Мёд вкуса полыни Глава 3

Любая поездка за пределы Моравска давно стала для Мальфрид громким событием. Четыре года назад, выполняя наказ брата укрыться здесь, подальше от Эльги, она и представить себе не могла, что вынужденное затворничество продлится столь долго. Поначалу ей было интересно бродить одной в заповедных лесах, слушать, как поют девушки, собираясь в хороводы у мелких озер-блюдец в сердце березовых рощ, в надежде выпросить себе доброго мужа, наблюдать, как меняется жизнь вчерашних подруг, и уже они, а не их матери, зажинают первый сноп на полях и собирают на бабьи каши  местных большух .
Всё повторялось изо дня в день. Годовое колесо вращалось, и вместе с ним привычному ходу жизнь следовал всякий моравский житель: от первого гридня до последнего холопа. И только Мальфрид чувствовала себя в этом круговороте выломанной и выброшенной за ненадобностью спицей.
Особенно тоскливо стало прошлой осенью. В Чернигов уехала Звеняна – ее близкая подруга. Девушку, славившуюся на всю округу дивным пением, просватали за ближника Черниговского князя. Отец Звеняны, немолодой моравлянин, так и не приживший со своей женой сыновей, с гордостью расписывал притихшей Малонь как их с дочерью встретили у пристани и проводили сквозь раскинувшийся на холмах город ко двору князя, как жених с трепетом держал будущую жену за руку, покуда гости пировали и возносили здравицы , и сколь щедрый дар получила она от него на следующее утро.
Если бы он только знал, как тошно слушать всё это той, что сама вряд ли наденет свадебный наряд, встанет бок о бок с неведомым ей пока мужчиной на расшитое полотенце , а на утро гордо склонится перед родней мужа, тщетно разглядывающей простыню в поисках знака неверности молодой! Мальфрид часто представляла себя, провожающей вереницу лодий, в надежде на скорую встречу с любимым. Много раз она трепетала от внезапно нахлынувшей радости и лила в безысходной тоске незримые слезы. А еще, подле нее непременно был он, мальчишка лет пяти, с гордым нетерпением протягивающий отцу свой деревянный меч. Жаль только, что всё это так и останется мечтой, со временем укроется за дымкой сна, пока, наконец, не растворится в небытие. Как и сама Малонь.
Весть о скорых родинах жены Претича, меньше года назад надевшей повой, переполнила копившуюся в Мальфрид обиду.  Впервые она задумалась о том, чтобы нарушить запрет брата. Однако явиться в Лутаву заранее всё же не посмела. Нельзя позабытой счастливой долей девушке крутиться подле женщины на сносях - можно накликать беду на младенца. Поэтому, заблаговременно убрав в ларь подарки, она велела снарядить лодью и отвезти ее к Девичь-озеру, откуда до городка на границе земель Руси была всего пара взмахов весла.
Тихое озеро с зеленоватой водой Мальфрид нежно любила. Говорили, давным-давно его наплакали двенадцать верных дев, что так и не дождались своих суженых из похода на Царьград. Певшие эту старину  гусляры расходились в имени князя, водившего тогда русь на ромеев. Одни хвалили Игоря, иные вспоминали Олега. Но Мальфрид с куда большей охотой верила белому, словно лунь, старцу, вещавшему мерным голосом, что поход случился во времена дулебских князей, и двенадцать молодцев вовсе не сгинули, а отреклись от своего рода, выбрав отчиной другой берег Днепра.
Как бы то ни было, озеро навевало тоску, и в знакомой тоске Мальфрид чувствовала себя гораздо уютнее, чем под веселящимся дух солнцем.
Рано утром того дня, когда ей предстояло завершить своё путешествие в Лутаве и поздравить Претича с благополучным рождением первенца, Мальфрид разбудил Златан. Первый Улебов сотник  остался в Моравске по распоряжению ее старшего брата и вызвался сопровождать княжну в недалеком переходе, надеясь хоть чем-то занять оставшуюся в городке дружину. Теперь он, виновато отводя глаза, кивал в сторону костра, у которого грелась ночная стража.
- Тут такое дело, Ольговна: найденыша в лесу подобрали, - молодой человек чуть ли не с колыбели служил роду моравского князя, и Мальфрид хорошо знала, что он нервничает, если из раза в раз проводит рукой по светлым волосам, стремясь пригладить непослушные пряди. – Я бы не тревожил, но он тебя требует. Едва прознал кто мы и откуда - сразу же заорал, чтоб к тебе допустили. Насилу уговорил у костра обождать.
Мальфрид согласно кивнула. Решив, что дело срочное, иначе сотнику незачем будить ее на заре, она двинулась к костру. Златан немедленно всполошился:
- Княжна, время есть, никуда малец не денется. Ступай к себе, обрядись, неужто охота нагой перед гридью расхаживать?
Мальфрид замерла и внимательно себя оглядела. Да, одета не бог весть как, но всё же о неприкрытой наготе речи нет. Рубаха, в которой она спала, сшита из плотного льна и надежно укрывает ее от запястий до щиколоток, на ногах домашние черевьи . Вдобавок, помня о зябком речном тумане, девушка накинула на плечи толстое шерстяное одеяло, которым укрывалась уже три ночи кряду.
- Что странного на мне надето, Златан? – Мальфрид удивленно взглянула на мужчину, не понимая, чем может вызвать у хорошо знакомых гридней внезапную похоть.
Златан нахмурился. Не желая отвечать на вопрос, он откинул полог шатра.
- Поверь, Ольговна, со стороны виднее, - Златан кивнул, предлагая девушке уединиться, и весь его вид выражал готовность спорить с ней, если она надумает проявить упрямство.
Мальфрид пожала плечами и вернулась к своему спальнику. Рядом, на таком же набитом соломой тюфяке, спала Гостёна. Толкнув челядинку, Мальфрид велела подать ей нарядное, красно-бурое платье, специально отобранное ею для визита в Лутаву. По его груди и зарукавьям  широкими полосами стелился золотисто-зеленый шелк, на котором застыли остроклювые птицы. Поверх платья Мальфрид надела сарафан вроде тех, что носят жены выходцев с берегов Северного моря. Сшитый из тонкой шерсти цвета луговой травы, отороченный по подолу всё тем же золотисто-зеленым шелком, он скреплялся на груди двумя ажурными фибулами , превращая Мальфрид в настоящую наследницу первых русских князей. Даже имя ее в этом наряде звучало как-то особенно, словно взывая к древней крови, что не смогла затеряться в череде брачных союзов. Между фибулами, повторяя наряд северных жен, покачивались нитки стеклянных бус. Еще одна снизка , из полосатых шариков, напоминающих собой тыквы, спускалась Мальфрид на грудь. В центре нее висела массивная трехрогая лунница , сплошь покрытая зернью .
Дождавшись, когда Гостёна заплетет ей косу, Мальфрид накинула на голову шелковый плат (ходить с непокрытой головой казалось уже зазорным), а поверх него - расшитое зеленым бисером очелье  с парой шумящих заушниц  из собранных на квадратном щитке тонких серебряных цепочек.
Так, сопровождаемая нежным звоном, она и появилась у костра, с удовольствием поймав на себе два десятка восхищенных мужских взглядов. Не исключением был и найденыш, которого порозовевший при виде Малонь Златан, о чем-то подробно расспрашивал.
- Ольговна, глянь, - Златан опустил на плечо ночного гостя широкую мозолистую ладонь. – Говорит, что княжич наш, Володимер Святославич. Мы его видеть не видели, но ты столько лет на Горе прожила – может признаешь?
Мальфрид смотрела на сидевшего перед ней отрока. Когда она покидала Гору, Володьша был семилетним мальцом, сейчас ему должно быть одиннадцать. Почти взрослый мужчина. Как сильно он изменился за это время?
Мальфрид вгляделась в открытое, усеянное веснушками лицо, в светлые волосы, рыжеватые брови и синие глаза. Найденыш столь же внимательно смотрел на нее. И тут он улыбнулся. Мальфрид почудилось, что рядом вспыхнула молния, а небо оглушительно зарокотало. Она помнит эту улыбку, когда рыжие пятнышки на лице спешат к носу, словно стайка заблудившихся утят в надежде укрыться под надежным крылом матери! Тогда, на берегу ручья у Бус-городка, он также улыбнулся ей, и мир мгновенно встал с ног на голову. Сколько сил она приложила к тому, чтобы вернуть всё на круги своя! И вот теперь, когда тишина и покой стали казаться ей затхлым болотом, явились силы, что одним своим видом способны разрушить хрупкое равновесие постылой жизни. Отчего же так страшно, что холодеют ладони? Разве не этого она искала, сбегая из Моравска?
- Да, - чуть дыша кивнула Мальфрид, заставив себя улыбнуться Златану. – Это Володьша.
***
Когда вдалеке показались светлые стены Лутавы, Мальфрид уже успокоилась и с интересом слушала рассказ княжича о его ночном приключении. Удобно расположившись на носу лодьи, Володьша не просто рассказывал ей историю своего бегства от внезапно налетевших татей - он ждал, какое впечатление произведут его слова и поступки на сидевшую рядом девушку. Замечая, что синие глаза мальчишки всё сильнее распаляются недетским любопытством, Мальфрид то и дело отворачивалась. Конечно, они дальняя родня - набегало седьмое колено  - но всё же родня, и об этом надлежит помнить ежечасно.
- Ну, тут и повязали меня твои гриди! – сидевший рядом Володьша завершил свой рассказ и потянулся вперед, под соседнюю лавку, за бурдюком с хмельным медом, словно ненароком опершись рукой о ее колено. «Может рано ему дружинный мед потягивать?» – подумала Мальфрид, но сказать это вслух не решилась.
