Посреди океана. Глава 63

Литературу и русский язык в их классе, с пятого по десятый, вела Вера Павловна. До восьмого она у них была и классным руководителем. Наверное, из всех учителей -
самая нормальная. Спокойная, выдержанная, с добрым юмором.
Класс, конечно, доставшийся ей, был не подарок. Как сами себя они называли
"страшный сон Веры Павловны."
У Чернышевского в его книге "Что делать?" была Вера Павловна, которая сны видела
про ткацкие станки на идеальной фабрике.
Эту книжку Инга ещё в классе четвёртом прочитала. Нашла среди отцовских что-то непонятное, без обложки. А там в самом начале про детство, про юность той самой
Веры Павловны. Простым, доходчивым языком было написано. Легко читалось. Потом, правда, неинтересно стало. Что-то про сны эти дебильные. И вообще, идейная мура
какая-то.
Когда в школе начали изучать Чернышевского, до Инги дошло, что за книжку без
обложки ей в детстве довелось прочесть, поэтому знакомиться дополнительно с этим
"что делать?" она больше не стала. Название многообещающее, но и только. Ответа
на заданный вопрос там не оказалось.
Не на гвоздях же спать, как Рахметову, чтобы перестать думать о М.
В общем, что-то отложилось в детской памяти, и ладно.
А кто первым назвал их класс "страшным сном Веры Павловны" уже и не вспомнить.
Да и не так уж и плох был их класс. Ну имелись пара-тройка второгодников, которые, являясь ложкой дёгтя, всю бочку мёда портили.
Так ведь подобных ложек в каком классе не было?

Мама Инги, когда однажды пришла на родительское собрание, потому что её папа
послал вместо себя перед выпускным в восьмом классе, пожаловалась классной на
дочь, мол, никуда не ходит, дома сидит, книжки читает.
А учительница сказала:
- Ну и пусть никуда не ходит. Что там хорошего, на улице? Воздухом дышать? Вон,
пусть форточку откроет и дышит!

На Ингину маму этот ответ учительницы произвёл сильное впечатление. Она потом часто вспоминала сказанное и про улицу, и форточку.

Как преподаватель, свой предмет Вера Павловна знала и любила.
Если бы ещё не болела так часто, и её не замещал завуч и другие, кто попало...
Чтобы у учеников хотя бы что-то в головах осталось, в перерывах между своими
болезнями Вера Павловна надиктовывала своему "страшному сну" тексты письменных
ответов и для уроков, и к любым экзаменам.  И вообще, мало ли где пригодится. Помнится, у Инги потом многие знакомые из других классов брали тетрадь с теми диктантами и себе переписывали.
На уроках подробно останавливались, в основном, на изучении русской и советской литературы. На иностранную отводилось лишь несколько часов.
И Вера Павловна, чтобы её "страшный сон" не терял времени в поисках необходимой литературы, которую и не найти особенно-то, да и в учебниках ничего толком не
написано, диктовала необходимое. А ученики записывали себе в тетрадки.

Про Гёте и про "Фауста" кое-что давалось. Остальные его произведения учительница
лишь перечислила, очень коротко характеризуя некоторые. Упоминались пьесы разные: "Страдания юного Вертера", "Рыбачка", "Брат и сестра", "Влюблённый доктор".
Что-то там про мучения чувствительных натур...
Продиктованное, записав, оставалось лишь усвоить, чтобы суметь потом рассказать у доски, если вызовут.

И вот как-то на переменке,перед уроком литературы, Инга стояла возле своей парты и листала тетрадку со своими записями.
Как вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Наверное почувствовала. Потому что непроизвольно обернулась.
И увидела, что М., стоя возле своей "камчатки", смотрел в её сторону.
Пристально-задумчиво смотрел.

Обжегшись о его взгляд, она поспешно отвернулась. Опять уткнулась в тетрадь.
И боялась глаз от неё оторвать.
А он вдруг пересёк весь класс, подошёл к ней и спросил:

- Инга, какой там доктор?

