XXVlll Отзывы на творения Олеси Николаевой Есин

ХХVlll Отзывы на творения Олеси Николаевой Есин

11/12
О МЕРТВЫХ ЛИБО ХОРОШО, ЛИБО НИЧЕГО, КРОМЕ ПРАВДЫ

Умер Сергей Есин, писатель, долгое время занимавший должность ректора в Литературном институте, потом – возглавлявший кафедру литмастерства, на которой я преподаю.
Умер он неожиданно – меньше недели назад я видела его на вручении букеровской премии, а за несколько дней до этого – и на поэтическом биеннале в Музее Пушкина, и на юбилее Сергея Чупринина. Выглядел он, как обычно: то есть, «как огурчик», лет этак на пятьдесят в свои почти восемьдесят два года. Стройный, светловолосый, реактивный, подвижный. Он стоял в сторонке от всех, один, держал на весу тарелку с фуршетными закусками и поглядывал по сторонам. Я кивнула ему, но заговаривать не стала: зачем, если каждую неделю с избытком вижу его в институте, а вокруг так много дружественных людей, с которыми нас разлучили московские расстояния и обстоятельства. Однако уже была в его одиноком стоянии некая тоска отчуждения, как бы он был не вполне здесь… Может быть, какое-то предчувствие ухода…
Тем не менее, когда мне сегодня днем позвонила студентка и спросила, не слышала ли я, что Есин умер, я не поверила: почему-то он казался бессмертным, да и сам по всем признакам рассчитывал на бесконечный путь впереди: хлопотал о том, чтобы его выдвинули на Патриаршую литературную премию, чтобы ему дали дачу в Переделкине.
У нас с ним были непростые отношения. Принял меня на работу в период своего ректорства Евгений Сидоров, при котором Литературный институт переживал пору расцвета: все творческие инициативы приветствовались и осуществлялись. Преподаватели творческих кафедр получали возможность, при их желании, читать дополнительные спецкурсы по тем предметам, которые их сугубо интересовали. Так, Андрей Битов в придачу к своему семинару читал «Теорию прозы», Леонид Бежин – «Китайскую поэзию» (или «Словесную культуру Китая», точно не помню), а я – «Историю русской религиозной мысли». Ну и при Есине все это постепенно прикрылось… «Это теперь знают все!» – объяснил он мне, почему мой спецкурс изымается из учебной программы.
Потом он стал представителем Зюганова на выборах 96 года, а меня считал либералкой и при каждом удобном случае норовил меня как-то уязвить, поймать на слове, перетолковать, пошпынять или просто начинал орать, неизвестно почему. Но я относилась к этому со смехом:
– Сергей Николаевич, вот уже у вас и глаза заблестели, и кровь прилила к голове, и румянец вспыхнул на ваших бледных щеках. Тонус повысился, настроение улучшилось, появился кураж!
Надо отдать ему должное, он тут же успокаивался и примирительно признавался:
– Да, я как только вас увижу и покричу, так сразу как-то взбадриваюсь, сил прибавляется…
А сам на протяжении лет встречал меня как бы шутливым восклицанием:
– У, моя ненавистная!
Когда-то я посмотрела фильм Андрона Кончаловского, снятый им еще в Америке, «Беглец». Там страшный бандит, заключенный, сбегает из тюрьмы, и за ним на протяжении двух часов охотится начальник этой тюрьмы, как две капли воды, похожий на Есина. И вот я напоминала себе этого «беглеца», пытающегося вырваться из сетей, улизнуть, скрыться от преследования этого изобретательного ловца, который отмечал в своих многотомных изданных «Дневниках» то какие-то мои реплики, вырванные из контекста, то интерпретировал самым баснословным образом мои поступки и выставлял их на всеобщее обозрение. Порой, когда мы перед семинарами, которые начинались в одно и то же время, сидели на кафедре и болтали с Евгением Рейном, он напряженно вслушивался, а потом фиксировал услышанное в своих дневниковых записях, строго помеченных числом…
Прочитав какую-то ерунду о себе, я как-то раз так ему и сказала:
– Сергей Николаевич, я отказываюсь с вами говорить без моего адвоката.
