В никуда

 


                Горячи лучи солнечного света,
                Вся земля тобой целый день согрета.

                Эхнатон. Гимн солнцу


   Любовь к чтению лейтенанту Нефедову с раннего детства привила его мать; та сама любила читать и свою любовь передала сыну, за что он был ей бесконечно благодарен. Читал, что под руку попадалось, но с легкой руки мамы книги попадались ему хорошие. И читая их, он совершенно не жалел, что не гонял в это время мяч со сверстниками. Странно, что Нефедово не испортил себе зрение, так как случалось читал и на ходу, и при свете фонарика под одеялом, и когда пользовался транспортом. Но Бог миловал. Два раза в месяц, в день получки, домашняя библиотека пополнялась новыми книгами. Можно сказать, что квартира, и без того тесная, была ими завалена.
   Когда Нефедов подрос и превратился из мальчика в довольно видного юношу, с уже начинавшими пробиваться усиками, решил он поступать на филологический факультет. Но не поступил. Зато стал милиционером. И не просто милиционером, а лейтенантом, чем весьма гордился. Но в меру.  Был сдержан и никогда, напившись пьяным, не кричал, что он лейтенант, не выпячивал грудь колесом, а вел себя сдержанно, брал книжку и начинал читать, правда, мало что понимая из прочитанного. И читал, пока глаза не смыкались, а сон брал свое.
   Но такое с ним случалось не часто. Обычно он читал на трезвую голову, ну, или слегка пьяную. И с возрастом его страсть к чтению никуда не пропала. И хотя читал он бессистемно и особенно в прочитанное не вникая, но читал с упоением: в кровати перед сном, по возможности на дежурстве, когда ел селедку или жадно пил пиво, в метро и на ходу - всегда перед его глазами была книга.
   Когда же, идя по тротуару (и никогда по проезжей части!), весь погруженный в чтение, лейтенант сталкивался с другим пешеходом, тут книжка и подспорьем служила. Треснет ей по голове неуклюжего прохожего, да еще пристыдит того: что же ты, мерзавец, милицейскому чину в уважении отказываешь, да с ног сбить норовишь! Или в кутузку захотел? И еще раз книжкой огреет, чтоб неповадно прохожему было. Тот и бежит в панике.
   И еще лейтенант обожал футбол: и сам играл по-любительски неплохо, и по возможности, ходил на стадион - смотреть любимую игру.
   

   Однажды в Библионочь, посетил он Российскую государственную библиотеку и был в полном восторге от услышанного и увиденного. Особенно сильное впечатление он испытал, попав в книгохранилище. На каждом ярусе, направо и налево от центральной площадки с конвейером, уходили далеко вглубь длинные ряды стеллажей, забитые книгами.
   Лейтенант Нефедов, чуть поотстав от основной группы экскурсантов, кидал жадные взгляды на книжные сокровища. И вдруг заметил в одном из проходов, лежащую на полу книгу. Он поспешил ее поднять, и дрожащими руками раскрыл старинный фолиант. Окружающий тусклый свет не давал возможности разобрать написанное; в книге было много схем и непонятных рисунков. Лейтенант осторожно положил книгу на стеллаж, а шифр запомнил.
   И в свой выходной день поехал в библиотеку. Заказал книгу, прождал часа полтора, а в ожидание просмотрел спортивную прессу и зашел в зал новых поступлений, где ознакомился с недавно вышедшими из печати книгами. Наконец получив книгу, и устроившись в одном из читальных залов, он торопливо ее раскрыл.
   Ничего особенного в себе книга не содержала: так, всякие астрологические предсказания и тому подобные штудии. Но его внимание привлекла записка, обнаруженная им между страниц, кем-то забытая, или оставленная нарочно. А вот содержание записки его поразило.
   "Ньютон ошибся, - говорилось в ней. - Солнцу предстоит гибель не в 2060 году, а раньше, гораздо раньше! Иерусалимский манускрипт устарел. Солнце не остынет, не станет постепенно газовой оболочкой. Оно взорвется! Приходит конец всей этой суетной и бессмысленно жизни. Все оказалось пшиком. Добро пожаловать назад - в небытие, в страну "откуда еще досель никто не возвращался". Ха-ха! Счастливого пути!"
   В конце записки указывался год, когда по мнению ее автора, произойдет это трагическое событие: год нынешний, а число завтрашнее.
   Лейтенанта Нефедова почему-то пробрал озноб. И не потому, что он был слишком впечатлительной натурой, а помимо его воли, - ну никак не ожидал он наткнуться на подобное сообщение.
   Выйдя из библиотеки, он присел  на одну из  ступенек около входа. Туман стекал по ступеням к основаниям колонн, обволакивал белесой мутью гранитного Достоевского, по какой-то странной прихоти, сидящего спиной к читателям и печально устремившего взор, по-видимому, в направлении книжного магазина "Библио-Глобус", куда посетители пришли за очередным опусом неутомимой станочницы Дарьи Валовой. Как же ему было грустно!
   Но ничего не замечал страстный книголюб, поскольку ему тоже было грустно, и тяжелые мысли несколько иного свойства, чем у великого писателя, теснились у него в голове.
   Человеческая его природа бунтовала. Он сам не понимал, почему его так возбудила, казалось бы, дурацкая, насмешливая запись. Однако он был взволнован.
   "Это что же, конец миру пришел? Как-то все это в голове не укладывается. Вообще-то, ученые еще несколько миллиардов лет обещали... Хотя какие там миллиарды! Человечеству столько не прожить. Как только человек появился на планете, так сразу начал воевать - с животными, с себе подобными, со своими ближними, еще задолго до того, как первая палка-копалка оказалась в его руке. Но уж, когда он ей завладел... Дальше дело пошло быстрее. Войны, войны, войны... За территорию, за веру, из-за женщин, за честь, за бесчестье... Да просто так! И до сих пор не утихают распри: разница только в качестве оружия, да в количестве погибших. Никто никого не слышит, никто никому не верит, у каждого своя правда. А ярость и ненависть все возрастают, непонимание друг-друга увеличивается - ох, как же хочется убить себе подобного! Нет, человечеству столько не прожить, оно исчезнет гораздо раньше. Это предопределено. Неважно - кем или чем. Сколько не держи джинна в бутылке, однажды он вырвется, и тогда... И останутся только блуждающие в космосе аппараты, напичканные накопленной человеческой мудростью и культурой, которые его не сберегли. И останется надежда, что кто-то, когда-то эти аппараты обнаружит. Только вот - обнаружат ли? И даже если так - какая реакция на это последует?.. Да хрен бы с ней, с этой вечной печалью бытия и одиночеством во Вселенной. Лишь бы жить! Книги читать, слушать музыку, ходить на футбол, любить... - Он отбросил сигарету. - Да что это, право, за дрянь всякая в голову лезет!" - одернул он себя, встал со ступеньки и направился к метро.
   
