Предисловие
Действие ночи ослабевало, испарялось с первыми лучами солнца. В дальнем углу комнаты, на дырявой, как дуршлаг, соломенной циновке, спал хозяин, обнявши чумазой рукой уродливую деревянную лошадь. Похрапывал.
Предрассветную идиллию внезапно нарушил стук в дверь. Тяжелые глухие удары, предположительно, чьего-то пудового кулака не смогли разбудить спящего: а он, поскреб пяткой о пятку и кардинально сменил тональность храпа с баса на фальцет. Стук, усилившись, повторился. В конечном итоге, дверь, распрощавшись с замком, хрустнула и гостеприимно распахнулась, едва не слетев с петель.
В комнату вкатились три пестро одетых молодца: судя по манерам и обмундированию - из числа тех, кто не дает оскудевать имперской казне, то есть, из гвардии Поднебесной - оплота государственности - люди похоже серьезные. Такие, от нечего делать, по утрам шастать не станут: или кто то что-то нарушил, или кто-то донес...
- Эй, вы! Поднимите-ка этого спящего красавца и усадите. Да, попрочней закрепите-то! Ему надо много вспомнить и еще больше рассказать, - рявкнул старший из троицы, указывая пальцем на виновного, несмотря на шум, раскатисто храпящего в соломе. Приказ был выполнен расторопно. Двое гвардейцев подхватили тело под мякитки, встряхнули, утвердили вертикально на колченогом топчане, после чего окатили водой и пару раз съездили по морде - для тонуса. В общем, привели в чувство.
- Исполнено! Очнулся. Говорить может... Кажется...
Старший приблизился к очумело таращившемуся бедолаге, наклонился, и сурово посмотрел прямо в глаза: - Ты, подлец, понимаешь, кто перед тобой?! Я, то есть, мы - из гвардии светлейшего императора, нашей светлейшей державы! Мы тут не просто так! Мы на страже закона! Нам государь покой и порядок доверил! И никто! Заметь, никто - и тем более ты - не уйдет от наказания! Уяснил?! А теперь давай напряги память и живо говори: куда дел? И сколько? Кто сообщники? Детали не забудь! А то без суда и следствия сбросим тебя с Великой Стены - и весь сказ! Вы! - обернулся он к помощникам, - Что застыли-то?! Продолжайте искать!
Пока грозный страж законов Поднебесной произносил свой, в высшей степени убедительный, монолог, хозяин каморки поглубже втянул бритую голову в узкие плечи, пару раз горько всхлипнул и задумался о жизни.
Да... Все-таки хорошо ему жилось раньше! Днем плел незатейливые циновки, по ночам сочинял немудреные стишки. И тут - здрасьте-пожалуйста, как снег на голову свалились, эти два проходимца !.. Напомнили ему, что был, конечно у него талант , монетки изготавливать - от
императорских ни за что не отличить... И медали...Был. Но он же - Будда - свидетель! - поначалу отказывался, как мог. Сопротивлялся! Но, слаб человек! Сначала, напоили допьяна, лиходеи. Усадили в шашки играть на интерес. Дальше, понятное дело, - проигрался вдребезги. А тут предложение: ты, мол, медальки чекань, а мы продавать будем. Все разбогатеем. Про долг - не вспомним! Как отказаться?! Медалька-то приметная: сама золотая, а по центру - лисья морда зло скалится, зубы кажет. Вылитый - Божественный Сын Неба! Этих медалек на императорском монетном дворе напечатали самую малость. Видно, решил государь, что сходство его священного лица со звериным подрывает основы основ и плодит крамолу. И ведь не ошибся! Подрывает! Пока Владыка Десяти Тысяч Лет неусыпно печется о благоденствии подданных, строит Великую Стену, на которой, кстати, эти неблагодарные мрут, как мухи, он - тля предательская - фальшивки осмелился делать! На доход государственный посягнул! Подлец он, конечно, но не конченный: вместо золота - медь взял, а вместо зверского оскала, отчеканил лисице улыбку во всю пасть! Чтобы, значит, сразу всем было видно - не настоящая медалька. Чтобы искусителей этих с поличным взяли и наказали примерно! Ан, не вышло! Сюда пришли... Где они теперь, медальки веселые?.. Ох! Он же их сам, пьяный, вчера по округе раскидал... Может, дома и не осталось ни одной... Может, пронесет... Не найдут...
Он робко приоткрыл глаза и посмотрел на главного: увы, очевидно, гороскоп на сегодня кое-кому удачи не сулил. Страж Империи, сладко улыбаясь, вертел в пальцах золотистый кругляш, с которого - никаких сомнений - улыбалась злополучная лисица. "На кол посадят, или так, пожизненное?.." - потекли в голове тоскливые мысли.
- Нашел! Я его нашел, сяньшен!
Радостный возглас одного из гвардейцев отвлек главного от медитации над медалью.
- Смотри-ка! Почти новый! - он приподнял ветошку, под которой притаились медный аламбик с трубочкой-спиралью и спиртовка. От находки нестерпимо разило какой-то перебродившей кислятиной: - Фу, воняет! Видно, вечером вчера гнал. Ты что ж, шельма, самогоном промышлять вздумал?! Рисовкой, значит... Решил, не узнают?! А пошлину, кто платить будет?! Ли Бо?! Собирайся! В яме поразмышляешь!
- Сяньшен! - внезапно подал голос один из бойцов - Прости, что осмелился, но яма-то занята... Помнишь, ты вчера еще сетовал, что туда теперь и кот не поместится?
- Кот?! Какой кот? А, точно!.. Значит так! Ты, злодей, за плетьми после обеда придешь. И заодно деньги в казну принесешь. И нам за беспокойство. Все понял?! - он еще раз задумчиво посмотрел на медаль, - Надо же улыбается лиса-то. И на Императора нашего похожа, пусть живет он тысячу лет и больше. Только Сын Неба грозен, улыбаться не станет!
Доблестный воин сунул блестящий кружок в карман, но тот проскочил сквозь дыру в подкладке, глухо шлепнулся перед порогом на земляной пол. Так и
остался лежать, незамеченный.
Как только гвардия покинула каморку, до смерти перетрусивший хозяин подобрал медаль, покидал в котомку вещички и немедленно покинул жилище через окно. Велика' Поднебесная - авось, не отыщут! Только ненадолго задержался у подножья строящейся Стены, достал злополучную фальшивку и запулил ее, как можно дальше. "Награда" еле слышно брякнула о камень и сгинула где-то в траве,
1 Глава
А по ночам мне
снится конь ...
О том, как старая лошадь,
разбила лоб и мечты .
Ночной город, уютно устроившийся в лощине между бархатными сопками, напоминал кита. Огромного черного кита, которого внезапная волна выкинула на берег, и теперь он тяжело дышал всей своей стопудовой тушей и подавал признаки жизни: моргал фонарями, сигналил автомобильными клаксонами, хрипел докучливыми шлягерами из злачных заведений.
По статистике, на двадцать девятое февраля текущего года, в туше кита, то есть города, проживало энное количество добропорядочных, и не только, налогоплательщиков, а с ними коты, собаки, голуби, воробьи, и прочая. Из достопримечательностей, в городе имелись: деревянная пожарная каланча и деревянная же статуя черепахи, вышедшая из под резца местного ваятеля-алкоголика. Центральную площадь традиционно украшала лужа, размерами с небольшое озерцо, чья глубина варьировалась от времени года, но даже самое засушливое лето не избавляло горожан от опасной переправы по хлипким мосткам. А на окраине города , высилась титанических размеров навозная куча, которая наводила на мысль, что бесчисленные стада мамонтов водились здесь еще вчера.
Город пересекали три дороги, две из которых, бесследно впитав вековой бюджет дорожного хозяйства, заходили в тупик. А третья, служащая связью с внешним миром, состояла, в основном, из ям, ухабов, тектонических трещин, и чинить ее никто не собирался. Все равно раздолбают: если не грузовики с тракторами, то скейтбордисты и велолюбители.
По этой самой дороге, навстречу огням небольшого города шел человек. Он с трудом передвигал ноги, под тяжестью всевозможного походного скарба, очевидно, рассчитанного на долгое путешествие. Звали человека Никанор, а по отчеству... Впрочем, отчество никакого значения не имело, потому что был он - "перекати-поле", авантюрист, искатель Золотого руна, золота Колчака, и других, разбросанных по белу свету кладов, которые не успели еще достаться другим авантюристам.
В этом крайне неудобном и даже опасном образе жизни виновата была мечта, пустившая корни еще в Никаноровом босоногом детстве, с годами выросшая прямо-таки в пламенную страсть.
Наш герой рос любознательным и абсолютно бесстрашным ребенком. Благодатное сочетание этих двух качеств, время от времени, наталкивало родителей на мысль, что, с таким задором, сынок долго не протянет, и может, стоит придушить мерзавца прямо сейчас, чтоб не мучился.
Тятенька, обладатель громадных кулаков и такого же размера души, закусив после третьей, пророчил отпрыску или великое будущее, или преждевременную кончину: "Ты у меня, Никанорка, хоть и бестолочь, но любопытство имеешь. Считай, Ломоносов. Михал... Как его?! Сергеич....", - выпивал четвертую, хрустел огурчиком и резюмировал, - "Ждет тебя великое будущее. Ученым станешь... или сдохнешь под забором, идиот!" Сынок же, после противоречивого папенькиного прогноза, не мучился туманностью предсказанного, а немедленно мчался дальше, чтобы сунуть свой нос "куда не следует".
Судьба юного Никанора определилась в высшей степени нелепо и неожиданно. Одним теплым августовским вечером, он, накушавшись недозрелых слив, был вынужден торчать в отхожем месте, полистывая потрепанный номер какого-то безымянного журнала. Там и попалась ему на глаза роковая статья! В ней, самым занимательным образом, рассказывалось об искателе приключений, который, в поисках редкой золотой монеты и других ценных, а главное - ликвидных!, антикварных вещичек, побывал в сотне стран и исплавал десятки морей. Последние страницы истории были утеряны, но, по всему выходило, что тот горе-путешественник ничего особенного не нашел, а значит, сокровища еще покоятся на своих местах, дожидаясь Никанорова прихода. Идея поиска кладов поразила в самое сердце и завладела им полностью, как первая любовь.
Довольно скоро, стало очевидно, что это дело требует серьезной теоретической подготовки.
Молодой человек зарылся в книги и справочники, собирал слухи и версии. Информация стоила денег. Чтобы добыть необходимые средства, Никанор сдавал макулатуру, металлолом и пустые бутылки. Сбыл даже бабушкин старинный серебряный самовар. Правда, родственники не считали эту сделку коммерчески успешной: заплатили ему за семейную реликвию, как за медный лом. Но всем известно, что враги человеку домашние его, и нет пророка в своем Отечестве!
Итак, все было готово к тому, чтобы птица удачи стала его постоянной спутницей - как попугай при пирате. Единственное, Никанор никак не мог выбрать: то ли для начала, напроситься в компанию к бывалым авантюристам, то ли искать свой собственный путь. Чтобы все-таки определиться, он приобрел у старьевщика репринтный путеводитель, третий том энциклопедии, начинавшийся с буквы "з", и непонятного генезиса книжонку, где были собраны воспоминания разных товарищей, представляющих, якобы, где зарыты клады. Среди записей попадались перспективные и не очень. Например, запутанная история про китайский орден с лисьей мордой на аверсе: то ли скалилась лисица, то ли улыбалась, то ли на императорском монетном дворе печатан, то ли фальшивка - ничего не понятно. Как такое искать?! Можно всю жизнь положить, а остаться с носом! Лучше уж пустыни вскапывать. Авось, подфартит, как Шлиману - какая-нибудь Троя отыщется.
_____________________
Ветеран труда, заслуженный и старейший служащий пожарной каланчи, по прозвищу Гриб-Папирус, смотрел, в такую же заслуженную, как он сам, самодельную подзорную трубу, тщась узреть источник шума, мешающий ему, человеку тонкому и чувствующему, сосредоточится, наконец, на глобальных проблемах мироустройства. Он, сперва, направил окуляр в небо, но ни инопланетян-захватчиков, ни каких-нибудь случайных метеоритов не обнаружил, и переместил дуло трубы вниз, к земле. Причиной недопустимо громких звуков были четверо молодых людей и одна деревянная черепаха, которую они волокли беспрестанно роняя и переругиваясь. Гриб-Папирус напрягся: это была не просто черепаха - памятник деревянного зодчества, достопримечательность, местная "Пизанская башня".
Появление этой, с позволения сказать, скульптуры в городском ансамбле произошло довольно стихийно. Народный умелец, который, отчего-то возомнил себя художником, предложил эту черепаху на конкурс ледяных фигур. Жюри мероприятия пришло, мягко говоря, в замешательство от выбора материала, но горе-Роден ныл, что "на лед у него аллергия", а еще "он автор и так видит". Несмотря на аргументы, скульптура была отвергнута. Однако, это не остудило пыл: он принялся возить сосновое пресмыкающееся на все мыслимые и немыслимые фестивали. Черепаха собирала утешительные призы и почетные грамоты.
Последним, стал конкурс блинопеков. Художник, как всегда, приволок деревянного уродца, установил в центре площади, но, вопреки обыкновению, вдруг заявил, что устал доказывать что-либо невежественным обывателям, соревноваться ни с кем не желает, дух соперничества утратил: что победа, что поражение - ему все равно.
Горожане прослезились от счастья! Накормили призовыми блинами и вздохнули спокойно. А черепаха так и осталась стоять, покрываясь с северной стороны мхом, а с южной - пылью. И сто лет простояла бы! Если бы не четверо балбесов!
Искатель приключений, который, войдя в город, заметно прибавил шаг, тоже обратил внимание на молодых людей, совершающих странные манипуляции с не менее странным объектом. Никанор не отводил взгляда от действа, но при этом сохранял быстроту передвижения. В общем, со столбом он встретился на полной скорости...
Удара Гриб-Папирус, конечно, не услышал, только увидел. Зрелище - не для слабонервных. Он тяжело вздохнул, спрятал трубу в шкаф и поспешил вниз - выручать разиню.
- Ты кто будешь-то? - участливо поинтересовался он у Никанора, сумевши, наконец, усадить последнего. Вопрос был отнюдь не праздный: после столкновением со столбом, пациента пришлось приводить в чувство не меньше получаса.
- Не знаю... - прошептал Никанор, ощупывая на лбу огромную шишку, и
жалобно добавил, - Ничего не знаю...
Никанор забыл все: кто, откуда, как оказался здесь. Он забыл о кладах и раскопках, об Атлантиде и Трое, о золоте скифов и могиле Тамерлана, даже о китайском ордене с мордой хохочущей лисы.
___________________________
- Ну, почему всегда так?! Вот, всегда! Ничему жизнь не учит! А я предупреждал! Говорил же: оставь, не пей. Особенно, если единственным леденцом закусывать и при этом лопатой на жаре махать - можно и кони двинуть!
Горестный монолог не произвел никакого, даже психотерапевтического эффекта. Лохматый тощий парень облизнул растрескавшиеся от жары и пыли губы, перевернул выцветшую бейсболку козырьком назад, зачем-то протер черенок заступа, и снова, с ненавистью посмотрел в сторону друга, мертвецки прикорнувшего на краю раскопа. У беспробудного тела товарища крутилась приблудная псина и с интересом облизывала его руку. Парень негодующе плюнул: - Ведь клялся, сволочь! В грудь себя бил! Еще утром пузырился: не буду, мол, только если вместе вечером посидим у костра культурно... Посидели! Собаку эту шелудивую привадил! Толку никакого - только жрет! Нюх у нее... На харчи у нее нюх! С какого перепуга она будет древние захоронения искать, когда свежие макароны есть?! Говорил же этому убогому: давай квасом торговать на разлив. Между прочим, верная прибыль, если знать, где стоять. Нет! Ему же экспедицию подавай! Историко-культурное наследие, бла-бла-бла! Чтобы сразу обогатиться и прославиться: два в одном! Прямо, шампунь-кондиционер! Как же! Разбогатеешь тут! Третий месяц под этой стеной ковыряемся! Надо было с остальными сваливать еще неделю назад. Ловить здесь нечего. Спирт закончился, крупа тоже. Дальше, только из этого пса рагу по-корейски готовить!
Парень похлопал себя по тощей ляжке, собака неуверенно вильнула хвостом, но подходить не стала.
- Что смотришь?! Боишься, съедим тебя? Не переживай! Скорее, ты - нас! - он тоскливо огляделся, - Все-таки, Валек злой в работе-то. Особенно, если выпьет. Вон, целую траншею выкопал! А, что здесь найдешь?! Разве, зубы китайцев, которые Великую Стену строили...
Он зло крякнул и потянул спящего товарища за лодыжки. Тяжелый! Но делать нечего: не бросать же! На том месте, где только что лежало Валькино туловище, что-то неожиданно блеснуло. Он нагнулся: монетка?.. орденок?.. Может, и золото... Лиса какая-то. То ли улыбается, то ли грязь налипла... Неужели что-то сто'ящее попалось?! Да, вряд ли! Не прет им с Вальком! Как сначала не пошло', так и продолжается! Возвращаться надо! Назад в цивилизацию!
Парень небрежно сунул находку в карман и, подцепив друга за шиворот, снова поволок его в сторону палатки.
2 Глава . ТРЕЗВЫЙ РАСЧЕТ . О том, что если когда то,что -то хочеться делать. Не значит
что это делать можно. Ночь была немножко душновата, незатейливо загадочна и кристально честна перед обывателями. даже сноп ярко-желтых искр, с некоторым красным оттенком, выбитый радостной лошадью изо лба искателя золота и приключений, не мог нарушить ее лирического настроения и таинственности. Если б не тяжелый запах, мерно окутывающий ближайшие окрестности и канавы. Исходящий от грубо наваленной на окраине города кучи. Нет. Не кучи. Горы. Горы навоза. Кто и когда навалил эту гору коровьего дерьма, было большой загадкой и неразрешимым ребусом для всех законопослушных, и не очень, обывателей. А также у всех, периодически проезжающих и проходящих транзитом путешественников, авантюристов, и прочих искателей материальной выгоды от своей жизни. Не удивлялись ей, этой горе, только представители местной фауны. Желтые мухи, летавшие здесь с радостным жужжанием. Королевский пудель с благозвучным именем "Блудоход", забравшийся в самый центр, погреть свои старые собачьи кости. И ударенный лошадинным копытом Никанор. Никанор ничему уже не удивлялся. Он забыл как надо удивляться. Поэтому не обременяя свое сознание этим чувством, просто сидел и
пускал слюни. В самом центре этой исторической, феноменальной кучи стояли вежливо обнявши друг друга, дабы не рухнуть без памяти от целебной , всепоглощяющей вони. Два местных авантюриста и мечтателя. Первый, судя по резиновым сапогам и прическе, был старшим в этом тандеме. Да и одет он был как подобает для нынешней ситуации, стильно и продумано. Джинсовая пара, кожанные краги, дабы ненароком не замарать свои руки. И высокие, по пояс, болотные сапоги. Впрочем не спасающие от желтых мух, стойкого запаха, и идиотского нытья напарника. Вцепившегося мертвой хваткой в железную палку транспаранта, на полотнище которого резко отсвечивали ярко-красные, зовущие в неизведанную даль буквы "НАПЛЮЙТЕ НА ВСЕ . МОНГОЛ И ТАТАРИН. ЛЕТИМ НА ЛУНУ. КАК ЖОРА ГАГАРИН ...." Почему Гагарин, Жора. И почему плевать на все должны потомки Чингисхана. Конценсионеры объяснить не могли. Хоть убей. Потому что и сами этого недопонимали до конца. У стильно продуманного хлопца было звучное, емкое имя Эдуард. Впрочем на Эдварда, Эдичку и Эда он тоже незамедлительно отзывался .В зависимости от параметров настроения и авантюры, под какое имя она исполнялась. Образованием Эдвард похвастать не
мог. Но был начитан и беспредельно нагл. Имел в себе средний рост, обезаруживающую белоснежную улыбку и твердое убеждение что его авантюры и бредовые идеи должен поддерживать весь мир. Ну если не мир, то соседи, и соседи соседей, точно. Мозг его просто воскипал от всевозможных идей и новаторских проектов. Включая в себя строительство всевозможных пирамидальных туалетов, поддерживающих связь с параллельными мирами. До продажи огородов на близлежащих планетах. Исключая лун . Так как там уже все давно бы- ло продано, другими не менее озорными авантюристами. Но народ, окружающий Эдварда, был отчасти поумневшим, пропустившим через свою жизнь таких деятелей как граф Калиостро, и остальных Мавроди, не хотел спонсировать, ни строительство телемоста через океан, ни копать метро в соседнюю деревню. Поэтому все идеи обогащения, за счет патриотизма и просвещенности местного населения так и остались в голове. Неисполненными и невостребоваными. Но отложенными до более подходящего случая. Сама же идея поимки синей птицы удачи не оставляла в покое мозг Эда. Никогда. Второй же конценсионер был тоже молод, но не очень. Скоре он был даже стар. Нет. Не стар. А зрел. То есть был уже в таком возрасте когда кроссворды и домино заменяли вино и женщин. А милый диван
принимал формы хозяина, и не выпихивал его на дождливую улицу в поисках желанных приключений на свою задницу. Именовали сего старца Адриян. В тутошнем миру и за пределами его, просто Зуля. Худой, почти двухметрового роста. С козлячей бороденкой и чапаевскими усами. Длинными, почти до колен, руками и ярко-голубыми, очень умными и не по возрасту игривыми глазами. Образования Зуля имел аж четыре, и до определенного момента умную работу, и не очень умную но красавицу, жену. Которая была моложе его, чуть ли не на сто лет. Но однажды, как все знают, всему хорошему наступает предел. Пришел предел и в жизнь Зули. Завод, где вырабатывал свой стаж четырежды одаренный, любитель молодых жен, Адриян. Выпускающий какую то необычную продукцию, востребованную в определенных узких кругах, связанных скорее с уничтожением, чем с созиданием, вдруг в одночасье стал никому не нужен. Назвали это все иноземным словом. " Конверсия", и обязали сее предприятие, чтобы сотрудники не потеряли драгоценный опыт и сноровку, выпускать пока сугубо мирную продукцию. А то, шумовки для слива макарон, вилки с ложками, и бумажные сосновые иголки для гербариев. Но коллектив, иногда задумываю-щийся о решении, даже теоремы
Пуанкаре, восстал и отказался променять свои знания на резиновые изделия. И ушел весь, хлопнув дверью. Устраивать свой опыт и знания, там, где они будут востребованы. Ну этими. Продавцами в ларьки. Дворниками. И прочими грузчиками. В миру талантов и конкуренции, Зулиного опыта хватило только на разгрузку огурцов. Но земля не остановилась . Жена его по прежнему любилаи лелеяла. Правда почивать стала отдельно. Да и местный водопроводчик к ним зачастил с маниакальным упорством починять трубы и бата реи в ее спальне. Когда вагоны с солеными огурцами в стране закончились, а вместе с ними и прибыль от работы, женушка в присутствии неугомонного сантехника объявила. Что в стране, включая их квартиру, намечается технологический прорыв . По ремонту тепло- трасс. Поэтому на время этого прорыва, Адрияну лучше съехать куда нибудь. При этом, по гадюжьи улыбаясь, работник разводного ключа вручил Зуле пятак на автобус, пакет с носками, и осенив знамением вытолкал на волю. При этом предупредив его, больше не показыватся на глаза. Вот так Зуля и оказался в этой кучи дерьма, по самому ее центру. И ни что бы не могло нарушить плавное, подкрепленное ароматом кучи, течение мыслей Эда. Если б не радостное ржание лошади, давшей волю своим копытам. И
сидевшим, с окосевшим лицом, бестолково пускающим слюни человеком. Вытаращив глаза как у лягушки, брошенной в спиртовой раствор, и не обращая на нытье, медленно переходящее в стоны, напарника .Эдвард определил виновников торжества. И с радостью подметил, что знаком только с одним. Исполняющим роль добровольного санитара. Нет. С двумя. Лошадь он тоже знавал. Но в отличии от своего дружка близко с ней знаком не был. Оценив моментально сложившуюся обстановку Эд понял, что мужик полез под лошадь распутывать ее. Но так как не был знаком с местной техникой безопастности, и деревенским происхождением коня, то получил как и следовало ожидать всего в полной мере. Жалеть ее за это безрассудство Эдваду было лень. Даже на расстоянии. Рядом с ним, обнявши палку и его, стоял такой же клоун, раз пять пытавшийся вызволить от веревочных пут, коняку неблагодарную. Мужика он не знал. А вот добровольного санитара узнал сразу же. Гриб- Папирус. Собственной персоной. Работник каланчи и пожарного шланга. Знал он и о кипучей энергии старика. Знал и о телескопе, и о лягушках, которых Гриб боится и гонит их от себя хворостиной. Знал и о нумизматической коллекции, доставшийся старику по наследству . Знал и о том, что за беспрерывный, трудовой подвиг, со-вершенный в своей жизни, и
просидевшиму бессменно на пожарной каланче более полувека, он предоставлен к награде. Правда которую он сам себе и выплакал. А мэр городка, незабвенный Глеб Егорыч, в паре со своей секретаршей, Клавдией, эту награду ему и посулили. Чтоб отстал от них. Правда где ее взять не додумались. Хотели сначала значок нацепить, юбилейный. Восемьсот лет Мухосранску. Но передумали . Извлекли медаль "Мать-героиня третьей степени", но тоже отложили до лучших времен. Ну а уж знак почетного донора вообще ни туда, ни сюда. Выручила Клавдия. У нее на днях два знакомых археолога, перед следующей экспедицией, отдыхали. Так они ей какую то медальку оставили, в счет уплаты за уют и самогон. Вот ее и решили сбагрить деду. А чтобы тот сильно не придирался к награде, решили все обставить торжественно и научно. Ну с водкой, салатами и прочими артистами музыкального и не только, жанра. Для вторых даже выписали шест из Турции. С нержа-вейками и стразами от Сваровски. ---- Ну где ты, старый перечник? Опять с каким то забулдыгой якшаешься. Завтра поутру у тебя торжество. А ты? Кила косоглазая. Напитки жрешь? Ночь уже. Вечно у тебя переработки . Все уже дома, чаи пьют. Кроме тебя, меня, и этих двух дебилов в навозе. Видно заночевать там решивших. И чего ты мне пальцами тычешь,на кореша своего, бестолкового. По харе его вижу, халявщик он. Вон слюну пустил по роже своей счастливой. Собирайся ---- Пропела речитативом под ухом деда, неизвестно откуда взявшаяся и любимая, тридцатая гражданская жена старого огнеборца. Приподняв ласково и беспардонно дедушку за волосья, мычащего аки корова недоеная, и тычащего пальцем в Никанора, лошадь и космос . ----- Да вижу уже. Опять Гнедко делов наворотил. Беспокойный лошак. Справедливый. Да пойдем уже. Дома разберемся . И пострадавшего с собой за-берем. Не мычи. Заберем. Оклемается, огород вскопает. ----- Закончив диалог, и закинув за спину очумевшего Никанора, лучшая в мире гражданская жена двинула в сторону города . В сторону дома. Труден и беспокоен был их путь домой. Но ничто не могло изменить их направления. Ни периодически становя-щимся мокрым Никанор. Ни косые взгляды в их сторону Зули и Эда. Ни попавшийся на встречу, бежавший как спринтер, запыхавшийся донельзя, маленький местный грек . ................ Президент закоеканской, трансатланти-ческой организованной корпорации. А также владелец газет, парохода и прочих удовольствий, включая в себя бесплатный проезд на спине верблюда в местном Диснейленде. Сэм Брэк. Он же
Семен Никанорович Брюхо, был человек отважный, романтичный, и склонный к вселенскому обману, подлости и накопительству . За океан, на постоянное место жительства, он попал совершенно случайно. Но помнил точно одно, что всегда этого желал. Желал когда менял значки на жевательную резинку у заезжих иностранных гостей. Желал когда за эту самую резинку, по принуждению, разреживал пилой лесные, таежные кущи. Желал когда эту самую резинку и остальные сопутствующие ей валюты, можно было уже свободно покупать. А не клянчить со слезой на глазах. И это желание в одночасье материлизовалось. На новом месте жительства, путем некоторых отклонений от этики и морали, удалось сколотить себе капитал. Приобрести друзей и врагов . А также нажить себе привычки, и сопровождающие их болезни. И было у Сэма Никаноровича большое, большое хобби. Настолько большое, что не жалел он на него не сил, ни денег , ни нервов. И забросил он остальные хобби и интересы, и друзей и поиски своего папы. Которого искал всю свою веселую, коммерческую жизнь. Любил он старину неизведанную. И богатства этой старины, разбросанные по свету, как попало. На данный момент он был заинтересован в обладании чаши Грааля и меча нибелунгов. Но те пока в руки не давались. А давалась в руки и в коллекции
всякая кутерьма, типа затопленного испанского гелиона с золотом инков. Или шлема Александра Македонского. Было правда здесь недавно интересное событие. Приволокли ему коллекцию орденов старых, китайских. С лисой смеющейся. Девять штук. Как одну. Говорили есть десятая. Самая главная. Но где она, никто не ведает. Сказали, кто владеть будет всеми. Тот владеть будет всем. Заинтересовали. Пришлось купить все. Оптом. В долг. Вот теперь сидел перед картой мира, и решал вопрос где начинать копать землю и осушать реки, дабы ценный экземпляр не выскользнул из рук загребущих. И вопрос похоже решался положительно, путем исключений и анализа . Воды на шарике три четвертых. Там его точно нет. Исключаеться жаркий континент и холодная Сибирь. Новая родина и окрестности тоже. Остается?... Вот в это остается и будут посланы курьеры. Много, много курьеров. Много, много, много курьеров. А когда десятая медаль будет рядом с остальными. То можно будет сказать. Жизнь удалась.
3 ГЛАВА СКАЖИТЕ ФЕДОРЕ ЧТО ЭТО ЕЕ ГОРЕ . Глава о том, что дареному коню, в зубы не смотрят. Вот тогда и будет тебе удача. Если б не храп, мирно и незатейливо, с трелями и переливами разносившийся из громадного, дубового, революционного несгораемого шкафа, то можно было бы подумать, что в сумерках кабинета никого нет. "Ревком закрыт. Все ушли ....". Собрание отделения дорожного комитета закончилось на высокой ноте. Раздачей призов победителям каких то
соревнований и вручением ценных подарков, непосредственным устроителям оного соб-рания, в лице начальника, пары его заместителей, и секретарши-распорядитель-ницы пира, Клавдии. Финал прощания с достижениями спортгода был более насыщенным, и поэтому после десятой "на дорожку", Глеб Егорыч мог дойти только до несгораемого шкафа. Где и проявлял свое присутствие храпом, дуя в нос толстому, ленивому конторскому коту, нежно и ласково придавившего того к железной холодной стенке, и вызывая недоумение у непонятно какой расцветки, утяжеленного механическим предметом, попугая. И снился, замурованному в шкафу, бессильному, пускающему слюнявые пузыри, Глебу Егорычу, цветной, широкоформатный сон. Где он одетый, как и положено всем искателям приключений, в прожженую солнцем и кострами тельняшку, штурмует на папирусной лодке, вместе с Туром Хейердалом, громадное озеро Чад. Но лодка, не выдерживая соперничества с высокой волной разваливается на части, и тянет с собой в глубину, внезапно проигравшего сражение Глеба, заливая его теплой и соленой водой. Прямо всего от ног до кота. Так его мокрого и бессильного, опустошенного неравной борьбой со стихией, по запаху и храпу, нашла в шкафу Клавдия - секретарша. И дабы разбудить его, да и разбавить застоялый запах
приключения, с ядовитой улыбкой вылила на тело начальника ведро холодной воды. Не пожалев даже обезумевшего кота, в корне не согласного на водные продцедуры. ----- Ааааа... Ооооо.....Уууууу. Сейчас пойдем .... И все сделаем.... Комар.... И кто там.... Фуууу.... Какие запахи, какие ароматы .... Клавдия.... Это вы?---- Глеб Егорыч попытался обнять воздух, но руки никого не находили, кроме железных стенок, и лохматой мокрой тряпки. ----- Ну да Глеб Егорыч. Это я. Пора вставать. Сегодня намечаються некоторые жизненно важные мероприятия. И поэтому ваше присутствие, ну хоть в качестве мебели, просто необходимо. При словах о важности мероприятия, начальник испытал рвотные позывы и головокружение, но нашел в себе силы отвлечься на вопрос, и простонал . ---- Ну сто готовит нам день грядущий? Вчера же все раздали. Вчера же всем все наобещали. Вчера же взяли повышенные обязательства. Что ж еще? Клавдия! Можно вас попросить? Выйдите пожалуйста на минутку . Приготовьте мне стакан ....кофе. Я должен себя в порядок привести. А то лежу мокрый весь. Как в фонтане. Неудобно. ---- Конечно, конечно. Свежий костюм на стуле. И крутнувшись на каблуках, Клавдия выпорхнула из пропахшего морскими запахами и тугой заботой, кабинета начальника. Оставив
приходящего в себя Глеба Егорыча наедине со своими мыслями и запахами. Извернувшись как ужик. И войдя в соприкосновение своей и так больной, бестолковой головой, с железной стенкой вечного шкафа. Начальник передового, новаторского, неподкупного городского отдела, выкатился в кабинет. Вместе с мокрым котом, под злобный гогот разноцветного попугая. Стоя на карачках, в позе легендарного полотера, он стал собирать в кучу, разбежавшиеся не пойми куда, боевые, положительные думы. Но не поймав не одной, кроме грешных, громко икнув и попортив и так спертый воздух, распластался на затоптанном линолеуме, рядом со столом. В ожидании бодрящего напитка. Глеб Егорыч был чиновник старой закалки и политического воспитания. И поэтому убить его каким то внеочередным банкетом, было равносильно что заставить умереть медведя от внеочередной бочки меда. Неисполнимо. Но тем не менее возраст уже ставил какие то рамки, и заставлял задумываться о культуре пития и разгулов. К примеру стоит ли мешать виски с брагой. Или запивать водку пивом. Да и положение в обществе ставило непреодолимые преграды. Исключающие купание в фонтанах, и голые танцы под вечной луной. Когда Клавдия впорхнула обратно в начальственный кабинет, Глеба Егоровича было не узнать. Перемены были разительные и обстоятельные. Перед ее
взором, изменив наружность и интонацию голоса, восседал стратег. Ну или тактик. Просто вчерашний костюм, валяющийся на испачканом вчерашней закуской стуле, и источавший тяжелый аромат, мешал определить сходу, его социальное положение. ---- Нуууу. Горчичная моя, патока. И какие на сегодняшний день у нас планируются дела? ---- принимая из рук секретарши дымящийся стаканчик кофе, и елейно улыбаясь, вопросил Глеб Егорыч. ----- Да дело то у нас сегодня одно. Проведем мы его быстро и обстоятельно. Не каждый день у нас награждения. Не каждый день мы приветствуем героев труда своих. Не каждый день деньги на них общественные тратим. Но всегда мы используем непопулярные методы в ремонте душ сограждан наших. И даже если все дороги, принадлежающие нашему бессмертному хозяйству привести в порядок, и осуществить незапланированный их ремонт. То все равно. Ямы и ухабы останутся несмываемым, горьким пятном, на наших ранимых душах. И поэтому предлагаю. А что предлагает Клавдия, Глеб Егорыч слушать не пожелал. И подавившись горячим кофе, плюясь и чихая, замахал руками. Остановив тем самым запутанную в высоких речах, и потерявшую нить разговора, свою секретаршу. ----- Ааааа. Какое к такой матери награждение? Вчера все раздали. Нет
ни пса. Кому и чего? Мать его. Разве что попугайца этого вручить. Выгоревшего. Ааааа Не поймут же ..... Люди....----- ----- А супруга ваша сказала. Что по приходу, по вашему. Устроит вам Варфоломеевскую ночь.---- с каменным лицом, насколько позволяла ситуация, язвительно ввернула Клавдия. Упоминание о благоверной вернули мысли с ходу на место, и Глеб Егорыч поежившись, задал конкретный вопрос. ---- Ну рассказывай же. Кому и что? Только без дорог и душевных ран. Поняла? -- ---- Поняла. Быстро и кратко. Обещали вы третьей среды на выездном собрании по причине принятия местного закона, узаканивающего антитабачную рекламу. Размещенную на газовых балонах, предназначенных для заливания оного продукта в...... ----- Да что же я обещал? Курица . ----- Обещали его наградить ----- ------ Да кого же?----- ------ Я же сказала. Его. Аааааааа. Огнеборца местного. У него юбилей. Сколько то лет. Не знаю. Он вас доставал на этом собрании своими распросами. Ну вы и пообещали. Чтоб он отстал.Вот Гриб и явится сегодня. Но мне вас не жалко. Ибо к чему прикасается рука нашего ведущего, во всех перепитиях,
отдела. Всегда заканчивается единоличной победой творческой мысли наших сотрудников. И никакие ямы в нашем районе не зашпаклеванные по причине..... --- По какой причине не были зашпаклеваны местные ямы, Глеб Егорыч уже слушать не желал, и поэтому отключился на свои думки, безисходные и трагические. Как загул на природе без хэппи-энда. Ну чем же медалировать знатного, древнего огнеборца, дабы сохранить свое лицо перед обществом и своей не очень белой совестью? Как же отвязатся от него? Не предав своих идеалов борца за светлую идею, и приверженца - поборника моральных устоев? Хоть в крышке от люка сверли дыру и вешай ему на шею. А может денег дать?. Неееет. Денег нет. То есть они есть, но давать их жалко. А вдруг какое нибудь незапланированное вручение премий победителям. А может аквариум подарить? Нет. Как же он его на шее носить будет? Может ручку "Паркер" свою отдать? Нет. Цена ее сопоставима с теми площадками, детскими, не построенными. Что ж тогда то? ----- Клавдия. Я в прострации. Проклятый дедушка загнал меня в тупик .----- ----- Я не курица .----- ------ Да не курица. Не курица. Придумай чего нибудь. И я с лихвой возмещу тебе твои душевные иматериальные расходы. ----- Прослушав негодующий, состра-дательный монолог своего почти убитого проблемой, и от этого, бестолкового шефа, Клавдия улыбнулась и проворковала в ответ. ----- Я все уже сделала. Помните я говорила вам что однажды ко мне в окно постучались два путника? Археолога по профессии. Студента. Они оттуда возвращались. Издалека. Занесла их в наши края судьбина злая. Нелегкая. Без еды. Без денег. С одним рюкзаком на двоих. И с собакой. Лысой. Неразумной тварью. Крова и ночлега искали они в ресторане .... в музее. Где я с Марией раритеты рассматривала. Познакомились мы на почве оценивания местных блюд ..... то есть картин средневековых, итальянских. Ну и предложила я им после экскурса, зайти ко мне на огонек. Продолжить беседы. До утра разглагольствовали. Поутру когда уходили они, медальку мне оставили забавную. Говорили что в походе ее накопали. Но не отданую ими куда следует, по причине отсутствия этого куда следует. Дед явится минут через двадцать. Вот оную и отдадим. Ему то какая разница что у него на груди висеть будет. А нам покой и слава. Ну а нет. Пусть вешает "Мать-героиню". Другого нет. ---- Ладно неси скорей. Потом разберем твое поведение. Сейчас другое важно. Репутация нашего общества. Незапятнанного невыполнением
обещания данного на первичном этапе ..... ----- Да со мной она. Вот. ----- разжав ладонь с лежащей на ней желто-красным жетоном, Клавдия поднесла руку к глазам Глеба Егорыча. С ладони на него смотрела хитрющая, чуть раскосая, как у нашего китайца, улыбающаяся во весь свой зверинный рот, милая мудрая лисица. Патрикей, да и только. ----- Хорошо. Пусть будет она. Давай ее сюда. А сама готовь столы, музыку. Торжественно все обставляй. Скоро гости подъедут. При вручении присутствовать гости должны. ----- А деда куда посадим ?----- ----- А зачем его сажать? Вручим. И пусть идет восвояси. Домой ----- .................. Утренние хлопоты одевания и собирания на торжественное награждение, по случаю беспрерывной и бескомпромис-ной службы на пожарной каланче, вывели б из себя даже флегматичного человека. То дедушке не подходил старый новый костюм. То челюсть не хотела вставать в рот на положенное для этого место. То притащенный с улицы новый знакомый Никанор, категорически отказывался вставать с постели. Где ему
было тепло и мягко. Вывели бы флегматичного. Но не следующую жену Гриба - папируса. Она то в своей жизни повидала столько, что аж троим Грибам хватило бы с лихвой. Поэтому вопрос был решен быстро и без колебаний. Короткий удар в печень сходу решил вопрос с торжественными обновами, и месте в строю ленивого, ушедшего в детство Никанора. ----- А чего, этого тоже с собой берем?-- с недоумением задал вопрос огнеборец, неприязненно окидывая взглядом нового, пускающего пузыри, друга. ----- Берем? Нет дома оставим. Чтобы когда пришли ничего и ни кого не было. Ни сапог. Ни твоего нового комбинезона. Ни ложек. Кто его знает, может придуривается. А сам соображает все. Уйдем и начнет рыскать по дому. Нет. Пусть с нами идет. Оставим его у почты. На скамейке. Там подождет. Как наградят тебя. Выйдем и заберем его. Обратно. ----- Как? А на торжественное чаепитие? Чего? Не останемся? ----- Останемся конечно. Но ненадолго. Дома справим. Дорога до представительства властей заняла короткое время, так как находилась почти рядом, через улицу. Оставленный на скамейке у почтамта Никанор продолжал пускать слюни, а дед с молодой гражданской женой зашли в здание напротив.