- Что? - спросила она, не отрывая глаз от тетрадки.

- Какой там был доктор у Гёте?

- Влюбленный, - ответила она, чувствуя, что сейчас разверзнется пол и она
провалится куда-то в тар-тарары.

- Какой? - переспросил он.

- Влюблённый, - повторила она чуть громче.

Но так и не осмелилась поднять на него глаза, оторвавшись от тетради.
Потому что знала, если взглянет на него, то он сразу всё поймёт.
Сразу всё прочтет в её глазах. Он обо всём догадается.
А что она увидит в его глазах?
Нет, она сгорит со стыда. "Поверьте, моего стыда, вы не узнали б никогда"...
И всё. Прозвенел звонок.
М. ушёл на своё место.

И что бы это всё значило?
Она с ума сходила, пытаясь разгадать, что скрывалось за его вопросом.
Просто так подошёл? Просто спросить про этого несчастного доктора? Или с другим
каким-то смыслом?

Неужели её молитва в виде переписываемых пушкинских строчек проникла в его душу,
в его думы? Неужели? Нет, этого не может быть...
Она такая невзрачная, с этими дебильными косичками-баранчиками, нескладная, нестильная, немодная! Он не мог обратить внимания на такую.
Ведь сам он необыкновенный. Он лучше всех.
А она никакая. Она не достойна его. Не достойна даже взгляда, не то что там чего-то ещё...

Придя домой, она дала волю слезам.
Ну почему? Почему у неё всё так сложно?! Почему она может спокойно ржать и шутить
с другими, с тем же Полозухиным, а ему, М., даже в глаза взглянуть не смеет?
Зачем она без конца переписывала письмо Татьяны, пытаясь пробиться в его душу?
Зачем? Если даже глаза на него поднять не смогла...
Как можно быть такой идиоткой? Такой рохлей несмелой, такой не идеальной, такой  нескладехой!
Если бы она была королевой красоты, о которой распевал Муслим Магомаев...Если
бы она была раскованной и привлекательной во всех отношениях!
А так, конечно, она не достойна его.

Вскоре М. бросил школу.
А она под корень обрезала волосы. Или наоборот, она постриглась, а он оставил
школу, не закончив девятый класс.
Теперь уже и не понять, что было раньше, а что потом.
Пожалуй, и то и другое случилось одновременно.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Двадцать шестое мая.   
Боже, когда же это кончится?! Опять проспали.
Одевшись секунд за сорок, как солдат второго года службы, я вылетела из каюты
и пулей понеслась в направлении салона.
Прачка подметала трап, когда я на полном ходу врезалась в её необъятный зад.
Она, потеряв равновесие, раскорячилась на ступеньках. И совок с веником, выпав из
её рук, разлетелись в разные стороны.

- Ой, извините! - В смущении я дала задний ход.

- Ты что, опупела?! - возмутилась пострадавшая, придя в себя. Оторвавшись от трапа,
с кряхтением и оханьем, она встала на ноги и, отряхивая юбку, сообщила: - Чуть бюст
не потеряла! - А затем раздражённым тоном поинтересовалась: - Ходить нормально не умеешь, что ли? - и, не меняя тона, оповестила кого-то невидимого: - Летит, понимаешь, как чёрт на помеле!

- С днём рождения, Лилия Фёдоровна! - вспомнила я, огибая её и взлетая вверх по трапу.
Дожидаться ответа мне, конечно, было некогда.

Что касается напряжённой обстановки в салоне, то Анюта, кажется, была права. Или, может, мы всё-таки сами себе всё накручиваем? Хотелось бы, чтобы это было так,
но, увы... Хотя нет, точно я ничего не знаю и утверждать что бы то ни было пока
не берусь.
Вот какой клубок противоречий и сомнений намотала тут!..

Сначала завтрак протекал более-менее спокойно... До тех пор, пока не пришёл Анзор.
В момент его прихода я находилась на камбузе, наливала в чайник чай.

