Любовь-трагедия

Несколько лет назад я возвращался из командировки на поезде. Фирма, в которой я работаю, солидная, должность, которую занимаю, высокая, так что мне положен проезд в вагоне СВ.  Моим соседом по купе оказался мужчина лет под семьдесят,  представительный, видимо, в молодости очень красивый. Он и сейчас очень хорошо сохранился,  был стройный,  с небольшой сединой на висках.  Добротный костюм, дорогая рубашка, хорошо поставленный голос и грамотная речь выдавали в нем интеллигента.  Мы познакомились.  Я не ошибся,  Анатолий Степанович оказался профессором, заведующим кафедрой фтизиатрии одного из сибирских университетов.  Разговорились. Путь не близкий, почти сутки рядом сидеть. Многие темы обсудили, пока не пришло время укладываться.  Увидел  мускулистое тело этого пожилого мужчины и даже позавидовал, я в свои 54 года выглядел намного хуже.  Спросил:
- Анатолий Степанович, вы, наверно, большим успехом пользовались у женского пола?
Тот, одевая пижаму, ответил:
- Да,  пожаловаться не могу. Любили меня женщины, и я их любил.  Было три жены, сейчас на четвертой женат, она, видимо, меня и на погост сопроводит.
- Что так грустно? Вы вон еще какой крепкий на вид. Мне бы вашу мускулатуру.
- Так все от человека зависит. Не ленились бы, хоть немного физкультурой занимались бы, и у вас не было поводов жаловаться на фигуру. Но в этом деле многое от наследственности зависит. У меня предки крепкие, так что грех жаловаться.
- Кроме этих официальных жен у вас и другие пассии были, видимо?
- Да, были и другие, но до серьезных отношений не доходило. А вот она любовь возникла при трагических обстоятельствах. И так же трагическии закончилась.
- Что так, расскажите, пожалуйста. Если это вас не расстроит, конечно?
- Да давно это было, уже много раз пережито. Могу и рассказать.

И мой сосед по купе поведал такую историю:
- Было мне в ту пору около сорока лет. Я работал над докторской диссертацией,  и мне потребовалось побывать в Ленинградском институте  фтизиопульмонологии.  Причем довольно  долго, почти полтора месяца.  Жить в гостинице все это время было накладно, о том, чтобы снять квартиру, я не подумал. Вспомнил про предложение своего школьного друга, который жил в Ленинграде,  и с которым мы изредка переписывались.  У него была большая квартира на Васильевском острове, жил он с женой,  теща недавно умерла, так что было место,  где меня разместить.  Я и поехал.  Устроился у него, он выделил мне комнату тещи, отремонтированную после её смерти. Все удобно для работы.  Вечером за ужином я рассказал другу и его жене, где я буду заниматься это время со специальной литературой.  Когда сказал, что адрес НИИ фтизиопульмонологии на Лиговском проспекте дом 2, жена моего друга посмотрела на мужа и сказала:
- Так это же совсем рядом с той больницей, где моя племянница лежит.  НИИ гематологии, на 2-й  Советской улице. Вас не затруднит иногда носить её передачи?
- Нет, конечно. У меня же свободное посещение библиотеки, - отвечаю. Как я могу отказать в такой мелочи, если они меня к себе на месяц приютили.

В общем, захватил я передачу для девочки, вернее, уже девушки, их племянницы, которой было в то время 17 лет.  Позанимался в библиотеке,  решил в первый день много не утруждать себя после дороги. Пошел прогуляться до метро Площадь Восстания и занести передачу девушке.  Язык, как говорят, до Киева доведет, так что я без проблем нашел нужное мне медицинское учреждение.  Я к тому времени уже немало поработал, наши туберкулезные больные   выглядят не очень, но то, что я увидел в отделении, где лежала девушка, меня потрясло.  Взрослые и дети лежали в одном отделении. У всех какой-то землистый цвет лица, внимательные глаза буквально пронизывали меня. Так смотрят смертники.  В те годы гематологические больные у нас не получали хорошего лечения, смертность у них была очень высокая. И все больные знали, что они обречены.

