Их любимый Вовочка

рассказ

Вовочка рос добрым, смышлёным, общительным и послушным. Жили они с мамой Тоней  в перенаселённом рабочем общежитии на краю посёлка, который вырос когда-то при железнодорожной станции….
Антонина Корякина с детства хотела стать медсестрой, потому и приехала в райцентр, чтобы поступить в медучилище, единственное здесь специальное учебное заведение. В рабочем посёлке были также мелькомбинат, куда с окрестных колхозов и совхозов свозили зерно, завод железобетонных конструкций, кирпичный завод, ремонтные мастерские, строительная контора, небольшая птицефабрика и тепличное хозяйство. Вот, пожалуй, и вся промышленность районного центра. Пока девушка сдавала вступительные экзамены, познакомилась с Егором — красивым черноглазым парнем. Влюбилась в него без ума. И, не раздумывая, согласилась пожить вместе, как только он предложил. Егор, работавший шофёром на мелькомбинате, привёл её в это общежитие на окраине, где ютился в комнате с двумя двоюродными братьями. Родственники перебрались в другую малосемейку, и все шестнадцать квадратных метров оказались в распоряжении скороспелых молодожёнов. Общежитие являло собой старое, серое, унылое двухэтажное здание. Но для девушки из глухой деревеньки эта комнатка в доме, где имелись тёплые туалеты, общая кухня с холодной и горячей водой и даже душ на этаже, была пределом мечтаний, ну просто верхом коммунального рая.
Однако брак оказался непрочным и недолгим. На беду Тоня сразу забеременела, и через девять месяцев родился крикливый, беспокойный, болезненный Вовочка. Учёбу, конечно, пришлось бросить. Новорождённый плакал ночью, кричал днём, так что обессилевшая мама валилась с ног от недосыпания и усталости. Она похудела, подурнела, у неё пропал румянец на щеках, а под глазами появились тёмные круги. Измученная молодая женщина не успевала следить за собой, перестала обращать внимание на Егора, на окружающих, раздражалась и злилась на маленького крикунишку. Единственное, о чём мечталось, — выспаться вволю.
Егор тоже злился на жену и ребёнка, который без конца плакал, а то и закатывался от крика, никому не давая заснуть. Молодой отец прятал голову под подушку, затыкал уши, но младенец, вздремнув час-другой, начинал кряхтеть, а потом упорно и методично принимался за своё.
— Да уймёшь ты наконец своего выродка? — не выдержал Егор.
— Почему моего? Он и твой тоже, — огрызнулась Тоня.
— Мне завтра целый день работать, а ты будешь дрыхнуть с этим ублюдком!
— Ну зачем ты так на ребёнка? У него, может быть, животик болит или ножки. Смотри, как он ими сучит...
— Да мне начхать, что там у него болит! Как вы достали! Всё! Ухожу.
— Куда?
— К братьям в другую общагу.
— Знаю я ту общагу. К Машке небось намылился?
— Да хоть бы и к Машке! У той хоть ума хватает не залетать. Ну на кой ляд я связался с тобой? Ничего не умеешь! Неряха! Страшила! Стыдно на люди с тобой показаться!
Вечером Егор не пришёл. Не появился он и на другой день, и на третий... Заглянул к ним в конце недели, молча собрал свои пожитки и исчез, не сказав ни слова на прощанье. Юная мама оторопело смотрела на хлопнувшую дверь. На что теперь жить? На детское пособие? Его ещё выхлопотать надо, а младенца куда?
Утром, покормив Вовочку и уложив его в коляску, она отправилась в сквер при Доме культуры. Там было тихо, и народу — никого. На свежем воздухе младенец спал хорошо. Тоня села на скамейку в тени под клёнами. Вконец измотанная переживаниями последних дней и ночей, она откинулась на деревянную спинку, закрыла глаза — и мгновенно забылась тревожным сном.
— Эй, девонька, ребёнка не проспи! — услышала она сквозь сон чей-то голос. Кто-то легонько тряхнул её за плечо. Тоня с трудом открыла глаза. Перед нею, улыбаясь, стояла рыжеволосая пышногрудая девушка, держа за ручку малыша годика полтора. Чёрный спаниель у ног хозяйки, вывалив язык и наклонив голову набок, дружелюбно глядел на Тоню. Приподнявшись, она с тревогой заглянула в коляску — но Вовочка спокойно спал.
— Да вот, вздремнула что-то… — виновато пробормотала Тоня. Она прежде уже пару раз видела здесь эту молоденькую рыжеволосую маму с сыночком и собакой.
— Ночью спать будешь! — всё так же весело и бесцеремонно заявила та. — А сейчас… Но сперва познакомимся. Как тебя зовут?
— Антонина, — растерянно ответила молодая женщина.
— А меня — Зиночка. Значит, так, Тонечка. Присмотри-ка за моими мальцами. Это вот Тимоша. Тима, не отходи от тётеньки, она хорошая, она с тобой поиграет… А это Ярик. Не бойся, он не кусается и зря не лает. А я в парикмахерскую смотаюсь. Надо марафет на голове навести, а то вечером Виталий Петрович из командировки возвращается.
— А кто это? Муж?
— Виталий Петрович? — Зиночка усмехнулась, и в её зелёных глазах заплясали чертенята. — Да хозяин это мой, Тимочкин папа.
— Так и ребёнок не твой? — изумилась Тоня.
— А с чего бы мой? От сырости? Я ведь нянькой у них, у Виталия Петровича и Елизаветы Вениаминовны, прости Господи. Да только она всё чахнет, чахнет, хворь какая-то её точит, ну а я вишь какая пышная, как пасхальная сдоба! Не просто так Виталий Петрович глаз на меня положил. Он мужчина видный. Директор мелькомбината, между прочим.
— Да ты что? — ахнула Тоня.
— Да уж вот так! — победоносно хмыкнула Зиночка. — Ну, побежала я…
— Подожди! Это же грех — с семейным-то… Нельзя… — робко сказала Тоня и сама испугалась.
— Когда нельзя, но очень хочется, тогда можно! — задорно расхохоталась Зиночка и отправилась в парикмахерскую.
У Тони от такого откровения даже сон как рукой сняло. Вот чудеса-то!..

Расфуфыренная Зинаида появилась часа через три, когда Вовочку надо было кормить и пеленать, и озадаченная Тоня растерянно думала: а Тимочку-то с пёсиком куда теперь?
— Ты не сердись, подруга, что задержалась. Завтра я посижу с твоим карапузом.
— Ой! Правда? Мне пособие на него выбить надо. Жить совсем не на что.
— Так ты одиночка? А муж где?
— Муж сбежал.
— Почему?
— Почему, почему... По кочану! Плач детский ему надоел, спать мешает.
— Вот подонок! Ничего, придумаем что-нибудь. Безвыходных ситуаций не бывает, подруга!
На другой день энергичная Зиночка с Тимой пришла с самого утра, осталась с младенцем, а Тоня побежала в собес.
Узнав, какую сумму назначили на ребёнка, Зиночка призадумалась, сморщив курносый носик:
— На двоих маловато. Надо подрабатывать. Вечерами, например.
— А Вовочку куда?
— Да я с ним побуду! С Тимошей-то с восьми до пяти нянчусь. Потом хозяева приходят. А вечером без дела маюсь, не знаю чем заняться. Не дрейфь, подмогну! Подрастёт малость — к мамке в деревню отправишь, на парное молочко. Правда, малюсик? У-тю-тю… Какой же он у тебя прехорошенький! Ну и козёл твой Егор — такого мальчишечку бросил!
— А ты сама-то где живёшь? — осмелилась спросить Тоня.
— Да в вашей же общаге, на первом этаже. Виталий Петрович комнату для меня выхлопотал. Ну, будто я на их комбинате нормировщицей работаю. На самом деле только числюсь там, а батрачу на них. Ну да мне от этого только выгода: стаж идёт, зарплата какая никакая, да хозяева приплачивают столько же. К тому же питаюсь с их стола, а это, сама знаешь, какая экономия! А уж Виталь Петрович как помогает! Видала? — Зиночка выставила на скамейку полную ножку в ажурном чулке и модном сапожке. — И денег всегда даёт, и подарками балует. Глянь, какой кулончик с золотой цепочкой на днях преподнёс.
— За что такая щедрость?
— Известно за что — за любовь! Его-то тюхля чахнет себе да всё ноет — и то у неё болит, и это. Высохла вся, как вобла! Одно достоинство, что инженерша. А мужику что надо?
— Что? — оторопела Тоня.
— Мужику тело подавай! А я — кровь с молоком. Глянь, из меня любовь так и брызжет.
— Это уж точно! — позавидовала худощавая бледная Тоня.

