Осенний Шаман

    “Примерно раз в десять зим наступает такое время, когда на рыжих холмах, у истоков сухих ручьёв, сходятся Мудрые - Лето, Осень и Зима и Весна, и слушают южный ветер. Человеческие календари не знают такого времени года. Ни одна стихия не властна над ним. Почти не желтеют листья, хотя все их сроки уже прошли. Расцветают тяжелые сочные летние цветы. Острыми стрелами пробивают уставшую траву яркие весенние побеги. Созревают во второй, в третий  раз сладкие ягоды. Птицы кружат над озерами, не понимая, куда им лететь - прочь от холодов или назад, к родным гнездам. Земля дышит хрустким холодом по ночам и пыльной жарой днем. Четыре мудрые касаются камня, и пятна лишайника меняют цвет, подобно радуге. Зелеными и желтыми волнами, красными и синими полосами расходится по горам весть. На землю возвращается Осенний Шаман, могущественный и слабый, умудренный и наивный, он идет по тропе безвременья, из ниоткуда в никуда, он ищет место и силу, чтобы этот мир стал лучше. Он единственный в своем роде и не похож ни на одно живое существо. Он может принимать образ любого дышащего создания. Горы - его бубен, ветер - его флейта, реки - его скрипка и огонь - его трещотка. Любой, кто встретит его, может оказаться причастным к величайшей тайне Земли: тайне вечной гармонии, сохраняющей жизнь из века в век. Или отвергнуть эту возможность и навсегда заблудиться в собственных снах. Перекати-полем, однорогим оленем, маленькой рыжей собачкой, птицей с подбитым крылом, странником на пустой дороге, ветром, ночным дождем движется по холмам Осенний Шаман. К людям ведет его путь. Они сила и они же слабость Земли. Они дрова в костре, вода в котелке, нити на веретене. Они могут освещать, наполнять, создавать. И помогать им в этом приходит Осенний Шаман. Но они могут обжигать, затоплять и душить. От этого их умеет удержать Осенний Шаман. Он может прийти и остаться, обретя в людях силу, и тогда много лет будет благословенна Земля. Он может устать и истощиться, не получив поддержки, и тогда снова ветер будет ждать, листая осень за осенью, когда же настанет безвременье и четыре Мудрых выпустят Шамана на его путь... ”

     Книга была тяжелой, как запоздавший сон, приходящий под самое утро, в ожидании будильника. Возможно, она представляла ценность для какого-нибудь библиофила или энтузиаста-историка. Но никак не для замотанной матери, разыскивающей подарки на Рождество для своего ребенка. Подарки, которые проживут больше, чем несколько месяцев. Никакой пластмассовой чепухи. Никаких разваливающихся книжек-однодневок. Что-то солидное, немного таинственное, что можно достать через годы из ящика комода и начать вспоминать:”Это было на Рождество в таком-то году…”. Шкатулка с кованым замком и бархатными ящичками внутри? Серебряный браслет с бирюзой? Толстый том сказок с золотым обрезом? Деревянные фигурки? Да, но не мифы какого-то племени, название которого и знают-то лишь в пределах одного графства, да и то, только потому, что им названа пара улиц в местных городках, большой парк да местная бейсбольная команда. Правда, иллюстрации в книге бесподобны. Тонкие линии контуров и мягкие цвета, словно кто-то обработал редактором не слишком резкое фото. Щетина травы, шероховатость меха и плавный поворот дороги. Волосы рассыпались по плечам закатным светом, а лицо Шамана не в фокусе, только глаза тревожные, как вода в лесном роднике - серые, темные, зелёные, отражающие небо. Просто невозможно теперь положить книгу обратно в ящик! А всё эта её привычка с детства - читать прямо у прилавка, прежде чем купить! Глотать текст, как воду в жаркий день, с трудом отрываясь от страниц, погружаясь в водоворот сюжета. Она любила сказки, вот только сказки, пожалуй, не платили ей взаимностью
   Было уже понятно, что эта книга отправится с ней. Хотя она и не годилась в подарок двум мелким детям. Но можно же сделать подарок самой себе? Всего несколько монет - и можно будет иногда открывать створку обложки, тяжелую как дверь, приподнимать шелестящую вуаль пергамента и рассматривать иллюстрации - будто заглядывать в другой мир. Пока она отсчитывала квотеры, трезвый голос внутри несколько раз вздохнул. Он не стал напоминать ей о том, что с каждым годом она все реже и реже открывает даже самые любимые книги, что уж говорить о сборнике неизвестных индейских легенд, купленом на книжном развале совершенно случайно?
     Книга угнездилась где-то во втором ряду на верхних полках, а при переездах оказывалась то с энциклопедиями, то с фотоальбомами. Полюбоваться шагающим по холмам Шаманом ей удалось всего раза три-четыре. И всякий раз она горько сожалела о чём-то, то ли об отложенной снова поездке в горы, то ли о невозможности завести котенка, то ли об оставшихся вдалеке друзьях. Потом она снова забывала о книге на некоторое время.
