вставлял какое-нибудь слово, и Мария Николаевна с удовлетворением отмечала про себя, что зять всегда говорит к месту и точно. Действительно, он был по-своему образован и умен, так что зря Леночка посмеивалась над союзом молотка и пера.
         Тем более что и молоток у него в руках знал свое дело. Когда на майские они первый раз выехали на дачу, зять быстро и ловко подправил покосившиеся двери, почистил дымоход и злополучный вечно текущий кран на кухне.  Что касается яблонь, груш и слив, так у него выявился талант садовода – аккуратно подрезанные и обкопанные деревья вскоре бурно зацвели и заплодоносили…
         Лена приехала на дачу в конце июня. Поставив сумку с вещами на чисто вымытый пол, она прошлась по коридору, постояла возле новой двери, что разделила дом на две половинки, и усмехнулась:
         - Ну, вот у нас и хозяин появился. Все теперь приберет…
         - Что ты имеешь ввиду? – встрепенулась Мария Николаевна. – Они ни на что не претендуют. Таточка даже ни на что не намекала. Она просто сказала, что Петя хочет все привести в порядок, ведь все так запущено.
         - Да, а до  Петра Васильевича у нас был полный разгром! Как мы, включая его благоверную, жили до сих пор? И не замерзли, и не угорели, и не утонули! А тут еще и дверь поставил! Без нее мы пятнадцать лет жили, а теперь она понадобилась! С какой радости?!
         Отвратительная желчь в  сорвавшемся голосе старшей поразили Марию Николаевну. У нее все задрожало, забилось внутри, но она сдержалась и решила не переубеждать ее, понимая, что в той сейчас говорит обыкновенная женская зависть. Может, пройдет?
         - Леночка, конечно, у нас и так было неплохо и даже хорошо. Но все-таки Таточкин муж хоть что-то сделал для нас.
         - Мог бы и не делать. Мы без его заботы жили и еще проживем. И уж тем более без новых дверей!
         Мария Николаевна поглядела на дочь, на ее худое заострившееся лицо и подумала, что, конечно, всему виной ее неудавшаяся личная жизнь... 
         Лена и Н.М. как она часто его называла, прожили вместе десять лет, но детей у них не было. Диагноз был простым, точным и оттого тяжелым – непроходимость каналов. Увы, лечение в течение нескольких лет закончилось ничем – беременность не наступила. Встал вопрос об операции, исход который предсказать было трудно. Врачи разводили руками, Коля кусал губы и молчал.
         Как-то вечером, когда он был еще в институте, Лена зашла к матери в комнату, села возле окна и зарыдала. Мария Николаевна обхватила забившуюся в истерике дочь и изо всех сил, что у нее еще были, прижала к себе. Через минуту ее тело обмякло как старая пуховая подушка, она опустилась на кровать и бессильно прислонилась к стене. Она молчала и, не шелохнувшись, смотрела перед собой, ее губы иногда вздрагивали от еще живших в груди всхлипов и снова смыкались. Наконец, Мария Николаевна не выдержала и сказала:
         - Леночка, я не стала бы делать операцию. Вот и Коля советовался со знакомыми медиками, и они говорят, что не стоит рисковать. Я тоже  думаю, что это опасно...
         Не глядя на мать, Лена прошептала:
         - Я хочу ребенка. Скоро будет поздно.
         - Ну, если не посылается, так может, и должно быть...
         Отстранившись от матери, она зло посмотрела на нее и прошептала, почти прошипела:
         - Иди ты со своими советами…
         Марию Николаевну согнулась, словно ее толкнули, перед глазами качнулась стена с портретом покойного мужа и поплыла куда-то в сторону. Ей стало плохо, она едва слышно проговорила:
         - Как знаешь...   
         То, что операция прошла благополучно, Мария Николаевна посчитала особой удачей и сразу на следующий день забежала в церковь, где накупила охапку свечей и возле каждой иконы поставила по три...
         Но ни надежды, ни страхи не оправдались. Сначала Лена ходила радостная и умиротворенная, но через пару месяцев она стала явно беспокойно и слишком эмоционально себя вести. Опять пошли слезы, громкие разговоры по вечерам на кухне и в комнате, которые выливались в тягостное молчание по утрам за завтраком. Однажды все это закончились криками, упреками и вылетом Коли на лестницу с хлопаньем дверей. Она, как могла, пыталась примерить их, но все было напрасно...