Нашел я нужную палату, зашел. Сразу мне бросилось, что среди десяти старушек лежит один цветок.  Настолько ярко среди них смотрелась девушка, с её огромными глазами, с девичьей косой,  худенькая,  в простеньком халатике, надетом на больничную рубашку.  Все глаза повернулись в мою сторону с какой-то надеждой и интересом.  Спрашивать, кто Марина, не требовалось.  Мариной могла быть только эта красавица.  Я подошел, представился,  передал привет от её тети и дяди, поставил на тумбочку  пакет с передачей.  Девушка  сразу оживилась, стала расспрашивать, как живут тетя и дядя. Я, понимая, что явился лучом света в этом темном царстве палаты обреченных, не торопился завершить разговор, хотя мне ужасно хотелось быстрее покинуть палату.  Марина, как будто почувствовала это, предложила  проводить меня, и мы вышли с ней из удушливой атмосферы палаты.

Проводив меня до конца коридора, Марина поблагодарила меня, своими огромными глазами буквально пронзая мою душу. У меня была такая жалость к этой несчастной девушке, что я еле сдерживал слезы.  И когда она попросила меня почаще её навещать, я обещал ей это.
Мой сосед замолчал, и я задал вопрос, который меня уже давно мучил:
- Анатолий Степанович, неужели ничем нельзя помочь этим несчастным?
Профессор, который сидел на полке возле столика, посмотрел на меня,  и ответил:
- В те годы практически ничем. Сейчас внедрены новые методики лечения, которые пришли к нам из-за границы, в первую очередь из Германии и Израиля, и процент больных без рецидивов некоторых заболеваний крови достигает 90% , но далеко не у всех.  Помните певицу Кристалинскую, у которой было заболевание крови. Или Раису Горбачеву, которую не могли спасти в Германии.  Я раньше думал, что у больных с хронической почечной недостаточностью такой ужасный вид, а у гематологических больных еще хуже.

Мы немного помолчали, но мне не терпелось услышать продолжение истории с больной девушкой.  И Анатолий Степанович, видя мое нетерпение, продолжил:
- Я старался ходить и навещать девушку каждый день, даже если мне её тетя не давала передачу. Покупал фрукты, особенно те, которые больше нравились Марине.  Мне показалось, что она стала лучше выглядеть. К моему приходу прихорашивалась, даже делала небольшой макияж и чуть румянила свои бледные щеки.  В её косе появился бант.  На меня в отделении уже смотрели как на хорошего знакомого, со мной здоровались медсестры, больные, особенно маленькие детки привечали меня. 

Однажды, когда Марина провожала меня к дверям,  из ординаторской вышла врач и попросила меня зайти к ней, а Марину отправила в палату.  Несколько удивленный, я зашел в ординаторскую.  Врач попросила меня сесть на  диван,  села рядом со мной и спросила:
- Мне Марина сказала, что вы врач?
- Да, я фтизиатр, доцент на кафедре туберкулеза.
- Тогда вы, видимо, понимаете, что заболевание у Марины очень тяжелое,  и прогноз неблагоприятный?
- Да, я это знаю.
- Вы очень хорошо поступаете, что каждый день навещаете её.  Анализы показывают, что у неё наступает улучшение. И если вам это нетрудно, вы продолжайте приходить к ней.
- Вы знаете, мне весьма трудно находиться в отделении. Все на меня так смотрят с какой-то надеждой, а что я могу?
- Да, наши больные часто хватаются за соломинку. Они всё прекрасно понимают, каждый день видят, как кто-то умер. У многих опускаются руки, они перестают бороться за жизнь. И ваши посещения дают какой-то  стимул к жизни, не только Марине, но и всем, кто вас видит. Здесь лежат больные со всей страны,  ко многим очень редко приходят родственники.  Так что хоть вы приходите.

