Федор

Федор открыл глаза. Больничная палата. Он вспомнил, как накануне сердобольная баба Зина вызвала ему скорую помощь и пока ждала врачей, ходила по квартире и собирала по углам пустые бутылки, бросая их в мусорку. Подбирая разбросанные везде вещи, пытаясь хоть как-то привести квартиру в порядок, ворчала:
Вот Федор гляжу я на тебя, не плохой ведь ты вроде мужик. Не доведет ведь тебя пьянство до добра. Посмотри, до чего докатился. Как ты живешь! Ведь руки ноги есть, а чего человеку еще надо? Голова тоже вроде есть. О чем она у тебя только думает.

Вот теперь, лежа на больничной кровати, он лежал и думал. За окном моросил весенний дождь, было пасмурно и тоскливо. И на душе тоже было тоскливо.  Вспоминалось послевоенное детство, а родился он, в аккурат, в конце войны в марте 1945го. Тяжелое было времечко. Отец вернулся с фронта героем, да еще и весь изранен, комиссовали в 43м. Ого, го, какой у меня батя , думал Федор. Сколько мы с ним сена выкосили, земли перелопатили, дров заготовили. Да сколько еще дел в деревне. А семья была большая, пятеро детей. Я самый старший, кто еще родителям поможет. Вспоминал Федор, как учился в ремесленном. Как учился играть на гармошке и его гоняли, потому что мешал всем. Как познакомился со своей Любашей. Служил в армии под Курском, в ракетных войсках. А она ждала его. А потом в чем пришел с армии, с одним чемоданом приехал в этот город. Как на пару с Любашей не боясь никаких трудностей и сложностей, создавали свою дружную семью. Растили дочку и сына.

Как говорили, был Федор «первый парень на деревне». Почти не одна гулянка в деревне не обходилась без гармониста. Их с Любашей всегда приглашали. Меня,  как гармониста, а Любашку, как песенницу и первую плясунью. Заводная она у меня была. И у Федора перед глазами встала его Любашка, самая красивая, самая милая и дорогая. Так  сейчас бы и прижал к себе крепко крепко…

 Да нет ее, уж  два годочка как похоронил. Федор смахнул слезу. Да, тяжелая эта штука трезвая жизнь. Выпить бы сейчас, подумал Федор. Забыть все и не думать не о чем. Я может от того и пью, что тяжко мне без нее. Полежав немного, он вдруг задумался. А что если права дочка то моя, не пили бы, так и Любаша может, жива бы еще сейчас была. И его воспоминания потекли другим руслом.
Как боялась, маленькая дочурка перышек из подушек. Завидя перо она кричала «Перя!! Пух!!». Федор улыбнулся, вспоминая ее испуганное личико.
 Как учил он ее играть в шахматы. А она сидела серьезная, подперев кулачком щеку, хмурила бровки и говорила: «Папка, а я забыла, как ферзь то ходит? Ну, теперь то, я тебя точно обыграю!» А правая бровь, у нее вверх вздернута, ну точь в точь, как у меня.

 Одна картинка, в памяти Федора, сменяла другую. Теперь он видел как летом на речке, он учил свою дочку плавать. Она то и дело сильно хватала его, то за шею, то за руки и кричала: «Ну, папка, ты меня совсем утопишь!» Не утоплю, я тебя, доченька, крепко держу. И она громко смеялась и плескалась. Федор вспоминал ее счастливое личико.

 А вот она, научив младшего братишку песням и танцам, уже показывает концерт, ко дню рождения любимого папочки. А мы с Любушкой сидим на диване и громко хлопаем в ладоши.

А она ведь, моя дочь, обвинила меня во всем, и что пью, и что мать раньше времени умерла. В общем, во всех грехах меня обвинила, и видеть меня не хочет. У нее, говорят, сыночек родился. Я ведь с ним бы мог водиться и учить всему, как и ее. А я его даже не видел.

 Вот и родители уже совсем плохи. Отец лежит давно, не ходит, да и мать совсем плоха стала. А я и не удосужился навестить даже, не то, что помочь чем. А с братьями и сестрами, когда последний раз виделся? Федор нахмурил брови, стараясь припомнить. Наверно на свадьбе младшего брательника и виделись все вместе. В каком году это было? Федору вдруг стало  тяжело дышать. Он закрыл глаза и долго лежал так. Скоро вот и сын из армии придет.

Нет, надо определенно, заканчивать такую жизнь. Вот выпишусь из больницы, устроюсь на работу. Наведу порядок в квартире и куплю костюм себе. Непременно светлый, какой, мы с Любушкой вместе покупали. И пойду к дочке, прощения просить. Она меня обязательно простит, ведь она меня любит. И я ее сильно люблю кровиночку мою. И Федор рисовал себе такую картину. Как он идет с дочерью по улице рядышком. Идет в костюмчике, а на руках у него внук, его внук. Нет! Твердо говорил себе Федор. На этот раз точно решено. И в палате вдруг стало светло. Это выглянуло весеннее солнце. И Федор подумал, вот и природа со мной согласна. Непременно надо новую жизнь начинать.

 Когда он выписался, был солнечный весенний денек. Федор сел в городской автобус. Он все думал, как он начнет новую жизнь. Вот ноги немножко стали подводить. А руки. Он посмотрел на свои руки. Этими руками я горы могу свернуть, если трезвый.

 Автобус подъехал к конечной остановке. Люди выходили из автобуса, вышел и Федор. На остановке сидел сосед Колька.
 -О, Федор, где это тебя долго не видно было?
-Да, вот, в больнице лежал, лечился.
-Это дело отметить надо. Смотри, сама погода шепчет, «займи и выпей». Кивал Колька на яркое весеннее солнце.
-А нам и занимать не надо. Я вот вчера соседке Макаровне, дрова колол. Деньжата имеются. Он похлопал себя по карману. На пол литра хватит. Да еще и на закусь останется, колбаски можно купить. А можно и без закуси, тогда на два пол литра хватит. Бубнил Колька.
 -Да я, Колька, завязать решил.
-Ну да я что, против, что ли. Завязать, так завязать. Вот выписку твою отметим, и завязывай на здоровье.
 -Ладно, пойдем, отметим. Неуверенно, ответил Федор. Вот сегодня отметим, а завтра точно новую жизнь начну. Это точно!
 Коковина Ирина.