Они подружились. Зиночке нравилось опекать и поучать подругу, чувствовать себя сильной и уверенной, покровительствуя беспомощной одиночке. Та из благодарности уступала ей во всём. Радовалась, что рядом такая находчивая и разбитная советчица. Зина почти каждый вечер приносила с хозяйского стола то пару котлет, то нарезанную колбаску или огурчики, а то и варёной курятинки. Всё это следовало выбрасывать на помойку: хозяева ели только свежеприготовленное. Однажды даже кусок торта к празднику приберегла и смеялась, как Тоня, сроду не видавшая такое чудо, взяла прямо рукой сочный бисквит с кремом, а потом неловко облизывала пальцы. И Вовочка с аппетитом ел сладкое лакомство. Он подрастал, становясь симпатичным и, главное, спокойным ребёнком. Тоня души не чаяла в сыночке. Готова была день и ночь работать, лишь бы её ненаглядному Вовочке было хорошо.
И Зиночка, не имея своих детей, прикипела к нему, как к родному. То и дело брала малыша на руки, прижимала к себе, целовала ручки, ножки, упругие щёчки. Охотно купала, с любовью укладывала спать, пока Тоня убирала комнату, варила на общей кухне обед или стирала бельё. С хозяйским Тимочкой Зинаида была холодна и равнодушна, хотя присматривала за ним добросовестно, со всей ответственностью. Держала в чистоте, во время кормила, прогуливала, но ни разу не погладила, не обняла, не поцеловала. Вовочку же обожала. И он тянулся к ласковой тёте, у которой были такие тёплые, мягкие руки, такие румяные щёки и пухлые горячие губы. Нерастраченное материнское чувство Зины бурно выплёскивалось на чужого малыша. Своих детей ей не полагалось иметь. Виталий Петрович исправно оплачивал подпольные аборты, задаривая при этом Зиночку особенно щедро.
Для Тони такая подруга была просто находкой, манной небесной. Предприимчивая Зинаида не только постоянно подкармливала одинокую мать с ребёнком, но и вещи, из которых вырастал Тимочка (непрактичная Елизавета Вениаминовна приказывала их выбрасывать), приберегала для Вовочки. Кое-какие, особенно модные и красивые, выгодно сбывала на толкучке в воскресный день. А Тимочку, надо заметить, одевали в основном в дорогие заграничные вещи. Иногда перепадало что-нибудь и Тоне с хозяйкиного плеча:
— Носи, Тонька, и радуйся, что я такая пышная, а то бы сама с удовольствием надела эту красоту! Зато Виталий Петрович, будь я, как ты, никогда бы на меня не позарился.  Он из тех мужиков, которые в постели любят не стройных худышек, а полненьких и мягоньких: есть что  погладить да пощупать … Сам об этом твердит всякий раз. И то правда: лучше качаться на волнах, чем биться о скалы! — задорно, как всегда, хохотала неунывающая Зиночка.
Она упросила хозяина устроить Тоню на мелькомбинат — полы в конторе мыть.
— А ты там не теряйся, — наставляла она подругу. — Возьми и приглянись какому-нибудь начальничку.
— Да как приглянуться-то?
— Вот бестолковая! Всему тебя учи! Юбочку покороче надень, задом вильнуть не забывай. Вот так… — И Зиночка прошлась туда-сюда, покачивая крутыми бёдрами.
— Ну вылитая модель, — ахнула Тоня.
— Вырез на груди поглубже сделай. Губы поярче мажь. И глазками нет-нет да поиграй. Проверенный приём! Ни один мужик не устоит!
И бойкая девушка повела лукавым взглядом в одну сторону, потом в другую, на минуту застенчиво опустила ресницы — и вдруг взмахнула ими, неожиданно полыхнув пронзительной зеленью сияющих глаз. У молодой мамочки аж мурашки по коже рассыпались. Если её так разобрало от Зиночкиных взглядов, то мужикам-то, беднягам, каково?
Тоня таким уловкам обучена не была. Мама её, рано овдовевшая, поднимала пятерых детей одна, гнулась на ферме с темна до темна. Приворовывала на работе комбикорм, который даже дома с оглядкой растирала на старенькой ручной мельнице, и пекла детям хлеб на воде. Иногда булочки на молоке, тоже ворованном, заводила. И это был настоящий праздник в полуголодной многодетной семье. Тем и жили. Маленькая Тоня, затаив дыхание, слушала, как мать каждый вечер, уложив ребятишек, гасила свет и долго стояла на коленях перед иконой, вымаливая прощение за украденное с фермы.
Подросла девочка, стала главной помощницей в семье. Мыла, прибирала в доме и на подворье, доила купленную с горем пополам корову, провожала её в стадо, стирала бельё. Готовила еду, уроки старательно выполняла и сестрёнке с братишками помогала. Так и жили — бедно, но дружно и чисто. Одна надежда у матери таилась: вот выучится старшая дочь на медсестру — и полегче жить станет. Да только из этой материнской мечты вышло Тонино скороспелое замужество, а потом Вовочка нежданно-негаданно народился…
Слава Богу, что судьба свела её с Зиночкой, благодаря которой Тоня пошла на вечернюю работу. Начальничку не приглянулась, зато сантехник сразу приметил новую уборщицу и напросился в гости. Вечером пришёл с бутылкой водки. Лампу не зажигали — младенец спал. Выпили при свете уличного фонаря, и ухажёр повалил молодую женщину на кровать. Она было засопротивлялась, но он грубо отрезал:
— Ну что недотрогу из себя строишь? Не целочка чай…
Как-то скомкано, молча, без ласки, утолил мужское желание своё и ушёл, так ни разу и не поцеловал, слова доброго не сказал на прощанье. Тоня заплакала. Тут закряхтел, проснулся Вовочка в кроватке. Надо было менять пелёнку. Она взяла малыша на руки, прижала к себе и разрыдалась. Вспомнились материны слова: «Нет мне бабьей доли, и тебе не будет».
— Почему? – испуганно спросила тогда девушка.
— Да мать моя, твоя бабушка, такой гулёной была, прости Господи! Не только свою, но и мою, и твою долю прогуляла. Потому на мне печать одиночества и безбрачия. И тебе этот венец уготован. Лучше бы ты хлопцем родилась!
— Какая печать? Какой венец? Откуда ты знаешь? — в страхе воскликнула старшая дочь.
— Цыганка нагадала, — ответила мать и заплакала.

Вовочка подрастал, требовалось всё больше денег на питание, одежду, лекарства, да и за комнату платить следовало. Зиночкины гостинцы не спасали. Денег катастрофически не хватало. Тоня устроилась ночной санитаркой в роддом, а днём мыла полы в конторе. В перерывах бегала в общежитие проведать сынишку. В садик его устроить не удалось, и потому подросший Вовочка оставался один в холодной полутёмной комнате. Там ему было одиноко и скучно. Тогда он выходил в коридор, где всегда кто-нибудь да был, а ещё охотнее крутился на общей кухне. Смазливого мальчишку подкармливали то одна, то другая хозяйка: кто тарелку супа нальёт, кто оладышком угостит, а кто и конфеткой. Вечером приходила от хозяев Зиночка, забирала Вовочку к себе. И начинался праздник для двоих. Зиночкина привязанность к малышу всё крепла. Она души в нём не чаяла, старалась припрятать для него сладости или игрушки. А уж Вовочка-то как ждал тётю Зину!
Пока сын был совсем маленьким, Тоня своих ухажёров (а таковые у неё, хоть и нечасто, но бывали) принимала у себя дома. Приходил очередной воздыхатель, и всё происходило здесь же, в комнате, при малыше. Молодая мама сооружала подобие шалаша в углу комнаты, усаживала сынишку там, среди игрушек, давала в руки сладости, а сама общалась с гостем. Но мальчик рос и однажды обратил внимание на то, что пришедший дядя обижает маму. Она охает, стонет… Ей плохо, наверно? Сын выбрался из своего укрытия и зашлёпал к кровати, где чужой дядя лежал на маме и давил её, бедняжку. Вовочка взял со стола деревянную доску для резки хлеба и ударил ею гостя по голым ягодицам. Тот от неожиданности вскочил, в ярости схватил мальчонку за шиворот, выставил его в коридор и закрыл двери на ключ. Плачущего Вовочку забрала к себе соседка баба Нюра, причитая:
— Непутёвая твоя мамка, гулящая! Что с неё взять?
— Моя мама лучше всех, — заступался Вовочка.
— Как же, лучше…
После того случая Тоня не встречалась с мужчинами при сынишке. Устраивала его у соседей или у Зиночки, которая продолжала работать няней и домработницей у Виталия Петровича и Елизаветы Вениаминовны.
А к Зиночке после работы нередко захаживал хозяин, который любил ласкать её пышное тело обнажённым. Потом она засыпала, а Виталий Петрович тихонько уходил, закрыв дверь своим ключом. Вахтёры делали вид, что не узнают начальника. А позднее Тоня, через сутки работавшая ночной санитаркой, приводила Вовочку, и тётя Зина укладывала его с собой в постель. Так им было теплее и комфортнее. К этому привыкли оба. Мальчишка недоумевал, почему мама не разрешает ему спать с собой, один он постоянно мёрзнет. С его узкой кушетки то и дело сползает одеяло, из окна дует, а от стенки тянет сыростью. А вот у тёти Зины совсем другое дело.… И Вовочка ждал, ждал того момента, когда мама уйдёт на ночное дежурство, а его оставит у тёти Зины, которая положит его с собой, обнимет, прижмёт к себе, расцелует, погладит, понежит, помассирует спинку, плечики, животик, ножки. Ах, как же хорошо, как приятно станет от её горячих мягких рук! Прижавшись к любимой тёте Зине, мальчишка блаженно засыпал. А утром, провожая его к маме, она натолкает ему полные карманы дорогих сладостей, поцелует и шепнёт на ушко:
— Не говори маме, что мы с тобой нежились, а то она заругает тебя, да и мне достанется на орехи. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Ты умеешь хранить тайны?
— Ну конечно, конечно, умею! — счастливо засмеётся Вовочка и звонко чмокнет  свою ненаглядную тётю Зину в пухлую щёку.
Мальчишка, конечно, не замечал, что из-за частых абортов Зиночка теряла былую свежесть и заметно полнела, но по-прежнему по вечерам допивала дорогой коньяк, который оставался от посещений Виталия Петровича, и охотно при этом закусывала. Она смеялась над собой, беспечно говоря:
— Стоит рюмашечку опрокинуть — и такой жор нападает, прямо беда!
 
