Судьбу не выбирают. Гл. 13

А Геннадий устроился работать в колхоз конюхом, на своё прежнее место. Пока он служил в армии, вместо него взялся конюшить дедушко Макар Андреевич Горяев, по прозвищу «Сталбыть». Он любил вставлять словечко «стал быть» при каждом удобном случае в разговоре. И прилипло это прозвище к герою гражданской войны, бывшему красному разведчику, намертво. Дед раньше обижался, а потом махнул рукой. Бесполезное занятие, всё равно так будут звать.

– Ну, Геннадий, стал быть, примай лошадок. Все живы-здоровы, токо Красотка, стал быть, недавно ожеребилась, да ишо две на той поре. А о прошлом годе дак на одних сутках сразу три кобылы принесли жеребчиков. Да, правда, Карька;, стал быть, пришлось на колбасу отправить – пошёл в счёт мясозаготовок. Два жеребчика между делом твой братан Витька объездил. Он ведь пастушил, вот и брал них, штобы приучать к седлу. Первого-то Витька хорошо объездил, а с другого, стал быть,  упал и ногу порато ссадил. Вот ишо два на подходе. Ты уж решай: сам них объездишь, али кого из молодяжника попросишь. Отчаянных-то головушек, стал быть немного, но желающие найдутце, я думаю.
– Ладно, дедушко Макар, я, пожалуй, сам попробую.

– Вот и дороднё. Поди тогды, примай амуничию – хомуты, седёлки, другую упряжь. Сани, стал быть, стоят под навесом, а телёги ишо пока на улке. Когды-се снегу бросит да санной путь наладитце, поменяёшь них местами. Ты потом сани из-под навеса вытащишь, а вместо них телёги закатишь. Понял, што дедко те говорит?
– Всё понял, дедушко Макар, – улыбаясь, сказал Геннадий. Ты хоть как поживаешь-то? Как здоровье, как бабушка Таисья?

– Да как поживаю? Ничего поживаю – потихоньку-помаленьку. Бабка козу подоит, я крошонины в молоко накрошу, нахлебаюсь, стал быть, и сытёхонёк. У меня ведь вишь, – дед широко раскрыл рот и ткнул в него корявым пальцем, – вишь, стал быть, всего один зубок остался, да и тот шатаетце. Так што крошонинка-та для меня в самой раз. Заболтал, стал быть, я тя, парень. Картовину горячу тожё люблю, а мяско, дак  токо пососу, стал быть, да во рту покатаю, а опосле кошке отдам. А она, пропастина эдакая, завсегда подле ног сидит, как я поись сажусь. Ждёт, когды я ней мясо отдам. Да так повадилась, надоеда, што никакого спасу от неё нету, – разговаривая, дед Макар провёл Геннадия по конюшне, показывая лошадиную сбрую. Геннадий шёл следом и удивлялся, в каком порядке у старика содержится конюшня.
– Вот тутаки,  Геннадий, дуги обнакновенные, а тамотки, – старик ткнул пальцем на другую стену, – дуги баские. Вишь, как они узорами разрисованы, да ещё и с колокольцами. В них, стал быть, будёшь запрягать лошадей, когды свадьбы играть будут, а ленты жёнки сами навяжут.

Геннадий улыбался. Похоже, старик забыл, что он два года перед армией работал здесь конюхом.  Но ему была приятна дедова забота и говорливость.
–  Под навесом есь трои розвальни, да двои пошавёнки. Вот в них и будёшь запрягать свадебной поезд. А коли не хватит, дак остальные гости пускай на санях едут – не вели;ки бары. Худо токо, если оттепель будёт, дак жёнки подолы могут замочить на санях. Всё, стал быть, понял?
– Так точно! Всё понял, дедушко Макар.
– Вот ты ишо про бабку у меня спросил. Охти, парень, дак бабка зимусь чуть душу Богу не отдала. Она бродила осенью после первых инеёв, стал быть, за шиповками. Когды них прихватит морозцем, они мяконьки да сладеньки становятце. А бабка у меня сама не своя  сла-денького-то поись. Так вот, стал быть, понесла ниё нелёкка в согру, бродила вокруг озера, да в него и скатилась, дура старая. Хорошо мелко было. Выползла она из озера, приползла, стал быть, домой.

– На коленках что ли приползла? – удивился Геннадий.
– Да не совсем так, то есть едва добралась, стал быть. Это я к слову сказал, што приползла. Добралась до дому, а неё всю бедную трясёт. «Што, – спрашиваю неё, – до отвороту сладенького-то наелась?» А она и словечушка вымолвить не можёт. Я смекнул, стал быть, што дело не уха. А ну помрёт бабка, куды я один-то? Робёнков мы с ней так и не нажили, она пошто-то всё них махонькима скидывала. Жалели мы с ней порато об этом да, видно, не судьба нам батькой с маткой стать.
– Дедушко Макар, – удивился Геннадий, – дак ведь у вас две дочери было, совсем одинаковые ты забыл, что ли? Вера и Надя. Я всё ещё тогда думал, как вы их различаете.