Но, но, но – что меня примирило с ним, и примирило окончательно. Я прочитала его книгу «Валентина», которую он мне подарил. Собственно, это тоже дневниковые записи, которые он вел на протяжении многих и многих лет, но посвященные исключительно его тяжело больной жене и его заботам о ней. Она была намного старше его, нуждалась в ежедневных мучительных процедурах, без которых не могла бы жить и на которые он возил ее ежедневно на другой конец Москвы. То укладывал в больницу, постоянно навещая и привозя гостинцы, то забирал домой и ухаживал, как добрый самарянин. Видно из этих записей, несмотря на то, что это не акцентируется, что характер у Валентины был ох какой непростой, некоторые диалоги поражают воображение. Например, он приезжает к ней в больницу и говорит о том, что у него болят легкие, сильный кашель, температура. А она ему отвечает как-то так:
– Ну так пожил уже достаточно…
Мол, чего жалуешься, пора и честь знать.
Поразительно, но все эти годы жизнь Сергея Николаевича в институте протекала как бы на моих глазах, но я и не подозревала об этом ее другом измерении: он никогда не жаловался и как-то спокойно сообщал:
- Отвез сегодня до семинара Валентине в больницу сырничков. 
И потом она умерла. Есин был убит этим горем. Впервые после похорон появившись у нас на кафедре он, в ответ на мои сочувственные слова, заплакал. И только спросил, как теперь за нее молиться и что делать, чтобы не разлучаться с ней духовно. Не надо быть провидцем, чтобы утверждать, что он своим бережным отношением к этой очень старой больной жене, с ее такой «нелитературной», «неромантической» болезнью,  существенно продлил и украсил ее жизнь, свою же собственную сделал настолько тяжелой, что, даже читая о его подвигах, почти физически мучительно чувствуешь это бремя. Я была под большим впечатлением и сказала об этом Сергею Николаевичу, прибавив, что это настоящая христианская книга.
Эта его способность взять на себя тяжесть чужого горя и попытаться его облегчить безоговорочно перевешивает все остальные претензии. Он действительно вникал в трагические или даже просто запутанные обстоятельства людей, которые работали и учились под его началом. А для кого-то он оказывался настоящим благодетелем. Одна преподавательница, у которой обнаружили рак и предписали делать операцию и химию, получила от него позволение не ходить на работу в течение полугода, а вести свои семинары дистанционно, с компьютера, получая за это зарплату. И это оставалось тайной для всех: он «покрыл» это своей властью.
Другой, а именно Тане Бек, когда обворовали ее квартиру и при этом вынесли даже входную дверь, он тут же прислал мастера, возместил украденное, все сделал так, чтобы она не чувствовала никакого ущерба.
А сколько раз он подкидывал явно и тайно деньги студентам (знаю об этом от них)! Организовывал для них бесплатные обеды, что было для них жизненно важно. А мой студент-дурашка Коля Матвеев, которого я поначалу скрывала от милиции, а потом его все-таки выловили и отправили в тюрьму, вышел досрочно тоже благодаря заступничеству института и, в первую очередь, Есина. Помню, как мы подписывали письмо об освобождении этой «надежды русской поэзии»! Вообще, если надо было за кого-то заступиться, первым человеком был именно Сергей Николаевич.
В конце жизни он примирился со многими людьми, которым когда-либо досадил: принял, наконец, назад в институт Сергея Чупринина, которого как-то нехорошо, нечестно когда-то уволил. Простил тех, кто в свое время интриговал против него и пытался сместить его с должности ректора, расписывая, как оказалось, мнимые его преступления на страницах «Литературной России».
И – тоже огромнейшая его заслуга – он сохранил Литературный институт в те времена, когда все было «расхищено, предано, продано», когда на наш особнячок с садиком в центре Москве, на наш «дом Герцена», на наш «ресторан Грибоедова» посягали такие силы, разевали рты такие власти! Сам Есин поплатился за это подожженной квартирой, не говоря уже о многочисленных угрозах и шантажистских приемах. Выстоял, как скала!
Его последние слова, сказанные мне в прошлый вторник:
- Вы уж будьте поснисходительнее к своим студентам! Не надо так круто, надо с ними помягче, помягче…
Студентов он любил, что и говорить. Надеюсь, что и они его будут вспоминать с любовью и благодарностью.
Будем теперь молиться об упокоении раба Божиего Сергия!
Вечная память!
***


