Сундучок, глава 7

СУНДУЧОК ВОСПОМИНАНИЙ,
       или
НЕ УГОДНО ЛЬ ПРОСЛЫТЬ АНТИСЕМИТОМ?
(многоглавый роман
с автобиографическими и географическими деталями,
а также с выстрелами, взрывами и гибелью разных людей,
иногда с картинками, но чаще без матюгов)

                Есть у каждого бродяги
                сундучок воспоминаний…
                Из стихотворения «Бродяга»
                (1934), автор — Д.Б.Кедрин.

Глава 7. ФИНАЛ

                Будь проще — и люди к тебе потянутся…
                Из наставлений
                от народных мудрецов.

— Халл`оу таб`е, капитан!
— Здравия желаю… Во-первых, не капитан, а товарищ капитан третьего ранга З`еников Анатолий Фёдорович. Во-вторых: как давно мы на «ты»?
Из `облака перегара, в котором блуждали отчётливые чесночные флюиды, донеслось:
— Разберёмся! Твой кубрик — этот, что ли?
Любимое словечко любимого стихоплёта, певца-композитора и актёра Владимира Высоцкого — «Разберёмся!» — задушило на корню зародыш тревоги. Не натянулась над моим настроением её плёнка, уподобляясь тонкому ледку над студёной стыдной лужей затянувшейся `осени…
                * — * — * — * — *
Приблизительно 13 часов назад вместе со всеми обитателями московского часового п`ояса и сладкой женщиной по имени Ангелина, проживающей на 20-ом меридиане к осту от Гринвича, я перекочевал в Новый 1987-ой год.
До 10-ти в`ечера офицерская столовая военно-морской базы ДКБФ («Да-а, Когда-то Был Флот»), дислоцировавшейся на окраине немолодого г`орода Пилл`ау (год основания в Восточной Пруссии — 1686-ой), была открыта для неприкаянных клиентов: «летёх»-холостяков и такого невезучки, застрявшего здесь в командировке, как я. В 22:01 клиентам было предложено расходиться: караул, дескать, устал… Лейтенанты-холостяки, скучковавшись невеликими группами, побрели «прикаиваться» по разным адресам, а меня прихватила с собой сладкая женщина по имени Ангелина — смешливая официантка из этого с`амого «трактира», жаловавшаяся, что некому вбить ей гвоздь. Один гвоздь я успел вбить ещё до того, как зазвонили кремлёвские куранты. К наступлению рассвета вбил ещё п`ару — и сейчас чувствовал себя человеком, разгрузившим в одиночку три вагона каменной с`оли. Гордость пополам с усталостью…
Не выспавшаяся, но довольная Ангелина, отдав мне едва початый флакон полусухого «Советского шампанского» и совсем непочатую жестяную банку «Шпротного паштета» (стоимость — 42 копейки), поутру устремилась через Кёнигсберг-Калининград вверх по течению речки Прег`оля в Тапи`ау (теперешний Гвард`ейск) — облобызать по случаю Новогодия двух старушек, с которыми состояла в дальнем родстве. Я с ними не состоял ни в каком родстве. И вообще не был знак`ом. И (почему-то) даже не мечтал познакомиться. Следовательно, сквозь слякоть и туман двинулся пешим маршем в гостиницу.
По пути взялся лениво гонять свои мыслительные извилины вокруг вопроса: какому ещё из здешних поселений, кроме Пилл`ау и Тапи`ау, аборигены д`али название, напоминающее звук зевоты?
Сов`етск — бывший Тильз`ит, знаем-знаем, про Тильз`итский мир мы все читали в истории наполеоновских войн. Или, по крайней мере, у Льва Толст`ого в 9-ых классах средних общеобразовательных школ…
Светлог`орск? Нет, шалишь, Светлог`орск — это всё-таки Р`аушен, если тутошний. Основан в 1258-ом (на три г`ода позже, чем Кёнигсберг). А Светлог`орск в БССР был до эпохи «Химволокн`а» деревенькой малой, захудалой близ железнодорожной станции Шат`илки…
Зеленогр`адск? Нет, тот появился, наоборот, на три г`ода раньше, чем Кёнигсберг, и назывался Гранц. Или Кранц? Это звук разбивающейся о трамвайный рельс стеклотары, никак не зевоты…
Лаби`ау? — Вот, вот, во-о-о-от, совершенно, в д`ушу, верно! А как же он по-русски-то нынче? Зн`аменск?.. Или Краснозн`аменск?.. Или Пион`ерский?.. Пол`есск, кажется. Ровесник Р`аушена, кажется. Надо будет в энциклопедию заглянуть… Да только библиотека гарнизонная сегодня, должно быть, не работает… Хотя и четверг на дворе… Гражданскому народу ещё гулять и гулять — на работу лишь в понедельник 5-го, пятницу 2-ое куда-то в конец месяца перенесли, поближе ко дню рождения Володи…
А кстати: Зн`аменск — это бывший Вел`ау…
                * — * — * — * — *
Поднялся я в номер, слегка всполошив дремавших матросиков: двоих на «ресепшене» (выражаясь нынешним культурно-светским языком) и дежурного по второму этажу.
В номере было сумрачно и не зябко.
В номере не было «прочих удобств» — все они располагались в конце коридора (классический проект, вспоминайте свои студенческие «общ`аги»).
Отсутствие их компенсировали: две койки, две тумбочки, два шкафчика для верхнего платья, типовой четвероногий деревянный столик (не журнальный, а высокий), аналогичный «стулик», совсем уж простецкий табуретик, графин (вода явно прошлогодняя, к гадалке не ходи, согрелась за ночь), парочка «маленковских» (точнее, «мухинских», ещё точнее — «губастых») стаканов, дисковый телефонный аппарат ЦБ от местной станции, трёхпрограммный «брехунок»-радиорепродуктор…
Проживал я там тогда один-одинёшенек. Никому, значит, не помешал, никого не разбудил, приладил шампанское и паштет в зеве открытой форточки, чтобы не прокисали, вывесил шинель на плечиках, чтобы подсушилась, переоделся в «мягкое-дорожное» — и бухнулся спать…
                * — * — * — * — *
Организм проснулся сам собой час`а через два, то есть в хорошей фазе (на выходе из стадии БДГ — быстрого движения глаз, атрибутирующего, как правило, всякие сновидения). Рассолу не просил. Хоть бы лёгонькая тень похмельного синдрома! Да и сколько мы там с Ангелочком-Ангелиной выпили, чтоб похмельем мучаться?
А побриться надо бы, пор`а, пор`а: с прошлого г`ода не брился… Так, стеклобанка ноль-пять из-под кабачковой икр`ы — на тумбочке. Кипятильник — чуть ниже, в тумбочкином ящике. Помазок, станок, мыло, зеркальце — ещё ниже, на тумбочкиной п`олке. Спортивные штаны подтянул я к талии, полотенце через шею, все перечисленные выше предметики в руках (недалёкие люди спрашивают: для чего мужчину Творец мошонкой снабдил? А без неё, представьте-ка, пришлось бы всю жизнь таскать свои бал`ембалы в руках, чем же тогда технический прогресс двигать?) — и вперёд, в конец коридора, с песенками, соответствующими текущему празднику…
Побрился, доволен, вышагнул из умывальника — и увидел метрах в 20-ти эту троицу у чужой дв`ери. Очки с собой не брал, издали не получается выявить, «кто из ху».
Приблизился — опознал двоих, которые в форме при погонах.
Один — капл`ей из почтовой службы. Вчера около 14:30 сдал я ему на телетайп грифованное донесение для отправки в Москву моему начальнику. Было оно последним — и отнюдь не первым в 1986-ом. И вообще далеко не первым в жизни. Так что с Геной «поручкаться» не грех. Держ`ите краба, молодой человек! С наступившим!
Второй — тоже капитан-лейтенант, но немного больше возрастом. И с иным профилем. Конкретнее — «клопик из Третьего подвида», говоря словами Высоцкого. Или из Пятого? Пересекаться мне ни здесь, ни в других местах с сотрудниками этих Главков КГБ практически не приходилось: служебные интересы не обязывали ни к соседскому взаимодействию, ни к братскому общению с жандармерией Стран`ы Советов. А вообще, в принципе, мыслимы ли тёплые отношения между нашими ведомствами? И между их «боевыми единицами»? Хотя в одном окопе, казалось бы, торчим, оба (каждое ведомство со своего угла) сторожим государственные интересы (а иначе они разбегутся, да?), крепим безопасность социалистической Родины. Известно (случались наяву кое-какие эпизоды, давшие впоследствии Владимиру Ив`ановичу Калинич`енко материал и повод к написанию книги «Убийство на “Ждановской”»), что комитетчиков и милиционеры недолюбливают. «Недолюбовь» эта взаимна. Когда Щёлоков реорганизовал МООП (Министерство охраны общественного порядка) в МВД — остроумцы с Лубянки тут же придумали обидную расшифровку: «Малограмотные Внуки Дзержинского». Однако у «ментов» свои сатирики выпестованы, парировали: «Контора Глубокого Бурения», «Кагал Городской Бедноты» и т.п.
