3. Элам

 
  Он приснился ей в ту же ночь. Элам шёл по утоптанной глине вдоль ручья, который почему-то во сне тёк рядом с её домом. Сначала юноша беззаботно насвистывал, но затем откуда ни возьмись налетел сильный ветер, и ручей, сначала узкий и неглубокий, стал наполняться, бурлить и превращаться в реку. Солнце спряталось, ветер усилился; река становилась всё глубже и шире, загрохотала невидимыми в ней глыбами и обдала Элама водой. Сердитый и мокрый, он зачем-то решил перебраться на другую сторону, но волны, сначала небольшие, потом величиной с него, а затем и с дом, гулко накатывались одна на другую и проносились мимо, не давая ему даже на шаг выйти вперед. Громадная волна сбила юношу с ног, он захлебнулся в водовороте, и тут... Авиталь проснулась, мокрая от собственного кошмара.

  ***

  От Хатифы она узнала, что Элам работает писцом и счетоводом у богатого хозяина поместья. Богач продавал зерно и вёл торговлю с нездешними купцами. В Иерусалиме у него было несколько лавок, где его люди торговали украшениями и тканями. Элам, видимо, получал неплохое жалованье, судя по вышитой одежде из добротной ткани, в которой девушка видела его на свадьбе. Ещё Хатифа рассказала, что Элам был старшим из двух братьев и семья его посещала ту же синагогу, где с недавнего времени изредка читал Тору Шамай, отец Авиталь.

  Несмотря на то что Элам упомянул на свадьбе о том, что они будут часто видеться, всю следующую неделю Авиталь не встретила его ни разу.

  «Наверное, до сих пор отходит от своего горя», — решила она. Ей было любопытно, как он будет вести себя в синагоге, если  снова встретит черноглазую красавицу, теперь уже законную жену другого. Но на следующей неделе в общине он не появился; не было там и новобрачных.

  Зато в ту же субботу в синагоге появился ещё один незнакомец.

  ***

  Авиталь и Хатифа в этот раз немного запоздали. Когда они торопливо зашли внутрь, все уже сидели на местах: мужчины, как всегда, слева, а женщины за невысокой тонкой перегородкой справа. Все задние места на женской половине были заняты, поэтому девушкам пришлось сесть в самый ближний к чтецу ряд.
После молитвы, к которой еле поспели сёстры, главный раввин подошёл к каменному столу, положил на него неразвёрнутый свиток и рукой поманил к столу одного из мужчин, видимо желая, чтобы тот прочёл из Писания.

  Авиталь повернулась к Хатифе и на ухо спросила, куда подевались молодожены той свадьбы, где они были гостями. На них строго глянул ребе, и Хатифа не решилась ответить.

  Вперёд тем временем вышел рослый темноволосый молодой мужчина лет двадцати восьми и встал у стола. Высокий и сильный, он стоял на удивление кротко и скромно ждал, пока старый раввин разворачивал свиток. Хатифа нагнулась к Авиталь и тоже шёпотом ответила, что молодожёны, скорее всего, уехали к родителям жениха, подальше от Иерусалима и Элама, чтобы черноглазая не мучила своими загадками ни его, ни своего мужа. Авиталь шутливо скосила глаза, подавила смешок, взглянула в сторону раввина, начавшего читать Писание, и встретила взгляд мужчины, который стоял рядом с чтецом.

  С серьёзного лица на неё смотрели небольшие синие глаза, умные и ясные. Его лицо не выражало ничего, было просто и серьёзно, но глаза, медленно оглядев её смеющееся лицо и остановившись на глазах, казалось,  заглянули ей прямо в душу. Взгляд был короток, но Авиталь сумела опомниться только после того, как он первый опустил ресницы.

  Ребе дочитал и пальцем указал молодому человеку откуда продолжить. Всё время, пока он читал, Авиталь сидела тихо и неподвижно, с напряжением вслушиваясь в каждое слово и не понимая ни единого. Его недолгий взгляд парализовал её, приковал к коврику, на котором она сидела. Мужчина дочитал, бесшумно свернул свиток и вернулся на мужскую половину, где ей его уже не было видно. Что пели и читали после него, Авиталь не слышала и не помнила. На улице, поискав глазами незнакомца и не найдя его, она спросила Хатифу:

— Кто это?
— Ты про кого?
— Про чтеца.
— Понятия не имею... Я его здесь в первый раз вижу.

