Опалённые войной

Война. Это слово стремительно врывается в сознание только тогда, когда ты видишь кровь. Ничего романтичного в этом нет. Грязь, разруха и холод, вот спутники войны. Война стирает идеалы и страшно калечит людей.

Унылый стылый промозглый перрон, продуваемый всеми ветрами и огромное скопление людей с нехитрым скарбом. Часть из них навеки прощается, чтобы уехать навстречу своей смерти, другая часть едет как можно дальше, туда, где нет громовых артиллерийских раскатов и безжалостных диверсионных отрядов. Проникающие под видом своих, они устраивают подрывы и корректируют обстрелы. Жалости война не знает, снаряд не выбирает иной цели, кроме той, что определит корректировщик. В такой толчее бороться с ними невозможно, угроза окружения и отсутствие нормальной связи, плюс реквизированные для нужд обороны поезда вызывают страшную давку в оставшиеся поезда. Погрузка сокращена буквально до минуты, потом натужно гудя поезд с рёвом пытается вырваться из огромного людского улья.

Простая команда по вагонам и уже бывшие гражданские, но ещё без формы где с шутками, а где и со слезами погружаются в эшелон. Что творится в головах этих людей, большинство которых навеки прощается с родными краями? В одном вагоне едет на фронт и студент, и простой аптекарь, и приблатнённые пацанята, которым сам чёрт не страшен. Пуская дружно по кругу папиросы люди братаются друг с другом. Завтра кого-то из них срежет пулемёт с пикирующего на эшелон самолёта, а поезд ни на секунду, не снижая скорости будет вести и живых, и мёртвых все ближе к фронту.

Дальше будет прибытие и выгрузка в поле, выдача винтовок и небольшого количества патронов и строем, но уже вооружённые люди отправляются в боевую часть.

Война учит воевать крайне быстро, уже в пути люди натерев первую мозоль и промокнув до нитки, к людям  начинает приходить осознание того, что фронт- это не красивая поэма, а тяжкий груз незримо ложащийся на плечи солдат. Утопающая в грязи дорога и постоянные команды освободить дорогу для редких танков, и проезжающих штабных машин. Под конец марша уже перестаёшь ощущать холод, только воля заставляет ещё переставлять ноги в колею, образованную впереди идущим.

Ночлег организован был незамысловато, невесть откуда-то взявшийся огромный кусок брезента, который оказался у приблатнённого парня, подперли берёзовыми жердями, которые ломали вручную, так как не было топоров. Да топор бывает огромной ценностью. Нагнавшая нас полевая кухня с давно остывшим обедом, с уставшими и серыми солдата не спавшими двое суток и развозящими еду была для нас настоящим спасением. Не имея ложек и помыв руки прямо в луже, ели руками, кто из котелков, а кто упрямо требовал добавки в непонятно откуда взявшиеся пилотки.

Кухня спешила, им надо было доставить еду еще в первую колонну, которая вышла на два часа раньше. Никогда больше я не ел такой пронзительно вкусной еды, маршируя 9 часов в грязи выровняли всех, никто никого не задирал и не шутил, все падали от усталости.

Первый привал на войне, это время невозврата в уже давно прошедшую прошлую жизнь, мимо проходящие подводы, без высоких бортов, с лежащими навзничь стонущими людьми настолько угнетала наш строй, что все молчали. Страшная колея у этих повозок, обильно сдобренная солдатской кровью. Первые подбитые танки и помятый капитан скомандовавший нам смирно вернули меня в реальность. Простые слова и приказ окопаться прям здесь и удерживать во что бы то не стало дорогу- такое было первое наше боевое крещение. Благо нашлись лопатки, которыми быстро выкопали окопчики, и щепотка махорки, щедро отсыпанная капитаном нашему лейтенанту, это и был наш первый завтрак на передовой.

Фронтовая махорка, кто не дышал её запахом крепчайшего самосада на пустой желудок, стоя по колено в хлюпающем окопчике- тот не нюхал порох. С великим бережением самокрутка переходила из рук руки и этот незамысловатый ритуал навеки сроднил всех, кто был на той дороге в те далёкие и роковые дни.

Как пользоваться винтовкой нам объяснили очень быстро, наука оказалась не хитрая. На передке долго не живут, особенно если с фланга фронт рассекут танками, тогда никто об этом не знал, не знали и том, что и мы уже давно в плотном кольце, которое скоро станет для нас мешком.