Впрочем, вполне возможно, что подлинные авторы всех измышлений-расшифровок подобных — совграждане-диссиденты (но приписывали авторство другим, дабы избежать уголовной ответственности). Организация, под знамёнами которой служил я с конца 1977-го, не «гоняла диссид`у», а решала иные ребусы, гораздо более важные, интересные и вроде бы оправдывающие её существование и финансирование…
                * — * — * — * — *
Третий — хрен знает кто, сивый конь в пальто. Нет, не в пальто, а в коричневой куртке по колено. Вроде бы кожаной: блестит от капелек осевшего тумана. Из-под куртки видны спортивные брюки навыпуск с бело-красными лампасами — широкими, будто скроенными для генерала-фельдмаршала. И коричневые же головки сапог остроносеньких. Наверное, меховых. Наверное, импортных. На каблуках скошенных. А без них росту в нём — как в ранее упомянутом Наполеоне Бонапарте. Значит, с младых ногтей одолевают «паренька» комплексы вроде мании величия.
Вот он-то мне, ни разу доселе не виденный, и «тыкает».
Ладно, не робеть, кап-три, разберёмся, выведем ситуацию на уровень «тип-топ». Тем более что секретчик Гена исподтишка, на уровне собственной печени, продемонстрировал мне указательный и большой палец, сомкнутые кончиками в кольцо. Остальные, сложенные вместе, подняты вверх. По международному коду сигналов рукой (его в подплаве и среди водолазов используют люди добрые) — «Всё в порядке».
                …капитан нам шлёт привычный знак:
                ещё не вечер, ещё не вечер…
Через год с хвостиком Высоцкому ровно 50 стукнуло бы. А мне ровно через два стукнет с`орок. Как раз 1-го января у меня день рождения (согласно всем официальным документам)…
Отвечаю:
— Нет. Я за соседней дверью квартирую.
— Ну, так давай, открывай, гостей принимай!
Открываю и бормочу себе как бы под нос, но всем слышно:
— Говорят, незваный гость хуже татарина…
А лампасник с седеющей головёнкой, снимая пыжиковую шапку, подхватил в унисон:
— Говорят, где еврей прошёл, там татарину делать нечего!
Ещё одна загадка: он, значит, еврей? Это ещё хлеще татарина, что ли?
А соображаловка всё же замедленно варит. И побаливает в правом виске. Курить ночью меньше нужно было.
Сложил я свои предметики на койку, полотенце на её спинке расправил «на всю катушку», наделяю пришедших плечиками:
— Раздевайтесь, пожалуйста, проход`ите к столу, к свету!
Третий скинул куртку (наверное, всё-таки не из натуральной кожи. И не форменная, уж точно), Кондрат её подхватил:
— Проход`ите, Сэм Михалыч, присаживайтесь, я повешу!
Ага: он — Сэм… Семён? Симе`он? Сим`он? С`имон? Или Сим`ен? Москвич Владислав Сим`ен, присланный в Одесскую ЧК, заливал город кровью «врагов пролетарской диктатуры» в годы Гражданской войн`ы, о чём с восторженным слюнотечением сочинял песни Александр Розенбаум… А пот`ом публично отрекался от них, когда перед ним замаячил было «Трон Первого Барда Советского Союза», безвременно покинутый Владимиром Высоцким…
Под курткой у Сэма Михалыча обнажилась верхняя часть прекрасного спорткостюма. По рукавам — такие же «лампасы». Снизу доверху по центральной линии — молния пластмассовая, зуб не мелкий, зам`ок увесистый (берёшь в руку — м`аешь вещь!). Полурасстёгнута (в декольте виден край казённой солдатской майки цв`ета хаки, фасона «U», над нею курчавится густая шерсть природного брюнета). По фасаду над левой грудью нерусскими буквами — машинная вышивка «Adidas». Ну, это, должно быть, истинная Австрия, фирма веников не вяжет? Увы, «не Копенгаген» я в шмотках — так воспитан был покойным отцом, Царствие ему Небесное…
Сэм протиснулся между соседской койкой и столиком, уселся на единственный стул спиной к окну, скомандовал капитанам:
— Доставай!
Они полезли в свои портфельчики.
Нижнюю половину физиономии и горло прижёг я себе излюбленным одеколоном «L» («Лаванда экстра» от рижского завода «Dzintars»), раскатал рукава тельняшки, надел очки и рубашку свою кремовую (погон на ней нет, на дворе ведь не лето), оставил галстук-регат на вешалке, брючата спортивные на себе — по-домашнему, короче говоря.
— Чем обязан, тарищицеры? Чем могу помочь? Р`уки помыть-сполоснуть после улицы не желаете? Мыло дам…
Ни мыть, ни споласкивать свои р`уки после улицы «тарищицеры» не пожелали. Водрузили на стол две пол-литры с прекрасным напитком «Dar po viena» (отнюдь не шнапс «Дар из Вены», как некоторым моим знакомым дамам тогда было угодно думать, а «Ещё по одной» в переводе с литовского), белый хлеб, два кольц`а колбас`ы (типа «Краковская»), пачку сигарет «Winston» (настоящие, не то, что нынешняя нарезка из пожухлых кукурузных листьев, пропитанная мочой молодого поросёнка), стеклобаночку с красной икрой (не такой, как моя кабачковая, имеющая вид, словно она была уж`е один раз кем-то съедена), столь же красные помидоры с кулак величиной…
Я переместил сюда же с подоконника (прикрыв, естественно, форточку, чтобы «Дяде Сэму» не надуло никакой хвор`обы в шею), свой новогодний боекомплект из двух «Ша», полбуханки тёмного хл`еба в прозрачном пакете и кривой брусок тёщиного сала (ну, не тёщиного, конечно, а от тёщиного кабанчика, звался Парамоном, завален в начале декабря), облепленный крупной с`олью:
— Вот, позвольте присовокупить к угощению, если у вас серьёзные намерения, как я погляжу. Сало — сила, спорт — могила!
Улыбнулись, хмыкнули, посмеялись.
Походный мой перочинный ножичек-складешок не потребовался: Кондрат вытащил свой — по всем признакам самоделку. Длина клинка — сантиметров 16, форма близка к «боуи» (или, скорее, к мачете), однако ширина лезвия к рукояти уменьшается слишком сильно, вследствие чего он больше похож на те ужа-а-а-асные кинжалы, которыми иной раз вооружают пиратов в рисованных мультфильмах. Гардочка, правда, ерундовая — одно название. Овальная латунная пластиночка «без архитектурных излишеств». Рукоять в сечении круглая, будто конец велосипедного руля, и точно так же, как он, обтянута пластмассовой трубкой, рифлёной снаружи. Тырса очертаниями своими и размерами — почти что 25-ваттная электролампочка. Тяжёлая, но не цельнометаллическая, под пальцами пружинит — литая резина, кубыть?
— Расскажешь, где взял?
— Где взял, где взял… Купил… Нашёл… Едва ушёл… Хотели второй дать, да не сумели догнать… — отшутился хозяин с х`оду. Затем добавил серьёзно, хотя столь же расплывчато: — Есть ещё у нас на флотах Кулибины…
— А что, побывал на разных флотах?
— О-о, мы с Семён-Михалычем уж`е на всех отметились! Даже на некоторых флотилиях…
— Амударьинской? Каспийской? Днепровской? Пинской?
— Не-е, у бульбаш`ей я ещё не служил. А на Амуре — 14 месяцев с копейками маоистов стращали…
Красиво жить не запретишь… «Мы с Семён-Михалычем» — давние, значит, между ними отношения? Доверительные? Родственные? Или как у фон Геккер`ена с убийцей Александра Сергеича? Только не тянет внешними статями молодой партнёр на Жоржа Дант`еса. Похож сильнее на моего одноклассника Вовку Панкратика, которого в школе дразнили «Панкрат — поросячий брат». Именно за облик, а не ради рифмы…
                * — * — * — * — *
На вид`у появилась ещё и минералка «Полюстровская» (ленинградская, очень мне нравилась тогда!). Её разлили по двум казённым гранёным стаканам, а для водки сыскались в портфельчиках-самобранках четыре посудинки кубиков по 40.
Быстренько пор`езали закусь, наполнили эти «снарядные гильзочки», и Михалыч толкнул тост (оригинальный такой и безукоризненно своевременный):
— С Новым Годом, «господ`а» советские военные моряки!
Опрокинули (дружно). Поморщились (для нач`ала). Занюхали (предпочитая «черняшку»). Запили (минералкой).
— Ну, что? Первая — кол`ом, вторая — сокол`ом?
Кто-то из собутыльников заученно ему подсказывает:
— А все остальные — мелкими пташечками…
Опрокинули по второй (так же синхронно). Стали кушать (лениво). Вскоре прозвучал и третий тост (традиционный).