– Верно, ты говоришь, Геннадий, были. Токо они не наших кровей были. Нашёл я них совсем махонькими во время гражданской войны, когды с белыми воевал. Белы-то отступали, и один офичер ихной забрал из соседней деревни жёнку свою с этима деушками, видно за границу увести них хотел. Ехали они на телёге, а жёнку возьми да и убей шальной пулей. Остановился он, и не знает, што и делать. Сзади красные на конях свищут, а у него мёртва жёнка, да робёнки пищат в корзине. Отворотил он коня с дороги, рёвушком ревит, да штыком могилку для жёнки копает. Тут и я налетел с саблёй наголо. Он на колинчики пал, взмолился: «Обожди, маленько, меня убивать, дай хошь жену похоронить, да вот детей придушу, рядом с ней положу, тогды и руби меня. Всё равно мне уж теперь не жить. Не ты, так другие убьют, а ты и меня рядышком с ними  повалишь».

Сполз я с коня, пособил нему жёнку похоронить, опосле, стал быть, сказал: «Хошь ты, ваше благородьё, и контра, токо не стану я вас убивать. Всё ты русских кровей человек. Вот как Господь управит – на всё негова воля, пускай так и будет: останешься ты жив или через полчаса тебя убьют. Эвон наши вперёд проскакали, гонят вашего брата  и в хвост, и в гриву. А деушёк твоих, коли ты не возражаешь, я себе возьму. Мы с жёнкой бездетны, вырастим, их как своих».  «Будь по твоему, –  отвечаёт, – как звать тебя добрый человек» . «Макар Андреич, – говорю я. – А зачем тебе моё имечко знать?» «Молиться за тебя стану, коли живой останусь». Не поверишь, но он, стал быть, поклонился мне и стал в лес углубляться потихоньку.
Значит, стал быть, Генюшка, отпустил я него, привязал своего коня к неговой телёге, сел на телёгу с деушками и поехал своих догонять. Да разве скоро догонишь. Стал быть, я токо ночью к своим приехал. А робёнки ревят, титку мамкину ищут. Робята обступили, удивляютце. А я прошу командира, штобы отпустил меня до дому, робёночков жёнке свезти. А тот ишо допрос устроил, стал быть, откуле робёнки. Ну, я и обсказал нему всё как есь,  токо утаил, что батька в живых оставил.

Ох, как Таисья у меня обрадела. Сразу Господь двух робёночков, стал быть, послал, да ишо совсем махоньких. А людям на деревне она сказала, што родила их раньше сроку, потому и не показывала и не сказывала никому, а вот малёхонько подросли – пошла в сельсовет за метрикой.
– Дедушко Макар, а теперь ваши дочери где? Им годов по девят-надцать должно быть.
– Так и есь. По девятнадцать. Замужём они обе. За хорошими му-жиками замужём. Да увезли мужики них в города жить. Сперва-то недалёко жили, в Архангельске, девки-то у меня вышли замуж за военных.
– Да где они военных-то в деревне нашли?
– Да вот нашли. Стояла ихня часть за деревней, ученья какие-то шли. Всё летико стояла. Бегали деушки по вечерам в клуб потанцевать, вот, стал быть, и дотанцевались. Обеих замуж позвали. Мы уж ним не смогли отказать. Стары мы с бабкой становимся, а ним жить да жить.
Так вот, из Архангельска эту часть отправили куды-то на Волгу. Годика полтора, стал быть, не видались.

Генюшка, ты дай мне клятву, што покуле живой, никому не рас-скажёшь про нашу с бабкой тайну. Я стоко годов держал язык за зубами, а тут нате, всё и разболтал тебе. Поклянись, парничок!
– Клянусь, дедушко Макар, что ваша тайна со мной в могилу уйдёт. Не переживай. А теперь расскажи, как бабушку Таисью вылечил.
Они уже давно сидели под навесом на санях. Разговорившись, старик во второй раз сворачивал цигарку, набив клочок газетной бумаги махоркой. Закурив, Макар Андреевич протянул Геннадию кисет:
– Вот посмотри-косе, это Надюшка самолично сшила него и вы-шила, а вот это, – старик достал из кармана пальтушки другой кисет, – стал быть, самолично Верушка сшила и вышила.