Ближе к вечеру нас опять навестила та же полевая кухня, правда порции было вдвое меньше, перебои с провизией и всеобщая неразбериха сказывались на всем, но хорошо хоть были подвезены гранаты и у нас закрепился заблудившийся орудийный расчет.

Впереди был выставлен секрет, в который добровольно пошли два паренька, память стёрла их имена, но они были первые кто увидел танки. Впереди заливисто лая мотоциклетным рёвом ехали два мотоцикла, за ними мчался небольшой автомобиль, который остановился в километре перед нашим дозором. Секрет бегом вернулся к нашим окопам, которые и рыть то толком тогда ещё не умели и захлебываясь, и отчаянно жестикулируя кричали, что они видели близко танки. Крики тут же прервал наш лейтенант, который отдал короткий приказ к бою.

Сложно описать, что чувствует человек с винтовкой без гранат, мерзший уже третьи сутки, без горячего питания, когда впереди тебя танки. Вся надежда на тот орудийный расчет, благо командир расчёте производил впечатления бывалого военного. Ни капли суеты, деловито посматривая в свой бинокль, он не отдавал приказа открывать огонь, чтобы не демаскировать нашу позиции. Благо успели хорошо зарыться в землю, да и перемазанные грязью мы ничем не отличались от земли, нас и видно то особо не было в наступающих вечерних сумраках. Только когда мотоциклетки к нам приблизились, по ним вдарил откуда-то слева пулемёт, это были отходящие лесом первые окруженцы, которые прорвав первый котёл, сразу угодили в новый. Второй мотоцикл, тут же лихо развернулся и моментально по лесу стали бить танки. Медленно накатываясь черной лавиной и заслоняя горизонт стальные левиафаны, испуская столбы чёрного дыма изрыгали пламя. Подбрасывая огромные комья земли и выворачивая деревья с корнем, лес был буквально опустошен.

За танками в две волны шла серая безликая масса, и уже над нами засвистели первые пули. Что может здесь наше ополчение против такого? Оказалось, что может, нестройно огрызаясь прям из земли из своих трёхлинеек, серые фигуры нет-нет да стали падать, потом ухнуло орудие и один из левиафанов закрутился на месте извергая столб густого дыма. Менее часа длился этот бой, орудие было разбито прямым попаданием, а танковые пулемёты настолько вжимали в землю, что высунуться из окопа было страшно. И тут впервые я осознал то остервенение, и полное безразличие к своей жизни. Единственное желание это было остановить лавину.

Павшие в том скоротечном бою не могли знать тогда, что своими смертями они прикрывали живых, что благодаря этим двум часам успел уехать эшелон с ранеными и эвакуироваться госпиталь. Мы не могли тогда все это знать, когда в едином порыве бросились в штыковую на танки, смерти нет её придумали трусы.

Выживших вывел капитан, нашего лейтенанта убило в самом начале. Ушли изуродованным лесом и без остановок шли уже в обратную сторону. Там же влились в остатки потрёпанного полка и с ним же пробивались из окружения. Самое страшное это был прорыв линии фронта, к которому уже мы подходили не новобранцами, а людьми в которых кипела месть за павших товарищей и умеющими воевать не понаслышке, и по рассказам, а в живую.

Окружение- слово, ставшее предтечей разгрома и тяжелых поражений целых армий. Нам повезло, если это слово вообще здесь уместно. Полк, в который мы влились, отступал с боями, нёс потери, но сохранил железную дисциплину. Основной костяк его составляли уже закалённые бойцы, да и командир полка, в перевязанной голове в звании полковника, был человек решительный и смелый.

Были и боеприпасы, которые пополнялись за счет убитых и разгрома одиночных машин, в одной из них были немецкие карабины и патроны. В общем, нам повезло.

Есть правда было особо нечего, да и ели всё, что попадалось под руки. В деревни заходить избегали, а если и заходили, то украдкой. Враг ещё не успел пустить корни в деревнях, о том, что кто-то добровольно может пойти служить им, казалось всем нам чем-то омерзительным.

Тогда впервые я узнал, что такое спать на ходу. Можно идти и засыпать на несколько мгновений, даже это мизерный кусочек сна может давать силы. Шли быстро, умело и зло. Благо была карта и компас, и полковник казалось знает всё наперед.

Идти по лесу ночью, с пустым желудком- очень тяжёлая доля. Всё что на тебе становится неподъёмным. Все давит и заставляет просто лечь на землю и забыться в страшном сне. Наконец ближе к часу ночи объявляют привал. Все буквально падают там, где стояли. Происходит перекличка, кто-то может просто потеряться. Шли ведь очень тихо, впереди шёл дозор, и мы шли за ними, стараясь не шуметь и не хрустеть ветками.

