Но пасаран

1.
…и вот спрашиваю я вас, Анна Викентьевна, - черную трубку телефона Рауль прижимал к уху левым плечом, держа в левой руке производственный отчет, а в правой – шариковую ручку, - вас, именно вас я спрашиваю. Вы руководите отделом снабжения и несете личную ответственность… нет, я не о лампочках, проблема гораздо серьёзнее! Вот держу перед носом вчерашний отчет и читаю: «Гарнитура для клапанов 300 мм – ноль…» Ноль, вы слышите меня, но-оль!
Рауль был возбужден. Густые волосы-пружинки цвета смоли, чуть тронутые сединой после пятидесятилетия, отблескивали потом, капельки пота выступили на лбу, сквозь светло-коричневую кожу лица пробился румянец. Речь его тоже заметно изменилась – несмотря на несколько десятков лет, проведенных среди русских, мягкое «л» и гремящее раскатистое «р», возвращались к нему при возбуждении, выдавая иностранца. Его собеседницы в кабинете не было, но Рауль поднялся со своего директорского кресла. Высокий, плотный пятидесятилетний мужчина смотрел прямо перед собой, поражая невидимую Анну Викентьевну молниями, летящими из черных, слегка выпуклых глаз.
- Клим, начальник цеха, только что плакался, - продолжал Рауль, - что сырой резины совсем нет на складе! Так из чего ему делать гарнитуру, я вас спрашиваю?! Из воздуха, из грязи – давайте ваши варианты, а?.. Ну-ну, вы что, уже плачете там, Анна Викентьевна? Простите меня, дорогая, я не хотел… ну да, разумеется… понимаю, что наши поставщики из Углича не сработали вовремя… но надо же было доложить мне, я бы как-то продвинул этот вопрос… Ладно-ладно, успокойтесь уже, прошу вас. Я сам переговорю с их директором… сейчас же позвоню ему, да! А вы держите наготове машину – сами поедем и привезем. Вот так!
На столе зазвонил белый телефон. Рауль бросил ручку, схватил белую трубку правой рукой и поднес к уху.
- Да-да, не отпускайте шофера, после моего разговора с Угличем, если всё срастется, пусть сразу же отправляется туда. Понятно? – спросил он уже совсем спокойно, и, чуть повернув большую голову, сказал в белую трубку: - Прости, Валерий Сергеевич, дело срочное…
На белом аппарате не было диска номеронабирателя. Он соединял кабинет Рауля со вторым секретарем горкома партии, ответственным за промышленность – такой телефон стоял на столе каждого директора, рядом с подобным красным, связывающим напрямую с куратором из министерства в Москве.
Рауль бросил отчет на стол, освободившейся левой рукой положил на место черную трубку и взял белую.
- Ну, здравствуй, амиго! Рот фронт! – сказал он с улыбкой, глядя в пространство перед собой, словно там на месте Анны Викентьевны уже возник Валерио. – Да, проблемы, вечные проблемы. И сложнее всего с сырьём. Да, да, я понимаю, у них тоже проблемы… однако, давай доверять газетам. Страна движется вперед, не так ли? Следовательно, я должен получать больше сырья, из которого я произведу больше резинотехнических изделий, а мой коллектив заработает больше денег! Каждый должен делать свое дело! Честно делать свое дело и получать заслуженную зарплату! Cada mochuelo a su olivo , - ты же помнишь, Валерио, мы это уже проходили!
… С тех пор, как Валерио стал ответственным партийным работником, при официальных встречах Рауль, как и все старые друзья, обращался к нему по имени-отчеству, но вне кабинетов он оставался тем же Валерио, и, разумеется, этот Валерио помнил всё. В августе тридцать седьмого он и Рауль, два бесшабашных двадцатилетних пилота, жили в Барселоне, в отеле «Ритц», украшенном красно-черными флагами.  Отель тогда был оккупирован анархистами. Почему жили среди анархистов? – Для конспирации. Никто из фашистов, затаившихся в Барселоне с целью организации терактов, не додумался бы разыскивать республиканских летчиков в этом анархистском притоне.