  Больше Авиталь спрашивать о нём не стала. С одной стороны, ей польстило, что такой взрослый мужчина обратил внимание на пятнадцатилетнюю девочку; с другой, ей всё ещё было неловко от его глубокого, пронизывающего душу взгляда. Умные глаза в мгновение прочитали в её сердце что-то такое, о чём она сама и не догадывалась. Домой сёстры вернулись почти бегом: Авиталь хотелось сбросить с себя тяжёлое впечатление, оставленное незнакомцем.

  ***

  На следующий день, с утра управившись с немногими обязанностями по дому, Авиталь оставила мать и Хатифу за шитьём и пошла на базар. Приближался Суккот — праздник Кущей. Летняя жара уже начинала спадать, по утрам воздух становился прохладнее, а зной стоял только несколько часов в самый разгар дня.
 
  Рынок был полон. Купцы, торговавшие тканями и украшениями, рассчитывали в эти дни на особенную прибыль: все женщины хотели в праздничные дни выглядеть красавицами. К празднику базар сказочно преобразился: сверкал блеском украшений и завораживал разноцветьем тканей в палатках и лавках иноземных и здешних купцов.
Поменялся даже и воздух его: запах множества ослов, коз, овец, верблюдов, который преобладал здесь перед праздником П;сах, теперь переменился на аромат благовоний.
Туда-сюда сновали полураздетые мальчишки с кувшинами воды на головах. В отдельных рядах сидели продавцы сластей, овощей, утвари. Мимо лавок бродили и мускулистые солдаты-римляне: коротко остриженные и гладко выбритые, они держались группами по несколько человек и отпускали острые шутки в сторону хорошеньких евреек.

  Авиталь шла мимо разноцветных лавок и палаток, мимо взывающих продавцов и осторожных покупателей, мимо зевак и торгующихся, мимо пьющих и жующих как завороженная; эта предпраздничная суета так дурманила ей голову, словно весь огромный базар с его бесконечной сутолокой был напрямую связан с её сердцем: чем теснее и шумнее становилось вокруг, тем живее кровь бежала по жилам.

  Она остановилась у  лавки с украшениями, и тут кто-то тронул её за локоть. Девушка обернулась: рядом стоял улыбающийся Элам.

— Привет, Авиталь, — нерешительно сказал высокий юноша. Он выглядел сегодня по-другому, чем в тот свадебный день, — взъерошенные волосы, чернила на пальцах, свежее лицо, простая одежда.
— Здравствуй, Элам! – она повернулась к нему и широко улыбнулась. — Что ты тут делаешь?

  Он показал пальцем на чернильницу и письменные принадлежности на поясе.
— Работаю. А ты?
— Просто гуляю. Я никак не ожидала, что базар такой огромный... и такой красивый! Столько всего!...

— Да, базар хорош... пока не надоест как раз этим гамом и пёстрыми тряпками, — он коротко рассмеялся и спросил: — Ты долго здесь будешь... гулять?
— Не знаю, а что? Я хочу ещё посмотреть там и вон там, — она показала на ряды с тканями и свитками, — а потом пойду домой... А ты?

— Подожди меня здесь немного, ладно? Не уходи. Я отпрошусь у хозяина, а потом тебя провожу. Ну... если ты не против.
Она потупилась:
— Хорошо, я подожду.

  Элам поспешил куда-то в толпу, а Авиталь  осталась у прилавка с браслетами и ожерельями. На губах её ещё бродила улыбка, которой она проводила Элама, и продавец, решив, что она выбирает покупку, стал выкладывать из-под прилавка новые украшения, нахваливая их красоту и изящество. Он заискивающе смотрел ей в глаза, всё же подозрительно косясь на её  простенькое платье, но Авиталь положила его отполированные камни обратно на прилавок и смущённо попятилась назад: денег у неё с собой не было. Элам вернулся быстрее, чем она ожидала.

