Живая! медицинская юмористическая проза

               
Конечно, раз села - и вот пишу. И пока пишу, я живая. Вы что же думаете, так я вам взяла и померла? С какой стати? Хотя Стать, конечно, есть. Иначе не бросила бы меня жизнь в такую прямо экзотику, в совершенно необычную обстановку.
            Её, теперь я буду это так и называть - Стать, я старалась долго, долго не замечать. Ну, игнорировала я её, презирала…
             Есть капустный лист, есть синяя «целительница - моя глина», главное, верить в них.
 И причём здесь врачи?  Природа сама знает, как нам помочь. Главное - слушаться её.

Разве не я восхищалась книгой Травинки? О, я не сказала, кто такая Травинка.
Травинка Валентина, что на страницах пяти книг очень убедительно уговаривала нас, легковерных дурр, бежать к котлованам, копать её, синенькую, прикладывать к «Стати», а уж она на расстоянии восьми метров вытянет из вас всю дурь из трёх букв.
        И бежали, и копали, и, прикладывая, замирали на два часа под одеялами в  разных концах страны, веря, что поможет, что излечит.

         Не насторожило нас даже то, что сама Травинка что-то не излечилась, а наоборот, померла от «Стати» из трёх букв.

         И вот когда такие «травинки» почти что доведут вас до могилы, вы, наконец, пойдёте к ним, вашим истинным спасителям, и поймёте, что вы не одни во Вселенной.
      
           Пошла и я, с вытаращенными от испуга глазами, с огромным писательским любопытством: что там, за горизонтом жизни.
       
      Дорогие мои, там любовь к нам, несчастным,, там надежда, там душа, интеллект, там НАСТОЯЩЕЕ.
      Там нет серых, неинтересных людей, уж извините меня все, кто там не работает.
       Скажите, Вы когда-нибудь бывали на бойне?
Ну, вот, вы даже на бойне не бывали.
       Представьте себе операционную, огромную такую комнату, где светло, как в ясный солнечный полдень, - это такая образцовая  бойня.
    На полу вёдра с ватой, пропитанной кровью, вокруг бинты и тампоны, «багрово- красный цвет их торжественно  бросает вызов безмолвной белизне» (Каюсь, эту фразу я списала у Ремарка).
           Сестра проверяет, все ли ножи на месте («сбегай, принеси»), - каюсь, эту фразу я взяла из рассказа больной из первой палаты, не до конца уснувшей.
           На столе моё, не бездыханное, конечно, но вполне бесчувственное тело. Делайте со мной, что хотите.
               И перед врачом- хирургом (ещё полчаса назад по коридорам катался колобок Гений Степанович, бегал улыбчивый Сама Доброта Александрович, солидно передвигался Саваоф Георгиевич, обязательно в сопровождении СВИТЫ, каждый из которой сам достоин СВИТЫ), задача - «жить или не жить»- моему телу.

    Вот такой стопудово буквальный вопрос решает хирург.
    
  Что, например, решала я по жизни?
 Поставить или не поставить двойку Иванову.
 Ну, поставлю я двойку- и что?
 Кто-нибудь помрёт? Нет.
    
  И тем не менее я вся из себя такая важная, такая неприступная, пропустите меня, а то двойку поставлю.
        А тут простые, хорошие ребята, которых я обозвала одного Гением, другого Саваофом, про третьего вообще молчу, он моя любовь до последнего, уже недалёкого, смертного часа- держат в своих руках ЖИЗНИ.
       Вот дрогни скальпель в его руке - и заплачут чьи-то матери, останутся сиротами чьи-то дети.
     Так вот, немного статистики: за последние десять ЛЕТ ни разу не было печального исхода на операционном столе на этом чисто конкретно четвёртом этаже.
      Преувеличиваю?
     Нет.
      Недоувеличиваю.
             
  Скажите, кто-нибудь приготовил орден тому, кого я называю Гением Степановичем?
    
 Где та хотя бы пластмассовая табуреточка, на которой приваренное к ней пластмассовое же перо, вручённое мне типа номинанту премии «Писатель года»?
      
    А что я такого сделала? Слова из буковок складывала.
       
А тут человек только глянул на обнажённую грудь Любови (я не виновата, так пациентку зовут), грудь, уже подвергшуюся многократному изучению всеми мыслимыми способами, и заявил:

- Правая. 
           - Нет, левая.
           - И правая
-Да нет, аппараты показали левая.

Гений Степанович оказался-таки прав. И правая тоже.
         
А не будь он Гением, и к тому же Гением неравнодушным, сидела бы эта Стать из трёх букв, дожидалась своего часа и дождалась бы в тщедушном Любовином теле.
    
    Что в этом особенного?
    Для них ничего, обычная, ежедневная, рутинная местами работа. Для кого для них?
     А вот для этих ноль целых одна десятая или, может быть, тысячная от общего народонаселения страны.
     ИХ МАЛО. Запомните.
       Каждый из них - штучный товар.
         А мы пробегаем мимо, не бросаем им под ноги цветы, не падаем на колени перед ними с криком: «Здравствуйте, Гений!»
       Господа, эмоции здесь уместны.
      