У старика вдруг засвербило в носу и выскочили из глаз непрошеные слезинки. Он отвернулся от собеседника и тыльной стороной руки вытер лицо. Геннадий взял в руки кисеты. На одном было вышито: «Тате от Нади. Носи не теряй и меня не забывай». На другом  кисете такая же точно надпись – только от Веры.
– А я вот нынешним умом, Генюшка думаю, а пошто я не зарубил тогды  нихного батька?
– Макар Андреевич, столько лет прошло, всё  быльём поросло, за-чем об этом-то теперь вспоминать? Расскажи про бабушку Таисью.
– Стал быть, не всё поросло. Обождёт твоя бабушка Таисья. А раз сковырнул болячку, дак дай доскажу. С месяц назад, когды-се стемни-лось на улке, чую я, што кто-то тихонечко стучитце к нам в окошко. Мы с бабкой все перебужались. Я занавеску отодвинул, смотрю: стоит мужик, седой, бородатой и при шляпе. А глаза пошто-то знакомы, токо вспомнить не могу, где видел. Я отпрянул от окошка, а он и говорит: «Не бойся меня, Макар Андреевич, мы с тобой давно знакомы». «Да откуля? – спрашиваю у него, – я тебя в первой раз вижу». А он и говорит: «Не бойся, пусти в избу. Я ничего худого вам не сделаю». «Не о чём мне с тобой говорить, господин  хороший. А ну да ты гопник какой». А он отвечает: «Есть о чём, Макар Андреевич. О дочерях моих надо поговорить». У меня и сердце на раз оборвалось. Я токо и вымолвил: «Да пошто же я тебя тогды-се не зарубил?» А он усмехнулся и сказал: «А ты это и сейчас сможешь сделать, если пожелаешь».  В общем, стал быть, пустил я него в избу.

Геннадий слушал старика, не перебивая его, и с нескрываемым интересом. Надо же, как в жизни ещё бывает, даже и не верится.
– Долго мы с ним разговаривали. Он, когды я него отпустил, доб-рался до Архангельску, а оттуля в Вологду.
Покуль ехал до Вологды познакомился, стал быть,  с одной жёнкой, которой он понравился. Та и прилепилась к нему: «Поедем ко мне, хошь месяца на два, в роботники. Я вдовею другой год, а без мужика дом розваливаетце». Вот Василей – так него зовут – и решил, што нему терять нечего: жёнку потерял, стал быть, робёнков отдал в чужие руки, и дал согласьё этой жёнке. Приехали в Вологду, а она ишо, оказалось, порато далёко от города живёт. А это Василею, стал быть, токо на руку – никто него не знает. Одёжу он ишо перед Архангельском на кресть-янскую сменил,  короче говоря, украл, стал быть, у кого-то с верёвок, покудова до городу добирался.

Вот стал роботать у этой жёнки, а потом он на ней и женился и фамиль нейну взял. А лонись жёнка возьми да и помри. Остался он один в большой домине. Робёнков не нажили – она, видно, бездетна оказалась, стал быть. И затосковал Василей по своим дочерям. Он и до этого всё думушки о них думал, да не смел жёнке про то сказать, а ну да выфурит него из дому, да росскажет про него кому надо. Он ведь когды-то ней сболтонул, што от красных скрывался. И вот, стал быть, так и розыскал нас с бабкой.
Хорошо, што бабка у меня с понятиями оказалась. Не запастила, што не тот отец кто родил, а тот, кто выростил. Дали мы Василью  адреса дочерей, а типериче вот все испереживались, а ну да боле они к нам и не приедут. Вот, стал быть, какая история у нас с бабкой приключилась. А тебе, Геннадий, я премного благодарен, што выслушал меня. Такой спичёй во мне сидело всё это и нарывало, а типерича, кабыть гной-то и повытек, легче стало на душе.

Старик опять достал кисет. Теперь от Веры, – отметил Геннадий.
– Вот сичас покурю, да маленько поуспокоюсь и про бабку тебе росскажу. Мы с ней кабыть ишо не порато стары – мне шестьдесят осьмой пошёл, а ней – шестьдесят пятой. Это мы с ней, стал быть, уж опосле сорока годков стали родителями-то.
– Дедушко Макар, ты не переживай, они обязательно к вам приедут, пока их родной отец найдёт да докажет, что это он, их отец.

– Да тут нечего и доказывать, Генюшка, мы с бабкой ним написали, про всё как было. Стал быть, они наши руки знают, а уж коли он чего решит приврать, того нам не ведомо знать. Тут токо один Бог ему судья. Он ишо пообещал, што привезёт дочерей на материну могилку. Сводил я него на другой день-от в лес, стал быть, показал, где жёнка негова лежит. Долго он сидел над могилкой-то. Всё што-то шептал. После встал, перекрестился, поклонился и сказал: «Прощай, моя Настенька. Любимая ты моя. Если получитце привезу наших доченек тебя понаведать». А меня попросил могилку  малёхонько обиходить, да, стал быть, штобы я хошь какой-либо махонькой крестик поставил и написал на нём, што тутаки лежит Фёдорова Настасья Петровна двадцати двух годов от роду. Я так и сделал.