Для нас, простых солдат, главный ориентир была канонада. Именно она была тем, что заставляла вставать и упрямо идти, невзирая на натёртые ноги и голод. Казалась сама Родина этим звуком зовёт.

Фронт-это очень условное понятие, в нем есть и нейтральная зона или полоса, правда полосой назвать сложно, а вот зоной в самый раз.

Подходили уже к самому фронту, вернее к той черте, которую не каждому у нас удастся пересечь. С продовольствием нам сильно подфартило, в лесу нашли разбитую колонну, в ней была тушёнка и сухари. Как же мы тогда пировали, досталось всем по три ложки тушёнки, но какая же она была вкусная. До сих пор ощущаю тот вкус.

Полковник принял решение прорывать фронт двумя группами, разделили отряд на две части. Первая должна была завязать бой, ей и оставили почти все боеприпасы, а вторая должна была прорывать чуть левее позиции, но уже скрытно подходя и забрасывая окопы гранатами. Получилось наоборот, вторая группа, не встретив никого спокойно просочилась, такое тоже бывало, но мы не знали тогда, что бывают такие бреши в обороне.

А вот наша основная группа напоролась на противника и удачно забросав передние к нам окопы безмолвно бросились в окопную штыковую. Перед этим нам велели повязать на левую руку белую тряпицу, чтобы не спутать своего и чужого, но одевать повязку нужно было только в случае штыковой.

Страшная вещь штыковая: длинный выпад, короткий выпад, сам начинаешь впадать в безумство и колоть, колоть, колоть. С нашей стороны, куда мы прорывались, поняли, что идут окруженцы на прорыв, да и первая группа, встретив наших поспешила к нам на помощь. С передка к нам бежали уже криками Ура. Многих убило в этой суматохе, бесконечные осветительные ракеты и пулеметы сделали свое чёрное дело. Удалось проскочить по пути разбив прицелы и вражеской батареи.

Измотанные, голодные, давно не бритые и не мывшиеся люди буквально вповалку просто упали в землянке. Никто не задавал нам вопросов, никто не отбирал оружие. Только на следующей день уже, когда наш полковник объявил построение и поблагодарил всех за то, что нам удался прорыв, его куда-то увезли и мы его больше не видели.

Мы же провели еще трое суток на передке, потом нас отправили в тыл, заставив сдать свое оружие. Впервые в своей жизни я ощутил, что оружие это уже часть меня. Только благодаря своей трёхлинейке мне удалось выжить. Да и зачем нас отправляют в тыл было непонятно. Никто ничего не понимал, да и никто ничего не объяснял. Нас увозили в тыл, мелькали перелески, а по дороге в лоб выскочил вражеский танк, и первая машина в момент была взорвана. Остальным удалось свернуть с большака на небольшую проселочную дорогу и уже оторваться от танка. Прибыли мы в расположение стрелковой дивизии, где нас опять построили и объявили, что мы вливаемся во вновь сформированный полк и наша задача ликвидировать танковый прорыв. Задача полка была идти и закрывать бреши в обороне.
Прорывы были везде, вездесущие танковые клинья и диверсанты, плюс всеобщее отступление, таков был итог начала великого противостояния. Это потом историки будут ломать голову и придумывать разные версии почему было так.
Не успев пройти маршем несколько миль, нас догнала машина из который какой-то генерал кричал, что всем надо немедленно разворачиваться и идти по другой дороге. Потом после войны где-то читал о какой-то секретности, но её не было были крики, неразбериха и массовый героизм простых людей. Нас отправили занять несколько холмов, и оттуда контролировать переправу с целью не допустить её подрыва и прорыва моторизованных частей врага. Страшная сила эта моторизация, в мгновение ока враг мог задавить любое сопротивление, просто перебросив туда другие части.

Мы же просто хаотично маршировали и постоянно на расстоянии пары танковых выстрелов контактировали с наседающими потомками крестоносцев. Изредка оставляя засады, мы жгли их мотоциклы, но ни один так и не удалось захватить.

Самым главным врагом конечно были не мотоциклы, а авиация и парашютисты. Оседлав довольно острые холмы и пару окрестных полей наш полк постоянно подвергался налетам, и мы несли ужасающие потери. Ничто не спасало от самолётов, только земля и окопы. Но паники никакой не было, встречали мы их дружным винтовочным огнём, но никакого эффекта это не приносило.