Их там уже ждали. Или не ждали. Не поймешь. В помещении со всей силы гремела музыка. Раздавался звон бокалов и хлопанье открываемого шампанского. В темных закутках уже звучали пьяные томные речи. А в центральном зале громкий голос главы вещал о дружбе и дорогах. Но на пришедших внимания категори-чески никто не обращал. ----- Видишь дед. Как торжественно обставили твое награждение? Но. Мы здесь надолго не останемся. Выпьем за орден. Перекусим. И домой. Ой как вкусно воняет. Сейчас за стол пойдем. Молодой человек..... Молодой человек.... Да, да. Вы. С этой палкой. Железной. Спросить можно ?---- Парень, одетый в модные, желтого цвета штаны, и тащащий никелированый шест в центральный зал, на минутку остановился, и расправив прямо скатившиеся в кучу пьяные глаза, спросил : -----Вы меня? Если вы меня, то я занят. Видите шест несу. Сейчас приладим его, и Любочка-бухгалтерша нам стритиз танцевать будет. В фанты проиграла. А если вы по поводу уборки помещений. То еще рано. Разгуляево началось недавно.---- ----- Да нет. Мы по поводу награды. Это праздник в нашу честь. В его честь---- кивнула супружница в сторону открывшего рот старикана. ----- Награды? Сейчас узнаю. Подождите. И с умешкой, неся
перед собой шест как копье, вклинился в разноцветную, веселую, пьяную толпу. Ожидающую танца Любочки-бухгалтера. Через три минуты к посетителям выскочила запыхавшаяся Клавочка, и с нетерпением оглядываясь назад, боясь пропустить танцы, скороговоркой выпалила : ---- Здравствуйте наш дорогой. Мы с нетерпением ждали.... Мы с нетерпением ждем.....Мы с нетерпением.... В общем вот медаль. Глеб Егорыч пока занят. Примет вас завтра по этому случаю. Вы пока идите. Идите. И извините. Семинар сейчас. Все потом. Поздравляю вас ----- И торжественно вытолкала их на улицу. Подойдя к скамейке где сидел Никанор, и подтерев каплю, бежавшую из носа, Гриб-Папирус оглядел врученную ему награду. ------ Фуууу. Лажа какая то. Да. Иного я и не ожидал. Не орден какой не то. А кругляш с лисой хитрой. Ни денег кошель. А медаль. Обманули меня. ---- ---- Да ладно старый . Оставь ее. Дома к значкам положишь. В коллекцию. ---- ----- Да не нужна она мне. Эта награда бестолковая. Накормили б лучше. Мы ж и не позавтракали дома .---- ----- Да. Не позавтракали.---- Мысли о завтраке поставили мозг на место, и Гриб-Папирус повертев медаль с лисой в пальцах протянул ее Никанору. ----- На. Друг мой новый.
Пользуйся. Прицепишь куда нибудь. Кавалером будешь ходить---- И развернувшись, взяв супружницу под руку, сделал шаг от скамейки. Никанор принял подарок, попробовал его на зуб. Ласково погладил морду смеющейся лисы. И улыбнувшись своим неведомым мыслям, с размаху запустил его в рыжего блудливого кота, собирающегося промяукать свои любовные песни, черной, блудливой кошке.
4 ГЛАВА . ТОВАРИЩЕСТВО БРЕДОВЫХ ИДЕЙ . О том, что не главное кто придумал авантюру. Главное кто ее будет исполнять. Напротив прекрасной, океанического размера лужи. Да да, именно той лужи. В которой незапланированно утонула новая трамвайная остановка. Построенная к десятилетию освоения поступающих бюджетных средств на
транспортные нужды населения, и постройку в этих краях первого и последнего трамвая на монорельсе. Стояла свежерыжепокрашенная пожарная каланча. С сиротливо и не по родному, приткнувшемуся к ней, каменным, создан-ному в эпохе ампир, тоскливым зданием. С броской и нелепой вывеской "Бультерьер Баунти". Судя по слою грунта на вывеске, название было не первое. И похоже не последнее. Видно все зависело от роста благосостояния и вечернего настроения хозяина сего заведения. Да и местные посетители сего шалмана знали наизусть каждое предыдущее название. "Бультерьер Баунти" был намалеван на "Хаски Дусю". "Дуся ...!" на "Пуделя Люсю". "Люся ...." на "Крота Зосю" а уж "Зося ..." на «Петуха Гришу". "Гриша" включая в себя всех остальных "Люсь" и "Дусь" был злачным, отстойным заведением, собравшим в себе распивочную, разливочную, домашний вытрезвитель и пару цехов по производству одноразовых стелек для банных тапочек и турбоагрегатов для уничтожения этих самых стелек. Хозяином сего предприятия, был местный авторитетный бизнесмен. С неза-конченным курсом обучения в ветеринарном техникуме, липовым дипломом какого то Оксфорда и бронзовой медалью за покорение вершины горы Лимпопо. Впрочем это немешало ему, без отрыва от
производства, заниматься понятными только его творческой натуре , темными делишками и авантюрами . Именовали сего индивидума Андре. Простите. Андрей. Андре он стал позже. Когда "Люсю " переименовали в "Дусю". Ко всем своим многочисленным дипломам и достоинствам, Андрюша имел еще и ряд недостатков, позволяющих в свое время по-лучить в неторжественной обстановке "белый билет" и радостную невозможность посвятить свою молодецкую удаль армии родной, и прочим, связанных с оной структур. Включая МЧС . Андрей Джонович. А по батюшке он звался именно так, плохо видел. Не очень хорошо слышал. Обладал страхом высоты, и терял сознание в замкнутом пространстве. В общем добропорядочные друзья и соседи сильно удивлялись. Как вообще он еще дышит и кушает . На заре своей трудовой деятельности, учитывая, что обладатель такого здоровья может работать только сторожем или вообще никем не работать , он не стал испытывать судьбу - злодейку, и по-вис ярмом на шее матушки. Ожидая что придут лучшие времена для его талантов и пороков. И они пришли. Пришли внезапно и жестоко. Накрыв всех без разбора, своей разноцветной волной желаний, вседозволен-ности и пороков. Не минула сия чаша и
Андрюшу, свет Джоновича ....Или Иваныча. Кому как угодно. Посмотрел он на все происходящие перемены своим мутным, хитрым глазом. И решил влится однажды, в это заманчивое неизвестное. Но так как одному было не с руки осваивать новое ремесло, то он решил подключить к этому делу, себе в помощь, на правах подсобной силы, двух местных от-петых .... друзей. Аристофана и Годзиллу. Познакомился с ними Андрей, тогда еще не Джонович, в местном отделении милиции. Где на правах подсобной силы, проходил суточное привлечение к физи-ческому труду за оскорбление предста-вителя власти при исполнении. И эти два товарища тоже были привлечены к трудотерапии за скандал в общественном месте. А "свой" "свояка", как говорится видит издалека. На этой почве и познакомились. Филипок. Он же Аристотель. Был тощий грек.Родом откуда то из под Одессы - мамы. Ростом великим не получился вообще, но зато имел гордый орлинный нос, длинные руки и буйную фантазию. Часто игравшую против него, и заводившую Аристофана в такие ситуации, что все перевалы Дятлова по сравнению с ними, были просто детским лепетом. Годзилла, в миру просто Фаля, был противоположенностью, кипящемунатурой и идеями, искрометному греку, Аристофану. Полтора центнера упитанного, бочкообраз-ного тела на крепких, кривых ногах, венчали короткие, волосатые руки. С кулаками очень похожими на пивные литровые кружки. И бычьей шеей, украшенной такой же бычьей, лысостриженной головой. Но при всей своей отвратительной отталкивающей внешности, обладатель сего, имел добрый и покла-дистый характер. Тоже нередко заводивший его, благодаря Аристофану, в невыгодные ситуации. На тайном собрании, посвященным новообразованному авантюристическому сообществу, Андрей Джонович обрисовал будущие перспективы сотрудничества, и выгоду от него. Посмотрев на молчаливые, бестолковые кивки, означающие полное согдасие с программой и выбранным курсом, распределил обязанности. Аристофан отныне был спец-курьером по щепетильным поручениям. А Годзилле отводилась роль местного "пугала" и куратора владельцев будущих притонов и пароходов. Себя же Андре назначил ни много, ни мало, а ... Доном. И объявив себя членом итальянской фамилии в изгнании, принял несколько революционных законов и решений. Вот так вот не шатко, ни валко, и поползло это авантюрное дело. Андрей Джонович пытался засунуть свой нос во все возможные и невозможные дела.
Первым, наиглавнейшим делом, как и положено местному дону, он решил обложить налогом всех и вся, кто хоть чуть чуть связан с деньгами. Первыми в этот тайный список были занесены два, по его продвинутому мнению, очень богатых и непутевых, не желающих делится с ним звонкой монетой и идеями обогащения, товарища. Зуля и Эдвард. На этих двух друзей он положил свой алчный глаз, ох как давно. И как ему казалось, совершенно не напрасно. Эти два прохиндея, по его убеждению, давно зани-мались незаконным изъятием из карманов доверчивой публики, ассигнаций и сбере-жений. Один только туалет, созданный по эскизам Пизанской башни, и стоящий чуть ли не в самом центре города, чего стоил. И какую прибыль приносил своим владельцам. А продажа билетов и земляных паев? На сопутствующей Земле, планете? А реклама навозной кучи на дальних подступах к городу? Да мало ли чего еще они придумали? Не известного массовому потребителю. Поэтому в списке они были под номером один. Но нахрапом богатства не возьмешь. И Андрей Джонович это прекрасно осознавал. Поэтому была разработана многоходовая комбинация, с участием Филипка, он же Аристофан. Фали, он же Годзилла. И некоего Миши. Он же не пойми откуда взявшейся оленевод. О Михаиле - оленеводе хочется сказать несколько подробней. Так
как эта неординарная личность интересна своим появлением в местных краях, и своей сказочной бестолковостью. Повторюсь извиняясь. Как и какими неведомыми путями сей оленевод оказался в здешних местах, никто толком не знал. Одни говорили что он был изгнан из племени порядочных оленеводов за то, что умудрился оттащить и заложить в ломбарде кусок айсберга, в который якобы влетел "Титаник ". Другие баяли наоборот, что все общест-венные деньги потратил на закупку этого раритета, у проезжих цыган. Третьи кричали, что купил вообще не айсберг, а "Титаник" . А четвертые вообще молчали, и улыбались только своим понятным мыслям, крутя у виска пальцем. Правду знал только Мишка. Но молчал как партизан, хотя история его появления была проста, как медный пятак. Решил он однажды поменять ориентацию духовную. То есть перейти из адептов идолопоклонничества и шаманизма в умеренные атеисты и непримиримые фоминисты. И, следуя семейной традиции врожденной бестолковости и авантюризма, подговорил себя, забратся поутру в чум, к местному служителю культа. Дабы утащить дубовый бубен, и утопить его в реке. Сказано - сделано. Как только шаман отправился в тундру за ягелем, Мишка проник к нему в чум, и стал с остервенением искать нужную ему вещь. Нужных и милых сердцу
вещей, в чуме, оказалось на порядок больше, чем мог предположить оленевод. Всякие разные деньги. Желтый металл. Водки всякие. И музыка. В общем сумка была полная. Только для бубна в ней места не было. Мишка плюнул от досады, но место освобождать не стал. А тихонько вышел из чума и побрел восвояси ругая большой бубен и хозяина этого бубна. В тундре Мишку пьяного и нашли. Без музыки, без сумки, без водок, и... без передних зубов. Но зато мокрого и счастливого. И порешили на совете изгнать его из правового общества. Дали двух оленей впридачу. Одного хромого, старого. А второго молодого, но деревянного. В виде флюгера на крышу. А.... И жену еще пятую. Клепу. Тоже дали. В нагрузку. Чтоб не скучал. Так и покинул на радостной ноте, стойбище, свободный от морали и обязательств Мишка - оленевод. Но радость свободы была недолгой, и испарилась как утренний туман, только лишь на начальном этапе долгого пути возникла группа чернявых попутчиков. Михаил в отличии от чернявеньких, встречи не обрадовался. Те же с радостью и непонятным говором без конца хлопали оленевода по затылку, спине и карманам. Облазали вдоль и поперек сани. Отвязали оленя. И увели куда ошалевшую от счастья Клепу. Особенно бесчинствовал малый с сережками. Мишка с
точностью определил что он старший. Только от него одного подозрительно воняло одеколоном, очень напоминавшим , шаманский парфюм. Под занавес этой внезапной, радостной встречи они заставили Мишку играть с ними в какую то чудесную игру. Где под пивной кружкой , надо было найти какой то шарик. Два раза оленевод расстарался и выиграл. За что был награжден. А потом фортуна перестала улыбаться Мишке совсем. Что привело его к ожидаемому банкротству. Его принудили еще пару раз сыграть в долг, и после прекрасно проделанной работы отобрали все, включая расписку на мороженного мамонта. В которой говори-лось, что если Мишка найдет на бескрайних просторах страны оного, то должен будет выслать его тогда то и по такому то адресу. Адрес говорили всем табором, снимая лыжи с оленя и Михаила. Прощание с чернявыми и Клепой, оставшийся с ними, в качестве залога, было недолгим и не бурным. Запомнилась только пятая жена, вертящая пальцем у виска. И наталкивающая своими действиями на мысль о суициде. Но Клепа Клепой. Палец пальцем. А жить как то надо, вопреки всем бедам, внезапно свалившимся на глупую голову. Оглядевшись по сторонам Михаил решил здесь и остаться, в сиих местах. И выдавать себя добровольно за целителя тел и душ человеческих. Вот его то, вместе с Филипком
и Годзиллой, хотел задействовать в своей следующей афере , Андрей Джонович. Да и еще были некоторые наметки в планах авантюриста. Но не настолько важные, что требовали мобилизации всех имеющихся средств и сил. Прознал он недавно, что у Клавки – секретарши намедни ночевали два каких то геолога, или археолога. И по причине безденежья и скудоумия, оставили ей в расчете за чистую постель и обильный ужин, какую то не то медальку, или орденок, иноземный. Ценность не объявлялась. Но вещь старая и сама по себе чего то стоит. А если и не стоит, то все равно пригодится. Но это потом. А сейчас была отдана команда Филипку, чтоб он позвал для беседы, этих двоих. Которые сейчас в куче навоза. Стоят. ........... ---- Эй, Зулай. Достаточно экспери-ментов. Пора уже на большую землю двигать. А то помрем здесь от аромата и утонем. Кто нас в навозе искать будет? Эдвард пошевелил затекшими пальцами в сапогах, и необдумано отпустил дружеское объятие своего товарища. Потеряв опору в виде руки друга, Андриян тут же, как шлагбаум стал складыватся, но при этом, всетаки успел инкстинктивно выставить руки вперед. А они, соприкоснувшись с кромкой навоза и не увидев перед собой препятствия, мягко и нежно ушли по плечи в самую глубь. Дальнейшее продвижение остановило лицо.
Со смаком врезавшись в дерьмо. Простите, в навоз. Под смех желтых мух и недоуменный взгляд "Блудохода ". Окинув сердобольным взглядом погруженного в почву тело, Эдичка вздохнул, и схватив за ворот ошалевшего Зулю, потащил его на волю. На пригорок. Выполнив программу максимум и приладив тело на чистом от навоза пригорке, Эд стал ждать, когда компаньон придет в себя от пережитых впечатлений. И объяснит, почему же, и с какой маниакальной надобностью надо было проводить весь день в этой городской достопримечательности. Дабы ускорить мо - мент прихода в сохнание он налупил Зулю по щекам, и вылил на него из сапога мутной, зеленой водички. Зуля зашевелился. -------- Ну что ? Живой ? Дефективный менеджер навозной кучи.---- гласил Эдвард, попутно достав из кармана сапожную щетку, и ласковыми движениями приводя в порядок физиономию дважды профессора. ----- Ууууу. Тьфу. Живой. УУУуу. ---- проаукал Зуля, сихронно чихнув и вздрогнув, открыл глаза. ----- Говорить можешь? Все удобрения отплевал ?---- Зуля обреченно махнул головой, чихнул, и нелепо ткнул пальцем в сторону на дорогу. ----- Не тычь пальцами по сторонам, а давай глаголь. По какому такому праву ты загнал меня в эту кучу? И
мариновал почти день? Как субпродукт для медведя. Ну чего молчишь? Язык откусил ? Сейчас обратно в кучу доставлю. Заговоришь небось. Ну не мычи. Да кто там? ---- Эдвард усмехнулся и обернулся в ту сторону куда тыкал палец Зули. ----- Ха ха. Грек кажется несется. К нам похоже. Скипидаром что ли намазали? Ладно.Не мычи. Послушаем убогого .----- Перейдя на шаг и приняв вальяж-ную, слегка покачивающую походку, Аристо-фан приблизился к компаньонам. Сплюнув и сморщив нос от аромата, исходившего от друзей и кучи, и закатив глаза к небу произнес ---- Ну вы это.... Ладно.... Андре зовет ..... Сейчас. Срочно. ----- И упал рядом с Зулей, от нахлынувших разом чувств и запахов . ----- Неее. Двоих я не вытяну.----- С тоской подумал Эдвард, и пнул ногой лежащего без чувств Аристотеля Филипка .
5 ГЛАВА . КОВАРНЫЙ ПЛАН . О том что еще многое надо поменять. Прежде чем начать делать. И вручив, одномоментно ставшей ненужной, не то медальку, не то орден,
бестолково улыбающемуся, и пускающему слюни Никанору, Гриб - папирус нежно обхватил супругу и ругаясь под нос , двинулся восвояси. Никанор принял подарок . По какому то неведомому инкстикту попробовал его на вкус. Поглядел на смеющуюся, непонятно чему, морду лисы. Нежно ее пригладил, и.... громко засмеявшись швырнул в котейца. Собиравшегося петь любовные рулады, кошке расположившейся напротив . И именно в тот самый миг, когда медалька со свистом разрезала воздух, физиономия конеударенного Никанора, при-няла осмысленное выражение, и тоску по потерянному. Но это был только миг. С воем незаслуженно обиженного кота, которому цацка угодила прямо в лоб, сознание вновь обрело качества бестолковости и невос-приятия действительности. Да и натура Гриба - Папируса тоже неадекватно среагировала на свист летящей в кота медали. Резко выдернув руку, он развернулся и огромными скачками добежал до Никанора. Секундный, лихорадочный обыск не дал никакого результата. Руки продолжали обыск тела и карманов. А сухие губы бестолково выдавали только одно слово. " Значек ". Но его не было. Он исчез. "Гриб - Папирус" разогнулся. Посмотрел на улыбающегося Никанора, и успокаивающе прошептал "Ошибся. Не он ". А посмотреть в сторону кота у него просто не хватило фантазии. Фантазии хватило лишь нато, чтобы поднять за шиворот Никанора, и толкая его впереди себя, матерно обзывая, двинуть домой. К завтраку, новой вставной челюсти, к громадной своей любви, к непотопляемой пожарной каланче, и своему месту в этой активной жизни. Ну а котяра? Котяра заслуженно оскорбился на нежданный удар в лоб. На медальку которая на половине прервала его лихую, кошачью песню. На блудливую кошку, сразу же ретировавшуюся с этого места с сиамским, битым котом. И на бабку Марью, этого кота кормившую. Смело подошел к отлетевшей ото лба медали. Смело ее обнюхал. И так же смело, и удобно сверху расположившись, похоронил ее под вчерашним ужином. До здравствуют коты. ............ Едва переступив порог богопротивного заведения, куда их с Зулей под торжест-венные разговоры и упреки, затащил реактивный Аристофан, Эдвард понял. То если человеческая фантазия и не имеет границ по своей извращенности и полету мысли, то здесь она перещеголяла всех и вся. Причем с большим отрывом от дестви-тельности. --- Закройте рот, коллега. И держитесь за карманы. Последнее вытянут. Без сладкого останетесь.---- почесывая подбородок, прошептал удивленный и ошарашенный командующий жульнического
звена. ----- Ну и местность . Как в планетарии. То есть в кунсткамере. Нет. Как в этом....----- Но где в этом, или где в том , в голову категорически не лезло. То ли после простоя в куче голова засорилась, то ли сравнивать было не с чем. Ввиду отсутствия такового. Круглый в сигаретной дымке, и чуть чуть подзагаженный зал, был, как бы разделен на четыре части. На четыре материалестических, исторических эпохи. Со своими предметами быта, и со своим микроклиматом, окружавшим этих последователей. Раннего сюрреализма, позднего модернизма , зарождающегося капитализма. И беспросветной глупости, которая с завидным постоянством побеждала все исторические эпохи, и поэтому не нуждалась в рекламе и в созыве клиентов. Всегда была полна и не имела свободных мест. В отличии от остальных эпох. Первая четверть зала состояла из голой кирпичной стены. Такого же голого, бетонного пола, покрашенного серой, шаровой краской. На фоне которой были намалеваны плывущие грязно-желтые облака, с усаженными на них такими же грязно- желтыми зайцами. Развлекающими себя грязно- желтыми барабанами. Вторая четверть была завешана кривыми зеркалами. Настолько кривыми, что даже уже не могли исказить
окружающую дествительность. На полу были те же самые зайцы. Такие же грязные . Но розовые. И по- чему то в очках. Третья была вообще без зайцев. Но железная, холодная и темная. Временное нахождение в ней вызывало чувство апатии, страха, желании взять в долг, и скрытся. С тоской позабыв все обязательства. Ну а четвертая? Ну а четвертая была одновременно и простая и сложная. Как жизнь.Одновременно вобравшая в себя весь дух противостояния зайцев , с барабанами и без. Эго. И инь с янь. А также железных кри-вых зеркал и грязно-желтых облаков. Вызывая честно заданные вопросы, и получая при этом ни честно данные ответы, но нисколько не оставляя времени на внутреннее размышление. Убеждая всех и вся, что все таки мир это мир. А жизнь наша не игра. Посередь четвертого отсека, как бы в отместку человеческой природе, была намалевана синяя русалка. Со спиннингом в руках, и бычком "Беломора" в синем рту. ----- А горячее здесь подают? ----- поинтерисовался Зуля, судорожно сглотив слюну, и прслонившись к синему хвосту, кудесницы моря.----- Чего то из под хвоста пахнет. Рыбой . Килькой. ----- ----- Ну ладно Казимир. Ты под хвостом пока понюхай. А мы на беседу отойдем. ---- И Филипок подтер под носом и
подтолкнул Эда к железной, покрашенной веселой непонятной краской, двери. Распахнув ее Эдвард зашел в полутемную, небольшую комнатку. Где под мелодичную музыку "Рамштайна", и не менее мелодичное сопение Годзиллы , сидел и попивал ароматный чаек, Андрей Джо-нович. ----Проходи. Присаживайся. Поговорим. Старался казатся учтивым и гостепреимным, Андре указал взглядом на свободный стул. Эдвард присел и глядя на чайник вопросительно вытянул шею. ----- Да, да, да. Наливай конечно. Баранки вон. Закуси. Коль хочешь. Годзилла. Передай продукты.---- Баранки оставляли желать лучшего, но за неимением бутербродов с икрой, сгодились и они. Утолив первый голод, чуть ли не ценой зубов, Эдвард всетаки решился спросить Андре, о причине своего вызова. ----- Ну чего скажешь? Зачем звал?---- ----- А звал я тебя вот зачем. Прослышал я о твоих поисках спонсорской помощи. В деле прокладки нового пути и уничтожения старого. Путем засыпки и закладки временно отслаивующихся и подкрепляющихся на временном участке обрабатываемой почвенно заземляющихся и непосредственно углубляющихся.....---- ----- Сам то понимаешь чего говоришь? Цицерон. ----
----- Короче, денег хочу вам предложить. Вы ж колодцы хотите копать? Вот я вам денег и дам. ---- ---- Чего, так просто и дашь? Или чем то обязаны будем ?---- ---- Нет обязаны не будете. То есть будете, но не обязаны. То есть обязаны будете но.... не будете. Короче слушай дело. Дам я вам посылочку . Почему вам? Доверяю потому что безмерно. Я только вам. Надо бу- дет довезти эту посылку до адресата. И только до него. ----- Вращая глазами, конспиративным, интимным голосом нашеп-тывал Андре. Пытаясь периодически вскочить и обнять Эда как родного. ---- Что за посылка?---- спросил Эдвард , ловко уворачиваясь от объятий. Чем самым вызывал у новоявленного дона нервный тик и беспокойство.---- Объясни не таясь.---- ----- Сейчас объясню. Держи. Смотри. ---- Андрей Джонович пошуршал под столом, и извлек на свет Божий, кусок белого стекла. И указав на него пальцем , продолжил. ---- Это алмаз. Чистой воды. ---- ----- Очень чистой воды ?---- ----- Чистейшей. Стоит очень много. И только ты. То есть только тебе. Я доверяю свои активы. Никто и никогда не смог бы как ты, завоевать мое доверие. И потому я вручаю тебе этот алмаз. Сейчас в моей жизни произошел тактический пересмотр цен-ностей, и сущностей. И для того чтобы повысить свою значимость в этом мире и
отказатся от материальных значимых цен-ностей вызывающих судорожное жела- ние ....---- ----- Какое желание ?---- ----- Судорожное .....желание. А что? Что то не так?---- ----- Да нет. Все так. Продолжайте.---- Эдвард слушал пафосную речь, и думал о счастливом Зуле, оставленном за дверью, и освобожденном слушать весь этот феери-ческий бред. ---- Ну вот значит. Беспокойных и судорожных. Короче отвезете по адресу. И получите денег. Билеты и командировочные, выдаст Филипок. Филипок! Слышишь? Выдашь билеты. И командировочные. ---- Для Филипка стоящего у двери, и слушавшего пафосную речь патрона, предистория заканчивалась не очень радужно. Сложилось неотвратимое впечат- ление того что кто то, но не они с Годзиллой , заработает кучу денег. И от этого было плоховато на сердце, и на душе. Но в ответ пришлось кивать соглашаясь со всем ---- Хорошо. Выдам . Все. ---- Эдвард поднялся со стула, и завернув в лежащую на столе газетку, "алмаз", вышел в коридор. Где под хвостом синей русалки стоял и спал нетерпеливый Зуля. Аккуратно ткнув его локтем в бок, и дождавшись открытых глаз, Эд устало произнес.---Пойдем. Там все расскажу. ----- и
И вытолкнул Зулю на улицу. ............. ------ Куда этот рыжий таракан подевался? Опять все белье стиранное синькой загадил. Опять Лауру гуталином намазал. Ох бедная кошка . Ох бедные роди- тели. Когда же угомониться, дефективный? И родители то воспитанные, интелигентные. И сестра вежливая красавица. А этот? Ох тюрьма по нему плачет. Ох плачет. В армию бы забрали поскорей, иудушку. Сил нет терпеть его. Нет. Сил. Уволюсь. Лучше подаяние просить на вокзале, чем это отношение к себе. Лучше на помойке проживать, но знать что проснешься завтра . Чем здесь. Когда каждую минуту над тобой висит дамоклов меч расправы и фантазий этого выродка.----- ----- Ну Луша. Ну зачем вы так? Ну какая армия нашему мальчику? Он же в школе еще учится. Ну любит он иногда поразвлечься. Но все равно же, он такой милый. И вас он всегда приветствует. Пусть это чуть чуть громче обычного и с огнями. Но приветствует. А Глеб Егорыч даже сказал что больничный будет оплачивать. Если это приветствие будет некомфортно. Мы же любим нашего Воника? Мы же любим наше рыжее чудовище? И деньги которые мы здесь получаем. Мы тоже любим. Поэтому отбросим прочь все требования порядка и вежливости. Все требования любви и ласки. И продолжим нагружать свой организм встрясками и дискомфортом. Все равно, при всей нашей нелюбви к действительности и
порокам, победит наша любовь. К материальной выгоде и.... всем мелочам. С этой выгодой связанных. А Воник? Этот рыжий сын не рыжего отца, ушел гулять. И пусть он гуляет целый век. Потому что чем дольше он на прогулке, тем громче ревут соседи. Тем больше катаклизмов случается не здесь, а вне. Тем счастливее наше внезапное одиночество.---- Внезапно кинутый камень в окно, прервал диалог двух экономок, стоящих в дальней комнате роскошного дома, и ведущих диалог касаемо рыжего сына их хозяина. Луша подошла к окну, и тихонько вытащила лицо из за угла, боясь прилета следующего камня. Картина представшая перед глазами была старая, и до боли знакомая. Внизу на клумбе с красивыми, но уже втоптанными в землю цветами, стоял сын ихнего работодателя. Сын незабвенного Глеба Егоровича. Рыжий и беспредельный отрок. Рыжий Воник.
6 ГЛАВА . БУМАЖНЫЙ ПЛАН АВАНТЮРИСТОВ . Глава о том, что задуманное Надо претворять в жизнь – Нет, шеф. Вы конечно фигура сугубо самостоятельная, и без сомнения подкованы на всякого рода «поганках». Но когда по
вашему желанию мимо нашего рта проплы-вает кусок белого хлеба с шоколадным маслом! Мы на это смотрим отрицательно. Правда, друг? Но друг не отозвался на вопрошающую речь Филипка. Он стоял очарованный, и смотрел в дальний угол комнаты, где толстый, мохнатый паук, под хрип садиста из Рамштайна, давил зеленую, навозную муху. Короткий, ласковый удар под «ложечку», вернул это тело из небытия в реальность. Годзилла икнул и прохрипел: – Да... Шеф... Масло... м-м-м... рот... друг... А на фига это всё надо? – сжав кулаки и отклячив от непереносимой обиды, нижнюю губу, он опять вперил безумный взгляд в угол комнаты, забыв обо всем на свете. – Ну что ж. Видно и моя очередь настала, рассказать вам о масле. О Бутане. И о длинных очередях в мексиканское посольство. Всех желающих, бесплатно и единовременно получить вид на жительство в этой скромной и благополучной стране. Андрей Джонович слегка прослезился, но подавив в себе эмоции продолжил: – Вы же хотите заработать маленько денег на жизнь? Вижу. Хотите. Я тоже к счастью этого хочу. И не машите репой своей бестолковой Филип, в этой жизни все решения буду принимать я, а вот когда вы будете на моём месте, но вы никогда на нем не будете. То будете решать… нет, не вы... Годзилла будет решать. Да что он там стоит как статуя алебастровая. Пните его. Не могу же я в пустоту орать.Но Филипок озадаченный витиеватой речью шефа, не решился вторично, приложится по Годзилле, и поэтому лишь легонько толкнул его ногой в область паха. – Продолжайте шеф. Он всё слышит. – Ну, вот значит. Масла в Бутане нет. Тьфу ты! – Мы чего в Бутан масло повезем? Во незадача. Во день непрушный. Сначала двум кексам заработок в виде стекла непонятного отдали. Потом выясняется что надо не пойми куда, везти не пойми что. И этот убогий стоит сопли жует. Хоть бы слово молвил. Филипку даже захотелось выругаться матом на Годзиллу, но судя по тяжёлому дыханию тот вконец пришел в себя, и поэтому грек не решился испытывать судьбу. – Да нет друзья мои суровые. Ни пропан, ни бутан, ни, причём совершенно. Причем эти два кекса, как позволил себе, выразится Филип. Которым я впарил под видом необработанного алмаза кусок стекла со стеклянной фабрики имени пса Алого и его верного помощника Карацупы. И они купились. В их обязанность будет входить доставка этого камня по назначению в определенный пункт. В вашу обязанность будет входить негласное их сопровождение, с последующим изъятием, путем банальной кражи, этого ни кому не нужного стекла. – И чо? – это уже подал голос тезка умершего ископаемого. – А вот тут то и самое главное, – Андре ласково, но с отвращением обнял союзников за потные плечи, и зашептал:
– Вы же знаете что они два миллионера подпольных, чёрт их возьми. Вы же знаете, какой кэш они сорвали с этого Пизанского туалета. А куча говна, за конюшней? Она им тоже принесла кой-какие дивиденды. А билеты? На луну? Сколько было желающих? Только ты, толстомясый, отнес туда все деньги нашего фонда «Тайга для Лыковых, и не только». Не помнишь? Я помню! А бесплатные туалеты в лесу? Нет, это не они. Это ты Филипок мне предложил. А я, дурак, купился. Ладно. Это почти в прошлом. В настоящем другое. Вы значит украдаете. Ну, воруете, стекляшку. Они являются ко мне, не выполнив задачи поставленной. Я обязываю их мне заплатить. Вот и всё! Миллионеры – без денег, а вам – доля малая, слава и почет. И не надо ни о чём думать, и им, и вам билеты я уже взял. Выезд завтра. Помыться, побриться, горькую не пить. Завтра «как штыки» на вокзале дышите в спину этим двоим фраерам. Поняли? – Чего ж не понятно-то, – с тоской на лице протянул грек. – Понятно, а при чем здесь Бутан то? – Эх, други мои ситные, – с вожделе-нием и лаской заговорил Андре. – Эх, други! Я ж по нации не американец какой- то. Не туземец с острова Пасхи. Я кровью своей чувствую родство свое с неизве-данным народом. Бутанянин я! Или Бутаниист. Не могу ещё правильно сказать. Получим миллионы за стекляшку, соберу вещи и в путь. Море там есть, наверное, буду
на море жить, ни о чём не думая. – А если нет моря то? – Как нет? Море везде есть! Даже в Польше. Знамо дело. – А какое там море то? – переспросил Годзилла, торжественно икнув. – В Польше? – Как какое? Чёрное, конечно. Хорошее море! И вот так, выслушав географические нотации, два бедолаги поплелись домой приводить себя в порядок перед дальней, неизведанной дорогой. А в это время два других бедолаги обсуждали свалившиеся внезапно на них счастье, в виде нелепой стекляшки и неизвестной поездки. – Ну что? Мой милый, старинный друг – произнес Эдвард, глядя задумчиво и прищурясь, в противоположенную от Зули сторону. И поэтому было непонятно к кому он обращается. То ли к напарнику, то ли к тряпичному, рваному клоуну, валявшемуся в придорожной канаве. – Сведем дебет с кредитом и посчитаем сальдо. Так, в наличии у нас: А – Стекляшка, неизвестной и непонятной пробы. Б – Конверт, судя по толщине напичканный билетами и деньгами. В –Хитрющая рожа нашего работодателя. – Почему стекляшка то? – Заволновался коллега. – А вдруг и не… – Говорю стекло, значит, слушай. Я ему этот кусок сам впарил два года назад, под видом космической пыли. Он просто
забыл от волнения. Ладно. Надо отвезти, значит отвезем. Тем более что все труды оплачиваются, – и чуть-чуть подумав, бросил, – пошли, знаю куда. Ничто не могло испортить комфортного настроения, пришедшему летнему дню. Ни мухи. Плотным кольцом взявшие в осаду, праздничную робу торговца космическими удовольствиями. Ни сигналы о помощи пассажиров воздушного шара из Южной Африки, приземлившимся в Антарктиде на дрейфующую льдину, ввиду плохого образования его запускавших. Ни хромая лошадь, бесцельно бродившая у пекарни, пинавшая пустые банки из-под пива и наслаждающая их прощальным звоном. Концессионеры шли вперед. Эдвард шагал нагло и упрямо, походкой побеждаю-щего в этой жизни человека. Зуля наоборот семенил с видом вечного проигравшего, по-следнее в карты землекопа, периодически вступая правой ногой в «мины», чётко и математически разложенные стадом коров по пути следования. – Вот и пришли, пожалуй, – ни к кому не обращаясь, произнес Эдвард и резко притормозил перед парадным входом старого, давно не ремонтируемого здания, на котором гордо висела ржавая, покосив-шаяся вывеска, с вычеканиными строгими словами, и почему-то на английском: «Пост – офисс». По-здешнему «Почта». По преданию её сюда приволок и обменял на шампанское старый местный рыбак Крилев Лола, обнаруживший её ниже по течению Гольфстрим, когда
служил переводчиком на торпедной базе при Окинаве. – Так, Андриян. Слушай команду. Я зайду сюда. А ты медленно, но уверенно идешь в промтоварный магазин и покупаешь чертёжный футляр. Тубус называется. Он очень нам в дальнейшем пригодится. Зачем потом объясню. Всё, вперед времени мало. Ещё в порядок себя приводить. Да мух за собой в магазин не волоки, разгони по дороге! – Хорошо шеф! – О-о-о, шеф! А почему не босс? Или не патрон? Что Зуля мухи закусали? – Нет, не закусали, но учитывая тяжёлое положение в состоявшихся событиях, и не будучи по своему воспитанию невоспитан-ной обладающей, непомерным гонором лич- ностью. Отдаю в ваши... твои руки приори-тет принятия окончательных решений и… – Во как тебя в этой куче накрыло то. И отпускать видно не хочет. Ладно, принимаю приоритет. Иди. Одна нога здесь, другая тут. Зуля выслушал, развернулся, и, отмахи-ваясь от опьяневших мух, пошаркал со скоростью паровоза Черепановых за столь нужной в их деле штукой. Тубусом. А Эдвард шагнул в почту, столкнув-шись на входе с рыжим, наглым отроком хитро оглядывавшим всё вокруг, и с желанием, написанным на его лице, немедленно напакостить и убежать.