Геннадий подумал, а не будет ли проблем у дочерей, когда их родной отец разыщет. Ведь он бывший белогвардеец. Хотя, война давно прошла, а в деревне было два случая, когда один брат служил у красных, а другой – у белых. И ничего, живут нормально, только поначалу всё скандалили и «красный» брат сулился убить «белого». Но родная кровь  пересилила, примирились братья.

– Ладно, Генюшка, стал быть, росскажу как я бабку свою, Таисью Егоровну с того свету вытащил. Значит, приползла она домой вся мокрёхонька,  роздел я неё догола, затащил на кровать, накинул одея-лышко и говорю: «Сказывай, где у тебя заначка стоит?» А она скулит: «Нету не какой заначки». «Не ври, – говорю я ней. Быть такого не может. Для тебя же, стал быть, стараюсь. Сказывай, куды запрятала?» Тут она пальцем в угол, за печь тыкает. Так и есть – стоит бутылочка с водочкой. Роскутал я неё, стал быть, а она дура стара ишо и застеснялась, а вдруг да кто зайдёт, а она голая перед мужиком лежит. Ростёр я неё хорошенько водкой, ишо  рюмку в чашку с горячим чаем вылил. Водка в чаю, Геннадий, это самое верное средство от простуды. А сперва, стал быть, я неё во всё сухое оболок после ростирки. Подал ней чашку с водочкой в чаю, глызку сахару отщипнул и говорю: «Пей, да ползи на печь. А я той порой, стал быть, баню истоплю, парить тебя буду, да веником хвостать». Она на печи согрелась и уснула, стал быть. А после я ниё в баню стаскал, да так роспарил да веником нахвостал, што она на полку токо стонала.

Потом я ишо два раза баню для неё топил, да водкой в чаю поил. У ей, парень, стал быть, ишо  разных местах  две заначки было припрятано. Вот ведь запаслива какая, а спросишь новой раз: «Бабка, нет ли у тебя чего-нибудь выпить?» – дак столь взаправдошно заохает, што и отродясь не покупывала. Да чаем с малиной тоже поил. Не поверишь – окрияла бабка моя. А куды я без неё? Как-никак сорок пять годочиков вмистях, стал быть, прожили. И соплей на кулак намотались, и жизни когды-то порадовались.
А остаточками водочки я и сам малёхонько подлечивался, выпьёшь, после леченья бабки, и так на душе хорошо становитце. Я когды допивал лекарство, ты бы токо видел, парень, как она смотрела на меня. Как не знаю, кто смотрела: видно порато жалко было, а у меня своя рука владыка: пью, да рукавом занюхиваю.
Макар Андреевич, хитро улыбаясь, посмотрел на Геннадия.
– Ну што, парень, не притомился дедковы сказки слушать?
– Да что ты, дедушко Макар, столько всего интересного рассказал.

– А само интересно было то, што по первости бабка меня, стал быть, корила через день, да в кажной день. Токо мы с ней маленько росшихнёмся, а она уж поёт: «Роздел бедну меня середи бела дня догола, а ну бы да кто-нибудь из сусидей в гости зашёл? Я бы со стыдобушки вся сгорела». До той поры, стал быть, вспоминала, пока я ней не сказал: «Да чего смотреть-то у тебя? Узорина-та меж ног у всех однака. Волосёнок на голове вот совсем мало осталось, а какая коса-та была. Я, пожалуй, за одну косу на тебе и женился. А жопка-та твоя была, как орех, а типериче не пойми што».
Она, стал быть, токо и выговорила мне: «Страмина ты, Макар, всю меня припозорил. Будто бы у тебя хозяйство лучше. Всё исшоркалось за жись, особливо по чужим бабам».
Тутаки я оскорбился: «Да много ли я по чужим бабам-то бегал? Раза три токо кабыть и то, когды-се бес под ребро попал. К бабам бегал, а спать-то, стал быть, к тебе завсегда шёл». Вот так-то, парничок. Дроля-та ждала из армии?
– Да посулилась одна письма писать, да только на два всего и ответила, говорят замуж вышла. А новую пока не успел завести. На работу решил пойти сначала.
– Это дело не хитрое, заведёшь ишо. Ну я пошёл, пожалуй. Хозяйство передал, роботай. А типериче прощевай, ишо свидимся.

– До свиданья, дедушко Макар. Будет время – заходи покурить.
– А ты што ли куришь?
– В армии научился.
– Ну, батько тебя враз отучит.
– Не отучит. Он видел, что я курил и ничего не сказал.
Макар  Андреевич ещё раз оглядел конюшню хозяйским глазом, снял шапку с лысой головы, поклонился лошадкам и тихонько вышел, утирая дрожащей рукой набежавшие слёзы.

Продолжение следует...