15. Бегство

 

  Это ей приснилось, что Элам увёл её от реки ночью. Авиталь снова стоит на камне, только одна, без Ицки. Солнце печёт, льёт чудовищно жаркие лучи на камень, а от него, раскачивая воздух, поднимаются прозрачные волны. Внизу — река, вся золотая от лучей, и в ней желанная прохлада.

  Авиталь оборачивается на берег; там Маттафия набирает воду и никак не может удержать в руках мехи и горящий факел. Авиталь с камня кричит Маттафии: «Глупенький! Брось факел! Зачем тебе огонь днём?» Она хохочет и кружится, раскинув в стороны руки.

  Но нет, это не Маттафия... Он сидит, сцепив руки вокруг колен, и неотрывно глядит на рябь реки. Он знает, что Авиталь здесь... «Подними же глаза, подними!»
Те, другие, стоят позади, но лиц их не видно; их много, много, и они надоедливо гудят, как пчёлы в  улье.

  Корэ всё ниже опускает голову, лицо у него мертвенно-бледное. И жарко, жарко, а она, Авиталь, танцует на камне, кружится. Платье её, огненно-красное, полыхает вокруг неё, а выше пояса уже и нет никакого платья. Она протягивает вверх тонкие гибкие руки и кружится, кружится...

— Коль Корэ!.. — кричит Авиталь, срывается с камня и летит, вскинув руки, в ледяную воду.

  Толстый как бревно голос вытягивает её обратно.

— Не на что даже врача вызвать ребёнку!

  Какому ребёнку? Откуда здесь ребёнок? Авиталь всматривается в толпу, но лиц их не разберёшь: все лица смешались в одно серое пятно. Вдруг из толпы выступает Ицка; это у неё на руках ребёнок, младенец, бережно завёрнутый в пелёнки...

***

  Авиталь приоткрыла глаза. Над ней в слезах сидела Хана, выжимала в миску полотенце и снова обтирала ей лицо, шею и грудь.

— Что вы там делали-то, у Иордана? — плача, причитала мать. — Пророков что-ли читали? — она повернулась к двери и крикнула в неё:

— Не надо уже, не ходи к Шимшону, она в себя пришла. —  Хана вздохнула, вытерла полотенцем, которым обтирала Авиталь, и свои слёзы и заговорила снова: — Девочка моя, как же ты нас напугала! Я было отца послала за врачом, ты всё в жару повторяла «коль корэ» да «коль корэ»... Что за «коль корэ»? Хотела пойти к Шошане, узнать у Элама, что случилось, да боялась тебя одну оставить... А тут у нас ещё одна беда...

  Авиталь слабо оглядела комнату. По стенам и потолку ходили большие тени от рук и головы матери. На скамеечке горела плошка; занавешенное окно было тёмным.
— Мама, сейчас вечер или ночь?

— Ночь уже, шаббат, я и свечи зажгла. Ты с утра как легла — всё в бреду была. — Мать взяла со стола воду, приподняла голову Авиталь и приложила чашку к её губам. Авиталь отпила глоточек. — Тали, тут у нас ведь беда, такая беда... Ицка с вами ходила?

— Да...
— Пропала Ицка. Отец её приходил. Ищет по всему городу — нигде нет. Все ведь вернулись к вечеру, и никто не помнит, с кем и где она шла.
— Ицка? Она же там, у реки, с ребёночком...

  Глаза Ханы в ужасе расширились.

— С каким таким ребёночком? Авиталь, говори всё! Что с Ицкой? Какой ребёнок?
Авиталь откинулась на подушку, закрыла глаза, потянулась рукой ко лбу и едва слышно прошептала:

— ... или это было во сне? Она там, с другими была. Кто же меня вытащил из реки? Он, Коль Корэ?
  Мать снова всхлипнула, прижалась губами ко лбу дочери, поправила одеяло:
— Поспи ещё, после поговорим.

  Авиталь без сил лежала в постели и слушала, как Хана вышла из комнаты и как голос её, то гневный, то плачущий ещё долго монотонно блуждал по дому. Она представляла, как вздыхает отмалчиваясь отец, как опущена его седеющая голова над сутулыми плечами. Скоро и эти звуки и видения рассеялись, и Авиталь уснула.