Выхожу в салон и слышу обрывок реплики Румына, который, сидя за столом
добытчиков, обращался к Анзору, занимавшему место за столом машины.

- ...а другую после двенадцати берёшь, или как? - насмешливо спросил тралмастер.

Не знаю, что он имел ввиду под этим, но только Анзор, увидев меня, отчего-то
смутился и тоном колеблющегося человека, который ещё не решил, рассердиться ему
или обратить всё в шутку, ответил:

- Это ты после двенадцати берёшь!

Я ничего не поняла, но постаралась сохранить на своём лице независимое выражение.
Кажется, это у меня получилось не совсем удачно.
Думаю, некоторая доля смущения отразилась-таки в моих глазах, из-за чего в глубине
души я испытала чувство досады. Чёрт, почему я смущаюсь и прячу взгляд? Что я
такого натворила, чтобы чувствовать себя, словно нашкодившая школьница?
И настроение моё как-то сразу заметно поувяло.

Добытчики вскоре ушли. Потихоньку стали подходить рыбообработчики.
Затем заявился Толик-слесарь, который, усевшись рядом с Анзором, тихим вкрадчивым голосом завёл с ним какой-то разговор.

Тем временем, моё внимание привлёк Игорь, молодой рыбмастер. В другой бригаде был старый, бывший милиционер, как говорят.
Игорь был сегодня какой-то странный. Пришёл, сел за стол и замер, уставясь куда-то
в одну точку прямо перед собой.
Я поначалу подумала, что на столе чего-то не хватает. Но нет, всё было - и хлеб, и  масло, и сыр, и полный чайник чаю.
Тогда в чём дело? Почему он сидел и ничего не ел, не пил?
Проследив за направлением его напряжённого взгляда, я поняла, что смотрел Рыбкин
не куда-нибудь, а на Анзора. И, казалось, готов был перейти к рукоприкладству.
Венька Риткин как-то проболтался, что Игорек на Анюту глаз положил. Но стеснялся
даже конфетами сам угостить, подсылал Борю Худого.
Во дела! У человека ещё тот фингал не сошёл, а тут уже, того и гляди, другой как
бы не нарисовался.

На всякий случай я усиленно замелькала перед носом рыбмастера туда-сюда, чтобы изменить траекторию его взгляда.
Наконец, парень шевельнулся, поморщился и с отвращением пробормотал:

- Меня от одного только взгляда на него с души воротит!

Но Анзор не обращал внимания ни на Игоря, ни на его ненавидящий взгляд, ни на его презрительную реплику. Он был поглощён разговором со слесарем и вдруг во весь голос возмущённо воскликнул:
- А тебе-то что, не всё равно? Тебе-то какое до этого дело? Ты меня понял? Это не
твоё дело!

Громыхнув стулом и отшвырнув по столу кружку с недопитым чаем, он встал из-за
стола и, полыхая от негодования, удалился.

Наверное, гнев застлал Анзору глаза, потому что он шёл ничего не видя на своём пути
и чуть не опрокинул прачку, поднимавшуюся в салон по трапу.

- Батюшки, что это с ним? - поинтересовалась она у меня.

В ответ я только недоуменно пожала плечами.

Не дождавшись от меня информации, она прямой наводкой почесала к камбузному
окошку, чтобы, как обычно, посплетничать с Пашей и получить свою персональную удвоенную  порцию.
Они о чём-то там мило поворковали, после чего Лилек басисто захихикала и, кокетливо закатив глазки, погромче, чтобы все в салоне слышали, произнесла:

- Ах, наш Паша девочек к Анзору ревнует! - А затем, повернувшись ко мне, но не
отходя от камбуза, с видом человека, который таинственными путями добыл
сверхсекретные сведения, сообщила опять же во всеуслышание: - Старпом готовит
приказ об отмене на судне всяких там разных праздников, о запрещении всяких там
дней рождения. Чтобы никаких бражек, никаких спиртных напитков, никаких пьянок
и скандалов! - побуравив меня многозначительным взглядом, она выдержала
театральную паузу и добавила, качая головой: - И это как раз сегодня, когда у меня
день рождения!