 С.Ф.  -''Кажется даже я видел его когда был у Вас в лит. институте. Человек сидел с большой тетрадью за столом начальника, и напряженно вслушивался о чем мы говорим за гостевым столом с кофе и цветами. Я не замечал, что у него выросли уши, а Вы ''профессионально'' это сразу отметили, чем немало удивили. Ещё там был человек, похожий на огурец в очках, сверлящий нас своими глазами, на его голом челе отражались все домыслы и фантазии относительно меня. А чем замечательна ''мышь в кружевах'', пожилая дежурная или секретарь, доброжелательная и отзывчивая, как сотрудница КГБ на пенсии? Конечно помню Рейна, Павла. Настоящих писателей, Ваших студентов. Какие оттенки в лит.институте!''
****

Олеся - Сергей, меня поражает Ваша, мягко говоря, "детская непосредственность", которая меня когда-нибудь подведёт под монастырь! "Человек-огурец" в очках - это хороший писатель Руслан Киреев, профессор. Он, кстати, был завкафедрой, когда меня принимали на работу в институт при Евгении Сидорове. Так что я ему тоже благодарна. Он заведовал отделом прозы в "Новом мире" и охотно печатал мои рассказы и повести. А тут он прочитает такое и подумает: "э, какие у неё френды!"И затаит обиду!

С.Ф.  - Но Вы его почему-то узнали. Я приношу свои извинения. Ну это моё субьективное художественное восприятие, типа ''Алисы в стране чудес'', и к Вам это никакого отношения не имеет. Вы же не виноваты, что у ваших знакомых такая ''завернутая'' психика.
У меня была знакомая, которая хлопала глазами, как крыльями бабочки, и производила впечатление куклы, Мальвины, а это была нормальная женщина, замечательная молодая мама.
Я помню Вы ещё тогда сказали мне, что это очень достойный человек, который принимал Вас на работу. Вот свидетельствую об этом, что Вы не разделяли со мной моё художественное виденье, и говорили, что Вы благодарны ему за участие в Вашей судьбе.

Я мог бы сказать, что он прошил меня своим писательским  взглядом как бабочку иголкой. Я правда, принял его за дежурного сторожа, который всматривался в меня. Поскольку сам был церковным сторожем. Там у нас работали бывшие кандидаты наук. Ещё раз подтверждаю, что Вы не разделяли со мной такие впечатления.

Неделю получал удовольствие от Вашей книги ''Двойное дно''. Сейчас она уже прочитана, и как бы ждать в жизни нечего. Для меня Ваши книги превратились в наркотик. Подсел на иглу. "Ещё дозу!!!"

Мне так хотелось, чтобы Вы обо мне что-нибудь заупокойное написали! Чтобы я утешился, читая эпитафию о себе. Заранее благодарю.