– Привет девчонки! Бандерольку бы отослать. Можно? – крикнул в пустоту Эдвард, приблизившись к стойке и обнаружив там, как всегда, единственную приёмщицу и выдавальщицу дядю Гришу Сохатого. – Кого посылать то вздумал? То есть чего будешь? Слать? – пропел дядя Гриша, ни разу не обидевшись на «девчонку». Эдвард достал из сумки кусок стекла, обтер его и с грохотом выложил на стойку: – Да вот. Корешку лучшему Лунный камень. В подарок. От нашего общества независимых экспертов группы «космо-поиск». Он позавчера прилетел. Камень этот. Тёплый ещё. Вдруг он ещё информацию космическую в себе несёт. Вот друган и расшифрует её. А нам почёт и деньги! – А-а-а! Ну ладно отошлем. Ручку возьми там, на цепочке привинчена. Бланк заполни, – и немного подумав добавил, как бы между делом. – Я, когда на стекольном заводе пивные бутылки на заказ выдувал, у нас таких лунных камней на заднем дворе прорва валялась. Вот я не знал. Сейчас, наверное, уже почётным членом был бы Общества вашего! Эдвард шагнул к столу и с удивлением обнаружил, что ручка отсутствовала. Присутствовала только цепь, на которой она, видно, держалась. Пошарив в кармане, он достал на свет зашарпанную шариковую ручку и сходу написал бланк: г. Вымя. ул. Вымя. Кощееву В.Ы. Сложил вчетверо бумажку и незатейливо крикнул: «Эй, дядя,
ручки то нету. Чем написать то? Пальцем? Месье Сохатый тоскливо почесался, понюхал пальцы и торжественно резюмиро-вал: «А, ведь, это он! Рыжий окаянец! Не зря он здесь час пасся. И анекдоты мне похабные рассказывал. Бдительность мою усыплял. Поймаю – уши оторву, извергу! На ручку – пиши! Заведующей нашей, умницы». С этими словами он передал в окошко неприхотливую ручку «паркер» с золотым пером. Эдвард постоял полминутки, засунул в окно бланк, кусок стекла, свою ручку с колпачком от «паркера» и увидев как поданное им исчезло с глаз, развернулся и с чувством исполненного достоинства вышел прочь, на улицу. Даже и не разу не оглянувшись назад. То ли нога подвела на выходе, то ли, что-то наложенное котами вынудило потерять равновесие, то ли бури магнитные разрывали атмосферу земли, вынуждая всё живое кломниться к земле, но Эдвард упал. Под презрительный смех толстых, рыжих воробьев, и гадские улыбки серых , мутных лягушек. И среди этой какофонии выде-лялся звонкий, весёлый смех рыжего юнца, точно и вовремя приложившему руку к этому падению. Но обидно было и не само падение. И не издевательское наслаждение посторон-них этим падением. Обидно было, что ладони, выставленные вперёд, уткнулись прямо в самый центр наваленной утром, нехорошей кучи. И ничего поделать уже было нельзя.
Привстав на коленки, и с отвращением глядя на свои не очень хорошо пахнущие ладони, Эдвард обнаружил, что к ним вместе с кошачьим дерьмом ещё прилипла какая-то неведомая желтая медалька, тоже сильно замазанная и дурно пахнущая. Благо рядом, как и везде, была вечная, антикварная лужа, размером с озеро Байкал, которая похоже предназначалась не только для поения мимо проходящего скота, а также для купания, стирания, и празднования дня Нептуна местными адептами водяного бога. Эд подошел к этому маленькому, здешнему озерцу, с отвращением, сглатывая предательскую слюну, прополоскал свои ладони и оказавшуюся в руках медальку. «Чего помыться решил? Я видел, как ты грохнулся. Думал, нашел чего. Уж очень быстро ты нырнул. О и правда чего-то нашел! Дай глянуть одним глазком. Ну, лиса какая-то. Монгольская, похоже. Лыбится сволота. Похоже над нами смеется». – Стоял рядом Зуля и причитал, появившийся в несамый удобный момент, в несамое удобное время для Эда, но с тубусом и без шлейфа пьяных мух. В ладони у Эдварда лежала жёлтая медаль с рожицей хитрой, смеющейся лисицы, которая словно предлагала новому владельцу себя, в качестве охранной грамоты на ближайшее неизведанное время. Подкинув в руке неведомую цацку, Эд окинул взглядом придорожные кусты, заприметил в них спящую козу, выпущен-ную на вольные хлеба, прицелился
и... бросил медаль в карман. 7 ГЛАВА .
КЛЮЧ НА СТАРТ . О том, что чужая обувь И не жмёт совсем. – Извините, извините... да извините вы. Да пошел ты... Дай пройти... встала лошадь. Не туда не сюда. Девушка, скажите я могу...? Слушай ты сволочь, ты чего мне в бок то суешь? Девушка я могу...? Ты урод я же сказал... Девушка вот деньги... Дайте мне... ага.. ага... мне. Два билета. Куда? Не знаю. Главное чтоб сутки ехать. Ага. Во. Спа.... Ну чертила, ты допросился. Сорвав голос и потеряв ящик нервов Эдвард, наконец-то приобрел долгожданные билеты непонятно куда. Дело оставалось за малым, встретить дольщика, с которым бы-ло, обговорено место и время встречи. И дождаться поезда, который увезет их в неведомые края. Выйдя из вокзала ещё под сильным впечатлением от невоспитанности отъезжа-ющих, Эд сразу же увидел Зулю в какой то партизанской одежде, державшего в одной руке тубус, а в другой, руку рыжего чудовища, по вине которого заведующая почтой лишилась всех привинченных ручек, ну и своего «паркера» в том числе. Н-у-у Эдварда такой расклад явно не устраивал и он решительным шагом направился кстоящей у столба парочке, полный реши-мости закатить скандал. Но не по поводу нелепого одеяния Зули, хотя и по поводу его. Увидев подходящего компаньона Адриан заулыбался, зачесался, и спрятал рыжего за спину, состроив при этом отсутствующую мину: «Слышь Зуля. Ты чего за клюквой собрался? Чего за наряд? Сапоги болотные, плащ какой-то покоцаный. Харя вся в газетах. Шапка зимняя. Клещ, какой-то рыжий, рядом. Ты чего? Нам ехать сутки. Тебя сейчас в исправдом заберут личность выяснять. С какой ты помойки сюда явился. Валенки бы одел. На улице лето. Забыл что ли от волнения. Я с тобой с таким не поеду». Эд сделал движение в сторону, показывая всем видом, что собирается уходить, но немножко задержался, готовясь выслушать объяснения, и не ошибся. Напарник взял его нежно за локоток и виноватым голосом залепетал: – Сейчас все расскажу. Сейчас... сейчас... С чего начнем? – С него, – тоном, не терпящим возра-жений, сказал, Эд, и ткнул пальцем в стоящего недалече, но понимающего что разговор идет именно о нём, рыжего юнца. – Кто это, моншер? Откуда ты его надыбал? – Это мой друг! То есть мой новый, внезапный друг! Я встретил его сегодня случайно. Возле валенок, чугунных. Он там стоял. И не знал что к нему идет избавление в моем, благородном лице. Он
«потеряшка». Он отстал. Правда, я не понял от кого, но ему, он сказал надо ехать. Я решил, может, ему надо ехать с нами? Ты сам с ним поговори. Он тебе лучше всё расскажет. Давай возьмём его с собой. Довезём его до дома. – До какого? – До евоного! – А! Да до его дома его везти не надо. Он сам дойдёт. Недалеко. Ты знаешь кто этот «потеряшка»? – Я? Нет. Он не раскрыл тайны своей. Мне. – Ладно. Хватит. – Эдвард устало махнул рукой и свистнул, подзывая рыжего шкета. Тот незамедлительно подбежал, но остановился в сторонке, на расстоянии, что бы в случае опасности успеть унести ноги. – Ну, привет... «потеряшка», – сказал Эдвард протягивая руку. – Ну, привет, – проговорил рыжий шкет, но руки не подал, а спрятал из-за спину. – Знакомься Зуля. Перед тобой стоит достойный отрок. Сын своего отца. Тоже не менее достойного. Иван Глебович. Ваня. Более известен местным жителям, безмерно страдающим от него, под благозвучным именем Воник. Его папа, достойнейший Глеб Егорыч , на данный момент является, как тебе Зуля известно, головой нашего города. Поэтому этот маленький сатрап проводит свои акции никого и ничего не боясь. Видишь Адрияныч, как ларчик просто открывается. А ну быстро домой! Я ж не
папенька. Я быстро тебя в чувство приведу. – Постой, постой, Эд. Может, ты путаешь? Он же рыжий. А Глеб Егорыч и его половина тёмные. Может, это не он? – Да он это, он, – потянулся Эдвард и уже без крика. – Отсылай его домой, скоро ехать. Билеты я взял. А чего ты так оделся то? Чепушило. – Ой, ты! Гуслик, как он тебя забавно назвал. Петушило. Ой, рассмешил. – Заулыбался во весь рот рыжий Воник, не забывая искоса контролировать действия Эда. – Даже не знаю. Хотел по-празднично-му. Побрился помылся. Вот лицо маленько порезал бритвой. Сунулся в шкаф, а костюм дырявый. Мыши видно продырявили. Ну и прикинулся по-спортивному. – Ни хотел Зуля оправдываться, но надо было. – Да! Экипировка хоть куда! Но сапоги надо поменять на более удобную обувь. Народ не поймёт. Короче или ты едешь без сапог, или я еду один. Понятно монсеньер? Похоже, вопрос с переобувкой Зули так и завис бы в воздухе нерешённым, если б не неожиданное вмешательство в назревшую ситуацию, рыжего, наглого юнца. До сих пор, пока Эдвард отчитывал компаньона, грозя ему увольнением, разжалованием, гауптвахтой, рыжий «перец» мирно стоял в сторонке и с упоением ковырял в носу. Но как только Эд залез в свой карман, и извлек на свет потасканный конверт с билетами,
вьюнош быстро оказался рядом. Беседа между компаньонами и рыжим отроком длилась недолго, минут сорок, сопровождалась дикой жестикуляцией, уходом и приходом всех вместе и каждого по отдельности, некоторыми нецензурными словами, и составлением кукишей перед лицами. Преимущественно перед лицом Воника. Наконец дискуссия подошла к своему завершению. На свет всплыл конверт с билетами, купюра в сто рублей, и медалька с хохочущим Патрикеем. Всё это незамедли-тельно перекочевало в карман Рыжего, и процессия, раздвигая ногами лужи, поперлась вперед, к дому отца своего сына. Домик, к которому Воник подвел своих новых, ну если не друзей, то, наверное, новых жертв своих беспредельных действий, был не новый, и зелёный. Архитектурно он впитал в себя все мыслимые и немыслимые фантазии владельца и периодически, от меры поступления денежных средств, фантазии новых его строителей. Здесь были и рококо, и готика, и все вместе взятые барокко со всеми, вытекающими отсюда последствиями. Единственное чего не коснулись архитектурные изыски, были забор и баня. Забор был каменный, а баня – деревянная. Рыжий подошёл к воротам, указал компаньонам на вкопанную у забора лавку, приглашая их присесть в ожидании, и скрылся на территории. – Бабуля... Ба-а-а-бу-ля....
Ба-а-а-б-б-б-у-у-у-у-л-л-л-л-я! Н-у-у-у где жы ты-ы-ы? Куда ж ты запропастилась то? Времени нет вообще, – плаксиво затянул Воник, не забывая при этом зорко осматривать батюшкину коллекцию обуви, и карманы верхней одежды отсутствующих членов семьи. – Иду, иду, касатик ты мой огненный. Не вой как козел у бани. Видишь же, ползу скоренько. Не успеваю на твой противный крик, – в дверях каменного каземата показалась старушка в спортивном, красном костюме, зажавшая под мышкой лыжные палки. – Глаголь. Отрок. Только мухой давай. Меня на поле ждут. Девичник у нас. Партейку в гольф сгоняем. Пивка попьем. – В гольф? А чего палки лыжные опять взяла? Опять без очков в спортинвентаре копалась? На ощупь. Ладно, это не главное. Главное бабуля в следующем. Собрался значит я к Мише-оленеводу в сопки. На пару дней. Ужинайте без меня. Впрочем, завтракайте тоже. Ты уж собери мне с собой съестного чего-нибудь дней на пять. Фото-аппарат, магнитофон, киперную ленту, эхолот, лодку резиновую и костюм вольного каменщика. Потом облигации пятипроцентного займа и калоши дедовы. Газеты из архива НКВД и картину Дупеля «Заноза». А также... – Воник, милый, а где ж мне это всё взять? А зачем же это всё тебе? Ну ладно я понимаю Дупеля, а ленту то зачем? Может, я просто картохи нажарю? А? И в очередной раз наказанная
неиспол-нимыми желаниями рыжего изверга, бабуля, в прострации забыв о гольфе и девичнике, двинулась на поиски эхолота и прочих Дупелей, по ходу нодумевая как было можно променять жареную картошку, на какую-то поездку в улус к оленеводу вкупе с дедовскими, революционными калошами. А Воник тем времен, зная, что его уже долго никто беспокоить не будет, нетороп-ливо заглянул в батюшкин стол, взял купюры, пару ботинок, воротник из черно-бурки от матушкиного манто, выпрыгнул в окно и направился к лавке, где в ожидании сидели концессионеры. Примерка папиных ботинок прошла на удивление без происшествий. Одни не подошли вообще. Вторые были без шнурков. Но выбирая из двух зол меньшее, они были куда изящней и компактней, чем боевые, болотные сапоги, нелепо смотрящиеся на Зуле летом, в центре поселка. – Да! Дикое зрелище! Ладно, пусть будет пока так. Потом чего-нибудь подберем. Поизящней. Шнурки на вокзале купим. Сапоги в канаву вон брось. Не беспокойся, их никто и никогда не возьмёт. Даже если сильно будет нуждаться. Муда... Чудаки кончились. Остались только мы. Беспокойные и неуравновешенные. Кстати, мой рыжий новый друг. Вам придётся отчитаться передо мной о проделанной вами работе дома, и вернуть некоторые атрибуты принадлежащие лично мне. Они дороги мне как память. Отчитываться Воник не хотел, да и не
умел, но без лишних разговоров достал и отдал и конверт, и орден, но не деньги, посчитав это широкое движение лишним и безцеремонным. – Ну, ладно – на вокзал. Надо «чуду» билет купить. Не зайцем его же везти? Да и шнурки. А то вывалишься из ботинок в самый ответственный момент. Во хохма будет. Зуля!!! Ты мне в копеечку обходишься. Рыжеволосый! Возьми у моншера тубус, и береги его как штандарт. Там наше всё! Там свобода и кабаки. Там английский костюм Андрияна, и твои конфеты. Там… О-о-о... а эти два чёрта чего здесь делают? В разноцветной, негативно возбужден-ной очереди, в привокзальные, раскидистые кусты южной акации, исполняющие роль отхожего места по маленькой причине, стояли, периодически пропуская свою очередь, два верных оруженосца Андрея Джоновича. Эту забаву придумал коварный Филипок, чтоб как нибудь протерпеть время до отправления вагона и не дать заснуть мрачному Годзилле. Когда в кусты заходил толстый напарник, оставаясь один, он сразу же терялся, и, учитывая его громадную фигуру и не совсем интеллигентное выражение лица беспокоить его никто не решался. Это заканчивалось массовым обоссанием и крепкими словами уходивших в мокрых штанах. Короче забава была превосходной!
Годзилла ходил в кусты уже четвертый час. Филипок наслаждался содеянным. Народ протестовал, но молча. Вышедший из здания местный стрелочник, одетый по поводу тёплого дня в униформу африканского экспедиционного корпуса и в пробковый шлем, приобретён-ный по случаю в местном книжном магазине, достал кожаную дуду, и задудел как пароход. Или паровоз. Народ ринулся на посадку. На пятый час допроса по делу связанному с пропажей Ивана Глебовича, Михаил-оленевод признался, что он является действующим представителем организаций «Якудзы», «Триады» и прочих «Коза Ностр». И что он, и только он, является организатором покушения на предводителя кубинской революции. При этом он упомянул своё непосредственное участие в ограблении пирамиды Хеопса. Не призна-вался только в одном. Уворовании и съедении раба Божьего Воника. По причине такового отсутствия. Но глядя в его наглое лицо, и подозревая его в неправде, ему пообещали кинуть в лицо доказательства, и вывести его на более чистую воду. Взяв мешки и миноискатели отправились к чуму грешного оленевода. Набрали, за неимением других, рыбьих костей, башку оленя, съеденного намедни, и бубен, сворованный Мишкой у шамана. По приезду складывали всё по размеру, но у Воника не получалось. Галиматья, какая-то выходила. Плюнули,
собрали всё в мешок, принесли артефакты, высыпали на стол. И Мишка признался под спудом улик. Потерли руки. На радостях налили убийце стакан денатурата. Пообе-щали сто двадцать лет каторги. И ушли, оставив выть на скамейке от невообразимой несправедливости и отчаяния Мишку-оленевода. Будущего узника совести. 8 ГЛАВА . НАШ ПАРОВОЗ ВПЕРЁД ЛЕТИ . Просто лирическая глава. Ну не везло по жизни местному, вокзальному псу Бобику, ну, хоть убей! Позавчера вечером, при делёжке ужина, из местного ресторанчика, полаялся вусмерть, с ватагой наглючих, пришлых
котов. Учитывая их количественное преимущество пришлось с позором отступить, неся материальные и душевные потери. Только стал приходить в себя и успокаиваться, настраивая себя на положительный мотив. Нет. Ворона, какая-то бешеная, откуда-то прилетела. Гоняла бедного Боба по привокзальной площади, часа четыре. Отстала только тогда, когда сама притомилась. Присела на ветку рядом со стайкой хохочущих воробьёв, и захрапела от удовольствия, с чувством исполненного долга, что лишила бедного пса ужина и покоя. Забрался он от горя и обиды под плат-форму, и сдерживал слезы собачьи, поглядывая на ноги проходящих мимо, и думу думал. Так и пролежал сутки голодный и слабый, никем ни понятый. Один разочек только встрепенулся, когда на платформу вышел местный балагур и пропойца Василич, одетый как идиот, по- южному. Приставил он к своему небритому рту, дуду медную, и свистнул незатейливо пару раз. Да Машенька, затем сходу прокричала в рупора, развешенные на столбах, что паровоз едет, и скоро будет. Народ загалдел, задвигался, и, построившись в кучу, двинулся навстречу поезду. А Бобик зевнул, посмотрел с ненавистью на стаю воробьев, бившихся в куче лошадиного дерьма, и стал ждать прибытия вагонов. Вагоны как всегда прибыли вовремя, но не к платформам, а на какие то параллельные пути. Где их и подгоняли друг к другу два паровозика,стремясь хоть как-то угодить нетерпеливой, разноцветной толпе пассажиров, которая устала уже бегать за вагонами, и матерно выражаясь, обещала оторвать головы машинистам, проводникам и всем прочим железнодорожным служащим. Но воздей-ствия это не возымело никакого, и хотя по рупорам уже объявили отправку, а Василич три раза дудукнул, поезд отказывался гру-зить пассажиров, и метался туда-сюда вместе с толпой. Метались за вагонами и два компаньона. С третьим, ещё не коллегой, но уже и не посторонним. Эдвард с удивлением, между пробежками, рассматривал удивительный поезд, который должен был доставить их непонятно куда, и непонятно зачем. И всё равно не мог найти ответ на тревожный вопрос: как всё-таки упакуется вся толпа в этот поезд? Если из восьми поданных вагонов, три были площадками, два – товар-ными, а один – металлоломом, перемешан-ным с макулатурой. Оставались два. Один фирменный, спальный. Второй отечест-венный, плацкартный. Плацкарт отметался сразу же, по причине заваренной двери, и закрашенных, зачем-то белой краской окон. Фирменный тоже не претендовал на перевозку пассажиров, хотя окна и двери были в порядке. И даже труба дымила, видно, согревая кому-то и чай, и душу. «Не надо, не бегайте, Эдуард. Я вам всё объясню, – кричал Зуля вдогонку толпе, которая растворила в себе Эдварда и не
хотела его отдавать. – Не бегите, то есть не бежите, то есть стойте, то есть... Тьфу ты. Рыжий! Вылови его как-нибудь. Вылови вождя пацан. Пропадём ни за грош. Озолочу! Когда-нибудь». Устав орать и зыркать глазами, беспокойный Зуля стал столбом у столба, где из рупора привинченного к проводам лилась торжественная песня про лесорубов. То ли рыжий был счастливчиком, то ли поезда устали катать бестолковые вагоны по путям. Но всё в одночасье закончилось. Вагоны мертво встали, клацнув буферами. Толпа тоже встала, дружно клацнув зубами. И наступила тишина. Тягучая и беспокой-ная, как пар в бане, разбавленная лесорубской песней и воем обесчещенной кошки. Из замороженной в ожидании чуда толпы, выполз очумевший Эд, с лицом набок, в чужой шляпе измазанной малиничным вареньем, на голове. С пакетом коричневых, саратовских бубликов, посыпанных маковой крупой и чугунных от старости как подковы. И прикрученным намертво к пиджаку, в районе спины, значком отличника БГТО. – Что ты мне объяснишь? Я сам себе объяснить ничего не могу. Как поедем то? В макулатуре? Или?... Судя по интерьеру железнодорожного транспорта, который теперь с интересом разглядывала на время угомонившаяся толпа, оставалось видно только или... в ближайшие времена и вехи. На первых трёх платформах лежал
каменный, разобранный памятник, древним героям-строителям, первого в эпохе зарож-дающегося демократического централизма, тракторного завода на жидком топливе и ручной тяге. Памятник изображал собой нагруженного мешками ишака, который, выпустив из-под хвоста, как из сопла, струю дыма, пытался догнать другого ишака, у которого вместо ног была гусеничная ходовая. По творческой мысли художника преследуемый ишак, видно, и изображал, зарождающуюся эпоху древнего тракторо-строения. Поэтому был маленький, дохлый и без груза, но обутый в чугунные траки. Второй символизировал собой людскую отсталость, отрицание всякой новаторской мысли и беспробудное охаивание открытий. И поэтому был большой и с мешками. Маленький, поместился на одну платформу, неразобранным. Большой же ввиду своей объемности – на две. На одной – голова и мешки. На второй – задница и отвалившаяся от периодических сотрясений, струя дыма. Катали по железной дороге это чудо уже три года. После того как незадачливому ваятелю предложили убраться из города вместе с новаторскими ишаками, так как мода на древних строителей прошла, и началась эра самогоноварения и безалкогольных свадеб. А ослы не могли при всех своих траках и дымах, символизировать собой влюбленную пару, накачивающуюся хлебной настойкой. В середине состава, прямо за ослами, были прицеплены две товарные теплушки,
покрашенные в игривый, голубой цвет и с надписью зазывающей вовнутрь себя «Мин нет». Да мин не было. Пола впрочем, тоже. Зато была крыша, выполнена в стиле английского омнибуса, со скамейками и касссовым аппаратом. За теплушками примостился вагон со всяким металлическим и бумажным хламом, медным кабелем, латунными плитками, титановыми лопатами. Ну, в общем, всем тем, что в данный момент, на каких то производствах только засоряло территорию и было обузой некоторым членам, какого-то коллектива. И по единогласному решению этих членов, сия железная рухлядь, отправлялась в некогда дружественную страну, у холодного моря. Сугубо на изготовление вечных титановых пуговиц, не менее вечных медных котелков и латунной дребедени в ввиде вилок, ложек и подстаканников. Спокойным донельзя в сложившийся ситуации оставался обиженный на судьбу-злодейку, местный псина бедолага Боб. Ему точно не надо было выбирать спальный вагон, размер скамейки, присобаченной на вершине непонятного сооружения, а также облаивая отвалившуюся от каменного, гончего ишака, нужную деталь, в виде воздушного выхлопа, искать рядом с этой деталью пристанища. А рупоры на столбах, шумно отрыгнув и икнув в пространство, сообщили ласковым, нежным голосом Машеньки: «Да убери ты руки от меня, убожество. Иди
дрезину прицепляй к поезду. На неё пять билетов продано намедни. Гони всех в закрашенный вагон. Второй от ишаков этих долбанных. Сейчас им двери там растворят... Ручищи то убери свои блудные от меня. Ой... ой... ой... Поезд до Ербалово отходит. Уже... пошёл... кажется...». И толпа, с недоумением прослушавшая сей монолог, ринулась, сметая на своём пути урны и скамейки, котов и бабочек, к закрашенному краской вагону. Концессионеры решили пропустить это дело, и встали потихонечку в сторонке, наблюдая за творческим передвижением разносортной толпы, разбавленной вкрапле-ниями знакомых силуэтов, в виде Годзиллы и его верного оруженосца и афериста Филипка. – Пойдём и мы Зуля! Чувствую, достанутся нам только стоячие места. В тамбуре. Да и на малого у нас проездного нет. Слышь рыжий! В собачьем ящике поедешь. Или Адрияна туда запихаем. Раскиньте на картах, кому это торже-ственное место выпадет. Впрочем, не раскидывайте. Зулю туда впихнем. Ему не привыкать, без бумаг путешествовать по миру. – Алле! Концессионер! Чего призадумался? Там не холодно. Да и ехать то всего полсуток. Ладно. Двинули. Судьбу испытывать. Испытание судьбы началось сразу же, как только троица пролезла под стоячим вагоном и оказалась в самом центре погрузки в этот вертеп. Ни к левому, ни к правому
тамбуру протиснутся, пока было, ну никак нельзя, по некоторым причинам. Первой причиной задержки был неуклюжий, огромный Годзилла, который на правах сильной, некорректной личности растолкал всех по сторонам, включая проводницу, и бабулю с ведром прошлогодней, квашенной капусты. Но при этом сил у него хватило только лишь на то, чтобы при помощи Филиппка внести своё безразмерное тело только на две ступеньки тамбура. Потом силы закончились и он завалился мешком посередь тамбура, ни имея никакой возможности, ввиду своего безразмерного, неуклюжего тела, проползти хоть чуть-чуть вперёд, и освободить место для дальнейшей посадки. Так он и лежал. Ноги, обутые в керзовые сапоги китайской фирмы «Адидас» – на улице. Голова, в кожаной бандане, тоже китайской фирмы «Адидас» – в тамбуре. Люди сморкались, ругались матом, кто-то даже пытался плакать, стояли и проклинали на чём свет стоит, Годзиллу, ишаков на вагонах, и фирму «Адидас», которая вместо того чтобы быть спонсором «Спартака», шьет непонятные сапоги и банданы. Второй тамбур тоже был в осаде. И причина той осады была схожа по сюжету с первой ситуацией, но различна по присутст-вию в ней героев. Вместо Годзиллы были медицинские носилки, с принайтованным к ним членом общества. Вместо Филиппка четыре старушки, пытавшиеся втиснуть носилки в непослушный тамбур. Вместо матов и слез,
раздались смех и аплодисменты, когда медицинский арсенал удавалось продвинуть вперед хоть на пару сантиметров. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Кончился и этот беспорядок, когда охрипев-ший от вечной песни про доблестных лесорубов, рупор прокашлялся, прозевался, и бодрым голосом невидимой Машеньки, в триста пятый раз отправил паровоз в вояж, проводницы не сговариваясь прошли в вагон, вышли, ведя с собой по паре дюжих мужиков, которые бесцеремонно втащили и Годзиллу и носилки. После этого заминок никаких не было. И загрузка прошла тор-жественно и без замечаний. Эд с сотоварищами грузился последним. Отодвинув чуть-чуть в сторону мальца с компаньоном он подошел к проводнице. – Уважаемая! Вот два билета, но нас трое. Нельзя ли? – Нельзя. – А если? – Если если – то можно. –Хорошо. Будет если. Эдвард развернулся к компаньонам и чистосердечно признался, что денег у него нет на третий билет, но кого-то из них он терять не собирается, намекнув при этом чтобы они просмотрели свои карманы на наличие в них денежной массы. Но получив отрицательный ответ опять развернулся к проводнице. – Мамаша! Денег нет. Есть одна чрезвычайно драгоценная вещь. Очень нужная в хозяйстве и в обществе. Нам она
сейчас ни к чему и поэтому мы обменяем её на поездку. Если вы не будете против. А вы не будете против, когда получите её. И ещё... – Хватит глаголить, отозвалась «Мамаша», – или давай и садись. Или поезд отправляется, и вы остаётесь. При своих нужных вещах и своём интересе. Поняв что ситуация подошла к своему логическому завершению, Эд засунул руку в карман, и извлек на свет медаль с хохочущей лисой. Повертев её в руке, и с жалостью глянув на морду веселой лисы, вздохнул и протянул медаль проводнице. – Держите мамаша. Наслаждайтесь. – Ну и чем же она пригодна в хозяйстве то? А тем более в обществе? «Мамаша» с недоумением, но с интересом поглядела на врученную ей цацку. – Как чем? Как чем? Если дырочку положим в ней просверлить и веревочку продеть, да на выю подвесить, за медаль сойдет. Если напильничком обточить, то можно шурупы заворачивать вместо отвертки. Обточить потоньше – можно пакеты на рынке резать. Тьфу, это не для вас. В общем нужная штука. Да и золота в ней, правда, малая толика, но есть. Берешь? – Проходите. Место найдете, то садитесь. Аккуратней только. Курить и пить только в тамбуре. Нецензурных слов на скамейках не писать. Туалет не работает. Чаю нет. Да братьев не злите ни в коем случае. Нервные они дюже. Когда троица неспешно проникла в вагон в поисках сидячих мест, народ уже
рассортировался на занимаемой им площа-ди. Не спеша и вальяжно подоставал кулёчки, бутылочки и прочую дорожную шелуху, так незаменимую во всяком путешествии. В конце вагона был накрыт богатый вино-водочный стол, украшенный четырьмя непонятными личностями с лицами, не отмеченными печатью особого ума, и потому не выдержавшие никакой критики в свой адрес, и в адрес портянок и носок, развешенных по всему вагону, с целью просушки и проветривания. Похоже, это и были так называемые «братья». Пятый «брат», находившийся рядом, был Годзилла. А шестой, тоже, по-видимому, каким-то краем хотевший испытать родственные чувства, Филиппок. Кинув взгляд в сторону, Эдвард с удивлением обнаружил три места, почти свободных, если не брать во внимание стоящие на них носилки, с привязанным к ним каким-то кексом. «Не переживайте, сейчас присядем. Только в сторонку чуть-чуть отойдите, чтоб не мешать братейникам нам места освобож-дать», – услышал Эдвард от маленькой старушки, стоявшей у окна, и отодвинулся с напарниками от прохода. «Отплываем», – пропела важная проводница, переодетая уже по случаю отправления, в домашнюю, торжественную пижаму, и икнув, добавила, – следующая конечная. Ербалово. Хватай мешки, вокзал отходит. Поезд лязгнул буферами, и тихонько
поплыл по рельсам в далекую, неизведан-ную даль под заманчивым названием, Ербалово. Поплыл не один, а с целым вагоном, оставив остальные на путях, отстегнутые в суматохе чьей то доброй рукой. Остались теплушки а-ля омнибус, остался фирменный, итальянский. Остались и ишаки с грузом и отвалившимися дымами. Не остался, правда, ещё один вагон, с ненужным никому металлом. Нельзя было его оставлять, это понимали, все кто нуждался в пуговицах, котелках, и, прочих титановых лопатах. Благополучие, оно дороже меркантильных интересов отдель-ных личностей. Тем более паровоз, который вез этот вагон, интереса для этих личностей никакого не представлял. Значит, в случае потери вагона не мог быть передан в качестве компенсации. И вдруг с платформы, долгожданное, развалисто истеричное, прибив к земле мух и голову зевающего Бобика: «Яш-а-а-а-а!!! Цукерберг!!!! Куда тебя-а-а-а!!! Верни-и-и-и-сь! Забы-ы-ы-л-а-а-а! Отдайте Яшу. Демоны!» И как будто по команде, встали в полный рост четыре гиганта-богатыря. Четыре брата от одной матери, но от разных отцов, беспредельных. Четыре борца за справедливое существование портянок и носков, за космос и балет, за безбилетный проезд и за возвращение Яши не пойми к кому. Растолкав всех по пути, включая тётку с ведром прошлогодней, квашеной капусты, они приблизились, к носилкам, схватили их,и под общие радостные аплодисменты, выкинули их в окно, сказав при этом благостные, греющие их душу, непонятные слова. – Ну вот, места свободны, садитесь, –проговорила бабуля, пройдя к окошку, на освободившееся место. – Постойте! А откуда вы могли знать как будут разворачиватся события? – задал вопрос, ничего не понимающий Зуля. – А чего тут знать? Он уже два года так домой едет. Доехать никак не может, болезный. К следующему поезду опять поднесут его на посадку. Опять эти четыре ухаря его взад сгрузят. К любимой. Яшу нашего. Да все уже к этому привыкли. – Постойте, а как же они всё время пересекаются? – Так поезд то один, все постоянные пассажиры, кто за колбасой, кто на экскурсию, кто на работы. – Ну, за колбасой, и на работы, это я понимаю. А экскурсии то какие? Кучу дерьма разглядывать? Или валенки чугунные возле бани? – Может, и валенки. Не знаю. Давайте отдыхать. Погрузка сегодня была нервная. И все из-за этого волосатого что в том тамбуре упал. Бабуля отвернулась к окошку и засопела. А партнеры под равномерный стук вагонных колес, задумались каждый о своем. Зуля задумался о несправедливости распределения обязанностей при строитель-стве целлюлозно-бумажных
комбинатов, и незаконной вырубке девственных лесов в устье реки Лены. Рыжий отрок вспомнил своего кастри-рованного кота, и переизбранного на пожиз-ненный срок, отца-депутата. А также красную ленту, которую порвал на финише ямайский бегун. А Эдвард? Эдвард ничего ни вспоминал, и не о чём не думал. Он спал и видел во сне гору из прекрасного алмаза, врученного ему для передачи кому-то неизвестному. И лису, смеющуюся хитро и смело… 9 ГЛАВА . «А ЧЕГО ОНА ОРЁТ ШАЙБУ, ШАЙБУ? НЕ ЗНАЮ, ФЛЭШМОБ
НАВЕРНОЕ». Глава о том, что никакой забор нам не преграда. Забор, это такое же передовое изобретение человечества как положим колесо, брачный контракт, финансовая пирамида, и другие крайне нужные в хозяйстве вещи, включая андронный коллайдер и прочие бозоны Хиггса. Не будь в жизни народа этого изобретения, человечество многое потеряло бы в своем развитии и, наверное, даже не улетело бы в космос и не открыло бы силу влияния написанного на умы и аппетиты читающих. История забора доподлинно неизвестна, что заставляет светлые, да и не очень, умы, биться над решением этого труднейшего ребуса. Что появилось раньше? Забор или яйцо? Кура или петух? Тьфу, забор. Ньютон или яблоко, треснувшее ему по башке. К единому мнению вся эта когорта исторически подкованных людей так однозначно и не пришла. Оставив эту проблему на суд общественности и прочих кухонных интеллектуалов и противников существующих режимов. На протяжении всего своего историчес-кого становления человек разумный пре-успел в совершенствовании забора и изобретения продукции, помогающей бороться с заборами, людьми их строящими, а также живущими за этими
заборами. Заборы сначала воздвигались не особо приметные и крепкие. В основном из костей скушанного мамонта и немытой посуды. Но далее, когда человек научился кипятить железо, заборы пошли каменные. Впрочем, ядра, разрушающие эти преграды, тоже стали каменными. Но прогресс не стоял на месте, и вместе с телефоном, пилкой для ногтей и парикмахерскими для домашних животных, появились невидимые заборы. Человек, находившийся за забором не мог чувствовать себя защищённым если рядом с ним не находилось железа, пищи, и толпы единомышленников полностью под-держивающих мысли и деяния хозяина этого забора. И чем величественнее был забор, тем сильнее и величественнее был хозяин этого забора. Ну, по крайней мере, всем так казалось. Говорят даже, что какой-то кекс решил оградить забором всю страну. Но стройма-териала не хватило и пришлось работы бросить на половине строительства. За что другие кексы оскорбились и, обойдя это нелепое строительство, решили посмотреть и наказать новатора. Посмотрели, наказали, да так и заходили частенько в гости без приглашения. Так и остался недостроенный забор, увековеченный в банке тушенки, массой народа живущей в зазаборье, и прекрасной гимнастикой, оставив в недо-умении и загадках весь остальной мир. Вот так и пошла вперёд, непознанная
эпоха заборов и личностей пытающихся их соорудить. Постановили ставить заборы везде и всюду. Ограждать вся и всё что может убежать, и что можно будет украсть. Детишек в садике, собак в будках. И даже... короля в замке. Чтоб не дай Бог, не убежал, когда проворуется. Появились заборы, заборчики и заборища. Однажды люди решили посмотреть, есть ли забор на Луне – спутнике Земли. Полетели, посмотрели, не нашли. Но бросить это занятие уже совсем не захотели. Так и продолжают летать, всё дальше и дальше, в надежде найти ну хоть какой-нибудь заборчик. Вот так! Недаром один очень известный, ну не классик, где-то рядом, написал «Снимите шляпу с головы, перед забором все равны. И день и ночь, и час любой, храня несчастный наш покой, стоит его величество, забор…». Постояльцы вагона, закончив все свои неотложные дела, связанные с поглощением куриц и хлебов, а также с дальнейшим посещением тамбуров и туалетов, наконец, потихоньку утихомирились, и, поковыряв в носах дружно предались Морфею. Отказа-лись спать, ввиду неотложного разговора, только две концессии. Эдвард с товарищами, и Филиппок, с пришедшем в себя, объёмным Годзиллой. – Брат, ты уже в памяти? – стараясь перешептать дружный, могучий храп четырех исполинов, сопровождающийся непрерывными звуками, ищущих свой выход
ветров, – спросил Филиппок. – Уже да. А что это? Что со мной? Глаза режет. Дай чего-нибудь поесть. Не томи. Да чёрт с ним. С огнетушителем. Новый купим. Я договорился. И сразу же уйдем. Ты – на юг. Я – на север. Потому что если поймают нас, ответку придется держать. А я не могу. Я еще гараж не достроил, – прошептал, ни пойми чего, и не пойми кому, очарованный запахом Годзилла. – Да братан. Судя по твоей белиберде, ты ещё не плотно в себе. Ещё летаешь. Сейчас объявим посадку. – Изрек сын Эллады, и сходу натянул на физиономию друга, тарелку с недоеденной, квашеной закуской, со стола братьев. Нежданная пища оказала благотворное воздействие на ум и действия, строящего гараж, Годзиллу. Он резко сел на задницу, громко чихнул, прилепляя остатки проквашенной пищи к стенам, потолку, и лицам храпящих братьев. Сдернул с головы тарелку, не глядя по сторонам, приделал её на голову самого младшего и, вытянув губы трубочкой, запел. Песня его была тихой, суровой и жестокой. Про трактор, который перевозя турнепс, подорвался на мине, жестоко поставленной на дороге людьми, сто лет назад. Но смелый тракторист не растерялся и в мешках перетаскал весь овощ в конюшню. Чем выручил конюха, табун лошадей, и свою девушку, служившую на конюшне ветери-наом. Дослушивать концовку этой ахинеи Филиппок отказался, так как знал, что в конце будет пьяная свадьба, счастливые
кони и подарок в виде ста подков, приколоченных к крыше завода, и потому пнул ногой исполнителя. –Да не пхайся ты. Слышу всё. На самом волнующем перебил, убогий. Там свадьба ещё будет. С подковами. – Ладно, про свадьбу потом. Сейчас о деле. Сведем дебет и кредит. Рассказывай, что шеф говорил, что наобещал, и сколько у нас денег? – Постой, постой. Ты же рядом сидел , и слушал всё. Что за вопросы провока-ционные. – Да если честно, заснул. Ничего и не слышал. Помню алмаз, какой-то, помню акции Алабинского рудника, помню кота, который нассал мне в ботинок. И всё! Потом спал. – Ой, мама, роди меня обратно! Так я ж тоже спал. На тебя плюгавого, понадеялся. Что делать? Что делать? – шёпотом заверещал Годзилла, и с огорчения шлепнул ладонью по шлемке с капустой, одетой на голову младшего брата, вызвав тем самым у последнего обильное слюноотделение и непроизвольное испускание жидкого стула. –Да. По итогу сальдо не в нашу пользу. – Также шепотом заверещал Филиппок, глядя с ненавистью на Годзиллу, и братейника замочившего ему ноги. – Будем выбираться из сего положения без ущерба для нашего авторитета. Сколько у нас денег? – Каких авторитетов? Каких ав...? Курва. Да денег хватит. Что предлагаешь? – Пока предлагаю следить за этими
двумя товарищами. А там телефон найдем, и позвонишь шефу. Дураком прикинешься. Хотя чего тебе прикидываться? Годзилла она и в Африке, Годзилла. – Но, но! Ты разговаривай, да меру знай. Не ровен час... Ладно делаем так, как решили...Ты решил. Дальше посмотрим. И не называй меня Годзилла. Меня мама Фалей звала. Полное имя Валентин. Отчество... Да не нужно его. Просто Фаля. Да кинь ты им на лица портянки. Утомили своим храпом. Спеть не дадут. – сказал задумчиво Годзилла, и также задумчиво посмотрел в сторону концессионеров, тоже обсуждающих что-то между собой. Видно тоже сводили дебет и кредит под храп, и ночные переживания окружающих. – И отослал я эту стекляшку к корешку своему, а тубус, что сейчас держит рыжий, пустой. Потому что, как я понял эти два друга не зря к нам на хвост присели. Поган- ку какую-то задумали. По распоряжению шефа своего, беспардонного. Корешку в послании я всё описал. Как, куда, и когда, это стекло отослать. Мы же прибудем на конечную станцию, когда алмаз так называемый будет на месте. Получим его и передадим кому нужно. Потом домой, за кэшом. Так что ходить тебе Зуля, как говорили до меня, в батистовых носках. Тьфу! Портянках. Денег, правда, нет. Придется покрутиться или... – А чего заказчик и бабла не дал? Круто девки пляшут, – вставил и свою
шпильку Воник, недоуменно ворочая по сторонам своим наглым, рыжим лицом. – А питаться на что будем? Духом святым? Так я не умею. – Слушай Феофан. Ты вообще лишний здесь. И на довольствие мы тебя не ставили. Но я тебя выручу советом. Пока спят все, пробегись с тубусом по столам. Затарься продуктами. Глядишь и от тебя польза какая-никакая. А то в копеечку твоё присутствие обходится. – Посоветовал Эдвард. – Не надо. Побьют. Я сам. Он же мне ботинки отдалпроговорил Зуля и, забравши у малого тубус, привстал со скамейки. – Скоро станция наша. У меня в этом городке знакомый хороший. Вместе в НИИ работали. До него доедем всё в шишечку, ой, в елочку будет. – На Эдик, может, пригодиться. Продадим кому-нибудь, – и рыжий протянул ему желтый, круглый предмет. – Я его у проводницы забрал обратно. Со стола. А чего она? Даже чаю не предложила. Разбросала вещи. Как будто, так и надо. На Эда смотрела косоглазая, хохочущая лиса. Настолько наглая, что отсутствие морали у рыжего мальца, полностью ком-пенсировалось этой наглостью. Усмехнув-шись, Эдвард положил её в карман. И словно по какой-то, неведомо кем, отданной команде начался запланированный хаос. – Ербалово! Ербалово! Е-р-б-а-л-о-г-о! –заголосила проводница, и как лошадь,
проскакала мимо разбуженных пассажиров, к противоположенному тамбуру, где быстро и умелой рукой сдернула простынь, обнажив при этом, стоящие пушками, на проветривание, сапоги. И массу вывешен-ных сушиться носков и портянок. Аромат этих необходимых в хозяйстве вещей, не заставил себя долго ждать, и ласково поплыл по вагону. Вызывая сокращение диафрагмы, резь в глазах, и крепкий мат, у уже проснувшихся пассажиров. И даже брат, с капустной маской на лице, попытался натянуть себе на голову поглубже шлемку, приклеившуюся к его затылку, но почувствовав бесполезность своих усилий, опять вырубился. А поезд, дребезжа будущими медными котелками, лязгая сцепкой и зубами разбуженных пассажиров, приблизился к платформе, и остановился . – Ну что? Выплевываемся? – пробормотал бледный Эдвард, прижимая к носу скатерть, взятую напрокат в вагоне. – Да поскорей, а то голова уже кружится. – Нет, нет. Пускай душители общества поначалу. Они всегда первые. Традиция. – резюмировал Зуля. И отодвинув в сторонку рыжего, размазался по стенке. Это было сделано крайне вовремя, потому что из другого конца вагона раздалось дружное, кавалерийское «Ура!», и по вагону пролетел чугунный, кирзовый сапог, расчищая братьям дорогу. Следом за сапогом двигались братаны. Один – с кутулями. Второй волок на загривке третьего. Четвертый шел без ничего,но с желанием раздавать по пути всем щелбаны. Ну, так. Для профилактики. Один такой профилактический щелбан влетел по пути в лоб Зули. Палец был настолько твёрдый, что у Адрияна сложи-лось впечатление, что в голову попала пуля. Глаза моментально заплакали и на лбу вырос огромный рог. С проводницей правда вышла промашка. Тетка была в курсе, чем заканчивается поездка, поэтому осмотрительно заперлась у себя в купе, и уже за дверями посмеиваясь над бедолагами, скандировала: «Ербалого же уже. Ербалого вашу мать». Братья сошли с вагона, а за ними повалил и народ, приводя в чувство пострадавших . – Так. Так. Так. Слушай Зуля, одного не пойму. Хоть убей. А где же Ербалово то ? – оглядевшись по сторонам задал недо-уменный вопрос Эдвард. Было всё. Платформа. Вокзал с часами. Вагоны груженные металлоломом. Главное – было поле. А Ербалово не было. Ну не было и всё тут! Эдвард почесал затылок и, рассмеявшись, ткнул пальцем в сторону вокзала:. «Вчитайтесь в надпись господа! Как точно всё исполнено. Шедевр. Воник и Зуля вывернули головы в направление здания вокзала, куда указывал палец Эда, и с удивлением обнаружили, что в названии станции не хватает ровно трёх букв «В», «Р» и «О». Они ни не горели, их не было вообще.