   Наутро полковник ему сказал:
   - Слышь, Нефедов, жалоба к нам поступила, да не одна. Жильцы из дома двенадцать по Медынской на шум ночной жалуются, мол, грохот, крики, вопли даже из тридцатой  квартиры... Очень соседи недовольны, так как лишились здорового и заслуженного отдыха, а ведь многим утром на работу. Ты пойди разберись, опроси кого надо, свидетелей найди, а потом и выводы сделаем. Уж не пришибли кого случаем... Не дай Бог! Там у нас, - он надел очки и уставился в лежащую перед ним бумажку, - проживает некий Лопырев Василий, человек буйный, не раз привлекавшийся к принудительному труду... Так что разберись.
   В двадцать девятой квартире Нефедову открыла дверь девочка лет восьми, и сразу выпалила:
   - Произошло убийство! Ужасное!
   - Я подозревал это, - спокойно ответил лейтенант.
   - Откуда? - удивилась девочка. - Вы знали моего хомяка?
   - Какого хомяка? - еще больше удивился Нефедов. - Я думал...
   Она схватила его за руку и потащила в свою комнату. Рядом с пустой клеткой лежал мертвый хомяк.
   - Вот убитый, - дрожащим голосом произнесла девочка.
   Лейтенант растерялся.
   - Может, кошка? - предположил он.
   - У нас нет кошки.
   - Ну, соседская забежала.
   - К нам не забегают соседские кошки. Тем более, ни у кого из них кошек нет.
   Нефедов беспомощно развел руками.
   - А убийца - вот! - и девочка указала рукой на появившегося на пороге мальчика лет десяти- одиннадцати, исподлобья хмуро смотревшего на сестру.
   - Что за бред! - процедил он.
   - Несомненно мой брат Коля убил его! Этот имбецил ненавидел Эдуарда.
   - Эдуарда?
   - Да, моего хомяка. Арестуйте его немедленно!
   Лейтенант вздохнул.
   - Итак, гражданин Коля, это ты убил хомяка?
   - Ну уж прямо и гражданин, какой вы скорый.
   - А чего тянуть. Посторонних, как я понимаю, в доме нет. Не сестра же убила.
   - Как знать, как знать...
   - Ну и что ты знаешь? Говори!
   - Она его так тискала, что вполне могла.
   - Что могла?
   - Ну, придушить могла.
   - Вот как...
   Девочка зашлась в протестующем крике.
   Лейтенант опять вздохнул.
   - Что здесь происходит? - ворвалась в комнату их родительница.
   - Лейтенант Нефедов, - отрекомендовался представитель власти. - Вот, расследую убийство хомяка, - через силу пошутил он. - Но в этом случае расписываюсь в своем бессилии. А вот что касательно вашего соседа... Вы слышали ночью шум, крики? Может, ваш супруг слышал.
   - Нет, точно не слышал, он в это время ужинал.
   - Ужинал в полночь?
   - Ну да. Если есть охота. А что, милиция запрещает ужинать в это время?
   - Гм... С водкой ужинал?
   - С ней.
   - Тогда понятно. А вы?
   - Что - я?
   - Что вы делали в это время?
   - Спала.
   - Спали?
   - Что здесь удивительного - спать в полночь?
   - Да нет, ничего удивительного. Все-таки шумели...
   Женщина фыркнула.
   - Вы его арестуете? - настаивала настырная девочка, прижимая к себе плюшевого медведя.
   - Кого вы еще собираетесь арестовать? - нервно спросила мама.
   - Пока никого, - ответил лейтенант. - Она хочет, чтобы я арестовал ее брата, якобы за убийство хомяка.
   - Что за глупости, Евгения! - воскликнула женщина, обращаясь к девочке.
   - Совсем не глупости. Он его отравил!
   - Ерунда! - ответил мальчик. - Чем? Несвежей капустой?
   - Он скончался от естественных причин, - попыталась урезонить девочку мама.
   - От каких еще причин! - брызнула слезами девочка.
   - Ну вот что, - сказал Нефедов. - Вы тут сами разбирайтесь, а я пойду других соседей поспрашиваю. Счастливо оставаться!