- Ты проявил изрядную смелость, укрывшись один в лесу, - она улыбнулась и чуть отстранилась от припавшего к горлышку бурдюка Володьши. – А желание исполнить волю дяди и завершить свой путь в Моравске делает тебя человеком слова и чести. Редкие качества для отрока твоих лет.
- Да-а-а-а, - довольно протянул княжич, оторвавшись от меда. Бурдюк он так и не перевернул, и золотистая жижа продолжила вытекать, заливая щеки, подбородок и устремляясь к висевшей на шее золоченой гривне. – Вуй говорит, что из меня выйдет хороший князь, если богам будет угодно.
- Думаю, Претичу надлежит знать, что твой вуй потерялся в его лесах, - заметила Мальфрид и посмотрела на княжича.
Она надеялась услышать подтверждение своих слов, но нашла лишь одурманенный взгляд и сложенные трубочкой губы.
Володьша тянулся к ней, заставляя Малонь отклоняться назад, покуда спина девушки не уперлась о борт лодьи и бежать стало некуда. Тут его веки дрогнули, он икнул и, захмелевший, повалился к ней на колени. Мгновение спустя по лодье прокатился перемежаемый икотой храп.
Растолкать княжича удалось лишь, когда лодья пристал к берегу. Тогда Златан умыл его и, держа под руки, отвел наверх, к детинцу. Стоять без посторонней помощи у Володьши не получалось, поэтому его прислонили к распахнутой створке ворот, где он тут же заснул, ничуть не смущенный тем, что вынужден делать это стоя.
Еще до того, как навстречу Мальфрид поднялся Претич, она, умело пряча всё нарастающую тревогу, незаметно оглядывалась, ища глазами Добрыню. Отчего-то казалось, что если первой его заметит она, то и в дальнейшем всё сложиться так, как нужно ей, а не ему. А это значит, что страх от грядущей встречи - лишь глупая девичья причуда. Но первым ее заметил именно он, и внутри у Мальфрид всё сжалось, предвосхищая лихие времена, в которые она вот-вот погрузится по собственной глупости.
В отличие от Претича, Добрыня остался сидеть под навесом, нахмурив рыжие брови. Его взгляд, устремленный к Малонь, выражал невольное восхищение. Этим, пожалуй, он ничем не отличался от окружавшей ее утром гриди. Как и всякий отрок младшей дружины, привыкший брать от жизни всё и поскорее, он редко прятал свои истинные желания под маской учтивой заботы, и теперь его лицо красноречиво говорило о засевших в голове мыслях.
Вполуха слушая приветствие Претича, Мальфрид видела, как Добрыня, нехотя оторвав от нее взгляд, устремил его дальше, к оставшемуся у ворот племяннику, и удивлено присвистнул. Почти в тот же время к Володьше подошел Златан, тронул княжича за плечо, в надежде разбудить - и едва успел поймать сползающее на землю тело. За спиной у сотника тут же возник Добрыня. Он о чем-то грубо спросил моравлянина и, отодвинув его в сторону, бесцеремонно взвалил сестрича на плечо. Руки Володьши повисли безжизненными плетьми, а сам княжич, почувствовав, что стало труднее дышать, громко всхрапнул.
Видимо, Добрыня сказал Златану что-то обидное, потому что сотник не просто попытался его остановить, но и ухватился за рукоять меча. И тут в разгоравшуюся ссору вмешался Претич:
- Тихо там, остыньте! Подумаешь, упился малец! Неси в гридницу , пусть проспится. А ты, Златан, лучше сюда идти – разговор есть.
Претич двинулся к столу под навесом, приглашая девушку следовать за ним.
- Ну, что скажешь, Ольговна, может и впрямь не всё мирно в Киеве? – усевшись на место, которое до него занимал Добрыня, Претич внимательно следил, как Мальфрид опускается на край скамьи. Сидеть за одним столом с мужчинами, если только они тебе не родня или это не большой праздник, было неправильно, но разговор обещал быть долгим, а в ногах правды нет.
- Прости, Претич, за родича тревожилась – не разобрала, о чем речь, - Мальфрид виновато улыбнулась, краем глаза поймав ответную улыбку Златана.
- Если ты так о нем тревожилась, незачем было меда подливать, - резкий голос, раздавшийся позади нее, не сулил ничего хорошего.
Не дожидаясь, пока ему предложат присоединиться к беседе, Добрыня перешагнул через скамью и уселся рядом с девушкой.
- Прикуси язык – с княжной говоришь, не с холопкой! – подался вперед Златан, явно жалея, что сам не набрался храбрости занять это место.
- С княжной? – тут Добрыня развернулся к Мальфрид и принялся водить по ней изумленными глазами. – Что-то найти не могу. Ольговну вижу, а княжны – нет, не сыскать!
Мальфрид от удивления даже рот открыла – никто никогда прежде не сомневался в том, что она княжна! Всегда представляя себя в одном ряду с дочерьми и сестрами Святослава, она старалась не замечать истинного положения ее отца и брата на Горе, и уж точно не думала, что кто-то решится озвучить опасные мысли вслух.
- Да как ты смеешь! – вскочил Златан, и его меч на сей раз наполовину вышел из ножен. – Прости, Претич, дай проучу наглеца. Всякий холоп своё место знать должен, а этот еще немного – и на престол киевский взгромоздится!
- Неужто негодуешь Златан, что сам здесь не уселся? - Добрыня, посмеиваясь, смотрел снизу-вверх на моравлянина. Его руки небрежно скользнули под стол и, как видела Мальфрид, уперлись о скамью.
Что почудилось в этот момент Златану, она не знала, но сотник резким движением вернул меч на место, чему тот звонко возмутился, и потянулся через стол, пытаясь ухватить Добрыню за грудки.
- Довольно! – громкий голос Претича заставил притихнуть весь невеликий двор детинца. – И суки поблизости нет, а два кобеля уж перегрызлись! – Претич взглянул на застывшую Мальфрид и слегка наклонил голову. – Прости, Ольговна, не сдержались они.
Златан, сожалея, что предстал перед девушкой в столь постыдном свете, торопливо склонил голову, а вот Добрыня только презрительно хмыкнул и отвернулся.
- Не серчай на них, Претич, мне не впервой слышать, как гридь ругается, - отозвалась Мальфрид, надеясь, что ее лукавство по части мужских ссор останется незамеченным.
- Так вот, Ольговна, говорят, - с этими словами Претич выразительно указал глазами на Добрыню, - что боярин Велигор, приставленный к юному княжичу Володимеру кормильцем, замыслил худое. Неделю назад тайно увел княжича со двора. Сказал, что на зверя пойдут, а сам решил натравить на него медведицу о двух медвежатах. Эти особенно злющие, - со знанием дела отметил воевода. – Малкич правильно всполошился, едва проведал, куда его сестрича увели. Ведь свершись задуманное – никто бы в Киеве не усомнился в случайной гибели княжича.
- А что Велигор? Отпирался? Ты ведь говорил с ним? – Златан, не на шутку встревоженный, хоть и не позабыл недавнюю размолвку, всё же внимательно смотрел на Добрыню.
- Говорил, - кивнул тот. – Да только он толком ничего не сказал. По лесу, мол, бродили, притомился княжич, спать лег, тревожиться не о чем – вот и весь сказ.
- И с чего ж ты решил, что он худое замышляет? Иль медведица тебе сама на ухо нашептала? – Златан вопросительно поднял брови и глянул в сторону Претича – неужто воеводе довольно подобных россказней, чтобы обвинить боярина княгини Эльги в замышленном душегубстве?
- А вот с чего! – Добрыня развернулся и указал на глубокую царапину, спускавшуюся от уха к шее.
- Царапина?! – Златан едва не рассмеялся.
- Мне ее Колояр оставил, - обижено буркнул Добрыня, явно досадуя на столь простую рану.
- Ах вот как, - выдохнул Златан и поджал губы. – Что ж, тогда и впрямь дело серьезно.
Все трое задумались. Мальфрид показалось, что она что-то упустила в этом коротком разговоре. С чего вдруг Златан встал на сторону недавнего соперника, которого чуть было не ударил за столом у Претича? И кто этот Колояр, чье имя в одночасье расставило всё по своим местам?
- А кто это - Колояр? – тихо спросила она, и трое мужчин, вздрогнув, удивленно взглянули на нее.
- Колояр – сын Велигора, - нарушил молчание Добрыня.
- Скажешь тоже – сын! – не замедлил возразить Златан. - Отрок в дружине у Велигора – и весь сказ!
- Да ты на рожу его глянь! – возмутился Добрыня, и Мальфрид почудилось, что мужчины вот-вот опять кинутся друг на друга с кулаками, выясняя похож или нет неведомый ей Колояр на бесчестного киевского боярина Велигора.
- Решать надо, Ольговна, кто мальчишку в Киев повезет. Чтобы Велигора обвинить его слова мало, – Претич кивнул на Добрыню, и тот с досадой закусил губу. – Холопа против боярина никто слушать не станет. Вдобавок, малец наш Колояра порешил …
- Как? – в ужасе выдохнула Мальфрид. – Володьша кого-то убил?
- Ну, если бы не он, то точно убили бы сначала меня, а потом и его самого, - горько усмехнулся Добрыня и почему-то потер шею.
- Нельзя допустить, чтобы на дворе киевском сыновей Святослава как мух надоедливых передавили! – воскликнул Златан и торопливо поднялся. – Князь он нам или не князь, а покуда Улеб слова своего назад не взял, мы за весь их род в ответе!
- Сядь, - Претич дернул Златана за рукав, веля сотнику опуститься на лавку. –  У тебя язык сегодня наперед дум бежит.
