Точка

Едальня дона Клифта находилась неподалеку от пристани. Недостатка в клиентах не было. Моряки. Они без претензий.
Но дон Клифт был непростым человеком. Ему мало было заполнить плошки едой. Он хотел, чтобы его заведение имело свою, отличающую его от других, фишку.
Фишка состояла в том, что на столах ежедневно менялись скатерти и салфетки. И еще, верхняя часть стульев была закрыта льняными чехлами в тон скатертям, но их меняли реже, два раза в неделю.

Всего у Клифта было семь смен скатертей и прочего «столового белья», как он его называл. Семь цветов радуги. Скатерти нежно-розовые, блекло-сиреневые, белые, салатовые… в общем, семь цветов. Мало того, они по углам еще были расшиты розочками в тон основному цвету. И салфетки тоже.

Работница, которая заведовала чистотой скатертей, была одна, и прозвище у нее было почему-то поломойка, хотя к полам она отношения не имела. Стелили скатерти, готовили, убирали со столов другие работницы. Поломойка только возилась со стиркой, глажкой, выведением пятен. Всех этих отвратительных винных и масляных пятен, которые посетители нет-нет, да и сажали на скатерти.

-Клифт…. Ой, Клифт, какой смешной!...
Морячки смеялись над доном Клифтом и его скатертями. Заодно, и над поломойкой, которая взялась за такую тяжелую, бессмысленную работу, и безропотно исполняла ее вот уже несколько лет. Без выходных и праздничных дней.
С виду поломойке можно было дать дет тридцать, а можно и пятьдесят. Это зависело от времени суток, освещения, и... нет, от ее настроения не зависело. Оно у нее всегда было ровным.

За едальней, в небольшом саду, кучковались ее владения. Навес, под которым она сушила «столовое белье»,шкаф,в который складывала чистое. Стол, на котором разбирала грязное. Тазы, порошки, снадобья, с помощью которых избавляла льняные полотнища от пятен. Нитки в шкатулках. Ими она подновляла вышивки. Гладильная доска.

Городок находился в южных широтах, температура ниже 10 градусов не опускалась.

Весело трепетало столовое белье на веревках под  сверкающим, жарким солнцем. Разложенное потом на столах, оно пахло морем, свежим ветром, розами...
Поломойка разводила цветы в своем крошечном садике. Хорошая работница. Клифт был доволен.
Одна у нее была странная особенность. Она всегда ходила на пристань, когда оттуда отправлялись в море рыбачьи посудины. Или кораблики побольше, маршруты которых пролегали вдоль побережья до соседних городков.
Поселок был маленьким, морских посудин немного. Два-три суденышка покидали порт в течение дня. Завидев из своего садика очередное, приготовившееся к броску вдаль суденышко, поломойка наскоро промокала руки полотенцем, и бежала на пристань, к Большому Дереву, которое одно украшало пустынный песчаный берег.  Прислонялась к нему, почти сливаясь с корой серым платьем, смотрела пристально, как посудина отчаливает от  берега, и возвращалась к работе.
Морячки привыкли к ней, и даже иногда искали глазами у Большого Дерева ее фигурку в сером платье и белой косынке. Как-то веселее им отплывалось под ее спокойным взглядом, неотрывно устремленным на уходящих в море людей. Вот встречать суденышки  она никогда не приходила. Встречающих и без нее хватало. Жены, матери, дети моряков...

Рыбаки возвращались с моря иногда в тот же день, к вечеру.

Дольше всех путешествовал капитан Фефел. Это он протаскивал свою посудину вдоль побережья до соседнего городка. Потом шлепал к следующему. Если были пассажиры, продвигался еще дальше. Ночевал на чужих пристанях. И так же последовательно, с заходом в прибрежные городки, возвращался обратно.
Капитан Фефел имел большую семью, которая жила в приличествующем ей большом доме – лучшем в городе. Когда семья встречала из странствий хозяина, толпа родственников заполняла чуть не всю крошечную пристань. Дети кричали, бегали, наряженные женщины улыбались и обнимали дона Фефела, когда он, ловко спустившись по трапу, ступал на берег.
Замечал ли капитан Фефел провожавшую морские посудины работницу Клифта – неизвестно.
Зато он как-то заметил ее отсутствие!
Заметил, потому что она давно уже не показывалась под Большим Деревом, и оно вдруг стало выглядеть каким-то голым.