         А на следующий день Лена не приехала из университета после лекций, лишь позвонила и сказала, что будет поздно вечером. Муж почему-то нервничал, ходил по комнате, смотрел в окно, включал телевизор и несколько раз хватался за сотовый – номер жены был недоступен. Появилась она уже в первом часу ночи и на вопрос уже находившегося на грани мужа, где она пропадала, усмехнувшись ответила:
         - У нас было внеочередное заседание кафедры. Прости, дорогой, что отключила телефон и забыла о нем – так было интересно и ново...
         Вскоре они развелись. Лена особо не расстроилась и даже не всплакнула, что ей сорок и как она будет одна. Одна так одна. Когда же Коля позвонил и сообщил, что приедет и заберет вещи, она зашла в комнату к Марие Николаевне и попросила:
         - Мамочка, Н.М. объявится, ты посмотри, чтоб он не взял чего лишнего из вещей, а я пока схожу в торговый центр. Проветрюсь...
         Вспоминая семейную историю старшей дочери и все еще глядя на новенькую и аккуратную дверь, за которой та только что исчезла, Мария Николаевна почувствовала, как что-то нехорошее, гадкое касается ее души. Что будет? Неужели рассыпется, распадется и исчезнет их когда-та счастливая, дружная жизнь в этом доме? А Тата? Каково будет ей, человеку деликатному и непрактичному, слушать сестру, отвечать ей и, не дай Бог, заниматься разделом имущества?
         Мысль, что младшей дочери надо помочь, для чего попытаться уговорить Лену не поднимать вопроса о наследстве, а со временем решить его мирно, по-родственному, застучала в висках. Пройдясь по веранде, Мария Николаевна остановилась возле двери, положила было ладонь на ручку, но поняла, что сейчас у нее не хватит духу разговаривать со старшей. Постояв с минуту, она погладила новопокрашенные доски и, повернувшись, ослабевшими ногами направилась к лавочке среди отцветших кустов сирени...
         Как и боялась Мария Николаевна, вечером случился очередной неприятный разговор. Дача была когда-то построена на две семьи, в шестидесятые так делали многие – для экономии тепла и пространства, тем более, что участки были небольшие и ставить отдельный дом считалось нерациональным. Когда в девяностые хозяева второй половины, старички Нехваловы, решили от своей собственности избавиться, то покойный муж Марии Николаевны, назанимав денег, выкупил ее. Никаких изменений, кроме того, что в общей стене проделали проем, соединив два коридорчика, и убрали стенку на веранде делать не стали. Получилось удобно и уютно – девочки, уже подростки, жили на одной половинке, родители – на другой.   
         После ужина младшая дочь ушла с мужем прогуляться к прудам, а Мария Николаевна решила посидеть на веранде, полюбоваться полыхающим в полнеба закатом и подышать напитанным запахами сосны и первых пионов воздухом, что буквально втекал через выставленные рамы. Хотя день был очень теплым, но едва солнце скрылось за горизонтом, как стало заметно прохладней – на сады со стороны прудов начал надвигаться вязкий туман. Он медленно перекатывался, то поднимался вверх, то путался в ветках деревьев, где повисал рваными лентами серого цвета.
          Посидев минут пятнадцать и почувствовав, что начинает зябнуть, Мария Николаевна отправилась к себе за пледом…
          В комнате было уже довольно сумеречно. Она включила свет и открыла шкаф, где на верхней полке хранился плед. К своему удивлению, его не оказалось на месте. Может, он там ближе к задней стенке? Мария Николаевна пододвинула стул и, осторожно держась за угол, встала на него. Полка была пуста, только в конце лежал маленький пакетик со средством от моли и какая-то старая пуговица. Ах, да, это пуговица от ее шерстяной темно-красной кофты. Кстати, где она? Она осторожно спустилась на пол и стала просматривать нижние полки теперь уже в поисках кофты.  Кофты тоже нигде не оказалось. Выпрямившись, она недоуменно потерла виски и, услышав скрип половицы, оглянулась – в дверях стояла Лена.
         - Леночка…
         - Мам, плед и кофту не ищи. Я сегодня их взяла днем – в комнате было холодно. Прости, что тебе не сказала.