Я уже убрала со столов и подмела салон, когда притащились завтракать два неразлучных "соловья", Чёрный и Беленький.
Зайдя на камбуз, они взяли у Пашки чайник. А пекарь, вынесший им из посудомойки кружки, изъявил желание попить чайку в компании этих друзей-алкоголиков.
Они и меня зазывали присоединиться к ним, что-то там верещали, корчили завлекающие рожи, но я подметала салон и не удостоила их даже взглядом. А потом и вовсе ушла  прочь.
Вдогонку мне полетела какая-то непристойность, выпущенная Чёрным. Что именно он
сказал, я не расслышала, да и не стремилась расслышать. Но то, что сказанное
было далеко не комплиментом, не вызывало никаких сомнений.

Я подождала полчасика в своей каюте, надеясь, что за это время чаевники успеют
убраться восвояси. И вернулась в салон, чтобы закончить начатую уборку.

Удостоверившись, что "соловьи" уже ушли, я со спокойным сердцем, взяв в
посудомойке швабру и ведро с водой, выходила через камбуз - к сожалению, другого выхода в салон не было - и споткнулась о тряпку, расстеленную камбузником возле
дверей. Чтобы не расплескать воду, я выказала настоящее акробатическое искусство,
но, несмотря на это, мне не удалось сохранить ни воду, ни ведро, ни собственное равновесие на палубе камбуза. И я грохнулась на пятую точку прямо на глазах у
"святой" троицы, чинно чистившей картошку.

- Чёрт побери! - только и вырвалось у меня, как у Никулина в "Бриллиантовой руке".

Осмотрев лопнувший на коленке чулок, я, в ожидании взрыва смеха, осторожно
взглянула на невольных зрителей. Но Паша, камбузник и пекарь замерли с
вытянувшимися рожами и вытаращенными глазами.
Вот это бойкот, я понимаю! Даже звука не издали. Даже не улыбнулись.

Придя в себя, я поспешно собрала всю свою амуницию и гордо удалилась.

Драила палубу в салоне и размышляла о странном поведении товарищей по работе.
Судя по всему, мой акробатический этюд должен был со стороны выглядеть
сверхкомично, и смех публики, наблюдавшей его, должен был разразиться
непроизвольно. Но эти друзья сидели, словно каменные истуканы. Видимо, моё
выступление явилось для них полной неожиданностью, и в тот момент они оказались неспособными что-либо сообразить.
Размышляя таким образом, я вымыла полсалона, и когда очутилась посредине, как раз
на уровне открытой двери камбуза, пекарь, увидев меня, произнёс постным голосочком:
- Паш, закрой дверь, пожалуйста, а то сквозняк такой!

Ну и ну! Я уже сквозняком для них обернулась! Вот весело-то!

"Это в башке у тебя сквозняк!" - мысленно выдала я ему ответ и, разделавшись
побыстрее с салоном, отправилась драить коридор, который утром проспала убрать.


Перед обедом в салоне, рядом с меню сегодняшнего дня, был вывешен приказ, в
котором объявлялись выговоры: помощнику консервного мастера Филимонову Н.(Чёрному)
и рыбообработчику Беленькому В. - за пьянку; повару Сусликову В.(Валерке),
консервному мастеру Парамоновой Л.(Лине) и сварщику Соколову Ю.(?) - за содействие;
а также мастеру рыбцеха Обозину И.(Игорю) - за попустительство и укрывательство.

Первой, из схлопотавших выговорешники, ознакомиться с приказом подошла Линка.
Стояла перед ним довольно долго. Наверное, несколько раз читала-перечитывала.
Или, может, заучивала наизусть.
Затем стали подходить и остальные.

- Что, пригвоздили к позорному столбу? - запытал у безвинно пострадавшей
Парамоновой слесарь Соколов, прочтя в приказе её фамилию. Но тут же, обнаружив
рядом и свою, ошалел, словно его кипятком ошпарили. И даже не обратил внимания
на то, что обозначен был в приказе не своею профессией.  - Они что там, офонарели?! - заорал он диким голосом.