   Василий Лопырев оказался дома, и был он не в настроении.
   - Жалуются на тебя, Василий, - сказал, входя, лейтенант. - Кричишь, стучишь, буянишь, соседям спать не даешь. А время - ночь. Непорядок это. Оштрафовать тебя надо. Пиши объяснительную. А там смотреть будем.
   Нехотя сел Василий за шаткий стол, взял ручку, предложенную ему лейтенантом, поскольку таковой в доме не оказалось, зачем-то послюнявил ее, чем вызвал на лице Нефедова брезгливую гримасу, и начал объясняться посредством бумаги.

                ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ  ВАСИЛИЯ

   Перво-наперво сообщаю, что приснился мне сон странный, сатанинский. Будто толстый, красный дьявол сидел на сугробе, смотрел на меня, и усмехался злобно, а в каждом глазу по солнцу пылает. Тогда разбежался я, и ногой как вдарю! Брызнул снег - никого! Обернулся я, - и опять нечистый скалится в мою сторону. Второй раз разбежался - опять снег разлетелся. И вновь никого. На третий раз мне стало страшно. Бежал по темному переулку, не оглядываясь. Чувствовал, что за спиной враг человеческий. Ох, не к добру случился этот сон. Так и вышло. А теперь - к сути.
   Ну, вышел я вчера из дому, день уже к вечеру клонился. А как вышел, тут же на яблоньку наткнулся. До чего же хороша яблонька! Вся в майском цвету. "Хорошо! - сказал я себе, глядя на яблоньку. - Ой, как хорошо!" - И шаг свой ускорил.
   Так скорым шагом и влетел в магазин. А как в магазин попал, так и растерялся. Изобилие! Одной водки - сколько! Да и сортов разных. Нелегко выбирать. Но выбрал, подумавши. Выйдя же из магазина, растерялся совсем. Непонятки меня взяли - куда идти? То ли на пруд - а красотища какая на пруду! - то ли не на пруд; тоже неплохо, так мне подумалось, и топать до пруда не надо.
   И совсем лицом просветлел, когда понял, что вообще никуда не пойду, а выпью я поллитровку прямо здесь у магазина, не дергаясь. Благо погода хорошая, да и каштан, который я подпирал, пригласительно прошелестел уже ровно распустившимися листьями. И как подпорка - дерево отличное, не даст упасть преждевременно.
   А часа через два, бил я какого-то гражданина; тот сперва при очках был, а потом уже без них обходился, поскольку те пребывали в раздавленном состоянии. Бил я его, признаться, без злости, даже чувство утомленности возникло. Но работу надо было сделать, как на родном заводе. Там ведь тоже скучно, но норма есть норма. Да и очкарик - бывший - оказался малый не промах, иногда разбавлял мои скучные впечатления меткими ударами по черепу. И не знал тот гражданин, что за неполные мои пятьдесят лет, череп мой - уж на что твердый! - покрылся к тому же чугунной оболочкой, а то бы он оставил свои напрасные потуги. Нет, никак невозможно было ему меня победить.
   Одержав же заслуженную победу, пошел я опять в магазин, и теперь в выборе уже не колебался. Продавщица сказала: "Выпьешь до дна, Василий, увидишь много добра, а не выпьешь до дна - не видать тебе добра!" Скажу сразу - ее пожелание я выполнил, но добра не увидел. Обманула, сука! Потом вернулся к любимому дереву и продолжил возлияния в честь бога Атона.
   Помню еще юнца с прыщаво-наглым лицом, вздумавшим читать мне какие-то скверные стишки, за что тоже был бит нещадно. Сильно возмущенный, я предупредил его, что если повторится такое, то будет он опять бит туфлей в рыло.
   Очнулся я дома, как выяснилось, около полуночи, в настроении препоганом. Да и погода испортилась, - дождь в окошко хлестал. Пошарил по карманам. Денег - ни копейки! И такое зло меня разобрало - стал орать, что есть мочи, да крушить все, что под руку попадется. Вот такие дела.               
                Василий.
   
