Сёстры. Рассказ

Первыми вышли сестры. Они сидели незаметные и одинаковые и почти сливались с окружающей средой. Среда удивляла. И даже завораживала. Сестры были близнецами, и я знала их с самого детства. Я привыкла их не путать. У одной выражение лица было как-то мягче, у другой – все черты чуть погрубее, словно вырублены. С сестрами было всегда легко. Не знаю, может, потому что их было две. Одна в любом случае дополняла другую. Например, когда одна говорила: «Будем заниматься математикой», другая подхватывала: «Да, алгебра ...» и тут же бралась за дело. При том, что у одной способности были явно математические, у другой – гуманитарные. Они таким образом легко шли по жизни. Одна делала математику и физику, другая, например, русский язык и историю. На то, чтобы все это передать друг другу, уходило не так много времени. Сестры были очень толковыми.
Зачем они пришли сегодня в мой сон, не знаю. Те же сестры, только намного старше, чем я видела их в последний раз. Они похорошели, изменились, были так чисто и красиво одеты, что казались просто супермоделями. Сестры сидели в том же доме на краю обрыва, что и я. Выглянуть за дверь я не решалась. Просто я знала, что там ОБРЫВ. А так просто вот выглянуть было не для меня. Я почему-то ждала, что вскоре дом переместиться сам по себе. И я окажусь в светлом и безопасном месте.
Кто еще был в доме? Да, там был мой отец. Он чем-то занимался так серьезно, что оторвать его было совершенно невозможно. Кажется он … рисовал. Вот уж чего он не делал никогда в жизни. Я подумала: «Наверное, он реализует свои давние желания и мечты».
Сестры стояли рядом с ним и наблюдали за построением рисунка. Там был силуэт человека или змеи, мне трудно было разобрать, а помимо силуэта -- сумасшедшего вида закат. Почему закат? Отец решил на старости лет запечатлеть закаты своей юности? Фу, каламбур какой-то не очень радостный.
Я, что делала в этом сне я. И вообще БЫЛА ЛИ Я? Не помню. Я присутствовала как что-то бестелесное. Сознание было. Самосознание. Но предметности не было. И мой отец и сестры меня не видели. Сестры говорили обо мне в третьем лице, и мне почему-то было очень обидно. Ведь я же здесь, я тоже хочу разговаривать с ними, со своим отцом, тем более, что давно не видела его. Да, я не видела его уже несколько лет. С тех пор, как он умер. Я рванулась к отцу всем телом, а вернее тем, что могло мне этим казаться, и хотела обнять его, а ничего не получилось. Он не почувствовал моего присутствия. Он рисовал. А сестры следили за его рисунком.
У нас в детстве с сестрами были странные отношения. Мы привязались друг к другу класса с четвертого. Познакомились во дворе и стали болтаться вместе. Ну, что обычно делают в таком возрасте девочки. Мы гуляли, играли в классики, делали секретики во дворе, ходили на работу к их маме, помогали бездомным кошкам и собакам, смотрели фильмы, мультики, скучали друг по другу, когда расставались на летние месяцы. Сестры были моими любимыми подружками. Они меня впутали в свой непростой мир, где все было двоично. Но характеры сестер были разные. Одна была деловита и женственна, вторая – по-мужски жестковатая, грубоватая, очень доверчивая и открытая. Обычно они заваливались ко мне без приглашения, на что бабка Салиха реагировала, понятно, не очень. А я же была – само гостеприимство. Если что-то нравилось мне самой, я должна была обязательно поделиться этим с моими сестрами. Однажды в доме появились мед и топленое масло, -- и по тогдашним временам хорошее угощение. Я тут же позвала сестер, без них было бы не так вкусно. И мы, за каким-то детским фильмом стрескали так бутербродов по шесть с этими самыми вкусностями. После чего я заметила, что банка с топленым маслом опустела, а меда стало раза в три меньше. Пришла бабка и так накричала на меня, что даже сестры испугались. Они выпорхнули из квартиры и потом долго боялись приходить. Да, вот такие у нас были радости – просто побаловаться хлебом со свежим медом и топленым маслом.