– А, может, так и надо? – шёпотом спросил Зуля. – Да, – дернув плечом, ответил Эд. – Да, Зулай. Так именно и надо. Это точное определение места, где нам надо находится. Ни магазинов, ни почты, ни денег. Да, кстати, а где весь народ, который нас сопровождал в поедке.? Куда все исчезли? Надо уточнить. – Да не беспокойся Эдик. Город отсюда километрах в трёх. Это вокзал просто. А народ? Народ уже ушёл. А кто-то спать до утра остался, – сказал Зуля и указал рукой на ноги в дырявых носках, торчащие из кустов барбариса. Эд с чувством оглядел ноги, и, не успев выразить своё восхищение аккуратно подстриженными кустами, вздрогнул от неожиданности. Где то за полями и лесами, ну не совсем рядом, раздались громкие хлопки, и небо озарилось ярким, празднич-ным салютом. Словно кто то приветствовал их нечаянный приезд, в этот прекрасный край.
10 ГЛАВА . НЕРАВНОЦЕННЫЙ ОБМЕН . Глава о том, что ни синица в руках, ни журавль в небе никакого преимущества перед крокодилом не имеют. Ян Силенович Трахенбюргер-Дринкен был очень воспитанным, предприимчивым мужчиной, умевшим, если не своровать, то, по крайней мере, путем некоторого обмана, завладеть чужими средствами, так необхо-димыми ему для поддержания собственного реноме. Кадетских корпусов, и прочих институтов он не заканчивал, имел за плечами шесть классов
церковно-приход-ской школы, и воспитание улицы, но от этого не комплексовал, а даже наоборот, гордился. В детстве он прочитал очень много полезных и нужных книжек, которые в будущем ориентировали его по жизни. Это были, как и выдержки из популярного в то время журнала «Человек и закон», так и приложение, не менее популярного среди определенного контингента, сборника статей УК СССР. На развлечения времени не хватало. Времени хватило только на то, чтобы женится, и родить двух любимых дочурок, остальное время поглощала работа. По завещанию своего любимого папаши, отошедшего на вахту в мир иной, дочурок своих любимых, нарек, как и требовал прогрессивный папенька, Ланапа- льда и Челандина. Что в переводе на обще-доступный означало «лагерь папанинцев на льдине». И такой же лагерь, но челюскин-цев. И чтобы не ломать язык, и не мотать себе нервы, всё сократил, до Лана и Чела. Девчонки быстро подросли, кое-чему обучились, и под строгим приглядом люби-мого тятеньки, стали зарабатывать вместе с ним, на хлеб насущный. Ян Силенович как человек прогрес-сивной, коммерческой жилки, очень неуют-но ощущал себя востребованным только в одной ипостаси. Поэтому чтоб не заржаветь от одной деятельности, он каждый год открывал и закрывал по пяток фирм. Сейчас на нём числилось как минимум три организации, помогающие населению:
«Таежный метрострой», «Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас», и загадочная «Нефтебаза №3». «Таежный метрострой» периодически заключал договоры с местными властями на строительство моста через речушку, высы-хающую летом с регулярным постоянством, но не мешавщую получать определенные субсидии на импортные стройматериалы. «Делай как мы» занимался продажей импортных составляющих, так необходимых нам в жизни, будь то выращивание грибов на балконе, с последующей их приёмкой и оплатой, или сбора из не пойми чего, какой то подводной лодки, названной тоже не пойми как. «Нефтебаза №3», тоже не загружала себя усиленной продажей масел и солярок с керосинами. Находилась в лесу за городом и копала вдоль железной дороги, какую-то немыслимую канаву. Копала долго, уже третий год. С перерывом на Олимпиаду, и чемпионат мира по сквошу. С «Нефтебазой»копала канаву и Чела. То есть сама не брала заступ в руки, а смотрела, чтобы глубина и ширина соответ-ствовали размерам, обозначенным в догово-ре, и заодно выступала в роли отдела кадров и кассира. Папенька её туда послал. Ланочку же он оставил в рукодельном предприятии. Она распоряжалась дровами для сборки лодок. Рассадой всяческих грибов, и распространением копилок для
мелочи, и не только. Сам же, деятельный Ян Силенович, остался при «Метрострое», выбивать очередные субсидии, и налаживать переправы. – Привет, привет, привет! Это не вам там машину, на улице, тюнингуют? – завалившись в открытую дверь, и также с грохотом поприветствуя, задал вопрос Эдвард. – Как тюнингуют? – спросила ошалев-шая от такого, бесцеремонного напора Ланочка, с предпринимательским интере-сом разглядывая вопрошавшего, и стоящую рядом с ним молчаливую парочку. – Да кол осиновый в крышу вбить пытаются, пока не получается ничего. Но это дело времени. – Ой, мамочки! Это же подарок! – закричала Ланочка и растолкав стоящих, вылетела мустангом за дверь. – Что подарок? Кол осиновый, или крыша? – с недоумением спросил вслед Зуля и добавил, – сумасшедшая кака-то. Эта денег не даст. Говорил, пойдём к корешку, он здесь недалеко работает. Харчами разживёмся, да и заработаем чего-нибудь. – Успеем. Никуда он не свалит. О! И хозяйка явилась, сейчас чаек видно для нас приготовит. – Сейчас приготовлю. Губы раскатал. Я еще выясню кто вы такие. Не вы ли подговорили на эту акцию этого старого перечника. Чего трясешься? Гультяй, – проговорила ласковые, милые слова внезап-но появившаяся в помещении
Ланочка. Втащившая за собой деда похожего на старика Хоттабыча. И державшая его, чтоб не убежал, за бороду. «Глаголь, пенёк старый. Чем вызвала отторжение моя машина?» – задала вопрос, и отпустила бороду. И начал дед излагать свою таинственную, загадочную историю. Начал излагать Ланочке, но взяв за грудки почему-то Зулю. И не мог бедный Адриян не от слюней брызжущих увернуться, ни от глаз поедающих поедом, скрыться. Прижат к стенке был как прессом. Недаром же говорят, злость и несправедливость удваивают силу. – А помните, чтоб вас вырвало, как всё хорошо начиналось? Как забрел я к вам? Какие песни вы мне цветастые пели? Помните. И я помню. – Подождите, подождите. Вы кому это говорите? Если девушке, то причём мой полузадушенный друг? Если нам, то поверьте, я с вами ничего не пил. То есть не пел. – Эд постарался отодрать руки старичка, потихоньку подбирающегося к горлу Зули. – Вот и я говорю, почему грибы не берёте? Я у вас этой рассады тысяч на двадцать купил, – внезапно произнес дед, но руки от горла Зули не убрал. И тут в дело вступила тяжелая артиллерия, в лице непосредственной виновницы этого торжественного собрания. – Я же говорила тебе, чудак. Грибы мы возьмём, но они должны быть одного размера. А ты что притащил? Один со сковороду. Другой с клюкву. Как по-твоему
мы будем их реализовывать населению. В банках? Маринованные? Какие нам вопросы? – Так они, пёс их возьми, по-другому не вылезают. Что ж мне их самому вытягивать? Пока один ползет, другие спят. Если я его срезаю, жгуче других, он вянет, паскуда. Тоже не кондиция, по-вашему. Я уж их обожрался. Из ушей лезут. Хоть бы пятак заработал. Одни расходы. – Мы вас сразу же предупреждали, что при выращивании и продаже сугубо мирной, съедобной продукции, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. И поверьте. Поверьте мне, как родной, не один вы попали впросак. Не один вы пожинаете плоды своей жадности и беспечности. – Жа... Жа... Жа... – у деда произошел коллапс. – Я предлагала вам. Я говорила вам. Ввиду вашей, простите, вашего возраста, возьмите ещё чего-нибудь. Ну, хотя бы вот эти прекраснейшие, детские конструкторы «Собери сам». Или вот эти чудесные копилки, в виде лучших друзей человека. Или набор этих красивейших, цветных, симпатических чернил, не оставляющих никаких пятен. Тут уже высказался Эд. – Постойте, любезная. А зачем они нужны, эти симпатические чернила? Тем более они через минуту исчезают? – Вы чего сюда пришли? А? Воровать что ли? А ну валите отсюда, а то
властей вызову. Да дедушку отпустите, вцепились в него. Карманники, наверное. – Мы не карманники. А зашли к вам сугубо по рабочему делу. – Эдвард поправил пиджак и заговорщицки подмигнув, продолжил. – Нас к вам направил Феликс. – А-а-а, Феликс. Ну, так бы сразу и говорили. Ну как он там? Как жена, как Витя? Как теща? – сыпала горохом вопросы Лана, хотя ум рассерженный дедом, не мог ей подсказать кто такой Феликс, и при чём здесь Витя. Эдварду ум впрочем, тоже ничего не подсказывал. Феликс нормально. Витя тоже нормально. Кажется. Тёща? Тёщу не видел. А дело, вот какое. Хотели мы вам предложить вещичку одну, золотую. Банки закрыты. Пришлось к вам. По рекомендации. От Гены. И, увидев как Лана открыла рот, исправился: «От Феликса конечно», и достал из кармана желтую медальку с хохочущей лисой. Вот. – Тысяча. Нет. Пятьсот рублей. И три... нет два... два набора конструкторских идей из серии «Сделай сам», большого противолодочного, подводного ракетоносца «Валлентайн» – не глядя на орден, пригвоздила Ланочка. Когда троица вышла за порог этого здания, без денег, без «Валлентайнов», но с лисицей, Зуля произнес: – Да ну её, шалаву. Пойдем к корешу. У него чего-нибудь раздобудем. На крайняк ему лису сбагрим. Он любит всё золотое. И старое. – А что за друг-то? Откуда ты его знаешь? И вообще, когда ты здесь был? Эй,
рыжий! Тубус не потерял? Держи его крепче, и опять Зуле, – Ну рассказывай. Только покороче. Адриян расправил плечи от свалившегося на него внезапного внимания и скороговоркой всё рассказал. Быстро и не- понятно. – Вместе в институте работали. Потом разъехались кто куда. Он сюда. Я туда. Он умный. Положение здесь хорошее занимает. На уровне... м-м-м... ну председателя как бы. В почете. В уважении. Да всё сейчас увидишь. Надо спросить только как до него дойти. Я то не был у него. На вокзале встречались. Эй, мужик. Ага, тебя. Скажи, пожалуйста как добраться, ну до вашей. Областной. Этой. Ну как его. Помойки. – Помойки? – Эдвард с рыжим встали. А тем временем, два добрых, кислых друга, новоявленный Фаля, он же Годзилла, и Филиппок подходили не спеша и потея от страха к переговорному пункту местного почтамта, не зная как оправдываться перед великим и ужасным Андреем Джоновичем. Но всё прошло на удивление спокойно, без битья посуды, морального унижения подчиненных, и без других душеразди-рающих эксцессов. По-взрослому. Правда разговор с шефом по телефону Годзилла переложил на Филипка, мотивируя, что у него вспотели ладони. – Але. Шеф. Мы на хвосте. Уточни задачу. А то напарник, некоторые моментызабыл. Сволочь. Упал в вагоне. Лицо побил себе. Сказать хочет, но не может. Я говорю, а он репой машет. Не соглашается. Расхождения у нас, по поставленной задаче. Проинструктируй – Задача меняется. Причём в корне. По некоторым сведениям, полученным мною от моего человека с почты, наш клиент отправил мою посылку по некоему адресу. К некоему товарищу. Сам прибудет позже. Запутав следы. Вы сейчас не торопясь, выезжаете к этому кексу. Адрес будет на открытке до востребования, которую я вам туда уже выслал. Делаете дело. И домой. Озолочу. Кстати , а как там эти два друга? – Почему два? Их трое. Секретарь, Зуля убогий, и малец рыжий. С тубусом. – Опа. Ловко они Мишаню на кичу упаковали. Под расстрел подвели. Видно есть что-то у Мишани, о чём я не знаю. Кроме лыж. Пойти батька Воника обрадовать? Или пусть оленевода ещё помучают? Попозже определюсь. Всё связь заканчиваю. Отъезжайте. Филиппок ещё минутку стоял с телефоном у уха, хотя на другом конце уже давно шли гудки. Стоял и шевелил губами, изображая диалог. Потом резко положил трубку и, улыбаясь во весь рот, вышел из кабинки. – Ну. Ну что? --- задал глупый вопрос Годзилла, и в нетерпении стал аж пританцовывать. – Короче. Отмазал я тебя. Шеф
поорал правда, но я всю вину на себя взял. Надо ж тебя бестолкового отмазывать было. Задача меняется. Бросаем этих друзей и едем в другой город, объясню по дороге. Все... Да еще. Андрей Джонович меня старшим назначил. Тебя разжаловал. Так что давай мне кассу. У меня будут. – Привет Демьян! Как уха ? – Привет Колупай! Отбрыкалась... – Привет Демьян! Как уха? – Привет Колупай! – Привет Демьян ! Как уха? – Привет... На седьмой минуте братания и вопроса об гастрономических вкусах, Эдвард понял, что Демьян уже ненавидит уху и Адрияна Колупая в приложении к ней. Пришлось взять на себя обязанности мирового судьи, и встать между бывшими сослуживцами: «Всё , брэк. Здравствуйте. Меня зову Эдвард. Этот мальчиш – не плохиш, отзывается на имя Воник. Ну а Зулю... простите. Адрияна, вы знаете без рекомендаций. Мы проездом в вашем городе , как вы поняли». – Конечно, понял. Вы проездом у нас. И с вами случилась на вокзале неожиданная беда . Которая внезапно лишила вас денег и имущества. И вам срочно нужны средства, для того чтобы продолжить ваше путешествие. А так как в этом городке у вас нет никого знакомых, кроме меня, то решили обратиться ко мне. Но так как вы люди наичестнейшие, то я должен поверить вам, и вы конечно же, незамедлительно, при первой
оказии, или даже заказным переводом? Да? Пойдемте я угощу вас чаем молодой человек. А потом покажу вам обратный выход. Колупай ! Я же говорил тебе всегда. Я не даю в долг, – проговорил новоявленный Демьян. – Да знаю я. Подумал что-то изменилось, – ответил пристыженный Зуля, и отодвинулся от Эда. Глядя на хитрую физиономию Эдварда, Демьян Акимыч понял, что лучше всё-таки угостить и чайком и потихоньку спрова-дить, чем слушать не пойми какое время, историю о нежелательных потерях, постигших их во время вояжа. И поэтому прикрикнув для острастки на собаченцию, пробегавую мимо их, по своим делам, он пригласил зайти их в свой председательский шалаш и почаевничать . После пятого чайника кипяченой воды , для пущего аромата разбавленной листоч-ками мяты и мелиссы, Акимыча растащило на разговор. Причем даже не на разговор , а намонолог. Приняв турецкую позу, и изредка выплевывая крошки самосада изо рта он начал: «А ведь вы даже и не представляете в каком замечательном месте вы находитесь». Эдвард, конечно, хотел возразить на это высказывание, по поводу замечательности этой помойки, но недопитый чайник кипяченой воды, и надежда хоть как-то распатронить на бабки это чучело, затормормозило процесс спора. – Это же не помойка. Это страна.
Нет. Это даже не страна. Это объеденение стран. Вы не представляете как здесь интересно. Как здесь легко жить. Какая здесь у нас демократия. Какие здесь у нас права. Человека. – То есть у вас здесь свой флаг? Свой гимн? Свои деньги? Всё своё? – Осоловело, от выпитого чая спросил Эд, поняв что Акимыч сошел с ума. Тем более и Зуля сидевший за спиной председателя, усиленно накручивал пальцем у лба. – Нет, нет, нет. Пойдемте на воздух . Я там вам всё покажу. Ой, как не хотелось вставать с теплого места, но мысль о том что не всё ещё потеряно, выгнала на улицу за президентом не пойми чего. – Вот смотрите. Видите мой дворец. Это – наш парламент, который осуществляет руководство всеми маленькими странами. Вот там на горушке. Где батареи накиданы скопом. Там у нас три государства маленьких. Сами-то они ничего не производят, но металл через них идёт. А вон шалашик стоит, в заплатках весь, маленький. Там Федул живет. Постоянно ненормальный. У него вместо травы перед шалашом, конопля растет. И тюльпаны. А ещё у него улица есть. С фонарями. Красными. Или синими. Не помню. Он там эротические журналы на прокат даёт. А вот слева, гордость наша, Алеша. Он по профессии корабел кажется, но с ним никто делов не имеет. Однажды пообещал
местным рыбакам две лодки резиновых продать. Да чего-то полаялся с ними. И не сделал... Глядя на возбужденное лицо предсе-дателя тридевятого царства, Эдичка понял, что ознакомление с местными достоприме-чательностями нежданно затягивается. И что мясного им тут не предложат. Поэтому перебил монолог Демьяна Акимыча, и легонько ткнув его в область живота, подтолкнул ко входу в резиденцию. – Теперь я говорить буду. Слушай. В долг ты не даёшь, это я понял. Ну купить-то ты можешь? – Купить могу. А лучше бартер. У нас вчера яблоки привезли с базы. Ящика два набрать можно. А. Это. Чуни ещё. Б.У. Но носить можно. – Не надо яблоки. И чуни тоже не надо. Нужны деньги. Но не ваша местная валюта. А обыкновенные рубли. – Что провести решили? Покажите. Но знайте. Я сразу определю, если это обман. Глядя в лицо Акимыча, и понимая что он его уже ненавидит, Эдвард извлек на свет медаль с хохочущей лисой, и протянул её Демьяну. Как только цацка оказалась в руках у председателя, и он посмотрел на нее, один глаз у него стал слезиться сразу же. Второй чуть позже. Зубы выбили тарарам, а ноги подогнулись в коленях. Эдвард даже не ожидал такой реакции организма на лисицу и прищелкнул зубами.
– Сколько хотите молодой человек? А, гулять, так гулять. Подумал Эдвард. Но всё-таки учитывая паталогическую жадность председателя решил соблюсти границы желаний: «Три по пятьсот. И учтите нам за него ещё две подводные лодки предлагали. Мы отказались. Адриян сказал, что вы за него хорошую цену дадите. Обманул гад ?» – У меня нет таких денег, – ответил председатель, – а потом откуда подводные лодки в наших краях? У нас по нашей «гавнотечке» только плоты дрейфуют. – Да, видно придётся вопросы денеж-ного обеспечения решать всё-таки с Ланоч-кой, хотя этого сильно бы не хотелось. Но из двух зол выбирают меньшее. С такими прогрессивными мыслями и вышел Эдвард на улицу. И прокричал имя рыжего хулигана, занятого на тот момент разорением посевов тюльпанов, конопли, и прочих синих фонарей. – На, Вонька, лису. Беги к Ланке. Забери штуку. «Валлентайны» и возвращайся. Да попылим дальше. Здесь мы лишние. Развернувшись на сто восемьдесят градусов , и крикнув что всё будет в ёлочку, шкет исчез, как будто его не было. А Эдвард смачно плюнув на дверь вошел вовнутрь. – Что, Демьян Акимыч, руки то не трясутся? Эть тебя благого растащило то. На халявку орденок то решил прибрать? Не те ребята. Копеечку вынь, да полож. А то
бартер.Чуни. Сейчас малой его задвинет. Мы тебя ещё и угостим чем ни попадя. Давай наливай чайку. Выпьем за удачное дело. Но не с тобой сделанное. – козырем развалился Эдвард на кушетке, победно поглядывая на ватного председателя. – Ошибаетесь молодой человек. Он его здесь никому не продаст. Вы куда его послали? – Как куда? К Ланочке. Как договаривались. Две по пятьсот. И две подводных лодки. Так что гуляем папаша. – Вы знаете при всём моем уважении к Трахенбюргеру. И у него нет таких денег. Ну, а про подводные лодки я вам уже говорил. – Не понял папаша. С этого места поподробней, – Эдвард стал потеть. И тут Демьян Акимович понял насколько же он всё-таки счастливый человек. Он ничего не потерял в этой жизни. Он никогда не будет кусать себе локти от переизбытка негативных эмоций. Он не вздёрнет свое тело на намыленной веревке. Он не лягет на рельсы как Анна Каренина. Что гнилые помидоры и ржавые батареи составляющие его жизнь, гораздо прочнее и весомее всех потерянных и не найденных богаств. Выждав ещё две минуты, свысока поглядев на Эда, развалившегося как английский лорд, зная что если что-то попа- дет в руки Яну Дринкену и его детишкам, то это уже не вырвать ничем, начал свой маленький рассказик.
– Вам, наверное, Адриян говорил что, мы с ним в былые времена трудились вместе? Вижу, вижу. Говорил. Так вот я вообще историк. Но это не главное. Очень давно, в одном известном государстве, местный монарх решил делать свои деньги. Ну решил и решил. На то он и монарх. Долго думала челядь. Что же увековечить на этих деньгах. Даже конкурс объявили. Выиграл один родственник. С этой стороны забора. Шубы ему прислал. Мягкие. Теплые. Лисьи. И так они монарху этому понравились, что решил он, пусть на монетах рожица лисы и будет. Сказано – слелано. Запустили производство. Но вы же знаете. Если есть аналог, значит есть желающие сделать копию. Так и здесь. Скооперировались между собой три товарища. Лихих. И наладили производство левой продукции. Фальшивых монет. Не дергайтесь, не надо. Сами монеты они даже и не из золота. И цена им три копейки в базарный день. Их ни один коллекционер за пятак не купит .Здесь другое. Поругались, видно, при дележке. Прибыли как то эти хлопцы. Ну один из них и решил подгадить партнерам. Нажрался видать водки ихней, и отчеканил десяток монет по пьяни, втихаря . Решил один под-заработать. Чтобы эти монетки подороже продать, золотом литье разбавил. Один к одному. Только с пьяных глаз напутал маленько. На императорских монетах лис строгий, как сам монарх. А на его монетах лис смеется, радуется жизни. Из-за этого наглого смеха и погорели все. А монеты
цену приобрели чрезвычайную. Девять – по коллекциям. У вас, похоже, десятая. То что вы об этом не знали, и что она к вам попала случайно, я догадался пять минут назад. Когда вы сказали мне что Ланочка у вас её купит. Я же знаю что у Яна Силеновича нет миллиона зеленых рублей. И подводных лодок тем более. – Во-о-о-оник! Во-о-о-оник! – Я уже здесь, Эдик. Всё в порядке! Я отдал. На пороге стоял рыжий малец и, улыбаясь во весь рот, протягивал Эдварду два кулька, с подводными, стратегическими ракетоносцами «Валлентайн». 11 ГЛАВА . У ПАВИЛЬОНА ПИВО-ВОДЫ… О том, что и на силу умный
найдется. Глядя на шагающего впереди, походкой великого шахматиста, одержавшего как минимум четыре, нет шесть, кряду побед, Филипка, Годзилла принял бесповоротное решение, при любом, удобном случае, сходить и покаяться. Или тоже сходить, но напиться. Филипок же думал о материальном, которое сквозь карман брюк жгло ляжку, и вот уже сутки не давало покоя, и тоже возбуждало неотвратимое желание сходить и покаяться, тьфу, тоже сходить и напиться. Вот так вот с мечтами о будущем хождении, и брели они по незнакомому городку, куда по желанию их драгоценного шефа, забросила судьба-злодейка. Одного приподняв в табели о рангах. Второго приопустив. Пока не уперлись в какую-то лужу. Сама по себе эта лужа, со стоящим по центру её фонарём, была неинтересна. Мало ли у нас по свету раскидано, всяческих луж? И больших и маленьких. Соленых и не очень. И каждый прогрессивный человек понимает, что в любом цивилизованном обществе должна быть своя лужа. Или хотя бы выход к этой луже. А как он будет ухаживать за ней, и будет ли вообще ухаживать, это уже на совести этого прогрессивного человека. Мир уже знал роковые инциденты, когда лужи дажепересыхали, что вносило в налаженную, бьющую положительными эмоциями жизнь, некий дискомфорт. И даже знал тот момент, что лужа росла, и заливала всё и вся, оставляя только твари по паре. – Да ладно о лужах. Повторюсь, лужа была неинтересна, фонарь впрочем, тоже. Интересен был человек, сидящий в этой луже, с чувством и достоинством рас-певавший незамысловатую песенку, и пытавшийся гребками приблизить к себе обувь, одиноко плавающую почти рядом. – Это он. Да, да. Это он. Я ни с кем его не перепутаю. Даже если он и растворится в массе подобных себе. Все при нём. И усы, и пиджак, и улыбка его, дибилоидная. Нет од- ного, самого главного. Тубуса с алмазом. Да и носки, какие-то разные. Да бог с ними, с носками. Тащи это туловище сюда, Годзил-ла. Здесь рамсы наведем, – задумчиво сказал Филипок, глядя на барахтающегося в грязной луже, одинокое, усатое тело. Годзилла с ненавистью посмотрел на бесконечную лужу. Ворону, сидевшую на маковке фонаря, и с воодушевлением кар-кающую вниз, на усатого дебила, гоняющего в луже свои ботинки. И на Филипка, заставляющего его лезть в эту лужу ни пойми зачем. Но привычка соблюдать субординацию взяла верх, и он громко выплюнув, шагнул в мутную жижу. Шумно раздвигая ногами воду, и нагнав сильную волну, Фаля словно ракетный эсминец, подплыл к
улыбающемуся глупо, мужику, и сходу взяв его за шкирку, приподнял это тело над лужей. – Колись убогий! Где камень? Колись! Утоплю, как Герасим Муму! Кто такая Мума, и зачем прикончил её Герасим, мужик на данный момент забыл. Но хорошо помнил, что с детства не любил овсяную кашу, рассказывать стихи на табуретке, и больших кулаков, выбивающих сермяжную правду. Поэтому он сразу же обмочился, и замкнулся мокрый в себе. Годзилла, увидев этот конфуз, быстро положил мокрого «клиента» в мокрую лужу, обстучал у него карманы на случай припрятанного тубуса, заглянул в глаза, и не найдя в них искорки уважения к себе, развернулся к Филипку и крикнул: – Похоже, это не он! Не этот! – А какой? – Не знаю. Не этот и всё! Шеф чего сказал? Ваня того зовут. А этого, кажется, и не Ваня. Вон у него наколка на пальцах «Леля»! Тот – с рыжими усами. А этот –с грязными. Потом тот разговаривать может. А эта паскуда только слюни пускает и дудит чего-то. Не этот короче. Обходи лужу. Я на тот берег. Подсушу ноги, и тронемся дальше, – проорал Филипку нерадостный Годзилла, и сделал вперед два необдуманных шага, игнорируя одинокую слезу, пущенную по немытой щеке не Ваней, и его ласковые слова «Не уходи туда друг. Не надо». То, что в некоем царстве есть две
непреодолимых беды, дураки и дороги, эту, пожалуй, знают если не все, то почти все. Ну, насчет дураков я бы поспорил. Причем с пеной у рта. Встречаются, конечно, в этом царстве неординарные личности, но насто-лько неординарные, что при всём уважении к высказываниям мудрых, язык не повернётся назвать их нехорошим словом, характеризующим их умственные способ-ности. Да и не могут люди, которые, по мнению некоторых, являются составляющи-ми второй беды, делать великие открытия, быть вечными победителями во всевоз-можных ситуациях, любить своих родных и вечный космос. Не могут и все! Н-у-у-у, а дороги? Да и это, наверное, всё-таки не беда. Учитывая, что исторически они всегда нам были помощницами, язык просто не поворачивается назвать их бедой. Один даже не очень известный пиит, сочинил бессмертную балладу, переложенную на музыку, с очень прекрасным, харак-терным названием «Русские Дороги». А то, что ямищ бессчетное количество, или, что асфальт ложат осенью, в дождик, так это новация, изобретенная местными дорожными строителями. Бывает даже, что асфальт тает под солнышком, но ничего. Нагоним техники и справимся со злым катаклизмом. И даже если дорога свалится вместе с мостом, они эту ошибку исправят не задумываясь. Закроют все проезды, запустят всех в объезд,
за сто километров, и отчитаются о сделанной работе по укреплению насыпи и освоении бюджетных средств. Ну, а люки? Да за это вините того товарища, что откатил их в металлолом. Да дождик, что налил лужу на эту дырку. В общем всех, но не доблестных... Когда Филипок поднял глаза, чтобы рассмотреть друга, который почему-то сдавленно и отдаленно выругался, то Годзи-ллу он не увидел. В центре лужи торчала только голова, с высунутым языком и выпученными глазами. Если бы на данный момент, какая- нибудь спортивная организация, типа книги рекордов Гинесса, зафиксировала продви-жение Эдварда, она бы с точностью до секунды постановила, что человек разумный на своих двоих, так передвигаться не может. На это способен только гепард! И то смазанный под хвостом скипидаром. – Здравствуйте, многоуважаемая Ланапальда Яновна. Вот.... – Чего вот? «Валлентайны» обратно не принимаем. И не старайтесь. Можем только облагородить вас существенным предло-жением, приобрести у нас на общественных началах при скидке конечной стоимости, осколки Тунгусского метеорита и долговые расписки членов Пиквикского клуба. Также есть набор стальных коллекционных буме-рангов, и кошки-копилки с грибами. Эдвард в данный момент очень возжелал стальной бумеранг, чтобы без
промаха запустить его в Ланапальду, но силою воли, и внутренней организации, желание свое не озвучил, а как бы, между прочим, сказал: – У меня к вам просьба. Вам сегодня малец медальку принес. Ну, вы её на подводные лодки обменяли. – Ну, принес. Ну и что? Я сказала «Валеннтайны» не берем взад. – Да понял я. У меня другое. Я там иголочкой адрес нацарапал. И забыл его. Как полагается. Не дадите ли посмотреть. А мы у вас за это грибов на разведение купим. И осколки все, с расписками, – стараясь казаться спокойным, выговаривал Эдвард. Хотя знал что в его кармане, и карманах его сподвижников, большая фига, такая массив-ная, что просто повторяла контуры стально-го бумеранга. Известие, внезапно свалившееся на Ланочку, о том что наконец-то это всё дерьмо будет распродано, так обрадовало её, что она решила незамедлительно позвонить папочке, и тоже вселить в него радость. О чём и объявила Эдварду, вбив его в некоторый ступор. – Ланапальда Яновна. а давайте я сначала куплю у вас всё. А потом вы поставите в известность своего драгоцен-ного папочку, о завершении сделки века. И о конечной реализации ваших замыслов. Дайте же мне медаль. Я спишу адрес. – Видите ли, в чем дело? У меня её нет. Рука Эдварда мысленноно потянулась к
бумерангу, а в ушах стоял непрекраща-ющийся смех всего, что могло хоть как-нибудь выражать свои эмоции. Начиная от наглых подвальных котов. И заканчивая степенными воронами. Оглядев всё вокруг себя, он понял, жизнь прошла мимо. И ничто, ничто и никогда не вернет ему веру в жизненное благополучие. Веру в сострада-тельность и безвозмездную помощь. И ещё он подумал, что изъятие из общества Ланапальды Яновны, только облагородит это общество. – Она здесь. В кошке, – Ланочка ласково похлопала громадную, железную кошку по загривку, и как бы говоря сама с собой, продолжила. – Я уронила её туда, в дырочку, случайно. Это самая большая, наша копилка. Но там сейчас денег нет. Один песок металлический. Забирайте её. Но в оставьте мне лодки, деньги, что я вам дала. И ещё триста зеленых рублей за этот раритет. Слово «раритет» уже звучало в спину выбегающему Эдварду. Походив вокруг места происшествия, Филипок понял, что выдернуть голову Годзиллы вместе с туловищем, будет край-не проблемно. Но и дурная башка другана, без туловища , тоже на фиг не нужна была. Застрял он в люке-то конкретно. Только Годзилла на такое действо, мог быть спосо- бен. Нормальный человек, либо сразу до дна утонул бы, либо застрял по колени. А может оставить его здесь пока лужа высохнет? Как чопик! Будет предупреж-дением местным
экстремалам, и немым укором дорожному хозяйству , вовремя не заметившим унос и сдачу в металл крышки люка , будь она неладна. В поисках выхода из внезапно создавшегося положения, Филипок, на-ткнулся глазами на два мирно плавающих ботинка, и на их мирно храпящего хозяина, подпирающего, не падающий фонарь. Судя по комплекции клиента, он если бы провалился в люк, то без задерки достиг бы дна. Но при вытягивании из западни Годзиллы, таких надо было бы, штук десять. А ещё Филипок видел по телевизору, как в одной прекрасной стране, слона упавшего в яму, вытягивали и вытягивали, но не вытя-нули, и пристрелили. А яму закопали. В другой , не менее прекрасной стране, кита, который от переизбытка чувств выбросился на берег, тоже не стали в море обратно вы-талкивать. Эти варварские методы, конечно же, к Годзилле не относились. Он же не кит и не слон какой-нибудь. Он товарищ пока! «Эй, друган! Хорош спать! Нас обокрали», – ласково пропел Филипок. И также ласково пнул храпящего и пускающего пузыри, Неваню. Разговор с товарищем был короткий, минут на двадцать, изобилующий очень короткими репликами, матерным словом, выпучиванием глаз, и раскидыванием по сторонам рук. Но даже за столь короткую, эмоциональную беседу, Филипку удалось выяснить, что в округе тракторов, слонов, и
китов, нет. Есть пивная, каланча, и три лошади. Правда, лошади очень здоровые и смирные. И если их сдвинуть с места, то они не только повытаскивают, на волю всю попавшую в беду живность, но ещё смогут перевернуть землю, и выступать в цирке. С этими чаяниями Филип и двинул на поиски чудо-коняшек, оставив застывшую голову Годзиллы, на попечение товарища, с дивным именем, наколотым на пальцах, «Леля». Поиски тягловой силы не заставили себя долго ждать. Примерно через полчаса интенсивных поисков, включающих в себя расспросы у местных жителей, заглядывание во дворы и подъезды, а также разглядывание верхушек деревьев и неба, Филипок наткнулся на них, на лошадей. Они мирно стояли на площадке, закусив удила и готовые к бою. Их умные глаза выдавали решимость совершить любой подвиг. Они были готовы вытащить из люка не только Годзиллу, но и всех нуждающихся в вытаскивании и перевозке к месту дальнейшей дислокации китов, коров и танков. И даже сани, в которые они были впряжены не были бы им помехой, а только помощью. Помехой было одно. Кони были чугунными, и передвигаться они могли только с планетой, на которой стояли, двадцать четыре часа вокруг солнца. Филипок с внутренней тоской окинул их взглядом, мысленно прикинул вес и стоимость этого хлама во вторчермете, выругал «Лелю», и подозвал к себе
мальчугана , проходившего мимо лошадей. – Скажи мне, вьюнош! А других лошадок нету здесь? – Есть, конечно. Дяди Левы. Цыганена. Там у пивнушки стоят. То есть стоит. Она у него одна. Но умна-а-а-я! – А чего она там стоит-то? Коль умная- то такая! Тоже к саням приварена? Ты уж не обманывай дяденьку-то. Ты уж режь её, правду матку-то. Или в школу на тебя пожалуюсь. В школе то учишься, небось ? – Не-е-е! Каникулы сейчас. А к саням она не приварена. Какие сани то сейчас? Лето никак. Ты, дядя, глупый что ли? А у пивнушки? Так воскресенье сегодня. Много там народу. Её Чебурашка, наверное, пивом поит. Он её часто по воскресеньям пивом поит. Сходи сам и посмотри. И побежал дальше мальчуган, по своим делам, оставив Филипка в тяжелом раздумье. О пиве, воскресеньи, и неведомом Чебурашке, не жалеющим своих кровных на поение и кормление нужной в данной момент, лошадиной силы. А в некотором отдалении от Филипа и лошади тоже происходили события. – Так! Воник! Сейчас идешь к Ланапальде, и костьми ляг, хоть провод грызи, но чтоб она не позвонила своему достойнейшему папочке. А мы с Адрияном отойдем по другому делу. Понял? Лети! Пойдем Зуля. Ты тоже сейчас слетаешь мухой на помойку, к дружку своему . Видел у него, у будки транзисторы всякие, от радио, лежали? Возьми штук сто. Я тебя у рынка
буду ждать. Все беги. Вот так вот раздав все необходимые распоряжения и, пожалев, что сам не может их проверить лично, Эдвард погруженный в свои светлые мысли о железной кошке, двинулся в сторону замечательнейшего изобретения торгового люда. К местному рынку. И никакие вселенские катаклизмы и революции достоинств, не могли остано-вить его твердый решительный шаг.12 ГЛАВА МНЕ НЕ НАДО 900. ДВА ПО ДВЕСТИ И ПЯТЬСОТ Глава впрочем и не защищает никого. Но объясняет момент. Ну-у-у-у! Если б человек украл велоси-пед , или положим мешок сухарей, то тогда и можно было бы применить к нему самые карающие меры нашего справедливого, народного гнева. А коли он украл миллион? Какие с ним разбирательства?... Пожурить его всенепременно, прилюдно. Нет не прилюдно. Тайно. Поставить ему на вид тайно, чтоб не возбуждать у масс желания, следовать его примеру. Чтобы навеки отбить у него всяческие поползновения охотиться за народным добром. И чтобы он до конца осознал свою никчемность, и вопреки сложившийся ситуации не имел морального права набивать свой карман в одностороннем порядке. В общем чтоб делился. «В доме Облонских был переполох», так кажется, описал сумбур в некоем доме, великий классик. Я себя к числу великих не отношу, но тоже исподволь замечу. В доме
Глеба Егорыча был переполох. Вызван, сей момент был внезапным появлением друга дома, и по совместительству хозяином «Ду- си», Андреем Джоновичем. Так как Андрей Джонович, словно член похоронной коман-ды, приносил в дом только дурные вести, то переполох был отнюдь не радостный, а траурный. Семейство выстроилось в шеренгу, по росту, собралось было уже рассчитаться на «первый» и «второй», выдавило из глаза слезу, и посмотрев на Андре, попутно высморкавшегося в висевшую гардину, принялось с содроганием ждать летальных вестей. – Ну что прищурились? Накрывайте поляну. Гулять будем! Отыскался ваш пащенок. Много сил и денег вложил я в это дело, но победил. Живой он на радость вам! И коль не поскупитесь, мои соколы быстро его сюда доставят. Первой в обморок от таких радостных вестей, упала кошка, стоявшая в шеренге крайней справа. Видно от переизбытка радостных воспоминаний и эмоций. Потом голос подал глава семьи, и начался непродолжительный диалог. – А с Мишаней-то, что делать? Извиняться, поди, надо будет? Компенса-ции, какие-то запросит. Лечение и прочее. А мы к этому и не готовы. Извинения просить. Не говоря уже о материальной составляющей. –Да бросьте вы, Михаил-оленевод уже не туз в этой колоде. Он уже не отпущенец.
