Соседушка

   
   Соседи по двору звали его Кузьма Удыч. С именем понятно, а отчество -  хоть строй, хоть падай.  Сухопарый,  нескладёха во всём: от  выражения лица, застывшего в непреклонной суровости, до форменного кителя, болтавшегося на вдавленных плечах, как на т-образной   палке для мытья полов. Служил  он каким-то совсем мелким, но всё ж начальником на почтамте. Кажется, в отделе доставки и там, поговаривали, почтальонш всячески тиранил. Ходил странной,  как бы ныряющей походкой. Не отказывался закурить, когда угощали, хотя и  не курил. Но, прикуривщи предложенную, не затягивался, но отводил от себя руку с потухающей, тут же, папиросой. И повадился  к нам в гости сначала изредка, а потом и регулярно, как по расписанию, заглядывать. В основном,  чтобы с папой запросто, по-соседски поговорить о том-о сём, и, как бы, ни о чём.  Потчевать гостя в те начальные пятидесятые годы было особо нечем, да он и отказывался, вроде бы из скромности, но если мама всё-таки ставила перед ним и отцом два стакана чая в подстаканниках, он  возглашал всякий раз, как бы подшучивая: 
- О! чай «Жидок»»! А я вот думал взять с собой конфектов -  «подушечек», к вам идучи. Хвать! А они у нас как раз кончились. Так что ты не журись, -  говорил Кузьма, обращаясь ко мне. – В следующий раз непременно прихвачу.
Кстати, конфектов этих от него я так и не дождался.
   А на  дворе стоял тогда январь. Каникулы завершились, будто их и не было вовсе. И  вновь  заскрежетал с подвизгиванием  голос школьной директрисы во время переменок  с требованием прекратить в коридоре беготню и толкотню – ведь, вы же пионеры! Скрежетал и отравлял  без того короткие минуты волюшки вольной.
  И вот, вечерочком Кузьма Удыч опять заглянул с медицинскими вопросами; К родителям-медикам, случалось, заглядывали соседи, а больше соседки,  к маме пошушукаться о чём-то таком «непривсехшном».  Или  проконсультироваться о пользе красного стрептоцида, которым тогда пользовали от всех болезней. Кузьма же расспрашивал о здоровье вообще и о том, можно ли ложиться в больницу, или не ложиться, потому как  залечить могут до смерти.  Вот  это «до смерти» мне  и врезалось в память. Наверно, потому, что из-за этого разговора я наделал ошибок в тетради по арифметике, которая и без  того казалась мне наукой безжалостной  также до смерти. Уже и чай «Жидок» был выпит, и разговор шёл по второму и третьему кругу, а сосед всё сидел и сидел. Мама ушла в спальню, отец вкатил мне подзатыльник за ошибки по арифметике и две кляксы в тетради, а Кузьма Удыч продолжал расспрашивать про больницу и врачей всех подряд, даже про акушеров-гинекологов, переговариваясь с ушедшей в спальню мамой через полуприкрытую дверь. Странный был, как я теперь понимаю, этот разговор. Сосед говорил  многослойно, повышая голос к концу запутанной фразы, так что последнее сказанное слово будто повисало  в  дыму папиных самонабивных папирос.
- Юра, - призывала мама из спальни, - Хватит тебе курить! . У Кузьмы Удыча голова разболится, ему и вправду госпитализация потребуется.
- А вот взять профессора Альтшуля, - продолжал сосед. – Если, например, язва желудка, как у меня, да с прободением.. А?
- К нему! – отвечал отец. - Альтшуль по язвам дока! А что? Достаёт?
- Да, нет! Я так! К примеру… Всё-таки хочется знать… А? Имею я право, как язвенник ещё с войны?
-  Тем более, к профессору!
- Значит, тебе, Георгий Васильевич, Альтшуль этот самый нравится? А? Да?
- Абрам Самойлович – профессор. Кафедрой заведует. Сам оперирует…
- То-то и оно, что сам. – Сосед зачем-то, как бы в недоумении развел руками - Зачем самому-то? Писал бы себе свою науку в затишке… А он с ножом к человеку приступает.
- Со скальпелем…
 -  Известное дело… Со скальпелем… А человека не стало. Или таблеточки… да не те, что надо. Да… Ну, я пошёл. А то вам спать… -  И он ушёл.
После его ухода со своей половины явился Дед – также врач.
-  Что, Юрка?- Спросил Дед. - Думаешь, опять началось?
- Не знаю, папа… Не знаю.
- Но мы фронтовики, -  в халате показалась из спальни мама.
- Иди спать, - прикрикнул на меня отец. Сидишь, уши развесил…
-  Боюсь, что началось, - сказал дед, держась рукой за левый бок.
Перед войной он каким-то чудом, а вернее, благодаря врачебной специальности, уцелел. Избежал расстрела, хотя был помечен, как враг народа и в лагере побывал. Это был вечер того дня, когда газеты опубликовали сообщение об аресте извергов, врачей-отравителей из Лечсанупра Кремля, что залечивали до смерти Вождей Партии.
  Какое отношение к этой истории имел наш сосед – судить за давностью лет не берусь. Во время войны он, как сам откровенничал отцу,  управлял подразделением женщин - военных цензоров, перлюстрировавших  письма фронтовиков на предмет выявления разглашения секретных сведений,  а также панических слухов. Звали же соседа полностью и по-настоящему Кузьма Иудович. Такое у него было необрезанное имя-отчество. Неблагозвучно, конечно. Но, что поделаешь: досталось в наследство от отца – в далёком и проклятом прошлом – отрекшегося от сана дьячка в деревенской церквушке. А вообще-то, выбрано имя мракобесом-попом,  крестившем его отца тем июньским днём, когда поминают Иуду, который не тот Иуда, что Христа продал, на напротив; Апостола Иуду – Христова брата. Что тоже не сильно шибко здорово для кандидата в члены ВКП(б).