- Офонарелый у нас пока только один Анзор ходит, - охотно ответил ему вовремя подоспевший Юрка-сварщик.

Но Соколов уже ничего не слышал. Его как волной слизало. Он помчался к начальству выяснять, в чём заключалось его содействие пьяницам.

Долго выяснять ему не пришлось. Очень скоро в салон заявился старпом, который, вычеркнув из приказа Соколова, вписал сварщика Чумакова Ю.

- Всё тайное рано или поздно становится явным, - сделал вывод подошедший дядька
Юрка Сидоров. И недолго поразмышляв, добавил: - Но лучше поздно, чем никогда.

- Чего-чего? - грозно переспросил его Юрка-сварщик.

На что трюмный только пожал плечами и с равнодушным видом пошёл садиться за стол.

- Какой отзывчивый и добрый народ, наши соотечественники! - состроив
наивно-восторженную рожу, воскликнул Боря Худой, ознакомившись с текстом приказа. -
Содействие, укрывательство, попустительство!

- Удивительно, как это твоей фамилии там нет? - отозвался на его реплику дядька
Юрка Сидоров.

- Они просто не знают, как правильно мою фамилию писать. Она у меня иностранная, польская. Стахура. И её вечно как-нибудь переврут: то Страхура, то Страхута, а то и  вовсе Старуха! Начальство до ужаса любит издеваться над моей фамилией. Их хлебом
не корми, только дай её как-нибудь исковеркать!

- Я бы на их месте так не горячился, - прогудел своим рокочущим баском Вова
Большой, отойдя от стены с приказом и усаживаясь за стол.

- Да, в море ходить - это занятие не для слабонервных, - согласился с ним Руслан.

- Посмотрел бы я, как бы ты запил, если бы тебе жена написала, что срочно на
развод подает! - возразил Юрка-сварщик.

- Да я не про ребят, я про начальство имел ввиду, - успокоил его Волчонок.

- А для начальства - это всего лишь усиление борьбы с утратой бдительности, - с умным видом пояснил Боря.

- И начальство погорячилось. И ребята погорячились, - примиряюще произнёс Вова Большой.

- Я вот недавно тоже от жены радиограмму получил: "Всё равно люблю только тебя."
И ничего, как видишь, не горячусь, - не пошёл далеко за примером Тявкала.

- У меня сосед тоже такой рассудительный, - включился в разговор Мишка-кочегар. - Прихожу, говорит, домой. Смотрю, жена с каким-то мужиком лежит. Это, говорит,
меня как-то сразу насторожило. Бегу на кухню, открываю холодильник, смотрю - и
точно: полбутылки нет!

Выслушав это, слесарь Соколов стукнул кулаком по столу и заявил:

- Правильно мой батя говорил: "Бей жену каждый день. И не важно, если ты не
знаешь за что. Будь уверен, она это знает!"

В общем, в обед между едой все были увлечены чтением и обсуждением приказа.
Из разговоров матросов я поняла, что не так давно Чёрный и Беленький поставили в автоклаве тридцать литров браги. И за одну вчерашнюю ночь всё высадили.
Но даже ёжику понятно, что такую прорву спиртного двое, пусть даже отьявленных
пьяниц, за одну ночь выпить не могли. Или где-то заначили остальное или не обошлось
без чьей-то помощи. Но как бы там ни было, главными виновниками оказались
"соловьи". И если верить салонным разговорам, то старпом пообещал этих двоих друзей привлечь по приходу на берег к уголовной ответственности.
Видимо, они что-то там ещё натворили, о чём в приказе не было упомянуто.

- И сколько же им грозит? - поинтересовался кто-то из рыбобработчиков.

- Пятак, не меньше, - предположил Юрка-сварщик с самой серьёзной миной.

- Ну, это ты хватил! - позволил себе усомниться Сидоров.

- Большим кораблям - большое плавание, - прокомментировал Сивая Чёлка.