Сзади нас был мост, через который нескончаемой лавиной шли отступающие части и простые люди бегущие от ужасов оккупации.
То, что мы видели там на этом мосту, навеки отпечаталось в моей памяти.

Это была просто бойня, расстрел. Выкашивая целые просеки среди бегущих по мосту, с остервенением они убивали всех. Самолётов было настолько много, что никакая противоздушная оборона ничего не могла сделать. Да мы и сами остервенели, глядя на все это. Но на мост не упала ни одна бомба, видно уж больно они дорожили мостом.

Недолго мы были зрителями той трагедии, что разворачивалось на мосту. Нас усилили пушечной батареей, орудия были новенькие, артиллеристы готовились громить танки. Они не знали, что 4 орудия- это слишком мало, это капля в море, да и к нам стали отправлять разрозненные группы отступающих. Люди не были деморализованные, но мы все не могли воевать одновременно и с воздушными и танковыми ударами.

Неожиданно поток отступающих прекратился, ударов с неба больше не было и только «рама» висела над мостом как приклеенная. Рамой называли самолет разведчик. Ничего хорошего полёт этой бестии не давал. Где зависала «рама» жди или мощнейший артиллерийский удар или ужасающей мощи налёт бомбардировщиков. Мы понимали, что на нас развернут танки и уже имея опыт противостояния им копали как можно глубже и делали ходы сообщения. Копали, в основном, ночью, чтобы враг не знал нашей линии обороны.

Потом всё стихло, прекратилось всё вместе с подвозом еды. Мы готовились встречать танки. Бережно разложив свой нехитрый скарб в окопе, я готовился к бою. О смерти никто не думал. Главное теперь было удержать мост и не дать его взорвать. А что такое бой в индивидуальном окопе? Об этом расскажу чуть позже.

В тылу происходили грандиозные события. Каждый слышал такое слово, как эвакуация. Вся страна грузилась в эшелоны и в кратчайшие сроки под непрерывными бомбёжками. За уходящими эшелонами как стервятники носился рой вражеских самолётов. С заводов и фабрик снимали, в кратчайшие сроки, оборудование и почти вручную загружали всё в эшелоны. Ничего не должно было достаться врагу, ни один завод, ни одна фабрика. То, что оставалось пытались или испортить, или взорвать. Не избежала, эвакуации и моя семья. Их эвакуировали куда-то в Башкирию. Живя в Москве, они прятались на станции метро «Сталинская» спускаясь внутрь от бомбёжек. Теперь это станция называется «Семёновская». Тогда станция ещё только строилась, и спускались вниз по приставным лестницам. Если спустится вниз еще хоть как-то было возможно, то подняться наверх с двумя детьми это было очень тяжело. После четырёх спусков вниз, моя семья перестала прятаться. По пути их два раза бомбили, но им повезло остаться в живых. По прибытии на место у всех изымали паспорта.

Потом уже выяснилось, что те, кто сдал паспорта уже не может вернуться обратно, мои же не сдали и потом им удалось вернуться обратно в Москву. Но тогда об этом никто не знал, не думал. Все занимались обустройством по прибытию на место. Вернутся им удалось, только в феврале 1942 г. когда на полустанке остановился эшелон с солдатами. Мест в вагонах не было, возвращались в помозглых кабинах машин, которые были погружены в эшелон.

Гражданские с собой взять много не могли, мебель ведь в эшелоны не погрузишь. Расстреливались эшелоны совершенно одинаково, неважно кто там ехал, станки или люди.
Поезд замирал, агонизируя горящими вагонами и под нескончаемый детский плач, люди врассыпную бежали, спасаясь от летающей смерти. Бомбили и санитарные поезда. После окончания налета поезд возобновлял движение, если пути и паровоз не были повреждены.

 От бессилия раненые плакали, просились на фронт, помогали делать операции. Крови никто больше не боялся. Все для фронта-все для победы, этот девиз был везде. Все люди делали больше чем могли. Небывалый и массовый безмолвный героизм. Каждый на своём место пытался приблизить победу.