Чувствую: меня повело. «Dar po viena» всегда прекрасна, но мне бы сейчас чего полегче, низкооборотного. Однако переходить на шампанское опасаюсь: пузырики чреваты потерей поведенческого и пространственного баланса. Впрочем, сижу на своей койке крепко, не падаю. Оглядел застольщиков: «Дядя Сэм» (сосед слева), очень похоже, тоже хорошо размочил вчерашние дрожжи, секретчик Гена (угнездился напротив меня, на второй койке) ухмыляется сам себе потихоньку, чекист Кондрат (справа, на табурете) г`убы сжал, имитируя Железного Феликса (или у них там на Лубянке бронзовый торчит?)…
Перед четвёртой порцией начались было споры в обществе: за что эту приговариваем к «высшей мере смертной казни»? Кто-то: «За любовь». Да с нами женщин тут нет, перед кем на цырлы вставать? Кто-то: «За погибших». Да они, дескать, ушли, велели нам не торопиться вслед! Я предложил: «За косоглазие противника». Тут Михалыч не продолжил критику, дал добро: «Браво, Москва! Молоток! Погнали!», — и накатили мы по четвёртой (первая бутылка водки уж`е перекочевала к этому моменту под кровать, распечатали другую).
Разговор шёл эдак небыстро о погоде, о жрачке, о её чётко обрисовавшемся дефиците (дежурные темы в компании людей, сл`або знакомых меж собою), об отпусках (и местах их проведения — при этом всплакнули за мою Беларусь, куда после Чернобыля умный человек своей охотой не поедет), о футболе, о рыбалке, о политике (такие же дежурные темы среди мужчин — каждый считает себя корифеем и в футболе, и в рыбалке, и в политике), об Афгане, о деньгах, о б`абах, об орденах-медалях (и эти темы абсолютно тривиальны для тогдашней чёрной военной косточки, чего тут пояснять-извиняться?). Я про свою далёкую «жёлтую звезду» не заикался (дабы не возбуждать нездоровых эмоций типа «зависть»). Помалкивал и про вторую — «60 лет ВС СССР» (кого из присутствующих тут взрослых людей такими наградами удивишь, в 1978-ом давали всем, кто был в стро`ю). А третьей — «За безупречную службу» — не был удостоен (хотя суммарный срок службы «в соответствующих структурах Министерства обороны СССР» уж`е давно превысил 10 лет, но не хватало стерильной чистоты от взысканий).
Гость в гражданском траванул анекдот про Штирлица (герой выбран, чую, не без подковырочки в мою сторону), вышедшего в отставку и работающего сторожем на предприятии Всесоюзного общества слепых. (Почему сторожем, почему у слепых? Чтобы смешнее было?) Пишет заявление: «Прошу принять меня кандидатом в члены КП». Секретарь придирается: ты, мол, не дописал «СС». Ответ: «А в членах СС я ужо побывал». Ха-ха, ха-ха.
Г`ости в погонах поведали (изображая аборигенов-старожилов) мне про чудеса и ужасы старинной крепости Пилл`ау. Дескать, подвалы её заполнены сокровищами III-го Рейха. Там и Янтарная комната, и другие ценнейшие произведения искусства, похищенные из разных европейских и советских музеев, и знаменитая восточно-прусская винная коллекция… А все входы-въезды-тропы-трапы-спуски немчура заминировала… А схем минирования не осталось… Потому наши ещё в 1945-ом решили замуровать и прямые подступы к подземельям, и устья потаённых ходов, раскрывающиеся далеко за пределами цитадели…
Эх, капитаны, да не впервые я сюда командирован, слышал, слышал уж`е эти легенды… А может быть, и не легенды вовсе… Вот выйду, словно тот Штирлиц, в отставку, приеду сюда и займусь исследованиями. Аккуратно, комплексно. Помогать станете? Начну с форта «Восточный»… Доберусь до бастионов и прочих развалин… Если жизни хватит… И если, разумеется, начальство допустит…
С легендами-то я знак`ом, но никак пока в толк себе не возьму: кто же есть у нас тут за столом четвёртый — весь в чистом импорте, благообразный старина Сэм? Кого капитаны с бодуна ко мне привели? Нацелились развлечь г`остя ещё одной достопримечательностью местной — незлобивым городским сумасшедшим? Потрафили, уважили: не видал я такого, когда приезжал сюда прошлым разом — в начале августа…
Налили по пятой. Опять вопрос: за что? Ну, не за Горбачёва же! Он — не «что», а «кто». Или всё-таки «ху»? Перемыли ему косточки. И Раисе заодно. А водка согревается, градус улетучивается. Обвёл Сэм озорным взглядом нас по кр`угу и промолвил:
— А давайте-ка выпьем мы за день рождения Анатолия Фёдоровича!
Я встрепенулся:
— Откуда знаешь?
Он подмигнул секретчику.
Тот подмигнул в ответ, из внутреннего кармана своего кителя извлёк бумагу.
Телетайпограмма из Москвы. Адресована мне.
Зачитали вслух (документ, конечно, с определённым правилами грифом, но тут на всём этаже не было никого, кроме нас, а нам уж`е трын-трава, даже если и притаился какой-либо «шпиён» под дверью): квитанция от моего начальника (получил он вчерашнее донесение), поздравление с днём рождения и два подарка (без сюрпризного элемента, поскольку оба два мною ожидались. С большей или меньшей степенью нетерпения). Первый — разрешение возвращаться к родным осинам. Второй — сообщение о том, что двинули на подпись приказ о присвоении мне очередного воинского звания.
Заглотили по пятой (любо-дорого понаблюдать: четверо справных мужиков прилежно занимаются художественным литьём. В гл`отку), и Сэм продолжил, обращаясь лично ко мне:
— Так, говоришь, ты капитан третьего ранга? А где ж твои погоны, кап-три?
Я мотнул правой рукой и головой в сторону своей шинели и спросил сам:
— А твои где?
На сей раз он подмигнул чекисту.
Тот тоже в ответ веком дёрнул, тоже полез во внутренности собственного парадного кителя, не без труда добыл прямоугольный свёрточек, протянул через весь стол Сэму.
Сэм принял, распаковал — там чёрные флотские погоны, на каждом пара васильковых (не синих, не голубых! И не жёлтых, и не чёрных) просветов и пара крупных звёзд:
— Вот! Были когда-то мои, теперь — стисни крепче — будут твои! Наливай!
Налил я всем шестую. Осушили.
Во второй бутылке содержимое плескалось уж`е над донышком. Один из каплеев (без подмигиваний) невесть откуда (да опять же из неисчерпаемых портфельчиков, надо полагать) выкатил третью:
— Контрольный выстрел!
— Прямо в голову! — поддержал второй.
Тем временем взялся я рассматривать презент от экс-подполковника.
Потёрты, засалены (будто на них полгода подряд того с`амого Парамона совсем раздетого таскали целиком… или кусками?) эти погоны изрядно — да ладно! Дарёному коню, сами понимаете…
Коробила меня расцветка просветов.
Знаете эту сентенцию: «Лучше молчать, и пусть окружающие предполагают, что ты балбес, нежели высказаться — и развеять у них все сомнения»? Умнее показался бы я обществу, промолчав. Ан нет: «Промолчи — попадёшь в палачи»! И н`ачал вслух бухтеть: я, мол, не из того ведомства, сексотом могу себя называть, а жандармом, шпиком, стукачом — увольте!
— Уволим, не ссы, — сказал громко и членораздельно Сэм. — Не стукач, говоришь? Да самый настоящий ты стукач! Настучал на меня вчера в Москву…
И дальше «полил» без падежей.
— Как твоя фамилия? — спрашиваю напрямую.
— Контр-адмирал Ш…ер, мать, мать, перемать…
                * — * — * — * — *
Не буду я и сейчас, хотя минуло свыше 30-ти лет, расшифровывать эту фамилию. Попытайтесь сами, если есть желание, знания и память: Шрайбер? Шпиллер? Шелкадер? Шибздер? Шикльгрубер? Не ведаю, жив ли он нынче, в 2017-ом, и если да, то где обретается? На исторической родине? Краем уха (от знакомца по вузу, участвовавшего там в работе волонтёрской организации «Сар`ель» как раз в год 50-летия провозглашения Государства Израиль) довелось услышать, будто подвизался тогда, в 1998-ом, некий «русский моряк» Ш…ер в МОССАД-е. Ах и ох, у МОССАД-а р`уки длинные…
Однако считаю своей непреложной обязанностью объяснить уважаемым читателям суть новогодней интриги 1987-го.
В аккурат накануне исландской встречи Рейгана с «Меченым», почти три месяца назад, у Бермудских островов, на 55-ом меридиане к весту от Гринвича, на дистанции ракетного залпа от Атлантического побережья США, в 5-ти часах разницы с Москвой, трагически окончила свою жизнь машина многомиллионной стоимости — атомный подводный ракетный крейсер стратегического назначения с тактическим номером К-219, принадлежавший КСФ (Краснознамённому Северному Флоту) Советского Союза.