         Мария Николаевна посмотрела на дочь. Та, перехватив ее изучающий и грустный взгляд, отвернулась и вышла в коридорчик. Сделав пару шагов, она остановилась и, не оборачиваясь, словно для себя сказала.
         - Мне теперь холодно на нашей даче, словно она стала чужая. Что пользы перекладывать печку, чистить дымоходы, если в доме нет душевного тепла, если из соседней комнаты несет незнакомыми запахами и слышны чужие голоса.
         - Леночка, – с волнением проговорила Мария Николаевна, глядя на ее худую согнувшуюся спину. –  Если ты любишь свою сестру, то можешь потерпеть какое-то неудобство ради нее. Там более, что все это кажущееся. Петя не сделал ничего плохого, он старается подремонтировать и обустроить дачу.
         - Обустроить для кого или для чьего удобства? Чем ему мешал проем на нашу половину, что он повесил здесь дверь, да еще щеколду приделал. От кого они теперь закрываться будут? От нас с тобой?
         Мария Николаевна задрожала, как натянутая струна, и судорожно схватилась за угол шкафа, боясь, что упадет. Ей стало трудно дышать, она с усилием сделал шаг вбок и села на жалобно скрипнувший стул.  Старый фанерный шкаф слегка качнулся, что-то прошумело в голове, она расслышала далекий гул пролетевшего в сторону аэропорта самолета и несколько едва различимых слов, словно кто-то за спиной прошептал: “И это – моя дочь”.
         Она подняла глаза – в дверном проеме уже никого не было. Через несколько минут, с трудом поднявшись, Мария Николаевна вышла на веранду – на старом кресле-качалке лежал плед. Укутав плечи, она осторожно опустилась в кресло, чуть оттолкнулась от пола, прикрыла глаза и почувствовала, как комок подкатил к горлу – нет, все-таки есть в назревающем семейном разладе и доля и ее вины. Ee стало морозить. Пожалуй, лучше пойти в комнату.
         Мария Николаевна уже приподнялась, как послышались шаги и тихие голоса Таты и ее мужа. Они о чем-то говорили. Вернее, говорил Петя, а младшая дочь сказала “да, думаю согласиться, так будет удобней”. Через несколько секунд дверь открылась и на пороге появилась Тата.
         - Мама, это – ты? – взволновано и почему-то немного испуганно спросила она, увидев чуть согнувшуюся в кресле мать. – А почему ты не спишь? Тебе холодно?
         Мария Николаевна подняла голову и, заметив за ее спиной широкие плечи затя, пробормотала:
         - Немного, Таточка, но мне так хочется надышаться этим воздухом и потом я все равно плохо засыпаю.
         - Тогда, может, попьем чаю? – спросила Тата и, кивнув мужу, что сразу исчез за дверью, внимательно поглядела на мать: – Мам, прости, я сегодня днем случайно слышала твой разговор с Леной…
         Она замолчала, видно, дальше ей не хотелось говорить. Мария Николаевна проследила, как она чуть дрожащей рукой достав носовой платок, начала его теребить, пару раз аккуратно приложила к глазам. Мария Николаевна торопливо наклонилась к дочери и извинительно проговорила:
         - Таточка, я думаю, что Лена еще не совсем привыкла к Пете, все постепенно образуется.
         - Мам, я слыхала, каким тоном она разговаривала с тобой и ее претензии. Боюсь, она считает, что это – ее сад, огород и дом. Это – несправедливо.
         Мария Николаевна снова откинулась назад и, внимательно поглядев на дочь, проговорила:
         - Время все исправит, надо только набраться терпения.
         - Мам, ты прости, что  я вот так без обиняков, но мы с Петей посоветовались, может и правда... – проговорила Тата, запнулась и посмотрела в сторону кухни...
         Мария Николаевна грустно молчала. Она как бы невзначай кинула, поглядела на последние затухающие на горизонте алые  всполохи и сказала:
         - Я постараюсь завтра с Леной поговорить...
         На следующий день Лена появилась, когда  уже все позавтракали. Буркнув “доброе утро,” она достала яйца, сыр и сделала себе омлет. Мария Николаевна снимала пыльные еще с прошлого года нестираные занавески с окон. Когда дочь села за стол, она пожелала ей приятного аппетита, налила себе чая и села напротив. Подождав, пока последний кусок омлета не будет съеден, она встретилась с ее серыми, чуть прищуренными глазами напротив и проникновенно сказала:
         - Леночка, я хотела бы тебе сказать, что это я попросила Петю поставить дверь. Хочешь, он сегодня снимет ее?
