Нюша из жизни сб. Страх

Нюша

Вчера вечером, и именно вчера, и именно вечером, перед сном Нюшу охватило предчувствие надвигающейся беды. Она пыталась гнать прочь дурные мысли, пыталась думать о приятном, о Стёпушке, но от этого, правду сказать, становилось ещё тошнее. Рядом мирно посапывали товарки по хлеву, а к ней сон не шел...
Последние две-три недели одолевали усталость, тревога, по ночам, как и сегодня, мучила бессонница.
В стаде собрались с окраинных домов деревни примитивные и грубые животные, некому поведать печаль свою, надсмеются по неразумию.
Быки не стоили того, чтобы о них и говорить: вечно жуют, вечно сопят и, уставившись своими бычьими глазами, угрюмо молчат. И пахло от них задним двором хлева, куда сносили то, что скапливалось за ночь. Нюша не могла понять, почему с таким остервенением местные жители собирают ЭТО в вёдра, исходя в крике друг на друга, суют что-то Стёпушке в руки.
Да, Стёпушка всем нужен, Стёпушка всем мил.
Пёс его, Стукач, последние дни всё приставал, что с тобой да что с тобой, скажи, может, помогу, ну, не выдержала, душу захотелось раскрыть участливому собеседнику, и рассказала. Потом страдала, надо быть более сдержанной, не болтать лишнее языком.
Так и не сомкнула глаз Нюша. Окна светлели, соседки просыпались, пора и на луг.
Он звенел утренними комарами, аппетитно зеленела росистая травка, а далеко за лугом белели ромашки, а за ромашками лес темнел, а кто-то луг от леса отгородил столбиками с проволокой. Она не колючая, проволока-то, но заденешь случайно — бьёт по телу сильнее, чем пастух кнутом!
Ах, погулять бы там, порезвиться...
— Мадам, — заметил пробегавший мимо Стукач, — у вас в хвосте репей!
— Это совершенно не имеет никакого значения, — отрезала Нюша.
Пёс аж поперхнулся от такого обращения. По сути дела, уважал её за могучее вымя с торчащими в разные стороны милыми розовыми сосцами. Он укоризненно повёл обрубком хвоста (однажды после буйной ночи заснул на поле и угодил под сенокосилку) и степенно засеменил дальше вдоль стада.
«Ну вот, — подумала Нюша, — наверняка уже все знают! Господи, и какое его собачье дело! Разбрехал, конечно же, разбрехал. Нашла, кому довериться».
Как и все влюблённые, она не сомневалась, что народ в округе только и говорит про её любовь, да ещё и втихомолку смеётся над её страданиями.
А она полюбила, да и как было его не полюбить, этого пастуха Степана Козлодроева. Густые волосы во вкусной соломе от стога сена, в котором он, одинокий и печальный, спал ночами. Личико красненькое, носик пуговкой, в бороде и в усах крошки махры и хлеба. Ух, слизала бы их своим шершавым языком и заплакала бы от счастья, нахлынувшего невзначай!
Земля вздрагивала, когда Степан нос прочищал, одно слово, богатырь!
«Ах, Нюша, наивное ты дитя малое», — усмехнулась она.
В стаде о чём-то шушукались. Нюша, не желая показаться нескромной и любопытной, обходила всех стороной.
Как вдруг перед ней возникли Тюша и Муша, две подружки.
— Небось, звал тя на синавал?! — невинно поинтересовалась Тюша, закатив к небу бесстыжие глаза.
— А чё, Лукерью-то, доярку нашу, приглашал, — поспешно подхватила Муша.
И обе коровы уставились на неё.
Нюша только головой покачала:
«Боже, какая грязь, какая грязь!»
Объясняться и доказывать «этим» не желала, тем более спорить.
— Не, ты гляди, гляди, пошла, — удивилась Муша.
— Гордая ить!
И Нюша решилась:
— Я бы никогда не позволила... — начала она тихим, но твёрдым голосом.
— Ой, как страшно, нет, вы посмотрите на неё, посмотрите! — радостно возопили обе, и стадо заинтересованно повернулось в их сторону.
От этого бабьего визга и писка Нюше стало больно, голову обнесло, и она пошла к вдалеке виднеющемуся лесу.
— Деушка, не советую, доложу, — тихо вымолвил взявшийся ниоткуда Стукач. — Останешься опять, несмотря на всё наше к вам уважение, без сена с земляникой.
Установившаяся система доносов не пугала Нюшу, но участь остаться без сена с ягодой и цветами не устраивала, повернула назад. Стадо шумело, гудело, доносились слова: «Степан... Лушка... соседи… Степан... Лушка...».