  ***

— Мы в синагогу, — сказал в самое ухо звонкий голосок, и её крепко обняли две пары маленьких ручек: Гершом и Дани забежали поздороваться с сестрой перед утренней службой. Хана с Шамаем поцеловали дочь и ушли с детьми в молитвенный дом.

  Авиталь встала с постели и пошатываясь побрела на кухню. У стола она чуть не упала в обморок: потемнело в глазах, но вовремя успела опереться о стену; на похудевшей руке краснела ссадина. С трудом поела, вымылась и вернулась в постель.
Тело ныло от боли — и разбитые колени, которых ещё не видела мать, и израненные ночью о камни ступни, и ссадина на руке, о происхождении которой Авиталь уверена не была — то ли след той утренней злобы Элама, то ли мета ночного его безумия: они вроде продирались ночью сквозь какие-то заросли... Но мучительнее тела стонала душа.

  «Коль Корэ... Думает ли он обо мне? Неужели не опустел для него мир, когда я ушла? Неужели не плачет его сердце обо мне так, как моё о нём?»
На стене отпечатался от окна косой прямоугольник солнечного света; Авиталь медленно обводила глазами его контуры; с болезненной силой оживали в сердце чувства и образы памятной ночи.

Не видишь ты, как я в упор
Впиваюсь в твой недвижный взор;

Он слился с пламенем костра.
Мне опустить глаза пора;

В оцепенении смотрю
И снизу доверху горю.

  Авиталь перевернулась и уткнулась лицом в подушку. «Неужели, неужели не разглядел он тогда за дурацким этим смехом душу мою? За слезами не разглядел, до каких глубин сердца поразили меня его слова? Неужели никогда не узнает он, как много всего во мне и сколько я могла бы подарить ему?..»

Пылаю, плачу, жар и звон,
А сердце стонет: «Это он...»

  «Господи! Ты Един всё можешь. Если только воля Твоя... Если бы Ты позволил быть с ним...»

Не знаю, будет ли ответ,
Молю Творца — иль да, иль нет.

Поймаю ль счастья мотылька?
Не знаю, но в душе пока

От ночи той больной ожог —
Ты счастья звёздочку зажёг.

  «Завтра последний день Суккота, в Храме будут все. А может он и сегодня там, ищет меня в толпе... Завтра не будет рядом Элама... Завтра найти его, найти во что бы то ни стало, и всё сказать. Ах, скорее бы завтра...»

  Бесконечно тянется день. Надеясь набраться сил перед заветным завтра, Авиталь раз за разом встаёт с постели, пробует есть. Каждый раз её шатает и темнеет в глазах, а еда, которую она силится прожевать, не приносит никакого наслаждения. Она вздыхает, откладывает кусок и идёт обратно в постель.

  Семья вернулась домой; мальчики о чём-то восторженно рассказывали, но Авиталь не слышала. Отец с матерью после вчерашней ссоры отмалчивались, но держались вместе. Один раз Хана даже прикрикнула на отца, и Авиталь поняла: нет полного примирения, но ссоре конец. Поужинали, и все, кроме неё, остались ночевать в сукке во дворе.

  Ночью снова начался жар и долго не хотелось спать: от длинного сна прошедших суток и от дневного безделья. Много, много времени молчал тёмный тихий дом, а Авиталь ворочалась, стараясь не тревожить разбитые колени, и до головной боли думала о Коль Корэ, пока не забылась сном.

  ***

  Кто-то тронул её за плечо. Авиталь открыла глаза, приподнялась на локти:

— Ко...
На её постели, прижимая палец к губам, сидела Ицка.
— Ицка? Как ты...
— Тише, Ави. Я попрощаться...

  Авиталь спросонья тупо смотрела и ничего не могла понять. Медленно в памяти всплыли обрывки слов Ханы о пропаже Ицки и о поисках её отца.

— Ицка, тебя потеряли все... Как ты вошла? Дверь на засове...
— Через двор, у старого Рехава и Лии никогда не заперто...

  Рот Ицки вдруг изогнулся, она всхлипнула, потянулась к Авиталь, и та обняла её, ещё ничего не соображая. Ицка поплакала, мягко отодвинулась, вытерла рукавом глаза:

— Ави, я попрощаться. Мы с Титусом... Он там, на улице... В Ригию, к его матери.
Авиталь сразу проснулась и дико уставилась на подругу.

— Ицка... Ты с ума сошла? А папа? А... замуж?
Ицка потупилась; Авиталь оторопело замотала головой:
— В Ригию! К какой-то неизвестной тётке...