— Идём за мной, — сказал он запыхавшись, взял её за руку, и они помчались мимо пестревших товарами лавок. Элам хорошо знал рынок: он с лёгкостью пробирался сквозь толпу и помнил, где и когда поворачивать. Они остановились возле сладостей.
— Хочешь чего-нибудь? — спросил Элам, подталкивая спутницу ближе к прилавку.
Авиталь неудобно было признаться, что мёд, изюм и инжир были единственные лакомства, которые она до сих пор пробовала, а в корзинах перед пожилым беззубым торговцем лежало столько всякой вкуснятины... У неё потекли слюни.
— Не знаю... Если только ты что-то хочешь.

  Он купил ей что-то круглое и твёрдое, обсыпанное кунжутом. Себе не купил ничего. Они выбрались из рыночной толпы и пошли уже медленнее.

— Куда мы идем? — спросила Авиталь, языком соскабливая прилипшие к зубам сладкие семечки.
— Посмотришь на Иерусалим по-другому, — он сверху хитро взглядывал на неё и светился радостью.

  Авиталь тоже почувствовала себя свободнее. Она весело запрыгала на ходу.
— Ты сказал, мы будем видеться часто, а я тебя ни разу за прошлую неделю не видела. Ты уже не горюешь?

  Элам замедлил шаг и опустил голову; лицо его помрачнело.
— Тебе очень интересно знать про всё это? — спросил он прохладно.

— Нет, не очень... Прости, — ей стало стыдно. Меньше всего на свете ей хотелось ранить кого-либо своим любопытством. Вдобавок, напоминание о черноглазой нахалке оказалось неприятным и для неё самой: в груди закопошилось что-то похожее на ревность. Элам молчал, но Авиталь показалось, что он хочет выговориться. И ещё ей показалось, что не столько хочет он  вылить наружу свою обиду, освободиться от неё, сколько вызвать в ней, Авиталь, восхищение его гордым одиночеством. Но Элам промолчал, и девушка не стала навязываться.

  Они миновали последние лавки, идти стало труднее: дорога изгибаясь поднималась вверх, свернула на узкую улочку, затем снова стала шире. Деревьев здесь росло больше, а дома стояли дальше один от другого.

  Элам шёл глядя под ноги, иногда выходя вперёд, затем поджидая. Авиталь искоса оглядывала его профиль. Крючковатый нос, выпуклые влажные глаза, короткие прямые ресницы, редкая поросль на подбородке и щеках — всё это она отметила там, на свадьбе. Теперь же, в ярком свете дня она различила тонкие морщинки, бегущие от носа к уголкам рта. Он показался ей сейчас старше.
    
  Долгое молчание становилось неловким, и она спросила:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать один. А тебе?
— Скоро будет шестнадцать.

  Элам кивнул. Они поднимались всё выше, и дышать становилось  труднее, но девушка старалась не отставать.

— А тебе ничего не будет, что ты ушёл с работы раньше? И вообще, где ты работаешь? — ей всё хотелось втянуть его в разговор и тем замять свою оплошность.
— Писцом у Элиава. Веду записи по хозяйству, выписываю счета, проверяю расчеты в лавках, ну и всё такое с этим связанное.

— И он разрешил тебе уйти раньше? Он, наверное, тебя уважает?
— Элиава я вижу нечасто. Всем руководит его управляющий. Хозяин доверяет ему, а он — мне.
— Это хорошо. Это хорошо, когда есть доверие. А кроме записей ты что-нибудь ещё делаешь?

— Помогаю в лавках, когда торговля идет слишком бойко.
— А сегодня?
— А сегодня я сказал, что мне очень нужно, — Элам посмотрел на девушку и улыбнулся. У Авиталь отлегло от сердца.

— Ну, а земля... У твоего отца есть хозяйство?
— Есть, там у меня ещё младший брат; они справляются.

