Как доктор Эльза залечила всех нокаутом и в рыло

               
     Фадеевским разливом разгромив армейский корпус Гасдрубала, в носу нашедшего тот мiр, что бросил мощи инженера на штурм подписки ФСБ, коварной фирмы из сурков, законсервирных ( то не описка, шифр, кот ) и потусторонних, отринутых кромешным стоном Трейси Лордс от лицезрения собачьих лиц из новой эры Чойболсана, ширинкой - рушником утертых мимо, Макар Чудра, чудесный и волшебный, подобно сложному коале, свихнувшему полсвета на игре, позвал и был услышан, уложен ведьмой спать на грудь, что слаще животов младенцев, откусанных стремительной пробежкой от врат Полянского Романа и до Покровских с потным Броневым, лысастым, вздорным, стремным, но - легендой. Твою ж ты мать, меня тошнит от эдаких легенд ! Сам Грибов теплоходом пил вино, сисястая Марфуша поддавала, да пар, как у собак, струился по поземке, метущей стылой зеленью соплей из носа в нос, сошедшихся маёвкой. Там знамя, прокламаций пуд, четыре фунта табачку, портянка влажная внутри, забытая хирургом, да ножниц щелканье зубов, белейший Жонсон кажет репу, чесомую Захаровой ногой, п...дец и ахуй, самоеды, Швамбранцы, кондуит. Лычардой Троцкого летит пастух, свинарку вспять пиная, невзорных нервов суета, имперских снов мгновенье вспышкой, трясется Павел, в дом входя, в углу уже Степаныч. Он Черномырдин, он енот, разбойных газов он дублет, Ноздревым лес делил, отгоризонта - то моё, а дальше тоже, в соседях он держал ужа, безвредного с усами. Афористый экспромт, традиций откровенье, про бабок, дедок и коробок замыслил он поэму и рассказал Чудре, а тот уж мне и я сейчас произведу слова.
     Бабочный дед лубком летит в навоз коровка божия не знает про выход и эксайт а запятые утерялись и то нам будет модернизьм.
     Поэма кратко, но роман всё пишется - поётся. Спортивный Шумурдяк и ведьмы юмор сальный, с закрашенных окошек тает лёд, трясутся стены Патриарха, семь тонн из денег, чепухи, суфражных заоврагов, гнусаво ритм ловя лукошком напротив Помпиду. Павленский там стоял упорно, сжигая мост фонариком бумажным, бросая Робин Худом под залог кредитный бимс и якорь из железа. К нему спешат спецкоры Би - Би - Сей, а он шевелит ухом и растёт. Как Пушкин, как Сурков, как мандарин и бонза нью - акциза, он Уорхоллом вбежал в кабак, где казаки кричали " Браво ", хотя, вернее : " Быстро ", но всё смешалось как всегда, отрыжка прошлолетних взгод, невгожистый узор из камня, Данила - мастер строит дыбу, ерши лежат на дне бутылки, ротаном ходит половодье, аркады, аркаимы, Арканзас. Мешок фуфла, рюкзак шалы, пол - литра водки, шишки, Чистяков, а сверху, дабы не повадно, лежит спина Плисецкой. Мертвой. Зомби.
     Как я устал, патетиков смеша, из пафоса стреляющих небесно, водой плескаясь из моих же сказок и телег, что брошены Изюмским трактом на х...й. Везде одно и то же, Алина дрочит на Собчак, что мелко, низко, недостойно. Лимонов требует своё, чужое выкинув на свалку, где глобус, Вицын, комсомольцы, подлодок дизель, винт и рубка, под визг саблистых егерей, топивших флот во славу Черномора, п...дец и ахуй, снова и опять.
    Отряды, Кротов, Чикатило, галлюцинаций старая байда, приятели - друзья противнее врагов, а их и нету ни хера. Дребездом жмых, в жуках бородка, мандой устелена тайга, воняет луком, колбасой, людей едят, людей е...т, людями топят печи.
    Норвежский треш убил очарованье. Витрины. Блеск . Чужая жизнь. Живые ходют по проспекту. А я хочу лишь умереть. Или заснуть. Что, в принципе, одно и то же.
    Телеграфистский стиль. Хемингуэй. Пилар. Люблю тебя. И хватит хватом жим жужжа, и ветер веет над простором, и дождь шумит околицей ума, и Эльзы рядом грудь, и тараканы, сидят, сучьё, как будто мыслят, гниды. Но ты права : читать газеты вредно для любви и я прочёл тебе рапсодистый роман из обожанья и меня.