Он во многом признался. Начиная с девятьсот пятого года. Да, да! С девятьсот пятого. Это он организовывал караваны ширпотреба по Великому шелковому пути. Это он дырявил борт легендарного «Титаника», а потом всё списали на айсберг. Это он запустил Белку со Стрелкой... Нет Белку со Стрелкой запустил, кажется, не он! Всё равно! Он во многом признался. Не сомневайтесь! У нас могут заставить муху признаться в том, что она слон. А вы о Мишане. Короче. Доставить вам отрока? Иль нет? – М-м-м-м, ну конечно. Но, м-м-м. Давайте завтра созвонимся. Мы обдумаем покамест. А встретимся, вы нам свои условия выдвинете. Хорошо? А мы пока радостные хлопоты организовывать будем. Ну так что? До завтра? Оглядев с ног до головы стоящую перед ним шеренгу, с лежащей в самом её конце кошкой, Андрей Джонович высокомерно кивнул головой, и попутно вторично высморкавшись в висящую гардину, важно выплыл прочь. Никогда еще Глеб Егорыч ни смотрел уходящему вслед так жалобно и нежно. И никогда, он точно это знал, никогда, никакая земная сила, ни заставят его расстаться со своими твёрдыми принципами, никогда, никому, ничего не платить. А посему распоряжения были отданы в срок и безоговорочно. – Так. Кошку на помойку. Нечего здесь вонять лежать. Мишку на свободу. А то
этот дятел ахинеи какой-то наговорил. Воньку в розыск. Привезут как миленького. Да.. Костюм приготовь. Встреча сегодня важная, – и с ядовитой улыбкой, ядовитое послание. – Получишь ты у меня денег! «Как она вообще могла додуматься до такого? За какую-то железную кошку, такие бабки. Нет чтоб осчастливить заезжих хлопцев подарком, от души, от сердца. Так нет! Зелёные рубли ей вынай, по прейскуранту. Не-е-е! Ни в какие ворота не лезет эта наглость благоприобретенная. Службы всякие натравить на неё надо. Депутатов или правозащитников. Или ещё похлеще. Гринпис. Эти во все щели лезут, как тараканы. Придавят они ей её бизнес. Пустят по ветру!» – с такими новаторскими мыслями и набивал свои карманы чужим добром, небрежно раскиданным на отделив-шейся от всего цивилизованного мира, готовившейся к выпуску своих денег и своей конституции, местной демократии-ческой помойке. Как только карманы, ввиду своей наполненности, отказались принимать очередную порцию, ни пойми каких, тран-зисторов и тиристоров, Зуля быстрым шагом пошел прочь. По пути, непонятно за каким лядом, дернул приколоченный к пожарному щиту огнетушитель. Тем самым вызвал обрушение всей конструкции, включая сарай, где проживал управляющий свалкой, ворота, которые эту свалку закрывали, и ведро с гудроном которое на
этих воротах стояло. – Ну что принес? Ага. Вижу. А чего в гудроне то весь? Опять залез куда-то? Я же тебя просил любезный, выгляди почище. Ну как сейчас с тобой дела делать? Что за грохот там на помойке был? Полгорода в догадках. Может война началась, – не скрывая улыбки, и в тоже самое время очи- щая карманы Зули от радиоприборов, с ехидцей говорил Эд. – Огнетушитель. Сволочь! – промычал Зуля, и от негодования и обиды на противопожарные принадлежности, при-щёлкнул языком. – Ладно, любезный! Не надо пены! Делаем дело. У нас два часа. Твои обязанности я тебе рассказал. Свои задачи я знаю без тебя. Всё, друг апачей. Вперед. Труба зовет. – Ай-й-й! Я-я-я-й-й-й! Я готов целовать... песок... по которому ты... бродишь ... (О том, чтобы вспомнить, что должно было происходить после поцелуев песка, и нужно ли это пляжному покрытию, запевала мозг не напрягал. Ввиду того, что ещё окромя декламации песенки был занят более совершенным делом, протиркой от пыли огурцов, бананов, и прочей игривой продукции сельхозугодий). Вот к нему-то, стремясь разрушить спокойный быт и мирное течение жизни и торговли, не горбясь и в меру пованивая гудроном, подходил улыбающийся Зуля. – Привет брат! Как торговля? Как жена? Как дети? А что, правда, говорят, что
острова Курильской гряды имеют в своих недрах неисчислимые запасы углеводородов? И что если Йеллустоун рванет, то на его месте произойдут сдвиги тектонических плит и Америка полностью уйдет под воду? Ну как Атлантида. А если все подписчики «Жеминь жибао» выстроятся друг за другом, то они на три километра обойдут подписчиков «Нью-Йорк таймс»? И... Информации и вопросов было на удивление так много, что солист забыл, что огурец который он протирал из папье-маше, дабы с годами не портился на витрине, и от негодования откусив половину, попытался его разжевать. Не получилось, что вызвало скорейшую реакцию и ответные вопросы. – А что тебе за проблема, переживать, уйдет или не уйдет. Обойдут или не обойдут? Покупаешь, покупай. Нет. Иди куда шёл. А то стал мне тут рассказывать всякое. Я ведь не лыком шит. Я стреляный воробей, и тертый калач. Я ведь могу и это... то... А то вон весь в гудроне стоит, а пальцы гнет как в смокинге. Давай говори чего надо? – Понимаешь, брат, проездом я здесь. На конференции. Ну, сам понимаешь ресторан, девчонки, и прочее. Поиздержался, мал-мал. Домой депешу отбил, но сам понимаешь, пока то да сё, время идёт. А мне край уезжать надо. На другую конференцию. Ну, короче деньги нужны. Немного, на билет. В один конец. Может, возьмешь? Есть у меня немного ценных приборов. С космонавтикой связанных. Даже не с космонавтикой, а рядышком. Для радиолюбителей. Кто сам
машины времени собирает. По пятьсот отдам все. Три. А? И по окончании речи, которую сам-то и не понял, Зуля вытащил из кармана три радио транзистора, и торжественно бухнул их перед недоуменным взглядом продавца искуственных даров природы. Да. По взгляду торговца было сразу и не определить кто же здесь дурак. То ли он, внезапно- вспомнивший, зачем и когда надо целовать песок, то ли пассажир, стоявший по ту сторону прилавка, и пытавшийся впарить пёс знает чего. Но определятся, как то было надо. – Куда они мне? Не люблю я радио собирать. Тем более машины времени. Ты чего дикий? Ладно, я понимаю, золото. Ну платина на худой конец. А это то что? Принесу домой, выну и скажу. Вот купил не пойми чего. Жрите. Вспоминайте папку. Не-е-е! Иди. Вон бабка пирогами торгу- ет. Предложи ей. Может, она тебе за них корзинку понюхать даст. Во идиот! – Ну ладно. За налик брать не хочешь. В этом ты прав. Возьми хоть на реализацию. Чего тебе стоит. Поставь вон рядом с бананом. Пусть стоят. Может и купит кто. А я потом зайду. Попозжей. А? – Ладно. Оставляй. Пятьсот говоришь. Во придурок! – и поглядев с усмешкой вслед удаляющемуся Зули, сладостно покрутил пальцем у лба, и с удивлением заметил что опять позабыл, зачем надо целовать песок. Нарезав круг по рынку, где проворные
продавцы с профессиональной наглостью обвешивали и обсчитывали добропорядоч-ных обывателей и гостей городка, Адриян вышел к Эдварду, мирно сидевшему за магазином на ящиках. – Чем порадуешь, друг красно-рыжих, тьфу, краснокожих.? – Всё отдал. Как на рынок зайдешь, вправо ларь. Там всё из пластмассы кажется. Продавец чернявый такой. Не наш. Как и говорили. Отдал на реализацию. По пятьсот. Деньги то у нас есть выкупать их? Ой, попадем мы! Ой, попадем! – Всё! Сиди здесь и не дрыгайся! А то взвыл. Можно подумать мы твои средства терять будем. Пошел я. Жди с победой. Верю! –Ай-й-й-й-я-я-я, я-я-й-й-й! Я готов целовать песок... по которому... ты-ы... Тьфу! Забыл! – Привет уважаемый. Как торговля? О-о-о! Какие прекрасные фрукты. Вижу. Свежак. Откуда привоз? Никак из солнечной Гренландии? Только там я видел такие сорта. Морозостойкие, и неподдающиеся гниению. Их только мухи иногда засиживают. Да солнце вид товарный портит. Вы их в тени держите. А то не дай Боже, попортяться. В накладе будете. – Да вы сюда и не смотрите. Здесь не настоящие. Здесь для витрины. Что повыби-раете, я вам там насыплю и обвешу, – и продавец махнул рукой, не пойми в какую, сторону. Эдвард в ответ кивнул головой и
пристально стал разглядывать, витрину ища, именно то, что ему было нужно. На десятой минуте поиска он стал сомневаться в правдивости информации предоставленной ему Зулей, и даже уже почти убедил себя в этом, как за какой-то мохнатой ягодой обнаружил цель своего поиска. Вот тут его уже никто остановить не мог. Вернее не его, а его эмоции. Станиславский отдыхал. – Постой, постой. Брат это что? Дай это сюда. Где ты это взял. Ой, мама. Да неужели. Да ну. Быть не может. Во пруха! Да я... Ох ты повезло! Продаёшь? Ну, давай же. Ох ты. Мать моя женщина. При этих словах Гасан вспомнил всю песню. И не только песню про песок, по которому бродят. Он вспомнил еще три песни. «Взвейтесь кострами», «Гуадеамус», и «Нежность» Марка Фрадкина. – Продаю. Забирай! По штуке отдам. От сердца отрываю. Не продал бы. Да детям ботинки в школу купить надо. Эдвард залез в карман, достал три бумаги, протянул их торговцу, получил транзисторы и спросил. – А больше нету? Всего три? Плохо. Ой как плохо! Я штук сто взял бы. Сходу. Ты просто не представляешь, что это за ценная вещь в тех работах, какими я занимаюсь. Если у тебя появится возможность ещё где-нибудь их раздобыть, ты мне обязательно сообщи. Я сразу штук двести возьму. По два косаря. Нет по три. Триста штук. Неужели нету. Ты посмотри дома. Я подойду вечером. Четыреста штук. По три. Опа. Сильный кэш.
Я вечером – у тебя. Дать наверное предоплату? Нет. Вижу не надо. Ну ладно я пошел. Давай. Облегчив свои карманы, и утяжелив и так полузагруженный ум растерявшегося торговца дивными продуктами, Эдвард растворился в толпе, оставив после себя счастливые впечатления, сдобренные хрус-тящими купюрами. – Вижу, продал всё? – раздался счастливый возглас внезапно появившегося, как чёрта из табакерки и пахнущего гудро-ном Зули. – Да, – ответил продавец искусственных яблок, – еле-еле спихнул по четыреста. Может пододвинешься на сотню? Мне ж тоже чего-то наварить надо. А я за это ещё у тебя приму партию. Пусть лежит. Есть не просит. Или может, и нет, у тебя ничего? Покричал просто? – Да есть еще маленько. – Ну, сколько маленько? Сто? Двести? Одна? Две? – Ну, с собой есть штук сто, но видишь ли дело в чём. Я на билет деньги нашел уже. Друга встретил здесь. Он дал. Потом пришлю ему. Поезд у меня через двадцать минут. Поэтому на реализацию не отдам тебе ничего. Домой с собой заберу. Они у меня там влет по семьсот уйдут. Так что давай брат. Приятно было с тобой дело иметь. – Не-не-не! Ты подожди, дорогой. Куда ты с ними поедешь? А вдруг по дороге уворуют? И что? Оставляй у меня. Адресоставь свой или друга назови своего, я ему отдам. – Нет! Всё! Давай брат руку. Приятный ты человек. Жаль, что уезжаю. Посидели б, песни попели, водки попили. Поехал я. Давай брат… – Да куда ты поехал? Подожди. Хорошо! Чего хочешь за эти... как их там? – Сколько? Как и хотел: пятьсот за штуку. Ну тебе – скидка. Триста, но за нал. Потому что уезжаю. – Ой, дорогой! Ой, много! Давай по двести. Я ж тоже поднять чего-то должен. Сам понимаешь. Ну, по рукам? – Ладно, режь без ножа! Забирай. Сто пятьдесят тук здесь. С тебя тридцать косарей. Бери разоритель. И разошлись как в море корабли. Зуля пошел к Эдварду. Торговец гренландским товаром ушел в радужные мечты, а торговка кроликами и попугаями Зина-барбекю, ушла к местному сапожнику и по совместительству ди-джею Гопе, от своего моложавого, но немощного мужа, испортившего себе карьеру и здоровье, просмотром эротических фильмов. То, что человек, который оттягивал нижнюю губу лошади, дабы напоить её пивом, и есть Чебураха, Филипок понял сразу. Ни для кого не секрет , тем более что жизнь к этому нас давно приучила. Мы на каком-то подсознании отказываемся назы-вать друг друга по именам, заменяя их более понятными и запоминающимися
прозвищами. Прозвища есть у всех. Есть красивые и благородные, есть некрасивые и смешные. А есть и вообще, циничные и хамские. И всё зависит от человека, от того какую ступень в иерархии он занимает. Чем больше авторитет, тем достойнее прозвище. И чем ниже человек занимает место в обществе, тем обиднее у него «погремушка». Прозвища, как правило, дают по фамилии. Бывает по работе. Бывает по какому-нибудь неуловимому сходству с каким-либо персонажем. Но, как правило, определение общества попадает в точку. Прозвище человека – это в каком-то смысле второе имя, и пронеся его через жизнь, человек старается полностью его оправдать. А иногда даже натура человека пере-страивается под это прозвище. И если чело-век вдруг захочет поменять имя и фамилию, он это сделает, но то имя, которым его нарекло общество, он никогда не поменяет, пока находится в этом обществе. Чебураха свое прозвище оправдывал полностью. Оттянув нижнюю губу стоящей коняки, Чебурашка влил туда кружечку пива. Лошадь под общие аплодисменты, стоящих и попивающих пивко людей, вдохнула, перебрала ногами, и чихнула. Лучше б она не чихала! Или, наверное, лучше бы ей пивка было не наливать. Так бы все целы были. Первым задергался цыганин. Нет, первыми оказались обрызганные пеной все стоящие в зоне лошадиного чиха. Или даже нет, первым был обчиханный Чебурашка.
Хотя, он никогда по пустякам не волновался. Значит первым был всё-таки он, сын степей и кибиток, цыганин. Свое волнение он проявил не очень корректно, постаравшись выразить свое обоснованное негодование, и переживание за подавившуюся пивом лошадку, в не очень уместных выражениях, касаемые невинного Чебурахи, продавца хмельного напитка, а также их близких родственников, включая какого-то царя в голове, к которому Чебураха вообще отношения не имел. Выслушав позицию оппонента по таким трогательным вопросам, глаза Николая, а так на самом деле именовали Чебурашку, налились кровушкой, как у молодого, бой-цового бычка. И хотя его держали семеро, а цыганина оттаскивали пятеро, Коля успел запустить «в люди» свой паровой, молот. Прицел, видимо разбавленный пивком, сбился. И кулак, по размеру напоминавший железнодорожную кувалду, и по форме, и по весу, пролетел над головой оппонента, и подняв ему волосы вместе с кепкой и мыслями, влетел в челюсть собравшийся ещё раз чихнуть, лошади. Лошадка упала на колени и улыбнулась. Детство пришло откуда не ждали. Глаза потерялись, а с улыбки закапала слюна. Сзади тоже произошел бардак. Цыганин даже удивился глядя под телегу. Он не кормил её давно, откуда же всё взялось. Лошадь ещё немного постояла на коленях, жалобно всхрипнула, и завалилвшись на
бок, провалилась в мечтания о мамке, ипподроме, и чапаевской тачанке, где она скачет в тройке, главной пристяжной лошадью. Чебурашка развернулся от заснувший коняки, цыгана с приподнятой шевелюрой, представившего себя летевшим в космос, после соприкосновения с Колиной кувал-дой, и сказал стоявшему с кружкой пива парню: «Ваня. Кощей. Пиво дай-ка. Лошадь похмелить надо».
13 ГЛАВА . Э-Э-Э Т-Т-Т-ААА!!! О-О-О-П-П-П-А-А-А!!! В этой главе описано что? Да ничего в ней не описано.Просто глава. «Ох, если бы не распыляться на такие мелочи, как выковыривание этой железной кошки из пола, а сразу же оторвать ей башку, вот это было бы всё в ёлочку. А так и пол разобрали, и стену порушили, всё безрезультатно. Она, как стояла приваренная каким-то умельцем к рельсине, так и стоит. Только нагло улыбается над всеми потугами. Сразу видно наша работа, на века. Не Китай там, какой-то одноразовый. Вон Зуля, две кувалды уже об её башку сломал, ей хоть бы что. Остается только одно, ее взорвать». – Эдвард, ты скажи, какого чёрта она тебе сдалась? Давай плюнем на неё сверху. Вон этих, как его, «Валентинов» сколько лежит. Давай их возьмем. Или ты, с этой подругой контракт заключил? На разбира-ние этого дома? Если так, то мы с Воником под это не подписывались! Да
рыжий? У меня уже руки отваливаются. Кувалдой махать, – простонал в конец, изнемогший Зуля, вывев тем самым Эда из затянувшихся, злых раздумий. – Деньги же есть. Поехали дальше. Малыш! Ты то там чего делаешь? Помог бы хоть. Брось ты эти грибы. Иди лом подержи. Я рельсину оторву. О... А она и не приделана ни к чему. На весе держится. Рельсина с приваренной к ней замеча-тельной, исполинской копилкой, в виде гигантской, железной кошки, и в правду стояла под собственным весом. А, значит, приложив некие усилия, её можно было бы отсюда уволочь. А коль можно было уволочь, то можно было и подумать, как её разломать. А коль можно было подумать, как её разломать, значит был шанс выгрести оттуда всё содержимое. Дело было за малым: найти человек пять носильщиков, вертолет МЧС, килограмм пять динамита, и полянку, где можно было претворить в жизнь задуманное. Ну, насчет вертолета МЧС, я пошутил, вполне подошла бы обыкновенная, грузовая машина. Ещё раз, окинув зорким взглядом, запаренного Зулю, и Воника, с наслаж-дением писавшего что-то зеленой краской на белых обоях, Эдвард, неспеша, молвил: «Так. Будьте здесь. За кошака отвечаете головой! Пойду к магазину, поищу «синее братство». Только они способны выручить нас в тяжелую, критическую минуту. Да машину, какую-нибудь. Да пустырь. Где мы смело, сможем продолжить
наше правое дело. Расколоть этому металлолому башку. Зуля, сможет продолжить. Наше правое дело. И-и-и всё-ё-ё! Остальной водоворот событий шел как по написанному. Был найден люд непри-хотливый, машина, правда легковая, но с багажником наверху, четыре кувалды, три лома, ножовка по металлу, и за каким-то чёртом вантуз дырявый. Вантуз хотели выкинуть, но один носильщик настоял на присутствии этого изделия. Эдвард спорить не стал, и пинками отослал к такой-то матери и носильщика, и вантуз. Быстренько затянули на багажник кошку, и чтобы она крепче стояла на крыше, примотали её для равновесия с другим помощником, пообе-щав ему в дальнейшем льготы на получение винного гриба и бесплатный билет до Саратова, где у него находились знакомства по интересам. Объяснив водителю, куда надо ехать, оглядев и пощупав на крепость веревку, которой вместе с копилкой был прикреплен будущий льготник, и, помахав рукой, невидимому отсюда продавцу прод-винутых радиоматериалов, Эд уселся в авто, и кошка поехала вдаль. Переезд прошёл без проблем, как и было рассчитано. С выгрузкой только получилась небольшая заминка. Кошак, видно, в дороге немного сместился, и легонько придавил лежащего рядом с ним на крыше грузчика. От усталости и выпитого «Боржоми» тот ну никак не хотел приходить
в себя. Пришлось плюнуть на него, покрепче привязать к крыше, чтоб ветрами не сдуло, и отправить в обратный путь, без саратовского билета, винного гриба, но зато с большими надеждами на будущее и сотней в кармане. Насчёт того, что это пустырь, Эдвард маленько ошибся. Народ шастал вдоль и поперек, как по проспекту в праздничный день, и с интересом поглядывал в сторону кошака и Зули, который работал с остервенением как молотобоец-ударник. Именно после того, как Адриян разломал об кошкину башку вторую кувалду, появились сотрудники милиции, ненавязчиво попросившие закурить и документы. Паспорта вопросов не вызвали, но государственные люди уходить не торопились и уселись поодаль на какие-то ящики. Следом прибыла группа «Размини-рование», из местного военкомата. Проверив на наличие в кошке незаконных пороховых зарядов, и не найдя оных, члены группы «Разминиование» тоже расположились на ящиках. Следующие посетители были из общества по противодействию перемещения исторических памятников с незаконно приватизированных садовых и дачных участков – «Гринписовцы» и депутаты окрестных и не очень, собраний. Прибыли скопом, автономно, раздав всем по брошюрке, знакомящей с ситуацией на нефтяных биржах слаборазвитых стран, и по подшивке частной пропагандисткой, зелёной
газеты «Моя хата с краю», тоже расселись и в унисон затянули песню «Ходють кони над рекою». Справа на поляне обосновалось движение «Несоглас-ные ни с чем», слева – более покладистые, «Согласные со всем». Прикатили на велосипедах продавцы шавермы и хот-догов, мороженного и пепси-колы. Со стороны леса предприимчивые люди сделали платный вход, и продажу пригласи-тельных билетов, а со стороны речки вход был бесплатный, но с участием в международной суперлоторее «Два часа в горах Тянь-Шаня». В общем, жизнь закипела, и только Зуля с ненавистью ломал очередную кувалду, пока рядом с ним не остановился не очень заметный, из всего сонма собравшихся, мужичок. Окинув взглядом железную кошку, согнутый лом, расплющенные большие молотки, и убитого наглухо Зулю, улыбнулся и с чувством специалиста проговорил. –А чего вы долбите то её? Её молотком не возьмешь. Её даже динамитом не возьмёшь. Это высоколегированная сталь. Она крепче брони! Опытный материал. Это мы её изобретали. Аналогов в мире ещё нет. И не будет. А кошака этого тоже мы на заказ плавили. Для Яна Силеновича. В контору к нему. Чего вы хотите то из-под него? Чего рушите? Там внутри ценного ничего нет. Песок металлический. И всё. Давайте покажу. При слове покажу, Зуля стал медленно разгибаться и думать о том, что он уже умер от бессмысленной и бесконечной
работы, и всё это ему просто уже кажется, проблема была только с определением места видения, райские кущи или царство Аида. Но Эдвард, не задействованный в физической работе, и отдохнувший, сообразил быстро. – Если не трудно любезный. – Не трудно. Вот! – мужичонка подошел к копилке, нагнулся и нажал на морду кошака. Голова щелкнула и отвалилась набок, обнажив внутренности, состоящие из металлического песка и железной стружки. Всё это добро венчала медалька из желтого металла с выбитой на ней хитрой, узкоглазой лисой. Годзиллу, под чутким присмотром Филипка, выдергивали с любовью и аккуратно, обмотав его вожжами и стальным тросом под мышками. Но, то ли вес брал своё, то ли лошадь ещё не пришла в себя, после встречи с кулаком Чебурахи, дело маленько тормозилось, навевая про-вокационные мысли на всех присутст-вующих от пивной. Кто то даже попытался вслух их озвучить, что де давайте забьём его в самый нутрь, чего судьбу испытывать то, но на него зашикали, зашипели и кто-то даже запустил кирпичом. Но видно, был ко- сорукий и промахнулся по цели стоящей, а угодил ненароком в подавающего признаки жизни, Годзиллу, добавив тем самым хлопот добровольным спасателям и бедной, обессиленной лошади. Но всё-таки миром можно всё сладить, сладили и это, Годзилла оказался наволе. Пусть немой и мокрый, но с башкой и цельный. Чтобы как-то компенсировать порушенную красоту, исполненную Годзил-лой в виде чопика, посередь лужи, решили погрузить туда оказавшегося здесь не вовремя не Ваню. А чтоб он не проскочил до дна, не дай бог, обмотали его вожжами и тросом. Вколотили в люк, и, полюбовавшись проделанной работой, побрели опять пить пивко. – Ну как ты, друг? – стал причитать Филипок ещё не пришедшему окончательно в себя Годзилле. – Друг, друг, Годзилла, твою мать! Я нашел его! Он... наш. Час, наверное, ушел на то, чтобы Фаля подал признак разума, и стал что-то мычать в ответ, так как слагать слова не мог, по причине прикусывания языка, во время незапланированного контакта с люком. Но и мычания для Филиппка было достаточно, чтоб потащить за собой к пивнушке ошале-лого другана, по дороге вливая ему тепла в душу. – Короче я нашёл его. Здесь шарится. Тубуса при нём нет, но это не беда! Прижмем его... то есть ты его прижмешь, расколется. Заполучим камень и к шефу. За дивидендами. Только ты аккуратней с ним, ласково, а то замкнется в себе. Останемся с пиковым интересом. Понял? Годзилла. Ваня Кощеев и не уходил никуда, стоял тут, как Годзилла в люке, окончательно и бесповоротно. Только пивко обновлял, да отливать за угол периодически бегал. Зря Филипок, похоже, такое интимное дело
доверил улюченому товарищу. Сам бы проворней справился без ущерба для своей, простите, для Фалиной репутации. Годзилла же без слова, повторюсь, по причине надкушенного языка, вцепился в Ванину рубашку, как клещ по весне. При этом испытывая необычайный прилив свежих сил, не обращая внимания что кого- то толкнул, невзначай и хамски, при этом не удосужившись хотя б попросить пардону. Нечаянно пнутый, был некто иной, как лучший Ванюшин друг, он же Коля Чебу-рашка! И не беда что Кольку оттолкнули, и не беда что, по ногам пробежали. Беда что Ванюшу, другана козырного за рубашку дергают, к какому-то ответу призывают. «Зря они так», – подумал Николаша. И паровой молот, запущенный от бедра, прилип к голове Годзиллы, отправив того в самое детство, ну прямо как лошадку, неполных два часа назад. Если мухи, как правило, летят на самое сладкое и там организовано получают все тридцать три удовольствия, то Зуля получал удовольствие, когда неслышно под нос, мог критиковать действия Эдварда, независимо от того правильные они были или нет. Критиковать и всё. И сейчас, уткнувшись в воротник, он предался всепоглощающей утехе. «И чего надо было рушить эту кучу дерьма? Из-за какой-то цацки. Вообще не знает, чего творит. Деньги есть. Уехать впору. Нет. Давай кошку ломать. Из-за какой-то цацки. Вон рыжего заставил
провода резать. И всё из-за цацки, какой-то. Есть же предел моих сил? Сколько терпеть то? И все...». Эд, конечно же, всё слышал, и не стал обрывать жалобные стоны Зули, а наоборот преподнес ему как награду пачечку купюр, полученных за детали к машине времени. – На. Будешь хранителем кассы. Не потеряй только, а то неизвестно встретятся ли нам в дороге любители странных изобре-тений. Сейчас до речки дойдем, искупаемся. Ты уж подальше их спрячь. О-о-о! А это кто? Круто они одеты! На безлюдной тропинке, ведущей к местной речушке, и огибающей большой камень, стояли они. По всему, видно, дети лесов и цирков Шапито. Или клиенты внезапно выпавшие из санитарного верто-лета, мимоходом пролетающего над данной местностью. Наряды, в которые они были облачены, ну нисколько не соответствовали пейзажу, и даже гдето выбивались из местных красок и ландшафта, хотя после городской поляны Эдвард был готов ко всему. Девчонка, несмотря на жару, нещадно припекавшую всё вокруг, была в кроличьей шапке. А два прыщавых юнца, стоявшие за ней, были, почему-то в валенках и вязаных рукавицах. – Привет! Куда идете? На речку?
14 ГЛАВА . НА ТО И ЩУКА В ОЗЕРЕ, ЧТОБЫ КАРАСЬ НЕ ДРЕМАЛ.
– Николай, Николай! Ведь, он же только спросить хотел. Ну, манера у него такая спрашивательная. А вы сразу же без разбирательства всеобщего в лицо ему наварили! Его ж еле на свободу из люка вытянули. И здесь, видимо, долго в себя приходить будет, болезный . Вон напрудил под себя от счастья, внезапно свалившего на него. Что мне теперь с ним делать-то? Лучше бы он в люке стоял, хоть польза какая-никакая была, – жалобно глядя на обездвиженного Годзиллу, сказал Филлипок, но поделать ничего, то ли, к сожалению, то ли к счастью, не мог. Друган, ветеран уличных баталий и потасовок, человек лицо, которого выдер-живало прямой удар мешка с цементом и ольховую оглоблю! Человечище, чья длань, занесенная над головой, беспощадно карала всех несогласных с обстоятельством рожде-ния пришедшей кары. От старенького дедули в очереди за батоном, до беспардонного велосипедиста, нечаянно обрызгавшего его машину. От голубиной, неуправляемой стаи, хором замазавшей ему пиджак, до хромого, помойного кота, вовремя не кинувшегося на эту стаю. В общем все, кто был иль, не был, виноват в любой погрешности. И вот теперь этот исполин, этот монстр уличных беспорядков, лежал. И не просто лежал, а лежал с милой, нежной улыбкой, с громадной синей шишкой в пол рожи, и
мокрыми штанами. Филипок с негодованием окинул взглядом, обмишурившегося товарища, пригнулся, поправил ему улыбку, и уже выпрямившись в сторону Ванька, глаголил: – Чего мне с ним теперь делать-то? С паскудой этой! Говорил же. Ты ласково подойди. Ласково спроси. Ты же Ваня-то? Кощей? – Кощеев! – Да какая уже разница! Друга не вернешь. Да хотя пес с ним. С другом. Ты Эдьку же знаешь? Ну, который камушек должен у тебя забрать? Так вот, он не приедёт. Проигрался он. По крупному! В «шмен». И хату, и бабки. Всё слил. Придурок. И камушек этот на кон поставил. Но не перло! Вот меня и снарядили гонцом за ним. В общем давай посылку, получай отступные, и разбежались. «Какие всё-таки хорошие ребята приехали к нему в город. Какие всё-таки хорошие обстоятельства заставили пере-сечься жизненные дороги Ивана Кощеева, и этих двух, нет пока одного, прекраснейшего человека, для которого не то, что камушек, луну с неба достанешь, и на дольки малые нарежешь. Да что там луну. Бери выше. Глаз свой вырвешь и им вставишь. Особенно этому, обоссавшемуся, подарки дарить хочется. Удивлять его» – с такими вот хорошими, передовыми мыслями и лу-чезарной полуглупой улыбкой смотрел Ивантий в сторону Филипка ожидающего, и в сторону Годзиллы, уже дождавшегося.