  Авиталь украдкой оглядела его фигуру: высок, довольно строен, но то, что он не занимался физическим трудом, было видно по худым плечам и ладоням без мозолей. Длинные, замаранные чернилами пальцы были тонкими, как у девушки.

  Пока они поднимались по улочке вверх, дома из глиняных поменялись на каменные; каменными же потянулись и  заборы с красивой отделкой по верхнему краю.

— Я здесь не была раньше. Где мы? — она удивлённо огляделась вокруг.
— Нетерпеливая какая... Это верхний город.
— А разве нам сюда можно?

  Хатифа, которая после переезда показывала Авиталь город, в эту часть Иерусалима её не приводила. Когда Авиталь спросила её раз, кто там живёт, Хатифа только отмахнулась: «Богачи всякие и римляне. Нам туда ходить не нужно».

— А почему нельзя? — удивился Элам. Заметив замешательство на её лице, он добавил: — здесь есть очень красивое место, тебе понравится.

  Они свернули ещё на одну улицу, потом ещё и ещё, пока не оказались перед высоким мощным забором. У нижних его камней росли два крепких вяза; их тень укрывала  забор и часть двора. Мощёная камнем улица была чисто выметена и безлюдна.

— Мы пришли, — сказал Элам. Он ухватился за нижнюю ветвь дерева и влез на забор. Авиталь, несколько повозившись, проделала то же самое. Забор оказался довольно широк. За ним вдалеке Авиталь увидела чистый двор перед домом с колоннами и витиеватой резьбой на стенах. Ветви вязов свешивались вовнутрь двора так, что Элам и Авиталь оказались под своеобразной аркой из изогнувшихся книзу ветвей и сочных листьев, и со стороны дома их трудно было бы увидеть.

— Не очень-то хорошая защита от воров — такой забор рядом с деревьями, — шёпотом проговорила Авиталь. — Чей это дом?

— Хозяина, — вполголоса ответил Элам, но добавил громче, — не бойся, нас здесь никто не увидит и не услышит. А на случай воров у него есть собаки.
— Хороши охранники! Что ж они на нас не залаяли?
— Меня-то они знают.
— А слуги?
— Слуги тоже. В это время дня все в доме, а оттуда нас не видно. Взгляни лучше вокруг.

  Авиталь повозилась, оправила платье, откинула назад длинные кудри и стала осматриваться. Сквозь колышущийся ажур веток и листьев она увидела вдалеке гнездившиеся друг на друге маленькие глиняные домики нижнего Иерусалима. Кругом было тихо, рыночный шум не доходил до слуха, поэтому казалось, что город внизу спит под полуденным солнцем. Так приятно было после долгой ходьбы по жаркой пыльной дороге забраться в прохладную тень деревьев... Авиталь сняла сандалии и прижала горячие ступни к прохладным камням.

  По ясному синему небу неспешно плыли редкие облака. Тени от них серыми пятнами переползали через городскую стену к холмам. Справа, совсем недалеко, в лучах щедрого солнца сиял золотом Храм.

— Хорошо здесь как, Элам... А это правда, что Храм до сих пор достраивают?
— Правда. Только уже не с таким рвением, как при Большом Ироде. А вон та башня называется Барис, видишь? — он рукой показал на высокую башню рядом с храмом. — Ирод её достроил и переименовал в Антонию, по-римски.

— Зачем?
— В честь Антония. Римский был такой полководец. Знаешь ведь историю: Клеопатра, Антоний...

— Ага!
— Этот самый Антоний и дал Ироду согласие стать царём в своей стране.
— Значит, Ирод подмазался к римлянину, назвав его именем башню?
— Скорее, отдал дань другу, — Элам оторвал от ветки лист и прикусил сочный стебелёк зубами.

— Ну и зря. Если бы я была царём, я бы не стала подлизываться к римлянам, — запальчиво выговорила Авиталь, но Элам усмехнулся:

— Если бы он не подлизывался, он бы и не стал царём. Кстати, не так уж он и подлизывался. В молодости, говорят, он был мудрым и талантливым военачальником. Да и город он отстроил заново, и не один. Так что кое-что в нём было особенное, в Большом Ироде. Ни Филипп, ни Антипа ему не чета... Но нам не нужно громко рассуждать здесь о царях и римлянах.