   - Непутевый ты, Василий, - заключил лейтенант, прочитав объяснительную. С тем и вышел.

   Спустившись вниз, и оказавшись во дворе, Нефедов сел за один из свободных столиков - другой был занят, увлеченно игравшими в домино - достал сигареты и закурил.
   - Эй, лейтенант! Нефедов! Давай к нам, сыграем! - закричал один из мужиков.
   Лейтенант отмахнулся. Не давала ему покоя записка, обнаруженная им в книге. Он задумался. Что-то нехорошее шевельнулось у него в груди. Взгляд его наткнулся на валявшиеся под столом, вырванные из школьной тетради листы. Недолго думая, он их поднял. Похоже на дневник, или просто отрывочные записи, сделанные по случаю. Но даты не проставлены, и автор неизвестен. Расправив смятые листки, Нефедов стал читать.
 
                ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА

   В первой половине дня, как всегда, все скрываются. Вдруг кто нагрянет, а в питомник никому не хочется. Дома сидит одна бандерша. А чего ей не сидеть,  квартира-то ее, законная.
   Первой появилась Джоан. Потом я. Джоан жаловалась на своего мужика - на "работу" не пускает. Дура и скандалистка. Все про заграницу бубнит: "Ах, какая там жизнь! Уеду я отсюда". Так там тебя и ждут. Если бы не семидесятилетний старец, которого она окрутила, так бы и сидела в своей зажопинской дыре, а в столице бывала бы только налетами. Вот и сейчас гундосит. Запустил в нее тапкой. Замолкла.

   Анджела привела клиента в каких-то дурацких штанах в цветочек, - он ей по пояс. Где она их только находит. Но марки на дороге не валяются. В следующий раз посоветовал ей привести пигмея. На каких островах они живут? Или в Африке? Не помню.
 
   Бандерша выбила Джоане зуб. Что же, будет теперь свистеть не хуже Соловья-разбойника.

   Идиллия. Сегодня вечером все вместе. Пили дешевый отечественный портвейн. Жанна даже всплакнула, вспомнила какого-то студента, который ее очень любил и хотел на ней жениться. Бандерша справедливо заметила, что студентам выдают стипендию совсем не долларами. Умная женщина - бандерша, но противная. И вообще, эти блудные овцы начинают меня раздражать.

   Ждал Нинон на Цветном бульваре. Смотрю, идет, омбрелькой помахивает, и примечаю, что за ней шлепает мужик, лицо которого явно большую часть года опаляет южное солнце. Увидев, что Нинон направляется в мою сторону, тот не сумел скрыть своего неряшливого огорчения.
   Нинон мне призналась, что совсем не против со временем завести ребенка. Я ей указал на южного мужика и сказал, что и он будет не против. Ответила грубостью. Но я не злопамятен. Нинон вообще грубая. Однажды я ей рассказывал о верлибре, о белом стихе, о метрике... Напрасно. "Ну что ты пристал ко мне, гад, можешь говорить человеческим языком!" Вот и все, что я от нее услышал.

   Приснился нехороший сон: словно солнце раскалилось добела, а я на него смотрю, смотрю, хоть мне и больно ужасно, и слезы текут, а я все равно пытаюсь смотреть. А потом я ослеп. Джоан сказала, что это к деньгам. Хорошо бы.

   Сегодня "выходной". По такому случаю, всей "семьей" ходили в ресторан. Нажрался до расстройства желудка. Расплатилась бандерша. Потом вычтет. Только не с меня. Поздно вечером смотрели телевизор. Джоан и Анджела подрались, так что последней пришлось прятаться в шкафу. Если бы не я... (конец фразы написан неразборчиво)

   Ужин был гнусным, и гости тоже были гнусными, и одеколон этот, с красивым названием - джин, тоже гнусный.
   Читал им стихи Блока и Гумилева. Выдавал за свои. Снисходительно хвалили. Затем говорили о живописи. Тоска. Сказал, что мне нравятся все ван деры... Крыса в прозрачном платье ничего не поняла. Удивительно было бы наоборот. И что этих поганцев  так тянет болтать о том, в чем они ни черта не разбираются. Синячили бы молча.
   Элеонора напилась, стала разбрасывать дезабилье, куражиться, кричать: "Это все милый подарил!" Милый тушевался и гордился одновременно. Какие же дураки бывают! Я бы на его месте подарил ей красный фонарь... и синий, под любым глазом - на выбор.

   Вечером звонил домой. В трубке - детский голос. Ну, думаю, брательник, это сколько же надо выпить, чтобы так... (дальше неразборчиво)

   Искусали комары. Дамы жалуются. Откуда весной в центре комары? Говорят, в подвале полно воды.