Она насторожилась, подошла поближе к шушукающим, прислушалась:
— А что, пора бы уж...
— В соседнем стаде ждут его, не дождутся, там Степке-то быки покажут, не наши малокровные...
— Дак за что?
— Да зарвался.
— А куда?
— Да не сорвался, а зарвался. Лушка, доярка, нажаловалась.
—  Охоч он до доярок!
— Ты подумай-ка, ты подумай-ка!
Сбывалось, предчувствие не обмануло, угоняют Стёпушку, угоняют милого!
И промычала она от боли и от любви:
— Не пущу! Не пущууууу!
И бросилась бежать назад к хлеву, а на крылечке стоял ОН.
Стукач, завидя несущуюся Нюшу, метнулся наперехват, от безумия удержать хотел, ухватить за хвост с репьём и остановить, но промахнулся и мордой угодил в засохший навоз на дороге. Взвыл от боли.
— Врёшь, не уйдёшь!
Вновь взметнулся за Нюшей и достиг, уцепился всеми клыками, но не за хвост, а за один из нежных розовых сосцов вымени Нюши.
— Проклятый, — простонала она и, изловчившись, с силой лягнула копытом левой ноги по левой стороне черепной коробки Стукача.
Что было дальше, Стукач не помнит до сих пор.
А Нюша стремительно приблизилась к любимому, хотела подняться к нему на крыльцо и защитить от напастей.
— Ты это чё, — Степан остановил её остолбенелым взглядом, — ты это чё? Я что, говорил, что я останусь? А? Говорил или нет? Ну... Ты эти свои бабьи штучки брось, вот корова!
«Как, и ты, Степан?» — ёкнуло сердце.
Ноги подкосились, в голове пронеслось:
«Ночь, ночь, скорее, ночь! Дождаться ночи, и все проблемы...»
В стаде то тут, то там возбуждённо мычали.
«Лошади бы ржали», — горько усмехнулась Нюша.
— Затравили, — спокойно отметила она и побрела к хлеву...
Сон успокоил всех, Нюша вышла прочь, ночная свежесть и тишина царили в округе.
— Вот и хорошо, пора, ни к чему всё это.
Решилась на страшное, что там и говорить: в лесу, в самой его глубине, живут волки, они порушат тело её острыми клыками, спасут от мук душевных.
Так будет лучше, хоть стадо успокоится.
Побежала легко, радостно.
Вот забор, тело обожгло, но стремление к воле было сильней, ничего и не заметила. Сильные ноги несли по лесу дальше и дальше.
Услышала вой впереди, сзади, слева, справа. Задрожала, ах, как не хотелось умирать!
— Смотри, баба, да еще и корова! — воскликнул изумлённый волчий голос, к вою прибавился треск кустов, сквозь которые продирались к Нюше враги.
«Нет, не могу я так просто...»
Из горла вырвалось жалобное мычание, зов на помощь, но это было бы пошло и глупо: в глухую темень среди ночи в лесу орать, словно режут.
Закинув гордо назад голову, Нюша полетела сквозь чащобу. Сбоку мчалась в небе луна, где-то ухала сова, стаи летучих мышей пытались сесть на спину. сопение и хрипы окружали.
Вдруг кто-то истошно завопил:
— Заходи слева, парни!
Через секунду перед Нюшей стоял, опираясь на мощные лапы, матёрый вожак стаи.
Встала и она на всем бегу.
Итак, всё кончено, судьбой неумолимой заброшена она в логово зверей, губителей, спасителей.
Страшный и красивый, со вздыбленной шерстью, приблизился вожак, заслонил небушко мордой своей, кругом сверкали от голода глаза его сородичей.
Это конец, поняла Нюша.
Резкий запах из разинутой хищной пасти привёл в трепет, охватило неизбывное блаженство.
«Ну, что ж, вот оно», — вздохнула, покачнулась, теряя сознание, ноги подкосились, как сквозь сон, услышала:
— Мужичьё, да держите же!
Когда очнулась, всё было тихо, только высоко над головой шелестели листья дуба. Не поверила себе: тело осталось при ней всё, целиком.
Лишь сладко ныло вымя, хотелось вскочить и порхать по лужайкам, по зелёненькой травке, нюхать нежные цветочки.
Ах, как чудно, она в раю?
Да, она в раю.
— Ты, вот что, завтра-то приходи, дура, — ласково и стыдливо пробурчал матёрый, также согласно подвизгнули и младшие собратья.
Усмехнулась, шаловливо взмахнула хвостом, поспешила домой, в хлев, к стаду, предвкушая побег в лес и в ночь с её сверкающими глазами, резким мужским запахом из пасти и мягкой длинной шерстью.
И кому какое, собственно, до этого дело!