Беда пришла ранним утром в пятницу 3-го октября 1986-го. Лодка была вынуждена всплыть, потому что одну из её 16-ти ракет вышибло взрывом (позже решили и запис`али: химическим) вместе с крышкой шахты. Через люк (фактически пробоину) диаметром полтора метра внутрь хлынула забортная вода, быстро скапливаясь в трюме. А над нею в 4-ом и 5-ом отсеках (ракетных) к концу той дьявольской пятницы разбушевался объёмный пожар.
Своим ходом к 20:45 «больная» добралась до точки рандеву с тремя судами ММФ (Министерства морского флота) СССР. К утру 4-го октября их стало пять. Других помощников с нашей сторон`ы не оказалось. Просились помочь американцы — их просьба была, сами понимаете, отклонена. И не МИД-ом со Смоленской площади в Москве, а непосредственно там, средь штормящего океана, командиром лодки Игорем Анатольевичем Британовым.
Без достаточного количества исправных средств защиты и УКВ-св`язи находиться внутри лодки, чтобы бороться за её живучесть, экипаж не мог. А много ли сделаешь снаружи?
На двух «Медведях» (турбовинтовых стратегических бомбардировщиках-ракетоносцах Ту-95) утром 5-го октября были доставлены «посылки» от тыловиков ДКБФ. Несколько сброшенных пластиковых контейнеров раскололись от ударов об воду и тут же затонули. Подняты 11. В них насчитали:
        — 31 индивидуальный дыхательный аппарат образца 1959-го г`ода ИДА-59
             (но только 9 из 31-го частично пригодны к использованию);
        — 6 портативных радиостанций Р-105
             (но 3 были пустыми, без батарей).
Какая ж крыса собирала-готовила этот груз так любовно?
В понедельник 6-го октября в 10:55 московского времени Британов последним сошёл на спасплотик с бесповоротно набирающей осадку лодки, а в 11:03 она задрала винты к небу и устремилась ко дну. Никто не возился с кингстонами: и без них «свистело» множество дырок и в лёгком, и в прочном корпусах, проеденных кислотой, которая образовывалась от смешения жидких компонентов ракетного топлива с водой. (Оба реактора были героически заглушены к 23:30 ещё в пятницу.)
                * — * — * — * — *
В воскресенье 21.12.1986 в одном из здешних ресторанов морские лётчики затеяли и победно закончили драку с офицерами тыла Балтфлота, обмывавшими свои досрочные воинские звания. Комендант гарнизона разбирался: за что набили морды интендантам? Когда узнал подноготную — постарался спустить дело «на тормозах», почти зам`ять…
Однако слухи (и, по всей вероятности, жалобы) о нём распространились достаточно быстро. Думается, дошли они и до Камчатки с Чукоткой, а не только до Белокаменной.
В понедельник 29-го декабря перед полуднем в этом пункте Советской Прибалтики я закончил осуществление очередного кусочка всесоюзной программы, в которой был задействован с 1978-го г`ода, отправил отчёт и готовился отъехать домой (в город-герой, столицу невеликой синеокой республички), но совокупно с квитанцией получил от московского руководства «доппаёк» — поручение: провести дознание по факту драки.
«Я плохо подкован в юриспруденции, чтобы выступить следователем…»
«Дознание — это не следствие. Дознаватель устанавливает обстоятельства, обеспечивая грамотное решение о том, надо ли открывать следствие…»
«Да и дознаватель из меня — как из канарейки палубный истребитель…»
«Умалять свои шансы команды не было! Наша общая сверхзадача — во что бы то ни стало выявлять объективную истину. Голую, чистую, без шелухи…»
Пускаться в подобную полемику не имело смысла. Ведь истинный устав наш (точно как в известном анекдоте) состоит всего лишь из двух пунктов:
        1. Начальник всегда прав.
        2. Если начальник не прав — смотри пункт 1.
И оба они обязывали меня беспрекословно остаться и «поразведывать ещё немножко». Запросил полномочия — они тут же были выданы по том`у же каналу св`язи.
29-го и 30-го декабря рыскал я за информацией, пообщался с комендантом гарнизона, опрашивал представителей сторон, участвовавших в драке, дошёл до матскладов, беседовал с их обслугой — мичманами и прапорами, старшинами и сержантами, матросами и солдатами, заглядывая им в глаз`а: с чего ж вы обгадились, мужчинки?
Выяснил: у них есть своё руководство, издало оно в октябре соответствующий приказ. Позволили мне (один камрад из-под своего локтя, как за школьной партой в разгаре диктанта по русскому языку или контрольной по математике) увидеть его текст. Естественно, там не было написано напрямую: «А подсуньте-ка вы братьям-северянам старьё, некондицию и брак». Но светилась возможность истолковать так: «Избавьтесь, наконец, от хлама и спишите его, чтобы никакая инспекция не придралась». Именно так и истолковали — именно так и исполнили.
В своём донесении 31-го декабря я изложил всё это, назвал фамилии причастных лиц и позволил себе сделать 2 предварительных вывода (формулировать окончательные выводы — прерогатива начальства):
        1) открывать следствие по факту драки нецелесообразно;
        2) лицу, подписавшему тот приказ, надо было бы тщательнейшим образом
           проконтролировать качество исполнения.
Подписантом был (вы уж`е догадались!?) контр-адмирал Эс Эм Ш…ер.
                * — * — * — * — *
Извержение скверных словес завершилось секунд через двести возгласом:
— …Дар по вь`ена!
— Есть! — поспешно отозвался капитан-лейтенант Кондрат Гаврилович Близнюк, мой сосед справа, и кинулся «освежать бокалы».
Хмель от прежде выпитого слетал понемножку с моих мозгов, давая им шанс «прокачать» и оценить ситуацию.
                …Их восемь, нас двое. Расклад перед боем
                не наш — но мы будем играть!..
Нас не двое, понятно: я тут один.
Но ведь и их — не восемь, а значительно меньше. Трое? Или ещё меньше?
Как поведёт себя капитан-лейтенант Геннадий Родионыч Укладов, мой улыбчивый визави? Он же не интендант, не жандарм, а … кто? Просто славненький мужичок. (Жаль, такой должности в штатных расписаниях не бывает.) Имя в переводе с латинского означает «благородный» — это к чему-нибудь обязывает? И батька у него Родион. В переводе с греческого — «розовый». Хорошо, что не голубой… Чёрт-те какая чушь лезет в голову! И всё же: кто ты, Генд`ос? ШП — «Швой Парень»? Или «Шволочь Песпринципная»?
В отношении Кондрата сомнений не возникало: этот шестерит и прогнётся перед Сэмом, кем бы тот ни был. Кондрат… Кондрат… Из какого языка «Кондрат» попал в православные святцы? Не помню. Помню: «Кодрат» — «четырёхугольный» (с латинского). Ассоциация — «прочный», «надёжный», нет? А что ж такое четырёхугольное, прочное и надёжное мог бы я увидеть в тебе, «носитель васильков» с сурово сжатыми губами? Коврик резиновый, который у тебя вместо спин`ы?
Значит, играть мне доведётся в обороне.
Кстати: только что мелькнула ценная мысль…
        «…перед Сэмом, кем бы тот ни был…»
А ну, ну, попробуем! Наилучший способ обороны есть… И далее по Бисмарку! В атаку! С`ашки вытыркин`ай (в таком «отредактированном» виде воспроизводился кавалерийский клич «Шашки нагол`о!» детсадовскими друзьями и врагами моего младшего брата)!
— Во как! — имитируя бесхитростное удивление, адресовался я к соседу слева.
— Угу! — буркнул тот, заканчивая доедать икру маленькой пластмассовой ложечкой. И где он её взял? Из-за пазухи вынул? Как Гердт-Паниковский в швейцеровской экранизации «Золотого тельца»… Дробь! Уточняю немедленно: «Золотого телёнка». Юрский там, Куравлёв, Евстигнеев — ма-сте-р`а!
— Дяденька, а ты и вправду контр-адмирал Эс Эм Ш…ер?
Он едва не поперхнулся.
— Погон с «волосатыми» звёздами я на тебе не вижу. И весь наряд, включая обувь, явно не адмиральский. Может, удостоверение покажешь? Хотя бы на корочку его серо-буро-малиновую посмотреть позволь? В твоих руках?
Я ожидал, что сейчас он начнёт внедрять мне в мозги крупицу знания насчёт подлинной расцветки обложки адмиральского «сертификата». Но ошибся.
В атмосферу гостиничного кубрика ударил новый кипучий фонтан грязной ругани. В ней упоминалось про Христофора Колумба, всех его спонсоров и спутников, трюмных и парусных, вахтенных и подвахтенных, вперёдсмотрящих, назадсмотрящих и мирно отдыхающих, про отчаянных б…дей и неутомимых путешественников, про кочегарку «Санта-Марии», «П`инты» и «Н`иньи» (одну на всех?), про циркульную пилу, циркулярную, циркуляционную и циркуляторную (такие разве есть?), про семь крестов с пр`исвистом и центр мирового равновесия…
(Забегая вперёд, похвастаюсь: в 1994-ом «на гражданке» защитил я с блеском в достославном городе Петрозаводске докторскую диссертацию по филологии на тему «Некоторые аспекты социально-культурального анализа феномена ненормативной лексики в современном русском языке». Не скрою: в разработке темы прекрасно помогли воспоминания о подобных фонтанах, извержениях и гейзерах. Но это, как говаривали братья Стругацкие, совсем другая история.)