Валерио был русским, черноволосым, как и Рауль, но волосы его были прямые; он был инструктором Рауля по управлению «ястребками – чатос». Несколько этих истребителей чудом сумели прорваться сюда, в окруженную войной каталонскую столицу. Третий жилец в их номере тоже был русским. Журналист, он представился соседям по номеру как Мигель Карков. Отель шумел целыми днями и не затихал ночью – перебранки, скандалы, крики, удары, иногда даже выстрелы доносились из коридоров и с прилегающей улицы. Впрочем, вся эта какофония не мешала троице, проживающей в номере. Рауль и Валерио летали посменно, охотились за врагами, атакующими город на немецких «Юнкерсах» или итальянских «Капрони». В номер они, как правило, возвращались на несколько часов – поспать да помыться, и каждый раз звучало при встрече: «Рот фронт! Ну как? Без повреждений. Повезло…» Их сосед, русский репортер Мигель, днем носился по городу со своей молоденькой переводчицей – в совершенстве владея французским, испанского он не знал совсем. Он появлялся то на линии фронта, то в правительственном дворце у президента Каталонии Компаньеса, то на базарах и в лавках – беседуя, интервьюируя, суя свой длинный любознательный нос в густую кашу военных событий. Результаты своих изысканий он ежедневно отправлял телеграфом в Москву, в редакцию своей газеты, а ночью, при свече, заполнял быстрым почерком свои тетрадки – одну за другой. Через два года эти тетрадки прославились, изданные в Москве под названием «Испанский дневник». Минуло еще два года, и – Рауль не сомневался, что именно за эту книгу - Мигель был расстрелян в сороковом по личному распоряжению Сталина. Слишком много правды было в этих двух томах впечатлений непосредственного свидетеля событий… Время от времени Мигель просил соседей послушать его. Он читал на русском, негромко, но выразительно, акцентируя детали, важные по его пониманию, а Валерио, владевший испанским, переводил для Рауля.
«…Сегодня Барселона не работает, потому что праздник. Завтра – потому что суббота. Послезавтра – потому что воскресенье… Уравниловка зарплат позорная, унизительная. Простой рабочий получает 18 песет, специалист – 18,25, инженер – 18,5…»
Да, беспорядка было много, но ведь и время было военное! Во всяком случае, воевали все, зачастую не подчиняясь центральному правительству – больший вес имели приказы местных авторитетов, вождей, таких как полковник Сандино, главарь анархистов Дурутти, коммунист Листер… Но сейчас, в мирное время, в Советском Союзе! Что сейчас мешает работать? Чехословакия… Чехословакия? Почему Чехословакия?
… Бессонная муха, влетевшая в кабинет через форточку, назойливо жужжала рядом с вспотевшей головой. Мысли Рауля рванулись наверх и вынырнули из глубины воспоминаний, не из-за назойливой мухи, а именно из-за этого слова – «Чехословакия». С чего это оно появилось во время его погружения в юность?
- Повтори, пожалуйста, Валерий Сергеевич, - сказал он в трубку. – Прошу прощения… я не расслышал последних фраз… Согласен, да, я хитрец… но все-таки, повтори пожалуйста… ага, теперь слышу. Значит, лекцию ты предлагаешь… Да, понимаю, не ты… но, если не ты, значит не предлагают, а навязывают. Ну да, не ты это сказал. О положении в… в Чехословакии? Вот как она появилась у меня! Нет, прости, амиго, это я сам себе говорю… почему-то это слово пришло мне в голову чуть раньше. Но ты… считаешь ли ты лично, что именно эта лекция нужна именно моему коллективу? Да-да, понимаю, что предлагают, так сказать, всем… но я не хотел бы её здесь. Тебе я могу сказать просто, как сказал уже: я не хотел бы принимать эту лекцию здесь. Твоему шефу и всем остальным я сказал бы по-другому… Попробую найти подходящий повод и… и давай закроем эту тему. Да, я считаю, что проблемы с сырьём важнее, думаю, что ты того же мнения. И охотно воспользовался бы твоей помощью. Ты ведь можешь помочь, дорогой! Нажми, будь добр, на свои кнопочки по поводу этого Углича! Скажи, что эти клапаны срочно необходимы для чего-нибудь важного, что какой-то строящийся объект текущей пятилетки нуждается в них, что и-за отсутствия этих клапанов остановлен монтаж объекта, что их всех там, в Угличе, поснимают к чёртовой матери, если ты только намекнешь в их министерстве… да что мне тебя учить! Заранее благодарю, амиго! Будь здоров!