- Рыса еще зимой отвезла своего сына, Олега, в Древлянь, - заметил Добрыня. – Может, прознала что?
- Эта всегда хитрой лисой была, - согласился Претич. – Плохо будет, если с бабьего угла склока началась. Дружина тогда мало что знать будет.
- Его отвезу я, - Мальфрид надоело водить глазами с одного лица на другое, и она с радостью воспользовалась случаем оправдать собственное присутствие.
Однако, ее слова произвели на мужчин странное впечатление: Претич отрицательно покачал головой, Златан заулыбался и развел в стороны руки, словно призывая всех в свидетели ее упрямства, а Добрыня глянул на нее, как на неразумное дитя. И всё же, раз они усадили ее за этот стол, им придется если не считаться с ее мнением, то, по крайней, мере его выслушать.
- Не пойму, с чего переполошились? – Мальфрид недоуменно вскинула брови. – Я, как-никак, ему родня. И это ко мне он шел. Что же теперь – у печи остаться? Да и кто на Горе от меня отмахнуться посмеет? А если прав ты, Претич, и началось всё с женской половины двора, кто вам обо всём рассказывать станет?
- Ну, Некраса может, - неуверенно заметил Добрыня.
- Некраса твоя может и знает, о чем челядь по подворотням шепчется, а ко всем ли на Горе она вхожа? – Мальфрид выразительно посмотрела на Добрыню, по любимой привычке изогнув левую бровь.
- Добро, - чуть поразмыслив кивнул Претич. – Завтра утром двинемся к Киеву. Глядишь, растолкуем, кто что на Горе замыслил.
***
На утро особенно жалко было Володьшу. Княжича, раздетого до исподних портов, поставили у колодца, и один из отроков Претича щедро поливал его ледяной водой. Было заметно, как мальчишку потряхивает, несмотря на высоко поднявшееся солнце. Рядом с колодцем, на рубленой лестнице, что вела к верхнему ярусу тына , бок о бок сидели Добрыня и Златан. Еще вчера готовые вцепиться в друг друга, сегодня они являли собой образец нерушимого мира. Передавая друг другу кувшин, мужчины по очереди делали глоток, с любопытством разглядывать суетившихся во дворе людей.
Мальфрид одернула себя - негоже ей, высокородной девице, стоять тут да пялиться на сборище полуодетых мужчин - и вернулась в отведенную ей избу.
Судя по всему, Претич не спешил покидать Лутаву. Поджидая воеводу, Мальфрид успела пересчитать в избе венцы, изучить развешанные по стенам рушники, привезенные новой госпожой и воспевавшие глубину и силу ее рода, пощупать старый мохнатый ковер, раздобытый Претичем где-то среди южных степей, измерить пальцами давно остывшую печь и даже тайком заглянуть в пару хозяйских ларей. Вновь усевшись на место и не зная, чем себя занять, она со всё возрастающим нетерпением поглядывала в сторону приоткрытой двери. Стелившаяся сквозь нее широкая солнечная полоса наполняла избу светом. Только углы прятались в полумраке. Перед глазами Мальфрид плясали крохотные пылинки, и мысли в этой размеренной круговерти невольно возвращались к событиям прошлой ночи. Тогда точно такая же полоса света рвалась прочь отсюда, освещая немногим больше, но безошибочно выхватывая из тьмы самую суть.
Вечером, вручив хозяевам давно приготовленные подарки и даже подержав на руках новорожденного мальчугана (на удачу, как шепнула ей молодая мать), Мальфрид вернулась к себе. Собираясь лечь спать, она отпустила Гостёну. Всегда готовая исполнить малейшую просьбу, сегодня челядинка просила княжну позволить ей задержаться на дворе – послушать, как гридь будет петь. И Мальфрид махнула рукой: в отличие от девки с дальнего лесного хутора, она хорошо знала все дружинные песни.
Вместе с Гостёной из избы ушел сон. Мальфрид долго ворочалась, пытаясь улечься на пуховой перине, но становилось только жарче, и завитки волос назойливо липли к шее. А еще, Мальфрид захотелось по нужде. Ругая себя за то, что по доброй воле осталась одна в незнакомом ей месте, она на ощупь достала первое попавшееся платье, сунула ноги в домашние черевьи и, даже не подпоясавшись, выскользнула во двор.
Прохладный воздух дарил ощущение неизмеримой легкости. Под ногами на разные лады стрекотали кузнечики, а голову пьянил сладковато-горький запах луговых трав. Стоя в тени избы, Мальфрид прислушалась. От стола, за которым они сидели днем, лился нестройный хор мужских голосов, то и дело прерываемый дружным хохотом. Запевал кто-то с низким, глубоким голосом. Мальфрид осторожно выглянула из-за угла и едва не охнула: висевшие на столбах навеса фонари хорошо освещали всю собравшуюся там гридь, а посреди них – Добрыню. Вспомнились слова ее отца, не раз говорившего, что кем бы гридень не клялся – Христом или Перуном – по-настоящему он верен лишь двум вещам: своему мечу и боевому товарищу. И Добрыня, долгие годы ходивший у Святослава в отроках, сейчас был не рядовичем среди вольных, а своим среди равных. Правда, песня, которую он выбрал, красноречиво говорила о его характере: в ней добрый молодец едет во чисто поле опробовать свою силушку, и встречает удалого супротивника, что на поверку оказывается девицей – поляницей.
Мальфрид покачала головой и двинулась в дальний угол двора к отхожему месту. А какую песню она хотела от него услышать? Не ту ли, где безутешный муж сокрушается по случайно загубленной жене? Рассказ о молодце, что поборол строптивую девушку, как раз в его духе – прямой и до неприличия откровенный, так что слушать его пристало лишь на свадьбе .
На обратном пути Мальфрид заметила, что певец сменился. Теперь грустный, бархатный голос пел о неверной жене, что обещала дождаться мужа из дальних краев, но, едва истекли три года, вновь устремилась под венец. Мальфрид затаила дыхание. Голос рассказчика умело рисовал тоску мужа на чужбине, где только образ жены вдыхал в него жизнь, и боль от поруганной дружбы с товарищем, что прельстился ее сладкими речами. Слова в песне были не просто словами – они жили, любили, ненавидели, заставляя каждой клеточкой трепетавшего тела ощущать неотвратимость предначертанного конца. И тут ей на плечо опустилась чья-то рука, вторая - стремительно развернула и, прежде чем Мальфрид успела испуганно вскрикнуть, приоткрытые губы накрыло жарким поцелуем.
Поначалу, Мальфрид не понимала, что делает не так, раз, несмотря на ее сопротивление, мужчина и не думает её отпускать, а только целует, всё жарче и откровеннее. Его рукам уже недостаточно было придерживать её за талию и рыться в волосах на затылке. Они шарили по ее телу, словно искали величайшую ценность и никак не могли найти. А может вся она и была этой ценностью? Ведь пока продолжались эти беспорядочные поиски, пока его губы требовали в ответ еще и еще, самой Мальфрид казалось, что внутри нее вот-вот вспыхнет пламя, и тогда ее, сияющую, уж точно заметят!
Мальфрид неловко уперлась мужчине в грудь, но пальцы вместо того, чтобы оттолкнуть, почему-то скользили вниз, пока не повисли у него на поясе, не решаясь ступить дальше.
- Вот как?! – удивленно шепнул мужчина, и Мальфрид уловила в его голосе знакомые нотки. – Разве могу тебе отказать? - выдохнул он ей в самое ухо, и позади Мальфрид внезапно очутилась стена, а рука, до этого обжигавшая сквозь одежду, скользнула под колено и выше, поднимая ее над землей.
Такого Мальфрид допустить не могла. Может она и не княжна, как заметил Добрыня, но дорожит своей честью гораздо больше, чем… Добрыня!
Накатившее негодование придало сил, и Мальфрид оттолкнула стоявшего перед ней мужчину.
- Довольно! Кто дал тебе право вести себя так, будто перед тобой дворовая девка? – зло зашептала она, боясь, однако, повысить голос и привлечь лишнее внимание.
В темноте было не ясно, что сейчас думает мужчина, лишившийся самой лакомой части своей ночной вылазки. А ведь он хотел ее. Мальфрид чувствовала это, пока прижималась к нему, с трудом убеждая себя, что всё это нужно немедленно прекратить.
- Что ж ты, Ольговна, как холопка разгуливаешь? - наконец прозвучал растерянный голос.
Теперь, когда мужчина не шептал ей в самое ухо, Мальфрид поняла, что не ошиблась: на расстоянии вытянутой руки, в одной рубахе, под которой еще пару мгновений назад она ощущала напряженно сжатое тело, перед ней стоял вуй княжича Володимера.
- Не сердись, Ольговна, обознался, - он примирительно протянул руку, поймал ее дрожащие пальцы и легонько сжал их, словно прося принять его извинения.
Мальфрид поспешила в избу, где уже металась побелевшая от страха Гостёна. Поджидая княжну, девка зажгла лучину, и, открыв дверь, Мальфрид выпустила за порог полосу тусклого света. Среди ночи этого оказалось довольно, чтобы, оглянувшись, она разглядела стоящего в паре шагов Добрыню. Он внимательно смотрел, как она скрывается в избе, словно желал убедиться, что никому из гриди не пришло в голову схожих мыслей, и чести девушки больше ничто не угрожает. И хоть лицо его в тот миг выражало полное раскаяние, было в нем что-то такое, отчего Мальфрид торопливо захлопнула дверь и подперла ее обеими руками.
Теперь, сидя в тиши и покое избы, глядя на праздно сложенные руки и слушая гулкие удары сердца, Мальфрид всё острее ощущала сожаление, что решила вырваться на свободу.