Присел два раза, отжался полтора, и плюнув в небо, явил слово обществу: «А у меня его и нет. Камушка. Как договаривались с Эдом. Я его дальше отправил. А вот город не скажу. Не могу. Нельзя! И, набрав полную грудь здешнего воздуха, девчонка отчаянно затараторила, словно боясь, что её перебьют и не дадут высказать того, что знала именно только она, но то, что теперь должен был знать весь мир, и близлежащие окрестности, включая два муравейника, и потерянную седым медведем берлогу. – Куда идете? На речку? Знаю, знаю. На речку. У нас тут все, кто ни попадя ходят. И самое интересное, что мы и не собираемся этому воспрепятствовать, но по долгу нашего воспитания и не восприятия действительности, всех заблудившихся в здешних лесах и лугах, отправляем в обход. Так как моста, который должен быть построен два года назад, там нет, и, наверное, в ближайшие сто лет, не будет. Но мы, вместе со строителями данного сооружения, не теряем надежды, что это когда-нибудь, в конце концов, произойдёт. И Ян Силенович Трахенбюргер-Дринкен, чтоб его задрал козел, вместе с моим героическим папашей, чтоб его тоже задрала коза, наконец-то найдут, в своих бесконечных поездках по миру, тех, кто отдаст свои знания и силу на удовлетворение потребностей населения и добросовестных налогоплательщиков. – У Дуни Фукина, – девчонка ткнула
пальцем в одного, из скучающих, прыщавых юнцов. – Маман трудится бухгалтером у дяди Яна. И она полностью делится с нами положенной и неположенной информацией, о движении массы наличных денег, выделенной государственными структурами на постройку этого сооружения . На первый выделенный транш... «На первый выделенный транш... А девчонка похоже подкована в выражениях словесного поноса... Ну-ну, что там далее?» – оглядев лес, скучающего Зулю с Воником, подумал Эдвард. – ...Транш, дядя Ян купил себе автомобиль какой-то. Немецкий. А папе не купил. Только лодку, какую-то, с мотором. Мотивировал это тем, что он должен быть всегда при автомобиле, дабы контролиро-вать работы, которые внезапно свалились на его голову вместе с деньгами. В результате папенька на лодке катал народ с берега на берег, всё время пока не установился лёд. А Ян Силенович пропал на полгода, потому что эта машина была не приспособлена для езды в данной местности. Явившись даже без строителей моста, дядя Ян объявил, что мост – это вчерашний день. А если и надо строить, то строить только метро. Потому что во всех уважающих себя деревнях уже давно перешли с конной тяги, на механическое передвижение грузов и людей. Поэтому отбрал у папы мотор, и вручил ему два весла. Получив на строительство подземной дороги, причитающиеся ему деньги от
государства, Ян Силенович объявил, что самые подкованные строители подземных сооружений, присутствуют только за преде-лами поселка. Где-то далеко. Так далеко, что и не выговорить. То ли на Мали, то ли на Бали. Но и там достойных не выявилось. И дядя Ян, как всегда, вернулся ни с чем. Но загорелый, и на новой машине. Сейчас ждет новые поступления. Но, похоже, и метро у нас не будет. Аэропорт строить хочет. Или ракетодром. А папенька весла свои потерял. Сломалл об дядю Гришу. Когда у них возникли дебаты о целесо-образности поиска брода в нашей речке. Но мы всё равно не теряем надежды когда-нибудь проехаться на метро по новому мосту. А чтоб Ян Силенович видел, что мы не прекращаем с ним борьбу ни на секунду, Дуня залез на крышу вокзала, там – в поле, и отвинтил три буквы «В», «Р» и «О». Мы установим их у самого дома Трахенбюрге-ра, чтоб весь местный люд мог читать и наслаждаться правильной и неотвратимой реакцией продвинутой молодежи ... Масса предоставленной информации, преподнесенная Эдварду и его компаньонам возбужденной таким разговором девчонкой была не то, чтобы просто неинтересна, она была просто не нужна. Но Эд, как воспи-танный человек, выслушивал её, стараясь найти момент, когда собеседница опять наберет полную грудь воздуха и, дождавшись этого торжественного момента, перебил её. – Ну, а валенки-то здесь причем? Я
понимаю лапти. По сезону. А рукавицы? А дуршлаги? Что вон этот за спиной держит? Сдаётся мне, что этот хлыщ не только буквы с крыши снимает. Ой, зря он дал ей время набрать воздуха. Ой зря. – Это мы разрабатываем новую концепцию игры, которая стремительно овладевает умами и способностями всего развитого, продвинутого отростка молодеж-ной ветви, не скованного никакими грани-цами морального и этического устоя. Флэшмоб называется, но пока ввиду отсутствия приверженцев данной игры, мы сами постигаем азы и чаяния этой программы. И, если вы хотите поучаствовать вместе с нами в этом бардаке, мы будем несказанны рады и учтивы. Дуня. Дай им дуршлаги, и приступим. Зулю, конечно же, ни что не могло выбить из колеи обучения. Ни шапки с валенками, ни дуршлаги с ситами. Но когда он увидел, что один из прыщавых юнцов стал исподтишка продвигаться к рыжему Вонику, тут его благородство дало сбой. Задвинув за спину рыжего мальчугана, Зуля сделал полшага вперед и ненавязчиво молвил: «Слышь, кекс! Ты сюда давай не двигай. Ты туда двигай. Обидишь мне мальца, до конца жизни в валенках ходить будешь. В этом я тебе ручаюсь! Понял?». Дуня, конечно же, понял всё, без дальнейших подсказок о своем поведении. Но неучастие в продвинутых действиях, не-продвинутых незнакомцев, выбило его изколеи, заставляя искать поддержки у второго напарника и разговорчивой девицы. Ну, а Эдваду, которому уже надоел этот концерт, оставалось только с жалостью посмотреть на троицу, постучать по голове девчонке, плюнуть в дуршлаг, и раздвинув руками по сторонам, опять пойти вперёд. Изредка поворачиваясь и говоря компаньо-нам: «Моста значит, нет. Да нам он и не нужен. Нам искупаться только. А дальше бродом перейдем. По-партизански». Речушка, к которой спустилась троица, была не очень широкой, но и не узкой как ручей. Поэтому первым был проверен её фарватер, на предмет глубины и деревьев, часто встречающихся в подобных водоемах. Деревьев при тщательном осмотре не нашли, глубины впрочем тоже. От берега до берега было ровно по колено, что привело долговязого Зулю в крайнее разочарование и тоску. После длительного, пыльного вояжа, при отсутствии банно-прачечных комбинатов, надо было хоть как-то привести себя в порядок. Хотя бы и на мелководье. – Ладно, видно, это и есть тот самый брод для переходов с севера на юг. Купается население видно, где-то в другом, неприемлемом для нас месте. Прав, наверное, Ян Силенович, метро здесь необходимо. Как воздух рыбам. И танкодром... Тьфу. Ракетодром. А также фабрику по изготовлению титановых вёсел. Чтобы те не ломались о могучую спину дяди Гриши, когда избыток народа на переправе приведет к спору. был прав Саркастически сказал
Эдвард , ласково и бережно складывая свою одежду на бережке, постучав при этом по карману, где затаился лис на ордене. – А я вот думаю... – затянул было Зуля, но был одернут и поставлен Эдвардом на место. – А ты не думай. Пусть лошадь думает. У нее голова большая. Твое дело сейчас пыль намыть и готовиться к дальнейшему продвижению. Вон Воник плескается. Ни о чём не думает. Пойдём к нему. Похоже там глубже, – сказав это, Эдвард, оставил одежду под кустом и двинулся вдоль берега к зверски купающемуся Вонику. – Ах, всё-таки, какое же это удовольствие, принять холодную ванну под палящим солнцем. И пусть даже эта речушка, нисколько в своих размерах и течении не повторяла величественные и прекрасные джакузи, плавательные бассейны или, на худой случай, сауну, с холодным душем. Речушка была прекрасна и, кажется, ещё и с рыбой. Что вообще не вписывалось в логику товарищей. Так как рыба, по мнению Зули, водилась только очень далеко. Везде на свете, но не у нас, по причине массовой, ни кому непонятной миграции. Вот так они и плескались в воде разгоря-чённые наступившим событием, пока губы не приобрели предательский синий цвет. Оглядев уже конкретно ошалевших от воды Зулю и Воника, Эдвард скомандовал:
«Всё! «Ихтиандры!». На бережок! Хватит водных процедур! Одеваемся, и в дорогу. Шмотки на руках на тот берег перенесем. По броду». И светило солнышко милое, ласковое. И, улыбаясь, шутили друзья не закадычные. И пели в уши комары беспардонные. И никакая сила не смогла бы разрушить это сильное впечатление от принятого решения построить что-нибудь. И только Воник один, без всякого участия со стороны, смог разрушить нажитую за день эмоцию. И только он, ковыряя в носу, и ни на кого не глядя, произнес, как бы про себя: «О-па! А шмотки-то где? Похоже, спёрли! Ну, не зря же достопочтенный Андрей Джонович, он же идейный вдохновитель, и непосредственный спонсор этого заведомо решаемого предприятия, любил говаривать под шашлычок из жесткой говядинки: «С тех самых пор, когда люди придумали деньги, все вопросы решаются. И не иначе». И прохиндей был прав совершенно во всем, не ставя произнесенные им эпитеты под сомнения. И с Ваней Кощеевым, который внезапно покрыл тайной местонахождение злополучного, так нужного стекла, вопрос, решился быстро. Без привлечения поту-сторонних сил, в лице уже переставшего глупо улыбаться Годзиллы, и осиновой дубинки, небрежно брошеной в кусты. Три бутылки старого, доброго вермута, энное количество некоей, денежной
массы, и обещания никогда не ловить рыбу в мутной воде, решили вопрос. Перед соратниками образовался лист газеты, где за неимением ручки или карандаша, куском шпаклёвки была намалевана дорога с окончательным названием конечного пункта. По прикидкам и по подсчетам всех населённых пунктов, встречающихся на пути, выходило километ-ров триста. А то и более, но учитывая, что для бешенной собаки и сто верст не крюк, Филипок взял под руку отходившего от детства Годзиллу, потихонечку попылил на почту, где должен был категорически и правдиво выпросить деньги на турне. Ввиду их резкого убывания по причине взятки наглющему Кощею. – Ал-л-ё, шеф! Всё о’кей! Кощея нашли. Камня нет. Годзилла в порядке. Стоит на улице. Сохнет. Нельзя ли выслать чего-нибудь? Материального. Ехать ещё придётся немного. Триста км. В один конец, но при твоей поддержке и нашей смекалис-тости мы справимся. – О’кей! – послышаось в ответ. –Вышлю молнией. Береги друга. И камень. Жду хорошие вести. Получив исчерпывавшие рекомендации, Филипок вышел из почты, достал из кармана газетный лист, с намалеванным на нем планом движения, и толкнув Годзиллу в бок, ухмыльнувшись, изрёк: «Ёлкино. Это здесь. Следующее – Палкино. И так много верст, по неизведанным нами дорогам. Ждём три дня».
15 ГЛАВА . БУНТ НА КОРАБЛЕ .
– Товарищ солдат! Возьмите лом в каптёрке, и идите подметать плац! – Товарищ прапорщик! Можно я возьму метлу и подмету быстро-быстро? – Товарищ солдат! Мне не надо быстро- быстро! Мне надо чтоб ты устал!- Глядя с затаенною завистью на здорового, молодого хлопца, который уже пятый день всё закапывал и закапывал огромный, четырёхугольный котлован, невесть откуда взявшийся посереди дороги, и собирая уже четвёртый день подлый кубик «Рубика», Глеб Егорыч размышлял. А размышлял Глеб Егорыч о той громадной, зелёной несправедливости и о том страшном, дремучем зле, которые словно щупальца спрута опутали некоторых индивидуумов общества. Которые словно ржа проели в этих лучших, достойных своего коллектива особях, дыры стяжательства и лжи. «И зачем? – Задавал он себе вопрос. – Зачем? Надо было нанимать этого громадного хлопца, которому впору одному было вагон с углем разгрузить, закапывать эту глупую яму. Пусть бы она безраздельно присутствовала вот здесь, на дороге. Как немой, четырехугольный укор, всем несо-гласным при тайном голосовании, за досрочные выборы». На последних мыслях Глеб Егорыч понял, что кубик «Рубика», и этот бич с лопатой, влияют на его мысли крайне
отрицательно. Кубик незамедлительно полетел в ведро, а ведро полетело в окно. А окно вместе с ведром и кубиком «Рубика» по замыслу швыряющегося, должно было лететь в работягу. Но окно с предложенной версией не согласилось, и вы сыпалось прямо в комнату. Посмотрев сквозь пальцы на порушен-ный уют, и не найдя ноток удовлетворения над содеянным, Глеб Егорыч харкнул в камин и взвинтил свои мысли под небеса: «Так значит, прочтём штурманский журнал, и убедимся что мы никому, ничего не должны. Первое: Михаила-оленевода моими стараниями вчера с кичмана отпустили. Кстати, моими же стараниями туда и упаковали. Нотаций долгих ему никто не читал по поводу разбросанного комбикорма в виде рыбьих костей, вокруг вигвама. Лыжи... Ах да, лыжи ему не отдали. А на фиг ему лыжи? Палок то всё равно нет! Жены тоже нет! Ушла. Ладно женится в шестой раз. И вообще не надо с ним заигрывать. Сам виноват. Будет следующий раз знать, как Воников воровать. Второе: для Андрюхи, вымогателя бессовестного, денег нет. А то, найдут и привезут. Кто найдет? Кто привезет? Эти два христопродавца? Или сам Андрей Джонович в дорогу дальнюю наладится? Короче. Денег нет и не будет. Третье: самое трудное. Вернуть чадо любимое и бестолковое, домой. В милиции вчера приняли заявление к розыску. Парень
он заметный, рыжий, значит, скоро все соседи опять рыдать будут. А мы радоваться семейному воссоединению. И четвертое: ну как же всё-таки этот парнишка, да еще и чех, собирал этот глупый кубик «Рубика» за восемь секунд? Или всё-таки за шестнадцать? Не понятно. Одно ясно! Это тебе ни яму четырехугольную на дороге закапывать. Здесь ум нужен. Не иначе». Да. Удар, нанесенный не пойми кем, и не пойми за что, был потрясающим. На площадке из примятой травы, словно немой укор вселенскому безрассудству, стояли только лишь два чёбота с белыми шнурками, принадлежавшие непосредственному виновнику этой аварии. Оглядев место проишествия, и бегло подсчитав понесённые потери, выражающиеся в одежонке, обуви, каких-то денег, и самое главное лисы, Эдвард отчетливо и ни на кого не глядя молвил: «Вот, господа, и всё! Как говорили древние? Правильно. Финита ля комедия. Что в переводе на русский – если денег нет в кармане – нечего делать в ресторане. Шмотки искать в этом лесу, как иголку в стоге сена. Конечно, можно поразмыслить, кому нужен наряд Зули. Но я не думаю, что мы найдем правильное решение. Для очистки совести мы прой-дёмся по местности. Но-о-о-о! Только для очистки совести». И пошли они очищать свою совесть. И каждый при этом думал о своих грехах, и о своих убитых мечтах. Зуля нёс в себе
огромную обиду на Эдварда, за то, что тот поставил его надзирать, за уже не ихней кассой, саботировав тем самым его желание, всё сходу разделить и профукать. Воник думал о том, что зря со стола проводницы в вагоне, не прихватил ещё и бутерброды, тем самым нанеся себе питательную блокаду, ещё растущего организма. А Эдвард? Эдвард думал о лисе, которая в очередной, наверное, тысячный раз за своё существование, посмеялась над человеком. Во время поисков они вышли и на полянку, где долгое время Зуля ломал об кошку ломы, кувалды, и прочий сопутству-ющий материал. Народу было уже мало. Точнее уже не было никого. И только ветер гонял по поляне фантики от мороженого, да кошка в сплетенном венке, и обложенная мангалами, стояла закопанная по пояс в землю, с милицейской фуражкой, на при-стёгнутой обратно голове . – Ну ладно! Я как понял мы без одежды? – Эдвард бегло осмотрел компаньона с мальцом, и даже учитывая потерю, улыбку сдержать не мог. – Да! Вид хоть куда! Это я про тебя Зуля. Ты сейчас прекрасен. Особенно в ботинках. Но это до первого дурдома. Там за своего сойдёшь. Пацан-то чего? Пацан молодой. Бегает, загорает. Да и я отбрешусь в случае чего. А вот, ты мил человек, вряд ли! В этих армейских труселях, в этих альпинистских ботах. Без паспорта, и даже без справки из райсобеса, твоя прямая дорога... Помолчу, но ты, кажется, понял.
– Я знаю, где можно одеться, – выдохнул Зуля, имея при себе надежду, что его никуда не заберут. – Я тоже знаю. В магазине. Но на что? Если ты. Ишак чилийский, все бабки со своим хламом профукал. – Нет. То есть да. То есть, опять нет! – Ближе к теме. – Я знаю, где бельё на веревках сушится. Мы мимо проходили. Возьмем, приоденемся пока. Потом пришлем обратно по почте. Пусть малой сбегает. Он на ногу быстр. – Нет, дорогой мой оруженосец. Воник не побежит никуда. Побежишь у нас ты. Так как сегодняшний конфуз, это твоих рук дело. Сама акция изъятия чужого белья с веревки прошла незаметно, как это и бывает во многих соответствующих случаях, но продолжение этой истории развивалось вопреки всем канонам жанра. По городу поползли слухи, что образовалось некое, невиданное доселе, объединение, специали-зирующееся на снимании мокрого белья постиранного не порошком «Тайд», а «Лотосом», или того хуже, просто мылом. В противовес этому объединению нарисовалась ячейка, собирающая подписи на строительство сушильно-постирочной городской площадки, на месте площадей отданных под постройку универсама. Там же появились и «зеленые», которые сказали, что лучше универсам вынести за черту города, а на его месте разбить парк, прихватив поднего ещё и комплекс стоящих гаражей. «Зеленым» воспротивилась какая-то непонятная секта, предложившая на всё плюнуть, и запустить трамвай, как этого хотели ещё при царе Горохе. Появились плакаты, зазывающие всех делать вклады в таинственную организацию под названием «Дюра». Приехали... В общем жизнь заки-пела, но всё это было потом. А сейчас, Эдвард дождался Зулю, взял от него тюк принесённого белья, и, не раздав никому ничего, быстро пошёл вперед. По пути случилась ещё одна неожиданная встреча, убедившая Эдварда, что их вещи исчезли безвозвратно, и тюк который он несёт, хоть как-то прикроет их неприглядный вид. На пути опять стояли два прыщавых юнца, и бойкая девчонка, с дуршлагами за спиной. Проходя мимо них, Эд неосторожно кинул доброе слово, о чем и пожалел, так как ответ пришлось выслушивать почти час, пока девица снова не набрала в грудь воздуха. – И поэтому мы решили, что не будем больше заниматься этим никчемным флэш- мобом. А будем мы теперь вовсю занима-ться строительством. Всяческих нужных и ненужных нам... Короче, будем делать. Дуня предложил оборудовать здесь, в лесу, паноптикум. Ну, площадку с известными, всякими личностями. Ну, например Анато-лия Наполеона, Дмитрия Ришелье, Дуки Фукина, ну и других. Эдвард аж поперхнулся от продвину-тости девахи. «Ну ладно. Толика
Наполеона мы допустим знаем. Ну и про Димку Ришелье тоже слыхивали. А вот кто такой Дука Фукин?Ну, убей меня, не знаю. Эй, Зуля! Не слыхал такого?». Глядя куда-то в сторону, Зуля тупо пожал плечами, что позволило девчонке снова перехватить инициативу. – Да вы что? Да вы что? Это же Дука. Это же Дунин брат. Он у нас электриком работал. А когда мы захотели пополнить свои материальные и финансовые запасы, путем снятия медного кабеля со столбов, он вызвался это сделать. Причем почти беспла-тно. Почти задаром. Ну и что? Что кабель был под напряжением. Он залез на столб. И почти скинул его. Да по неосторожности чего-то задел. На землю только Дукины ка-лоши приземлились. И кабеля чуть-чуть. Вот поэтому... Эдвард с товарищами уже не слушал окончания трагической истории бессребре-ника Дуки, а махнув рукой потянулся к речке, где надо было срочно переодеться, и обдумать дальнейшие действия. Больше на тропинке, по которой они брели к речке, им никто не встретился. Поэтому выход на берег, форсирование реки вброд, и дальнейшее углубление в лес, с последующим распределением белья из тюка, прошли без проишествий . – Так. Хорошо. Простынь. Малой это тебе. Дырку сейчас сверху порвем, оденешь как пончо. Знаешь что такое пончо? Дальше. Тоже простынь – о мне. Замотаюсь
в неё, как сенатор разжалованный. Зуля! Похож я на сенатора? А это, похоже, тебе Зуля. Всё-таки лучше, чем в трусах по лесу рассекать. Всяко какая-никакая одежонка. –Произнеся последние слова, Эдвард бросил на траву наряд Зули. Воник захихикал и отвернулся. Эдвард поглядев на Зулю и что- то представив, тоже не смог сдержать улыбку. Один Адриян был крайне неразговорчив и тускл. – Одевай, одевай, что принёс. Сам выбирал. Без глаз, наверное. Из травы на Зулю смотрел ярко-красный наряд в виде комбинезона, на больших пуговицах, и с поролоновым пропеллером. Но не летчика, или космонавта, а старого, доброго друга всех малышей. Бедокура Карлсона. – Газету я сразу же выкинул, где он нам маршрут проложил, чтоб никто не завладел нашей тайной. Но проезжие пункты я на листочек переписал, как положено. По ним и ориентироваться будем. Проблема одна. Шеф очень мало денег выслал. Скряга. На взятие в аренду авто не хватит. Придётся своими силами. Я предлагаю автостопом. Знаешь фишка есть такая. Я в газете прочёл. Собираются люди, решают куда им ехать. И попутками добираются. Так без денег и ко-чуют по стране. А нам-то всего триста км проехать. Зато обратно – с камнем. Да шеф такие бабки вышлет. Да он за нами геликоптер пришлет. – Гели... Чего?
– Коптер. Машина такая, как вертолёт. Собирайся, Годзилла. Пора двигать. Время не ждет, – закончил свою речь Филиппок, и глянул на первый написанный пункт их дви-жения. В списке под номером один, значилось Палкино. Одевшись в поездку, как и подобает странствующим рыцарям, во всё лёгкое, непромокаемое, в кирзовые сапоги и с вещмешками за спиной, Годзилла и Филиппок вышли на окраину городка, где начиналась дорога к первому пункту их незапланированного путешествия. Дорога, почему-то была грунтовой, и судя по отсутствию, какого-либо интенсив-ного движения, эксплуатировалась очень редко. За час ожидания проехали всего лишь две телеги, с бидонами под молоко, для автостопа явно негодящиеся. Потом с шумным ревом прикатил грузовой автомо-биль, приспособленный для перевозки то ли цемента, то ли гудрона. На поднятую руку Филиппка водитель отреагировал с поня-тием, остановился, помог им влезть в бочку, и, видно, забыв, что едет не один, прокатил их с ветерком до Палкино. Первым (после выгрузки, не прошло и четыре часа) пришел в себя Филиппок. Годзилла видимо ещё был под впечатлением от знакомства с Чебурахиным молотом, и потому шевелиться стал чуть позже положенного. По всем умственным подсчётам Филиппка, насколько у него хватало сил считать, они проехали до
Палкино четырнадцать километров. Следующим населенным пунктом чис-лилась какая-то деревня, с неброским названием Беспалово, и отрезок пути до неё, судя по столбу с надписью, был двадцать шесть километров. Следующий битумовоз был просто проигнорирован. До вечера опять было только солнце и телега с сеном. Пришлось заночевать на окраине деревни, у свинар-ника, под дружное хрюканье и чавканье чушек. С утра несказанно повезло, даже не просто повезло, а чрезвычайно. Часов в пять утра Филиппок побрел по нужде и увидел отъезжавщую машину с сеном, в сторону Беспалово. Дико крича и размахивая руками, при этом разбудив всю живность, включая свиней и Годзиллу, Филиппок ринулся ей наперерез и остановил её. Легкие заполненные одышкой мешали что-либо произнести внятное. Филиппок смог выдохнуть в лицо, ещё не до конца проснувшемуся шоферу, только половину требуемого. Беспа... Шофер махнул головой и указал рукой на сено. Годзилла и Филиппок забрались в кузов, развалились как князья на сухом сене и тут же заснули. Проснулись они от того что машина стояла. Шофер тыкал в них, чтоб они проснулись оглоблей, при этом распространяя вокруг себя матерную речь. Филиппок и Годзилла спрыгнули с сена на землю. Шофёр, улыбнувшись и потрепав грека по волосам, сел в машину и умчался, только его и видели. А вместе с ним
умча-лись рюкзаки с едой, и денежным припасом. Придя в себя и оглядевшись по сторонам, друзья поняли, что находятся в чистом поле. Ну, не в чистом конечно же! Стояли там какие-то три шалаша, сотрясающиеся от дружного храпа, да много стогов с сеном вокруг этих шалашей. А так поле, и деревни никакой в помине нет, и дорога уже не грунтовая, а полевая. Делать нечего, пришлось идти к шалашам, и как бы этого ни хотелось, будить их обитателей. Из шалашика, на свет Божий, весьма недовольным, что был разбужен не по расписанию, выполз мужик. В два раза крупней Годзиллы, и в пять раз шире трех Филиппков . – Ну что привезли? А чего так рано? Спят еще все. – Понимаете ли, мы не те, наверное, кого вы ждете. То есть мы те, но мы не те. Мы не знаем, что нам делать. И Филиппок сбивчиво стал рассказывать историю попадания их в это чисто поле, к этим шалашам. Мужик на удивление спокойно всё выслушал и предложил свое продолжение истории: – Значит, говоришь в Беспалово ехали. А шоферюга вас сюда притаранил. Так он прав. Хочу представится. Бригадир сенокосной бригады. Фамилия Беспалов. Он со сна видно неправильно вас понял. А привёз правильно. Отсюда до Беспалово недалече. Через лес, через поле километров двадцать. Пешком придется, если торопитесь. Ближайшая машина или телега через две
недели. Нет, вру, деньги привезут нам, но на велосипеде. А куда она вас посадит. У него даже рамы нет. Короче предлагаю так... В общем договорились. Учитывая, что ни денег, ни жрачки у бедолаг не было и в помине, добрый бригадир предложил им их заработать. Отказываться не советовал. Под напором уже проснувшийся бригады, да дабы ещё чего не случилось, пришлось согласиться. Неделя за трудами земными пролетела быстро, и под конец её, Филиппок с Годзиллой, получив, какой-никакой расчет, вещмешок с питанием, и доброе слово на дорогу двинулись покорять двадцатку до Беспалово, через лес и поле. Шли два дня. Вернее шли один день, второй день ползли, тащились, перека-тывались, но докатились до цели. День спали как убитые, под вечер выползли на окраину деревни. – Так. Ну что там у тебя дальше? – в голосе Годзиллы слышалась хоть не прямая, но угроза. – Третий пункт нашего путешествия –Клозет. Поселок Клозет. Так кажется. – На столбе написано Сарафанкино. Тринадцать километров. Клозета нет! – А я что сделаю? Он так написал. Мы должны придерживаться написанного. А то будет как было. – А из-за кого это было-то? Иди лох чилийский, узнавай, как до Клозета до-браться. Предложение Годзиллы было,
конечно, не по душе Филиппку, но что поделать? Годзилла сейчас сильнее, а потерять веру в себя ой как не хотелось. Выручил мужик на мотороллере с прицепчиком, заставленным банками. Филипок собрал всю свою волю в кулак, и, ругаясь матом, ринулся наперерез технике. – Мужик, а мужик. Ну скажи мне бедолаге. На столбе Сарафанкино выведено. А мне Клозет надо. Очень притом. А там... На столбе... Сарафанкино. – Ну, правильно всё. Сарафанкино. А клозет посередине стоит. – Как стоит? –А чего он лежать должен? Как поставили, так и стоит. – Мужик будь человеком, довези до Клозета. Очень нужно. Мочи прямо нет. Мужичонка оглядел Филиппка с ног до головы, глянул на лес, на кусты, на голову грека, на небо, и, увидев, что солнце уже зашло, сказал: «Вдвоем в клозет? Ну садитесь в тележку. Банки мне олько не подавите. Я тихонько поеду. Здесь километров шесть будет. Странные вы, какие-то! Дорога прошла быстро, часа за пол-тора, но учитывая что мотороллер был нагружен массивным Годзиллой, и не очень великим Филиппком, это было молнией. Через полтора часа мотороллер остановился на развилке дорог, перед стояшим с краю деревянным туалетом. Никакой деревни и в помине не было и за версту, что вызвало истерический смешок Филиппка. – А где деревня-то? Где Клозет?
Мужик ты куда привез? Понт собачий, –истерически вопрошал грек, а Годзилла пока только хмурил брови. – Как куда? К – клозету. Вы ж сами сказали, что хотите к клозету. Вот я вас и привез. – Фаля, Фаля, я его убью сейчас! Ткни ему в морду мою бумагу, покажи ему, что там начертано моей рукой. П. Клозет. – Ну да п. клозет. Писсуар-клозет. Это мы его так прозвали. Это ориентир наш. Вон у вас дальше и написано, Сарафанкино. Правильно. Здесь развилка. Прямо Сарафан-кино, влево Забодаево. Куда я и еду. Вам прямо, значит. Мне – влево. А клозет это ориентир. И все. – Слушай мужик, – Годзилла взял инициативу в свои руки, дав понять Филиппку, что его старшинство на этом закончилось. – Слушай мужик, довези до Сарафанкино. Ну, очень надо. Я заплачу. – Не-е, ребят. Я там не проеду. Там и дороги нет. Там – болото. Тропинка. Сарафанкино это домик лесника. Вам пешком. А мне в Забодаево. И уехал мужик паскудный в село своё, Забодаево. И оставил приподнявшегося Годзиллу, и приопустившегося Филиппка, в раздумьях у клозета. Построенного каким- то загадочным весельчаком, для ориентира, да и просто для смеха. А дорога за камнем была еще длина и опасна.
16 ГЛАВА . ПОМЕНЯТЬ СОЛИСТА. РАК СВИСТЕТЬ НА ГОРЕ НЕ БУДЕ. Риторический вопрос... Что же всё-таки первое появилось на земле? Курица или яйцо? Если кура, то из какого яйца она вылупилась? Если яйцо, то из какой куры оно выпало? Похожую дилемму на данный момент решал Годзилла, неласково, а даже чуть зло, глядя в сторону Филиппка, устало развалив-шегося на болотной кочке. Что жепервым появилось на земле? Непроходимая челове-ческая глупость? Которая впоследствии впиталась в Филиппков. Или Филиппки, осознанно или не осознанно собирающие эту глупость где попало, и с воодушевлением втирая её в каждую клетку своего мозга. И к своему сожалению, или счастью, ответа на столь жестокий для своей, уже начинающей дымится головы, не находил. В Сарафанкино брели несколько дольше, чем предполагалось подсчётами и расчётами. Метров через сто тропинка исчезла с глаз вовсе, словно её и не было никогда в этом непроходимом, для людей, болоте. Глазастый грек, а на то он и глазастый, обнаружил затес топором, на покосившийся от времени и жестоких катаклизмов сосне. Это и вывело их на правильные ориентиры. Периодически теряя из глаз затесы по при-чине проваливания и утопания в болотной жиже, друзья все же проползли эти мили, проклиная, на чём свет стоит, картографа Кощеева, и остальных гидромелиораторов, не допустивших в свое время осушения этого грязного и вонючего болота. Через пять часов приема болотных ванн, утоления голода и жажды клюквенным десертом, сдобренным обильно мясом всяческих попутных присутствий, Годзилла и Филиппок, наконец, оказались у какой-то землянки, с прибитым к ней гвоздем красным полотнищем, на котором
корявой рукой и синей краской было намалевано «Сарафанкино». Перевернув, пока Филиппок отдыхал, землянку с ног на голову в поисках чего- нибудь съестного, Годзилла разочаровано вышел, кроме спичек и соли не было ничего. Этот момент в принципе и успокаивал, значит по прямой, до цивилизации было рукой подать. Взяв найденное, и на всякий случай, положив всё это в карман, Фаля подошел к лежащему на кочке Филиппку и пробасил: – Слышь грек, бумага-то цела? – Какая бумага? – простонал замученный Филиппок. – Ну, та, где тебе эта иуда деревни рисовал? Посмотри какое следующее село. И сколько до него? Чует моё сердце – рядом оно. Самое трудное позади. Впереди камень. Филиппок сначала долго искал этот лист, потом долго читал его, жевал губами, и наконец, сказал, протягивая Годзилле листочек: «На почитай сам! Что-то я не вижу ничего. Заморился видно с дороги. Ты читай пока, а я туда сползаю, в лес. Мутит что то», – и исчез. Годзилла, конечно, был товарищ в «боях» закаленный, но не настолько чтобы по чьей то глупости гибнуть в неведомых болотах, за неведомую тупость. Кинув в рот жменю соли, катавшуюся по карману, он стал размышлять, что лучше? Если Филиппок утонет сам, и только после этого его съесть или лучше самому его притопить к такой-то бабуке, чтоб уже никогда не мешал.
Прогрессивные мысли в башку не лезли однозначно, да и грека поблизости, чтоб привести в исполнение свои желания, не было. Годзилла в сто первый раз поднес план передвижения к глазам, и пожевав губами в сто первый раз прочитал «Третий пункт – Клозет. Шесть километров. Четвёртый пункт – Сарафанкино – семь километров. Пятый пункт, – Да, такое паскудство мог выдумать только неучти-вый, неграмотный Филиппок. И его личное, без постороннего вмешательства утопание в этом грязно-рыжем болоте, было б новаторским избавлением мира от своего присутствия. – Пятый пункт – Забодаево, двадцать километров. Это – жопа!». Сам факт того личного происшествия, внезапно случившегося со спорщиком, в виде какого-либо проигрыша, в основном пузыря крепкой жидкости, роли никакой и не играл. Играла причина второго плана, плавно переходящая в первую, проигравшему надо было самому и немедленно удаляться за бутылкой. Тем этот спор и прекрасен, что проигрыш выставлялся на стол почти моментально, сдабриваемый уже общей закуской. Но имелся один важнейший недостаток, выражаемый в личности проигравшего, и его добросовестного отношения к делу, что заставлял второго участника пари и независимых секундантов почесываться от беспокойства за выигрыш. Давалось строгое время, высчитанное до магазина, включая обратную дорогу, указ не лохматить пробку, и остальные добрые
пожелания на все века. И гонец... убегал. Кирша был именно тем человеком, который имел благоприобретенный, важ-нейший недостаток, за который постоянно расплачивался побитием своего далеко не благородного лица. Вот и сейчас, проиграв-ши очередной пузырь, он побежал, торжест-венно поклявшись, что никогда и ни за что, любой, но только не он, и вообще как все могли подумать. До лавки, как и положено твердосло-вому человеку, он добежал с положи-тельными мыслями и эмоциями. Обратно он тоже уже собрался бежать, но новаторская идея удивить своих визави по спору сыграла с ним некую, неположительную шутку. Он взял не один, а два ёмких литровых «пузыря». Один был «взлохмачен» тут же у магазина, не отходя от кассы, и опробован на наличие в нём тех сногшибающих градусов, которые были отпечатаны на этикетке. Первый стакан отклонений от нормы не выявил, но после первой и второй как говорят, надо закусывать. Очнулся Кирша в лесу, правда, неда-леко от тропинки, в густом малиннике, куда пробирался по малой нужде, где и выру-бился. И ничто, его очнувшегося, не могло сбить с правильной дороги его счастливых мыслей, ни муравьи покусывавшие плоть, ни собачка пытавшаяся вытащить остатки мирового закусона из кармана, ни две птички летавшие над ним. Поводив кругом глазами он попытался
соединить птичек в одну, понимая, что это обман его зрения, но птички разлетелись ещё дальше друг от друга, словно издеваясь над ним. Собака которая всё-таки добилась своего, плюнула на него со всей собачей злости, так как достанный из кармана соленый огурец не входил в её рацион, помочилась на ногу и убежала. Муравьи тоже разбрелись по своим муравиным делам, оставив Киршу одного валятся в малиннике. В лежачем положении ловкий Кирша обхлопал свои карманы, на предмет стеклянного попутчика, но не обнаружив его выругался, кусил огурец выплюнутый собакой, и заплакал. Распускать нюни ему пришлось не долго, по причине приближаю-щихся шагов. Когда он приподнял уже начинающую болеть башку, на предмет своего обнаружения и доставки в чёрту домой, он тут же её уронил назад, и проклял тот час, когда решил заключить пари. По тропинке, в сторону железной дороги, двигались они. Те кто всегда был оспари-ваем всеми просвещёнными умами, исключая отдельных индивидуумов, и клиентов психиатрических больниц. Но это уже, в крайнем случае. По тропинке двигались они –Инопланетяне. «Всё. Допился. Сейчас украдут», – подумал Кирша, и облегчившись, потерял сознание. «Воник. Сбегай в кусты, в малинник. Похоже там кекс, какой-то лежит. Посмотри, не умер? Солнце палило сегодня. Жуть, –
отдал распоряжение Эдвард, заметив некие шевеления по пути их следования». Воника долго упрашивать не надо было, и он, взмахнув пончо, напяленным на него, моментально скрылся в малиннике. Немного пошуршав в кустах, выскочил наружу и отрапортовал: «Живой. Правда воняет весь. И если ты скажешь, что мы должны идти навстречу народу, и дотащить это туловище до цивилизации, то я не потащу. Пусть Зуля тащит. Он даже если и испачкается, то он в красном. – Пойду и я посмотрю на бедолагу, – сказал Зуля и тоже стал продираться через кусты, словно кабан загнанный. Лучше б он туда не шел, так как Кирша стал приходить в себя после первого впечатления, и открыл глаза. «Сколько ж я выпил-то? Всё льётся с меня», – подумал несчастный Кирша, увидев над собой длинного гуманоида одетого в красные одежды, с пропеллером на гума-ноидском пузе, и опять вышел из сознания. Так он его и бросили, среди малинника зеленого, среди муравьев черных и огурцов, надкусанных какими-то жестокими псами, мокрого и несчастного, но уверенного в том, что он победил в этой жестокой схватке. А сами двинули, неспеша на звук, подающего надежды, черного, а может и не черного, паровоза. Тропинка петляла, Воник грыз яблоко, а мухи ввиду наступления вечера,
прекращали свое нудное жужжание. «Во! А это что за будка?» – с любопыт-ством спросил Эд, подходя к какому-то неведомому киоску, внезапно объявивше-муся на их нелегком пути. Киоск по размерам несколько уступал тем, что стоят при вокзалах и торгуют папиросками и всякой всячиной, в виде га-зет, книжек и прочих журналов. Был несколько модернизирован для удобного движения по пересеченной местности. То есть стоял на деревянных, больших, широких лыжах, и имел привязанный к балке стальной трос. Как и все киоски, находящиеся в лесу на лыжах, имел на себе множество автографов неизвестных авторов, включающие в себя и матерные выражения кривого толка. На фасаде тоже была выведена кричащая, на весь местный лес реклама, заставляющая умного человека размышлять среди деревьев о смысле жизни «Купим металл. Дорого». Эдвард оглянулся по сторонам, посмотрел на Воника с Зулей, и почесав голову, задумчиво произнес: «Интересно, а за каким лядом его сюда приволокли? Я понимаю, пирожки продава-ли бы. Хотя и пирожки здесь не большим бы спросом пользовались. Может юннаты, какие-нибудь скворечник для медведя строят? Хотя тоже отпадает. Его чтобы волохать туда-сюда, юннатов человек сто надо. В общем загадка, но сдается мне люди где то рядом. Воник, пробегись-ка по тропинке. По следам его… Глянь,
пожалуйста». Ну, чего-чего, а рыжего заставлять долго на предмет пробежаться, было не надо. Только его и видели рядом с собой! Не прошло и трех минут, как раздался призывной свист, удары набата в рельсину, и дружные крики «шайбу», но почему-то на шведском языке. – Ну чего Зуля? Пойдем, посмотрим, что там за шапито нам рыжий нарыл. – Ой, Эдичка. Чего-то не хочется мне никуда идти. Предчувствия, какие-то волосатые. Пункт приёма металлолома в центре леса. Крики иностранные, всякие, разные. А вдруг там секта, какая? Зацульманов импрессированных. Рыжего уже закончили, теперь нас ждут, надоедание. – Хватит пургу гнать! Пошли, – и, оглядев ещё раз Зулю, Эдвард понял, что вся та тревога, что испытывает его компаньон, напрасна. Даже инопланетяне, не говоря уже о каких-то зацульманах, не рискнули бы данный момент брать в полон, Зулая для поедания или для перековки его в свою веру. Только если медбратья из параллельного учреждения, для последующего перевоспитания. Первое что бросилось в глаза, при выходе из леса на поляну, если ни считать железной дороги, военно-полевая кухня, обильно завешенная портянками и застав-ленная болванами с надетыми на них тюбетейками, малахаями, косынками и даже одним сомбреро. Судя по звону ложек из-за кухни, раздача пищи уже произошла, и
теперь она исполняла прямое свое предназначение, то есть сушила лопаты, са- поги и прочий сопутствующий материал, в виде носков, сапог и прочих тюбетеек, так необходимых во время тяжелой вахты. Вдоль железной дороги, тянулась какая-то канава, предназначенная, по всей видимости, для закапывания таких ингре-диентов как: кабели, гробы или клады. На краю незаконченного архитектурного ше-девра сидели два представителя, похоже, иноземных областей. Один был как уголек, чёрненький. Второй – пожелтее, но с харак-терным раскосом глаз. Оглядев всё это «казино», Эдвард сразу же пришел к однозначному, правильному выводу. Оглядев территорию, он обнаружил и плакат, с четкими готическими буквами «Вас приветствует «Нефтебаза номер три». Любая яма по вашему размеру, это вотчина небезызвестного метростроевца Трахен-бюргера-Дринкена». Значит, им не повезло, у Дринкена вряд ли чем разживешься, надо тогда хоть дорогу отсюда узнать, для чего был незамедлитель-но, к сидящей на канаве туземной парочке и направлен был Зуля. – Подойди Зуля, вон к этому киргизу, что с палкой сидит. Поинтересуйся, как выбраться отсюда. И много ль им ещё копать. Шучу, шучу! О дороге спроси. Вооник, где ползаешь? Иди сюда. Опять он чего-то жует. Получив ценные указания, Зуля попра-вил пропеллер предательски свисающий с тощего живота, и направился не
в желтую, а почему то в черную сторону, вызвав тем самым некоторые загадки в голове Эдварда. – Привет, – начал Зуля, ещё не определившись на каком наречии зулусов ему разговаривать, хотя не знал ни одного из них. – Вы негры? Тьфу. Вы японцы? То есть чего вы здесь делаете, в глубине этого леса? Негр пожевал губами, устало посмотрел на Зулю и резюмировал: «А ты кто? Карлсон? Или придурок сбежавший из Кащенко? Чего не видишь. Монголы мы. Канаву мы под какой-то воздушный кабель копаем. Практика у нас, – и всё это на чистом русском, без акцента. – Да иди ты…» Чего-чего, а насчет хождения Зуле два раза повторять было не надо, и он, переместившись к соседу собеседника, долго с ним беседовал, похоже, о сокровенном. Так как диалог был импульсивный, сопровождающиеся выбрасыванием рук, показыванием фиг, и прочих непристойных жестов. С достоинством и благородством оценив последний кукиш, поднесенный к своему носу, Зуля оторвал пропеллер от на- ряда, и возбужденный подошел к Эдварду. – Ты представляешь? – Меньше пены, лицедей! И всё спокойно рассказывай. Без кукишей перед моим носом. Без «факов» проводам и без остальных движений своих рук. – Хорошо, без «факов»! Это какой-то стройотряд, на практике. Их сюда ихний завхоз по блату устроил. Канаву под возду-шный кабель копают. Сначала имговорили, будет экскаватор, потом сказали, что будет два экскаватора. Потом принесли им лопаты. Пока техники нет, работа стоять не должна. Вот уже километров пятьсот она и не стоит. Эксковаторов так и нет, но лопаты подвозят периодически. Здесь с Ербалово какой-то летчик приезжал, договариваться с ними. Как кабель им подвезут для загрузки в канаву, так он всё у них и примет. А чтоб было всё официально, он будку туда в лес и притаранил. Ну, эту, приём металлолома! А сейчас они ждут главного инженера этой ямы, Челандину Яновну. Сегодня вечером она их вкусностями решила побаловать, за прилежную, передовую работу: «Доширак» там, «Кнорр» всякий. А до цивилизации рукой подать, по канаве идти только, и никуда не сворачивать. И... – Никах и… Вперед! Воник запевай! Шучу, шучу. – Так чего? И Челандину ждать не будем? А «Доширак»? – Не будем! Вон рыжий, наш спаситель, сумку раздобыл, с провизией. Отойдём, поедим. От такой перспективы Зуля повесил нос, но поделать ничего не смог, сумка с провизией в руках у Воника, тянула как магнит. Оглядев ещё раз место своего пребывания, троица двинула вдоль железной дороги по канаве, выкопанной чудо- тружениками одними лопатами, за вкуснос-ти в виде бульонных кубиков, и возможности уволочь и сдать кабель, такому же пройдохе, как их милый завхоз.