- Рауль Хозевич… - вошедшая секретарша стояла у двери, ожидая окончания горячей речи директора.
- Да, Маша? – Рауль повернулся к ней.
- Пришли студенты из Политеха. Принесли приглашение на какой-то вечер, посвященный Испании. В приемной ждут вашего согласия.
- Сколько их там? – Рауль взял приглашение. На нем выделялся красный кулак, поднятый в ротфронтовском приветствии. Ниже бросались в глаза даты: 1938 – 1968.
- Двое, - сказала Маша.
- Пригласите их, Маша, - сказал Рауль и вытер лоб цветным носовым платком. – И, пожалуйста, сварите нам кофе.

2.
В большом зале областного Дворца профсоюзов все восемьсот кресел были заняты, студенты сидели даже на ступеньках между рядами. Рауль, который по просьбе режиссера пока оставался за сценой, подглядывал в щелочку в занавесе и видел, как молодежь принимает происходящее на сцене. То, что он увидел, озадачило и немного напрягло его.
В прологе вечера прозвучали две песни – одна на русском языке, другая на испанском. Песни исполнил студенческий хор, - около пятидесяти человек, - построенный за занавесом на сцене перед началом вечера. Какая-то униформа странная, отметил Рауль. Девушки и парни в хоре были одеты одинаково: чёрные брюки, белая сорочка и черный берет. Наверное, режиссер полагал, что именно так были одеты солдаты республиканской армии в тридцать восьмом году. Зал отозвался нестройными аплодисментами.
Хор удалился за кулисы, оставив у микрофонов парня и девушку. Зазвучала фоновая музыка, и они по очереди короткими монологами представили историю начала гражданской войны в Испании. Это представление Рауля тоже не впечатлило. Просто цитаты, извлеченные из доступных источников, может быть, и из переизданных недавно дневников Мигеля Каркова, беспорядочно и не вполне осмысленно. Разумеется, Рауль представлял себе всё иначе. Однако зал немного оживился. Возможно из-за искренности юных голосов.
Парень и девушка скрылись за кулисами, уступив место у микрофонов бардам. Два парня с гитарами и длинноволосая брюнетка между ними. Рауль обратил внимание, что на ней вместо брюк была короткая черная юбка, подчеркивавшая безупречную стройность ног. Ребята начали петь «Гренаду», их поддержал весь зал. Рауль тоже знал светловский текст наизусть, но мелодия – незнакомая, сильная, берущая за душу – тронула его до слез. Он достал платок, вытер слезинки у глаз. «А я, - подумал он с растущей растерянностью и страхом, - что я скажу этим ребятам? Тридцать лет прошло, они ведь даже Вторую мировую знают только по книгам!»
Лишь по небу тихо сползла погодя
На бархат заката слезинка дождя…
Ребята допели. Под гром аплодисментов сверху бесшумно опустился белый экран, свет на сцене погас, и на экране среди языков пламени, словно продолжая песню, появилось название фильма: «Гренада, Гренада, Гренада моя!» Кадры фильма хорошо просматривались и с обратной стороны экрана, где стоял Рауль.
Документальные кадры запечатлели Испанию тридцать восьмого, суматошные и горькие картины военных событий. По улочке ослик медленно тащил повозку. В повозке – два трупа. За повозкой женщины несли развернутую простыню, на которую люди с улицы бросали деньги – помощь семьям убитых. Вдруг послышался нарастающий гул – несколько «Юнкерсов» появились в безоблачном небе. Люди кинулись врассыпную в поисках укрытия, посреди улицы осталась только повозка с покойниками и испуганный ослик. Камера снова поднялась вверх, там, в небе, несколько «чатос» устремились наперерез «Юнкерсам». Может быть, в одном из этих истребителей сидел он, Рауль, или его друг Валерио…
«Генерал Асенсио предложил копать траншеи вокруг Мадрида для обороны города. Но господин Ларго Кабальеро считает, что траншеи чужды характеру испанского солдата…» - Мигель читал вполголоса, потому что в их мадридском номере было не трое жильцов, как в Барселоне, а шестеро. Двое из них спали, один был на вылете, ещё двое слушателей в бинтах сидели рядом с Мигелем у настольной лампы. У Рауля была перебинтована голова – как-то удалось ему вывернуть самолет так, что вражеская пуля только содрала кожу у левого виска. Утром снова лететь в бой. У Валерио была проблема посерьёзнее, пуля раздробила локоть левой руки, и лейтенант Паланкар, командир полка истребителей, собирался каким-то образом эвакуировать его из Мадрида – самолетом или надежным наземным транспортом до французской границы, а оттуда – в Россию.
