Не мои воспоминания

Война. Это слово стремительно врывается в сознание только тогда, когда ты видишь кровь. Ничего романтичного в этом нет. Грязь, разруха и холод, вот спутники войны. Война стирает идеалы и страшно калечит людей.

Унылый стылый промозглый перрон, продуваемый всеми ветрами и огромное скопление людей с нехитрым скарбом. Часть из них навеки прощается, чтобы уехать навстречу своей смерти, другая часть едет как можно дальше, туда, где нет громовых артиллерийских раскатов и безжалостных диверсионных отрядов. Проникающие под видом своих, они устраивают подрывы и корректируют обстрелы. Жалости война не знает, снаряд не выбирает иной цели, кроме той, что определит корректировщик. В такой толчее бороться с ними невозможно, угроза окружения и отсутствие нормальной связи, плюс реквизированные для нужд обороны поезда вызывают страшную давку в оставшиеся поезда. Погрузка сокращена буквально до минуты, потом натужно гудя поезд с рёвом пытается вырваться их огромного людского улья.

Простая команда по вагонам и уже бывшие гражданские, но ещё без формы где с шутками, а где и со слезами погружаются в эшелон. Что творится в головах этих людей, большинство которых навеки прощается с родными краями? В одном вагоне едет на фронт и студент, и простой аптекарь, и приблатнённые пацанята, которым сам чёрт не страшен. Пуская дружно по кругу папиросы люди братаются друг с другом. Завтра кого-то из них срежет пулемёт с пикирующего на эшелон самолёта, а поезд ни на секунду, не снижая скорости будет вести и живых, и мёртвых все ближе к фронту.
Дальше будет прибытие и выгрузка в поле, выдача винтовок и небольшого количества патронов и строем, но уже вооружённые люди отправляются в боевую часть.

Война учит воевать крайне быстро, уже в пути люди натерев первую мозоль и промокнув до нитки, начинает осознание того, что фронт- это не красивая поэма, а тяжкий груз незримо ложащийся на плечи солдат. Утопающая в грязи дорога и постоянные команды освободить дорогу для редких танков, и проезжающих штабных машин. Под конец марша уже перестаёшь ощущать холод, только воля заставляет ещё переставлять ноги в колею, образованную впереди идущим.

Ночлег организован был незамысловато, невесть откуда-то взявшийся огромный кусок брезента, который оказался у приблатнённого парня, подперли берёзовыми жердями, которые ломали вручную, так как не было топоров. Да топор бывает огромной ценностью. Нагнавшая нас полевая кухня с давно остывшим обедом, с уставшими и серыми солдата не спавшими двое суток и развозящими еду была для нас настоящим спасением. Не имея ложек и помыв руки прямо в луже, ели руками, кто из котелков, а кто упрямо требовал добавки в непонятно откуда взявшиеся пилотки.
Кухня спешила, им надо было доставить еду еще в первую колонну, которая вышла на два часа раньше. Никогда больше я не ел такой пронзительно вкусной еды, маршируя 9 часов в грязи выровняли всех, никто никого не задирал и не шутил, все падали от усталости.

Первый привал на войне, это время невозврата в уже давно прошедшую прошлую жизнь, мимо проходящие подводы, без высоких бортов, с лежащими навзничь стонущими людьми настолько угнетала наш строй, что все молчали. Страшная колея у этих повозок, обильной сдобренная солдатской кровью. Первые подбитые танки и помятый капитан скомандовавший нам смирно вернули меня в реальность. Простые слова и приказ окопаться прям здесь и удерживать во что бы то не стало дорогу- такое было первое наше боевое крещение. Благо нашлись лопатки, которыми быстро выкопали окопчики, и щепотка махорки, щедро отсыпанная капитаном нашему лейтенанту, это и был наш первый завтрак на передовой.

Фронтовая махорка, кто не дышал её запахом крепчайшего самосада на пустой желудок, стоя по колено в хлюпающем окопчике- тот не нюхал порох. С великим бережением самокрутка переходила из рук руки и этот незамысловатый ритуал навеки сроднил всех, кто был на той дороге в те далёкие и роковые дни.

 Как пользоваться винтовкой нам объяснили очень быстро, наука оказалась не хитрая. На передке долго не живут, особенно если с фланга фронт рассекут танками, тогда никто об этом не знал, не знали и том, что и мы уже давно в плотном кольце, которое скоро станет для нас мешком.

Ближе к вечеру нас опять навестила та же полевая кухня, правда порции было вдвое меньше, перебои с провизией и всеобщая неразбериха сказывались на всем, но хорошо хоть были подвезены гранаты и у нас закрепился заблудившийся орудийный расчет.

Впереди был выставлен секрет, в который добровольно пошли два паренька, память стёрла их имена, но они были первые кто увидел танки. Впереди заливисто лая мотоциклетным рёвом ехали два мотоцикла, за ними мчался небольшой автомобиль, который остановился в километре перед нашим дозором. Секрет бегом вернулся к нашим окопам, которые и рыть то толком тогда ещё не умели и захлебываясь, и отчаянно жестикулируя кричали, что они близко танки. Крики тут же прервал наш лейтенант, который отдал короткий приказ к бою.

Сложно описать, что чувствует человек с винтовкой без гранат, мерзший уже третьи сутки, без горячего питания, когда впереди тебя танки. Вся надежда на тот орудийный расчет, благо командир расчёте производил впечатления бывалого военного. Ни капли суеты, деловито посматривая в свой бинокль, он не отдавал приказа открывать огонь, чтобы не демаскировать нашу позиции. Благо успели хорошо зарыться в землю, да и перемазанные грязью мы ничем не отличались от земли, нас и видно то особо не было в наступающих вечерних сумраках. Только когда мотоциклетки к нам приблизились, по ним вдарил откуда-то слева пулемёт, это были отходящие лесом первые окруженцы, которые прорвав первый котёл, сразу угодили в новый. Второй мотоцикл, тут же лихо развернулся и моментально по лесу стали бить танки. Медленно накатываясь черной лавиной и заслоняя горизонт стальные левиафаны, испуская столбы чёрного дыма изрыгали пламя. Подбрасывая огромные комья земли и выворачивая деревья с корнем, лес был буквально опустошен.

За танками в две волны шла серая безликая масса, и уже над нами засвистели первые пули. Что может здесь наше ополчение против такого? Оказалось, что может, нестройно огрызаясь прям из земли из своих трёхлинеек, серые фигуры нет-нет да стали падать, потом ухнуло орудие и один из левиафанов закрутился на месте извергая столб густого дыма. Менее часа длился этот бой, орудие было разбито прямым попаданием, а танковые пулемёты настолько вжимали в землю, что высунуться из окопа было страшно. И тут впервые я осознал то остервенение, и полное безразличие к своей жизни. Единственное желание это было остановить лавину.

Павшие в том скоротечном бою не могли знать тогда, что своими смертями они прикрывали живых, что благодаря этим двум часам успел уехать эшелон с ранеными и эвакуироваться госпиталь. Мы не могли тогда все это знать, когда в едином порыве бросились в штыковую на танки, смерти нет её придумали трусы.

Выживших вывел капитан, нашего лейтенанта убило в самом начале. Ушли изуродованным лесом и без остановок шли уже в обратную сторону. Там же влились в остатки потрёпанного полка и с ним же пробивались из окружения. Самое страшное это был прорыв линии фронта, к которому уже мы подходили не новобранцами, а людьми в которых кипела месть за павших товарищей и умеющими воевать не понаслышке, и по рассказам, а в живую.