Стало понятно: адмиральское удостоверение в комнате сейчас отсутствует.
Или таковое у матерщинистого Наполеончика вообще не водится, и, ergo, он просто-напросто блефанул.
Этот вариант развязки был бы наилучшим: мы сейчас хохотнули бы вчетвером над импровизированным «спектаклем», засосали бы ещё по рюмочке, да и разошлись бы.
На втором плане в башке моей уж`е просчитывался маршрут домой:
        — лайнеры «Аэрофлота» в таком тумане не летают, а лежат-спят
          на бетонных плацах в Храбр`ово;
        — в междугородных автобусах на мокром асфальте стрёмно;
        — значит, поездом;
        — на «Калининград—Харьков», кажется, успеваю, и билеты в кассах
          наверняка будут — длинный выходной пока ещё почти весь впереди…
«Дяденька» опять приостановился. И не потому, что иссяк, а потому, что осознал? Своё бескультурье? Или всего-навсего понадобилось дух перевести?
— Дар по вь`ена!
— Сей момент! — Кондрат всегда на месте, всегда под рукой, всегда гот`ов. Он украинец или хохол? Хохол, должно быть. Ведь украинцы в Украине живут. А хохлы? — Там, где лучше. Ему с его покладистым характером везде будет лучше, нежели мне, ибо я ершист и склонен задираться из-за явственно видимых несправедливостей…
Накатили седьмую (или восьмую?), снова не чокаясь. Как у гроба. Кто ж тут жмурик?
— Сэм, а ты знаешь, что я вчера к товарищу Ш…еру на беседу ходил, текст своего донесения показать-согласовать, прежде чем Геннадию на отправку сдавать?
Краем гл`аза я заметил: те двое насторожились. А сивый брюнет заорал:
— Тамбовский волк тебе товарищ, а не…
Я совсем уж внаглую перебил:
— Правильно!
И заорал дурным голосом (на мотив известной вагонной песни «Я был батальонный разведчик»):
— Мой прадед — тамбовский крестьянин, ходил по просёлкам босой…
Но сосед слева вопил гораздо громче:
— Х…р тебе в уши, а не беседа! Ни х…я ты мне не показывал! Я тебя впервые в упор вижу, пьянт`ос ты московский!
— Да не опять, а снова правильно! Прождал я контр-адмирала почти два час`а, а пот`ом меня известили, что выбыл он из расположения до 2-го числ`а!
Капитаны расслабились.
Я продолжил свой комментарий, теперь кося исковерканным произношением под аксакала из какого-то старого серого кинофильма:
— И апять снофа ошипку таваль, насяльник! Не в Москве я живу, а в Минске!
«Собеседник» мой главный чуточку растерялся:
— Белорусский военный округ? А этот же… как его… Хрусь… Хрюсь… тебе из Москвы поздравления шлёт?
— Читай внимательнее: не «Хрусь» и не «Хрюсь», а «Хурс»! И вообще отдай сюда: это МОЯ бумага с «тугам`ентом», а у Гены в журнале я хоть ща распишусь!
Капитан-лейтенант Укладов снова заулыбался. Приятная у него улыбочка такая. И фамилия русская. Сейчас пойдём, и я распишусь, чтобы его не подводить.
— Влагалище тебе на всё седалище, а не бумага с «тугам`ентом»! Какой там ещё «ХУРС»? Х…ёво Управляемый Реактивный Снаряд? При чём тут эРэСы? Кондрат, слышь, без пол-литры не пойму, вынимай, банкуй!
— Да нет больше пол-литры, Сэм Михалыч. Вот последние сто пятьдесят!
— Дел`и!
Теперь непечатный дифирамб коснулся матери послушного Кондратия. Интересно: она ещё жива? Наверное, да. Ведь он несколько моложе меня. Г`ода на четыре? Эх, посидеть бы спокойно, поговорить о семьях и детях, о корнях человечьих, о родине с маленькой буквы, песню х`ором негромким без гитары завести… К примеру, такую:
                …Вы, должно быть, уж`е стали дамою,
                и какой-нибудь мальчик босой
                кличет нежно и ласково «мамою»
                эту девушку с русой косой…
Ну для чего, для чего, за каким к`аком мы тут топорщимся «весь вечер на арене», тянем из-за выеденного яйц`а никчёмную перепалку…
Вот, ага, ещё интересно: а перепалка… то бишь палилка у нашего чекиста хоть какая-нибудь в кармане найдётся?
Или в том же «волшебном» портфельчике?
Маузер имени Дзержинского?
Револьвер системы Нагана?
На худой конец, пистолет конструкции товарища Макарова Николай-Фёдорыча?
Да с худым-то концом лучше б д`ома сидеть, а не по гостиницам в Новогодие шастать…
Наполненная рюмка (которая по счёту?) красовалась передо мною, закуску давно прикончили вплоть до последней хлебной корочки (в том числе и «Шпротный паштет», однако на «Советское шампанское» не позарился никто), выпивать я уж`е ни капли не хотел, а Сэм всё наседал:
— Давай, не тяни (резину), давай, тяни (водку), не оставляй на нас зла, хрен тя разберёт, Анатолий, моск`ович ты или тамб`ович, подставил ты меня…
— Куд-да… по… ставил?
— Он кто по званию, твой «Хурс»?
— Вице-адмирал.
— Ну, вот видишь, воткнёт мне фитиль в одно место…
— Что ж ты, Сэм, о своей с…аке только и заботишься? Что ж ты о ребятах с 219-ой не подумал столь же заботливо? Ты дурак или враг? Лентяй или трус?
И тут он неожиданно разъярился (вероятно, ощутив жгучее желание моментально доказать себе и всем нам: кто, мол, угодно, но не трус): правой рукой потянулся, плохо координируемыми пальцами зацепил и сдёрнул с меня очки, а левым кулаком устремился к моим усам.
Я приподнялся с койки, чтобы удар пришёлся в грудь, а не в зубы (и не в «солнышко»). Левой рукой успел словить очки, разворачивая верхнюю часть своего торса вслед за ними. Стремясь при этом сохранить равновесие, с размаху приложился открытой правой ладонью к физиономии «загадочного товарища Ш…ера» — и раздавил ему нос. Ощутил, как хрустнул под моей ладонью хрящик, и понял: вот-вот потечёт юшка.
Кондрат тут же сцапал и завернул мне правую руку назад, подтягивая её кисть к седьмому цервикальному (шейному) позвонку.
Я шипел от б`оли и искал глазами место, где можно было бы в безопасности упокоить очки и освободить от них свою левую, намереваясь посопротивляться.
Геннадий вскочил и нагнулся к Сэму, а тот, задрав нос кверху (чтобы кровь не капала на драгоценную «Adidas»-овскую шмотку) и ощупывая его всеми десятью пальцами, взвыл гнусаво:
— ЭТОГО держи!
Геннадий перевёл взгляд на меня… Медленный маленький поворот его голов`ы и плеч вбок-кверху — последнее, чт`о сохранилось в памяти от описываемого заседания, поскольку мигом позже Кондрат ввалил мне каким-то тяжёлым предметом (неужели рукояткой «Макарова»?) в правый нижний квадрант затылка и отключил сознание.
                * — * — * — * — *
Включилось оно спустя час`а четыре. Как там у Высоцкого?
                …Очнулся я — круг`ом темно.
                Здоров поспать и отдохнуть я.
                Вскочил и поглядел в окно —
                а на окне стальные прутья…
Здесь всё (кроме темноты вокруг) было не так. Место лежания и поза не способствовали ни здоровому «поспать», ни здоровому «отдохнуть». Находился я на пол`у — одетый и обутый, левым боком втиснутый в узенькое пространство меж столом и своей койкой. Вскочить оттуда, чтобы поглядеть в окно (и определиться насчёт стальных прутьев), оказалось нелегко. Все главные суставы — плечевой, локтевой, лучезапястный — правой верхней конечности едва терпели нагрузку. (Локтевой и по сей день имеет обыкновение злодейски ныть «на погоду».) Кондрат расстарался — дипломированный спец по выкручиванию рук под крышами и на пленэре…
Чем же он меня по голове «приласкал»? (Она тоже частенько побаливает до сих пор — ломит в правом виске, ровно над ухом.) В затылочной ч`асти, помимо стандартного похмельного колотуна, нащупывалось шишкообразное вздутие.