- Слушай, Мигель, el papel todo lo tolera, - шепотом сказал Рауль. – Бумага всё стерпит. Но зачем ты собираешь в свой дневник все огрехи наших неопытных командиров? Это важно для истории?
- Конечно, - так же шепотом ответил Мигель. – Я ведь не одни огрехи – я и подвиги записываю – их гораздо больше. Сколько времени Франко осаждает город? Три месяца, правда? А взять город ему не по зубам. Так-то.
- Но пасаран! – от себя добавил Валерио, переводя для Рауля.
- Однако, любая ошибка, всякий разлад в руководстве Республики компрометирует саму идею! Посмотри: даже стоя на краю пропасти, под угрозой гибели Республики ваши партии не способны найти общий язык. Анархисты, социалисты, коммунисты – все обвиняют всех, только не самих себя, вместо того, чтобы построить общую оборонительную стратегию.
- Ну... – сказал Рауль укоризненно, - насколько я знаю, в вашей стране одна партия попросту уничтожила все остальные, так что нет проблемы по единой стратегии. А мы хотели идти по другому пути – к демократическому государству.
- В борьбе с врагом демократия только мешает! – горячо возразил Мигель.
Режиссер тронул Рауля за локоть и выразительно поднял указательный палец – внимание, ваш выход. Голос за кадром звучал жестко, немного приглушенно:
«...Генерал Франко поклялся, что 26 октября он с победой въедет в Мадрид на белом коне. Не въехал – ни 26 октября, ни 26 ноября, ни в декабре...»
Фильм прервался, прожектор выхватил из темноты сцены девичью фигурку у правого микрофона. Голосом торжественным, чуть дрожащим от волнения девушка объявила:
- Наш почетный гость – летчик испанской республиканской армии, товарищ Рауль Домингес!
Зал взорвался аплодисментами. Они не прекращались, пока Рауль – высокий, прямой, оставивший за кулисами растерянность и страх, шагал к центральному микрофону. Они продолжали звучать и когда Рауль остановился, немного вспотевший из-за нескольких прожекторов, направленных на его лицо и на два ряда орденов и медалей на его груди. Он поднял правую руку, сжатую в кулак, вызвав новый шквал аплодисментов.
- Амигос! – сказал Рауль и замолчал, ожидая пока стихнут аплодисменты. – Друзья! То, что вы только что видели на экране – всё это было на самом деле. И я был там. Я и мои соотечественники, братья – мы воевали против заговорщиков, желающих уничтожить Испанскую республику. С нами были друзья из других стран, которые приехали защищать саму идею демократической республики, противостоять фашизму... рядом с нами сражались французы, американцы, шведы, и, конечно же, русские... Мы верили в справедливость нашей борьбы. Но мы проиграли. Почему мы проиграли? Потому что мы были, так сказать, солдатами-любителями, а у заговорщиков была профессиональная, хорошо подготовленная армия... Да. Потому что техника и вооружения, поступающие к Франко из стран, где правили фашисты... всего этого было гораздо больше, чем у нас... Да. Но это не главные причины нашего поражения. Мы проиграли, потому что не были едины. Мы проиграли. А фашисты осмелели и затеяли большую мировую войну. Она была ужасной, жестокой, миллионы людей погибли... Но мы победили – потому что, в этом случае, мы были едины!.. Фашизм был побежден, но не уничтожен окончательно. Поэтому вам, молодым, надо заботиться о сохранении нашего единства – такого же, какое было у нас в решающих сражениях. Если вам удастся сохранить и укрепить его, фашизм не победит никогда. Но пасаран!
... Рауль с букетом, полученным на сцене, хотел уйти сразу же после окончания вечера вместе со всеми студентами – зрителями, но у выхода его перехватил режиссер.