  Авиталь промолчала с трудом. Ей хотелось возразить, что сумасбродного царя не так уж и любили люди, для которых он якобы отстроил города, — она сама столько раз слышала, как нелестно о нём отзывались отец и Элиашив.

  Её дядя вообще ненавидел римлян лютой ненавистью. В молодости Элиашив перенёс жестокое оскорбление от одного римского легионера. Однажды в Иерусалим прибыл знатный римский вельможа, и один из его офицеров обратил внимание на мать Хатифы, тогда только-только вышедшую замуж. Когда оказалось, что молодая женщина боится Бога и избегает развратного чужестранца, римлянин пошло высмеял её на глазах у всех. Элиашив оскорбился и кинулся в драку. В конце концов, римлянин отбыл на родину с назойливым чувством не совсем удовлетворённой мести, а у Элиашива на спине и щеке остались два шрама от офицерской плётки.

  Но это всё были дела прошлые. Авиталь же недавно дала себе зарок не спорить о вещах, в которых мало понимает, а судя по уверенной речи Элама он знал, о чём говорил. Вместо этого она спросила:

— Ты часто здесь бываешь?
— Иногда. Когда устаю от шума, от базара или просто хочу побыть один.
— М... — Авиталь кивнула и стала вглядываться в домики и улочки нижнего города, отыскивая место, где они встретились. Рынка она не нашла, но весело вспомнила:

— А это хорошо, что ты быстро отпросился с работы: бедный продавец решил, что я у него что-нибудь куплю и так расхваливал свои браслеты, что мне стало неудобно.
Взгляд Элама заставил девушку покраснеть.

— Авиталь... Можно я у тебя спрошу кое о чём?
У неё ёкнуло сердце. Ей так легко и славно было с ним, словно с братом, а тут он собрался говорить о чём-то таком, чего она бессознательно побаивалась.

— Спрашивай, — сказала она как можно непринуждённей и отворачиваясь в сторону города.
— У тебя есть кто-нибудь? То есть, ты с кем-нибудь обручена? — вопрос прозвучал глухо и нерешительно.

— Ух... — она выдохнула и рассмеялась, — если бы у меня кто-то был, я бы не пошла с тобой неизвестно куда, правда? Если бы я была обручена, я бы тихонько сидела дома и вышивала платье для свадьбы, как Хатифа. Авиталь склонила голову и хитро посмотрела на парня. Потом добавила уже серьёзнее:

— Нет, никого нет. В деревне, где мы жили, каким-то чудом в моё время народились одни девчонки. Тех, что побогаче, еще в детстве сосватали соседи для своих сыновей. А папа с мамой совсем небогаты... Ну и вот, пока никого. Хотя в детстве мы часто играли в свадьбу, и у меня был там постоянный жених. Но он давным-давно женился, так что... — она посмотрела на Элама.

  Видно было, что её слова пришлись ему по душе, хотя замечание о женихе не слишком понравились, и Авиталь добавила:

— Это просто было детской игрой, потому что он был старше меня лет на семь.
Она было по привычке (по которой на вопрос «как дела» в свою очередь спрашивают то же) чуть не спросила и Элама, есть ли у него невеста и тут же осеклась: второй раз напоминать о ней не следовало. К тому же, в ней самой опять поднялась волна досады на его несчастную любовь. Авиталь надела сандалии, спросила:

— Тебе нравится твоя работа?
— Не то чтобы нравится, но я и не жалуюсь. Мне легко писать, я получаю неплохое жалованье, к тому же Халек так ко мне привык, что мне с ним легко работать. Да и время остаётся, чтобы развлечься.

  Авиталь не совсем поняла, что он имел ввиду словом «развлечься», и переспросила. Слово ей не понравилось.

— Я потом тебе покажу, — ответил Элам. — Кроме того, я успеваю читать интересные свитки, которые Элиав перекупает у приезжих у купцов и продаёт в Иерусалиме.
— Я тоже люблю читать.
 Элам поднял брови:
— Ты умеешь читать?