    Котёнок-то и напомнил ей снова про эту книжку. Серый с рыжим пятном и белыми лапками, он зацепился помятым, измочаленным бантиком, крепко привязанным ему на шею, за колючую ветку мескитового куста недалеко от изгороди. Мяукать у него уже не было сил, он только разевал розовый рот и еле слышно сипел.
-- Чей же ты такой, дуралей? - спросила она у котишки, сидя на корточках и распутывая изрядно закрученную атласную ленту. В какой-то миг бант развязался и соскользнул одновременно и с ветки, и с шеи котёнка. Она ожидала, что звереныш отпрянет от нее и умчится в кусты, но он решительно двинулся на подгибающихся лапах прямо к ее ногам и попытался вскарабкаться на руки. Она подхватила его, как подхватывала своих  тройняшек, когда они падали и расшибали себе коленки и локти, за миг до первого плача, до жгучих слез на щеках, чтобы унять их боль как можно скорее. И заговорила с ним - скорее, с самой собой, конечно - тем же привычным голосом:
- Сколько же ты тут сидел, фуфырка? Наверное, пить хочешь и есть тоже? Ну, пошли домой, будем разбираться что с тобой делать… - она ощупывала тонкие ребрышки и лапки с розовыми коготками. Все косточки, вроде бы, были на месте и котёнок не шарахался от боли. Не ранен, просто измучился. Она стала выбираться из кустарника, придерживая найденыша рукой. А он вдруг тяжело вздохнул и положил свою голову ей на грудь, словно полностью доверяясь человеку.
- Ах ты… - она почесала пальцем между ушками - одно было серым, второе рыжеватым.
Дома для малыша нашлось молоко, вода и немного запеченой рыбы. Она щипала рыбью мякоть на крохотные кусочки и выкладывала их на блюдечко, а котенок жадно подбирал и жевал, широко открывая рот и чавкая. Потом он долго лакал из пластиковой чашечки воду, а магазинное молоко лизнул один раз и отвернулся. Конечно, вот если бы у нее было свое молоко, свежее, и лучше козье, а не коровье! Она читала где-то, что кошкам не очень полезно давать коровье молоко. Глаза у котёнка слипались и всего котишку вело набок. Она постелила в обувную коробку старое полотенце и котенок тут же устроился там и уснул, напоследок внимательно посмотрев на нее темными, тревожными глазами.
-- Слыхала я, что у новорожденных котят глаза голубые, так что вы, мистер, кажется, уже не грудной. - проговорила она задумчиво. У нее никогда не было собственной кошки. В детстве, очень давно, однажды ей разрешили оставить подобранного на улице котенка, но ей было лет восемь, и ухаживали за ним взрослые. И взрослые же решили затем отдать его “в хороший дом, в добрые руки”, когда пришла пора переезжать на новую квартиру. Кажется, там было запрещено держать питомцев. Вот и весь ее опыт. Нужно было срочно узнать, чем кормить котят, как определять их возраст - а заодно и пол, ну и все прочее. Шагая к компьютеру, она вспомнила размытое лицо и темные глаза Осеннего Шамана. Ну что ж, если бы Шаман пришел к ней в дом, она постаралась бы не ударить в грязь лицом…Она ощутила запах палой листвы и замерла на пороге комнаты. Жара стояла шестой месяц подряд. Осень в этом году наступать не торопилась.
   Вечером, когда дети делали уроки - раз-два-три-четыре головы над тетрадками -  старшие кошки пришли знакомиться с новичком. Она налила им всем в миску немного козьего молока, и кошки стояли и принюхивались к малышу, пока он лакал. Молоко с молозивом - кошачья радость. Молодая коза раздаивалась с трудом, руки уставали, вся надежда на козленка - упрямого крутолобого козлика. Дети пили густое молоко от старых коз, как обычно, девочки макали в чашки печенье, а мальчики дули его на перегонки, кто скорее, украшая свои физиономии белыми усами. Хохот, писк. Пять пустых чашек в раковине, топот ног. Почему-то сегодня она весь день возвращалась мыслями в то время, когда у нее еще не было кошек, не было коз… И собак, и кур. Она тогда была ужасно городская, как растущий посреди полосы асфальта куст - аккуратно постриженный, сохраняющий форму, такой полностью уместный на газоне между двух лент дороги. Бессильный и запыленный.  А теперь она… совсем другая.