- Рауль Хозевич, - сказал он с обидой в голосе, - вы - то куда собрались? Для всех организаторов и участников программы у нас запланирован небольшой фуршет - шампанское, водочка...  Вы окажете нам честь, если останетесь с нами хотя бы на пол - часика. Поднимем вместе бокалы за успех нашего вечера, ведь правда, он был успешным! Прошу вас... все мы просим!
Действительно, компания, собравшаяся в банкетном зале, была приятной. Около пятидесяти человек, среди них, разумеется, режиссер, кое-кто из хора, трио бардов, осветитель, звукорежиссер, двое ребят из комитета комсомола Политеха, и, к удивлению Рауля, Валерио, который весь вечер сидел в зале среди студентов.
- Черт возьми, амиго! - обиженно сказал Рауль. – Тебе ведь надо было тоже подняться на сцену!  Если бы я знал, что ты здесь, в зале, я бы пригласил тебя, вместо того чтобы потеть и отдуваться одному перед микрофоном! Мы же воевали вместе, и твоя роль была важнее моей – ты не испанец, но приехал поддержать нашу республику, так ведь!?
- Успокойся, дорогой, - Валерио положил руку на плечо другу. – Ты хорошо говорил. Ты сказал то же, что сказал бы я. Так представь себе, что мы говорили вместе, и давай выпьем за успех вечера. Видишь, теперь тысяча молодых людей знает о том, что происходило в твоей стране тридцать лет назад... не просто знает – они восхищены тобой! За твоё здоровье!
Рауль чувствовал, что Валерий хочет сказать ему еще что-то важное, и после тоста он сходу атаковал друга:
- Так что, дорогой? Ты, наверное, хочешь обрадовать меня тем, что твоими заботами к нам уже идет из Углича вагон сырой резины...
- Увы... – кисло усмехнулся Валерио. – Конечно, амиго, я тут же связался с ними. Но у них сейчас крупный военный заказ, вроде бы даже для космоса... ну, ты понимаешь, что это надо делать в первую очередь.
- А моим рабочим что делать? – спросил Рауль. – И, кроме этого, ты же первым в конце месяца с меня спросишь за срыв плана!
- Ну, допустим, спрашивать я не буду, зная причины... – ответил Валерио. – Конечно, министерство спросит, но тогда я поддержу твои объяснения. Не об этом я хотел поговорить с тобой... Надо поговорить о той лекции, от которой ты отказался. Это серьезно.
- Мы ведь договорились, - Рауль в упор смотрел на друга. – Тема закрыта.
- Договорились, да... – Валерио опустил голову. – Но я ведь только второй секретарь. А Первый потребовал составить список предприятий города, которые еще не получили разъяснений о нашей политике в отношении Чехословакии. Ты в этом списке, если не ошибаюсь, четвертым номером идешь.
- И что? – спросил Рауль.
- Будут настаивать. Дело серьёзное, на контроле ЦК... Ну, друг, не смотри на меня так... давай попробуем разобраться. Я поехал в Испанию, чтобы поддержать вашу демократию, так? Именно так. А разве сейчас не так? Наша армия вошла в Чехословакию, чтобы поддержать их демократию. Почему ты не хочешь принять это?
- Эй, амиго! – весело воскликнул Рауль, заметив, что кое-кто из соседей внимательно прислушивается к их беседе. – Всё в порядке, друг! Давай выпьем за интернациональную дружбу!
Он наполнил бокалы – свой и Валерио. Они сдвинули бокалы, выпили одним глотком, глядя друг на друга, и обнялись. Рауль шепнул на ухо другу:
- Мы... Сейчас мы пошли туда не поддержать, а подавить! - и, освободившись из объятий, продолжил в полный голос: - Да здравствует дружба, взаимопонимание и взаимопомощь!
- Ладно, ладно, дорогой, давай-ка перекурим на воздухе... – Валерио бросил извиняющийся взгляд на соседей по столу, как бы помогая Раулю подняться, подхватил его за локоть и потащил на улицу.
Двое молодых людей, сидевшие рядом, встали, чтобы последовать за ними.
- Ну же, подыграй! – шепнул Валерио на ухо Раулю.