Елизавета Вениаминовна совсем слегла, не выходила из дома и почти всё время проводила в постели. Она так исхудала, что едва весила тридцать килограммов. Домработница без труда носила её на руках в ванную комнату или в туалет. А Тоня услышала от подруги страшное слово — рак. Бедная, несчастная Елизавета Вениаминовна! Зиночке пришлось перебраться в квартиру хозяев, чтобы ухаживать теперь и за умирающей. Уже никого не стесняясь, она поселилась в комнате главы семейства, а себя чувствовала теперь полновластной хозяйкой в доме и во всём поступала по своему усмотрению. Собрав дорогие вещи Елизаветы Вениаминовны — платья, кофты, шубки, шапки, обувь, — она принесла их Тоне:
— Бери, подруга, и пользуйся! Тебе всё будет в самый раз. Твоя везуха, что вы с Лизкой на одну колодку шиты.
— Почему ты так её называешь? — осмелилась спросить Тоня.
— Знаешь, сколько она из меня кровушки попила, пока здоровой была? — гневно воскликнула Зина. — Теперь-то я её не боюсь!
— А Виталий Петрович не заругает за вещи? Они наверняка больших денег стоят! — робко пытала Тоня подругу.
— Я пробовала у него разрешения спросить, он только рукой махнул. Ему сейчас не до шмоток. Жена всё-таки умирает, Тимочкина мама. Жалеет её, расстраивается. Одно утешение — мои ласки. А уж я как стараюсь… Жалко его, — увлажнились и погрустнели всегда весёлые глаза подруги.
Тоня примеряла перед зеркалом дорогие наряды умирающей и никак не могла поверить, что всё это богатство теперь принадлежит ей.
«Не было счастья, да несчастье помогло», — грустно подумала она, а вслух сказала:
— Спасибо тебе, Зиночка! Что бы мы без тебя делали? Ты и кормишь, и одеваешь нас с Вовочкой.
— Да ладно, подруга. Мне хозяйского не жалко. Пользуйся, пока я на белом коне! — как всегда весело и беспечно отвечала та.
Но на этом самом коне Зиночка долго не удержалась. Как только умерла Елизавета Вениаминовна, а Тимочка пошёл в первый класс, Виталий Петрович подыскал для присмотра за ним молоденькую женщину с педагогическим образованием, а располневшей и подурневшей Зиночке отказал. В малограмотной домработнице ни Тимочка, ни его папа теперь не нуждались. Получив полный расчёт и вернув ключи от хозяйского особняка, Зиночка вернулась в общагу. Спасибо, что комнату оставили в её распоряжении. Первое время до неё никак не доходило, что теперь ей самой надо заботиться о собственном пропитании и платить за жильё. Несколько дней она подкарауливала Виталия Петровича, надеясь разжалобить его и вернуть его былую благосклонность. К концу недели вечером они, наконец, встретились. Он был не один — вёл под руку молодую инженершу, присланную главком вместо умершей Елизаветы Вениаминовны.
«Вот гад! Одним махом двоих побивахом! Нашёл замену и жене, и мне!», — гневно подумала Зиночка. Но не успела и рта открыть, как Виталий Петрович строго произнёс:
— Зинаида Ивановна, завтра же идите в отдел кадров и решайте вопрос о своей работе. Иначе вас лишат не только зарплаты, но и жилья.
Сказал и повёл дальше молодую красивую спутницу.
Открыв рот, Зиночка долго смотрела вслед благодетелю, потом заплакала и пошла жаловаться на судьбу-злодейку любимой подруге.
— Все мужики сволочи! — говорила она Тоне.
— Да, нет среди них порядочных, — вторила та, вспомнив Егора, который так и не появился повидаться с сыном, похожим на него как две капли воды.
— Может, мне к вам перебраться? — неуверенно спросила Зина. — Кроме вас, у меня никого нет. Самые родные люди. — И снова заплакала, осознав, что навсегда лишилась богатого покровителя.
— Перебраться-то можно, — уклончиво сказала Тоня, отвела глаза и поджала губы. — Да только на что мы жить станем? Если бы не ты, я бы давно с протянутой рукой пошла. Мне нечем помочь тебе. Придётся выходить в цех. Да и потом: нормировщица — всё же не поломойка, как я.

— Нормировщица, значит? — язвительно переспросила кадровичка, пожилая нездоровая тётка,  злым прищуром оглядывая  с ног до головы Зиночку, которая явилась в отдел кадров в своём привычном наряде — в туфлях на каблуках, в ярком крепдешиновом платье, при бусах и серьгах, с красивой причёской. На мелькомбинате давно судачили про отношения директора с домработницей. На чужой роток не накинешь платок: знали, перемывали им косточки, завидовали. Зиночка поняла, что эта ехидная тётка, будь её воля, много чего высказала бы ей и с удовольствием указала на дверь. Но, видимо, от начальства поступили другие инструкции.
— Ваша должность попала под сокращение, — сухо сказала заведующая отделом кадров. — Если хотите сохранить работу, можем перевести лаборанткой. Сначала, конечно, на низшую ставку, а там — как пойдёт. Всё от вас будет зависеть…
На другой день Зиночка вышла на работу, постаравшись принарядиться поскромнее (хотя совсем уж скромненько не смогла — ну не та была у неё натура!). Другие лаборантки поначалу отнеслись к ней враждебно. Но добрая, весёлая, независтливая Зиночка вскоре нашла с ними общий язык. Да и новые обязанности быстро освоила. Словом, стала в коллективе своим человеком. Только всё это мало радовало. Привязанность к Вовочке оставалась теперь единственным утешением её жизни. Она и раньше не чаяла в нём души, а после расставания с Виталием Петровичем и вовсе сосредоточилась на маленьком существе, не меньше её нуждавшемся в ласке и сердечном отношении. Его мама, днём мывшая полы в конторе, а через ночь дежурившая в роддоме, приходя домой, замертво валилась от усталости на постель. Подросший мальчишка в одиночестве играл в комнате или тёрся на общей кухне, поглядывая на дверь и поджидая тётю Зину.
А её должность нормировщицы действительно была сокращена, и не случайно. Экономику в стране трясло. Всё разваливалось. Обычными стали многомесячные задержки, а то и вовсе невыплаты зарплаты, и никто не мог бы позволить себе держать в штате каких-то липовых нормировщиц. Виталий Петрович в сложившихся условиях проявил себя  предприимчивым и изворотливым хозяином. Сумел установить взаимовыгодные связи как с поставщиками зерна, так и с покупателями муки, крупы и комбикорма, наладить выпуск новых видов продукции. В посёлке закрылись завод железобетонных конструкций, за ним — кирпичный завод,  остальные предприятия дышали на ладан. А мелькомбинат, ставший акционерным обществом, держался на плаву, возглавляемый Виталием Петровичем, теперь  генеральным директором.

Время шло. Вовочка оканчивал пятый класс. Учился он хорошо, охотно занимался в секции спортивной гимнастики. Тренер радовался успехам способного мальчишки, который в последнее время легко справлялся с нормами юношеских разрядов. «Если так пойдёт дальше, — говорил он Вовочкиной маме, — лет через пять быть ему мастером спорта!». Тоня радовалась за сынишку. Ничего, кроме хорошего, не говорили о нём и в школе. Каждой матери приятно слышать похвалы в адрес своего ребёнка.
Между тем тихую кроткую Тоню как-то приметил добрый покладистый человек — охранник на проходной Фёдор Зеркалов. Полтора года тому назад от тяжёлых родов у него умерла жена. Младенца тоже не удалось спасти. Вдовец не находил себе места от свалившегося на него горя, тосковал, даже грешным делом попивать стал. А тут вместо заболевшей уборщицы прислали как-то Тоню проходную убирать. В первый же день тихо и незаметно она до блеска надраила окна, промыла до голубизны подоконники. Старательно протёрла стол и стойки. Они оказались не серого, а приятного бежевого цвета. Замызганные полы весело засияли отмытой охрой. Фёдор смотрел на скромную работящую женщину, и в душе у него что-то оттаивало, теплело. Вспомнил свою кроткую Василису, её худенькие плечи, несмелый взгляд…
Теперь он всю смену с нетерпением дожидался новую уборщицу. Наблюдал за ней исподтишка, но начать разговор так и не решился. Сам был из робкого десятка, потому и глаз положил на тихую, бедно одетую молодую женщину. Проведал стороной, что живёт она в общежитии с ребёнком одна, разрывается на двух работах, а теперь вот и здесь, в проходной, подрабатывает. Однажды признался своему сменщику — многодетному мужику:
— Жениться хочу. — И, словно оправдываясь, торопливо продолжил: — Надоело без хозяйки. Стыд сказать, корову сам дою, в стадо выгоняю. И на огороде один горбачусь. А Тоня — вон какая ловкая бабёнка, чистоплотная, работящая, и на лицо приятная. Худовата, правда, так это дело наживное. Откормим. Обласкаем. На работу не пущу. Пусть дома по хозяйству хлопочет, ребятишек ростит. Детки у нас обязательно будут. И этот её мальчонка не помеха. Подрастёт, помощником станет.
— Ну и чего, ты, едрёна корень, тушуешься? Так ей и скажи прямо, без тонкостей. Увидишь — она ещё как обрадуется. На неё смотреть жалко: небось, недоедает, потому и худющая, и одета кое-как. Не от сладкой жизни уборщицей-то мантулит… Не сомневайся — согласится, и раздумывать не станет!
В это самое время в проходную неожиданно вошла женщина в норковой шубке, в роскошном меховом берете, в фасонистых сапожках. Мужики оробели и насторожённо замолчали: то ли из нового начальства дамочка, то ли из новых русских…
— Вы к кому?.. — спросил Фёдор и вдруг осёкся, растерянно глядя на нарядную даму.
— Фёдор, здравствуйте! Вы меня не узнаёте? Я Тоня, полы здесь мою. К сыну в спортивную школу на соревнования ходила да задержалась. Дай, думаю, сразу и забегу сюда, а уж потом домой, переоденусь да в ночь на смену в роддом. Вы мне ключи-то от подсобки дайте.
Потрясённый охранник достал ключи и подал разодетой в меха женщине. Он глазам своим не верил. Она скрылась в коридорчике, быстро сняла шубку и, оставшись в норковом берете, дорогом мохеровом свитерочке и клетчатой юбке, закатала рукава, достала ведро, швабру и вышла на проходную, где в углу был кран. Набрав воды, она старательно принялась за уборку. Фёдор не мог оторвать заворожённого взгляда от принцессы, которая нежданно-негаданно появилась здесь и, как Золушка, выполняет теперь грязную работу. Понятно, что с этого самого момента участь одинокого охранника была решена.
Месяца два спустя, собравшись с духом, он предложил Тоне стать его женой — и, как предсказывал сменщик, получил согласие. Тоня перешла с сыном к Фёдору в его добротный рубленый дом на подворье со всякой полезной живностью, банькой и колодцем, а также огородом и небольшим садом, где росли груши, ранетки, сливы, вишни, смородина и малина. Новой хозяйке, выросшей в деревне, работа была не в тягость, а в радость. Ночные дежурства в роддоме она бросила, а уборщицей в конторе на полставки осталась — чтобы сохранить за собой комнату в общежитии: на всякий случай. Фёдор не возражал. Между ними вообще как-то сразу всё наладилось легко и просто — они будто нашли друг друга.
А вот у Вовочки с новым маминым мужем не заладилось. Фёдор стал поручать подростку всякие дела по хозяйству: стайку у коровы почистить, воды натаскать в дом, грядку вскопать под чеснок там, где апрельская земля оттаяла. С детства приученный к труду, он такую помощь по дому воспринимал как что-то само собой разумеющееся. Но Вовочка, избалованный заботливой опекой двух женщин, ни единого поручения не выполнил, а на вопрос, почему, грубил и закатывал истерику. Новоявленный отчим терялся и не знал, как на это реагировать.
Тоня, видя такое дело, посоветовалась с подругой, и они решили, что мальчишке временно надо пожить у Зины, пока всё не утрясётся да не перемелется. И довольный Вовочка перешёл на постоянное попечение к тёте Зине, которая для них давно стала родным человеком. Хлопот он никому — ни маме, ни тёте Зине — не доставлял. Учился хорошо, быстро и самостоятельно делал домашние задания, а всё свободное время проводил  в спортзале. Тренер охотно и подолгу с ним занимался. Двери в школу для способного мальчишки были открыты в любое время.
И всё бы у Вовочки, его мамы Тони и её любимой подруги шло обычным чередом, если бы не тот злополучный апрельский вечер, когда Зина с горя хватила лишку.

