Еще одна страница из жизни великого сторожа

Наддий Саныч открыл окно и закурил припрятанную на черный день папироску "Беломорского канала". Боже мой, как же трудно было осознавать, что ты понимаешь все тонкости мироздания и при этом ничего не можешь с этим самым мирозданием поделать.

Вот, например, идет снег. Нет ничего странного, что в декабре идет снег. Более того, это обыденно. Но Наддию Санычу хотелось знойного греческого солнца. Краем сознания он понимал, что это невозможно, другим краем сознания он понимал, что где-то в Австралии как раз в это время печет жаркое австралийской солнце, но что ему с того!?

Менять мир ему давно наскучило. Да и зачем его менять!? Тем более, что неизмененный он гораздо приятнее и веселее. Игра!? А кому это надо? Когда Наддий был моложе, это доставляло ему некоторую радость, теперь же было гораздо приятнее понимать, что мир будет продолжаться по своим законам даже тогда, когда не станет Наддия. Когда голубой глаз закроется. И даже тогда, когда истлеет последняя газета.

Но все же мир был. И был вне зависимости от сознания нашего героя. И это вселяло некоторую надежду.

- А надежда сейчас пьет коньяк. И плевала на тебя, и не только плевала, а еще и с большой колокольни.

- Кто здесь? - Наддий даже немного испугался, сегодня он никого не ждал в гости. На диване, запрокинув ногу за ногу, попыхивая дорогой кубинской сигарой и потягивая "Гуся" со льдом из хрустального бокала, сидел Достоевский.

- А хрен ли ты думал? - как ни в чем не бывало продолжил Федя, - Ты думал, что этот мир придуман для тебя? А как же старуха-процентщица, как же Родька? И в конце концов, и про Сонечку не будем забывать.

- Соньку не тронь! - сквозь зубы процедил Наддий.

- А это еще с чего вдруг!? Милая девочка, пытается найти свое счастье как умеет. Или как может. Закон не нарушает, многих делает счастливыми, да и сама, насколько я знаю, не особо переживает по этому поводу. А ты кто? Давай трезво посмотрим на вещи, ты полоумный шизофреник, коротающий свои дни в приюте для беспризорных. О тебе помнят два друга, да две подруги, которых ты сделал несчастными, которые даже знать не хотят о твоем существовании. И все твои письма (уж не знаю, почему именно в Гватемалу) - остаются без ответа. Может быть потому что в Гватемале ты никому не нужен!? А вот Сонечка нужна всем, и она всем рада и ей все рады.

- Вот тут ты и попался, Федя. Соня - это же луч света в темном царстве. И из всего твоего монолога можно оставить только одно слово - "милая".

- Друг мой, а ты ничего не перепутал!? Это же не я, это - Хэмингуей.

- Хемингуей-Полнорепей, какая разница!?

- Но разница все же есть... - сказал Достоевский и медленно затянулся сигарой. - Засиделся я что-то тут с тобой, друг мой, а ведь меня еще ждут великие свершения.

- Подожди, мы же самого главного не решили. Насчет Сони.

- А что Соня? Забудь. Поверь, завтра она даже не вспомнит о тебе.

- А разве она меня знала?

- Действительно, я как-то об этом не подумал. Тем более, о чем переживать?

И Федор Михайлович вышел за дверь.

"Все-таки как же здорово, что не все в этом мире подвластно моему сознанию, - думал Наддий Саныч, засыпая, - как же здорово, что есть в этом мире и Достоевский и Соня, и что я никак не могу на них повлиять. А они на меня..."