Зажёг одинокую лампочку Ильича над головой и первым делом выполнил команду «Осмотреться в отсеках!». Разорванных наволочек, поломанных стульев, битых стёкол, похожих на следы пьяной драки, не наблюдалось. Да таковой ведь и не было, собственно говоря. Очки мои (целёхонькие!) торчат в банке из-под кабачковой икр`ы на тумбочке. Стол чист и пуст. Пепельница, наоборот, пуста и чиста. Под слегка затворенной форточкой зеленеет баллон «Советского шампанского». Рядом на подоконнике — мой походный перочинец. Зачехлён. Там же «маленковские» стаканы, графин с прошлогодней водицей. Телефон молчит, репродуктор молчит (заглушён) — как обычно. Полотенце висит на спинке койки. Высохло. Пол грязноват, признаков влажной уборки не проявляет. Значит, могу предполагать, что порядок наводили тут не матросики-горничные, а те самые «тарищицеры», г`ости незваные. Почему ж они проигнорировали «морской закон»? В студенческих общежитиях БПИ (Бонифратерский Политехнический Институт, он же Братский Питомник Идиотов) из поколения в поколение передавалось под видом «морского закона» и неукоснительно осуществлялось правило: «Со стола убирает (и посуду обязан мыть, если потребуется) тот, кто зазевался-закопался-зажрался и последний за оным остался». Что ж, собутыльнички не решились посчитать меня последним, поскольку остался я не ЗА, а ПОД столом? Или они вообще не из этого питомника?
Часы безапелляционно утверждали: поезд, на который я метил попасть, уж`е распрощался с крытыми перронами Южного вокзала Калининграда и несётся к литовской границе, в сторону г`орода Г`усева (он же — Гумб`иннен, основан в 1724-ом, ещё при жизни Петр`а Лексеича… и тоже, кажись, упоминается у Льва Коляныча?).
Итак, посуды, подлежащей мытью, я не обнаружил. И не намеревался такую искать. Но в конец коридора наведаться требовалось. По другим причинам.
Ликвидировав эти нехитрые причины, произвёл тщательное визуальное изучение родного затылка с помощью системы двух зеркал — своего бритвенного и казённого настенного в умывальнике. Шишка пучилась почти идеально круглой «гулей». Гладкая, без ссадин. Просто классический синяк. (Типа «фонарь». Только не под глазом, а сзади. Не «фара-искатель», а «стоп-сигнал».) Значит, шваркнул меня чекист не пистолетной рукояткой и не каким-то иным железом. Дном стеклянной гильзочки, из которой пил? Нет, у неё диаметр маловат. Скорее всего — резиновой тырсой своего замечательного кинжала.
Ладно, до свадьбы заживёт. Не тащиться же с этим «стоп-сигналом» в лазарет?
А куда?
Вернувшись к телефону, набрал домашний номер Ангелины. Выслушал 16 или 17 длинных гудков — нет ответа. Видимо, застряла у старушек своих. Или… Прошлой ночью она, чтоб никто не помешал нашим «восторгам сладострастья», попросила рассоединить её аппарат с сетью. И я сам это скоренько сделал, используя в качестве отвёртки свой ножичек. А утром восстановил… Ай, брось, Анатоль, негоже думать плохо о хороших людях. Пусть будет счастлива, пока может.
На Беларуси у нас есть такая присказка:
                Жанч`ына можа, пакуль дышiт.
                Мужык — пакуль ал`овак пiшет.
За орфографию не ручаюсь (я как филолог и сын филолога — русист, то есть специалист по русскому языку, а не по мамочкиному). Поручусь за синтаксис… Впрочем, любому славянину и без этих премудростей смысл понятен, правда? «Ал`овак» в буквальном переводе означает «карандаш». А в вольном — фантазировать не возбраняется!
До ночного блока передач Центрального телевидения, который в этих краях транслировался ежесуточно после пол`уночи с целью отвлечь советское население от просмотра программ из Польши, Швеции и прочих сопредельных стран, оставалось не так уж много часиков с минутками. Дождаться да сходить-поглядеть?
А чем там могут побаловать нынче?
Нарезкой из старых «Голубых огоньков»?
Метаниями пьяненького московского Айболита на и вокруг ленинградской жилплощади очаровательной полячки Барбарочки, которая разговаривает как очаровательная русачка Валечка, а поёт как очаровательная еврейка Аллочка?
Ну их всех к бесу!
Дверь кубрика замкнул я изнутри. Ключ из скважины не вынимал. Разделся до трусов. Вылущил из упаковки на ладонь п`ару таблеток цитрамона, запил их парой глотков тёплого шампанского, обойдясь без стакана, и залез под одеяло.
Утро в`ечера мудренее.
Завтра начну пробираться домой.
Любопытно: доведётся ли перед отъездом увидеть Ангелочка?
                * — * — * — * — *
Ангелочки мне в эту ночь не снились.
Не снились также «крысы, хоботы и ч`ерти».
Снились буквы. Мириады разноцветных букв — прописных и строчн`ых, прямых и курсивных, русских, латинских, греческих… Они вились, кружились, переворачивались в разных плоскостях, напоминая листопад в очень ветреную погоду или огромную стаю мелких птиц. Сплетались в слов`а. Из тех образовывались фразы. Слов`а и фразы, за малым исключением не давая себя прочитать, быстро отлетали в направлении к нескольким фигурам.
Одна, казалось, принадлежала моему покойному отцу Фёдору Кузьмичу.
В другой будто бы различались черты его матери Прасковьи Никитичны, которая тоже давно рассталась с миром живых, — дряхлая, маленькая, сгорбленная, тихая богомолка в тёплом мелкоклетчатом платке.
И третья фигура (в каком-то серебрящемся одеянии наподобие скафандра) выглядела женской, но прямая, высокая, даже в скафандре тощая, а на голове её вместо тёплого платка громоздились минимум в два этажа причёска типа «туз червей» и корона, оснащённая штыревыми антеннами вроде куликовской. Впрочем, возможно, то были не антенны, а специфического вида рог`а?
В окружении этих трёх маячили ещё десятки людей (людей ли?) и зверей (зверей ли?) — одним словом, млекопитающих. А отчего я решил, что они все — млекопитающие? Непостижима и неоспорима логика сновидений.
Никаких конкретных событий в этом сновидении не происходило. Или происходили, но в памяти не задержались. Хотя…
Уверенно сохранилось впечатление о следующих действиях: папа ловил летящие мимо него слов`а и фразы, припечатывал их ладонью к листам амбарной книги и время от времени обращал её, раскрытую, в мою сторону.
Бабушка Прасковья говаривала, помню, что сны со сред`ы на четверг вещими не бывают. А с четверга на пятницу?
Пробудившись в 1987-ом год`у в пятницу 2-го января, покидать постель я не рвался. Полёживал в предрассветной темноте, покуривал, осмысливал подробности сна.
А когда осмыслил — включил свет, взял ручку с блокнотом и практически без помарок (однако с долгими паузами) записал верлибр (или это бурлеск?):
                Затянувшейся `осени лужи студёные стыдные
                новый снег покрывает, летя торопливо и грустно…
                А в России зима начинается вовсе не так —
                словно чудо, приходит она на замёрзшую землю.
                Тот приход совершается ночью, как всякое таинство.
                Звёзды шепчут свои заклинанья — и прячутся в тучах.
                И красивые крупные нежные хлопья плывут,
                словно в воздухе тёмном неспешные феи танцуют…
                Очаровано Время само хороводом торжественным —
                замедляет оно удивлённо свой бег неустанный.
                Оттого в эту ночь не положено людям стареть,
                даже если любовь иль невзгода им д`ушу тревожит.
                И наутро встаёшь, волшебству происшедшему радуясь!
                Старый Андерсен зря оболгал снежных фей королеву:
                разве может такие крас`оты бессчётно дарить
                плоскогрудая, хитрая, злая, холодная баба? —
                Нет. Зима появлялась у нас как родимая бабушка.
                Я любил её нрав, её пышные белые р`уки.
                Мне в движениях их ясно виделось: «Будет весна!» —
                и весна мне пот`ом доставалась богатым наследством…
                А теперь я живу, суетясь, в сером городе западном.
                Круглый год здесь кощунствует низкое серое небо.
                Говорит оно мне: … … … …
Чт`о же оно говорит? — Скрыто в черноте неизвестности.
Пожизненно?
Позывов возвратиться к этому стихотворению и досочинить позже я не испытывал.
А тогда выяснить и зафиксировать речи серых западных небес помешала трель телефона.
                * — * — * — * — *
Звонила Людмила — «правая рука» Укладова:
— Анатолий Фёдорович, доброе утро, с Новым годом, придите за бумагой. На ваше имя. Вчера прислали.
— С Новым годом, Люсенька, здрассте, спасибо, приду. Ваши «самцы» в порядке? Про бумагу знаю от Геннадия. Чт`о он нынче, бодрится?
— Минут двадцать, как отъехал… Вы скоро будете? Хочу в кр`аму ск`окнуть, продуктами, если дадут, отовариться. «Самцы» мои уж позавтракали, аппетит у каждого на месте и в полном порядке, прикончили начисто и салаты, и компот, и всю `ежу, что готовила к празднику…
— Давайте через час?
— Ой, давайте лучше через полтора — там же без чарг`и нич`ога не выкупишь!
— Ладно, увидимся через полтора. До встречи, зям`елечка!