Мой бой за оборону моста закончился ранением и отправкой в тыл. Сами воспоминания о бое какие-то обрывочные. Сперва нас утюжили юнкерсы, потом в дали показались танки и вражеская пехота, которая как крупа рассыпалась в поле. Потом тишина и пронзительная боль и эвакуация в тыл, по рёв атакующих эшелон самолётов. Наш полк был разбит, и дальнейшая судьба моих товарищей мне была уже неизвестна. Лечили нас быстро никого не задерживали, люди рвались обратно, врачи были на пределе физических сил, не хватало элементарных вещей. Благо, что было тепло и чувствовалась, что своей неукротимой энергией военврач третьего ранга, навел железный порядок и дисциплину.

На нашей станции разгружали прибывшее оборудование, наспех демонтированное с взорванной фабрики. Не знаю, что там производили, но целые сутки эшелон стоял на путях оцепленный охранением.

Все раненые с нетерпением ждали фронтовую сводку, то, что сейчас называется новостями тогда называлось сводкой. Радостных новостей не было. Фронт был везде. Все жили войной и для войны. Порыв победить явственно витал в воздухе. Разговоров о близкой катастрофе не было. Желание было победить. С таким настроем были люди тогда. Медсестры, врачи творили чудеса.

Наконец настал и тот томительный момент, когда и меня вызвали для осмотра. Врач констатировал годен, и я радостный пошел оповестить своих товарищей. Получив назначение и прод.пай, вместе с группой красноармейцев убыли на фронт. Вернее, в расположение новой формирующейся части. Формировали части почти мгновенно. Из нас, кто уже был обстрелян, формировали младших командиров. Комплектовались части и соединения почти мгновенно. Выгрузка, получение оружия и все.
Кого на 9 месячные курсы, а кого сразу в сержанты и старшины. Оружие выдавали, в основном, новое, в заводской смазке.

Люди записывались на фронт поголовно, мальчишки приписывали себе года, а старики убавляли года. Воевать хотели все, но воевать никто не умел. Война была с применением и танков и авиации и не хватало опытных инструкторов. Острейшая нехватка и в офицерском и сержантском составе. Перебросили же нас для отражения удара на столицу.

Мы готовились отразить натиск на Москву. Ополчение и армия, весь народ встал на защиту Москвы. Враг был настолько близок, что говорят, в бинокль рассматривал столицу. Постоянные бомбёжки и налёты, враг шёл на все чтобы сломить нас. Невиданная по своим масштабам операция по маскировке важнейших объектов и решение Сталина остаться в столице- все это было, и нельзя об этом не говорить. Люди верили Сталину, народ весь до единого восстал против захватчиков.

Мы находились на острие удара мощнейших моторизованных частей и 41 год заканчивался величайшим сражением, вошедшим в историю под названием «Битва за Москву». Германским планом «Барбаросса» взятие Москвы было неким финалом. Но планам этим не суждено было сбыться благодаря отчаянному сопротивлению и массовому героизму советского народа в течение всего 41 года.

В городе, после принятия решения о введения осадного положения сразу принялись создавать несколько оборонительных рубежей, первый был на полосе кольцевой железной дороги, второй на рубеже Садового кольца. Готовились очаговые точки сопротивления, для их создания выбирались наиболее крепкие здания. Параллельно с этим осуществлялось минирование стратегических объектов. О масштабном минировании говорит и тот факт, что при сносе гостиницы «Москва» где-то в фундаменте обнаружили более тонны тротила.  Город утыкали противотанковыми средствами. Колоссальная работа по подготовке к обороне закончилась. Бой предстоял в городе насмерть, как и на подступах. Умереть, но не сдать врагу город, тогда это были не громкие слова, этим жили мы все. Умирали, калечились, но сдерживали и держали оборону.

В середине октября были ужасающие ливни, мы утопали в грязи, все дороги представляли собою сплошное месиво. И мы, и немцы буквально застряли в этой грязи. В ноябре ударил уже мороз и несмотря на мороз, ходить стало уже легче.
7 ноября 1941 г. состоялся парад на Красной площади, он придал всем нам силы, ведь раз проводят парад, значит ещё чуть-чуть и мы всё- таки одолеем.
Мы понесли огромные потери, но враг всё-таки был остановлен. Дальше было наше контрнаступление завершившиеся тем, что враг был сломлен. Враг был отброшен на 100-200 км, но это были не просто километры, а километры, щедро политые солдатской кровью, километры славы и победы нашего духа. Это было пьянящим глотком свежего воздуха, это придало невиданный подъём и воодушевление среди всего народа.

Потом была учреждена медаль «За оборону Москвы».
Таким мне запомнился конец 41 года, таким он и вошёл в историю.
Впереди маячил грозный 1942 год.


ОТ АВТОРА
объединил ранее опубликованные рассказы