     Она захотела найти ту старую книгу, с красивыми картинками. Но дочка окликнула ее, попросила помочь с домашним заданием. Мальчишки поссорились, потом помирились. Младшая утащила со стола мёд и вся перемазалась. Шесть зубных щеток перед сном. Терпение, терпение… Еще будет время вечером, когда они все лягут спать. Она достала новый комплект белья и взбила подушку. Эта комната кажется тесноватой для двух кроватей. Раньше тут стояла одна. Нет, это у прежних жильцов стояла одна, когда она только приехала смотреть дом. В комнате пахло цветами, растущими под окном. Она всё забывала спросить у соседки - что это за цветы? Очень сильный запах, хотя окно давно закрыто. Она обнимала и целовала детей, стараясь поговорить с каждым еще минутку перед сном. Насупившись, вздохнула дочка - скорее обнять, погладить по голове, по нежной щеке, спросить, не случилось ли чего. Темные глаза, серые, зелёные, отражающие синий ночник на комоде. Запах влажного камня. Ветер звенит в металлических подвесках-трубочках на веранде. Семь голов на подушках, вскинутые во сне руки, тесно прижатые к боку мягкие игрушки, счастье, как теплое молоко...
    Она проснулась где-то после полуночи. Стояла такая тишина, что было слышно, как в огороде капает в старую миску вода из подтекающего крана. Не включая света, она нашарила на книжной полке темный тяжелый том. Раскрыла наугад, провела рукой по линиям рисунка. Ей было страшно, как никогда в жизни. Так страшно, как по задумке авторов должно быть страшно зрителю какого-нибудь ужастика в момент кульминации. Она не могла заставить себя включить свет или выйти из комнаты. Потому что читать сказку - это одно, видеть разные чудеса в жизни - это другое, но осознавать, что сказка вошла в твою жизнь - это совсем-совсем иное. Во сне она почти вспомнила, нашарила, уловила - в тот день, перед Рождеством, в книжной лавке, она была заполошной мамой шебутного ребенка. Одного. Правда, это воспоминание упорно ускользало из её мыслей, не давалось ей, как крошечная рыбёшка в ручье. Мальчик или девочка, поменьше, постарше - но когда она гладила пальцами гравюры в книге,  ребенок в ее мыслях точно был один. И вечером того же дня она делила пополам купленный для него пончик, спокойно уговаривая себя, что просто замоталась и позабыла купить два. Два пончика, двоим своим малышам. А сегодня утром в ее мысли так же обыденно вошли тройняшки… А еще было что-то  до того, как она вытащила книгу легенд из картонного ящика? В темноте памяти мелькали тусклые картинки, как вырезки из старых газет: крохотная квартирка-студия, одинокие вечера, сброшенный далекой подругой звонок и внезапное решение пройтись по маленьким магазинчикам в туристическом районе, купить самой себе на Рождество хоть что-нибудь. Раз уж больше никто ее не поздравит. И ей было некого поздравлять, На окне в кухне у нее несколько лет не жил и не умирал чахлый декабрист, а под окном был кусок аккуратного газона в обрамлении плиток,, звучно именовавшийся “патио”, куда она иногда выносила несчастный зигокактус. В тот вечер она, уходя, потрогала зеленые кожистые веточки цветка и пообещала ему в подарок хорошенький керамический горшок. Нет, это всё не про нее, наверняка нет!
   Возможно, в пять лет или в восемь подобное дается легко, как укрощение велосипеда, как покорение упругой волны в теплом озере. Но она была давно и безнадежно взрослой. И ей было страшно до дрожи в загрубевших руках. Потому что она привыкла, что чудеса не случаются даром. Они требуют труда, времени или какой-то иной, неожиданной расплаты. И этот котенок в ее руках… нет, эта девочка, положившая ей голову на грудь, это такая тяжесть, которую ей, возможно, и не вынести. Она стояла и стояла у стола в темноте, пока где-то в отдалении не хлопнула дверь. После этого у нее еле достало сил запереться в спальне и провалиться в сон, как в холодную воду.
    Утро сжимало ей горло, как подступающая простуда. Хотя в окно било раннее солнце, и дети смеялись, умываясь, ей казалось, что откуда-то наползают тяжелые мертвые тучи. Ничего хорошего не будет. Ничего у нее не получится. Будут только пустые дни, словно набитые серой ватой, пахнущие плесенью и тоской. Будут вечные мелкие неудачи, досадные промахи и неприятные встречи. Дети вырастут и покинут ее с облегчением, словно отсидев тюремный срок. Болезни и годы легко возьмут над ней верх, и одиночество будет ее собеседником.
    Она механически ставила на стол тарелки с кашей. Семь. Дети перестали смеяться и только недоуменно косились на мать. Лишняя тарелка? Она подавала им ранцы - пять ранцев. Сажала их в машину и щелкала ремнями безопасности - раз, два, три, четыре…  Возле школы она помахала рукой им вслед, в смятении отводя глаза. Если ночью ее переполнял ужас, то теперь стыд и сожаление переливались через край ее души. Что она сейчас обнаружит дома? Однокомнатную квартиру без кошек и детей? Пустые полки без книг? Газон вместо огорода? Собранные вещи и билет в одну сторону - до большого города?