   Элеонора спросила - почему я в разводе? Ответил, что по кочану. И вообще, я в сомнении, являюсь ли я автором своего ребенка. На что она сказала, что если ребенок вырастет таким же идиотом, как я, то всякие сомнения отпадут сами собой. Зараза!

   Бандерша не в духе, хмурится и сердится. Серега, ее сожитель, несколько тугодум. И острота, неспешно развитая в его извилинах, являлась не то что хорошей, но требовала по созреванию немедленного выхода. Что он и сделал, поделившись ею с бандершей. Но той острота не понравилась. Слишком разное у них чувство юмора.
   Терпеть не могу бандершу, когда она шипит в ответ на каждое слово. Надоело все. Элеонора опять устроила сцену с разбрасыванием нижнего белья.  Разнообразием она не балует. Скучно. Уйду к Райке на Сретенку. Звали. Только вот выцарапаю ножом на столе... (неразборчиво)

   - Тьфу, пакость какая! - помотал головой Нефедов, и даже сплюнул нервно. - Что еще за бандерша? Не Анька ли это из девяносто четвертой? Надо будет проверить. Развелось тут всяких... - А потом вспомнил, что речь шла о центре, вздохнул с облегчением, встал со скамейки, скомкал листки и бросил их в урну. Доминошники за соседним столиком азартно стучали костяшками.