***
Всегда шумная пристань на Почайне встретила лодью унылым молчанием. Претич, разглядывая пустые склоны Горы, нахмурился.
- Не припомню такого, чтоб у пристани народу не было, - задумчиво проговорил он.
Володьша, всю дорогу обнимавший высокий борт дрожащими руками, перестал закатывать к небу глаза, в надежде уговорить богов послать им попутный ветер. Ведь что если боги зло пошутили, и гладкая дорога обернулась лукавой тропкой, что завела путников в Навь ?
Без труда пристав к берегу и распугав тех немногих рыбаков, что отважились показаться на реке, моравляне двинулись вверх к воротам киевского детинца. Сверкая железной оковкой, зажатые между громадами башен, они и впрямь могли оказаться границей между мирами.
- Может, поветрие? – Мальфрид глянула поверх невысокого плетня, и тут же в одной из соседних изб легко стукнула затворяющаяся дверь. Жители Подола не спешили показывать на глаза чужакам, но сами внимательно следили за каждым их шагом.
- Не похоже, - покачал головой Златан.
Добрыня шумно втянул воздух, словно пытался уловить страх, которым тот был наполнен.
- Нет, - согласился он с сотником. - На прошлой неделе все здоровы были. Да и не воняет ничем.
Мальфрид последовала его примеру и глубоко вдохнула – у подножия Горы привычно пахло рекой.
- Печи не топят, - заметил Добрыня, кивнув в сторону оставшихся позади изб.
А ведь верно – дымного запаха, что всегда тянется от жилых клетей, выделяя их среди общего ряда приземистых строений, на сей раз не было.
У запертых ворот тоже было тихо.
- Боятся? - Претич развернулся к Володьше и, пытаясь развеять охватившее всех напряжение, подмигнул княжичу. - Пропажу, небось, ищут!
Святославич, еще бледный и нетвердо стоящий на ногах, неуверенно покосился на вуя.
- Сидя в стенах пропажи-то не сыскать, - рассеянно ответил Добрыня и внимательно оглядел ту часть ворот, где была сделана калитка, через которую пускали припозднившихся путников. – Эй, бездельники, отворяй! – крикнул он и пнул ногой узкую створку.
Створка качнулась, выдав слабое место, и тут же послышался раздраженный голос:
- Не велено! Обождите! На княжий двор уж послали! – створка ответно закачалась.
- Может скажем, что с нами княжич Володимер? – шепнул Златан и вопросительно глянул на Претича.
- Бесполезно, - махнул рукой Добрыня. – Зыбко на стороже – этот без слова княгини даже Святослава на Гору не пустит.
Оставалось ждать. Мужчины расселись на поросшем травой склоне, в котором прятался хитрый остов киевских стен. Кто-то поднялся выше и прислонился спиной к нагретым бревнам, кто-то полулежал, опираясь на локоть и закусив душистый стебелек, но все они молча разглядывали одинокую лодью на Почайне – ту самую, на которой менее часа назад пришли к Киеву.
Мальфрид, не придумав ничего лучше, двинулась вдоль крепостной стены в сторону заходящего солнца. Она-то надеялась, что к этому времени уже окажется в своей старой избе, упадет на знакомую лежанку, по которой тосковала все эти годы, и погрузится в сладкий сон воспоминаний! А приходилось как молодец из сказки – искать ключи к воротам в тридевятое царство!
Тропка, ведшая между вздымавшимся частоколом и склоном оврага, на дне которого растянулся Подол, казалась направленной в небо стрелой. Наконец, она круто взяла влево и через пару шагов оборвалась, устремившись вниз, к ручьям. У одного из них, со времен первого похода на Царьград, стояла церковь святого Ильи – большая изба с непривычно широкой дверью.
Путешествие вниз не имело смысла, поэтому Мальфрид запрокинула голову и оглядела крепкую стену. Здесь, в отличие от ворот, не было видно покатой крыши заборол . В обе стороны от угловой башни, с которой следили за дальним концом  кожемяк, тянулся обычный, хоть и непомерно высокий, тын.
Подобрав юбки, Мальфрид поднималась по склону, покуда не ухватилась руками за теплые, чуть шероховатые бревна. На добрую треть своего роста они уходили в землю и всё же цепляли острыми зубьями облака над ее головой. Прислонившись к стене спиной, она закрыла глаза и прислушалась. В нос почему-то ударило ароматом сосновой смолы, словно бревна лишь недавно обтесали и врыли, и они продолжают оплакивать свою вынужденную наготу. В ногах верным псом крутился ветер. Он терся загривком из шелковых трав о ее колени, и Мальфрид почудилось, что она ступила на небесную твердь и сам крылатый Симаргл  - посланец древних богов - ищет ее ласки.
Мальфрид распахнула глаза – насколько хватало взора стелилось голубое небо, залитое мягким золотым сиянием. Далеко внизу остались ветхие лачуги Подола и резные ворота лучших дворов на Горе. Шум простой жизни терялся в порывах ветра. Небо дало ей крылья и ничего не потребовало взамен.
- Говорят, когда-то давно Князья прямо с этих Гор шагали в Небо, - вкрадчивый мужской голос прозвучал совсем близко, и всё же необъяснимо тянул назад, вниз, к земле.
Мальфрид с горечью стряхнула остатки дивного сна с кончиков ресниц и огляделась по сторонам.   
- Прости, что заставил тебя вернуться, Малонь, - в шаге от нее стоял Добрыня и, как и она за мгновенье до этого, вглядывался в небесную синь. – Сколько я ни пытался, так и не смог заглянуть дальше кудлатых баранов, что бегут по нему, как по полю. Иным недостаточно здесь родиться, чтобы подпереть собой Гору. А кто-то, едва ступив на эту землю, способен потрясти ее до самого основания, - он грустно усмехнулся, словно сожалея о чем-то, и внимательно посмотрел на нее.
Мальфрид внутренне подобралась, готовая дать отпор обычно бойкому Добрыне, но тот выглядел напряженным и немного растерянным.
- Не сердись, что сказал, будто ты не княжна, - он шептал в надежде, что его слова, едва слетев с губ, не достанутся ветру, и тот не разнесет их по свету, заставив устыдиться содеянного. – Теперь я вижу – ты Княжна гораздо больше, чем те, кто уже давно сидит на Горе.
От неожиданности Мальфрид не сразу нашлась, что ответить. Добрыня был последним человеком, в ком она видела желание признать правоту другого. Казалось, он прав всегда. Особенно, если неправ.
- Ты был прав, - так же шепотом отозвалась она, и невидимый пес, лизнув на прощанье подставленную свету ладонь, взмыл к тому небу, что стало от нее столь же далеко, как прежде была земля. Ощущая пустоту у своих ног, Мальфрид вытянула вперед руку, куда с готовностью улеглись нити заходящего солнца. – Мы давно не князья. Князь – это земля, едва поднявшийся над ней колос и уже сжатая нива, что готова родить вновь. А мы? Мы – ветер: бредем от горы к горе, в надежде, что хоть одна из них нас удержит. И за душой у нас лишь эхо отгремевших когда-то побед. Придет время, налетит чужой ветер и унесет последние отголоски наших имен туда, где нет места ни сожалению, ни надежде.
- Пойдем, - Добрыня, немного помолчав, протянул ей руку, предлагая спуститься на тропку.
Мальфрид согласно кивнула, невольно поймав себя на мысли, что не испытывает рядом с ним вчерашнего безотчетного страха. Еще утром, возвращаясь к событиям прошлой ночи, ее охватывала дрожь. Всю дорогу в лодье она боязливо косилась на Добрыню, словно один случайный взгляд мог выдать их постыдную тайну и навсегда погубить не только ее саму, но и светлую память всех моравских князей. А теперь они стоят рядом, и она рассказывает ему свое самое сокровенное таинство – стать последней в роду Моймировичей.
- Думаешь, Ящер и впрямь каждую ночь грозится его сожрать? – Добрыня, прищурившись, глянул в сторону заката. Видимо, подобная откровенность была для него в новинку и заставила искать новую тему для разговора.
- Не знаю, - честно призналась Мальфрид. Ступая по склону, она продолжала вглядываться в кромку, ловя последние всполохи побагровевшего светила. – Отец говорил, что Ящер-змей откуда-то с севера. И что там, далеко на полночь, в каменной пещере под ледяной горой сокрыты хрустальные ворота, ведущие в его царство, - Мальфрид осеклась и, чуть помедлив, спросила: - А ты их видел?
- Почему я должен был их видеть? – Добрыня удивленно взглянул на стоявшую подле него девушку. Ее руку он так и не выпустил, хотя никаких тайных умыслов в его прикосновении на сей раз не ощущалось.
- Но ты ведь с Волхова? – Мальфрид думала, что хорошо это запомнила.
- Там родилась моя мать. А мы с сестрой появились на свет уже здесь, в Киеве, - Добрыня, опомнившись, выпустил узкую девичью ладошку и жестом предложил двинуться в сторону ворот.
- Выходит, ты куда больше принадлежишь Руси, чем я, - улыбнулась Мальфрид. Мысль, что она, родившаяся далеко на западе, избежала этой участи -  зваться русью – почему-то успокаивала.
 У киевских ворот их давно ждали.
- Тебя, Малкич, только за смертью посылать! - крикнул Претич и тут же скрылся в открытой калитке.
- Не беда, если смерть столь же хороша будет, - буркнул Добрыня, но ускорил шаг и, согнувшись чуть ли не вдвое, спрятался за узкой створкой.
Мальфрид была последней, кто скользнул за ворота. Сзади тут же застучали опускающиеся засовы.