    Где-то по сухим холмам, по ломкой траве, дикими тропами уходил от нее Осенний Шаман, от ее страха, от ее неверия, от всех людей. Перекати-полем, однорогим оленем, серо-рыжим котенком, птицей с подбитым крылом, девочкой на пустой дороге, южным ветром, ночным снегом. Где-то вдали таял ее шанс, ее чудо, ее возможность сделать в жизни то, о чем рассказывали ей с детства сказки.
   Сразу за школой начинались поля, а затем дорога поднималась в холмы и петляла по ним многие мили, словно подкрадываясь к дальним горам, осторожно пересекая русла ручьев и огибая каменистые взлобки. Когда закончился асфальт и мелкий щебень загремел по днищу машины, она свернула к обочине и остановилась. Крик ястреба над головой, перепелка в высокой траве, ящерица на валуне подавали ей знаки. Она еще могла успеть. Но только сама, ногами, сердцем, не жалея дыхания. Колючки было попытались удержать ее, но не смогли. Стряхивая паутину со щеки, она обогнула холм и поднялась в проход между двумя огромными валунами - остатками древнего ледника, похожими на брошенные в беспорядке малышом-великаном кубики.
-- Пожалуйста! - прошептала она в тысячный раз, цепляясь за увядающий куст. Коричневые стручки лопнули под ее ладонью и на землю посыпались алые бусины семян. Эта будущая жизнь, эта надежда вела ее. Она еще может все исправить. Она просто испугалась - в темноте так легко испугаться.
    Он сидел на плоском камне не шевелясь, серо-рыжие шкуры, закатные волосы, смуглая кожа, всё таких же цветов, как валуны, кустарники и стволы деревьев вокруг, но она как-то сразу выхватила его глазами из окружающей действительности. Правда, ей не удавалось разглядеть его лицо, что-то затуманивало ее взгляд. Зато на шкуре лисы она различала каждую шерстинку. И черные усы-вибриссы. И белый подшерсток.
   -- Я просто испугалась. - сказала она вслух. - Я не была готова, прости. Не ождидала. Пожалуйста, вернись. Ты можешь вернуться и делать… всё то, что тебе надо. Я знаю, что это будет что-то очень хорошее. Для всех. Только не уходи больше. Я справлюсь.
    Фигура на камне не шевелилась, но она различила взгляд. Спокойный, а не тревожный. Любопытный, веселый, ищущий ответа. Голубой, зелёный, отражающий рыжие скалы. У нее защипало в глазах. Облака, словно лежащие на боку, низкие, объемные, очень белые,  набухали над долиной внизу. Девочка на камне откинула лисий мех с головы, глянула серьезно, без улыбки. Голубое платье, шнуровка на груди - будто фасон 19 века. Или 18? Нет, не карнавальный костюм, конечно, просто элементы отделки под старину. Миленькое платье. Почти малиновая, нежная волна волос. Стиснутые тонкие пальцы. Тихий вздох, усталый вздох нашедшего покой. Доверяющего отныне и навсегда. И запах идущего с дальних гор дождя, густой и душистый, как молоко, как счастье, как любовь.
-- Мам, смотри, два ястреба!
    Она стёрла влагу со щек. Что-то она замечталась сегодня, прям до слёз. Правда, день такой хороший, выдалось время доехать до ближайших гор, устроить детям пикник, забраться на валуны. Дочка кружилась на плоском камне, обнимая руками лежащий у ее ног мир небывало теплой осени. Олени двигались от них через заросли мескита, никуда не торопясь, только девять безрогих голов с чуткими ушами качались над листвой. Над заросшим озером опускался клин журавлей. Котенок мяукнул на руках. Внизу младшие дети кидали друг дружке мячик. Арбуз на деревянном столе, красные ломти на синих бумажных тарелках. Дома ждали дела и книги, сообщения друзей дремали в телефоне, какие-то нити сплетались, какие-то семена прорастали, где-то звучала музыка и ложились на холст краски. 
-- Пойдем! - она протянула руку. Мгновенный страх, как ледяная капля с ветки, кольнул ее. Хрупкое чудо, беззащитная сказка, последний шанс. Но теплые пальцы коснулись ее руки.
-- Ты - Осенний Шаман! - уверенно сказала она в зелёные глаза. - Я знаю.
-- Я тоже тебя люблю, мам. - слегка смущенно ответила дочка. Прижалась на миг головой к ее плечу и тут же поскакала вниз - Ого-го-го! - , размахивая лисьей шкурой, как флагом. На камнях разноцветные пятна лишайника дрогнули и сложились в новые знаки. Эту книгу еще предстояло написать.