Три звезды из созвездия Койота... Глава 05

ГЛАВА ПЯТАЯ: Рыжий и несчастный

* * * * * * * * * * * * * * *


Из внезапно образовавшегося круга света, как пули, вылетают хвосты и лапы. К хихиканью добавляется возмущенное подвывание. Несколько пар круглых точек-светлячков разбегаются по разные стороны кромки между светом и темнотой. В кругу света остаются лишь скомканные остатки целлофана от подозрительно пахнущего бутерброда. Ага. Если б я только знал, что на обед придут гости...

— Да-да. Что бы ты сделал? Помыл шею под большое декольте или вынул из серванта старый бабушкин сервиз?
— Опять твои глупые пошлые шутки... Шизофреник несчастный.
— Опять “несчастный.” Ну, почему “несчастный?” Почему всегда “несчастный?” Почему никогда нельзя сказать “счастливый?”  Например, “заткнись, шизофреник счастливый!” Или...
— Или просто заткнись.
— Всё, всё... Затыкаемся. А дальше что?

Порывшись в рюкзаке, опять проводим инвентаризацию пожиток. У нас, кажется, осталось два с половиной бутерброда. Да. Я подозрительно принюхиваюсь к одному из них, тому, что постарше. Кажется, он потихоньку приобретает запах непервой свежести.  Как там у Булгакова?... Ах, да – непервой свежести быть не может: свежесть или есть или её нет. Разворачиваем целлофан и нюхаем... Брррр... Нет, такое даже нюхать нельзя.

В кругу света появляется собакообразная мордочка с немного прижатыми ушками и принюхивающимся мокрым любопытным носом. Интересно, когда я был в Африке, видел диких собак — у них были круглые уши. А у тебя, гость незваный, ушки треугольные, как бы волчьи, что ли... Но ты не волк. Мал слишком. Гм-ммм... кто же ты? Над мокрым черным любопытным носом – пара ярко-желтых проницательных глаз. За носом, глазами и ушками в круг света заходит... кто? А вот это мы еще не определили. Кто у нас тут может жить? Лисы? Шакалы? Койоты? Волки? Одичавшие собаки? Так, так, так... Значит так, для волка ты мал. Шакал  и койот – это одно и то же. Лисица должна быть поменьше... Значит ты... Наверно, ты одичавшая дворняга. Грустно, конечно. Почему ты не можешь быть каким-то зверем поэкзотичнее, а? Ну хоть бы койот... А знаешь, у некоторых индейских племён Койот – это священное животное? Не подобает священному животному с таким вожделением смотреть на бутерброд с гниющей колбасой...

— А в некоторых человеческих цивилизациях ценят хороших врачей. И таким не подобает дразнить неизвестных животных бутербродами с гниющей колбасой!...
— Философ вонючий...
— Хорошо что не “несчастный...”

Из-за кромки темноты продолжает литься настойчивое подвывание и хихиканье. Я когда-то такое слышал... Друзья мои, так вы-таки койоты! Ладно, разламываем умирающий медленной агонией трехдневный бутерброд пополам и бросаем половинку в сторону гостя. Не сводя с меня глаз, черный нос молниеносно находит колбасу и та мгновенно исчезает. В тот же момент в кругу света появляется вихрь мохнатых лап, хвостов, ушей, визга и хихиканья. Опа! Так ты оказывается — не просто койот, ты – мама-койот.

Не сводя с меня ярко-желтых внимательных глаз, койотиха хладнокровно ожидает окончания возни у выпотрошенного полубутерброда. Щенков – четыре. Три – рыже-серые с тёмными спинками. Самый маленький – полностью рыжий. Да, брат, плохо быть маленьким. Всё, что досталось рыжему – это пожелтевший салатный лист с несколькими анемичными мазками майонеза. Облизав майонез, Рыжий утащил лист к кромке света керосиновой лампы и осторожно его укусил. Видя, что малый брат нашел что-то съедобное, двое других щенков не замедлили направиться проверить ситуацию. Гладким отработанным маневром один укусил рыжего за ляжку, а второй быстренько утащил лист с запахом прокисшего майонеза.

Слушай, мать, да ты ведь полная сука. Смотри, что у тебя под носом творится! Ну что ты смотришь на оставшиеся полбутерброда, а? Дала бы малому Рыжему сиську, что ли... Ведь он у тебя с голоду сдохнет...