Покинувшее небесный свод солнце укрыло тесные улочки Горы липким сумраком. Перед сторожей, окружившей пришедших с реки гостей, выступила женская фигура. Одетая в платье цвета талого льда, собранное у ворота на шнурок по обычаю кривичских  жен, она обхватила себя руками за плечи и потирала их, словно бездонная чаша неба, раскинувшаяся во все пределы, стремилась поглотить тепло ее тела.
- Где вы нашли его? – женщина изумленно указала на Володьшу. – И ты? - тут она обернулась к Добрыне, взмахнула рукой, и на зарукавьях голубой молнией блеснули серебряные нити. – Все решили, что ты на север подался, к родне. Уж больно долго княжий гридень с холопьей долей мирился, – женщина сделал шаг вперед, и россыпь снизок на ее груди зазвенела. – Кто из вас говорить будет?
-  Позволь, княгиня, мне ответ держать, - вперед выступил Претич, и лёгким кивком поприветствовал женщину.
Мальфрид пригляделась, что было весьма непросто из-за широких спин гриди. Конечно, перед ними стояла Ярина! Как она могла не узнать жену Святослава? Может виной всему долгая разлука и необычный наряд? За то время, что Мальфрид провела на Горе, она ни разу не видела невестку в обычном для свинчанки платье.
- Ярина? – Мальфрид стала протискиваться к свободному пяточку, что разделял моравлян и сторожу. – Неужели ты? А Улеб говорил, ты в Свинечск воротилась!   
Представ перед невесткой, Мальфрид радостно улыбнулась. От неожиданности Ярина вздрогнула, но быстро совладала с собой и приветливо улыбнулась в ответ.
- Малонь, и ты здесь? – сладкий, словно мед, голос, не вязался с настороженным взглядом и нервно сжатыми пальцами. – Добро, воевода, - Ярина скинула оцепенение первой встречи и вернула себе привычный властный вид. – Пойдем, Эльга который день вестей о внуке ждет.
***
    В избе было темно и пусто. Пока челядинки спешно разжигали лучины, мели пол и доставали из ларей расшитые шелком подушки, меховые одеяла и простыни самого тонкого льна, Мальфрид бесцельно бродила по двору. Ярина почти сразу ушла к себе, обронив мимоходом, что заглянет завтра утром, а к Эльге её почему-то не пустили. Единственную из прибывших! Даже Златан составил компанию Претичу, Володьше и его дяде. Поначалу обидевшись, совсем скоро Малонь убедила себя, что княгине не до приветствий внезапно объявившейся племянницы. Судя по всему, Володьшу долго и безрезультатно искали, и теперь нашедшийся живым внук поглотил всё её внимание.
В дальней части двора громко хлопнула дверь.
- Чтоб ты сдохла, старая ведьма! – донеслось до Мальфрид раздраженное восклицание.
Продолжая зло бормотать себе под нос, мужчина, в котором Мальфрид без труда признала Добрыню, двинулся к воротам. Рявкнув на стоявшего у калитки отрока так, что молодой человек шарахнулся в сторону, будто на него налетел разъяренный тур, Добрыня сам дернул засов, с ноги распахнул створку и выскочил со двора. Калитку за ним спешно заперли. 
- Ишь ты, взъярился, - рядом с Мальфрид очутился Златан. – Не доволен, что Эльга вольную дала и велела со двора убираться.
- За что? – Мальфрид удивленно взглянула на сотника. – Ну, за что со двора прогнала? - тут же уточнила она, поскольку мысль, что Добрыня навсегда останется в холопах у Эльги, с самого начала казалась ей нелепой.
- Толком не понял, - пожал плечами Златан. – Вначале все мирно было, но как дошло до Моравска, тут оба как с цепи сорвались. Эльга кричала, что Малкич никак не угомонится, и она уж не знает, в какого отца он такой уродился. Тот в долгу не остался, и припомнил ей что-то о последнем походе Ингоря на греков. Тут-то княгиня и велела его со двора гнать, крикнув, что от таких холопов доброго приплода не бывает.   
Мальфрид удивленно смотрела на сотника. Тот выразительно водил глазами, выражая искреннюю растерянность. Ссора, которую он пересказал Мальфрид, совсем не походила на спор госпожи и ее холопа. Да даже на спор княгини с гриднем она не походила! Было в ней что-то потаенное, рвавшееся наружу сквозь неприкрытую обиду слов и поступков, словно из наспех сшитого бурдюка по капле сочился драгоценный мед.
Столь же невразумительным оказался и рассказ Претича. Воевода, слово в слово повторив сказанное Златаном, посоветовал княжне не забивать себе голову чужими бедами и отправился спать.
Пытаясь следовать его совету, Мальфрид вернулась в свою избу, но большую часть ночи не сомкнула глаз. Перед ними яркими пятнами проплывали лица киевской родни как еще живой, так и давно ушедшей. И в этой бесконечной чехарде лиц, как думала Мальфрид, было что-то очень и очень важное.
Когда солнце поднялось так высоко, что заглянуло на двор киевской княгини поверх его крепких стен, Мальфрид, одетая в свое лучшее платье, в сарафане с ажурными застежками на груди и снизками стеклянных бус, стояла посреди избы, в которой Эльга жила уже второй десяток лет. Изба ничем не отличалась от сотен других изб на Горе или Подоле. Была лишь просторнее и чуточку светлее. А еще по ней ползла легкая сизая дымка от закрепленной на матице  курильницы с фимиамом .
Эльга сидела на краешке лежанки, и молодая женщина, на вид чуть старше Мальфрид, расчесывала ее волосы. Княгиня молчала, устремив невидящий взгляд в одной ей доступные дали. Челядинка, закончив плести косы и уложив их венцом, потянулась за повоем, но Эльга качнула головой, и женщина замерла, ожидая новых распоряжений.
- Ступай, Некраса, мне от племянницы незачем хорониться, - Эльга легко касалась руками кос, в три ряда обвивавших ей голову, желая убедиться, что всё сделано правильно.
Мальфрид скользнула по прислужнице взглядом – имя женщины показалось знакомым.
Некраса то и дело поправляла выбившуюся прядку светлых волос, но та упорно сбегала из-под повоя. Проводя тонкими пальцами ото лба к щеке, она всякий раз едва заметно прикусывала нижнюю губу, словно не знала, как побороть негодницу, что надеется ее опозорить . Дуги темных бровей челядинки разительно отличались от светлых волос и подчеркивали бледность кожи, столь несвойственную дворовым девкам. Глаза же глубокого серого цвета напомнили Мальфрид шкуру зимнего волка.
- Думаю, пока ты в Киеве, Некраса при тебе будет, - Эльга внимательно наблюдала за племянницей и своей верной рабой.
- Как? – обе вздрогнули и тревожно переглянулись. Но если Мальфрид удивилась тому, что по замыслу тетки ей предстоит пробыть на Горе более одного дня, то во взгляде Некрасы читалась обреченность загнанного зверя. Господи, кто же о ней вспоминал? Мальфрид вновь посмотрела на челядинку.
Пожалуй, из трех собравшихся в избе женщин, себя Мальфрид сочла наименее красивой.
На Эльгу во все времена смотрели, затаив дыхание. И пусть золото колосящихся нив в ней давно уступило место серебру проливного дождя, ее синие глаза сияли прежней убеждённостью в собственном превосходстве, что даруется лишь самым достойным. Некраса могла оставить равнодушным только слепого. Изящная, складная, с добрым, отзывчивым взглядом она казалась настоящей царевой невестой, что по прихоти злой судьбы очутилась в услужении.
В отличие от них, Мальфрид не могла похвастать ни тяжелой косой, ни точеным овалом лица. Да и ничего достойного она пока не совершила. На мать, моравскую княгиню, славившуюся своей красотой, она не походила вовсе, а от отца унаследовала лишь пронзительный взгляд серо-голубых глаз. «Будто клинок в лед вогнали,» - шептала мать, всякий раз выглядывая в них свое отражение. И этой вечной стальной зиме, верной спутнице тех, кто вынужден гордо распрямлять плечи под тяжестью однажды принятых решений, приходилось мириться с теплом медово-русых волос и нежным золотистым румянцем.
- Ступай, - повторила Эльга, и Некраса, поклонившись, вышла.
Терпкий аромат ладана щипал в носу и кружил голову. Мальфрид огляделась, выискивая место, где можно будет присесть, но Эльга поманила ее к себе.
- Сядь здесь, поближе, - Эльга похлопала по лежанке. – Когда Ярина сказала, что видела тебя у ворот Киева, я, грешным делом, подумала, что моя невестка по сию пору не здорова. Ведь чем, если не бесовскими проказами, объяснить то чудо, до которого я и не думала дожить. Горе мне, маловерная… Но вот ты здесь, моя Малонь, сидишь рядом, и я могу дотронуться до тебя, а ты не обратишься в пыль, как бывало прежде в моих снах, – Эльга протянула руку и сжала запястье Мальфрид с такой силой, что девушка охнула. – Твой брат так жесток… Он запретил мне видеться с тобой. И как бы я его не просила, сколь бы горячо не умоляла, Днепр пролегал между нами подстать самой Смородине .
Мальфрид с трудом находила в себе силы усидеть на месте, а не вскочить и броситься в дальний угол избы. Казалось, это не Эльга сейчас говорит с ней, столь тоскливы и одиноки были ее слова. Мальфрид взглянула на тетку и внезапно осознала: та давно стоит у самой черты, за которой простирается вечность. И по делам твоим будет решено, станет ли эта вечность обителью светлой радости или потонет в муках и боли. Эльга за долгие годы успела совершить многое. В своих поступках она забрела так далеко, что, оглянувшись, вряд ли сумела бы разглядеть их истоки. И, как и любая река, что теряет в мощном потоке устья свою первую каплю, на исходе пути Эльга сильнее всего тревожилась о тех днях, что почти истлели в ее памяти.
