Глава 8 Источник

Мы пошли вдоль опушки туда, где, я знал, был источник. Родник находился на возвышении, покатой горе, обрывающейся с одной стороны осыпающимся обрывом. На вершину вели широкие ступени из крупных неровных плит, сейчас засыпанных листьями.
Подъём хоть и был достаточно долгим, но не утомительным. Наоборот, делая ровно три шага, поднимаясь на следующую ступеньку, снова делая три шага, успокаиваешься и впадаешь в спокойный сосредоточенный дрейф, когда всё вокруг ясно и понятно.
Мы поднялись, мой спутник всю дорогу молчал, и теперь ничего не сказал. А я обернулся и, глубоко вдохнув воздух, пахнущий хвоей и сухими травами, посмотрел в открывающуюся отсюда даль. То был чудесный вид: справа мой дом виднеется крышей, такой родной и близкий, правее, как его товарищ, дом Поэта, а прямо и чуть вдалеке – дымится город N, чернотой похож на копытце в мокрой земле весной. Будто гигант шёл по земле и копытами наставлял города. Где-то сел, приморившись, и не стала земля в этом месте снова лесом – вырос стольный град.
Но за городом N шло поле, за ним снова лес, – там всё хорошо, зелено-жёлто, горизонт и вовсе в дымке, оставляет надежду и неведение. Хочу ли я знать, что там? Что может быть – либо первозданность и равномерность, либо сгустки жилищ, а то и того хуже – шахты и вырубки.
А вид всё равно был хорош – на расстоянии всё видится яснее.
– Что ж, Слушатель. Будем пить. Лесовик наказал – надо выполнять. Много не пей, хватит тебе кружки. Не известно вообще, как на тебя Кошачий Лес подействует, может, и того будет много.
Кружка стояла тут же. Лесовик говорил как-то, что если кто без его ведома к источнику пойдёт, чтоб воды попить и Лес пройти, ничего не выйдет, – не сможет кружку взять, рука будет сквозь проходить.
Да и некому туда ходить – местным не до Леса, они поля-то сеют кое-как. С топорами только если б явились, да на это у них ни сил, ни смелости не достанет. Ходить в Лес нужно поклонившись, а они горды тем, что ходят по нужде в доме. Сделали сеть каналов по городу, и это всё толкают специально обученные люди к озеру. В общем, Лесовику того лучше не знать. Поэт тоже не знает.
Я попил воды, наполнил кружку Слушателю. Он нерешительно взял её, посмотрел на меня, на воду, и выпил. Тогда мы не спеша пошли обратно. Я знал, что если попить этой воды, то, во-первых, будешь сыт и не будешь испытывать жажды весь день, а, во-вторых, стоит подойти к опушке Леса в любом месте – и деревья раздвинутся и покажут тебе прямую широкую дорогу туда, куда тебе нужно.
Так и случилось. Мы стояли в начале дороги, длинного коридора. Я знал, что нет там опасности, но всё равно хотелось надышаться перед входом.
– Ну, пойдём.
Слушатель и я шли не спеша. Этой дорогой ходьбы – час, а если бы шли вокруг – то к ночи бы, может, дошли.
Я шёл и шёл, стал задумываться, как бывает со мной в Лесу, когда почувствовал, что что-то изменилось. Обернулся и посмотрел на стоящего, как истукан, Слушателя:
– Ты идёшь?
Что это с ним… Он будто обмяк, одно плечо ниже. Голова перекосилась, снова выпрямилась.
Я испугался – неужто снова морок? Обманул Поэта? Ну, да и он не вечен, не всё знает… А как же он тогда кружку удержал? Значит, сам не знает об обмане.
Слушатель боролся: его лицо оплыло, левая ключица выперла вверх, будто он копьём снизу вверх проткнут.
Лес изначален и велик. Если кто пришёл, тая в себе иное, не будет ему покоя в Лесу, одолеет его вечная память и явь.
Смотрю превращения попутчика и думаю, что с ним теперь делать… Наврал мне Слушатель, что-то тянет его к Горестям, а я его ещё и коротким путём вести вызвался.
Путник боролся, упал на четвереньки, что-то бурчал, будто спорил сам с собой.
– Да что ты там плетёшь? Давай сюда бумажку, а сам вали отсюда обратно, можешь меня на опушке подождать.
Он не слушал меня. Он боролся. Хорошо, что я запомнил, где лист с четверостишьем – в нагрудном кармане его старинной куртки, из плотной незнакомой мне ткани, таких в городе не шьют.
Я подошёл к нему, взял сложенный в несколько раз лист из кармана и встал над опять занедужевшим странником:
– Сколько ж ты хворать-то будешь, родной? Дай-ка на тебя посмотреть…
Я взял рукой его дрожащий подбородок и поднял лицо, – не лицо это было. И не путник. В его одеждах копошился кот.
 «Значит, не совладал ты с Лесом. Значит, что-то всё ж не так в тебе». Котами в Лесу оборачиваются те, кто был готов покончить с собой, или сошёл с ума в миру. Если довелось такому человеку придти в Лес, Лес его забирал. Или если человек даже счастлив своей жизнью был, но жизнь его никуда не годилась – лиходей какой, или стяжатель, – Лес изымал его из жизни, и становился тот несчастный счастливым котом. Оттого и название Леса – Кошачий.
Впрочем, Лес мог и просто надоумить. Всмотрится к тебе в душу, всё там по полочкам после такого взгляда разложено. Сам понимаешь, где у тебя и что лежит. Что – добро, а что – худо. А не смог ты сам понять, – что сделаешь, Лес тебе последнюю милость окажет.
Но местные всё упростили, они винят в превращениях Лесовика, будто ему есть дело до людских жизней.