  Ицка молча подняла глаза. Авиталь осеклась, села в постели, быстро заговорила:

— Зачем ночью? Когда твоему Титусу нужно ехать? Ицка! Уговори отца, чтобы позволил вам пожениться... Если Титус сам к нему придёт, может...

  Ицка закусила губу, едва слышно выговорила:
— Поздно уже с этим...

  Авиталь не сразу поняла, но когда поняла, отпрянула и прижала ко рту ладонь. Ей стало страшно: Ицка, маленькая Ицка, которая даже младше её, Авиталь, и уже...
Ей вдруг вспомнилась картина из детства: пыльная улица, по ней несколько мужчин в тёмном волочат за локти женщину, простоволосую, в слезах; женщина не сопротивляется, но руки мучителей остервенело рвут её в разные стороны; ей больно и от них, и от чего-то ещё, а из искривившегося рта вырывается горловой стон обречённого отчаяния. Хана поспешила тогда прикрыть глаза Авиталь ладонью и скорее увести прочь, но Авиталь всё запомнила.

  Теперь ей представилось, как Ицку, черноглазого полуребёнка Ицку, тащат на судилище фарисеи в тёмных одеждах, и у неё, как у той женщины, подкашиваются ноги, и со всех сторон слышно одно тяжкое слово: блуд...

  В Авиталь заклокотала ярость. Не Ицку, а Тову, бездушное подобие женщины с бескровными губами на каменном лице захотелось ей представить в руках ожесточённых судей; чтобы заламывали ей в злобном бешенстве руки, волочили по земле, чтобы умоляла она о пощаде...

  Авиталь сжала челюсти, зажмурилась. Нет, не выходило: Това, прямая, сухая, с ровным взглядом бесцветных глаз как статуя стояла посреди фарисеев, и они все почтительно расступались и почти кланялись ей... А над Ицкой, переступившей роковое «нельзя», будто бы поднимаются неизбежным приговором руки законников, и каждая рука сжимает камень...

  Авиталь разрыдалась, Ицка бросилась ей на шею; долго лились в эту ночь горькие слёзы.

— Ицка... У тебя... У вас... Ребёночек будет? — вспомнив сон, спросила Авиталь.
Ицка сквозь слёзы глянула по-детски простодушно.
— Ещё не знаю, но мне кажется, что да... — Лицо её просветлело, она обняла подругу и горячо зашептала: — Вот и всё, Ави... Малышей жалко, Това их без меня совсем задавит... Ты  приходи к ним, ладно? Папе... потом ему скажи, не сейчас... Не суди меня, Ави, вспоминай иногда...

  Заплаканные, обе вышли на тёмную улицу, прошли до угла. С пригашенным фонарём к ним вышел Титус, кивнул Авиталь, бережно оправил на голове Ицки платок.

— Авиталь, скажи Эламу, что деньги отдаст Луций, не Децимус.
— Почему?
— Децимуса три дня назад послали в Кесарию.

  Авиталь кивнула: хорошо. Землистое лицо солдата не вызвало в ней отвращения; было в нём что-то надёжное, может Ицка и не совсем пропала...

  В последний раз обнялись подруги, и по пустой ночной улочке заспешили вслед своей судьбе мужчина и женщина. Они уже скрылись за углом, когда Авиталь опомнилась, бросилась вслед, нагнала и напряжённо вглядываясь в глаза обернувшейся Ицки спросила:

— Ицка, тот Коль Корэ, что пришёл к нам на Иордан... Он вернулся со всеми?
— Не знаю, Ави, не видела... Счастья тебе...
— Счастья вам, и... — Авиталь запнулась, но всё же выговорила, что хотела, — и да благословит вас Господь.

  ***

  Слёзы не текли из глаз Авиталь оставшейся ночью: слёз больше не было. Мучительнее предыдущего терзало душу её новое горе. По непроторенной дороге уходила в неизвестность Ицка под руку с римским солдатом, уходила из-под родительского крова, от того незыблемо-вековечного, что жило в сердцах и памяти Божьего народа, от светлой истины, вспыхнувшей в сердце Авиталь; уходила, может быть, и от Бога... И вслед Ицке улетали в неизбежность разноцветные бабочки беззаботной юности.


http://www.proza.ru/2018/01/26/358