- Ты знаешь, почему тебя так назвали, моя Малонь? – Эльга пристально смотрела на нее, и Мальфрид чувствовала, как в груди раненой птицей бьется сердце, и холодеют руки.
- Да, отец говорил мне, что назвал меня в честь бабки, - тихо отозвалась Мальфрид, старательно отгоняя мысль о побеге из избы киевской княгини.
- Нет, не так, - Эльга наконец отпустила ее руку и торопливо встала. Прижав ладони к щекам, словно ища у себя жар, она прохаживалась вдоль лежанки, разглядывая половицы у себя под ногами. – Твой отец совсем тебя не ждал. Им с Добронегой пророчили лишь одну дочь. Лишь для одной они выбрали имя, что вобрало в себя всю силу моравских и дулебских князей. Она, не ты, должна была стать предтечей славы их нового рода. Той, что объединяет и ведет. Как алый с золотом стяг над синей гладью воды. Как звук рога над битвой, - с каждым словом Эльга говорила всё тише, пока не перешла на хриплый шепот. – Вторым ребенком они ждали сына… Но что мы против воли Его… Ты стала их нечаянной радостью. И, как и велит нежданное счастье, мы ищем для него самые необычные имена, стараясь обособить, сделать единственным, таким, которое не станем делить ни с кем.
- Он назвал тебя в честь моей бабки, - чуть помолчав, продолжила Эльга. – Она была первой. Исток нашего рода. Его первая капля. Сильная. Смелая. Любящая. Милосердная. Я помню ее. Помню ее крепкие, надежные руки, что укачивали меня, когда умерла моя мать. Помню ее ласковый голос, который обещал мне улыбки и смех чуть погодя, стоит только буре в душе улечься. Она была для меня всем… Знаешь, - Эльга обернулась, и по ее одурманенному взгляду Мальфрид решила, что тетка в своих воспоминаниях ступила за кромку. – Знаешь, ты очень похожа на нее. Только глаза у тебя матери – словно образ  писали. И смотришь ты так же: пытливо, но без осуждения. Как же я ненавидела этот взгляд! – воскликнула Эльга и, схватив стоявший на столе глиняный стакан, запустила им в сторону двери.
- Пошла вон! – закричала княгиня сунувшейся было холопке, и та в спешке захлопнула дверь.
Мальфрид сидела на лежанке, забывая дышать и лишь отсчитывая гулкие удары сердца. А Эльга тем временем, все быстрее металась по избе и, то шепча, то срываясь на крик, продолжала:
- Твоя мать… Как тяжело мне было видеть ее молчаливое согласие, как противилось всё внутри этой решительной жертвенности. Мне пришлось биться за имя княгини, а ей всё досталось по первому вдоху. И с этим бесценным даром она прощалась с той легкостью, на которую способен лишь человек, безгранично верящий в избранность своего пути. Откуда? - Эльга подскочила к Мальфрид, рывком подняла ее и крепко сжала за плечи. – Откуда, я спрашиваю, она всё это знала?! Разве способен человек разглядеть Его замысел? Я тщетно вглядываюсь в ниспосланные мне испытания, и нахожу лишь новые вопросы. Так где же мне взять ответы? Где твоя мать находила их?
Мальфрид растерянно смотрела на Эльгу, боясь открыть рот, а княгиня уже очутилась в дальнем углу избы и замерла, прислонившись к стене и выставив вперед руки, словно могла заслониться ими от взора племянницы.
- Нет! Не надо! Не смотри на меня. Тебе не понять моих терзаний. Ты родилась с Ним. Тебе не было нужды отрекаться. Тебе незачем было искать. Ты, как и твоя мать, смотрите на меня глазами, полными сожаления. Так пастух разглядывает заблудшую овцу, что спустя седмицу, всё ж вернулась к своему стаду. Но знаешь, что? – тут Эльга указала на Мальфрид пальцем, словно обличая девушку в неком грехе. – Мне не нужна ваша помощь. Еще меньше мне нужна твоя жалость! - слова, будто дым от печи, поднимались вверх. Готовые улететь прочь, они оставляли после себя только резь в глазах и невольные слезы. - Я сама найду свой путь. Как бы он ни плутал. Как бы темно не было на моей дороге. А теперь – поди прочь….
Эльга обхватила себя руками и медленно осела на пол избы. Мальфрид стояла, глядя на тетку, а в ушах продолжал звучать ее голос: не то обвиняющий, не то просящий.
Вот только что посоветовать пятидесятилетней старухе может та, чьей жизни наберется два неполных десятка? Да и жалеть Эльгу Мальфрид не станет. Слишком уж свежи в памяти те слова, что она без устали бросала Улебу.
Мальфрид двинулась к двери. Она уже взялась за ручку, чтобы потянуть ее на себя и вырваться из затхлого сумрака на свет божий, когда из угла раздался хриплый шепот:
- Вы все думаете, что это я велела избавиться от него. Самый неугодный из моих внуков… Я так надеялась, что мой род наконец-то будет свободен от взятых на себя обязательств… Кровь от крови, плоть от плоти… Но мне не важно, что решит мой сын, когда меня не станет. Ибо всё, что нужно, я решу без него. А что останется – будет не важно.    
***
Мальфрид шла через двор. Казалось, стоит обернуться, и Эльга окажется рядом, в венце из серебристых волос, с горящим взглядом и опустевшим сердцем. Ни дать, ни взять - Марена…
Кругом озабоченно перешептывалась челядь, но Мальфрид никого не замечала. Хотелось в один миг оказаться как можно дальше. Прочь с Горы. Если бы только открыли ворота!
 Ворота были надежно заперты. Мальфрид поразилась тому, как далеко в своем полусне она забрела от княжьего двора. Всякий раз поднимая к небу глаза, она наделялась, что вот-вот оно распахнется и поглотит тревогу, выскользнувшую вслед за ней из избы княгини. Но голубой свод оставался далеким и молчаливым. Неспокойный ветер отскакивал от мощных стен боярских усадеб и взмывал вверх, тщетно пытаясь разогнать столпившуюся над Киевом отару белоснежных облаков. В любой крючковатой тени Мальфрид мерещилась Эльга и ее указующий перст. Сейчас она была готова поклясться, что княгиня, стоя на исходе земного пути, сумела заглянуть в будущее, и оттого укоры, которыми она обличала ее пусть не на словах, но взглядом и жестом, обернулись неизбежной реальностью.
Мальфрид стояла посреди улицы, что вела от ворот к неширокой площади городского торга. Спешащие по ней люди как потоки воды огибали застывшую девушку. От торга, хоть и тише обычного, летел веселый женский смех и зычные мужские голоса. Мальфрид бросила прощальный взгляд на ворота детинца и двинулась к той части Горы, где ставили свои дворы первые князья, и где сейчас жила Ярина со Святославичами.
Блестели на солнце свежие плашки  дороги. Летевший навстречу ветер уносил прочь засевшую в душе горечь слов. С каждым новым его порывом тяжесть мыслей отступала, и, когда впереди показалась ограда княжьего двора, Мальфрид уже и думать забыла о напророченной ей дурной славе.
Посреди княжьего двора на небольшом пригорке рос дуб. Такой же старый, как и сама Гора. Его корни бурлили в серовато-желтой земле. Морщинистый, словно печеное яблоко, ствол был подобен столпу, на который опирается небо, а могучая крона шумела многоголосьем миров. Травы под дубом совсем не осталось. За сотню лет истоптанная тысячей ног она уступила место сыпучему песку, сквозь который по большим праздникам сочились в Навь мед, пиво и жертвенная кровь. Нижние ветви, голые и крючковатые как старушечьи руки, утопали в засохших венках и поблекших от времени лентах. На обращенной к восходу стороне дуба виднелся лик. Его резкие черты, где-то направленный умелой рукой резчика, где-то явившиеся по воле богов, каждый день сурово разглядывали поднимавшиеся солнце.
Мальфрид, держась на почтительном расстоянии, осторожно заглянула старому богу в глаза. Перун продолжал смотреть на восток. В угрюмо поджатых губах и глубоких морщинах его хмурого лба Мальфрид чудился немой укор суетившимся вокруг людям. Ведь те, высекая его светлый лик на боку у дуба-великана, словно цепями приковали вольную душу к одному месту.
Вокруг дуба, теряясь промеж корней, и впрямь вилась золоченая цепь. Под ликом Перуна ее концы пересекались, а находившие друг на друга звенья пронзал старый меч. Дорогая рукоять, украшенная лалами , хранила память о щедрости того из князей, кто первым не поскупился на подарок справедливому богу.
Позади дуба шевельнулась тень. Еще мгновенье – и из-за дерева выступил Володьша. Он шел, скользя пальцами по теплой коре, погруженный в свои мысли и не замечая никого вокруг. Очутившись перед ликом, он отступил на шаг, посмотрел вверх, надеясь встретиться с богом взглядом, но, не сумев дотянуться до застывших в вышине глаз, насупил брови и ухватился за рукоять воткнутого в землю меча.
Внутри у Мальфрид дрогнула и зазвенела неведомая ей прежде жилка. Стало страшно, ведь вытянуть меч может лишь Киевский князь! Так было всегда. Непреложное правило. Нерушимая истина. Такая же основа мира, как та Гора, в земле которой покоится сейчас его жало. Как Дуб, у подножия которого храниться цепь, что удержит Ящера на исходе времен. И если Володьша сейчас нарушит запрет, если пошатнет самый главный столп мира, кто остановит Небо, готовое рухнуть на головы провинившихся?