         Распрямившись, та резко поднялась и, подхватив с тарелку, направилась к раковине.
         - Мне все равно. Делайте, что хотите. Мне плевать!
         Тарелка  как-то неловко выскользнула из рук, ударилась о край раковины и разлетелась на куски. От их дребезжащего звона, от высоких нот вдруг ставшего незнакомым голоса дочери Мария Николаевна сжалась, застыла. Она смотрела, как тонкий пар поднимался над чашкой, как его струйки поднимаются к невысокому дощатому потолку и в этих черных щелях исчезают... Как жаль.
         Выбросив осколки в ведро, Лена, не глядя на мать, поспешила на веранду. Надев соломенную шляпу, она схватила сумочку и сбежала по шатким ступенькам...
         Вернулась она только после обеда. Ничего не говоря, она прошла на кухню, съела гороховый суп, курицу с рисом и, даже не выпив чая, скрылась в своей комнате. Через полчаса она появилась во дворе с чемоданчиком в руке и остановилась возле Марии Николаевна, что возилась на грядке с огурцами. Краем глаза заметив дочь, та как можно спокойней спросила:
         - Ты уезжаешь?
         - Мне здесь делать нечего, я всем чужая, – ответила дочь раздраженным голосом. – Я уезжаю в отпуск. После возвращения, как я сегодня окончательно убедилась, нам необходимо вернуться к разговору о разделе имущества.
         Мария Николаевны выпрямилась, посмотрела на бледное и осунувшееся лицо дочери и проговорила:
         - На чем оно основано, твое убеждение?
         - Татка беременна. У нее будет ребенок!  Шептались вчера голубки чуть ли не до утра...
         Калитка глухо стукнула пару раз и застыла. Мария Николаевна почувствовала, что у нее закружилась голова. Не спеша, опираясь на тяпочку, она дошла до дома, села на лавочку и с грустью посмотрела на теряющийся в соснах и черемухе переулок, что вел к автобусной остановке...
         Появилась Лена на даче только в середине августе. Она вошла в калитку загоревшая, отдохнувшая и даже, как показалось Марие Николаевне, в мирном настроении духа. По крайней мере, поднявшись по новым ступенькам на веранду, она улыбнулась слегка располневшей сестре, чмокнула мать в щеку и сказала:
         - Смотрю полнеем, добреем и добра наживаем.
         Сидевшие за столом напряглись. У Марии Николаевны холодок пробежал по щеке, словно потянуло внезапно сквозняком, она подобралась и хотела было встать и попросить Лену пройти с ней в комнату, но старшая дочь добродушно улыбнулась и сказала:
         - Ну, как модно говорить сегодня, Бог в помощь. Может, и мне нальете чайку с дороги?
         Настороженно глядевший на нее Петя с готовностью подскочил и через несколько секунд появился с большой в голубой цветочек чашкой, которая очень нравилась Лене. Взяв ее, та как бы благодаря кивнула зятю и, подставив ее под носик чайника, проговорила:
         - Хорошо, конечно, у вас – чаек, садик, огород, птички. Я вот почти месяц отдыхала в Черногории, вроде бы и неплохо – море, песок, и народ к нам хорошо относится, а все равно вышла из самолета, вдохнула наш воздух и обрадовалась – родина!  А как с автобуса шла, так совсем на вершине счастья себя почувствовала.
         Напряжение спало, все благожелательно слушали пребывавшую явно в хорошем настроении Лену. “Может, и правда, отдохнула, пришла в себя, подумала и решила все оставить как есть?” – подумала Мария Николаева, вглядываясь, как ей казалось в помолодевшее лицо старшей дочери. Следом даже мелькнула мысль, что вот и хорошо бы в церковь зайти да свечки поставить, вроде бы как один раз и помогло, правда, не совсем так, как хотелось, но хоть закончилось без особых последствий для здоровья Леночки.
         Погруженная в эти успокаивающие мысли она не заметила, что старшая дочь, замолчав, стала неспешно оглядывать веранду, переводя взгляд с нового обшитого вагонкой потолка на свежевыкрашенные рамы, потом – на дверь, что вела на другую половину дачи.  Закончив осмотр, она взяла чашку, сделала пару небольших глотков и, растягивая слова, сказала:
         - Мо-лод-цы. Прос-то мо-лод-цы.