На следующий год бабушка умерла. А я была в это время отправлена в пионерский лагерь. Впервые в жизни. Мне было там очень плохо. Не для меня оказался этот лагерь. Я очень скучала по дому. Такая я была странная. Но больше всего меня тогда поразил мой сон: бабушкины похороны. Я видела их как наяву. Проснулась и очень плакала. Не знала, правда это или нет. А сотовых телефонов еще не было. И из лагеря меня не забрали. Я ехала сама на общем автобусе, добиралась домой, а когда приехала, мама сказала мне, что бабушка Салиха умерла. И я не хоронила ее… Я страшно обиделась на них, своих родителей, ну, почему они меня не привезли. Да, сейчас все это странно вспоминать. Это значит, что я ведь очень любила свою бабку, сварливую, бесконечно пилившую всех – деда, сына, невестку, – и в то же время стряпавшую пярямящ и пироги с рыбой лучше всех, и умевшую каким-то строгим своим словом поддержать и даже похвалить.
Но бабки во сне не было. Были сестры. И отец. С сестрами мы потом рассорились. После седьмого класса. До этого все было хорошо. Мы учились в параллельных классах, что видимо и спасало нашу дружбу. Не надо было соперничать друг с другом. С одной из сестер, с той, которая была покоренастее и погрубее, у нас завелась переписка. Каждый день по дороге в школу или после школы мы обменивались письмами. О чем мы там писали, знает только бог. О каких-таких своих радостях и горестях мы ежедневно докладывали? Сейчас многое бы отдала за эту переписку. Но, увы, все это погребено… Наша переписка, видимо, стала ранить другую сестру, сестры стали отдаляться друг от друга, так значит я выступила разделительным знаком между ними. Вторая сестра, в конце концов не выдержав, наговорила первой обо мне какие-то гадости, обвинив меня в том, что я… Ну, как всегда. Говорила не очень хорошо о первой за глаза. Было ли это на самом деле или нет, я не помню сейчас. Но, почему-то кажется, что не было. С тех пор голубоглазые сестры покинули меня.
И вот явились в моем сне. Во сне они были прекрасны. Оказывается, я их не дооценивала в жизни. Они разговаривали с моим отцом и понимали его гораздо лучше, чем я. И он радовался общению с ними. Мне так хотелось вступить с ними в беседу, но … у меня не было ни тела, ни голоса.
«Что ж, – подумала я, – буду следить за всем со стороны».
Моя бестелесность была даже выгодна. Поняв, что не обременена телом, я решила выпорхнуть наружу, посмотреть, что это за дом и в каком месте он расположен. Дверь была полуоткрыта, проникнуть в щелку не составляло труда. Как выяснилось, дом действительно находился на краю обрыва, а дальше был беспробудный туман, который соединялся с облаками. Или все это были облака… Дом был словно подвешен. Деревянный, с одной огромной комнатой без всяких перегородок, без мебели, но с крыльцом и резными ставнями. Что за приключения? Не поняв сути, я решила вернуться внутрь.
Передо мной возникло полотно, нарисованное моим отцом. На нем по-прежнему был силуэт. Ровный, красивый, женский. На фоне удивительного заката. Чей силуэт? Я стала присматриваться, изучать его, решилась даже потрогать тем, что могло бы быть моими руками. Коснувшись силуэта, я ощутила невиданную дрожь. Мне стало жарко и непомерно больно. Я попыталась кричать, но голоса не было. А моя так называемая рука словно прилипла к силуэту на полотне, увязла в нем, как в смоле, и я не могла оторвать ее оттуда. Вместо крика вышла дыра в силуэте. А сестры, к которым я обращалась за помощью, вдруг встали и вышли. Просто, буднично, не попрощавшись. Я почему-то подумала, что никогда их больше не увижу. За сестрами удалился и отец. Он вообще исчез незаметно. Просто растаял. Только дверь осталась полностью открытой. Присев рядом с полотном, я заплакала. Но не горько, а с удивлением. Как бы нехотя. Потом же, приглядевшись к рисунку, с ужасом поняла, что этот силуэт мой. Как раз то, что могло бы снова стать моим телом. Картинка совпала. Я вернулась в нее. Вошла в свой силуэт на полотне. Открыла глаза и обнаружила себя сидящей в плетеном кресле на берегу залива. На фоне удивительного заката.

Август 2007 г.