Уставшая после работы, она пришла к себе, сняла пальто, села на кровать. В комнате было сумрачно и холодно. Пощупал батарею — как всегда чуть тёплая. И вдруг, ни с того ни с сего, такая тоска на Зиночку навалилась. Неожиданно для себя она заплакала… Ну почему, почему так сложилась её судьба? Вон даже у невезучей подруги всё пошло как по маслу! А чем она, Зиночка, хуже Тоньки?.. У той ни кожи, ни рожи, а поди ж ты… Боже мой,  как же всё хорошо начиналось! Юной девушкой Зиночка приехала в райцентр с маленького отделения захудалого совхоза, где за копейки гнулась на ферме с утра до ночи. Устроилась на мелькомбинате нормировщицей. Тут-то и положил на неё глаз Виталий Петрович, предложив место няни у себя в доме. И купалась она в ласках хозяина, потерявшего голову от её молодости и красоты. А потом, потом…. Да, переменчива женская доля, как последний день короткого бабьего лета, когда на синем небосклоне ласково светит солнце, под шелест золотых листьев летят, скользят по воздуху прозрачные паутинки. А наутро вдруг набегут тучи, подует холодный ветер — и ни сини, ни солнца будто и не бывало… И так тяжко стало на душе, что Зина, вскочив с кровати, заметалась по комнате. Взгляд её остановился на бутылке, что стояла в шкафчике к празднику.
«А выпью-ка я немного вина, авось полегчает».
Она приложилась к нему раз да другой… Глядь, а уж и нет винца, опустела бутылочка. Голову приятно затуманило, закружило. Молодая женщина расслабилась. На душе  стало спокойно и весело. А тут и ненаглядный Вовочка из школы пришёл. Он заметно подрос, окреп, стал рослым, красивым подростком. Глядит умилённо Зиночка на любимца — а у того щёки здоровым румянцем пышут, родные глаза смотрят преданно, с любовью и обожанием. Зиночка прижалась к нему и заплакала.
— Тётя Зиночка, ты что? — удивился мальчишка. — Да не плачь ты так… Ложись, а я поем и приду к тебе. Холодно сегодня — ветер поднялся. И дома тепла нет.
Она не стала спорить. Расстелила постель. Разделась по обыкновению, легла и будто провалилась в белый вязкий туман. Вовочка тем временем помыл руки, сбегал на кухню подогреть приготовленный для него ужин, быстро поел, а потом выключил свет, скинул одежду и нырнул под одеяло, мечтая поскорее согреться. Задремавшей Зиночке спьяну в бредовом полусне почудилось вдруг, что это Виталий Петрович прижался к ней, как делал не один раз здесь, в этой постели. Хмель спровоцировал перезревшее желание. Молодая женщина порывисто прижалась в ответ и жарко зашептала:
— Родной мой! Ты вернулся! Ты пришёл! Я так ждала тебя… Ну что же ты? Вот твоя любимица…
Она положила обнявшую её руку между ног и задохнулась от нахлынувшей истомы, сладкой судорогой пробежавшей по изголодавшемуся жаркому телу. Несколько телодвижений… и случилось то, что обычно случается с истомившейся по мужской ласке женщиной.
Проснувшись среди ночи, Зина вдруг поняла, что рядом и не Виталий Петрович вовсе, а Вовочка, сын любимой подруги.
«Что я натворила?» — с ужасом подумала она и похолодела от страха, вдруг вспомнив всё до мельчайших подробностей. До утра не сомкнула глаз, боясь пошевелиться и терзаясь совестью.
А утром, когда Вовочка открыл глаза и посмотрел на неё, Зиночка вдруг неожиданно для себя спросила:
— Тебе понравилось?
— Да, — ответил Вовочка — и смело потянулся рукой к запретному ранее.
И снова молодая женщина не устояла перед желанным ощущением. Всё повторилось теперь в здравом уме и полном сознании, отчего переживаемое стало ещё острее, как заведомо запретное и оттого ещё более притягательное. Ах, как сладок, как манящ этот недозволенный плод! В последующие ночи всё происходило с завидным постоянством.

А Вовочку между тем распирало чувство гордости от власти над взрослой тётей. Это от его, Вовочкиных, прикосновений она приходит в состояние восторга и радости. Это льстило мальчишке, возвышало в собственных глазах, порождая чувство превосходства над сверстниками. А уж как это его самого возбуждало, заставляя испытывать неведомые доныне, такие сладостные ощущения. И всё у них закружилось и покатилось, как снежный ком с крутой горы.
Поначалу Зиночку мучила совесть, было неловко перед Вовочкой и его мамой Тоней.
«Господи! Что я натворила спьяну? — искренне каялась она. — Надо немедленно всё  прекратить! Пусть не сегодня, а завтра, ну… послезавтра…». А сама осыпала подростка сладостями и подарками, щедро увеличив суммы на школьные завтраки и иные покупки. Теперь она с готовностью исполняла любую его прихоть, заискивала перед ним, лебезила. И всё больше злилась на подругу:
«Ну не кукушка ли? Бросила пацана и носа не кажет. Пихнёт в руки молока, творогу, яиц, и была такова! Рада-радёшенька, что свалила на меня сына… Посмотрите на эту цацу — цветёт и пахнет! Что же сама за ним не приглядывала? И ничего бы такого не произошло… Ну конечно, не случилось бы! Она, она, Тонька, во всём и виновата!»
Чем дальше в лес, тем больше дров. Перед сном теперь уже откровенно и цинично Зиночка ласкала парнишку, продолжая развращать его. А когда он по её хотению впервые дотронулся не рукой, а языком до влажной женской плоти, заложенная в нём спящая пружина неожиданно сработала, словно выстрелила. И Вовочка, на беду себе, раньше времени испытал ощущение, которое его потрясло. Оно ворвалось в кровь и плоть, намертво врезалось в память,  обретя над ним неодолимую власть и силу…
Как-то на улице Зиночка неожиданно столкнулась с Тоней, которую не сразу узнала: так разительно изменилась, похорошела, расцвела подруга. Это взбесило Зинаиду, и она злорадно подумала в своё оправдание:
— За хорошим мужем и свинка господинка! Ну-ну, посмотрим, как ты заблагоухаешь, когда узнаешь… — И тут же спохватилась: — Господи! О чём это я? Да мне на коленях прощения у неё просить надо, а не злиться понапрасну.
Она отстранённо поздоровалась с Тоней, не ответив на её вопрос о Вовочке, опустила глаза и пошла прочь, немало озадачив подругу. И всё у Зиночки с подростком продолжалось, как и началось.

