Почтиполночная история

                Подарок для Сони Плакидюк, музы Ричарда Горна
     - Вот сиськи ейные так и возложены в ломбарде, потому : шалишь, - весомо закончил рассказ Плечевой, прикуривая от кончика носа Чонкина, только что выскочившего из общественной бани села Красное, где печи топились людьми, вода подавалась цинковым ковшом по наряду от начкара, а женское отделение было переоборудовано в Школу изобразительных искусств приезжей из городу учителки, косоглазой и плотной задом Лизаветы Непийвино, ходившей в красной косынке на босу ногу по чащобам и буеракам колхоза с неизменной песней на устах.
     - Горит и кружится планида, - вспомнил Чонкин песню Лизаветы и засмеялся.
     - Ты не ржи, - посоветовал Плечевой, доставая бутыль самогону из заплечного вещевого мешка, где наравне с довольствием было и еще всякое. - Указ вышел от барина, мол, - откупоривая и разливая говорил Плечевой, посматривая искоса на суетившуюся по хозяйству - она блох как раз ловила - в горнице Нюру, - тыр, пыр, е...ся в сраку, я как старый лошадник не имею права пройти мимо и указую заместо песен давать на трудодень по колену.
    - Правому или левому ? - уточнил Чонкин, замасливаясь глазом от бурливых звуков напитка, наполняющего граненый стакан силой татуированной кисти Плечевого, лихим вывертом делящего самогон почетно и строго.
    - Танцевальному, - чуть в нос сказала нежданно ворвавшаяся в избу почтальонки учителка. Как была голая, так и влетела вихрем, сшибив взвизгнувшую Нюру на пол. Уселась плотно в красном углу и пояснила предыдущую мысль. - Помните, верно, Некрасова - то.
    Чонкин пожал плечами, Плечевой смущенно кашлянул, Нюра так и осталась лежать, дрыгая ногой. Лизавета пренебрежительно чихнула, кривя точеный оселком и лобзиком нос, пристукивая пальцем по столешнице напомнила классику народной жизни, закатив глаза.
    - Выйди на Волгу, чей стон раздается,
    От можа до ключика привалдайских трещоб,
    Пляска у нас танцем зовется,
    Что, товарищи, не по лбу, а в лоб.
     - Хорошие стихозы писали, - заискивающе сказал Плечевой, ошеломленный титьками учителки.
     - За всю х...ню, - присоединил мнение Чонкин, присматриваясь к красной косынке Лизаветы. Она ему напомнила полковое знамя, обмотанное вокруг тела старшины Пескова, вроде, на политинформации говорили что - то такое, кто - то куда - то полз, знамя на себе, портянка и " Наган ", святые слова.
    - Восстань, Нюрка, - заорала Лизавета, поднимая почтальонку за волосы, - как есть ты освобожденная женщина, то вдарим феминизмой.
    Усадив Нюру за стол рядом с Чонкиным, учителка встала на лавку, выпятив грудь, раздулась сверху немножко и еще громче зачла новый стих.
     - На белом фоне, в - натуре, расписные ёжики,
     Пастилой замкнуты ухи енотов,
     С неба прыгают серые дождики,
     Хренова сучка Собчак ...
     - Кротов !
     В дверь вошел стройный мужчина в эсэсманской куртке, зорко огляделся и тихо свистнул, видимо, подавая знак, потому, что через мгновение в избу Нюры ввалились промокшие люди и один медведь, расселись у стола, обсушились и начали недовольно присматриваться к ситуации. На парикмахерском кресле какими - то лысыми был внесен тощий мужик в противогазе, нагло обнимавший блондинистую спортсменку и голую девку в фашистской фуражке, в противогазе и костюме химзащиты, неприятно скрипевшем от порывистых движений грудастой теннисистки, ерзавшей круглым задом на острых коленях предводителя. На лавке чинно восседали плюшевый медведь, очкастый и костистый мужчина с ножом, явно нездешний ухмыляющийся парень в каске чужестранной армии, что сразу отметил Чонкин, фиксируя возможный факт нарушения границы, и кутавшаяся в шиншилловое манто красотка в цилиндре, как еще раз отметил Чонкин, вероятная буржуйка из капитала Карла Маркса.
     - Ты откуда меня знаешь ? - спросил вошедший первым, наставляя дуло пулемета на проявившего бдительность Чонкина.
     - Как откудова ? - удивился Чонкин, хлопая ладонью по столу. - Ты ж на всю Красную Армию один такой. Он политрука немцам отволок, - объяснил солдат Плечевому, недоуменно спрятавшему сапоги под лавкой во избежание, кто знает, что за люди и медведь, а ну как лихие, отымут сапожнишки - то, а они по лимиту и подвиг.
     - Расстрелять, - приказал мужик в противогазе, показывая перчаткой на учителку. - Как не оправдавшую доверия и замененную целесообразно Сонькой, чьи руки из рандоля, а Горн - мужик и бородатый.
     - Яволь, минхерц, - выпив стакан самогона, козырнул медведь и приказал твердым голосом. - Ложись, сука.
     Учителка вскрикнула, но было уже поздно. Почти полночь.