- Сырррая ррезина! – рявкнул Рауль. – Amigo y vino el mas antiguo! Дрруг – как вино, чем старрше, тем лучше!

3.
Гадко было за окном. Капельки бесконечной октябрьской мороси плотным саваном занавесили всё вокруг. Холодный ветер мотался в этом саване, поднимая и кружа в последнем танце охапки бурых кленовых листьев. Капли оседали на листьях, добавляя им веса, заставляя сойти с круга танца, упасть в грязь, чтобы уже больше никогда не подняться.
Рауль грустно наблюдал этот душераздирающий спектакль, глядя в окно из горкомовского конференцзала. Около тридцати коллег – директоров разнокалиберных предприятий города сидели здесь, приглашенные «для объяснений о политической недальновидности». Три пары глаз высокого начальства наблюдали за ними из президиума с негодованием, безразличием или просто с пристальным вниманием. Рауль знал всех членов президиума. В центре разместилось тучное, на два стула, тело Первого – так все называли первого секретаря горкома партии, по факту - хозяина города и района. Впрочем, кому, как не ему, занимать место хозяина, царька, будучи родственником самого Генерального?! Справа от Первого, вглядываясь в лица присутствующих, сидел второй секретарь, Валерий Сергеевич, амиго Валерио. Слева, демонстрируя полное безразличие к происходящему, сидел тщедушный, неприметный мужичок - Хромов, шеф местного отделения КГБ, которого, по слухам, опасался даже Первый.
С начала заседания прошло уже более получаса, но Валерио и Хромов еще не сказали ни слова, говорил только Первый. Своим слегка хриплым басом он произнес пятнадцатиминутный панегирик гениальному, мудрому решению ЦК партии о немедленной реакции на события в Чехословакии, где руководство потеряло контроль над страной, предоставив полную свободу действий местным антисоветчикам и бандитам.
- Советская армия,- сказал он, - при поддержке армий братских социалистических стран не позволила этой предательской банде осуществить свой гнусный замысел: вывести братскую Чехословакию из единого социалистического лагеря. Следует надеяться, - сказал он, - что все присутствующие понимают цели и задачи нашей армии, действующей в экстремальных условиях, во вражеской среде.
Рауля подмывало спросить, как эта вражеская среда могла сформироваться в братской стране, но он сдержался. Между тем Первый спросил, все ли хорошо понимают сказанное. Все молчали.
- Ну, - сказал Первый, - раз молчите, будем считать, что понимаете. Однако у вас в коллективах, по нашим сведениям, есть – может быть и совсем незначительное количество, но есть! – непонятливые. Может быть даже некоторые из них тайно слушают вражеские «голоса», например, радио «Свобода» из Лондона, которое, несмотря на работу наших технических средств всё-таки ловится в городе. Возможно, эти слушатели даже распространяют вражескую клевету в своих трудовых коллективах. И нечего вам отрицать, нечего протестовать, товарищи – у товарища Хромова есть информация о нескольких таких случаях у нас в городе.
Товарищ Хромов с каменным лицом важно покивал.
- Так вот, - сказал Первый, - ЦК нашей партии не просит, а поручает руководителям всех трудовых коллективов страны, как верным коммунистам-ленинцам, разъяснять своим коллективам дальновидную и мудрую политику Советского Союза по отношению к Чехословакии. Не мы, - Первый ткнул себя в грудь толстым указательным пальцем, - а именно вы должны делать это. Но всё же горком решил оказать вам помощь, - продолжал Первый, расстегивая верхнюю пуговицу на сорочке, что должно было означать крайнее недовольство. Мы, - сказал Первый, - подготовили группу самых опытных лекторов городского общества «Знание», вооружили их необходимым материалом, и они могут просто и убедительно провести разъяснительную работу среди ваших подчиненных. Ваша задача, - сказал Первый, - была предельно проста: назначить время и собрать людей! Все сроки, установленные Центральным Комитетом, давно прошли, а вы даже с этой задачей не смогли справиться, товарищи! В чем причина? – грозно вопросил Первый. – Почему я и мои коллеги должны тратить свое и ваше драгоценное время на эти посиделки, на выяснение причин, которые мешают вам выполнить простейшее партийное поручение? Но у нас есть еще немного терпения, - сказал Первый, - и сейчас мы разберемся с этим. И сделаем соответствующие выводы. Ну, - сказал Первый с угрозой в голосе, - с кого начнем, товарищи? Давайте с вас, Андрей Юрьевич.