А хотите, я напишу эпитафию о Вас!?
***

13/12-17

«САМЫЙ ЧЕЛОВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК»:
«… Надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых» (8 декабря 1911 г.); «в других странах… нет таких полоумных, как Николай» (14 мая 1917 г.); «слабоумный Николай Романов» ( 22 мая 1917 г.); «идиот Романов» (12 марта, 13 и 29 апреля 1918 г.); «изверг-идиот Романов» (22 мая 1918 г.) и т.д., и т.п.
«…провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».
«…Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести т о т ч а с массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п.
Образец надо дать.1) Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. 2) Опубликовать их имена. 3) Отнять у них весь хлеб. 4) Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков. Телеграфируйте получение и исполнение».
«…советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».
«По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дольше, ибо необходимо беспощадное истребление…»
"Во что бы то ни стало, изо всех сил и как можно быстрее помочь нам добить казаков…»
«Н а с ч е т  и н о с т р а н ц е в  советую не спешить высылкой. Не лучше ли в концентрлагерь…»
«Под видом “зеленых” (мы потом на них и свалим) пройдем на 10–20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премии 100 000 руб. за повешенного».
«…Мириться с “Николой” глупо, надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за “Николы”».
«…Всякий боженька есть труположство… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная “зараза”».
«Я с ужасом, ей-богу, с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали!.. Пусть тотчас же вооружаются они сами, кто как может, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой с керосином для поджога... Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие – нападение на банк для конфискации средств… Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных борцов…Даже и без оружия отряды могут сыграть серьезнейшую роль… забираясь на верх домов, в верхние этажи и т.д., и осыпая войско камнями, обливая кипятком… (раздобывание всякого оружия и всяких снарядов, подыскивание удобно расположенных квартир для уличной битвы: удобных для борьбы сверху, для складов бомб или камней и т.д., или кислот для обливания полицейских)…Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, отнятие правительственных денежных средств… такие операции уже ведутся везде…Отряды революционной армии должны тотчас же изучить, кто, где и как составляет черные сотни, а затем не ограничиваться одной проповедью (это полезно, но этого одного мало), а выступать и вооруженной силой, избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штаб-квартиры и т.д. и т.д.»

Угадайте, кто же он?

Картина Гюстава Доре
***
С.ф.
Я довольно часто читал подобные материалы, но у Вас это выстроено почти поэтически по силе воздействия, единая и цельная композиция. Почти стихи, поэма. А этого трудно добиться в работе с протокольными материалами, факты задавливают сами по себе, оставаясь протоколами. Вы сумели так их соединить, что получилось и цельность, и звучание и эмоция, Ваше душевное переживание.
Очень трудно собрать воедино изречения святых отцов. Собранные вместе они перекрывают друг друга, и острота, кульминация одного изречения притупляется соседством с другим таким же.
С Лукичем у Вас получилось очень сильно, может быть и он сам ужаснулся бы прочитав. Или был совершенно одержимым человеком, бесом, поставивше памятник Иуде. У Вас получилось контр-атетстическое произведение, в листовках можно печатать. Я даже получил эстетическое удовольствие, какое наверное испытывает профессиональный врач психиатр от стопроцентного проявления шизофрении и бреда.
То есть это даже почти поэтическое произведение.

***

Ваш убивец детей так долго висит, что начинает действовать на психику. Чувствую, что вдребезги разобью свой планшет. Деток жалко. Это не Ваше. Кто-то Вам подсунул. Но каждый день морда убивца начинает преследовать. Пощадите. Хоть бы бабочку дали со стихами. Кошек целое стадо. И кошки заели. Вас не видно, утешение общение с Александриной. Поклон.
***

Олеся - Ладно! Будет Вам про бабочку,  или про птичку, или про цветочки... Поискать только надо.

С.Ф. - Соскучился!

***

15/12-17
Дорогие друзья!
Приглашаю всех вас на литературный вечер, на котором будут представлены мои книги стихов и прозы, изданные в этом году: "Себе назло", "Господи, что с нами будет?", "Августин" - "Апология человека", "Двойное дно" и "Средиземноморские песни, среднерусские плачи".
Вечер состоится в четверг, 21 декабря, в 19:00 в Храме Святой Мученицы Татьяны (Большая Никитская, дом 1).
На вечере выступят мои друзья - прекрасные писатели Сергей Чупринин, Игорь Волгин, Алексей Варламов и актриса театра и кино Ольга Благая.
А я почитаю стихи из новой книги.
Приходите, буду очень рада вас видеть!
***
С.Ф.
Возсияли! Есть, что ждать в жизни! А то все убивец, да убивец. (Лукич кучерявый.)