Наутро капитан Фефел пришел завтракать к Клифту. Это было удивительно, потому что дома у него был целый рой обожающих его женщин – жена, сестры двоюродные и троюродные, мать, тетки, которые готовили ему невероятные в своей изысканности блюда.
А он пришел съесть утреннюю яичницу у Клифта.
Когда-то, мальчишками, они вместе ходили в школу и дружили. Но с тех пор, невесть почему, пути их разошлись, и они почти никогда не разговаривали друг с другом.
Заметив капитана, Клифт подошел к нему, молча пожал руку.
-Скатерти красивые, - сказал Фефел.
В тот день на столах лежали бледно-розовые комплекты. И едальня светилась розовым светом, как яблочный сад.
-Скатерть – это университет, - ответил Клифт.
-Почему?
-Потому что морячки, садясь за столы, покрытые красивыми скатертями, преображаются. Становятся вежливыми, выбирают слова, вспоминают даже о таких, как «спасибо» и «пожалуйста» - будто все окончили Оксфорд...
Фефел легонько улыбнулся. Лицо он обычно носил угрюмое, строгое, улыбка не часто выползала на него.
- А где твоя поломойка?  - спросил Фефел.
- Она не поломойка! – раздраженно прошипел Клифт. –  Уехала к родственникам…отпросилась…
- Вернется? – спросил капитан.
Заметим, он не спросил, когда она вернется. Очевидно, его устраивал любой срок.  Интересовался он только тем, вернется ли она в принципе.
- Не  знаю, - прорычал Клифт.

Когда Фефел проходил мимо садика поломойки, там возилась какая-то другая девушка. Скатерти так же весело сохли на солнце. Бледно-сиреневый комплект.

Через несколько часов капитан Фефел должен был отправиться в очередное плавание.

...Он уже стоял у борта, его посудина вот-вот должна была отчалить, но тут его внимание привлекло какое-то новое состояние Большого Дерева. И точно! Прислонившись к стволу,  в своем обычном сером платье и белой косынке, стояла поломойка, и смотрела прямо на кораблик капитана. В это время не готовилось к отплытию больше ни одно судно.

Капитан привычно отдал команду приготовиться к выходу в море, но сам не спешил подниматься в рубку. Пока посудина медленно разворачивалась, он стоял у борта, и смотрел на поломойку, а она на него. Он, конечно, не был уверен, что именно на него. Может,  просто на его посудину. Но уж в их-то сторону, определенно!
И тут капитан Фефел сделал то, чего до сих пор не делал никогда.  Он тихонько, чтобы не привлечь ничьего внимания, приподнял руку – ну, так, не выше груди – и в прощальном жесте трепыхнул пальцами. Мол, счастливо оставаться, поломойка.
В ответ она сделала то, что тоже не  делала до сих пор никогда. Точно так же украдкой подняла, и тоже невысоко, свою круглую ручку – поломойка эта была несколько полновата – и, в свою очередь, трепыхнула пальцами капитану. Счастливого, мол, плаванья, легкой волны, скорого возвращения… И все такое, чего желают уходящим в море.
Фефел все не уходил в свою рубку. А поломойка все торчала под деревом. Они уже почти не видели друг друга, только угадывали. Но все равно не расходились.

Наконец, Фефел поднялся на мостик, и приступил к своим капитанским обязанностям.
Все шло, как обычно. Кроме одного. Никогда еще в своей жизни он не был так счастлив.
Это походило на то, как если бы где-то рядом с его левым плечом, прямо в воздухе, зажглась какая-то невидимая жаркая точка, и грела его изо всех сил, как раскаленный уголек. Ее не было видно, но  от нее так шмалило теплом!
Капитан понял, что эта точка и есть его бессмертие. Что в тесной близости  с ней он уйдет из этого мира, и с ней же будет жить в следующем. И что теперь ему ничего не страшно. Все то, для чего он пришел в эту жизнь, уже случилось. Вот только что и произошло.Теперь можно не метаться в поисках ответа на вопрос, зачем он родился на свет.Ответ уже ему дан.

Поломойка тоже возвращалась домой не одна. На ее левое плечо тоже испускала тепло какая-то горячая точка, прямо палила солнечным жаром, будто успокаивала, уверяла, что с этой минуты в ее жизнь войдет полный покой, и не уйдет уже никогда.

-Вернулась? – спросил стоявший у порога в едальню Клифт.
-Да, - ответила она.
-А это ты, или нет? - вдруг спросил он, всматриваясь в ее слишком румяное с левой стороны лицо – так нажгла его невидимая жаркая точка.
-Я, - сказал она, и пошла гладить «столовое белье».

На  завтра ей хотелось приготовить нежно-желтый комплект – он больше всего подходил по цвету греющей ее у левого плеча точке. Вечной, неизменной, той, которая в свое время проводит ее в другую жизнь, бесконечную, счастливую, ясную, не вызывающую вопросов – зачем? для чего? почему? Ответ на все эти  вопросы она тоже уже получила. Только что. Когда стояла под деревом, и капитан Фефел поднял в прощальном жесте свою руку...