Андрей Юрьевич, лысый директор кирпичного завода, поднялся со стула и, задыхаясь, хриплым тенором пояснил, что с конца августа до середины сентября он лечился в Крыму, в санатории, а по возвращении накопилась гора неотложных дел на заводе, и он упустил это важное задание, но сейчас, осознавая свою вину, готов принять лектора сегодня, лучше завтра, но не позднее! Почти слово в слово повторили объяснение Андрея Юрьевича двое директоров, поднятые после него. После покаяния каждого из выступавших Первый ставил галочку в списке, приговаривая: «Проверим… Непременно проверим!»
Следующим по списку был Рауль. Первый зачитал из списка название фабрики, и Рауль встал.
- Ага! – сказал Первый с ухмылкой. – Вот коммунист, который лучше всех, наверное, даже лучше меня должен понимать значение интернациональной солидарности. А вот не понимает… или не желает понять. Что мне выбрать из двух вариантов, товарищ Домингес?
- По вашему усмотрению, - ответил Рауль. – Но значение интернациональной солидарности мне понятно. У меня в коллективе – около двухсот человек – рабочие, инженеры, служащие, и среди них, по моим данным, есть представители тридцати двух национальностей…
- Ладно-ладно! – перебил его Первый. – Все коллективы в городе многонациональны, по-другому и быть не может в нашем советском государстве. Ваша фабрика, конечно, невелика, но она важна для города. Так что вы скажете в свое оправдание по поводу того, что ваш многонациональный коллектив до сих пор не получил информацию о положении в братской стране?
- А я должен оправдываться? – Рауль изобразил искреннее удивление. – Я полагал, что всем партийным и советским органам известны наши проблемы…
- Какие-такие проблемы?! – рявкнул Первый так, что даже Хромов встрепенулся и поднял голову.
- Уже полтора месяца фабрика не получает сырья из Углича, – спокойно ответил Рауль. – Некоторое время мы находили людям другую работу – ремонтировали станки, готовили предприятие к отопительному сезону, порядок наводили на территории, но неделю назад я вынужден был отправить всех в коллективный отпуск на месяц. Сам же я записался на прием к министру, он примет меня завтра. Сегодня я еду в Москву и надеюсь добиться каких-то подвижек по сырью.
- А лекторы ходят по предприятиям с середины августа! – тем же тоном рявкнул Первый. – Почему вы не организовали лекцию перед вашим, хм… коллективным отдыхом?
- Я счел это нецелесообразным в нашей конкретной ситуации, - Рауль замолчал, с тайным удовольствием наблюдая, как выражение лица Первого переходит от злости к непониманию и обратно. – Да, в ситуации, когда коллектив лишен возможности нормально трудиться, рабочие могли бы задать лектору неудобные вопросы, например, о перспективах своей зарплаты…
- Это не ваша забота, товарищ Домингес, - раздался голос, до сих пор не звучавший - словно железом по стеклу провели, и этот визгливо-скрипящий голос ледяным ветерком пронесся по залу, заставив присутствующих втянуть голову в плечи. – Не ваша забота, - снова проскрипел Хромов,- самочувствие лектора. Вы коммунист и должны знать принцип демократического централизма, который является основой партийной дисциплины. Вы получили приказ высшей партийной инстанции, и должны выполнить его. Приказы не обсуждаются.
Рауль стоял в некоторой растерянности, ожидая развития событий. Валерио мрачно опустил голову. Первый смотрел на Хромова с нескрываемым подобострастием. Хромов продолжал:
- Осознаете ли вы, товарищ Домингес, как иностранец, которому Советский Союз предоставил убежище, что сейчас вы платите черной неблагодарностью своей новой родине? В вашем положении надо бы исполнять указания партии с удвоенным усердием!