Вовочка пошёл в восьмой класс, когда на мелькомбинат приехала бригада специалистов устанавливать новое оборудование. Руководил рабочими инженер Валентин Сергеевич Бекетов — рыжеволосый красавец за сорок, холостой и падкий на женщин, которых менял как перчатки, но жениться — ни-ни: молод ещё! Не встретил пока ту единственную, с которой проведёт остаток жизни. Жил он с мамой, старенькой школьной учительницей. Она готовила ему вкусные обеды и ужины, стирала и гладила вещи, поддерживала чистоту и уют в доме. Мать и сын любили друг друга, жили душа в душу. Закоренелого холостяка это устраивало. Пару месяцев назад мама умерла, а Валентин Сергеевич, не знавший, куда себя деть от нагрянувшего одиночества, чтобы как-то забыться, напросился в командировку сюда, в глухую провинцию.
В первые же дни он обратил внимание на зеленоглазую лаборантку, не в пример другим ухоженную, с пышной копной рыжих вьющихся волос, с ярким маникюром. Золотая цепочка на прехорошенькой шейке, серёжки с изумрудами — подарок Виталия Петровича, — перстенёк на холёных пальцах. Всё это выгодно отличало её от других работниц. Надо сказать, что в последнее время Зиночка заметно подтянулась и похорошела, словно вернулась лет на пять назад, в свою прежнюю жизнь обласканной любовницы. Как бы ненароком инженер прошёл мимо обворожительной лаборантки туда, сюда, ещё туда, а тут уж и смышлёная Зиночка сообразила, что к чему. Взмахнула ресницами разок-другой, полыхнула зеленью лукавых глаз — и бывалому москвичу дополнительных объяснений не потребовалось. В обеденный перерыв они «невзначай» познакомились в комбинатовской столовой. Зиночка пригласила гостя к себе на чашечку кофе. К вечеру Валентин Сергеевич, тщетно пытавшийся приобрести в посёлке букет роз или хотя бы хризантем, оставил эту затею и отправился на свидание с коробкой импортного шоколада и бутылкой дорогого коньяка. У Зиночки всё было готово. И с места в карьер началось у них жаркое веселье.
— Слушай, а мы ведь с тобой оба рыжие и кудрявые! — со смехом сказала Зиночка после второй рюмки коньяка, взъерошив вьющиеся волосы гостя.
— Да ты что? А я не и заметил! — подыграл ей Валентин Сергеевич, которому всё больше нравилась огненная красотка, каких ещё не бывало в его коллекции. — Тебя в детстве как дразнили?
— Да так же, как и тебя! — И Зиночка затянула речитативом:
— «Рыжий-красный …»
— «…человек опасный», — подхватил Валентин Сергеевич и воскликнул: — Так мы с тобой родственные души!
После третьей рюмки они начали неистово обниматься и целоваться.
Про Вовочку Зинаида совсем забыла и вспомнила, когда вечером после тренировки он постучал в дверь.
— Кто это? — встревожился гость.
— Ой, да это Вовочка!
— Сын, что ли?
— Да Бог с тобой! Не мой, подружкин. Она замуж вышла, а его временно на меня оставила. Посиди минутку. Музыку вон включи. Я сейчас…
Зина вышла в коридор и строго сказала Вовочке, что сегодня у неё гости. Пусть он идёт в свою комнату на второй этаж и там переночует. Ужин она ему принесёт, а утром разбудит в школу. Вовочка недоумённо взглянул в её сияющие глаза, раскрасневшееся счастливое лицо, молча повернулся и пошёл к себе. Ужин она ему так и не принесла. Забыла. На душе у него стало муторно и тревожно, хотелось поесть и лечь спать. Он подождал, подождал и отправился на улицу. Машинально подошёл к Зиночкиному окну, откуда гремела музыка. Слышались голоса и её возбуждённый смех. Спортивный Вовочка легко, как по канату, взобрался по стволу вяза, что рос под самым окном, и поверх занавесок заглянул в комнату. В ярком свете торшера он увидел рыжеволосого мужчину и её, свою любимую тётю Зину, в нарядном халате, с рассыпанными по плечам волосами. Они что-то пили, смеялись, обнимались и без конца целовались, а потом… потом они…
У Вовочки бешено заколотилось сердце и потемнело в глазах, а руки и ноги стали вдруг ватными. Он сполз по стволу вниз на землю и там, в куче опавших листьев, заплакал. Обида душила его, обида и ещё какое-то незнакомое чувство, доселе неведомое. Это была то ли ревность, то ли злость, то ли внезапное отчаяние. У него началась истерика. Он упал на землю и застонал, завыл, зарыдал. Тут под руку попался булыжник, который, не раздумывая, он и запустил в окно. Звон разбитого стекла заставил кинуться прочь. Бежал в полной темноте, не разбирая дороги, и от отчаяния плакал навзрыд. Вскоре он оказался на пустыре, возле каких-то гаражей. Это, видимо, был другой конец их вольготно разбросанного  посёлка. Вовочка здесь прежде не бывал… Заброшенная территория какого-то завода. За ним снова жилые дома. Там лаяли собаки. На столбе качался на ветру фонарь, освещая часть пустыря. По-прежнему бешено колотилось сердце и перехватывало дыхание. Невыносимо болела голова. В отчаянии он понял, что не хочет жить. Лихорадочно стал рыться в куче мусора, наваленного у гаражей. Он и сам не знал определённо, что ищет. Наткнувшись на старую клеёнку, стал с силой рвать её на полосы. Связав их, сделал подобие верёвки, а из неё — петлю. Поднялся на брёвна, уложенные штабелем, и, накинув петлю себе на шею, другой конец захлестнул за торчащий из стены железный штырь, на котором и завязал свободный конец. И сразу же, не раздумывая, спрыгнул с брёвен. Горло мгновенно передавило. Он слышал, как сам захрипел. По глазам полыхнуло ослепительным светом фонаря. Яркая вспышка резко сменилась чернотой. И всё… Он умер….
Однако полусгнившая клеёнка не выдержала тяжести тела и оборвалась. Обмякшее тело кулём свалилось на мусорную кучу. Едва придя в сознание, Вовочка заснул, так велико было напряжение от всего случившегося.
Очнулся утром от озноба и чьих-то голосов. Мимо проходили две школьницы с портфелями, о чём-то весело болтая. Он их не знал: они были не из его школы, скорей всего из железнодорожной… Боясь быть обнаруженным, Вовочка отполз в щель меж двух гаражей и притаился там. Он смотрел на дорогу, и вдруг неожиданно перед ним ярко ожило вчерашнее видение: освещённая комната (их с Зиночкой комната!),  а в ней — чужой мужик, и в его руках — она, такая ласковая, тёплая, мягкая, любимая… И уже не обида, не злость, а острое, непреодолимое желание телесного наслаждения захлестнуло его с бешеной силой…
На тропинке появилась хрупкая девочка лет семи, тоже с портфелем, должно быть, первоклассница. Она была одна. Его так и подбросило на ноги. Сознание помутилось, но действия были решительными и расчётливыми. Рослый спортивный Вовочка бесшумно, как зверь, подкрался сзади, схватил школьницу, зажал ей рот и потащил в тупик, за брёвна. Парализованная внезапным нападением, пленница не сопротивлялась. Она с ужасом смотрела на него, онемев от страха. Он положил её на сухую траву, спустил колготки и трусики и сделал то, к чему приучила его тётя Зина. Наступило желанное удовлетворение. Приятное тепло разлилось по всему телу. Стало так хорошо, так сладостно и приятно … Он откинулся на спину, закрыл глаза, стараясь успокоить дыхание. Нет! Не время расслабляться! Вскочил, озираясь. По-прежнему шумно дыша, поглядел на свою жертву — она лежала, словно окаменев. Он улыбнулся, встал, отошёл на два шага — и вдруг сознание вернулось к нему. Его заколотило от страха. Тотчас перемахнул через брёвна и помчался прочь.
В общежитие не пошёл — за разбитое окно пришлось бы отвечать. У дома отчима оглянулся, ловко перелез через забор и по саду прокрался на задний двор, в баньку, где было тепло и сухо. Должно быть, пару дней тому назад её топили. На дне бочки, обложенной булыжниками, оставалась вода. Сначала он жадно напился, потом вымыл грязные руки и тщательно умылся. Сняв спортивный костюм, мокрой рукой вычистил его и повесил на вешалке в предбаннике. Упал на тёплый сухой полок и проспал ещё несколько часов кряду. Проснулся от звука чьих-то шагов да ещё от нестерпимого голода. Выглянул в оконце и увидел мать с подойником в руках, тяжело ступающую по деревянному тротуару. Только теперь заметил, что она беременна. Он быстро оделся и присел на скамейку около баньки, чтобы мать ненароком не испугалась. Расчёт оказался верным: Тоня увидела его сразу, как вышла из хлева с полным ведром молока. Сын поспешил ей навстречу, взял тяжёлый подойник, поздоровался.
— Вовочка, как ты вырос! — сказала она и заплакала.
— Не плачь, мама, у меня всё хорошо.
— Где уж там хорошо! Утром Зинаида приходила с участковым. Говорит, что ты окно ей камнем разбил.
— Она видела? Не я это вовсе! Не я! — закричал подросток.
— А кто тогда?
— Хулиганы! Кто ж ещё? На прошлой неделе у тети Веры Куприяновой кто-то окно выхлестал. Тоже я? Пусть докажет!
— Так тебя вечером в комнате не нашли. Где ты был? Почему сюда не пришёл?
— Я и пришёл сюда. Куда я ещё пойду? Тетя Зина не пустила меня к себе, поесть не принесла, как обещала. Я ждал, ждал…. После тренировки очень хотелось есть. Сюда и пришёл…. А света в окнах уже не было. Вас будить не хотел. Здесь, в бане, и спал!
— Ну, успокойся, остынь. Фёдор говорит, чтобы ты переходил сюда жить. Он добрый. Мне помощник по хозяйству нужен. Видишь, тяжёлая я. И сыт будешь, и на глазах у нас. Вся душа за тебя изболелась. Зинаида замуж выходит. Скоро они уедут в Москву. Приказала на глаза ей не показываться. Видеть тебя не хочет. За разбитое окно, наверно.
— Ну и пусть уезжает со своим рыжим. И сама она  рыжая гадина! Ненавижу её! Ты же ничего не знаешь… Она, она…. — Вовочка  разрыдался. — Вы обе меня предали! Сначала ты, а теперь она!
— Какой ты ещё ребёнок, хоть и вырос вон как! Ну, пойдём в дом. Изголодался, небось? — старалась успокоить его мать.
Он жадно ел наваристые щи, творог с густой сметаной, варёные яйца, солёные грузди, испечённый матерью ароматный хлеб и никак не мог насытиться. Тоня постелила ему в тёплой солнечной комнатке, сказав, что отныне будет жить здесь.
— Ложись, поспи. А я схожу в общежитие за портфелем. Школу сегодня всё одно пропустил. На днях, как Фёдор освободится, перевезём оттуда вещи да мебель   и освободим комнату.