   В отделении, полковник Фомичев выговаривал сидящему напротив Мишке Панюшкину, продавцу пива из палатки, что стоит на трамвайном кругу рядом с баней, которую общество не жаловало, по причине сильной ее загрязненности и почему-то всегда кислого бутылочного пива, а также за наличие в обслуживающем персонале преступного элемента.
   - Что, допрыгался, Михаил! - хмурил брови полковник. - Вот она, водка, до чего в употреблении неумеренном доводит.
   - Да завелся я, Федор Иванович, день тяжелый выдался. С самого утра докучать стали. Ладно, о Катьке разговор особый. А в палатку первым заглянул мужик небритый с щетиной уже порядочной, глаза красные, руки трясутся, посуду мне протягивает,  плачет, говорит, что тоже был пионером. А в доказательство довольно бойко прочитал: "Вот он, вот он, галстук алый, пионерский верный друг! Точно все другое стало, изменилось все вокруг". А потом стал судорожно поправлять какую-то тряпку на шее. Но прошло, говорит, счастливое детство, - и кем теперь он стал? Ветошкой, листом палым скукоженным, осенним ветром гонимым, опустился совсем, хуже любого зачуханного комсомольца. Затем начал себя в грудь бить и клясться в верности товарищу Энгельсу и родной профсоюзной организации, сказал, что являлся постоянным клиентом кассы взаимопомощи и посетовал, что теперь таковой не существует. Ну и до кучи - разодрал на себе рубаху, оповестил всех в очереди, что он экземпляр конченый, и без пива ему не жизнь.
   Налил я ему из жалости, вижу человек в горячке, совсем не в себе, даже какой год на дворе забыл.
   Только отошел, болезный, как мадам одна голову свою кудрявую мне в окошко просовывает, и сообщает так доверительно:
    "Вот, пришла."
    "Очень рад, - говорю, - ждал давно".
    "А не врешь?"
    "Упаси Бог!"
    "От меня мужик ушел... в тайгу".
    "Куда?!"
    "Говорю же - в тайгу. Сперва этой обозвал... Ладно, замнем. Сказал, что в тайге таких стерв нет, а если и попадется какая... то другая. А я не стерва! Это он - стервец!"
   И без перехода:
   "Давай бахнем!"
   "Кого?!!"
   "Пива для начала".
   Здесь я немного успокоился. Вижу, дело до смертоубийства не доходит. Налил ей пива. И эта отошла. А тут от вас молодцы приезжают. Постучали сзади. Открываю им. Протягивают две канистры, наполни мол. С милицией не спорят. А потом меня с собой увезли. Оставил я палатку на напарника, пусть, думаю, без меня с клиентами мучается. Приехали в отделение, завели меня в кабинет, вот тут, совсем недалеко от вашего.
   Полковник при этих словах недовольно поморщился.
   - Ну, вынимает старлей из шкафчика, - продолжал Мишка, - одну бутылку, достает вторую, разливает - и все молча. Неразговорчивые ребята попались. А я, может, поговорить хочу, потому что тошно мне. Катька моя, гулящая, изменщица... шалава такая...
   - Стоп! - оборвал его полковник. - Про Катьку - в другой раз. Ты о себе думай, сутки тебе грозят, Миша, целых пятнадцать.Дальше давай.
   - Я правду, как на духу, говорю!
   - Ну-ну.
   - Напоследок, старлей мне говорит, что если кто из наших приедет, то есть - из ваших...
   Полковник опять недовольно скривился.
   - ...так, чтобы налил. Понял, отвечаю. Как тут не нальешь. Вернулся я вовремя, цистерна как раз с пивом подъехала. Только я закончил разливать по бакам, кишку из последнего выдернул, не успел пригубить свежего пивка, разбавить его...
   - А вот этого ты мне лучше бы не говорил. Это что же получается, тебя в кабинете водкой угощают, а ты мой личный состав травишь...
   - Водой не отравишь. А для родной милиции я всегда держу то что надо.
   - Смотри у меня! Ладно, проехали.
   - Так вот, продолжаю... Мамед, значит, сантехник знакомый, в дверь колотит. Впустил Мамеда. С бутылкой пришел, как полагается.
   - С дружком твоим мы еще разберемся, как только проспится в камере, негодяй, -  заметил полковник.
   - Ну вот, сидит, значит, у меня Мамед. Час сидим, второй... Тут женщины какие-то стали в палатку ломиться, сантехника спрашивают, кричат, что все затопило к чертям собачьим. Пошел я тогда вместе с Мамедом в одну из квартир, из дружеского к нему расположения, конечно. Входим. А там воды... "Поплывем", - говорит Мамед. - "А не утонем?" - сомневаюсь я. - "Здесь мелко, - отвечает, - по пояс всего". - "Пошли на пруд, - говорю, - там глубже, можно и поплавать".
   Хозяйке сказали, что за инструментом пошли, ну а сами, конечно, к пруду намылились. "Высоко в небесах сияет весеннее солнце, неизменно, как встарь..." - просипел Мамед. Я сказал ему, чтобы не бухтел. Заткнулся. Короче, раздавили там банку, обратно возвращаемся.
   Кое-как Мамед потоп ликвидировал. Но не отстает хозяйка, хочет, чтобы мы унитазом ее полюбовались. А чего им любоваться, туда гадить надо. "А вот с этим, - говорит она, - и проблема!"
   Посмотрел Мамед. "Унитаз-то итальянский, - сообщает задумчиво. - Из Италии мастеров вызывайте". - "Английский", - поправляет его женщина. - "Вот в Англию и езжайте", - стоит на своем Мамед.
   "Ах ты, паразит! - не выдержала женщина. - Ты за что же деньги получаешь? И что это за дерьмо ты с собой привел?" - и гневно так на меня указывает.
   "Разве это деньги", - угрюмо отозвался Мамед.
   "Какое же я дерьмо! - стал я оправдываться. - Совершенно на него не похож. Продавец я. А дерьмо у вас в унитазе плавает... Нет, холера меня возьми, уже по квартире плывет... Ничего со мной общего!".
   Тут она совсем расстроилась. А в это время из соседней комнаты вылетает очкастенький, тщедушный мужичонка, как выяснилось, супруг мадамы. Тут я возьми   - и скажи ему: "У твоей жены, мужик, не жопа, а пряник! Она, безусловно, взяла бы первый приз, если бы проводился конкурс на демонстрацию самой привлекательной..."
   - Ну, зачем же ты так сказал, Мишаня! - укоризненно попенял ему, при этом  покачивая головой, полковник. - Разве можно судить о женщине по ее этой самой...
   - Заднице, - помог полковнику Панюшкин.
   - Ну да, по ней.
   - Почему же нет? - удивился Миша. - Я вот сужу.
   - Некрасиво это, Михаил, некультурно даже...
   - Ах, как горьки порой плоды померанца! Так ведь и вправду у нее... А впрочем, черт его знает! Но как же мужика ее растревожили эти слова! Ножками затопал, горло стал драть: "Я не мужик! Я кандидат!" - "Все, - говорю, - мы кандидаты... в покойники". Что тут с ним сделалось: посерел весь, наскакивает на меня, слюной брызжет, ярится, ветками своими к моему горлу тянется. Ну и что мне оставалось делать перед такой угрозой моей молодой жизни?.. Пришлось помять его немного. Пару раз в бубен ему зарядил... А чего он! У нас, можно сказать, нервы на пределе... Вот и посудите сами, как тут не сорваться.
   