Воник, передав сумку с едой успокоен-ному этим широким жестом Зуле, хотел убежать вперед и блудоходить в одино-честве, резко затормозил и, показывая пальцем в сторону кустов, сказал: «Эдвард, смотри! Наша одежда сушится!».
17 ГЛАВА . ПАЛАТА № … НЕТ НОМЕРА. Очнулся Годзилла от того, что кто-то жарко дышал ему в лицо. То, что это был недруг человека, это точно. Слишком уж сильный спиртной выхлоп шёл от этого дыхания, к тому же смешанный с чесноком. Ну, коль очнулся, значит надо дать знать всем, что этот факт свершился, и от него ни- куда не деться. С такими благостными мыслями он и открыл глаза, пытаясь разглядеть того, кто над ним склонился, обдавая жарким перегаром. То ли организм оказывал еще сопротивление возврату к действительности, то ли и, правда, эта рожа, смотрящая на него, была не с доски почета, но Годзилла опять закрыл глаза и притворился мертвым. Этот финт не проканал, и свидель того что Фаля очнулся, стал настойчиво теребить его тело в районе груди и нежно хлестать по щекам. – Товарищ! Товарищ! Товарищ! Я видел как вы открыли глаза! Вы живой! Если вы можете говорить, ответствуйте. Повествуйте, кто вы и за каким чёртом? Кто он Годзилла, конечно, знал, но вот за каким чёртом? Хоть убей, но понять и ответствовать ещё не мог. И не потому что не
хотел, а потому что ещё плохо это помнил. Под стремительным напором вопросов, и каскада, якобы приводивших в память пощёчин, глаза пришлось открыть второй раз, чтобы хоть как-нибудь остановить это нелепое и больное, привождение в чувство. Попробовав пошевелить руками и ногами, Годзилла понял, их у него нет! Осознав это, он попробовал заплакать, на что получил исчерпывающий ответ от хозяина красного лица и любителя чесночных закусок. – Всё правильно! Всё верно! Вы привязаны к кровати. А зачем вы стали буянить, когда друга вашего от вас отодрать пытались? Зачем вы стали кричать, что вы с ним сиамские близнецы? И, что любое постороннее вмешательство в ваш единый организм, нарушит плавное течение приро-ды, и заставит пересмотреть учение самого Дарвина о происхождении населяющих нашу планету млекопитающих. Но друга мы вашего всё равно от вас отодрали, правда, вместе с вашей майкой. А теперь рассказы-вайте, как и что? То, что конечности оказывается на месте, немного приободрило, и чуть-чуть включило сознание и память Годзиллы. Только на чуть-чуть, до определенного момента. И если этот краснорожий знает, где Филиппок, то он должен знать как они сюда, в кровать попали. Отчетливо Годзил-ла помнил, как вылавливал грека из болота. Хотел сначала наказать его за невниматель-ность, но потом сжалился, накормил солью и погнал впереди себя на
выход, типа вместо лаги, чтоб не провалится и не утонуть. Этот придурок опять там что-то намутил, в поисках сухих мест. Обходил, опрыгивал, обегал, в результате два раза выходили к землянке. Пришлось шагать первым. Вместо пяти часов, выбирались десять, да и то это хорошее, крейсерское время, учитывая, что последние два часа, Филиппка пришлось тащить на себе, потому что он превратился в полутруп, от таких бо- лотных вояжей. Как добрались они до перекрёстка, Годзилла и новоприобретённый и забытый на спине рюкзак по имени Филиппок, Фаля помнил. Ну а потом, провал… – А где мы? – выдавил Годзилла слово из пересохшего рта, и попытался улыбнуться. – Не улыбайтесь! Не надо! Вам совершенно не идет. Вопрос резонный, а главное вовремя заданный. Сейчас отвечу, –и через непродолжительное бульканье, про- должился монолог кого-то выпившего. – Вас подобрал пожарный вертолёт, который вылетел на тушение пожара. А то бишь рукотворного нужника, под негромким названием клозет. Кто его поджёг до сих пор неизвестно, так как спички были только у вас. Это тоже не самое главное. Самое главное – кому он помешал? Стоял тысячу лет, как путеводитель в пустыне, как звезда Полярная, как восьмое чудо света. – И тут же поменяв тональность, продолжил. – Да ладно, шут с ним. Сожгли и сожгли. Правильно
сделали, чего в поле то стоять? Ладно, в городке. Так и в городке сортиров нет! Чтоб нужду справить, кусты искать надо! В принципе и подъезды подходят, и лифты. А вот в поле и в лесу, где кустов на многие мили немеряно, его установили. Как смех! Все кто ни проезжает по этой дороге, специально на него или около него ходят. А теперь всё по природному. Под деревом. Значит сортир всё-таки сжёг он, Годзилла. Незадача, главное что не видел никто, как шедевр человеческой иронии превращался в пепел. Ведь, по словам собеседника он уже валялся, с Филиппком за спиной, в канаве, когда вертолет прилетел. – Отвяжи меня, пожалуйста, руки и ноги затекли. Да и налево охота. Мочи нет! – Налево, да тебе четыре клизьмы поставили! В тебе воды болотной знаешь, сколько было? Ты чего пил её? Сейчас спрошу, если клизму больше ставить не будут, отвяжу. Только не знаю, с чем ты налево идти собрался. Лю-ю-ю-да! Лю-ю-ю-ю-дочка! Клиент пришёл в себя. По нужде собрался. – Отвяжи, пусть ползёт. Может, выдавит из себя чего. Ха-ха! – раздался звероподобный, мужской голос из-за какой-то двери, поддержанный ласковым, женс-ким смешком. Два раза просить было не надо, и собеседник ловко открутил Годзиллу от связывающих его ремней. Фаля присел на краешек койки, и помотав головой, осторожненько спросил – А где мы? А где Филиппок? Ну, брат
мой, сиамский? – Вы, в «Утомили солнцем 4», посёлке городского типа. В поселковом фельдшер-ском пункте. – Какое солнце? Какое четыре? А Забодалово, тьфу, Забодаево где? – Не кричите, а то опять привяжем! Забодаево отсюда километрах в ста, направо. А чего вы так переживаете? Вертолет в Забодаево не стоит. Да и пункта там такого нет, как наш. Там только погост. Поэтому всех пока ещё больных к нам сюда, в Солнце-4 свозят. А брата вашего, сиамского, Бляшка к операции готовит. Бляшка это практикант наш, гинеколог будущий. Практику здесь проходит. На третьем курсе уже учится. Голова! Нашел какую-то заразу у вашего брата, то ли аппендицит, то ли геморрой. Но сказал что без опперационного вмешательства может быть летальный исход. И никакие таблетки здесь не помогут. Ни пурген, не трихопол. Ну, куда же вы? Не думал в данный момент Годзилла о действии непонятных ему таблеток и геморроях. Думал Годзилла о корешке своем лепшем. Над которым занесла похотливая судьба злодейка, свой острый скальпель, вложенный в неопытные руки будущего гинеколога, Бляшки. И успел. Бляшка улетел в один угол, собеседник преследующий его по пятам, в другой. Таз с клизьмами, образовавшийся на пути Фали, в третий. Ну, а в четвертый, дабы заполнить все пустоты, Годзилла переставил
санитара, готовившего Филиппка к операции, путем усыпления. Поиски гражданской одёжки, и последующая перемена её, на больничные принадлежности, заняли не очень много времени, учитывая то, что под ногами никто не мешался, и не давал глупых советов, кроме освобожденного, от дальнейшего хирургического вмешательства, Филиппка. – И что дальше? – задал глупый вопрос Годзилла, когда парочка уже удалилась на неприемлемое для погони безопасное расстояние, от местного, лечебного учреж-дения. – Список то хоть сохранился? – был задан вопрос самому себе. И тут же был дан ответ. – Сохранился вот он родимый! На Филиппок, читай. Похоже опять в какой-то блудняк влетели. До Забодаево, по словамтого кекса, сто километров. Мама родная... Полмесяца... Полмесяца мы уже едем твоим поганым автостопом пятьдесят километров. Да если б мы чуть-чуть подождали, мы эти триста километров, что нам Кощей нарезал, за один день пронеслись бы. Всё ты, убогий! Автостоп! Автостоп! У-у-у-у! Читай! – Фаля, посмотри. Мы же без ботинок. В тапочках ихних. Не-е-е. Я назад пойду. Пусть обувку мою отдают. – Я те пойду сейчас. Читай, давай. – Да ладно, не махай ты! Сейчас прочту. Так-так-так! Годзилла, а ведь мы в шоколаде! Смотри. Пункт номер девять. Поселок – Утомили Солнцем 4. Винтокрыл, что нас передислоцировал сюда, пять
пунктов нам покрыл. Говорил тебе, что автостопом добираться самое лучшее. Видишь как мы быстро перемещаемся. Если бы сейчас Филиппок достал из кармана своих штанов, какого-нибудь уда-ва, и на глазах Фали завязал бы его в узел, реакции на происходящее не последовало бы никакой. Но когда после полумесяца мытарств, после которого болело всё тело и душа, ему сказали о быстроте перемещения по пересечённой местности, руки сами потянулись к горлу напарника. Что бы раз и навсегда покончить с этим путешествием. Но пришлось вовремя взять себя в руки, дабы на кону стоял какой-то камень, счастливое будущее, и еще не пойми чего, но хорошее. Дорога до конца посёлка заняла минимум времени, посравнению с уже с проведённым в полях, болотах и больницах со всяческими вертолетами и полевыми туа-летами. Оставалось теперь только сориен-тироваться на местности, и опять поднять вверх руку, чтобы какой-нибудь безбашен-ный шоферюга домчал до следующего пункта назначения. А на месте к счастью всех компаньонов, и каждого в отдельности, было всё. И общественные деньги, пристегнутые булав-кой к изнанке рукава, Зулиного партизан-ского плаща. И медаль с хохочущей лисой, в потайном кармане пиджака Эдварда. И даже кусок яблочного пирога, не пойми, каким лядом засунутым в ботинок Воника. Пирог после тщательного осмотра пришлось
выкинуть. От лежания в обуви, им можно было уже заколачивать гвозди, да и грязный он был. Переодевание под шум проезжающей дрезины, и ночного уханья недобитых филинов, произошло быстро и молча. Настроение было настолько радужным и светлым, что просто хотелось затянуть какую-нибудь бессмертную балладу, о том, что не сломлены духом гордые викинги, о том что драккары ихние смазаны салом тюленьим, и что ярл их самый ярловый из всех ярлов. Но такой баллады они не знали, и просто повернувшись к стойбищу начи-навших готовить бессмертную, празднич-ную лапшу, кабелеукладчиков, дружно показали фиги, и потащились под звездами вдоль бесконечной канавы. И вот уже через три часа, недолгой и нетрудной дороги, сопровождающейся обильным матом, плевками и проклятиями в адрес копателей, троица авантюристов выпачканная углём, землёй и прочими песками, выползла к какой-то цели. Какая-то цель, была маленькой, деревянной покрашенной ярко-красной противопожар-ной краской, видно от местных волков, платформой на трёх не более человек. Поезд, хотя расписания никто и не знал, по предположениям всех участников этих событий, пришёл вовремя, часов через десять. За это недолгое время его ожидания, успели поспать, помыться, пожалеть о выкинутом куске пирога, обглодать как козы,весь щавель в округе, а также вспомнить все недоступные ранее словообороты. В вагоне первую скрипку распорядителя, с молчаливого согласия Эдварда, играл уже Зуля. Ласково и нежно подкатив к проводнице вагона, он, вытянув губы тру-бочкой, интеллигентно, насколько позволяло его воспитание, спросил: – Мать! А мать! А к чайку у вас есть чего-нибудь? –Какая я тебе мать? Козёл старый! Ты на себя в зеркало смотрел? За каким чёртом я вас вообще в вагон пустила? Вон от тебя на версту чем-то шмонит. Не хуго боссом это точно. Иди, сядь обратно на лавку в вагоне. Через полчаса станция будет. Там местные выпечку таскать будут, да картоху с огурцами. Выйдешь и купишь. Кстати и за билеты деньги давай. Зайцами у нас не ездят. – Какая вы ласковая! Спасу нет! Держите копеечку, не растеряйте ненароком. Да билеты дайте. Знаю я вас. Потом деньги наши на карман поставите. Счастливы будете, – зло проронил обласканный проводницей Зуля, и с чувством собственного достоинства вышел из купе проводницы, оставив ту с открытым от злости ртом. – Нет, у неё ничего жрать, кроме чая. Говорит станция скоро. Картоху продавать будут. С огурцами. Ну, сидите, пойду по вагону прогуляюсь. Посмотрю чего-нибудь. Веселого. Да за билеты заплатил. Курве этой. А вагон и спал, и бодрствовал, и
тихо шумел, читая книжки всякие разные. Ехала жизнь своим, насыщенным вагонным путем. Ехал запах курицы и семечек. Дешевого винца, ядреного лука, раскиданных полоте-нец и курящих тамбуров. И были в этой прекрасной жизни неуловимые чудеса уюта, новых знакомств, и горечь осознания после- дующих расставаний, и прошедшего пути. Затарившись на станции домашними продуктами и напитками, компаньоны от души пообедали, и объявили себе сиесту. Зуля же опять уперся к каким-то новым знакомым, приобретеным по пути следова-ния, а Воник носился из конца в конец вагона как кот намазанный скипидаром. Закрыв глаза, Эдвард стал отплывать, под мерный стук вагонных колес, но не тут- то было. Отдаться Морфею непозволил рыжий юнец и громогласный рык проводницы: – А Зуля там... – Билеты. Билеты. Приготовить билеты! – ...в карты играет... – Контроль! Бил-е-е-е-ты! –...на деньги. – Ваши билеты, пожалуйста, – раздался добрый, ненавязчивый голос железнодо-рожного контролера, такого милого, что Эдвард даже хотел обнять его, но вовремя сдержался. – Малыш, позови Андрияна. Он сказал, что билеты купил. Сейчас. Одну минуту.
Через некоторое время пред очами контролеров предстал и Зуля, неспеша, доедая какую-то сосиску и имея крайне взбудораженный вид, от внезапного вызова. – Зуля, дай проездные. Да иди потом туда, откуда явился. А то я смотрю ты чего-то расстроенный. Зуля покопался в кармане, извлек на свет билеты и недовольно пробурчал: – Чего народ-то дергать! Не электричка чай. Без билетов не посодют. Держите. У нас как у Сулеймана, все без обмана. – Ага. Так, где вы сели? В Лабуде? Так. А сейчас у нас будет Жопово. Тьфу. ПОпово. Тьфу. ПопОво. А билеты у вас… м-м-м… до Белых Козлов. Тьфу. До Белых Коз. Тьфу. До Белых Рос. Как же так товарищи? Почему обманываем? Почему не плотим? Если так каждый будет на халяву разъезжать, скоростные дороги не построим. Средств не хватит. Или платите штраф. Или на остановке скатертью дорога. – Ну, правильно. До Белых рос. Ну и что? – Так Белые Росы изволили уже проехать. Что ж вы не вылезли, товарищи? Эдвард непонимающе глянул на Зулю, на проводницу, даже на Воника и задал полуидиотский вопрос всем сразу. –А что теперь делать? – Всё просто товарищи. Оплатите штраф, и дальнейший путь следования. И ехайте, никого и ничего не боясь. Дорога она как бы и успокаивает всех. – А! Не проблема! Адриян. Оплати остаток пути. Да отдохнем ещё маленько.
Когда на ближайшей станции Зулю стали выкидывать с вагона, он пытался плеваться, ругаться, и притворятся умалишённым, так как знал что наказание за проигранные в карты деньги, наступит неотвратимо, и поэтому всячески хотел его оттянуть. Однако силы восстанавливающие справедливость были настолько сильны, и закалены в боях с зайцами, что при всей своей несогластности с карающими мерами, Адриян вылетел из вагона на платформу плашмя, по ходу движения подгребая под себя как веник, хабарики, шелуху, и прочие продукты жизнедеятельности человека. Эдвард и Воник спустились из вагона спокойно. – Я же говорил тебе Эдик. Он в карты играет. На деньги. – Говорил-говорил, чего остановить его не мог? Для чего тогда ты здесь? Иди сюда Зуля. Как ты мог то? Чертила! Да явно на пути их преследовало везение, так как платформа, на которую их только что сгрузили, была не в лесу. Она была в поле, но с подобием вокзала. Ну, прямо как в Ербалово. Но не Ербалово это точно. И буквы все были на месте, ни кем из современных несогласных не отвинченные. Они недалеко от вокзала торчали хором, и народ который покинул поезд согласно купленным билетам, побрел потихоньку к ним. У двери вокзала сидел разноцветный мужик, ни чем не торгующий, но ничего и не покупающий. Рядышком валялась видавшая виды кургузая копчёнка, а у ног стоял
картонный плакат, с намалеванным на нём крупными, жалостливыми буквами. «Отста-ли от поезда. Приехали на лечение. Все деньги украли. Пять детей голодают второй месяц. Жена на сносях. Помогите. Люди добрые». Мужика знал весь здешний район от самого рождения, и поэтому все прошли мимо него, без желания оказать какую либо подмогу. Мужичонка и не расстроился особо. Он и в помощи-то не нуждался, мог и так заработать, сама игра приносила ему какое-то душевное удовлетворение. Плакат он выменял за две бутылки пива, когда ездил в большой город по делам. Там мужик в метро стоял, слезу, и деньги с народа выбивал ненавязчиво. Ну, на пивко и договорились. – Воник, на подержи мой пиджак, я пойду обстановку разведаю. Может, разжи-вусь чем-нибудь! Да наше местоположение пробью. Смотри за Зулькой. Только не обижай его убогого. Эдвард с чувством выполненного долга, передав пиджак в руки Воника, двинул на вокзал, а рыжая бестия при получении кредита доверия, двинул по окрестностям здешнего вокзальчика, цепляя всех и вся и даже мужика с кепкой. Вернулся Эдичка быстро, воодушевлен-ный впечатлениями и знаниями о краеведческой составляющей данного района, где по непредвзятой бестолковости Зули им и пришлось тормознутся, прервав свой путь, и быть высаженными бдительны-ми работниками компостера и
билетов. – Тронулись господа. Там дорога. Через час крупный город. Там и будем ломать голову чего творить нам дальше. Как до дому добираться. Дай-ка, Воник, мне мой пиджак. Знобит, кажется. Спасибо! – и, похлопав по потайному карману, проговорил с ужасом. – Где лиса? Никак потерял? Воник… Ну тут уже на белом коне оказался Зуля, зараз вспомнивший все обиды, нанесенные ему рыжим отроком, которого он любил и по-стариковски оберегал, и который как изверг честно к нему относился. – Да не потерял он её! Милостыню подал. Вон тому мужику, который на краю вокзала сидит. А ещё он плевался на окна и воробьям фиги показывал. – Мужику? Фиги? Окна? – Эдвард резко развернулся в сторону вокзальчика. Всё, как и прежде, было на месте. Вокзал, часы, помойка, кепка и картонка. Не было на месте только мужика.
18 ГЛАВА . ПОКОЛОТЫЕ НАДЕЖДЫ . – Уехать бы, куда нибудь подальше отсюда, в Занзибарию какую-нибудь, или в Арктику к пингвинам затаиться, на веки вечные, без возврата. А то дергают по делам всяким, левым. В дом казённый содют. Пищей безкалорийной потчуют. А всё из-за этой дурры, жены новой. Говорил, убирай кости рыбьи, закапывай. В чистоте дом содержи. Нет. Раскидала по огородам, удобрениями обозвала. Кого удобрять-то? В земле только червяки растут. Да лопух за чумом. Приду домой накачу ей по полной. За время утерянное. Как они вообще подумать могли, что я пацана съел за ужином? Он и не появлялся у меня с тех пор, как оленю промежность наскипидарил. Выжига. Но ничего, справедливость она победила. Нашли
обалдуя. Но уезжать всё равно надо. С пирамидами какими-то дело говорят, раскручивают. На меня говорят повесят. Ты сказали человек нам нужный. Ты всё на себя возьмешь" Вот так и шёл по песчаной, пустынной дорожке с сонмом тугих всяческих мыслей, бедолага и плут, Мишка-оленевод. Совер-шенно не разбирая со злости крутое измене- ние не только своего жизненного пути, но и пути, по которому его несла судьба-злодейка, прерывая размашистый шаг в старом армейском валенке, перед громадной лужей и журчащим ручейком. Кучкой навоза, от какой-то лошадки, или кучкой чего-то ещё, от пробегавших мимо собак. Вот так он и шёл. В промокших валенках, с соплей под носом, и пустой пластиковой посудиной в руках, не годной даже к обмену на наличные деньги, потому что ещё была она и без дна. – Слышь Филипок! Лажа какая-то получается. Или я уже совершенно ничего не понимаю. Мы с тобой в пути уже сорок дней. Правда? Да не махай. Знаю что, правда. Ну, вот значит. В путешествии твоим дурацким автостопом мы уже поболее месяца. Проехали все пункты назначения указанные этим дебилом. И что ж получается в остатке? Вот сидим мы сейчас на развилке дорог. Машину, чтоб это всё скисло, ловим. До последнего городка. Где нас ждут цветы, ужин и этот каменюга, пропади он пропадом!
И чего с нами только не было с твоей подачи? И сенокос, и покорения болотных пространств, и медведи-шатуны в малинниках, куда мы опять забрели по твоей милости. И укусы пчелами на пасеке. Тебя. Хоть здесь меня судьба отвела. И множество всяких чудес расчудесных. Типа сортира в поле. Ну и что же далее? Думаю я. А далее я хочу задать тебе вопрос неприятный. Такой же против-ный, как и ты сам. Ты как чертил путь наш на бумажке? Ты как прокладывал маршрут нашего движения в этом немиролюбивом, злом обществе? Молчишь? Ну, так я тебе отвечу. Никак и никуда! Собственно говоря речь распаленного Годзиллы, не произвела на Филипка ника-кого воздействия, ни позитивного, ни негативного. Грек самозабвенно, с воду-шевлением, присущим только его творчес-кой личности , ковырял в носу и вспоминал пасеку, куда его с голоду занесла нелегкая, за халявным медком. Покушение на улей закончилось почти печально, как у Винни-Пуха, покусами и изгнанием с пчелиной фермы. Почему почти? Потому что Годзилла пострадал только чуть-чуть. Одним укушением бойкой, злой пчелы в нижнюю губу. Филипка потом, где-то в течение пяти дней отмачивали в грязевых, местных ваннах. У Фали же организм, видно, устроен был как-то иначе. Прикладывание к его роже грязи и прочих сопутствующих навозов, терапевтического облегчения не принесли совсем, и поэтому
нижняя губа была раскатана до подбородка до сих пор, что мешало пле-ваться и сильно орать, дабы не возбуждать боль, причинённую недоброй пчелой. – Ну, так что ответишь-то, любезнейший? – А чего отвечать-то? Осталось совсем чуть-чуть. И мы у цели нашей, а там, учитывая, что мы с тобой на белых лошадях въедем в стан врага, победителями. То ты правильно и сказал. Будет нам почёт и уважение от нашего непосредственного начальника, внезапно отправившего нас сюда. На это героическое преодоление всех тягот и невзгод, которые мы... – Заткнись на минутку! И посмотри на указатель, сколько нам осталось до победы. – А чего смотреть-то, вон как крупно написано. Грамотно. Красной, торжествен-ной краской «Елкино» – двенадцать кило-метров, – торжественно, тыкая грязным пальцем в дорожный указатель, прокричал возбужденный Филипок . – А ниже, ниже чего? – А ниже-ниже-ниже… Ой, ничего не вижу. Ой, слепой стал совсем. Ой, пчелы дикие. – Хорошо! Я прочту! А ниже – «Палкино». Двадцать шесть километров. Ой, мамочка, какого ж мы кругаля дали! Что ж ты, гаденыш, там написал-то? Ну, двенадцать километров это не триста, и даже не двадцать шесть, поэтомуФилипок добежал их быстро, впереди машины, где сидел, развалившись на всю кабину, и зажавший в угол шофера, добродушный и ласковый Годзилла. Встречу с Иваном тоже организовывал Филипок, заранее предупрежденный о несостоятельности присутствия на ней Чебурашек, Ген, и прочих Шапокляков из народа, дабы не под-вергнуть, только начавший восстанавли-ваться организм и губу посторонним вмешательствам извне. Ваня пришёл быстро, не задумываясь, словно, ожидал этой доброй встречи с нечаянными друзьями. А, может быть, просто ощущал себя ещё виноватым, в прошлом посыле в детство, милого друга Годзиллу, рукой ни менее милейшего, Чебурашки, и поэтому искренне обрадовался, когда смог лицезреть измотанного вдребезги, марафонца Филипка, и его лепшего другана Фалю, с губищей ниже подбородка. О том, что он, когда-то и рисовал чего-то на газетке, позабыл вообще и не вспоминал никогда, потому и приперся полон радужных надежд и чаяний. Годзилла же, сходу оценив обстановку, с удовлетворением про себя отметил, что полета в никуда не придвидится. Сходу взял быка за рога, но, кажется не за те. – Милейший! Мы очень плотно и полной отдачей провели рекогносцировку той местности, которую вы нам присоветовали осмотреть. К нашему великому сожалению, кроме туалетов, болот,
и прочих сенокосов, мы ничего стоящего вынести оттуда не смогли. И поэтому у нас возникли некоторые сомнения в правдивости, полученной от вас информации. То бишь... Где тубус с камнем, паскуда? Чебурашки рядом не было, значит и покричать на Ванька сам Бог велел, а то и пнуть его, куда-нибудь ниже спины. Это Филипок и хотел сделать незамедлительно, но сдержался, потому что после покорения неких расстояний был «никакой». – Подождите, подождите! Какой тубус? Какой камень? Какие местности ? – То ли включал Ваня дурака, то ли на самом деле ничего не понимал. Полтора часа ушло на пересказ просьб и желаний. Час на объяснения про никчем-ность маршрута. Полчаса на выяснение того, чего и сами не понимали. Пятнадцать минут на указание факта передачи энной суммы. И ещё пять минут на ожидание, то ли Ванька с камушком, то ли Ванька с камушком и Чебурахой с молотом. Кощей явился один, и на радость замученных донельзя, тяжкими испытаниями друганов, с тубусом, перевязанным праздничной, свадебной лентой . – Берите, пожалста! Он внутрях. Целый. Почти как новый! Но вы всё равно не правы. Особенно этот, носатый. Я же не маршрут вам рисовал, я про дорогу хотел рассказать, которая от нас начинается, к нам и приходит. Я же хотел вам, как людям! А вы? Вы деньги мне дали, а, ведь могли бы и без бабок всё решить. Теперь поздно взад
пятками. Вон и Кольша ползёт. Он как рысь. На запах. На ваш запах. Вот ученые со стопроцентной гарантией утверждают, что быстрее гепарда не бегает ни одно млекопитающее. Не верьте. Бегает. Другой гепард. Когда Годзилла, с вцепившимся в него как клещ, Филипком, сломав попутно две березы, выросшие внезапно на его истории-ческом отступлении, остановился, сопри-коснувшись телом с третьей , они были уже вне зоны видимости и досягаемости. И поэтому сходу последовал нетерпеливый совет, или даже можно сказать приказ ошалевшему от скоростей Филипку: – Давай! Давай быстрей! Давай посмот- рим! Филипок глотнул много-много воздуха, выбил нос пальцами и ехидно посмотрев на Годзиллу, выпалил: – Чего несся-то как конь бельгийский? Вон деревьев-то навалял! Кот помойный! Чего вылупился-то на меня? Придурок, нет его у меня. Уронил. Где-то по дороге, – и развернувшись назад, указал рукой в туманную даль. – Вот там! Да! Только компаньоны, верные так беспринципно и нагло, могут подставлять перед ситуацией, когда кажется вот – она птица счастья в замусоленных и не очень чистых руках, но вся, до единого своего пёрышка твоя! И – на тебе, появляется на авансцене, пусть и невоспитанный, но свой до мозга костей индивидуум и радостно, под
аплодисменты всех зрячих, а также несостоятельных, открывает клетку и с презренной усмешкой даёт пинка всем надеждам и чаяниям, в том числе и своим, ни грамма этого, ни понимая, но получая при этом садомазохическое удовольствие от страданий других. Эдвард, конечно, прекрасно понимал, что Воник выпустивший их птицу счастья, не очень хорошо соображал что вытворяет. И даже больше, он понимал, что просто помогает, страдающему от навалившихся на него всевозможных напастей человеку. Или, если быть точнее, обыкновенному аферисту скрывающему свою сущность под личиной добропорядочного обывателя. В общем, не оскудеет рука дающего. Но не так же! – Зуля, что у нас с монетами? Ой, извини, я забыл, что вы любитель преферан-са. Причем любитель играть на общест-венные бабки. Главное, что сам ещё ни пятака... Прости. Забыл. Ты же участвовал в торжественной продаже неких составля-ющих к машине времени. Здесь тоже, Зулай, придётся потрудиться на благосостояние общества. Всё-таки в картьё тебя обули. Я то спал. А малыш рыжий ещё не научен так распоряжаться общественными деньгами, в отличии от тебя, – выдав эту тираду, Эдвард специально сконцентрировал внимание на Зуле, потому что даже мимолетный взгляд на Воника вызывал у него чувство депрессии и видений запускания в кружку разноцветного мужика
медали со смеющимся Патрикеем. А, может, всё-таки сам виноват во всем, что не довёл вовремя до компаньонов инструкции по сбережению и охранению этой лисы, да только понимание своей вины не вернёт пред очи возжелаемое. – А делатьто чего будем? – зашевелился Зуля, и даже расправил плечи о своем упоминании. – Да ничего сложного. Ты прочитаешь лекцию о вреде переедания пасленовых и перепития молочных продуктов. Научишь обывателя, как разбавлять молоко водой, а сметану кефиром. Расскажешь, зачем перед мешком с сахарным песком, оставляют ведро воды на ночь. И почему хлеб, выпеченный по местной технологии, не сохнет в сухари, а плесневеет, как чёрт знает что. Предложишь пару самогонных иноземных аппаратов. И всё остальное отсюда происходящее. В общем, лектор ты и не иначе. Ну а я за целителя проканаю. За экстрасенса, какого-нибудь, начинающего. – Еще раз оглядев братию, и погрузившись в свои думы, Эд целенаправленно отправился, в сторону поселка, в люди. У Зули, ввиду его многих образований, и совершенно не лекторской внешности, дела шли не очень успешно. Молоко здесь кефиром никто не разбавлял, хлеб, выпе-ченный в местной пекарне не плесневел, а превращался, как и положено, в сухари, а аппараты для добывания горючей питьевой жидкости спросом у населения не
пользова-лись. И не, потому что у всех были, а потому что никто особо и не любил ей баловаться. В общем, прибыль, какую-то принес, вытащенный из небытия на свет, билет на луну, чудом не проданный где-то ранее. И то не за ради полёта, а за ради дока зательства, что сохранились ещё дебилы верящие в то, что человек и правда сможет побывать на луне. Эдвард выиграл больше, учитывая, что народ радостно относится к тому, когда его дурачат. И даже сам хочет быть обманутым, призывая к этому всевозможных строителей всяческих пирамид, шарлатанов вещающих о своей миссии, полуподпольных врачева-телей различных недугов, и владельцев одноруких бандитов, якобы выдавающих на один пятак, три. Помахав перед зубной пастой руками, зарядив энергией три колодца и четыре колонки воды, приговорив к денежному успеху всех присутствующих, включая чугунный памятник какому-то бородатому патрицию, не пойми какими путями здесь оказавшемуся, Эдвард приказал не расхо-диться, дабы энергия не улетела, сунул в карман кэш и забрав одиноко стоящего Зулю, двинул к остановке автобуса. – Народ, какой-то неправильный здесь. Ничего то им и не надо. И всё-то у них хорошо. И слушать-то ничего не хотят, – ворчал Зуля, но о проданных билетах на луну, почему-то умолчал, что не осталось без внимания рыжего, о чём он не преминул доложиться Эдварду.
Эдичка нисколько не сомневаясь в своих действиях, придвинул к себе Зулю, торжественно его обыскал, и найдя то, что было нужно, назидательно сказал: – Так! Без горячего ты уже остался! Насчёт холодного я тоже подумаю. Бабуля! Ба-а-а-буля! Бабуля! Да. Вы. Скажите нам сиротам залетным, автобус докуда ходит? До какой цивилизации? – До какой-то идёт. Это точно! – А вот послушай, бабушка. Ты, похоже, человек верующий? И калик переходных, местных ты всех по-видимому знаешь. Мужик там, на вокзале копеечку выпрашивает, юродивым прикидывается. Местный, похоже . Кто такой ? Скажи. – Знаю, как же. Чего его не знать? Но он не наш. Не местный. Оттуда он. Откуда автобус ходит. Да вот сейчас часа через четыре придёт он, а там брат его единокровный за рулем сидеть будет. Вот он вам всё и расскажет. Как на духу. Эх, как же всё-таки хочется домой. Как надоели эти шатания и брожения по земле сырой в поисках, какого-то эфемерного счастья. Придет сейчас автобус, усесться бы в него и неспеша, направиться в родные пенаты. И наплевать на всё, составляющее это глупое путешествие, на камень стеклянный на хозяина его, на его подручных, и на ответственность, которую надо будет держать. Построить опять какую нибудь пирамиду с туалетом, взять в долг черепаху с каланчёй и намывать хоть какие- то средства для жизни этой. И, чтоб без
приключений, чтоб без нервотрепки любой. А вон и автобус идет. С братом за рулем. Ничего спрашивать не буду. Надоело всё. В автобус, до поезда и домой. Вперед, двери открыты. – Эдичка! Эдичка! Смотри, что у него висит на стекле как амулет! Да смотри ты! – Воник возбужденно теребил руку Эдварда, шепча все слова скороговоркой. – Смотри! Смотри! Эд, неспеша, поднял глаза вверх и улыбнулся. С лобового стекла автобуса, раскачиваясь, на него смотрел хохочущий Патрикей!