- Не тронь! – мужской голос заставил Мальфрид вздрогнуть.
Съедаемые ветром звуки сложились в ее имя, и Малонь стала оглядываться, ища окрикнувшего ее человека. Возле Володьши тем временем очутился Добрыня и перекрыл своей рукой лежащую на рукояти меча ладонь племянника. Он что-то говорил сестричу, и тот, дерзко вздернув подбородок, яростно сверлил его глазами. Но даже так - уверенный и спокойный Добрыня и вспыхнувший, раздосадованный Володьша - они походили друг на друга гораздо больше, чем дядя и племянник. Скорее, как отец и сын.
Мальфрид припомнила Святослава. Светлые волосы, синие глаза…. Объявись здесь сын Эльги, он выглядел бы незваным гостем среди тесного круга родичей. А потом Мальфрид застыла, кляня на чем свет стоит девичью память, готовую хранить немногим больше первого робкого чувства.
Как она не замечала этого раньше? Они похожи! Все трое! Тогда, на берегу Бусловицы, и здесь, под сенью дуба. Быть такого не может! Если Добрыня похож на Володьшу, как и должен походить вуй на сына сестры, то объяснять его сходство со Святославом Мальфрид не хотела. «Нет, - убеждала она себя. - Они ничуть не похожи. Лицо, глаза, то, как сложены. Ну а в остальном – сколь различаются люди, что день и ночь проводят бок о бок, доверяя один другому свою жизнь, честь и славу? Да они, наверняка, даже мыслят одинаково! Оттого и смотрят всегда чуть исподлобья. Нет… Невозможно…».
- Ольговна? – Мальфрид вздрогнула и вовремя прикусила язык. С губ уже готовилось слететь приветственное: «Святослав!».   
Перед ней стояла Добрыня, а чуть в стороне Володьша.
- Да ты, никак, мавку в ветвях у старого заприметила? – при этих словах вуя, Володьша мигом обернулся к дубу. Не найдя там зеленоволосой красавицы, он разочарованно вздохнул.
- Да какие тут мавки? – отмахнулась Мальфрид и улыбнулась, видя, что звук ее голоса разгладил хмурую нитку на лбу у Добрыни. – Все ж знают: в дубовые кроны их пускать не велено. Наказ самого Перуна.
Мальфрид кивнула головой в сторону дуба, радуясь, что можно уйти от неудобного разговора.
- А, этот, - Добрыня неопределённо усмехнулся и брезгливо передернул плечами. – Ну, я бы за суровость его нрава не поручился. Его здесь поверх Волоса  резали.
- Как? – удивилась Мальфрид и сделала шаг навстречу дубу. – Это который на Подоле сейчас стоит?
- Он самый, - согласно кивнул Добрыня. – Ты разве не знала? Как пришли князья с полуночи, так и вырезали здесь Перуна. Все знают: новому князю сподручнее с новым богом. А при дулебах здесь Волосу требы клали. Если не веришь – идя глянь. У него по сию пору борода перевязана будто сноп.
Мальфрид подошла к дубу и провела пальцами по глубоким, резким линиям. Вблизи их оказалось гораздо больше. Одни впивались в тело дерева словно свежие раны, безжалостно вынося на поверхность облик скрытого в недрах божества. Другие, гладкие, плавные, с округлыми краями, спустя долгие годы стали зарубцевавшимися шрамами, что живо напоминают о минувшем.
Едва коснувшись дерева, Мальфрид тут же захотелось обнять его, прижаться щекой к шероховатой коре и вдыхать, вдыхать расточаемое дубом тепло.
- А еще говоришь, будто чужая здесь. Этого не обманешь – он своих за версту чует, - Добрыня внимательно следил за солнечными зайчиками, которые без устали прыгали вокруг Мальфрид, забирались к ней на платье и ласково целовали кончик носа. – Ты куда шла, Ольговна?
- К Ярине, - безмятежно отозвалась Мальфрид, не зная, куда подевались все ее мысли. Вокруг царила сладкая, вязкая пустота, и она с удовольствием в нее окунулась.
- Тогда нечего здесь стоять, - крепкие пальцы ухватили Мальфрид за руку и потянули прочь от дерева.
Чем дальше становился дуб, тем громче звучал окружавший ее мир. Она уже слышала сварливые крики препирающихся челядинок, различала визг собак, дерущихся из-за кости, и старалась кивать на приветственные окрики со всех концов двора, а перед глазами всё еще царил мягкий зеленый свет, пульсирующий, теплый и обволакивающий. 
- Ты брось это, Ольговна, - зазвучал властный голос. Мальфрид, повинуясь чужой воле, остановилась и развернулась спиной к солнцу. Яркий свет больше не слепил глаза, и пелена мало-помалу начала спадать. – В тебе кровь говорит. Не слушай. Дар твой в узде держать нужно. Иначе уведет так далеко, что дороги не сыщешь. А князь дорогу всегда видеть должен.
Мальфрид моргнула. Перед ней вновь, как и накануне у западной стены киевского детинца, оказалось напряженное лицо Добрыни.   
- Но я не княгиня, - шепнула Мальфрид, приблизившись к нему гораздо ближе, чем следовало делать девушке, заботящейся о своем добром имени.
- Ну это с какой стороны глянуть, - так же тихо отозвался он.
***
В большей избе собралось два десятка женщин - маленькое воинство главных хранительниц достатка и приплода Киевской земли. Появившуюся на пороге Мальфрид большухи встретили красноречивым молчанием. Только блестевшие глаза и раздраженное фырканье по углам выдавали бушевавшие здесь страсти. Ярина указала Малонь на лавку, на которой сидела сама. Вышло так, что обе они – пришлые хозяйки Горы – оказались лицом к лицу с теми, что из века в век зовут окрестные нивы матушкой.
- Можно подумать, мало нам одной было, - недовольно буркнула крепкая загорелая баба.
Окружавшие ее товарки согласно загалдели. Ярина обвела всех колючим взглядом, и ропот понемногу начал стихать.
- Мы не родню мою обсуждать собрались, Потвора, а как русалок задобрить, покуда ворота на замке и к Лысой Горе ходу нет, -  устало проговорила Ярина. Судя по всему, увещевала баб она не первый день.
- Так родня твоя Гору-то и заперла! – возмутилась соседка Потворы. – Раньше княгиня-матушка ни почто бы не позволила русалок не спровадить. А нынче? Сидит в своей избе, как мышь в норе, - баба, поражаясь бездействию Киевской княгини, развела в стороны натруженные руки. - Ясное дело, не ее ведь русалки по лугам стеречь будут! А нам как рожь жать, когда дозреет? Сейчас самый цвет – венки пора плести, а мы за тыном, как куры квохчем! Даром, что яйца снесли - не поспеют без доброй воли наши цыплятушки! Погибнут, горемычные! – и тут баба заголосила, а следом за ней - и все собравшиеся в избе большухи.
Ярина вздохнула; Мальфрид уставилась в пол, лишь бы не видеть нарочито страдальческих гримас.
- Вам не хуже меня ведомо, что ворота заперты, покуда печенеги к полудню от Киева лютуют, - Ярина потерла переносицу, уговаривая себя не сердиться на недалеких баб, что в желании задобрить давно погибшие души запамятовали о еще живых. – Будут вести, что ушли степняки от Стон-реки  - выйдете в чисто поле….
- Когда ж это случится? – вновь заголосили большухи. – Уж вторую седмицу под замком сидим! Словно жито в амбаре!
- Как сгинул Велигор, так и ушли первые разъезды за Бусловицу. С тех пор не воротился еще никто. Ни боярин твой, Креслава, ни один из тех, кто его искать направился, – Ярина старалась держаться прямо, но, приглядевшись, Мальфрид поняла, что губы невестки всё же подрагивают.
Исчезновение боярина и опекаемого им Володьши не прошло незамеченным. Уже через пару дней во все стороны от Киева полетели гонцы, разыскивая княжича и его спутников. Кто-то из них натолкнулся на бегущих на север жителей, несших на своих плечах не только нехитрый скарб, но и дурную весть о подошедшим к пределам Руси печенегам. С тех пор ворота Горы были заперты, а окрестные села опустели. Жители Подола пока прятались в своих избах, не желая уходить в леса и надеясь на скорую подмогу. Вот только ждать ее было неоткуда: Святослав уже год как воевал болгар, а Улеб с большей частью моравской дружины ушел к Итилю.   
- Ой-ой-ой, сгинул мой муженек дорогой! Укрылось за тучами солнышко ясное! Улетел в даль сокол сизокрылый! Ходить мне теперь не в хороводах – водить печаль за руку вдоль по жальнику ! – пуще прежнего заголосила одетая в шитую алым шелком рубаху баба. По ее круглым щекам потекли слезы, и пухлый рот скривился, ловя солоноватые капли.
- Прекрати, Креслава! - Ярина подалась вперед и дернула боярыню за рукав. – По что живого хоронишь? Не кличь беду в дом. Видишь, и Володьша будто с того света вернулся. А Велигор твой – муж опытный….
- А чего ее, беду, кликать – который день у порога стоит! – перебила княгиню Потвора. Судя по всему, она с самого начала была готова взвалить на свои широкие плечи труд достойно проводить русалок.
- Не видел никто печенегов, говорят только…, - неуверенно возразила Ярина, но большухи не успокоились. Порой отсутствие любых, даже самых худых, вестей щедрее дождя удобряет запавшее в сердце зерно тревоги. Еще немного - и пышным колосом встанет над Горой страх перед ярыми зеленоволосыми степняками, летящими на своих конях по водной глади Днепра прямиком в заросли кудрявых берез.