После ночи, проведённой на пустыре, Вовочку словно подменили. С детства был жизнерадостным, хорошо учился, мечтал стать мастером спорта, чемпионом. Теперь же забросил спортивную секцию, которая продолжала существовать благодаря спонсорской помощи мелькомбината. Тренер несколько раз приходил домой, просил, требовал, уговаривал — Вовочка слышать не хотел о тренировках и соревнованиях. Начал прогуливать уроки. Стал плохо учиться. С трудом перешёл в девятый класс. Правда, по дому делал всё: и навоз возил на тачке из стайки в огород, и грядки копал, и работать молотком-топором у отчима научился, и даже матери на кухне помогал охотно. Он словно пытался забыться, отвлечься во всех этих занятиях.
Но иногда вдруг бросал любое начатое дело и шёл бродить по посёлку, где среди всё более нараставшего запустения и беспорядка возникали невиданные прежде затейливые коттеджи новых русских, не понять на чём разбогатевших, и всякого рода торговые киоски с яркими вывесками. Но Вовочку это мало интересовало. Он уходил за околицу и часами бродил по лесу или по карьерам и оврагам, которых окрест было множество: кирпичному заводу, теперь заброшенному, когда-то требовалось много глины и песка. Что искал Вовочка? Он и сам не смог бы вразумительно ответить на этот вопрос. Какая-то неведомая сила гнала его в пустынные окрестности. Однажды в старом отработанном карьере, куда свозили мусор со всего посёлка, он заметил девочку лет семи. Грязная, оборванная, она рылась в куче пищевых отходов, привезённых, должно быть, из местной столовой. Время от времени она доставала из-под завалов что-то съедобное и складывала в сумку. Вовочка не спеша, пристально огляделся вокруг — ни души. Вышел из укрытия и пошёл прямо по мусорным кучам к ней. Она увидела его, испугалась и побежала прочь. В несколько прыжков он догнал её, повалил на землю. И здесь, меж двух мусорных завалов, повторил то же, что с первоклассницей возле гаражей, а потом изнасиловал маленькую побирушку.
После этого, второго с ним случая, он уже сознательно выходил на охоту, бродя по дальним окраинам широко раскинувшегося посёлка. Он маниакально искал таких малолетних беззащитных жертв, чтобы на время если не погасить, то хотя бы притушить спровоцированный взрослой совратительницей вулкан извращённых потребностей, отныне доминирующих в нём над всеми другими потребностями,  эмоциями и желаниями. Но он был осторожен, и всего несколько раз его охота увенчалась успехом. 
С горем пополам окончил Вовочка школу. И уже перед самой армией перестал рыскать одиноким волком по окрестным карьерам. Просто то, чего ему ненасытно хотелось, оказалось рядом, стоило лишь руку протянуть. По соседству с их добротным домом поселилась малообеспеченная многодетная семья, приехавшая (а вернее, бежавшая, как многие русские семьи в то время), откуда-то из Средней Азии. Новые соседи стали брать в долг у Тони и Фёдора молоко для малышей. Приходила за ним с двухлитровой банкой восьмилетняя Анюта, тихая белокурая девочка, плохо одетая и всегда полуголодная. Сердобольная Тоня из жалости (она помнила своё голодное детство) всякий раз старалась накормить её, предлагая то супчика, то кашки, то сметанки с хлебом. Взрослый Вовочка быстро сообразил, как приручить девочку. Он всякий раз угощал её сладостями, гладил по головке, говорил ласковые слова и выжидал подходящего момента. И вскоре такой случай представился: мать понесла недавно родившуюся дочку в поликлинику, а неработающий Вовочка остался за хозяина и заметно нервничал, поджидая доверчивую Анюту. Он давно припас для неё плитку шоколада и две атласные ленты в подарок. Этого, по его мнению,  было достаточно, чтобы покорить несмышлёную девочку из многодетной семьи. Он готовил обед и напряжённо ждал. Вот стукнула калитка, потом прошелестели по деревянному тротуару невесомые детские шаги. Вовочка напрягся и задрожал, как дикий зверь в засаде, почуявший приближение лёгкой добычи. На пороге появилась белокурая Анюта:
— Здравствуйте, — тихо проговорила она и остановилась в нерешительности. — А где тётя Тоня?
— Проходи, Анюта. Я за неё сегодня, — ласково сказал Вовочка, сдерживая волнение. — Давай сюда банку. Вот мы тебе сейчас молочка нальём….
Он наполнил сначала банку до краёв, потом щедро налил молока в большую кружку и поставил перед девочкой. Достал с полки пряники.
— Ну-ка подкрепись. Наверно, есть хочешь? Вон, какая ты худенькая и бледная. Тебя, наверно, плохо кормят? — возбуждаясь, погладил он девочку по плечам, потом по спине.
Анюта ничего не ответила, несмело присела на краешек стула и взяла пряник. Она ела недоступное лакомство и запивала молоком, которое ей тоже не полагалось — его берегли для двух маленьких близняшек. Покупать молоко для других детей было не на что.
— А шоколадку молочную хочешь? — спросил Вовочка, когда Анюта встала из-за стола.
— А как это — молочную?
— Пойдём в комнату, покажу. Она там лежит.
Он привёл девочку к себе, усадил на кровать и сначала положил ей на колени две алые ленты.
— Это тебе от тёти Тони подарок, а шоколадка от меня. Видишь, она белая. Молочная. Попробуй!
Он сел рядом с девочкой и приобнял её за хрупкие плечики.
— Да ты дрожишь вся. Замёрзла? Я сейчас согрею тебя. Хочешь, помассирую спинку? Ложись на животик. Вот так, молодец какая, — поощрительно говорил он и нежно гладил маленькое создание, обделённое лаской и вниманием многодетных родителей, которые из сил выбивались, чтобы прокормить столько ртов. От тёплых мягких прикосновений взрослого дяди стало так хорошо, что девчушка невольно расслабилась, закрыла глаза и задремала. А он гладил, гладил её по хрупкому тельцу, с трудом сдерживая звериный порыв.
«На сегодня достаточно, — решил он. — Её надо приучить, пока она не перестанет меня бояться. А уж потом….».
 — Ну, Анюта, пойдём. Я провожу тебя и покажу короткий путь. У нас же ещё одна калитка есть. Ты не знала?
Повёл её по саду мимо бани и открыл запасную дверцу, которая как раз выходила на улицу, где жили многодетные переселенцы.
— Я сама её не открою. Видите, крючок-то высоко, — сказала смышлёная девочка.
— А я к твоему приходу его сам откину. Ты просто толкни от себя, вот так.
— Хорошо. Я буду сюдой ходить. Так короче и легче, а то банка тяжёлая.
Парня умилило и это её не местное «сюдой», и доверчивые глаза с голубоватыми прозрачными веками, и хрупкие, угловатые, совсем ещё детские плечики, и выступающие из-под ситца острые лопатки. Именно это возбуждало его, будоражило кровь, порождая извращённое желание.
Мать вернулась уставшая и озабоченная. Сын помог закатить коляску на высокое крыльцо и занёс её в дом. Тоня обедала, а Вовочка рассказывал, что приходила Анюта, он проводил её через калитку в саду. Так ей гораздо ближе к дому и молоко легче носить будет.
— По утрам буду её открывать, а потом провожу девчушку и закрою. Жалко её, правда?
Мать подумала, какой уже взрослый и красивый у неё сын. Какой добрый, какой заботливый. А ведь без отца вырос человеком. Как же я люблю его! Как останусь без помощника? Через полгода ему в армию….
На следующий день «добрый» Вовочка, прежде чем выпустить девочку, завёл её в баню, посадил на колени, угостил конфетами и приласкал. Дальше — больше. Анюта постепенно привыкла к нему и перестала бояться. Всякий раз, провожая её, Вовочка накладывал ей полные кармашки конфет и шептал тёти Зинины, знакомые  с детства слова: «Не говори папе и маме, что мы с тобой нежились, а то они заругают тебя, и мне достанется на орехи. Пусть это будет наша с тобой маленькая тайна. Ты умеешь хранить тайны?».  Анюта утвердительно кивала белокурой головкой и уходила. Теперь она с нетерпением ждала, когда надо было идти за молоком.

Хлопотавшая по хозяйству Тоня не замечала регулярных отлучек сына. А он время от времени как бы ненароком говорил, что дрова рубил, или в саду убирал, или забор чинил, а то и просто прогулялся по посёлку.
Вот и в очередной раз мать налила молока девочке, угостила её сдобными булочками. Вовочка пошёл закрыть за ней калитку. Тоня, с утра затеявшая стирку, спохватилась, что с вечера забыла забрать из бани бельё — накануне все парились и мылись. Она быстро, пока спала дочка, прошла по садовой дорожке, вымощенной кирпичами, и открыла предбанник. Услышав голос сына, остановилась в недоумении, прислушалась.
— Раздвинь ножки пошире, — ласково говорил кому-то Вовочка. — Вот умница. Тебе же нравится, когда я так делаю языком?
— Да, нравится, — отвечала еле слышно Анюта.
— А теперь и ты так же сделай мне. О-о-о…. Как приятно … Молодец…. О-о-о….Умница!
Тоня всё поняла и похолодела от ужаса. Ещё несколько минут она стояла окаменевшая, а потом, захватив бельё и сдерживая рыдания, вышла, стараясь не хлопнуть, не скрипнуть дверью, и опрометью кинулась в дом. В полной растерянности она металась по комнатам, не зная, что думать, что делать, что говорить.
Вовочка, заметивший исчезнувшее со скамейки бельё, догадался: в предбаннике была мать и всё, конечно, слышала. Он быстро проводил Анюту с молоком, закрыл калитку и решительно вошёл в дом. Взглянув на него, мать расплакалась:
— Что же ты такое творишь? Господи! Грех-то какой…
— Раньше надо было плакать, мама, когда на тётю Зину меня оставляла, а потом и вовсе к ней жить отправила. Она ещё в пятом классе меня развратила. Теперь я не могу по-другому, — говорил он жёстко, сдерживая рыдания. — Это надолго.… Навсегда.… Как мне теперь жить с этим? — выкрикнул он в отчаянии и тоже заплакал, закрыв лицо руками. — Мне страшно, мама!
Материнское сердце дрогнуло от осознания большой неотвратимой беды. Так вот что сотворила с ним любимая подруга! Будь же она проклята! Тоня подошла сзади, обняла, прижалась к сыну и разрыдалась. Потом твёрдо сказала:
— Армию отслужишь, сюда не возвращайся! Нет тебе к нам обратной дороги! У меня дочь растёт… И с Анютой что теперь будет?
— Я не сделал ей плохого. Ни одна экспертиза ничего не докажет. Я уже не маленький и знаю, как это делается.
— Всё одно, сынок, тюрьма по тебе плачет!
— Ну, значит, такая моя судьба.
На другое утро опять пришла Анюта за молоком. Вовочка, как всегда, пошёл её провожать к запасной калитке. И снова задержался, как обычно. Тоня промолчала в тот день, и на другой, и во все остальные, сделав вид, что ничего не происходит, и она ничего не знает. Лишь бы её ненаглядному сыночку было хорошо. Совсем скоро он уйдёт в армию.

