12. Суккот

  Солнце, хотя днём светило по-летнему ясно, прибежало к горизонту по-осеннему рано. Авиталь, Элам и Пасхор подошли к назначенному месту у Иордана перед самым закатом. Спины и руки у всех троих затекли; ступни, казалось, пекло невидимое пламя. К концу дороги Элам вслух пожалел, что не взял с собой осла.

  Авиталь ожидала встретить весёлый шумный круг молодёжи у костра, но ошиблась. Шалаши — она насчитала семь —  почти все были закончены, кроме двух, у которых вяло возились несколько парней. У старого кострища лежала маленькая кучка хвороста, а рядом на бревне сидел и лениво чиркал камнем о камень какой-то подросток. Ни Ицки, ни других девушек: кругом только незнакомые молодые люди.

  Девушка подошла к мальчику с камнями и спросила:

— Куда можно положить хлеб? У меня здесь целый мешок.

  Мальчик кивнул в сторону на сложенные в кучу под навесом мешки.

— Вон туда. Там у нас вся еда. — И ворчливо добавил: — шалом, между прочим.
Авиталь ласково усмехнулась: всего-то лет тринадцать, но уже мужчина, и требует к себе уважения. Она вежливо поздоровалась и спросила, как его зовут.

— Маттафия.

  Они пошли к навесу. Вокруг него с топором в руке ходил, подгоняя и выравнивая столбы, крупный угрюмого вида парень с большим горбатым носом. Он единственный в этом разомлевшем отряде «работяг» занимался своим делом сосредоточенно и с охотой.

  «Лицо однолюба, — почему-то подумала Авиталь, глядя, как парень обухом топора вбивает клин, — такой влюбится в какую-нибудь вроде черноглазой, которая будет им крутить как хочет, а он будет её всю жизнь на руках носить».

  Она положила свой мешок в углу под навесом, а Элам, не отступавший от неё ни на шаг, опустил рядом мехи с питьём.

  Пасхор побрёл к юношам, подправляющим шалаши, перекинулся с ними приветствиями, сложил свои узлы на землю и остался стоять, глядя как те позёвывая заканчивают работу.

  Авиталь ещё раз оглядела это сонное царство и обернувшись к Эламу сказала, что пойдёт искать Ицку.

— Я с тобой, — отозвался тот.

  Но Ицку искать не пришлось: та с другими девушками возвращалась с реки. Авиталь поспешила им навстречу, и скоро девчата знали имена друг друга и кто где живёт в Иерусалиме. Двух-трёх Авиталь знала в лицо с той памятной свадьбы, на которую они ходили с Хатифой. Они тоже вспомнили её.

— Почему у вас так невесело здесь? — спросила Ицку Авиталь, когда они уединились в стороне.

— Не знаю, — пожала та плечами, — может оттого, что голодные... Никто ещё толком ничего не ел, как пришли. Так, перекусили, что было. А может, потому что людей немного. Всего-то человек двадцать пять. Я думала, больше будет.

— Если голодные, надо ведь приготовить. — всю усталость её как рукой сняло. — Есть здесь у вас котёл какой-нибудь?

— Ави, ты собралась варить на ночь глядя? Вот непоседа...

  Вместе с Ицкой они отыскали котёл и послали двух юношей за водой; того, который сидел у костра, заставили развести огонь, а сами принялись чистить овощи из мешков с припасами. К ним присоединились другие девчата, и вскоре у костра сделалось оживлённо.

  Когда похлёбка была готова, совсем стемнело и похолодало. Молодёжь кучнее собралась у костра. Вкусно запахло супом, хлебом, сыром; по кругу заходили разносортные миски и чашки; затолкались, соприкасаясь плечами и руками, у котла люди. Авиталь оказалась в самой гуще. Как и другие, она смеялась и отшучивалась, и меж тем украдкой вглядывалась в лица.

  Вместе с ней и Ицкой девушек было восемь, и ни одна, на взгляд Авиталь, не выделялась ни красотой, ни внутренней неуловимой силой, которую она когда-то увидела в черноглазой и узнала в Саломее. Несомненно, Ципора, обе Мариам, Батшиба и другие были хорошими, добрыми девушками, но притягательности, внутреннего жара, который был даже в толстенькой Ицке, Авиталь в них не нашла.

  Из парней был заметен коренастый круглоголовый Иоав; он был несколько старше Элама и считался в этом кружке главным. Пока Авиталь с Ицкой управлялись с супом, Иоав с братом и четырьмя друзьями ходил за дровами и водой, а когда вернулся и застал девушек за работой, похвалил её и Ицку за смекалку. Подруга шёпотом указала Авиталь на его невесту, юную Малку, которая не сводила благоговейного взора со своего деятельного жениха. Младший брат Иоава, стройный белокурый Захария, с интересом начал поглядывать на Авиталь, но тут же натолкнулся на грозный взгляд Элама. Элам подсел к Авиталь поближе, Захария тут же изобразил на лице безразличие.

  Были в этой компании и такие неприметные и малоразговорчивые юноши, как Пасхор. Они в стороне суетливо дожёвывали хлеб, наскоро выхлёбывали суп и шли к огню. Авиталь невольно стала сравнивать их с римскими воинами, и сравнение всё выходило не в пользу иудеев. Кроме Иоава, горбоносого Однолюба и пары атлетически сложеных парней, остальные вызывали чуть ли не жалость узкими плечами, костлявыми конечностями и острыми подбородками с редкой порослью. Римляне, даже невысокие, впечатляли могучими натренированными торсами. Теперь она согласилась бы с Эламом, что евреям есть чему поучиться у римлян. «Хотя, — ухмыльнулась она про себя, — ему самому не мешало бы воплотить свою идею в жизнь».