   Полковник выглядел утомленным. Когда продавца увели, он промокнул лысину платком, вздохнул, пожевал губами, и переключил внимание на Нефедова.
   - Ну, что у тебя?
   Тот отрапортовал.
   - Что-то у тебя вид скучный, задумчивый какой-то. Случилось что?
   Ничего не скрывая, Нефедов рассказал ему о записке, обнаруженной им в библиотечной книге.
   - Вот ты рассказал... - Полковник ненадолго замолчал, глядя в полуоткрытое окно. - Мне тоже одна история странная вспомнилась. Был я тогда еще молодой совсем, кучерявый... Да... Вот, как ты - в лейтенантах ходил. И вызывает меня однажды майор Дереза.
   Вхожу в кабинет, кроме майора в углу притулился радист. С интересом приглядываюсь и прислушиваюсь к его работе. "Дуб.. Дуб... Я Баобаб... Я Баобаб. Как слышите меня, Дуб? Плохо? Да не дышите, а слышите... Ты уши чистишь от серных пробок? Что?.. По праздникам? Оно и видно, вернее - слышно, еще вернее - плохо слышно. Передай пятому: в квадрате тридцать семь - обнаружили шпиона. В каком квадрате?!.. В квадратном! Дуб, передай Березе... Как не растут? Кто ушел домой? Кто вместо того, кто ушел домой? Липа? Эй, Дуб, отвечай!.. Ничего не слышно. Связь потеряна..."
   "Восстановить! - кратко приказал майор, потом повернулся ко мне и спросил: - Ты комсомолец?"
   "Точно так", - отвечаю, щелкнув каблуками.
   "Сделаем нашу жизнь светлей и чище?"
   "Спрашиваете".
   "Ну да, спрашиваю".
   "Не вопрос! Жаркое сердце бьется в груди. Мы комсомольцы, мы впереди!"
   "А если в плен бандюки возьмут?"
   Я ответил стихами:

                "Он молчал, а палачи все били.
                - Расскажи, отпустим...
                - Никогда.
                Только раз, когда его спросили:
                - Комсомолец?
                Он ответил:
                - Да."
 
   "Гуд! - одобрительно сказал майор. - Вот такие как ты - и есть советская власть... плюс электрификация. А теперь к делу. Поступили сведения, что в нашем районе орудует банда преступных элементов. Особенно дерзко ведут себя элемент, проходящий под кличкой Бабка Ежка и ее подручные - госпожа Кутайцева и некая Эсфирь Яковлевна."
   "Кого грабить собираются?" - спросил я деловито.
   "Вот это тебе и предстоит выяснить. А прежде - выследить, потом изловить - и чтобы живыми взять! И без членовредительства. Так, если только зубы выбить для острастки".
   "Есть, товарищ майор!"
   "Задание понял?"
   "Так точно. Ребенок, и тот понял бы".
   "Ребенок, может, и понял бы, а комсомольцам все разъяснять надо, - они уже не дети. Разъясняю. Дежурить будешь у Казанского вокзала. Их там видели. С генералом я уже все согласовал. Выполняй! Сам лично проверю. На выход!"
   И я пошел к выходу.
   Неожиданно дверь кабинета передо мной распахнулась, и от страшного удара я рухнул, как подкошенный. Вошедший генерал сказал недовольно:
   "Внимательней надо быть, милиционер Фомичев! С вами все в порядке?".
   С трудом поднимаясь, я прокряхтел, что да.
   "Вы комсомолец?" - спросил он строго.
   "Да", - ответил я односложно. В глазах все еще была неопределенность.
   "Тогда выполняйте задание старшего по званию. И будьте осторожны. Преступники очень опасны. Очень! И зайдите к санинструктору Синичкиной: она налепит вам пластырь и даст витаминную таблетку".
   "Слушаюсь", - сказал я и пошел к Синичкиной.
   Полковник Фомичев побарабанил пальцами по столу.
   - Вот так я познакомился с твоей мамой.
   - Но мамина фамилия - Нефедова, - очень удивился лейтенант Нефедов. - И она всю жизнь проработала на телеграфе. Ну, иногда подрабатывала в магазине "Овощи-фрукты".
   - Ага... - произнес полковник Фомичев и задумался. - Ну да, вспомнил. Сперва я к Синичкиной зашел, а затем уже в овощной магазин направился за тыквенными семечками. - Он опять задумался. - Да... Значит, Синичкина не твоя мама.
   - Нет.
   - А чья же она мама?
   - Не могу знать.
   - Ладно, оставим Синичкину. В конце концов, это ее дело. Да... Ну вот, стою я часом позже у входа в вокзал. Смотрю, две бабки болтают, по описанию схожи. У одной на веревке козел безрогий дергается. Подхожу ближе, прислушиваюсь.
   "Что это ты грязная такая, в репьях вся да в листьях?" - спрашивает одна.
   "Так в землянке живу, - отвечает другая. - Ребятишки городские в лес загнали. Тебе, говорят, Бабка Ежка, в избе на курьих ногах век доживать надо, а не пейзаж городской портить... Где же я избу-то возьму? Сгнила давно та избушка, вот землянку и вырыла".
   "В городе часто бываешь?"
   "По случаю вырываюсь. Вот на Новый год была. Люди думают - я в маске хожу. Там мандаринчиком обломится, там апельсинчиком. Бывают доброхоты, что и выпить поднесут... Хорошо на Новый год! Вот опять приехала. У тебя как?"
   "Тоже неважно. Совсем ребятня озверела, проходу не дают. Ну, превратила нескольких, особо надоедливых - в мышек, кошек... А они обратно в ребят превращаются! Силы уже колдовские не те, старею..."
   "Да, нехорошо живем".
   "Ничего, мы еще им покажем! Приодеться бы тебе надо, да жирку нагулять".
   "Хочется мягонького чего-нибудь, мяса Иванушкина, да зубов-то совсем не осталось. Надо бы протезы вставить".
   "Так вставь. За чем же дело стало?"
   "А деньги откуда? Пошла тут со своим козлом палатку овощную брать, за какой-то мелочью потянулась... Так такой кипиш поднялся! Омоновцы прибежали, скрутили, по шее надавали, а козлу рога обломали, одни пеньки остались... Надо ему шапку с помпоном купить".
   "Зар-раза безрукая", - проблеял козел и зло сплюнул.
   "Хватит из себя верблюда изображать!" - закричала хозяйка.
   Ну, думаю, пора их брать. Подхожу с видом скучным, достаю портсигар, огоньку прошу.
   "Давай пыхнем, сударик, - говорит та, что в репьях, - у меня самосад славный! А может "Солнце" или "Шипку" желаешь? У меня есть".
   "Ладно, - говорю, - бабка, давай свой самосад, попробуем..."
   "Да какая я тебе бабка! - всполошилась она. - Всего-то годков тысяча семьсот... Нет, тысяча восемьсот... Запамятовала".
   "Молодая совсем..."
   "Ты бери табачок-то, солдатик, бери. Для хорошего человека не жалко".
   "Не солдатик я, а лейтенант милиции Фомичев!"
   "Жалость-то какая. Не воин, значит... А по виду не скажешь. Сокол, орел... Вон дубинка-то у тебя  какая! С бабками небось дерешься... Столик там опрокинешь, зелень разбросаешь, не тобой саженную, да пенделя дашь кому..."
   "Руки вверх!" - закричал я бабкам и грозно нахмурился.
   "Нет у нее рук, - баском сказала  бабка, та, что поприличнее одета. - Кащей в прошлое полнолуние отгрыз".
   "Что?!" - закричал я, оборачиваясь к ней.
   "А бабка-то, тю-тю!" - сказала она мне.
   И правда: той, которая в грязи извозюканная - и след простыл. А пока я в изумлении пялился на пустое место, исчезла и другая. Остался только, тоскливо озирающийся по сторонам козел.
   "Чудеса!" - сказал я про себя и крепко задумался.
   Из задумчивости меня вывел майор Дереза.
   "Дежуришь, Фомичев? Молодец. Ничего подозрительного не заметил? Эй, чего это ты с лица спал, заболел, что ли? Вот отдежуришь свое, в санаторий определим. Хочешь, наверное, в санаторий?"
   "Только дурак в санаторий не хочет", - отвечаю.
   "Правильно рассуждаешь. Но тебе еще долго в санаторий не попасть. Вот годков десять- пятнадцать подежуришь, тогда и отправим".
   Помрачнел я, но виду не подал.
   "Пыхнуть не желаете, товарищ майор?"
   "Давай, раз угощаешь, - отвечает. - Черт! Ты что куришь! - закашлялся Дереза. - Отравить меня хочешь?"
   "Хотел бы, давно бы уже ладаном затягивался", - пробормотал козел.
   "Ты как, козел, с начальством разговариваешь!" - прикрикнул на него майор.
   "Молчу я", - сказал козел. И замолчал.
   Тут уже майор в лице изменился.
   "Обкурил ты меня, Фомичев, гадостью табачной. Вот уже мерещиться всякое стало, - пожаловался он. - Козел говорящий..."
   Я промолчал.
 