Отслужив положенный срок, Вовочка не вернулся к матери и Фёдору. Остался в Приморье, где проходил службу. А попал он в хозроту при военном хлебозаводе, снабжавшем воинские части хлебом и кондитерскими изделиями. Расторопный, физически развитый первогодок быстро освоил нелёгкое пекарское дело, постоянно перевыполнял сменные задания. Потом его перевели в кондитерский цех, где он с интересом обучился и этому мастерству. Особенно удавались ему торты, где требовались сноровка, терпение и творческая фантазия. К концу службы Вовочка стал мастером-кондитером высшего разряда.
Вместе с солдатами и прапорщиками на хлебозаводе работали гражданские вольнонаёмные, в основном женщины. Ещё в первую рабочую смену в пекарне он приметил рыжеволосую пекариху, пышную, разбитную, весёлую и острую на язык. Тридцатилетняя Варвара не обратила бы внимания на смазливого новобранца, если бы он сам так часто и подолгу не задерживал на ней взгляд.
— Что, салага, пялишься? Кино тебе, что ли? — не преминула она зацепить его при первом удобном случае.
Он промолчал и отвернулся, но исподтишка продолжал следить за рыжеволосой. Она разительно напоминала ему Зиночку и лицом, и походкой, и движениями, и даже манерой смеяться и говорить. Это не ускользнуло от внимания женщины, которая была старше его на десять лет и вела свободный образ жизни. Постепенно они сблизились. Вовочка стал бывать у неё в многоэтажке для вольнонаёмных, что находилась в полукилометре ходьбы от хлебозавода. Можно было незаметно улизнуть в самоволку в любой подходящий момент и появиться внезапно и тоже незаметно. После его увольнения в запас они поженились. Но она, так похожая на Зинаиду, оказалась строгих правил и никаких вольностей молодому мужу не позволяла. Варвара перешла продавцом в военторг, а его назначили сменным мастером кондитерского цеха. Руководство его знало и потому ценило. Работал сутки через двое, как все вольнонаёмные. Свободного времени было предостаточно. И Вовочка затосковал. Его с неумолимой силой потянуло к запретному удовольствию. Он стал бродить по окрестностям, прихватив для отвода глаз корзинку для грибов или удочку. За городком протекала небольшая речка, что петляла по ухоженным засеянным полям. Ни оврагов, ни карьеров, ни леса. Всё не то! Начал прочёсывать гаражи и пустыри. Часто подолгу смотрел из окна на детскую площадку. Однажды заметил двух девочек лет девяти. Они сидели на карусели, переговаривались или звонили по телефону. Созерцание детей будоражило кровь, возбуждало, порождая извращённое желание. Как он раньше не догадался? Ведь можно общаться по мобильному! Но как сообщить свой и узнать их номера? Решение созрело спонтанно. Он вырвал из тетради страницу и написал: «Давайте я у вас буду лизать писю и попу, буду лизать в любое время, когда вам захочется». Дописал номер своего телефона и вышел из подъезда. Вспыхнувшее желание, долго зревшее в нём, помутило разум, отключило страх перед опасностью. Он подошёл и подал сложенную записку одной из девочек. Но та испугалась, листок не взяла и отвернулась. Тогда он протянул записку подружке, эта взяла и прочитала. Взрослый дядя сказал:
— Я пойду за сигаретами, а вы посоветуйтесь и позвоните мне по номеру. Я его там записал.
Он пошёл к магазину, где торговала жена, и не видел, что девочка, прочитавшая записку, бросила её в песочницу. Всё это наблюдала с балкона мама одной из подружек. Заподозрив неладное, она выскочила в халате и тапочках во двор, подняла записку, прочитала и сразу позвонила в милицию. Не успел незадачливый любитель девочек купить сигареты и переброситься с Варварой парой слов, как к магазину подъехала служебная машина. Из неё вышли милиционеры и остановили мужчину, на которого указала перепуганная мама. Один из стражей порядка позвонил по указанному в изъятой записке номеру. У задержанного тотчас зазвонил телефон. Он достал его из кармана: «Алло, это кто?» — «Конь в пальто!», — ответил милиционер и тут же надел на него наручники.
Задержанный не отпирался и сразу сознался, что записку написал он. В процессе дознания провели почерковедческую и лингвистическую экспертизы её текста.
В признательных показаниях подозреваемый писал: «Посторонним, пусть даже хорошо знакомым людям, нельзя доверять не только девочек, но и мальчиков. После того, как в детстве я стал жертвой насилия со стороны материной подруги, во взрослой жизни я уже не мог жить как все нормальные мужики, хотя пытался это сделать. Женился на женщине старше себя, предлагал ей интимное разнообразие, но она всё отвергла и предпочла обычный секс. И вот теперь я взрослый человек, но травма, пережитая в детстве, не даёт мне покоя. Я захотел наладить отношения с девочками в надежде испытать с ними то, что пережил в таком же возрасте. Что-то перемкнулось в моей психике ещё тогда, в пятом классе». После судебно-медицинского освидетельствования суд признал автора записки вменяемым и приговорил к пяти годам лишения свободы за домогательства к несовершеннолетним с целью их сексуального совращения.
Когда педофил Владимир Егорович Корякин прибыл в колонию строгого режима и сказал сокамерникам, что попал сюда ни за что, просто за клочок бумаги, те дружно заржали: «Мы все здесь сидим ни за что, а тебя, голубь, с нетерпением поджидаем. Не сомневайся, здесь ты будешь нарасхват»! На зоне он узнал, что мужчину, предпочитающего орально-генитальные половые контакты, уголовники называют лизуном. Такие люди относятся к низшей, презираемой лагерной касте, к опущенным.
Отбывая назначенный срок, Владимир в полной мере изведал всю бездну унижений и мерзостей, но это ничего не изменило в его пристрастиях, только прибавило звериного терпения. К жене возвращаться не собирался. Он не знал, что от стыда и позора Варвара сразу после суда развелась с ним заочно и уехала в неизвестном направлении. Матёрый педофил по кличке Красавчик дал ему адресок «заочницы» — женщины, которая общается с осуждённым по переписке.
— Главное, у неё есть дочка четырёх лет — то, что тебе надо. Пока ты здесь чалишься, она как раз подрастёт. Не упусти свой шанс! Но имей в виду, мы с тобой — как свободные художники. Художник, написав одну картину, на этом не успокаивается. Пишет ещё и ещё, пока не умрёт. Так и наш брат, любитель острых ощущений. Это мы с тобой лоханулись, а на свободе, знаешь, сколько таких гуляет? Россия — рай для педофилов, так дёшево стоят здесь дети. Богатые педофилы даже из-за границы приезжают к нам развлечься. А наших детей за рубеж усыновляют и удочеряют, думаешь зачем? Да в основном, чтобы ими пользоваться. На межгосударственном уровне детьми торгуют! А почему никаких мер не принимается? Да потому что и в высших структурах власти нашего брата хватает, — философски рассудил мерзавец со стажем.
Красавчик, в прошлом детский спортивный тренер, знал, что говорил, потому что был не просто педофилом, а ещё и детским сутенёром, за что и загремел в колонию строгого режима на пятнадцать лет. Благодаря такому наставнику, Владимир заочно познакомился с Татьяной. Попросил прислать фото — своё и дочкино. И влюбился… в дочурку. Переписывался с Татьяной до самого освобождения. Жаловался на несправедливый приговор, на свою невиновность, клялся, как он преданно станет любить её и воспитывать дочь.
Дважды на зону приезжала мать. Привозила солёное сало, пару вязок чеснока, копчёный окорок, домашний сыр, конфеты, кое-что из одежды. Жили они с Фёдором дружно, дочка их, Вовочкина единоутробная сестра, уже в школу пошла. Тоня рассказала о тренере, о мальчишках из секции, о Зиночке, которая приезжала в деревню к матери, чтобы показать своих сыновей. Все трое на одно лицо – рыжеволосые, голубоглазые, в отца. Двое — близняшки, симпатичные и смышлёные, а третий — калека от рождения: с большой головой и глаза выпученные. Таких даунами называют. Заезжала в районный посёлок. Зашла к ним. Тоня в дом ни её, ни деток не пустила, разговаривали у калитки. Говорили о нём, о Вовочке.
— Она, как узнала, что ты в тюрьме, в ужас пришла: «За что его посадили?». А я ей и резанула правду-матку в глаза: «Из-за тебя, бесстыжая! Это ты его мальчонкой развратила. Будь ты проклята!». Она охнула, поняла, что я всё знаю. Заплакала. «Бес попутал, — сказала. — Бог за это и наказал: третий сын калека на всю жизнь». Прощения просить стала. Я ответила: «Бог простит», — и закрыла перед ними калитку.
Помолчали. Тоня замялась, кашлянула, пошарила в сумочке и достала фото.
— Глянь, узнаёшь?
— Это Анюта? — удивился он. — Красавицей какой стала!
— Всё время про тебя спрашивает. Говорит, что любит, ждать будет. Что передать?
Вовочка криво усмехнулся:
— Зачем она мне теперь такая взрослая?
 
Из мест не столь отдалённых основательно «перевоспитанный» педофил Владимир прямиком отправился к сердобольной «заочнице» Татьяне. Приняли его как дорогого и долгожданного гостя. Татьяна заранее купила ему белый костюм, светлые туфли, ради такого случая взяла отпуск. Все втроём купались и загорали на речке, гуляли вечером по набережной, пили лимонад и ели мороженое. Одинокой женщине приятно было показать нового мужа — красивого, черноглазого, по-спортивному стройного и пластичного. Подружки ахали и дружно завидовали.
— Где такого отхватила? — спрашивали.
— Места надо знать, — однозначно отвечала Татьяна так, как научил её избранник. О том, что он отсидел в тюрьме, понятно, никто не должен был знать. И сама влюблённая женщина не знала, за что отбывал срок её возлюбленный. Из колонии он писал, что за испорченное заводское оборудование. Но и этого он, якобы,  не делал — его подставили.
Через полмесяца Владимир устроился по специальности в местную пекарню, где, кроме хлеба, выпекали булочки, рогалики, пироги, кексы и прочие кондитерские изделия. Зарплату хорошую получал. Частенько приносил хлеб, сдобу, иногда сэкономленное масло, сахар, орехи, — всё, что удавалось тайком вынести в ночную смену.   В свободное от работы время непьющий, некурящий Владимир отремонтировал дом, навёл порядок во дворе, заново огородил усадьбу, охотно занимался огородом. Все соседки обзавидовались такому хозяину. А про Татьяну и говорить нечего — она была на седьмом небе от счастья!
Одним словом, стал Владимир хорошим мужем ей и нежным отцом падчерице, которую в короткий срок так обаял, что она души в нём не чаяла. С её мамой он жил, как все нормальные мужики, а с дочкой — так, как жаждала его извращённая похоть. Теперь, кажется, Вовочка достиг предела своих мечтаний! Но многомудрый Красавчик был прав: покалеченная душа требовала всё новых жертв. Совращённая Вовочкой девятилетняя Настя много времени просиживала в «Одноклассниках», переписываясь с ровесницами. И тут негодяя осенило.
— Настенька, а мне можно переписываться с твоими подружками?
— Можно, конечно. Давай я зарегистрирую тебя на сайте знакомств под ником и фото выложу.
— Ну что ты! Зачем сразу фото? Да и девочки вряд ли захотят со взрослым дядей переписываться.
— Так фото можно хоть какое выложить! — сказала смышлёная девочка. — И сведения можно любые придумать,
Вместе нашли подходящую фотографию какой-то девочки. Настя тут же выложила её на сайт и зарегистрировала под именем Катеринка, сопроводив сведениями, которые придумал обожаемый папа. Выходило, что он — это и не он вовсе, а девятилетняя девочка. Так сказать, волк в овечьей шкуре. И переписка началась:

Катеринка: Здравствуй, Марина.
Маринка: Привет!
Катеринка: Ты дома одна часто бываешь?
Маринка: Да целый день.
Катеринка: А твою почту родители проверяют?
Маринка: Нет, с чего бы это?
Катеринка: Ну понятно. А ты умеешь хранить тайны?
Маринка: Умею.
Катеринка: Молодец! Ты настоящая подружка!