19 ГЛАВА . КРУГЛОЕ МЫ НОСИЛИ. А КВАДРАТНОЕ КАТАЛИ. – У-у-у, елдак квазимодный, и за каким чёртом ты её выкинул? Ты же осознавал ту ценность, которую она из себя представ-ляет. Ты видел, в каких жесточайших условиях она была добыта. И, если ты осмелился променять её на эфемерное желание разделить всю полноту наступающего... О чём это я? – почесав тугую, волосатую грудь, и сплюнув на ботинок Филипка, вопросил сам себя ударенный дважды, нет трижды о дерево, Годзилла. – А всё! Вспомнил, куда ты его дел? Камушек наш стеклянный. Многострадальный. Как ты умудрился его потерять? Как мы теперь его найдем? В тайге этой. Беспросветной?
– Да не переживай ты! Ты же так несся, как сохатый по весне за тёлкой. После тебя просека образовалась. Я его уронил наземь после твоего второго, кажется, тарана. Развернёмся сейчас, и порыщем на обратке. И чего ты всё лаешься, как укушенный! Филиппку, считавшему себя не меньше чем красавцем, было неприятно сравнение с квазимодой, а уж тем более, с каким-то елдаком, но что поделать? Видно, при прикосновении к деревянным цветам, у Годзиллы высыпались последние мозги, и на это происшествие можно было списать всё, ну или почти всё. Даже потерю бесценного груза, в виде злосчастного тубуса, и какой-то якобы драгоценной стекляшки. И тогда, посмотрев на ударенного в нескольких местах корешка, в основном в район головы, судя по опять сползающей на подбородок нижней губе, грек предложил свою версию дальнейших поисков. – Короче, Годзилла. Ты значит, сейчас возвращаешься назад, в неутомимый поиск. А я, значит, лежу... Тьфу... сижу... Нет, залезаю вот на это дерево. И сверху, подаваемыми тебе командами, ориентирую тебя на поиск пропавшего продукта. Усёк? – Усёк! Только поступим иначе. – Как? – Я беру вон эту колыгу, и гоню тебя впереди себя по этой внезапно образо-вавшийся просеке, в поисках нашего... Как ты там сказал? Во... Пропавшего продукта. Усёк? Обратная дорога по проделаннойпросеке не выявила никаких находок, кроме трёх куч набросанных лосями, и пары- тройки пластиковых бутылок с болотной водой, оставленных видимо каким-то местным МЧСовцем, на случай пожара. Да и Филиппок постоянно пытался отлынивать от поисков бесценного раритета, уходом в сторону на предмет нахождения какого-нибудь пропитания, в виде ягодок, листоч-ков и прочей лесной коры. Это не заставило себя долго ждать выразившись в потере данного маршрута. После трех часов прыганий, уходов в сторону, поисков ориентиров в небе в виде Полярной звезды и ковша Большой Медве-дицы, Годзилла понял, что они безнадежно заплутали, и вряд ли уже когда-нибудь в этой жизни выберутся к людям, на волю. Не говоря уже не о найденном камне. – Филиппок, если ты думаешь, что я сдаю экзамен на выживаемость в экстре-мальных условиях? То ты глубоко оши-баешься. Я голодать не буду. Первым, кого я пущу на консервы, будешь ты. Ты чего соскочил с заданного мной маршрута? – А чего ты попёрся за мной? Шёл бы и шёл. Я же должен был окинуть своим взглядом местность. На предмет нахождения в ней продовольствия. Говорил тебе пока в городе находимся, купи пожрать чего-нибудь. Нет, только о себе думаешь. – А кто ж знал, что мы опять в лесу будем жить. Да не верти глазами по небу. Светло ещё. Нету звёзд. Смотри на пеньки
лучше. Говорят, мох как-то там растёт, на выход. Кучей. Ничего не оставалось делать, как только бросить рыскать глазами по небу и щупать руками мох, который и правда рос, но непонятно на выход или вход. День уже клонился к закату и солнце, пожелав всем спокойной ночи, скрылось за березой. Друганы внезапно выползли к какой-то старой, партизанской избушке. Избенку эту украшала спутниковая антенна, примотанная к железной, печной трубе слоем синей изоленты, и развешанными по краям, выставленными на проветривание, портянками, видимо от Гуччи. Так как последние были украшены желтыми звёздами, на синем фоне. Окон и дверей у избы не было, поэтому проходимость туда была под большим вопросом, разве что через трубу, или какой-то замаскированный подземный ход, выкопанный древними шахтерами. Был огород, три бочки с дарами то ли полей, то ли леса. Чучело лорда Керзона в полный рост, и бревно с набитыми на нем дощечками, указывающие километраж до покоренных лесорубами просек «Вашингтон – много», «Берлин – были», «Париж – тоже были», «Лондон – наверное, будем». И самое важное написан-ное красной краской «Деревня – два километра по кругу». – Годзилла, а нам чертовски везет в наших поисках! Смотри, а вон и тубус наш. На чучеле, как автомат висит, наперевес. А вон и стекляшка. На бочонке. Вместо гнета.
Ну, как я тебя вывел? То-то же. А то по мху ориентируйся, по мху, по звёздам. Годзилла пожевал от удовольствия губами, снял с лорда тубус, с бочонка камушек, залез по стремяночке, стоящей у стенки избушки, на крышу. Отломал антенну, раскидал портянки по земле, и собрал в моток изоленту. После этого поймал рукой самодовольного следопыта Филипка, и торжественно заявил: «Ну, вот Натаниель Бемпо, мой дорогой зверобой. Никогда, я повторяю, никогда, нам уже не потерять нашу драгоценную ношу. Я примотаю её к тебе, вот этим синеньким кусочком, прекраснейшей изоленты. И только после этого я буду уверен на все сто процентов, что мы, наконец-то достигнем желаемого результата. А то бишь, вернёмся домой!» – сказав это, он зажал между своих ног голову грека. Годзилла размеренно, чётко, и намертво примотал злосчастный тубус к телу Филипка, не обращая никакого внимания на бунт и матерные слова. Тропинка, судя по написанному на указателе, действительно была по кругу и не длинной. Два километра. Когда пошел уже четвёртый круг двухкилометровой борьбы с расстоянием, Годзилла понял, что она как кольцо, не имеет ни начала не конца, по кругу и всё тут. Это открытие было сделано на фоне обглоданного Филиппком куста дикой малины, на третьем кругу тропиночки. Сходу в голове стали роиться мысли о важности в жизни высоких материй, о требовании космических сущностей к
образованию положительных энергий, о Филипке, который уже давно перестал хныкать за его спиной, и том падальном существе, который, не скупясь на время, эту тропинку изобрел. – Все Филипп! Выхода, похоже, нет. Ночевать останемся здесь. Утром включим головы. Извини. Включу голову, и примем решение. Главное с нами вещуга, за которую мы так много выстрадали и выплакали. Не потеряй её... Тьфу. Как же ты ее потеряешь? Высказав эту бессмертную тираду, Годзилла с большим удовольствием потянулся, почесался, и обернулся назад, в сторону грека. Как всё было прекрасно! Был погасший день. Были спокойные, и не жужжащие мухи. Были красивые не-спиленные деревья. В общем, было всё для милой и счастливой жизни. Всё. Не было только Филиппка, и всего что висело на нём. Иногда поглядывая в безразмерную глубину и темноту космоса, человек разумный делает потрясающие открытия, которые возбуждают не только его мозг, но и души окружающих его особей, обоих полов. К примеру, глядя на звезды он пришел к потрясающему выводу, что человеческая глупость и желания совершенно не имеют никаких границ, и также бесконечны и круглы, как и вселенная, тянущаяся на не пойми, какое расстояние. Ну, хочет же личность воспитанная обществом, всегда переплюнуть это общество. Не плюнуть на него, а переплюнуть, извините за
фразео-логизм, стать выше его, сильнее его, мудрее его. И иногда это даже и получается, о чём состоявшийся факт фиксируют непосредст-венные соучастники, арбитры и даже, если хотите, органы внутренних дел. Кто-то в борьбе за лидирующие позиции в обществе выпивает море пива, кто-то сдвигает с места паровоз, а кто-то придумывает всякую ненужную всячину, в виде оружия и прочих разных бумерангов. Заняв в своем обществе соответствующую ступеньку, личность никогда не останавливается на достигнутом, даже если природные запасы сил истрачены полностью. Тут на поверхность выползает человеческая глупость, также интимно опутанная желаниями. Мужская особь внезапно уходит в прострацию и оттуда вещает, что она хочет стать женщиной, вопреки желанию природы и её создателя. Такая ситуация может происходить с точностью до наоборот. Учитывая, что на земле нет невоодушевлённых предметов, можно с точностью утверждать, что желания и размышления имеют все окружающие нас химические и физические тела. Лежачий полицейский хочет всенепременно стать начальником местного ГАИ. Избирательная урна, находя-щаяся на участке хочет всенепременно быть, избранным лицом. И даже дым, улетающий в небо из трубы паровоза, хочет быть не меньше чем колесом в пятом вагоне этого состава. И только лишь один создатель всего материального знает и ведает, что же написано в конце истории,
каждой личности и каждого предмета. «Исповедь старого конверта». «Ой, ну как же не хочется в этот поздний, ненастный час, вылетать на улицу. Ну, нет желания, и всё тут. Дождики, грязь, маршрут какой-то непонятный. Зачем-то всего облепили какими-то синими печатями, ленту присобачили поперёк, то ли свадебную, то ли пожарную. Важным обозвали хором, и выталкивают из уюта, на улицу, почем зря. Лежал же я тут на полке пылился, мхом зарастал, как порядочный. Не-е-е-т, вывокли на свет, нашли работу. Письмо я теперь, меж собой говорят. Крайне кому-то нужное. Конечный пункт, правда, ещё не определили, вон хором на глобусе ищут, карты местной им не хватило для фантазии, решили глобусом поразвлечься. Хорошо не лунным, а то доствили б в какую-нибудь яму лунную, а оттуда дороги обратной нет. О, кажется, нашли пункт моего прибытия, в ладоши захлопали, и по зеленому носу сторожа местного. Видно, он и нашел. Он, как чего найдёт, нос его сразу же зеленеть начинает. Как трава в мае, или в июне. Я это давно заметил, тут на полках лежа. Да ладно, пусть сам о своем носе думает, мне о дороге дальней думать надо, куда меня судьба-злодейка кинет. Погадать что ли? Размечтаться? Ой, за кордон не хотелось бы! Ужас. Долго б свой век там вековал. Положили б меня в книжку, или в альбомчик домашний.По торжественным случаям показывали бы всем, целовали. Это если бы хорошие вести принес! Ни как у нас! Хорошие ли плохие – в мусор. А то и аутодафе прилюдное устроят. Сожгут вместе с обоями старыми. Ну а если пошлют не в загранку, а сюда? Тогда надо желать чтоб к воспита-ным, да начитанным. Чтоб по желанию ка-кому газеткой воспользовались, а не мной. Слыхал я от здешних архивных жучков, что самые милые и самые ценные, это военные конверты. Их берегут, целуют, плачут над ними, и хранят их долго-долго. Я, видимо, не тот, у меня вон лента через плечо висит. Ну вот, идет за мною почтарь, похоже, сейчас бросит в сумищу свою, кожаную. Главное чтоб не на дно самое, а то не увижу ничего интересного, а посмотреть то ох как хочется. Мочи нет! Столбов там всяких, людишек разных, писем и записок новомодных. Слышал я они сейчас сами, стаями по небу летают. Не носит их уже никто. Да ладно, неважно это всё. Важно куда мы ронемся. Если в аэропорт, значит, мне несказанно повезло. Если на вокзал, тоже повезло, но меньше. Ага, вот и старшая прогундосила что- то голоском своим гнусавым. То ли послала куда-то, то ли её послали. Плюнула в кого- то три раза, и чёрта вспомнила. Ну, пошли, значит. Удача мне ох как нужна. Тьфу ты дождик клятый , зарядил. Сумку то закрой, растекусь ведь,придурок. Услышал кроколыга, закрыл. Ну что ничего
не видно? Я так сориентируюсь. Во.... Судя по повороту туловища в аэропорт поверну-ли. Счастье! Всё-таки хорошо как круто поменялась моя жизнь, лежал забытый на полке, покрытый пылью конвертик. И тут на тебе. Вспомнили. Достали, обласкали, печатями нарядили. Прилечу к новой жиз-ни, другим буду. Может важным настолько, что в музее поселюсь, или в архиве каком-нибудь. А то погодя и продадут с торгов каких-нибудь. В дорогих компаниях буду, марки в себе держать, иль ещё чего побогаче. Не заначку смешную, мелкую и нелепую. Оп... А куда это мы? Темно, не видно, но слышно. Кружки какие-то звенят, блевотиной несёт, аж через сумку пробивает, вперемежку с пивом. Никак в закусочную зарулили? Наверное, по дороге согреться решил, от дождя маленько обсохнуть. А на авиалайнер опоздаем? Вовремя не прибудем. А вдруг нас ждут, не дождутся? Похоже, сумку повесил на крюк со мной. Ладно, повисим. Пусть согреется. Убогий. Ой, как долго-то. Ага, идёт. Крикнуть бы на него, да не умею я. Что-то мы, кажется, в обратную сторону идём, завер-нули. Ну, точно, в обратную. Забыл что ли чего? Дверь открыл и.... Здравст.... – Здравствуйте, это я, ваш почтальон Стечкин. Принес подарок для юбиляра... для новорожденного, в общем принес.
– Ты где шлялся, козлопас? Четыре часа. Чего рыло-то в крови? Сказали же, сделай вид, что за корреспонденцией идёшь. Сволочь! Конверт давай. Деньги-то хоть подарочные не промотал? Утроба! – Никак нет! На свои гулеванил. Вот конверт торжественный. – Конверт... конверт... Му-у-у-нечка! Вот – поздравляем... и желаем... и ха-ха... любим. На... Да не конверт! Деньги из него достань. А конверт? Конверт вон, Стечкину отдай. Михалыч... Выкинь его в туалет. Ага. Только порви сначала, а то пробкой забьёт дырку… Ну, всё-ё-ё! Наливай! Ура-а-а-а! «Ну а теперь слушайте, открою вам маленький, маленький секрет. – Эдвард подкинул в руке медаль с Патрикеем и загадочно улыбнулся. – Поиски стекла, как и предполагалось раньше, закончим немедленно. Теперь мы дружненько будем охранять вот эту лису. И всё!» – прервал он монолог, увидев, как Зуля собирается, открыть рот, чтобы что-то спросить. Остальное я расскажу дома. Так всё? Домой двигаем? Какое счастье! Маму и папу увижу. А впрочем, и соседей своих, милых. Устал я без них. Ох, устал – потянулся довольный Воник, представляя, как же несказанно обрадуются соседи внезапному его появлению. И как от этой радости они будут кидаться в петлю. И как их ничто не спасет от нужного, необходимого присутствия.
И только Зуля старался ни о чём не- радостном не думать и не мечтать, потому что даже и не знал, как вести себя в подобной ситуации. Обращение Эдда к медальке, случайно к нему попавшей, он заметил ещё давно, аж в поезде. Но когда Эдичка объявил требуемое условие, тут Зуля попал даже в какой-то ступор, вопросов задавать, ни стал никаких. Да ладно. Двинулись к транспорту. На малыш, сунь медальку в карман и береги пуще ока своего. Ты теперь мой оруженосец. Понял? Забравшись через край на платформу, троица вдохнула в себя свежий запах промасленных шпал, пирогов с грибами и черной нитрокраски воняющей со всех скамеек. Время было уже вечернее, а питание так и не было принято, но не по причине безденежья, их маленько было, а по причине отсутствия в пути гастроно-мических и прочих столовых заведений. Обратив пристальное внимание на кислую рожу Зули, Эдвард заулыбался и произнес. Иду, иду. Воник ты же старшего. Зуля. Мои вилки и ножи. Тарелки я помою сам. Ждите, через пять минут начнется сабантуй. Пришел он не через пять минут, а через шесть с половиной, с пакетом наполненным продуктами, и торчавшими из него бутыл-ками с каким-то напитками. Зуля сидел на покрашенной скамейке с низко опущенной головой, и о чем-то разговаривал сам с собой, не обращая на Эдварда никакого внимания. Рыжего рядом не было, видно пошел куда-то прогуляться.– Зуля! Привет ещё раз! Подними свою репу и возрадуйся. Ужин я принес. Разложи всё аккуратненько, и приступим. Кстати, а где Веник-то. Не следует без него и начинать. Зуля поднял лицо. Лихо ковырнул нос и, сплюнув на землю, сказал. – А рыжего не будет! Его милиция увезла. – С лисой? – С ней!!! 20 ГЛАВА .
ЗАПРЯГАЙ ГОДЗИЛЛА ЛОШАДЬ. НЕЧА ГОРЕ ГОРЕВАТЬ. Глава о том, как жадность сгубила… их. – Ну, а дальше-то что? Дальше-то? Машенька... – Дальше? А дальше, назвал он, дитя неразумное, своего отца единокровного. Благодетеля нашего бравого. Личность, про которую и язык-то не всегда поворачивается сказать какую-нибудь гадость. Величайшего новатора всех посылов человечьих. Сберегателя и охранителя всего того... – Ну, ну, ну, чтой то тебя понесло не в те степи! Сберегателя нашла. Охранителя. Ты давай по делу. А то белье скоро уже отстирается. И под грохот, набирающего реактивную скорость, шумящего во всю свою барабанную мощь, созданного видимо в целях высушить всё мокрое на земле, сушильного агрегата, дама бальзаковского возраста, одернула свою собеседницу. Вторая тетка, оттиравшая под шум собирающегося улететь в бескрайний космос аппарата, стенки кухни после вчерашнего «ледового побоища», случившегося по причине доставления в родные пенаты бравого, рыжего хлопца, вздрогнула и продолжила. – Ну вот! И назвал он его собутыль-ником. Ой извини. Забулдыгой. И
всякими ещё разными словами поносил. Хулига-нисыми. А Глеб Егорыч терпеливо выслу-шивал, но когда в его башку... извини голову, полетела банка с вареньем малиничным. Он и не сдержался... Встал и ушёл в свою комнатку. Кабинет то бишь. Ну рыжий ещё долго бесчинствовал здесь. Минут пять. Я уже три часа всё оттираю. Да выключи ты свой вертолет. Не слышишь, гремит там что-то. И даже... – Тише, Машенька, тише. Вышел изверг. Из комнаты, из своей. По визгу кошеньки слышу. – Н-у-у-у! Рождаться на белый свет, и соблюдать все знаки приличия, при жизни в оном, это было далеко не в правилах рыжего Воника. Уступить место, или перевести какую-нибудь бабулю через дорогу это, конечно, святое дело. Но как можно пройти мимо наглого, обожравшегося не пойми чего воробья. Это тяжелый, нерешаемый вопрос. А соседи? Разве они не должны страдать от того что их детям запрещено всякое общение с рыжей личностью? Должны. И при чём по полной заковыристой, мальчишеской программе. А кошаки? А собаченьки? Заборы, в конце концов? Всё и вся должно попасть под неминуемую раздачу. И когда это всё происходит, когда после этого, тебя по-прежнему любят, и лелеют ласковые, милые родители. То даже солнце светит в два раза ярче и мороз не такой студеный. А окружающие? Да мир с ними. Не всегда ж рыжее чудо будет таким маленьким и беззащитным. Когда-нибудь вырастет и он! И
когда-нибудь злые соседи придут жаловаться и на него отрока. Когда-нибудь и он захочет выпороть эту бестию, но не сможет, потому что любит его! И любим им! С громким шумом, на что был способен только Воник, и двери разлетевшиеся по сторонам, пацан выскочил на улицу, не потрудившись махнуть своей головой, застывшим в столбняке работницам. «Ну что мир? Привет. Привет соседи. Привет вороны. Привет скамейка за углом. Привет все Приятное у меня было путешес-твие! Хорошие новые друзья! И пусть Эд-вард на правах старшего запрещал мне многие мои козни, и пусть Зуля на правах опекуна старшего, одергивал меня постоян-но. Всё равно я буду ждать, что мы когда- нибудь встретимся. И всё равно, я знаю, наша встреча неизбежна», – покрутив головой по сторонам и улыбнувшись нахлынувшим воспоминаниям, Воник потянулся, и с улыбкой оглядел окрестности. Домработница же в это самое время, отключила бешеный, реактивный агрегат, вывернула карманы всяческих вещей на предмет создаваемого шума, и найдя в одном из них медальку с улыбающейся лисой, задала собеседнице глупый вопрос. – А это что? И куда её? Выкинуть в ведро что ли? – А пес её знает! Выкинь вон в мусор. Вечно рыжий чего-то в карманы натолкает! «Косогоры-горы-горы.
Буераки-реки- раки...». Ну ничто, окромя этой задорной песенки, ни лезло в голову уже вконец обезумевшему от долгого скитания и недое- дания, испачканному во все, какие только можно придумать грязи, свирепому Годзилле. В поисках неизвестно куда испа-рившегося, закадычного, неоднократно желаемого видеть придушенным, но лучшего другана и компаньона, Филиппка. Годзилла уже второй день преодолевал трудности, ниспосланные на него небесами, каким-то чёртом, натоптавшим круглую как колечко без единого ответвления на выход тропинку, и лесом, видно, никогда не заканчивающимся, но попиленым изрядно. То ли обществом дровосеков, то ли бобрами, пасущимися несметными стадами. Пройдя по тропинке раз пятьсот, и не найдя грека, Годзилла нырнул в лес, который на поверку тоже кажется, был круглый, как и тропа. Потому что выводил его не на дальний шум цивилизации, а в точку отправления, к обглоданному брусничному кусту. На пятый выход обглоданы были даже листья, но облегчения в поисках это не принесло, Филиппок куда-то канул, бестия. Но, как говорили древние «Всё хорошее когда-нибудь кончается». Закончился и двухдневный, лесной поход Годзиллы, отложив в его непоколебимой сущности твердую догму «Люби Филиппка, как самого себя. И никогда , даже приматывая к его телу посторонние
предметы, не отпускай далеко от себя. Только на расстояние вытянутой руки». Городок, к которому доковылял, а местами и дополз грозный Годзилла, встретил его радостным, видно, выходным шумом и запахами. Картохой, пивасиком, и прочими вкусностями, приобретение или отнятие каковых исключалось, по причине отсутствия денежной массы и прочих утеря- ных в лесных походах сил. –Дед. Дай картошки пожрать. Витами-ны в теле закончились. Сил нету! Дедушка, сидевший на обочине дороги, с растопыренным мешком каких-то овощей, и древними весами, видно найденными где- то на раскопках какого-то городища, небоязливо, но с любопытством оглядел почерневшего Годзиллу. – Так она ж сырая милок! Обратно плохо вылезать будет. Взорвешься! – А чего вареной нету? Распоясались вы тут. Управы на вас нету. Смотрите у меня, я вам устрою тут Варфоломеевскую ночь. Вы у меня с вареным продуктом только выходить будете. Вы забудете, что в природе существуют сырые продукты. Вы воду всю, даже в лужах вскипятите! – Ладно, ладно. Не маши клешнями. Никто тебя тут не боится. Ни я, ни собака моя. Фью... Правда, Ролик? – освистнул дед воздух, и из травки ближайшей канавы, как по команде, поднял башку Ролик, видно боявшийся в своей жизни только одного, что
вовремя миску супа сожрать не дадут и посторожить кого-нибудь. Осмотрев насколько ему позволяла трава ласковую голову кавказкой овчарки, большую похожую на слонопотама, чем на собаку, Годзилла пустил по немытой щеке, скупую, мужскую слезу . – Да не вой ты! Не кусает же она тебя. На вон хлебца укуси. Откуда ты такой как партизан? Загрязнённый весь. С делянки что ль? Всё лес воруете? И когда вас всех привлекут? Всё уже попилили. Ни грибов, ни зайцев. Одни просеки. Ничего, доиграетесь... – Друга я потерял. Безвозвратно. Кореша лешего. А лес я не пиляю. Хотя и из него. Нечем. То-то я смотрю просек понарубленно. – Ну, друган это святое! На ещё хлебца кусни, ненароком. Да картофелину возьми, пусть сырая, но зато своя без всяческих там добавок разных, иноземных. На чистейшем навозе взращена. При слове удобряющего вещества, Годзилла который с голодухи уже всадил в себя аж полпродукта, икнул и аккуратно чтоб не обидеть хозяина, запустил продукцию в канаву. Вызвав тем самым лай и почесывающие движения мохнатого Ролика. – А где друганок потерялся? У нас и теряться тут негде. Все тропинки проделан-ные в лесу ведут в Рим. Тьфу. В городок. – Все, да не все. Одна никуда не ведет. Я её сутки изучал. А вот дружок, с неё каким-то чудом уйти смог. Чернявенький
такой. С большим носом. Не проходил? – Знаю что это за тропка. Её дикие вальщики спецом натоптали. К ним проверка какая-никакая, так они напоят чемергесом всяким их, и выпустят на тропку эту якобы к делянке. Вот те и гуляют до умопомрачения. Потом месяц не приезжают. Во дело! А дружка я твоего видел намедни. На площади перед церквушкой стоит, в изоленту замотанный. Эй, эй! Куда ты? Ролик проводит. Эх, убежал бедолага, по другану заскучал. Болезный. Где находится, ал уже во вторую очередь, главное было то, что изолента была при Филиппке, а значит и тубус с камнем там же. Сначала разберемся с сохранностью вещей, а потом как этот ишак чилийский улизнул с тропки, такой же круглой как и его бестолковая голова. С такими мыслями Фаля заглядывал во все уголки и дырки ища площадь с Филиппком, то есть с церквушкой. Филиппок был обнаружен через один час непрерывных поисков. Но ни площади, ни церквушки и в помине да и на дух, и не то что рядом, но и за версту, не было. «Друган, ну куда же ты пропал то?» Часовой допрос, но без применения физического воздействия на ранимую душу Филиппка, не открыл ни одного секрета, ни пролил света на темное исчезновение и внезап появление кореша. Ни выдал, ни одной тайночки, так сильно волновавшие душу измотанного, но счастливого Год- зиллы. И только присутствие корешка
любимого, обмотанного исподтишка злой рукой компаньона и камушка побрякива-ющего в обтертом тубусе радовали и без того изломанную переживаниями, душу товарища. «Ладно. Не хочешь говорить. Не говори. Скажи хоть одно. Деньги есть? Вижу, нету. Куда дел остатки? Вижу. Проел. Андрею Джоновичу позвонить надо. Что едем мы. Пусть поляну готовит. Я теперь тебя никуда от себя не отпущу. К себе примотаю. А то опять заблудишься, где нибудь. Денег на звонок нет. Нет. Ничего. Я знаю где чуть -чуть взять. Стой здесь. Хотя нет. Пошли со мной. Тут недалеко. И, прижав к себе преданного Филиппка, Годзилла двинул по направлению к одному, невзрачному, деревянному заведе-нию, которое приметил ещё тогда когда находился в безудержном поиске своего другана. «Кредит, который мы даем вам мигом». Гласила яркая, броская надпись на двери этого почти святого места. И ведь не смутило ничего девчонку, сидящую на стуле перед стойкой, ни потрепанный вид Фали, ни длинноносый грек, ошивающийся позади его, ни какая-то липовая бумага, то ли счет выписка из вытрезвителя, то ли чек на получение гамака из промтоварного магазина. Ничего. После некоторых вопросов им выдали купюры, ровно на три дня, взяли торжественное обещание принести всё в срок, бумаги и чеки, и в нагрузку золотое
кольцо с мизинца Филиппка. И проводили восвояси. Выйдя за порог, Годзилла напряг мозг, сосчитал выгоду от одолженных денег и самодовольно объявил греку полученный результат. – Ну, друган. Мы в плюсе. Ну если не считать твоей гайки из технического золота. – И в каком мы плюсе? Взяли пять. Отдавать десять. Семьсот процентов годовых. Да у любого цыганёна в семь раз меньше. И с чего ты взял, что гайка из рандоля? Золотая она! Я обманывал тебя. – Да? Ну я думаю, что сейчас ты бманул сам себя. Так. Теперь на почту. Шефу звонить. – Слушай Годзилла, – Филиппок подошел вплотную к другу и молвил. – Слушай, а чего мы ему звонить то будем? Ну вспомни все наши приключения. Вспомни что нам пережить-то пришлось. Вспомни всё. И что мы получим? Поляну накрытую квасом, два шашлыка без очереди. А дальше что? Опять пахать на него как проклятому? Я не хочу! – И что ты предлагаешь? – Камень у нас? У нас! Предлагаю сдать его кому-нибудь. Деньги наши. И поживем как кум королю, сват министру. Прикидываешь? Море бабок! Слава! Почет! – А ты всё правильно обдумал? Не по- честному как-то! Он нас поил, кормил, лелеял. А мы ему по мордасам! Он же ждет нас. Он же... – Вс! Решено! И запомниГодзилла, там где начинаются деньги, кончается дружба. Аксиома! – Акси... Чего? – Ома! Пойдём на почту. Позвоню ему и всё скажу как есть. Здесь мы поступим по честному с тобой. Настроение по дороге до отделения почты было веселым и непринуждённым, но, правда, только для Филиппка. Годзилла же шел нахмурившись и заторможенно, прямо как на гильотину по разнарядке присланной сверху. И лишь у здания почтамта он выпрямился, сплюнул в сторону и указав греку на дверь, улыбнулся. – Ал-л-л-е! Ал-л-л-е! Андрюха? Ну привет. Как жизня? Ждешь, небось? Камень у нас. Как и положено быть. – Постой, постой, постой! Какой Андрюха? Ты что, фуфел тараканий, вообще рамсы попутал? Приедешь я тебе устрою козью рожу. Где Годзилла? Быстро домой. И камень сюда. Быстро. – Да... Не приедем мы. Надоел ты нам. Убогий. А Годзилла привет тебе шлет. С кистью. А камушек мы сами забодаем. И будем в сахаре. Тьфу. В клюкве. Нет. В шоколаде. А ты ковыряйся там. В помойке своей. И помни точно. Если денег нет в кармане, нечего делать в ресторане. Всё! Адье. – Филиппок, Филиппок. Не ложи трубку придурок. Да камень этот фуфло. Это же специально... Положил дурак. – Ну, вот Зуля мы и дома. Даже
запах у родины какой-то другой! Хорошо прогуля-лись. Отменно. – Что ж хорошего? Камень профукали. Лиса сбежала. Проблемы ещё не начались, но сердцем чую, будут. Как дальше жизнь устраивать будем? – Да также и будем. Отдохнем. В кучу пойдем навозную. Потом два сортира построим. В аренду космолетчикам сдавать будем. Билеты-то еще остались у тебя? На луну? Вот, вот. Реализация путевок на туристические маршруты. Может и землю там продавать будем. Посмотрим. Мало ли занятий на земле. В «Гринписс» вступим. В общество борьбы с уничтожением всего живого на соседних звездах. Или сапоги- скороходы изобретем. В дальнюю дорогу, желающим продавать будем. Да ты что? У нас сейчас опыта прибавилось. Всякого. Да кстати, а где квитанция об оплате моей квартиры? Ну, ну. Придумай чего не то. Ладно, разбежались. Завтра встретимся. Пока. И рожу намой первым делом. Карлесон который сбежал с крыши. – Пока. До завтра. Махнув рукой друг другу, компаньоны разбрелись по разным сторонам, каждый думая о своей мечте и об удивительном путешествии внезапно случившимся в их жизни. И мечты, и думы всё-таки разительно отличались по настроению и по содержанию, хотя вместе была съедена ни одна ложка дегтя, тьфу, соли. Зуля незатейливо думал о бане, о
горячем чае, о билетах, которые ему опять предстоит продавать. О блудоходе лежащем в навозной куче грея свои старые кости. Об неведомых существах эту кучу, ни спрося, ни кого, наваливших. В общем обо всем, что приятно приближало завтрашний, полный чудес и испытаний день. А Эдвард, шагая, неспеша и развалисто, о завтрашнем дне не думал. Он всегда жил сегодняшним днем. Он думал, почему по дорожке, по которой он идет, никто не додумался сделать освещение, почему канава выкопанная поперек её ещё не засыпана. И почему фонарь включенный в этом районе, горит только у дома местного начальника. А это же дом их малого друга. Интересно что он сейчас делает? Наверное уже спит? Время детское кончилось. «Присяду я, пожалуй, у заборчика. Посижу. Отдохну маленько. О-о-о-о , там кажется скандал! Крики до небес! Папашка орет! Ага. И мамашка орет. Ага. А вот и рыжего мальца голос. Ладно, пусть поорут. Послушаю пяток минут. Отдохну и дальше». Эд подошел к кирпичному забору и присел на траву, вытянув вперед уставшие ноги. Шум стоял, конечно, сильный, празд- ничный, но не до такой же степени, чтоб окна бить. А окна били, причём с вылетом, оттуда каких-то тяжелых вещей. Но не Воника это точно.
ЭПИЛОГ, НО НЕ КОНЦОВКА. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. И никто, даже самая милая, любящая жена Глеба Егоровича, во время его душевных волнений и травм при раздаче ценных, домашних указаний, не то чтобы решились подойти к нему на расстояние вытянутой руки, а даже и слово боялись молвить. Он же это знал наверняка, и поэтому бесчинствовал без оглядки и, не опасаясь ответных действий. А поорать и побесится от злости, на его взгляд, причин собралось предостаточно, даже больше. Милый, рыжий юнец, находясь дома всего лишь пятый, или нет четвертый
день, крови повыпивал без спросу, уже литра четыре. И не только у милых добрых соседей, но и у папы с мамой, и обслужевающего персонала в первую очередь. Да и обслуга тоже, конечно, была хороша. То ей палец в рот не клади, откусит ненароком, то здесь как задвинутые за угол себя ведут. Рубахи и прочую одежку выстирать нормально не могут, мусор стоит везде, где только можно, кибернетическое чудо, купленное по случаю за прекрасные, большие деньги, сломали. Кошку, милое создание не кормят третий день, мотивируя это отсутствием рыбы в пруду. В общем, разнос, и не просто разнос, а ещё и избавлением, путем выкидывания, лишних и не к месту вещей. Будь то мокрое бельё, ваза богемского стекла или газеты сложенные в ведро. – Вы поняли меня? Не потерплю всякой гадости, которая засоряет мой дом, мой ум, и мою душу. Машенька! Следующая для полета в окно приготовься ты. Почему у меня в доме такой несусветный бардак? И это постоянно как только я отъезжаю на симпозиумы всякие. Где этот изверг рыжий? Спит? Хорошо не будите его. Пусть спит. Устал, золотко моё собакам пыль из шерсти выбивать. Завтра поговорю с ним на тему о высоких думах. Так. Ваза? Туда её – в окно! Рубаха? Чья? Милого юнца? На стул. Ботинок? Ботинок чей? Мой? В окно. Мусор. Мусор чей? Наш? В окно. Кошка? Ладно, пусть гуляет пока. А аппарат этот. Реактивный. Я завтра
продам. Или подарю кому нибудь. Будете опять на веревке белье сушить. Все разошлись. По углам. До завтра. «Интересная всё-таки позиция у папень-ки Воника и жизнь, наверное, у него от этого не менее интересна, – подумал Эдвард и подобрал под себя ноги, так как слышал заветы Глеба Егоровича, и шум вылетаемых из окна неодушевленных предметов. – Ага. Это ваза впечаталась в забор. Правда с той стороны. Видно тяжелая. Недокинул до финишной ленты. О, а ботинок полегче. Перескочил через забор. Ага мусорок в ведре, видно, тоже не тяжелый. Газетенки какието. Пресса. Разлетелась вся по улице. Ведром хорошо хоть не пришиб. Рядышком упаковал. Снайпер. Вот и тишина, как положено в нормальных семьях. Побуянил папа, и тишина. И спать все! Ну что ж, пойду и я. Переварю свою командировку. Обдумаю. Замечательно всё. Замечательная жизнь, замечательные люди, замечательные планы. И всё-таки хорошо, что у меня есть друг, что растет ещё один. А главное тогда то, что и не страшно в этих, глупых, проходящих, и, наверное, решаемых проблемах, ничего. Потому что, когда рядом с собой крепкое, пусть и не сильное плечо, побороть можно вс! Была бы воля!». Эдвард поднялся с травы, отряхнул от земли и прилипшей травы, джинсы. Потянулся , сплюнул, и поднял ногу, чтобы пнуть лежащее перед ним ведро. Но не пнул, а улыбнулся. Из травы, рядом с ручкой помятого
ведра, на него смотрел, улыбаясь или хохоча непонятно… Рыжий, косоглазый лис!!! – Сашка! А помнишь, как ты после армии сварщиком на завод идти собрался? Ну, скажи, скажи, помнишь? Это же я тебя сюда, к нам в магазин мясником сосватал. А то б варил сейчас за пятак железяки. А так ты о-о-о-о! Ладно, не щурься, наливай ещё по децелу. Выпьем. Да кстати, чего там за фигня около урны стоит? Стеклянная? Цены, наверное, большой? Давай заберем. Даже если и просто стекляха, для красоты в разрубочной поставим. Пусть кореша любу- ються. А ? – Да помню я всё, Венька, помню. И армию как с тобой служили, и магазины наши, всё помню. Ну, давай по малой. Быть добру. О-о-о-х! Хорошо! А фигня эта ихняя, ну этих, что в магазин грузчиками позавчера устроились. Ну, один нерусский, а второй здоровый такой. Ну, видел? Ага. Вот они её и выкинули к помойке. Стекло это. Бутылочное. Ага. Вон и они ползут, обнявшись. Наливай. Да, и даже несмотря на жестокие повороты и удары судьбы-злодейки, никто и ничто не могло разлучить этих непонятных и неприемлемых многим, двоих друзей. Ведь, пройдя самым невообразимым путём через неприятные испытания, они оставили в своих душах и помыслах искру верности и порядочности по отношению к своей дружбе. – Ну что Филиппок?
– Ну что, Годзилла? – Пойдем друган, зарабатывать на хлеб насущный. Не зря говорили мудрые. Жадность она порождает бедность. Ведь верно? – Истинно, кореш! Порождает. Пойдем судьбу испытывать дальше. Продолжение следует…
___________________
Орден хохочущего патрикея,
© Copyright: Сергей Беспалов 3, 2017
Свидетельство о публикации №217121501070
Свидетельство о публикации №217121501070
Рецензии