— Да. Ты же видел папу, он в синагоге иногда читает Писание. Он меня научил, когда я была еще маленькой.
Элам смотрел на неё во все глаза.

— Просто он дома иногда переписывает кое-какие книги, а мне стало интересно, вот он и стал показывать мне разные буквы. А я быстро учусь. Я и Тору, и Псалмы читала потихоньку от него. А ещё к нам в деревню раз привезли какие-то свитки, свалили их в кучу прямо на базаре — хотели сжечь, но я потихоньку унесла один домой. Оказалось, какая-то длиннющая история про мидян, но мне кажется, я смогу прочитать всё, что только попадётся в руки.

— Я не могу сказать, что люблю читать, но чтение приятнее, чем работа. Кстати, в Риме очень многие женщины преуспевают в чтении, так что цивилизация, видимо, постепенно проникает и в Иудею, — он усмехнулся.

— Я слышала, что в Риме женщины и разводятся и даже управляют синагогами — ну, или как там у них называются их заведения... Они ведь не верят в нашего Бога... Наверное, это будет плохо, если иудейки станут на них похожи.

— Ты не похожа на римлянку, но в тебе столько всего... Необычная ты, Авиталь, — и он снова посмотрел на неё тем взглядом, от которого она залилась румянцем.
Авиталь не ответила, а Элам сорвал с вяза веточку, оставил на ней три листа и аккуратно вложил ей в волосы.

— Мне нужно уже возвращаться, — сказала она совсем уже красная.
Они слезли с забора и пошли назад, радуясь лёгкому спуску и весёлому настроению, которое охватило обоих.

  ***

  Элам проводил девушку до самого дома: он запомнил, что семья её живёт в доме отца Хатифы, а Хатифу он знал по общим знакомым, тем парням и девушкам, с которыми иногда проводил свободное время.

  Авиталь, подойдя к дому, замялась; Элам был первым парнем, с которым она проговорила такое долгое время наедине, и теперь не знала, как быть: пригласить его в дом или попрощаться на улице. Решив, что второе будет невежливо, она, переборов страх и неловкость, ввела его в дом и познакомила родителей с юношей.
Шамай растерялся и всё улыбался, потому что поначалу не знал, как себя вести. Вместе с Элиашивом они провели юношу на циновки в смежный с другими двор и там проговорили с ним до вечера. Авиталь в это время помогала матери на кухне и старалась не встречаться с ней глазами. Элам, казалось, был единственным в доме, кто вёл себя непринуждённо. Когда она уже вечером вышла на улицу попрощаться с ним, он сказал:

— Интересный человек, твой отец.

Авиталь промолчала, а Элам постоял ещё минуту и напоследок сказал:
— Ну, до встречи.

  Авиталь ждала от родителей вопросов, но когда шла мимо кухни в их с Хатифой маленькую комнату, Элиашив с Шамаем и матерью только молча переглянулись, и Авиталь краем глаза заметила улыбки на их лицах. «Это совсем не то, что они думают, — вспыхнув, подумала она, — хотя что ещё тут можно подумать...». Хатифа тоже не сказала ни слова.

  Умываясь ко сну, Авиталь вспоминала дневное происшествие и представляла себе Элама: его перепачканные тонкие пальцы, заботливое движение, с которым он вложил ветку ей в волосы, его быструю подпрыгивающую походку, его большие глаза, надолго останавливающиеся на её лице. То ей становилось радостно при воспоминании о том, как легко было с ним разговаривать; то она снова и снова спрашивала себя:

  "Неужели это и есть оно?" Потом она заново представляла себе сцену на свадьбе, черноглазую красавицу и его угрюмое красное лицо. То она недоумевала, о чём они так долго беседовали с отцом и дядей. Все эти мысли кружились у неё в голове до тех пор, пока глаза не начали слипаться, а в ушах не послышался отдаленный гул приближающегося сна.

  Уже почти заснув, она ясно вдруг почувствовала: о черноглазой он в этот день забыл навсегда.

http://www.proza.ru/2017/12/17/192