И сосед по купе снова замолчал. Видимо, ему было трудно говорить. Даже врачу, вроде как привыкшему к виду  «старухи с косой», было трудно вспоминать.  Но он все же пересилил себя и продолжил:
- Прошло две недели, и мне потребовалось на три дня уехать из Ленинграда.  Когда я после приезда  пришел к Марине,  меня в коридоре увидела медсестра и сказала, что мне надо зайти в кабинет заведующей отделением. Немало удивленный, я постучал в дверь. Раздалось:
- Войдите!
Я зашел. За столом сидела пожилая женщина с уставшим лицом и кругами под глазами. Она предложила мне подойти к столу и присесть. Потом сказала:
- Вы говорили Марине, что не придете к ней три дня?
- Да, я  её предупредил.
- Видимо, у неё не отложилось в памяти на фоне той эйфории, в какой она находится в последнее время. Такое бывает.  Вы знаете, что девушка в вас влюблена?
Я оторопел. Как влюблена? Мне 40, ей 17. Как может девушка полюбить уже совершенно взрослого человека в 2 с лишним раза старше её.  Я искренне ответил:
- Нет, не знаю, и даже не догадывался.
- Так вот, знайте. Да, она в вас влюбилась. Она мне сама в это призналась.  Вы первый мужчина, которого она в своей жизни полюбила.  Она девушка чистая, начитанная, много знает, и о любви тоже.  Я вас умоляю, если она вам скажет о своей любви, не отвергайте её, это убьет её. Она все три дня, что вас не было, не хотела принимать лекарства, я её еле-еле уговорила. А теперь идите в палату, она вас четвертый день ждет как Бога.

Потрясенный, я пошел в палату. Когда меня увидела Марина, она вскочила в кровати и бросилась ко мне на шею, стала целовать, приговаривая:
- Ну,  где ты был? Я тебя так ждала!
Я отвечал на её поцелуи, гладил её волосы, прижимал её худенькое тело к себе. Постепенно она успокоилась и села на кровати.
- Ты почему не сказал, что тебя не будет три дня? – девушка обращалась ко мне на ТЫ, как к самому близкому человеку.
Я как можно нежнее ответил:
- Мариночка, ты забыла, я говорил тебе, что поеду по делам в Москву на три дня.  Сегодня утром только приехал.
- Ты больше никогда так не делай. Я без тебя умру, - и слезы горести и радости покатились по её щекам.  Она не сказала мне, что любит, но это и так было понятно и мне, и всем женщинам и старушкам в палате. И у них на лицах я читал радость от того, что к Марине пришел её любимый человек.

Профессор снова замолчал. Потом сказал:
- А не попросить ли нам чаю с печеньем. Я что-то растрогался, даже проголодался.
Я тут же сходил к проводнику, и через несколько минут она принесла нам по стакану чая и пачку печенья.  Мы стали пить чай,  и наш разговор продолжился.  Анатолий Степанович  тихим голосом рассказал конец его истории:
- Остаток  моего пребывания в Ленинграде мне запомнился на всю жизнь.  Я по несколько часов приводил в НИИ гематологии. Когда на улице потеплело,  и состояние у Марины улучшилось, мы гуляли с ней по парку вокруг здания клиники, ходили даже в Греческий сквер.  Марина опиралась на мою руку, прижималась ко мне. При каждом удобном случае покрывала мое лицо  поцелуями.  Вы знаете, я сам  влюбился в неё, в её огромные глазищи с мохнатыми ресницами, утонченный профиль,  её длинные волосы, пухленькие губы. Однажды, когда мы сидели в укромном месте парка, она вдруг сказала: 
- Любимый, я хочу принадлежать тебе.  Неужели я умру, так и не испытав того, что испытывает женщина от близости с мужчиной? Это несправедливо! Я так люблю тебя, я умоляю тебя,  доставь мне удовольствие, о котором я читала в книгах.  Не бойся, я не забеременею.  Я столько всяких лекарств пью, что забеременеть не смогу.
Вы не представляете, что я чувствовал после её слов.  Во мне боролись два чувства – любовь к этой  красивой и несчастной девушке и жалость к ней, боязнь как-то обидеть.  Я стал её отговаривать, но она настаивала на своем.  Я проводил  аргументы, что мы нигде не сможем уединиться, но она не слушала меня.