Нет. Так неправильно. Разбираем вторую половину бутерброда непервой свежести. На звук разворачивающегося целлофана прибегают из темноты оба брата-воришки. Сука-мама с интересом поводит носом. Из-под её брюха высовывается черный мокрый нос одного из шакалят и тоже мгновенно навостряется в моем направлении. Не двигается только Рыжий. Кажется, он потерял надежду получить хоть что-нибудь и, как это делают совсем старые собаки, он просто положил морду на передние лапы и по-старчески сощурился в мою сторону. Нет, так нельзя! До чего довели ребёнка. Шакалы.

На этот раз я не просто бросаю всё на землю, нет. Гниющий салат, часть помидора и клочки целлофана хорошо протерты о зеленеющую по краям итальянскую колбасу салями. От всего воняет прокисающим майонезом. Няяяяяям-ням! Угощайтесь, гости дорогие. Я аккуратно разбрасываю части деликатеса по разным траекториям. Опять возня и скулеж. Опять хихиканье, вой, визг и вихрь лап и хвостов. Рыжий немного привстал на лапах, но потом, кажется, решил, что не стоит, и уже начал было там же ложиться, как перед его носом плюхнулся в пыльную землю кусок прекрасной вонючей колбасы.
— Ну, че ты выпендриваешься, дуренышь? Глотай быстрее, — невольно вырывается у меня.

Не проходит и секунды, как Рыжий с хитрой довольной ухмылкой облизывается длинным розовым язычком. Мама-сука успокаивается, получив очередной ломтик хлеба с майонезом; трое выродков побольше ссорятся из-за вонючих кишок разбросанного полубутерброда; а мой Рыжий нахальной трусцой подбегает немного поближе. Он останавливается метрах в трёх и с опаской поглядывает на керосиновую лампу. Выбрав момент, я бросаю ему еще один ломтик колбасы, но колбаса исчезает в ненасытной пасти суки-мамы, которая перехватывает его на лету.

— Слушай, да я даже не знаю, как тебя назвать, — возмущенно бормочу я себе под нос. – Просто “сука” – это недостаточно!

Эта игра продолжается еще минут пять. Я, конечно, умудряюсь перебросить Рыжему еще несколько кусков колбасы и ломтиков вонючего хлеба.

Всё. Последние полбутерброда мои. Мне еще завтра черти-куда топать. Я направляюсь к водонасосу попробовать хоть как-то отмыть вонючие жирные пальцы, как слышу опять возобновившиеся возню и хихиканье у себя за спиной. Из моего рюкзака торчит пушистый хвост, задние лапы упираются в грунт... Я не успеваю глазом моргнуть, как из рюкзака выскакивает голова суки-шакалихи с моим  последним и – что самое главное – вполне съедобным бутербродом в зубах. Еще мгновенье, и всё семейство исчезает в темноте кромешной... А может и не всё. В какой-то момент мне показалось, что Рыжий на мгновение посмотрел назад. Нет, не посмотрел. Показалось. Как там однажды сказал Лысый Моня? “Самая частая благодарность за доброту – это х...й собачий.” И резюме: "Запомни, малыш." А я был маленький и глупый и думал, что это выражение имеет толк только в переносном смысле...

Так, расфилософствовались! Завтра действительно черти-куда по пустыне еще топать. Сейчас надо отдохнуть. С трудом смываем вонь и жир колбасы и майонеза. Холодная вода освежает и я, фыркая, подставляю лицо, волосы и шею под струю.

Где спим? Самое благоразумное, конечно, это использовать вот этот домик со всем, что в нем находится. Да. Но домик не наш. Я опять себя невольно чувствую, как Машенька из сказки о трёх медведях. Медведей тут нет, но, если придет хозяин, объяснение, что тут делает вонючий бомж, может быть нелегким, коротким и болезненным. А может, прилечь тут же, на земле? Разложить лошадиную попону?  Нет, холодно будет. А на штабель с поленьями? Гм-ммм... Неровно, твердо и не очень удобно, но... Нет, и это глупо. Такие места любят скорпионы и всякая другая живность. А сделать гамак из попоны и верёвки и подвесить его между вот этими двумя деревянными столбами, поддерживающими навес над штабелем дров? Интересно. Гамак – это идея простая и элегантная. Этому мы научились давно, еще в Полинезии... Так что же нас смущает? Верёвка есть. Попона есть. Ну?... Что “ну.”  Баранки гну! Гамак повесить сложно для тех у кого руки из ж...пы не растут и все десять пальцев нормально работают. Вот. А у нас? Нет, у нас не получится. Нормальных пальцев действительно не хватает.