«Кр`ама» — «магазин». «`Ежа» — «еда», «харчи». «Чарг`а» — «очередь». «Нич`ога» — «ничего». «Зям`елечка» — «землячка». Родившись, как и я, на южном берег`у Припяти (только лет на 10 позже), жила она здесь в компании двух близняток-сыновей (младшего школьного возраста) и мужа. Жила ради них. И они того заслуживали.
На каких танцульках отличный офицер спецсвязи Людмила «закадрила» серьёзного, хотя и слегка попивающего гражданского электрика? Вряд ли «кадрил» её он, потому что был от природы молчалив, словно г`оры на Луне. А ещё отличался изобретательской жилкой и почти патологическим нежеланием ощущать хотя бы мизерный денежный долг перед кем бы то ни было. По просьбам, озвучиваемым Людой, я несколько раз привозил для её деток копеечные лекарства и книжки, а для него — копеечные радиодетали, индикаторные лампы, провод`а, моторчики, припой с канифолью… Всё это требовалось сопровождать кассовыми чеками: Василий моментально лез в свой «лопатник», звенел мелочью и не успокаивался, пока не расплачивался «тик-в-тик». Если же ч`ека не было, то Вася стремился непременно воткнуть тебе в руку, в карман или даже за шиворот целый червонец, хотя и не имел своего П`оля Чудес, где мог бы косить косой такие красные купюры. Имел он скромную квартирку — чистенькую, опрятную (стараниями жен`ы), инфильтрованную разными самоделками. Близнецы Кирилл (старшинство — 20 минут, он же Кирюха, Рюха и Гамадрил) и Сильвестр (он же Селивёрст, Семивёрст и Семиног) ими играли, гордились и помогали папе мастерить их — не в ущерб выполнению уроков, разумеется. И круглый год не расставаясь с соплями.
В прошлые заезды на эту «точку» мне п`ару раз доводилось бывать в гостях у дружной семейки. Планировалось: когда мальцы ещё немного подрастут и окрепнут, Люся и Вася пропутешествуют с ними к нам в Минск. Но в апреле 1986-го «гахнул» четвёртый блок…
                * — * — * — * — *
Сквозь дверь донеслись из коридора звуки закипающей жизни: мужские шаги, голос`а, щёлканье замков. Ага, значит, я уж`е не единственный жилец на этом этаже.
Впрочем, я вообще теперь не жилец… в этой гостинице.
Надо паковать чемоданы и выдвигаться nach Hause — nun muz ich nach Hause gehen, мне пор`а домой. Давно пор`а!
Про чемоданы — шутка. Езжу в командировки с большой спортивной сумкой, которую подарил мне летом 1971-го однокурсник, сразу после получения вузовского диплома отправившийся служить на 2 г`ода «пиджаком» в морскую авиацию КСФ. Фамилия — Бабин`ец — хорошо читается и слева направо, и справа налево. В институте он занимался фехтованием (шпажист), и сумка эта легко вмещает в себя шинель, сложенную по длине вдвое. Недостатки: тяжеловата (сделана из добротной свиной кожи) и старовата (не уставай отслеживать и закрашивать потёртости)…
Ну-с, а что ещё не упаковано? — Мелочь, которую по карманам не рассуёшь. Блокнот, во-первых. Во-вторых, спортивные брюки. В-третьих, бритвенный комплект. Сегодня мне он не понадобится. При Николае Втором русский офицер будто бы исчерпывающе описывался тремя характеристиками: до синевы выбрит, слегка пьян, с трудом отличает Гоголя от Гегеля. При Ильиче Втором — тоже тремя: до синевы пьян, слегка выбрит, с трудом отличает циркуляторную пилу от циркуляционной…
В-четвёртых, вспоминаю: вчера был я одарен погонами для очередного звания. Где же они? Поискал в тумбочках и за ними, в шкафчиках, заглянул под кровати, за чугунные рёбра радиатора под окном. Нашлась лишь светлая пуговичка от рубашки. От моей. Быстро пришил — и можно тушить электричество. На дворе уж`е вовсю господствует зимнее утро.
Сб`егал умыться. Бережно промокая затылок со «стоп-сигналом» и шею, накрутил левой рукой четыре телефонных цифры:
— Товарищ контр-адмирал, здравия желаю! Капитан второго ранга З`еников Анатолий Фёдорович…
И был перебит резкой отповедью:
— Не знаю такого капитана второго ранга!!
Зазвучали короткие гудки.
Я считал своим долгом убедиться, что «обижал» вчера не какого-нибудь старого забулдыгу, списанного китобоя балтийского, а действительно контр-адмирала Эс Эм Ш…ера. И убедился. Голос, тембр, интонации — те самые, без сомнения.
Отсюда неумолимо вытекала другая (не менее важная) обязанность: на прощанье попросить у «Дяденьки Сэма» прощенья за случайно пролитую кровь — и отъехать в свою родную Беларусь с лёгким сердцем.
Поэтому набрал номер вторично:
— Семён Михайлович, здравия желаю! Капитан третьего ранга З`еников! Разрешите принести личные извинения за вчерашнее!
Успел я произнести аж три фразы, ибо на сей раз ответ последовал с некоторой задержкой. Но был он столь же безапелляционным, безрадостным и лаконичным:
— Извинения НЕ принимаются!!
Выражаясь словами Карла Маркса, предложение не нашло спроса… И что ж делать дальше?..
                * — * — * — * — *
Оделся-обулся, уложил белый шарф сзади повыше (для маскировки), высунулся в коридор:
— Матрос, ко мне!
Прибежал круглолицый паренёк, отрапортовал-представился:
— Дежурный по этажу старший матрос Койнов!
Волосами (чёрными, прямыми, с в`иду жёсткими) и скулами похож на азиата. Однако речь абсолютно чистая, без малейшего акцента.
— Откуда сам, Койнов?
— Из Чуйской долины, товарищ капитан третьего ранга!
— Алтай? Или Казахстан?
— Северная Киргизия, товарищ капитан третьего ранга!
— Кант знаешь? Младший брат мой там родился.
— Кант знаю. Но мои «старички» в Токмаке живут.
— И девушка есть?
— А как же, товарищ капитан третьего ранга!
— Ждёт?
— Пишет, что ждёт…
— Сколько тебе ещё?
— Осенью отпустят.
— Что такое «эт»?
— По-киргизски — «мясо», товарищ капитан третьего ранга!
— Говорят, что Микоян Анастас Иваныч страдал аллергией на любое мясо, есть не мог ни варёного, ни вяленого, ни копчёного?
— У советских матросов аллергии на мясо не бывает… А он кто?
— Последний партайгеноссе Никиты… Ладно, проехали. Как будет по-киргизски «хлеб»?
— «Нан».
— Всё верно. Молодец, жолд`ош! Принимай комнату — уезжаю.
Он улыбнулся горделиво (мол, далеко не каждому здесь, на крайнем западе Советского Союза, известен киргизский язык) и с оттенком благодарности («жолд`ош» в переводе — «друг»). Подошёл к моей койке, свернул использованное постельное бельё (включая слегка сырое казённое полотенце), осмотрелся:
— Можно забирать, товарищ капитан третьего ранга?
Карие глаз`а сверкнули на подоконник.
— Забирай. Но потерпишь до в`ечера.
— Так точно, ясно.
Полупустая зелёная бутыль вмиг исчезла в ворохе измятых тряпок. Мы пошагали к трапу, соединяющему этажи.
                * — * — * — * — *
Рассчитавшись с гостиницей и упрятав документ о расчёте в бумажник, я двинулся в сторону штаба.
С м`оря устойчиво тянул мокрый, тяжёлый норд-вест.
Январскими морозами не пахло.
Курить не хотелось. И кушать не хотелось. Но вот жбан прохладненького рассольчику — эх-х! — сегодня не помешал бы. Или осушить бокал светлого пива? Нет, форму трепать по забегаловкам — не мой стиль. Если найду в Калининграде бутылочное — возьму п`ару «пузырьков» с собой, в поезде переоденусь, и тогда… А пока — терпи, казак…
Откозырял знамени, оставил сумку в «закутке» дежурного по штабу, поднялся на второй этаж.
Попробовал зайти к Ш…еру — принести всё-таки личные извинения, да заодно оценить, как он выглядит нынче. И не только нынче, но и вообще в адмиральском обмундировании. А вдруг коньячку достанет из загашника, накапает граммов по 25?
Однако дверь кабинета не поддавалась, замочная скважина пронизывалась светом от окон насквозь и никаких шорохов изнутри не доносила — точь-в-точь, как 31-го декабря. Не судьба, значит…
Мичман в строевой ч`асти отметил мне «Убытие из пункта командировки», украсил отметку оттиском казённой печати, и осталось теперь лишь наведаться за «тугам`ентом» к Людмиле.
Из похода в магазин она уж`е вернулась и причесалась. После тёплых взаимоприветствий спросила первым делом:
— Как там поживают мои невестушки и сватья?
Я должен был ожидать такой вопрос, но против собственной воли заскрипел зубами:
— Ох, Люся-Вася, вы ж ещё не знаете: похоронил я всех троих своих в сентябре…
— Да чт`о вы такое говорите, Анатолий Фёдорович?!