   - Ладно, заболтал я тебя, - сказал полковник. - Что ж, рабочий день кончается. Как отдыхать будешь, лейтенант?
   - На футбол пойду, -ответил Нефедов.
   - Ты за кого болеешь?
   - За наш отечественный футбол, товарищ полковник.
   - Это ты хорошо сказал, замечательно даже. Нам патриоты нужны. Ой, как нужны! Все наше отделение, в полном составе, гордится тобой, сынок! Так держать! Да, кстати, так говоришь, конец света настает?
   - Это не я говорю.
   - Но суть-то...
   - Суть, да.
   - А может, в той записке и время указано?
   - Указано.
   - Ну и...
   - Сегодня, в восемнадцать часов.
   Полковник обернулся, и посмотрел на стенные часы.
   - Так уже - 18:02.
   - Часы не спешат?
   - Нет. Эти, как в аптеке. Не сбылось предсказание. Промашка вышла. Но оно и к лучшему. Ну, иди, болей. Главное, чтобы голова с утра не болела, - засмеялся полковник. - Иди, иди, Нефедов. И смотри там, поосторожней... Мало ли что.
   - Буду стараться, - серьезно отозвался тот.
   И еще успел полковник крикнуть ему вдогонку:
   - А малый твой, с запиской чего-то напутал. Нострадамус из него никакой!
   В 18:04 - Нефедов оставил кабинет полковника.
   В 18:05 - лейтенант вышел из здания.
   А малый ничего не напутал. В 18:06 - солнце взорвалось.