- Так раз не видел никто – пусть ворота отопрут! – сказал кто-то, и разговор пошел по кругу.
- Может нам их вовсе не провожать? – робко заметила Креслава, успев растереть по щекам слезы и громко шмыгая носом.
Собравшиеся посмотрели на боярыню как на вмиг лишившуюся рассудка.
- Не говори так, Креслава, - тихо отозвалась Ярина.
Молодая княгиня хорошо знала, на что способна обиженная русалка. Мальфрид живо представила, как тяжко ей пришлось прошлым летом, когда одного за другим она схоронила троих детей. Сначала утонул Ингорь, следом сгорела в огневице  Стояна, а под осень сбежавшая из-под пригляда двухлетняя малышка, имени которой Мальфрид не помнила, забрела на скотный двор, где паслось стадо свиней….
Всё это ей рассказал Улеб. Уходя на хазар, он ненадолго заглянул в Моравск. Брат был доволен предстоящим походом, но выглядел уставшим, а его голубые глаза внезапно запутались в сетке тонких морщин. Как оказалось, ехал он из Свинечска, где с зимы пряталась от злых языков Ярина. Там, за оградой из родных курганов и вещих дедов, она надеялась примириться с разгневанными душами.
- Задобрить русалок надо, вот только как это сделать, если ни плясок, ни костров не будет? - Ярина требовательно оглядела женское воинство.
Тут Креслава наклонилась вперед и торопливо поманила собравшихся пальцем, будто решилась поведать некую важную тайну. Даже Ярина с Мальфрид невольно подались навстречу сгрудившимся бабам. Боярыня оглянулась в сторону двери, потом облизнула губы и зашептала, кивая головой в сторону Мальфрид:
- А давайте ее схороним… 
Ярина резко выпрямилась. Большухи последовали примеру княгини. Кто-то даже зашептал что-то, призывая на помощь чуров .
- Нет, - Ярина боязливо глянула на Мальфрид. – Хоронить русалку не будем.
- Уже сотню лет ее никто не хоронит, - поддержала княгиню Потвора и потянулась к весящей на поясе связке домашних ключей и оберегов.
- Боязно…, - заключила соседка загорелой Потворы, и бабы умолкли, выразительно поглядывая на оторопевшую Мальфрид.
Обряд похорон русалки Мальфрид знала плохо. Да что уж там – все обряды Киевской земли она едва знала. Ее мать была здесь чужой, вдобавок христианкой, а окружавшие их женщины не смели указывать жене Олега Моравского, как следует засевать поле или жать первый сноп. Испокон веков на той, правой, стороне Днепра большухи всё делали сами, не прибегая к помощи княгинь и заведомо нарушая установленный Горой порядок. 
Конечно, повзрослевшая Мальфрид водила хороводы с другими девушками, в том числе и на Гряной неделе, но это было так далеко от глубинного смысла древних заклятий, что казалось простым хвастовством юных красавиц перед собравшимися вокруг парнями. И вот теперь ей предлагали стать русалкой. Как настоящей княгине. Ведь только княгиня вправе подарить мятежной душе свое тело. Пусть на час, пока длится безумный танец, восходит луна и зажигаются на небе первые звезды. Стать той, что самим своим существом являет милость богов перед склонившимися в веках душами. Стать солью земли, а не бредущим в никуда ветром. Стать вечной жизнью, в череде лиц которой затеряется образ костлявой старухи и острого серпа, которым та без жалости срезает нити судеб. Давняя мечта оказаться княгиней не на словах, а на деле, манила Мальфрид не хуже сладкоголосого пения Сирина , и столь же верно лишала рассудка.
- Ярина, - Мальфрид тронула невестку за плечо. – Если нужно - я сделаю. Ты только скажи, что да как.
Ярина серьезно посмотрела на нее, стараясь разглядеть в серо-голубых глазах свое отражение.
- Да, это может спасти урожай…, но…, - женщина нежно взяла Малонь за руки. – Улеб…
- Будь мой брат здесь, он не стал бы спорить, - возразила Мальфрид. – Ты плохо знаешь его, если считаешь, что Улеб способен поставить судьбу одного выше участи многих.
Ярина вздрогнула и отвернулась. «Неужели она сомневается в искренности моих слов?» – думала Мальфрид, чувствуя, как дрожат у невестки руки.
- В тебе говорит жажда быть первой. Совсем как в нем…, - Ярина вновь посмотрела на Мальфрид. – Вы так похожи… Последние на этой земле. Устоит ли она, когда вас не станет?

 Примечания:
  Бабьи каши – праздник, во время которого поздравляли повитух.
  Большуха – старшая женщина в семье (роде).
  Здравица – пожелание здоровья и благополучия.
  Часть свадебного обряда, символизирующий единую дорогу молодой семьи.
  Старина – уст. былинная песня.
  Сотник – в военной иерархии человек, в подчинении у которого находилась сотня воинов.
  Черевьи – кожаная обувь, шившаяся, как правило, из мягкой кожи с брюха животного. Слово могло обозначать как туфли, стягиваемые вдоль стопы кожаным шнуром, так и невысокие ботинки, стягиваемые шнуром уже у щиколотки.
  Зарукавья (или опястья) – обшлаг рукава, современные манжеты.
  Фибула – металлическая застежка для одежды. Одновременно служила украшением.
  Снизка – уст. нитка бус.
  Лунница – женский оберег, символ плодородия.
  Зернь - мелкие шарики диаметром от 0,4 мм, которые напаиваются в ювелирных изделиях, создавая на них орнамент.
  Очелье – женский головной убор в виде тканой ленты, украшенной вытканным на нем узором, вышивкой, бисером, реже – нашитыми серебряными бляшками и кольцами. К очелью (сами по себе или с помощью дополнительных лент) крепились заушницы.
  Заушницы – височные кольца. Как правило, располагались по обе стороны от лица девушки (женщины). Считаются ярким маркером принадлежности женщины к тому или иному роду (племени).
  Церковная традиция разрешает брак между родственниками от седьмого колена и далее.
  Гридница – помещение (изба),  в котором жила гридь. Со временем гридницей стали называть роскошные парадные помещения на княжеском дворе, в которых устраивались пиры и собирались на совет князья с боярами.
  Порешить – уст. убить.
  Тын – частокол из вертикально врытых в землю заостренных бревен, служивший оборонительной оградой старинных русских укреплений. С внутренней стороны к тыну пристраивались хозяйственные клети (четырехугольные неотапливаемые срубы), чей укрепленный потолок становился помостом для передвижения защитников укрепления.
  Традиционные песни на свадьбах были полны эротического смысла и содержали много сегодняшней ненормативной лексики.
  Навь – мир мертвых.
  Заборола – верхняя укрепленная часть крепостной стены, где находились защитники укрепления. Заборола являются составной частью сложного фортификационного сооружения. Устраивались они только в городах (возможно – крупных усадьбах князей и бояр). Представляли собой крытые коридоры, оберегавший защитников от стрел и камней. В стенах заборол делались специальные отверстия – бойницы – для обстрела врага, а в полу – люки для сбрасывания камней или кипящего масла.
  Конец – уст. часть города, район.
  Симаргл – божество из пантеона князя Владимира, крылатый пес, чьи функции не вполне ясны. Образ считается заимствованным из иранской (сарматско-аланской) мифологии. Поскольку единственным племенем, чьи связи с данной культурой можно считать доказанными, является племя северян, ставших впоследствии ядром Черниговского княжества, то можно высказать предположение, что данное божество пришло в пантеон Владимира именно с левого берега Днепра.
  Кривичи – союз восточнославянских племен в верховьях Днепра и Западной Двины (территория Смоленского, Псковского и Полоцкого княжеств).
  Матица – центральная потолочная балка в избе, символическая границей между внутренней и внешней частью избы. Считалось, что обладает особыми целительными и охранными свойствами. Так, стремясь защитить младенца, на матице крепили колыбель.
  Фимиам - ароматическая смола, благовоние; вещества, сжигаемые при богослужениях. Зачастую под фимиамом подразумевается ладан. Разжигался в специальных сосудах – курильницах.
  Замужние женщины очень тщательно убирали волосы. Появиться с непокрытой головой значило опозорить не только себя, но и всю свою семью. Впоследствии, срывание головного убора с женщины было внесено в свод законов как одно из самых суровых правонарушений.
  Смородина – река в былинах и сказах, граница мира живых и мертвых, преодолеть которую способен лишь особый герой.
  Образ – зд. икона.
  Плашка – плоский кусок дерева. Дороги в древнерусских городах как правило мостили. В обязанности городских концов-районов входило содержать мостовую в порядке и при необходимости ремонтировать или перестилать ее полностью.
  Лалы - устаревшее собирательное название для большинства драгоценных камней красного или кроваво-красного цвета.
  Велес (в северной огласовке встречается «Волос») - «скотий бог», сочетает в себе функции покровителя домашнего скота, торговли и словесного искусства (музыкантов и сказителей). Противник Перуна в ряде легенд.
  Стон-реки – зд. Стугна, река на подступах к Киеву, естественный рубеж обороны города и прилегающих земель. Во времена правления князя Владимира по Стугне выросла целая вереница крепостей, которые должны были защитить княжество от внезапного набега кочевников. По одной из версий, название реки происходит от украинского «стогнати» - стонать.
  Жальник – уст. кладбище.
  Огневица – лихорадка, горячка.
  Чур – дословно – граница, рубеж. В мифологии славян - охранный дух внутреннего пространства избы, возможно предок живущего в ней рода.
  Сирин – мифическая дева-птица, чье пение могло лишить рассудка или памяти.