     Ещё одну семьдесят лет мучили бородавки на спине. Ни тебе спину потереть, ни тебе раздеться на пляже эффектно.
        А ведь для нас, семидесятилетних, очень важно - раздеться эффектно на пляже.
        И вот делает он, да нет, не Гений Степанович, другой, пока ещё будущий гений, операцию на вы сами знаете чём, затем небрежно так переворачивает фигуру, ещё три минуты - и вот тебе, пожалуйста, и спину потереть можно, и эффектно раздеться на пляже.
      Ведь вы помните, что для нас, семидесятилетних, это самое главное - эффектно раздеться на пляже.
       Ну, откуда он, простой петербургский парень, мог знать, о чём мечтает семидесятилетняя дама!? Видно, на то он и гений, хотя   и будущий.
      
           Теперь - Саваоф.  Саваоф - это Бог.
       Разве может Бог беспрестанно мельтешить на земле. Да его просто не поймут.
    
       Наш Саваоф Георгиевич полностью соответствовал высокому  званию,
       В пятницу, задолго до техосмотра, тьфу ты, обхода,  в палату вбегала старшая медсестра: «Убрать всё с подоконников, сколько можно говорить, где у вас туалетная бумага… и т. д.»
     Так и хотелось сказать: «Мадам, успокойтесь, Саваофу нет дела до ваших подоконников и туалетов.
       Ведь вы прекрасно знаете, что у вас всё безукоризненно. Знает об этом и Саваоф. Поэтому и не опускается до подоконников и туалетов».
    И вот обход.

Докладывает свита:  «Больная Иванова. ТА,та, та, та, та, та,таа. Выписываем в пятницу»
Саваоф что-то вроде: «Угу…»
 - Больная Петрова. Та,та, та, та. Та, та, та, та. Выписываем во вторник»
 -Угу, - кивок.
 - Больная Сидорова. Та, та, та, та, та…
 - Угу. 
 - Больная Гаврилова…

Последовало очень много этих та, та.      
   Выписываем во вторник.
И тут впервые мы услышали голос Саваофа:

«Понаблюдаем до пятницы».
       Далее случилось такое, во что никто не поверит. Зуб даю,  век мужа не видать - правда!
     Уходя из палаты, Саваоф погладил меня по ножке. Возможно, погладил бы по голове, просто по ходу его движения нога ближе оказалась. Я почему так на этом зациклилась.   Нас много, он один, и что, всех гладить? Повезло только мне.

         Выразил сочувствие, поскольку та, та много было.
     Я вот думаю, а, может, попрощался?
  В любом случае, ЧЕЛОВЕК наш Саваоф.

        Прошло две недели. Перевязки можно делать в своей поликлинике, тем более, она за огородами. К тому же бесплатно. А я через день езжу в эти ставшие родными стены, чтобы услышать: «Кто сумку в коридоре бросил? Ох, уж эта Гаврилова…»,   «Гаврилова, опять без шапочки…».
  Сижу в очереди, надеюсь, а вдруг сегодня  Валентина Александровна перевязывать будет своими божественными ручками.
     Ведь она двадцать два года назад в больнице на улице    "Красной Связи" вместе со святым для меня Пресняковым, его я воспела в "Повести о Марусе", уже спасала меня один раз.

    И спасла, и подарила мне такие чудесные целых двадцать два года.Почему бы и теперь вместе с моим любимым Гринёвым Иваном Александровичем не повторить тот подвиг.

    Странная мысль пришла мне в голову:Писать я начала в шестьдесят лет. теперь мне семьдесят три. Следовательно, только благодаря Профессору Преснякову и Валентине Александровне страна имеет мою добротную, исповедально- ироническую прозу,в которой ни слова вранья.

       И, вероятно, я закончу повесть"Когда я лежала в дурдоме".Ну, как лежала, живу я в нём,совершенно нормальная, но вокруг столько сумасшедших,что про всех рассказать не удастся, хотя бы про самых буйных.
        А они стали появляться от первых моих дней на земле. Назвать дочь Каролиной Ивановной...пройдите всю Россию-нет такого сочетания.А уж в Петербурге, как мои ученики выяснили, точно нет. А ещё говорят, настоящих буйных мало. Есть, есть они, только подлечите, про всех расскажу. Каюсь, каюсь, это тот случай, когда автор "Ради красного словца не пожалеет и отца".

     Сижу на перевязке, радуюсь знакомым лицам, кто-то радуется мне, а я всё жду-вдруг мимо пройдёт Гений Степанович, и я, наконец, решусь и скажу ему: «Здравствуйте, Гений», а он удивится и замедлит своё стремительное передвижение по коридору.
Нет, лучше так: а он замедлит своё стремительное передвижение по коридору, обрадуется, но нисколько не удивится: «Живая! Кто бы сомневался!»