  Среди молодых людей девушка заметила двух мужчин постарше. Эти подошли к кружку позже. Один был престарелый ребе их синагоги, другой — незнакомец лет за сорок. Мужчины были заняты разговором, к которому почти сразу присоединился Иоав, и мало обращали внимание на то, что происходило у костра.

  Авиталь наконец перестала вертеть головой и, как прочие, тоже стала смотреть на пламя. Ей было скучно.

  Сначала дома, а потом в поту и пыли дороги она представляла себя весёлой и резвой рыбкой в стайке подруг и друзей в прохладных струях Иордана. Там плыла она вольно и свободно, сердце её не сжимали змеиные стебли сомнений, тоску и душевную тяжесть уносила в себе река. Ей так хотелось резвиться в кругу однолеток, дарить и делить беспечность, но... Но ничего этого не случилось.

  Элам сидел рядом и ни с кем не разговаривал. Ицка позёвывала. Иоав, видимо, всё больше сердился, размахивая руками и что-то доказывая раввину и его спутнику. Ребе степенно поглаживал бороду и редко, не повышая голоса, отвечал молодому человеку. Второй уже начинал суетиться, перебегал глазами с лица Иоава на невозмутимое лицо учителя и пытался вклинить в речь свои замечания.

  У костра разлилась сонливая тишина. Чей-то усталый голос завёл песню; её томные звуки, неохотно подхваченные остальными, поплыли над головами. Кто-то взял рожок и попробовал влиться в мелодию, но так и бросил это занятие посередине. Песню дотянули до конца, зевая между словами. Хотелось спать.

  Иоав всё ещё спорил со старшими и, видно было, им не уступал. Скоро он встал, извинился за прерванную беседу, почтительно поклонился и обратился к молодым людям: пора расходиться по шалашам.

— Завтра к нам придёт Коль Корэ, — добавил он напоследок.

  «Что это ещё за Коль Корэ? — удивилась Авиталь. — Странное прозвище — Голос Взывающего... Хотя какая мне разница, у кого какое прозвище».

  Ицка повела подругу в их шалаш, где уже стелились Мариам и Ципора. Элам принёс Авиталь её мешок и задержался у входа. Ицка и Мариам смеясь замахали на него руками:

— Уходи, Элам, мы уже спать будем! Ничего не случится с твоей Авиталь, не переживай!

— Тали, я здесь если что, недалеко. Вон наше с Пасхором место, — Элам рукой указал на свой шалаш.

— Спасибо тебе, только что же может случиться, когда нас тут четверо? — засмеялась она, и Элам пошёл к себе, махнув ей напоследок рукой.

  Девушки ещё некоторое время возились, расчёсывая волосы и укладываясь поудобнее; потом долго слышались из их шалаша шёпот и хихиканье; наконец всё стихло.

  ***

  Авиталь лежала на спине и через щёлку в крыше смотрела на серебристую звёздочку в чёрном небе как раз посередине треугольного просвета. На сердце её была такая тоска, что хотелось плакать — но слёз не было. Она лишь недвижно лежала и не отрываясь смотрела на гвоздик света в чёрном треугольничке.

  Вот она юность: лучшее время жизни, как говорит Хана, беззаботность и свобода, а ей, Авиталь, чего-то не хватает. Чего?

  Вот он Элам, снова заботливый и влюблённый в неё как и прежде, и опять она чувствует над ним власть, но счастья... счастья она не чувствует.

  Вот она Ицка — добрый неунывающий друг, дух которой не сломила ненавистная суровая мачеха, — и рядом с ней весело...  Но душу Авиталь  всё точит невидимый червячок, оставляя чёрные кровоточащие борозды...

  Вот она — свобода от присмотра родителей, поход с друзьями за много стадий от дома: щедрые ласки солнца, прохладные перекаты реки, таинственный шёпот листвы над ней, неугомонные спозаранку крики, свист, пенье, писк и шипение божьих тварей в небе, траве, кустах — повсюду жизнь и согласие, — но нет ей наслаждения всеми этими радостями, как нет и простого покоя. Почему, почему, почему?

  Авиталь заплакала, перевернулась, поджала под себя ноги, уткнулась мокрым лицом в ладони и жарко стала молиться.

  "Господь, мой Господь! Я знаю, Ты слышишь меня, Ты слышал и тогда, когда я ходила к Тебе в Храм... Ты смотришь сейчас и молчишь, но как бы я хотела чувствовать Тебя, слышать Тебя, знать, что Ты любишь и не отвергаешь меня! Ты видишь всю душу мою и всю тяжесть эту... Отчего она — я не знаю. Я не хочу больше, чтобы этот камень закрывал от меня Тебя. Вот Тебе моя жизнь — вся, до последней капельки... Возьми и делай с ней, что хочешь, только чтобы я перед Тобой была чиста, и сердце моё было светлым. Я не знаю, что будет дальше, но я так больше не могу... Господи, измени жизнь мою, измени меня... Пожалуйста!.. Я люблю Тебя... я верю Тебе...»

  Где-то недалеко в кустах испуганно вспорхнула и всполошённо крикнула невидимая птица, потом снова всё смолкло. Авиталь разжала ладони, осторожно вытянулась на постели и выдохнула. Вокруг было темно и тихо, из других кущей не доносилось ни звука, и девушки рядом с ней спали. На неё тоже уже наплывал тягучий мягкий сон, и в первый раз за долгие месяцы душа её, засыпая, не металась в тревоге: где-то наверху, она чувствовала, Единым и Всемогущим молитва её была отвечена.

http://www.proza.ru/2017/12/17/204