В её голосе зазвучали слёзы. В моём тоже. Двух дочерей, которых шутливо прочили в невесты Люсиным близнецам, и жену я (и никто из «кудесников в белых халатах») не смог спасти от лучевой болезни IV-ой степени. Свалилась на них эта гадость со светлого неба над деревней Кировкой Наровлянского района Гомельской области. Отбыли они туда из Минска во вторник 22-го апреля 1986-го г`ода. Супругу мою начальство «вытурило» в неизрасходованный своевременно отпуск за 1985-ый, а в деревне той (крайний юг Беларуси, теплынь с марта сто`ит) одиноко проживала моя тётушка по материнской линии. Вот и поехали — отдохнуть и погреться, помочь старушке по хозяйству и в огороде, порадовать её (или затерроризировать?) детским визгом (Аллочке Анатольевне сравнялось 5 лет, Светочка уверенно подбиралась к четырём). До злополучного Чернобыля от Кировки почти полсотни километров, но рентгенов сполна хватило всем её обитателям. Многим — с перебором. В «Свидетельствах о смерти» записывалось: «Острая почечная недостаточность». До истинной гласности наша страна ещё не дожила.
— Какой ужас! Вы в августе у нас были — и молчали…
— Лариса не хотела распространяться про болезнь за пределами узкого круга родственников, вроде как сглаза боялась…
— Ужас, ужас! Просто кошма-ар!!
— Точно, Людмила Батьковна, точно… Год, который вчера-позавчера спихнули мы на свалку истории, оказался для меня намного злее, чем любой високосный… Сердечное спасибо вам за сочувствие! Знаю: оно не формальное, а искреннее, от душ`и. Однако не хочу раскисать, опасаюсь. Поймите меня правильно и простите, пожалуйста… Я человек не чёрствый, вы знаете, дорогая, но должен у вас в журнале расписаться, верно? Где он? Вчерашним числом или сегодняшним?
Хлюпая и часто смаргивая, она подала мне в окошко журнал и авторучку:
— Можно вчерашним.
— А сама бумага?
— Ну да, конечно, конечно, что ж это я…
Тот самый листок: подтверждение, поздравление, подарки (две штуки). Помят. Местами видна какая-то красноватая грязь. Чем его Сэм измазал? Икринки давил? Или нос вытирал? Ладно, обойдёмся без криминологической экспертизы.
— Ой-ой-ой-ой, Анатолий Фёдорович, вы меня так ошарашили…
— Креп`итесь, товарищ старший лейтенант…
— Нет, я обязательно должна сказать, хоть и не имею пр`ава…
— Людочка, зям`елечка, поменьше бы проблем нам с вами в новом год`у, а?
Она понизила голос:
— Вы, наверное, из-за г`оря своего вчера натворили…
— Чт`о натворил?
— Безобразия…
— Какие безобразия?
Людмила вышла из-за перегородки в предбанник, крутанула ключ в железной дв`ери и продолжила шёпотом на грани слышимости:
— Утром, ещё заря не блеснула, Ш…ер «телегу» про вас в Москву послал.
— ????
— Я покажу, хотя не имею пр`ава, но вы ж никому не говорите…
— Клянусь, мадонна!
Она вернулась в свой отсек, достала из сейфа спецблокнот и открыла последнюю из исписанных страниц:
— Читайте тихонько.
— Да я и не намерен вслух — ведь не на трибуне, «не под кумачом»…
Заразившись непритворным волнением симпатичной женщины, я и сам перешёл на шёпот, но привычка цитировать Высоцкого оставалась неистребимой. Равно как и склонность расцвечивать свою речь (разумеется, не матюгами) в присутствии прекрасных дам.
                * — * — * — * — *
В спецблокноте, предназначенном для черновой работы над текстами телетайпограмм, которые планировались к отправлению, крупными буквами (вот он какой, адмиральский-то почерк!) была изображена натуральная кляуза:
        «Донесение (зачёркнуто)
        Докладываю (зачёркнуто) Прошу принять к све (зачёркнуто)
        Сообщаю (зачёркнуто)
        Ваш сотрудник (зачёркнуто) Ваш подчинён (зачёркнуто)
        Военно-служащий вверено (зачёркнуто) Капитан III ранга (зачёркнуто)
        К-н-три (зачёркнуто) Кап-3 (зачёркнуто)
        На почве зло-употребления спиртных напитков 01.01.1987
        Зеников Анатолий Федорович совершил цыническое нарушение
        правил субординации, выразившееся в нанесении
        побоев (последнее слово зачёркнуто) руко-прикладства
        по лицу старшему по званию и по должности при свидетелях.
        Требую (зачёркнуто) Прошу Вас (последнее слово зачёркнуто) принять
        соответственно меры и сообщить мне (опять последнее слово зачёркнуто)
        нам (тоже зачёркнуто) о результатах.
        Приложения высылаю фельдсвязью.
        1) Фотоматериалы.
        2) Медицинское заключение.
        3) Письменное показание свидетеля К.Г.Близнюка.
        4) Письменное показание свидетеля Г.Р.Укладова».
Адресовалось всё это моему московскому руководству. Ох-х, не обрадуется Иван Каллистратович… Ему и без того нелегко в последние два г`ода: с с`амого в`ерха «ушли» Сергея Георгиевича, взамен «подсадили» Владимира Николаевича… Чт`о говорит нам русский фольклор про новую метлу? В сентябре исполнится Каллистратычу 65 — выметут в отставку вместе с такими «дальновидными» и «грамотными» кадрами, как я…
В горле свирепствовал «сушняк».
— Люсьеночка, попить дай, пожалуйста. Дробь! Уточняю: дайте, пожалуйста…
В глубине её отсека к зареш`еченному наружному окну прильнул ещё один столик: пара мелких яблок на тарелке, булочка, графин. Отсюда было видно, что «заряжен» он совершенно свежей водицей. Людмила принесла полный стакан и промолвила негромко:
— Анатолий, на «ты» нет возражений…
— Спасибо!
Все 200 миллилитров я заглотил на счёт «раз».
— Ещё?
— Нет, достаточно. Благодарю. Люся, а кто поехал с «Приложениями»?
— Геннадий сам повёз. Так велено было.
— Поездом напрямую через Даугавпилс, Резекне?
— Не знаю. Может, попробует спецбортом. Он звонил на базу, выяснял — они, кажется, собирались взлететь. Если Москва примет, то и взлетят, ты ж понимаешь. Да всё равно не догонишь.
— И не вижу смысла догонять.
— Зачем тогда спрашиваешь?
— Соображаю: как перегнать.
— Ты серьёзно, Анатолий?
— А скажи, пожалуйста, Люда: тебе посмотреть на них позволили? На «Приложения»? Что там за фотоматериалы?
— Пока Ш…ер в конверт не засунул, их только и успела увидеть: сверху в стопочке лежали. Две фотки. Из «Полароида». Очень тёмные — застуженные, что ли? Или гарантия на срок хранения прошла? Или снимали при дюже слабом освещении? Трудно разобрать, где рука, где нога, где что, где кто. Пока Гена их довезёт, думаю, почернеют ушч`энт.
(«Ушч`энт» — «вдребезги», то есть «насовсем», «бесповоротно».)
— Ага. Ну и леший с ними. «Порулю» в Кёнигсберг — и на Минск.
— Может, по пути «зарулишь» к нам? Занесёшь харчи, я сумела купить кое-что. Вася нынче д`ома, у близнецов каникулы, побудете там, мужики, учатыр`ох, можете по рюмочке чаю «на грудь взять», а стемнеет — и я приду. Проводим тебя на вокзал…
(«Учатыр`ох» — «вчетвером».)
— Занесу, не вопрос, давай. А за приглашение посидеть у вас — благодарен, но не стану. Люся, миленькая, видишь ли: трудно ещё мне на других деток любоваться…
— Так, зразум`ела. Ты крепись, Толик.
(«Зразум`ела» — «поняла».)
— Хорошо, Люсенька. Здоровья вам и удач, разума и счастья!
— Спасибо, обязательно постараемся… Когда опять сюда приедешь?
— Да кто ж его ведает! Обещаю позвонить перед тем, готовьте заказы.
— Приготовим. Чеки не забывай…
— А то!!!
                * — * — * — * — *
Почти ни с кем из упомянутых в этой главе людей мне снова воочию встретиться на Земле не довелось. Кроме Ивана Каллистратовича Хурсевича (при каких обстоятельствах — см. следующую главу), а также тёщи, родного младшего брата и некоторых знакомых по вузу.
Доведётся ли встретиться вне Земл`и?
Не исключаю.
                * — * — * — * — *
До сих пор не знаю: существует ли в жизни пила с названием «циркуляционная»? Или этот термин — чисто навигацкий?

К о н е ц    г л а в е    7 - ой    р о м а н а

© Аффтар, 2017.

© Явные и неявные заимствования из текстов песен В.С.Высоцкого даны здесь с опорой на расшифровки магнитозаписей, датируемых 1966—1968, 1976, 1979 и 1980 гг.