         На секунду она замолчала, словно вслушиваясь в ленивый послеполуденный шелест яблонь, и закончила:
         - Ну, кто бы мог подумать, что вот так быстро и хорошо можно прибрать дачу.
         Двусмысленность сказанного была очевидна. Мария Николаевна, бросив быстрый взгляд на дочь, изобразила на лице благожелательную улыбку и постаралась перевести разговор в безобидное русло:
         - Да, Леночка, я думаю, ты не будешь возражать против ремонта потолка и покраски окон. Стало гораздо аккуратней!
         - Да, мамочка, видна хозяйская крепкая рука. Вот хотя бы яблони так обкопать, это сколько же надо трудов вложить?! Правда, Петя? – спросила она и, не дожидаясь ответа, скользнула взглядом по сестре. –  А живот у тебя, Тата, немного подрос, и сама ты округлилась, подобрела, как говорят в таких случаях.
Все это время молчаливо и с отрешенным видом сидевшая Татьяна посмотрела на сестру, слегка, словно про себя, улыбнулась и сказала:
         - Да Леночка, я и вправду потяжелела – нам уже четыре месяца.
         - Четыре месяца? – в голосе Лены послышались явные ноты удивления. – Как время-то летит, не заметишь и старость наступит.
         Мария Николаевна улыбнулась:
         - Леночка, ты прекрасно выглядишь. Тебе до старости, как до той же Черногории пешком.
         Прихлебывая чай, Лена несколько секунд молчала, как-то отрешенно глядя в раскрытое за спиной Марии Николаевны окно, потом перевела взгляд на мать и тихо вздохнула.
         - Доченька,– наклонившись чуть вперед, участливо проговорила Мария Николаевна, – ты наверно устала. Пойди, отдохни. В твоей комнате все убрано и готово.
         Ничего не ответив, Лена поднялась и нагнулась было за кожаной дорожной сумкой, как Петя торопливо вскочил и сказал:
         - Елена Александровна, я вам помогу, не беспокойтесь.
         Легко, двумя пальцами подхватив багаж невестки, он исчез в узком коридорчике. Как только за широкой спиной зятя закрылась дверь, Лена, повернувшись к сестре и матери, с насмешкой проговорила:
         - Значит, продолжаем обустраиваться как ни в чем не бывало. Я как бы уже и не причем, наследника ждем.
         Откинувшись назад, словно она наткнулась на невидимую стену, Мария Николаевна прикрыла глаза ладонью и едва заметно покачала головой. Татьяна также распрямилась. Она поглядела на сестру спокойно, даже уверенно и негромко, но с чуть заметной издевкой проговорила:
         - Ждем, а тебе, наверно, тоже хочется?
         Лена побледнела, задрожала и, вскрикнув, бросилась к двери, где едва не столкнулась с появившимся в эту секунду на веранде и испуганно глядевшим на жену Петей... Дверь с треском, звоном окон захлопнулась...
         - Мама, единственный выход – разделить наследство, – прижавшись к севшему рядом мужу, негромко, но твердо проговорила Тата. 
         Мария Николаевна поднялась, подошла окну, открыла и вторую створку и проговорила дрогнувшим голосом:
         - Ну, что ж, можно сказать, что у нас уже нет семьи.
Оторвавшись на секунду от супруга, Тата равнодушно, как-то намеренно устало пожала плечами и сказала:
          - Не знаю, стоит ли сохранять то, чего и так не будет. Тем более, что идет речь о таком важном деле как наследство. Надо его, наконец,  разделить – половину тебе с Ленкой и половину нам. Ведь у нас будет ребенок...
          Мария Николаевна почувствовала, как у нее что-то резко, больно оборвалось внутри, похолодели пальцы и перехватило дыхание – она бы все отдала, чтобы не слышать этих слов, хлестнувшие ее, словно ветки яблонь, что закачались под внезапным и сильным порывом ветра. Тот просвистел в бельевых веревках, хлопнул новенькой стеклянной дверью веранды и скрылся за забором в высоких соснах...
         По-старчески согнувшись, Мария Николаевна развернулась и направилась в свою комнату собирать вещи, понимая, что жить на этой даче она больше не будет.