Значит?...

— Идем в домик.
— Идем.
— Только не сожги там чего-нибудь ненароком.
— Постараюсь.
— И ботинки не снимай. После целого дня ходьбы по пустыне ноги за ночь распухнут, и ты завтра понатираешь себе всё до кровавых пузырей!
— Да ты за собой смотри!
— Вот я и смотрю. Рюкзак взял?
— Взял.
— Лампу? Бутылки с водой? Попону, куртку, шапку?...
— Так, мы сегодня спать будем или разговаривать?
— Сегодня наверно спать. Завтра — не знаю?
— Это как?
— Дожить бы...
— Доживем.
— Ага, с тобой доживешь... Что есть, в смысле кушать, мы собираемся?
— Тут интересностей много. — Я гашу керосинку, прикрываю глаза и думаю, продолжать ли разговор с самим собой в форме сократовского диалога или так... вольными абзацами.
— Я слушаю...
— Ну, во-первых, у нас есть знакомый кактус с вполне съедобными плодами. Это – завтрак. Во-вторых, мы направляемся ко второй гряде холмов, где мы сегодня видели свет...
— И нас там встретят, накормят, напоят, обласкают... Почему?
— Слышь, давай подумаем о чем-то хорошем, а? Мы же только недавно вспомнили, что с детства ни о чем не мечтали...
— Хорошо, о чем ты хочешь помечтать? Хочешь представить себя Руматой Асторским?
— Нет, не глупи. Дон Румата был несчастным...
— Шерлоком Холмсом?
— Наркоман.
— Юлием Цезарем или Александром Македонским? Побеждаем в великих битвах!... Против несчетных врагов!...
— И тот и другой были бисексуальные извращенцы. Нет уж уволь, мы слишком стары для экспериментов на эти темы.
— А как насчет великих первооткрывателей, а?
— Опять идиотство...
— Почему идиотство?
— Потому что вспомни, например, Кука или Магеллана.
— Ну...
— Ты помнишь, чем они закончили свою карьеру?
— Ну...
— Опять это противное “ну...”
— Ладно, ладно. Не нуди. Второго убили филиппинцы а первого — аборигены Гавайских островов. Ну и что. Зато о них все знают и все их уважают...
— Да. И даже Высоцкий об одном из них песню пел: “Почему аборигены съели Кука?” Но Куку от этого не легче.
— Короче, что ты хочешь?
— По-детски мечтать хочу.
— Ну и мечтай себе на здоровье.
— В том-то и дело, мечтать по-детски нормальные взрослые уже не могут.
— Ну, почему же. Ведь мы относительно недавно мечтали о машинах времени, девятнадцатом веке...
— Ага. И результат этого... Результат-то какой?
— Давай спать, а? Ели мы до восхода солнца выйдем в направлении следующего хребта, может, сможем покрыть полдороги. Потом найдем, куда прятаться от солнца до самого вечера. Потом...
— Спать так спать.
— Тоже хорошее дело...

Но хорошо поспать в эту ночь не было суждено. Тёплую уютную черную вату дрёмы расшатали какие-то шаркающие шорохи. Койоты? Опять койоты... Нет у меня больше бутербродов, нетУ! Ой... А ведь койоты не разговаривают. Койоты точно не разговаривают. Даже если бы они разговаривали,  я не думаю, что они бы это делали шепотом. Шепотом могут разговаривать только люди. Шепотом разговаривают люди, которые не хотят чтобы их услышали. Значит?...

Значит за стенками люди. То есть человеки во множественном числе...
Значит они знают, что тут ты...
Значит они не хотят, чтобы ты знал, что они тут...

Ну вот, а ты страдал, когда койоты последний бутерброд украли. Тоже мне...

Как там Моня Лысый говорил:
“Есть удача, а есть жидовская удача, запомни, малыш.”
“Эт’ как – жидовская удача, дядь Монь?”
“Это когда х...ево, ну, в смысле очень х...ево, не отчаивайся — всегда может быть х..ёвей... ”

Вот так. Каждому человеку просто необходим жизненный герой. У некоторых такими героями бывают всякие Павки Корчагины, Гагарины-Чкаловы... А у нас — Моня Лысый. Во!


* * * * * * * * *  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ * * * * * * * * * 

http://www.proza.ru/2017/12/15/341






.