Рауль окаменел на мгновение. За это мгновение воспоминания вихрем пронеслись в его душе. Он увидел себя раненого, с трудом передвигающего ноги в толпе голодных беженцев на горной тропе, ведущей к Пуигсерда, к французской границе. Он увидел свое имя в списке на столе у советского пограничника – на листе стояла подпись самого Сталина. Он увидел себя в истребителе, летящем над монгольской степью, и вдруг оказавшемся в подмосковном небе, где в самолет угодил немецкий снаряд, и надо было прыгать с парашютом и стараться не приземлиться на стороне немцев. Потом… потом он поднял голову, услыхав знакомый голос.
- Я должен сказать, товарищ Хромов, что вы в корне неправы! – лицо Валерио покрылось красными пятнами, это случалось с ним только при крайнем возмущении. -  Более того – вы нанесли незаслуженное оскорбление герою, который своей кровью отдал долг новой родине. Если бы вы перед заседанием хотя бы из любопытства заглянули в личное дело товарища Домингеса, которое, разумеется, есть у вас в отделении, вы бы увидели, что товарищ Домингес, защищая Советский Союз в воздушных боях сбил тридцать фашистских самолетов, получил несколько ранений и награжден многими орденами. Боевыми орденами, товарищ Хромов!
- Мы не будем говорить здесь о прошлых заслугах, - проскрипел Хромов.
- А может поговорим о ваших, товарищ Хромов? – спросил Валерио спокойно, но с издевкой. – Сами-то вы чем занимались в военные годы? Лагерем на Севере командовали?
- Не ваше дело, товарищ… - начал Хромов, но, заметив опасное оживление в зале, осекся, замолчал на секунду, а потом прошипел в сторону Валерио: - Я этого так не оставлю… Я напишу рапорт…
- Сейчас не тридцать седьмой год за окном, товарищ Хромов, - ответил Валерио. – Постарайтесь думать, прежде чем говорить что-либо.
- После этих слов Первый словно пришел в себя.
- Хватит, товарищи, - прохрипел он негромко. – Люди вас слушают… Садитесь, товарищ Домингес, - громко продолжил он. – Я отмечу в списке, что ваше предприятие находится в коллективном отпуске… Поговорим с вами позже.
…Водитель подогнал машину к входу горкома. Рауль уже садился в нее, когда на пороге появился Валерио и махнул ему рукой. Рауль пошел ему навстречу.
- Спасибо, амиго! – сказал он, протягивая руку другу. Снова ты спасаешь меня. Но пасаран!
- Эх, Рауль, Рауль… - Валерио смотрел на него с сочувствием. – Тридцать лет прошло, а твоя европейская наивность никуда не делась. Слишком много ушей было в зале, потому и сработало твое «но пасаран». Думаешь, Хромов оставит это без последствий? Он не может навредить мне… у меня есть рука в его уважаемом заведении. Но тебе он будет пытаться отомстить, это у них в крови. И опыт имеется.
- А что он может? – спросил Рауль. – Я честно работаю. Больше десяти лет уже на должности директора…
- Он обязательно настрочит донос, - Валерио поскреб затылок. – Ты можешь потерять должность.
- Ну, дорогой, это меня не пугает! – воскликнул Рауль. – Я за свою должность не держусь.
- Опять эта наивность… - Валерио укоризненно смотрел на него. – Потеря должности – это только начало. У тебя сын – студент. Могут и против него что-то затеять. И Светлану свою предупреди. Пусть будет готова к неожиданностям в отношениях с коллегами – преподавателями. Я, конечно, постараюсь смягчить удар, но в этом случае Первый будет на стороне Хромова… Было бы отличным выходом для тебя – вернуться на родину вместе с семьёй, однако… Ну, не паникуй преждевременно, попробуем отбиться.
- Почему ты сказал «однако»? – спросил Рауль. – Я мечтаю о возвращении в Испанию!
- Ты вернешься, амиго, - Валерио положил руку ему на плечо. – Обязательно вернешься. Но, чтобы это стало возможным, как я себе представляю, должны упокоиться два человека. Генералиссимус ваш, и… и Долорес.
- Доживу ли я?.. – грустно произнес Рауль.
- Доживем, амиго! – усмехнулся Валерио. – Но пасаран!

*     *     *
Пенсионер Рауль Домингес, его сын Пабло, инженер, и жена Светлана, преподаватель иностранных языков, вернулись в Испанию в 1976 году. Семья сына с внуками и правнуками Рауля живет недалеко от Барселоны.
                2013
Авторский перевод с эсперанто