Потом он это же писал Дашутке, Кристинке, Татьянке, Антонинке и десяткам других девочек. Большинство откликались. Самым активным своим адресаткам педофил Владимир продолжал от имени Катеринки задавать вопросы, неуклонно выводя их на сексуальную тематику:

Катеринка: Привет, Марина! Это я, Катеринка.
Маринка: Привет! О какой тайне ты вчера писала?
Катеринка: А ты не скажешь маме или папе?
Маринка: Не бойся, не скажу.
Катеринка: Ты видела настоящий писун?
Маринка: У кого?
Катеринка: У папы.
Маринка: Нет, никогда не видела.
Катеринка: А я видела и даже трогала. Он такой большой, твёрдый и нежный. И я дрочила его.

Девочка по имени Маринка, прервав переписку, оцепенела перед экраном ноутбука, не зная, что отвечать. В это время её мама, кондуктор автобуса, в пересменку заехала домой пообедать. Дочка всегда с нетерпением ждала её и обычно выбегала навстречу, бурно радуясь маминому приходу. Тишина в квартире насторожила и даже испугала женщину. Дочка, может быть, спит? Уж не заболела ли? Или ушла куда-то? Анна Петровна сняла туфли и на цыпочках прошла в её комнату. Дочь была так поглощена перепиской, что не слышала, как мама подошла сзади и заглянула из-за плеча. Увидев на мониторе последнюю реплику той, чужой девочки Катеринки, она ужаснулась. Тут же отстранила Маринку от компьютера и села за него сама. Быстро проверила предыдущие вопросы и ответы — и продолжила переписку от имени дочери.

Маринка/мама: Не поняла. Что ты делала?
Катеринка: Дрочила. Ну, это руками вверх и вниз так ласкаешь его.
Маринка/мама: Каво? Папу?
Катеринка: Нет, не папу, а писун его.

«Так!» — прошептала Анна Петровна. Прикусив губу, подумала немного и набрала ответный текст: «Ой, мама зовёт. До завтра!». Отправив это сообщение, она отключила ноутбук и позвонила в диспетчерскую, попросив подменить её до вечера.
— Ребёнок у меня заболел! Буду скорую вызывать… 
Маринка всё это время стояла рядом, непонимающе глядя на мать.
— Мама, ты что это?..
Анна Петровна привлекла её к себе, погладила по голове.
— Доченька, это никакая не Катеринка.
— А кто? — удивилась дочь.
— Не знаю пока. Но догадываюсь. Посиди немного дома, хорошо? Я скоро вернусь.
Взяв ноутбук, Анна Петровна отправилась прямиком в полицию. Там внимательно изучили переписку Катеринки и решили: с помощью мамы под ником «Маринка» следует довести переписку до логического конца и согласиться на встречу с «Катеринкой», т.е. с педофилом, где и арестовать его на месте преступления. «По-другому доказать причастность к педофилии  практически невозможно», — объяснили Анне Петровне. Одновременно проверили переписку «Катеринки» и ужаснулись размаху её (его?) деятельности: в виртуальном пространстве в течение полугода с ней (с ним?) общалось более сорока девочек.
Итак, тщательно разработанная операция по захвату ничего не подозревавшего педофила началась с продолжения переписки на другой день.

Маринка/мама: Тебе понравилось трогать писун?
Катеринка: Да, очень. Он такой большой и нежный. Хочешь, покажу папин член?
Маринка/мама: А он согласится?
Катеринка: Я попрошу его, если ты захочешь.
Маринка/мама: Прости, кто-то пришёл. Пока!

Маринкина мама остановила переписку по знаку, который подал ей руководитель операции подполковник Иванов. Он и психолог МЧС сидели рядом с ней у компьютера.
— Ну что, пока всё идёт как надо, — удовлетворённо сказал подполковник. — Не перегнуть бы палку. По всему видно, что под ником «Катеринка» скрывается матёрый педофил. А у них интуиция ещё та.
— Да, это верно, — сказал психолог, которого включили в группу захвата. — Я советую дня два не выходить с ним на связь. Он почувствовал добычу и будет нетерпелив, а значит, на какое-то время потеряет бдительность.
Между тем влюблённая в нового папу Настя нервничала, потому что ревновала его к маме, а теперь ещё и к этой незнакомой Маринке. А вдруг та понравится папе? Настя вообще очень изменилась в последнее время. Похудела, стала хуже учиться, прогуливала уроки, дерзила маме, не выполняла её поручений, перестала убирать квартиру. Особенно злилась по вечерам, когда родители уединялись в спальне. Она долго не могла заснуть, иногда плакала и ещё больше ненавидела маму, которая всё больше терялась в догадках, что могло случиться с мягкой послушной дочерью. Настя между тем говорила папе:
— Ну зачем тебе эта Маринка? Разве меня мало? Я ведь так стараюсь!
— Тебе же хорошо, когда я ласкаю тебя, а ты меня? — вкрадчиво спрашивал взрослый мерзавец, нежно поглаживая её по груди, по животику, по ножкам. Совращённая девочка, млея от приятных прикосновений, с готовностью отвечала:
— Конечно, папочка, мне очень, очень хорошо с тобой. Я люблю тебя!
— Ты такая молодец! Умеешь хранить тайну, — хвалил папа, продолжая изощрённо ласкать девочку. — А если вы будете вдвоём делать то же самое со мной, нам всем станет ещё приятнее. Вот увидишь. Ты хочешь испытать новые ощущения?
— Конечно, конечно хочу!
— Ну вот и умница! Я сам уговорю Маринку прийти и познакомиться с тобой. А твоя задача — убедить её ничего не бояться и повторять за тобой всё, что ты умеешь делать с моей «игрушкой».
— Я постараюсь, — обещала падчерица.
— Смотри, только маме не проговорись! Это наша с тобой тайна. А если Маринка поверит тебе, это будет наша тайна на троих. Хорошо бы… Что-то она уже два дня не подходит к компьютеру? — озабоченно проговорил он и пошёл включать ноутбук. И очень обрадовался, увидев известие от Маринки.

Маринка/мама: Привет, Катеринка!
Катеринка: У меня новость — я папу попросила, и мы можем сходить куда-нибудь. И он снимет брюки, и мы потрогаем втроём.
Маринка/мама: Я согласна, только я не буду трогать. Мне страшно.
Катеринка: Ничего не бойся. Я научу тебя. Тебе понравится. Приходи завтра в три часа во двор школы, что рядом с парком.
Маринка/мама: А как я тебя узнаю? Сама я буду в голубом платье и с косичками.
Катеринка: А я буду в розовом костюмчике. Встретимся на спортивной площадке около тренажёров.

Наступил ответственный момент. Тщательно, во всех деталях, в полиции разрабатывали план действий. Занятия в школе решили не отменять, чтобы не вызвать подозрений. Для группы захвата освободили классы, примыкающие к выходу. Крайний угол школы «штукатурили» двое полицейских, переодетых в рабочую форму. Ещё  несколько оперативников рассеяли за прилегающими домами и между гаражами за ними. Там же установили видеокамеры.
Приближалось условленное время: три часа дня. Маринка в голубом платьице занималась на тренажёрах, вернее, старалась делать вид, что занимается, а сама то и дело насторожённо поглядывала вокруг. Мама накануне вечером долго говорила с дочерью, объяснив, как ей надо вести себя. И самое главное,  пообещала купить щенка, если Маринка сделает так, как она просит. А сегодня с ней беседовал высокий дяденька в полицейской форме. Он улыбнулся и сказал: «Главное, не бойся! Держи себя так, будто ничего не знаешь. И всё будет хорошо».  Но ей всё равно стало не по себе, когда из-за угла соседнего дома вышла девочка в розовом спортивном костюмчике и направилась к ней. Они во все глаза смотрели друг на дружку: одна — с удивлением и страхом, другая — с откровенной неприязнью.
— Привет, Катя, — тихо проговорила Маринка.
— Привет. Ну, пошли, что ли?
И Настя-Катеринка повела соперницу за угол дома, где притаился хищным зверем её папа. Втроём они направились к гаражам, примыкающим к парку. Там было безлюдно и всё скрыто за кустами. И только Владимир приспустил брюки, как всех окружили вооружённые люди в масках. Так его и повалили наземь, а потом надели наручники. С падчерицей Настей случилась истерика:
— Не трогайте его! Папочка, я люблю тебя! Я не смогу без тебя! — кричала девочка, не помня себя от страха. 

 На суде маленькой Насти не было. Её мама не переставала плакать, с ужасом глядя на красивого извращенца в клетке. Как она сама влюбилась в него? Зачем поверила в своё счастье? Как могла доверить этому зверю свою доченьку? Что теперь с ней будет?

Владимира Корякина осудили за развратные действия сексуального характера с малолетними на тринадцать лет колонии строгого режима….