На следующий день меня снова пригласила к себе заведующая отделением. Она, глядя мне прямо в глаза, с какой-то болью в голосе сказала:
- Я прошу вас не отказать Марине в этой малости.  Вот вам ключ от моей квартиры, вы посадите Марину на такси и поедите ко мне. Там есть диван, я приготовила для вас белье.  Вернетесь завтра. У меня сегодня ночное дежурство, никто вас у меня не потревожит.  Если у вас есть жена, она простит вам вашу измену. А Бог тем более.  Это святое – помочь умирающему в его последней просьбе.
- Неужели у Марины все так плохо, доктор?
- Да, анализы показывают ухудшение. Она держится только на любви к вам.

Профессор снова замолчал, и на его глазах я заметил слезы. Поэтому я не настаивал на продолжении. Наконец, он успокоился и завершил рассказ:
- У меня никогда в жизни  было такой ночи, какой-то безумной, иступленной страсти в теле худенькой девушки, которая снова и снова просила любить её. Мы забывались коротким сном,  и я просыпался под её поцелуями, которыми она покрывала все мое тело.  Какая же была бы страстная и счастливая эта женщина,  если бы не было её болезни. Я стал бы её мужем, любовником, всем, кем она пожелала бы.  Когда мы вернулись в палату, она была тиха и задумчива.  Негромко сказала:
- Я благодарная тебе за всё.  Буду любить тебя вечно, и там, на небесах. А сейчас оставь меня, я хочу отдохнуть.

Я поцеловал её в вялые губы, которые так не походили на те губы, которые  целовали  меня ночью. Они была как воздушный шарик, из которого выпустили воздух.  Зайдя в кабинет заведующей, я молча положил на стол ключ.  Она ничего мне тоже не сказала. 

Через три дня заканчивалась моя командировка. Я много времени проводил у Марины, мы с большим  трудом выходили в парк вокруг клиники,  так как она слабела на глазах. Огонек в глазах Марины уже не загорался, хотя внешне она радовалась моему приходу. В последний день, когда Марине стало хуже, нам для разговора предоставила свой кабинет заведующая отделением.  Девушка, глядя на меня своими бездонными и грустными глазами, сказала:
- Любимый, я так благодарна тебе, что ты дал мне возможность любить тебя.  Думаю, и ты полюбил меня, ведь не стал бы ты столько времени проводить рядом со мной из-за жалости. Будь счастлив, но не забывай меня.  Я буду твоим ангелом-хранителем. А теперь давай поцелуемся на прощанье,  и проводи меня в палату. Я очень устала.

Я с трудом сдерживался, чтобы не расплакаться навзрыд. Это же сколько в этой худенькой девушке силы воли, как она ведет себя сейчас, отдав всю себя без остатка ставшему любимым человеку.   Когда я, проводив Марину в палату и поцеловав ей там, стал прощаться,  старушки в разнобой поблагодарили меня за то, что я приходил к ним, и пожелали мне здоровья и удачи. А когда я зашел к заведующей отделением, чтобы попрощаться, она  сказала:
- Всего вам хорошего, коллега. Вы настоящий врач и мужчина, подарили девочке целый месяц счастья.  Дайте я вас поцелую!

Мы расцеловались,  и я на ватных ногах вышел из отделения. Слезы застилали глаза, идти я не мог, поэтому сел на скамейку недалеко от входа в клинику,  и заплакал. Слезы сами катились из глаз, я не успевал их вытирать. Проходившие мимо две санитарки проговорили меж собой:
- Ишь,  как мужчина убивается. Видимо, кто-то из родных умер.
А я не мог сдержать слезы.  Я понимал, что умерла любовь, которая только народилась. Чистая, светлая любовь к такому же чистому и светлому созданию.  Я знал, что никогда больше не увижу Марину, и от этого мне становилось еще горше.

Анатолий Степанович замолчал и стал укладываться спать.  Прошло не менее получаса, и он сказал:
- Через два месяца пришла телеграмма от друга из Ленинграда, что Марина умерла.

Мы оба долго не могли уснуть. Я был потрясен рассказом своего соседа по купе. Он, видимо, снова и снова переживал то,  о чем поведал случайному попутчику в вагоне.  Утром, когда мы подъезжали к станции назначения, профессор сказал, что Марина действительно стала его ангелом-хранителем, но в чем это выражалось,  не стал говорить. Мы расстались на вокзале, пожав друг другу руки.