5. Власть и деньги

   Здесь, мои достопочтимые читатели, следует сказать несколько слов о союзе двух господ. Могущественных и уважаемых горожан, больше в силу своего высокого положения, нежели из-за человеческих достоинств. Эти люди, как Вы уже догадались, господа Вилон и Мигера. Обладание какими-либо выдающимися личными качествами навряд ли поставили бы их на высшую ступень иерархической лестницы города N. Не имей один толстый кошелек, а другой – сосредоточенной в его руках полной и безоговорочной власти.
   Г-н Вилон слыл - по легенде и когда-то давно - неплохо образованным человеком. Появился в городе он в ту пору, когда, по слухам, являлся еще молодым человеком и отличался отчаянным нравом. Сразу же с ходу он завоевал симпатии горожан и заразил их масштабной и смелой по замыслу идеей. Хотя на самом деле он был известен каждой собаке еще сызмальства, так как родился тут и должность раньше, еще до перестройки и своего десятигодичного отсутствия в городе, имел заурядную, не котируемую. Но времена меняются. Изменился и наш герой. А на старое прикрыли глаза, никому не хотелось ворошить прошлое: «поросло быльем», «кто старое вспомнит тому глаз вон» и так далее и тому подобное приходило каждому на ум.
   Повзрослевший, возмужавший и поостывший, остепенившийся Вилон (к этому времени у него уже имелась семья и дочка) предложил построить на Поганой реке плотину и новую мельницу для мола пшеницы заместо старой, пришедшей в негодность, а попросту превратившейся в труху.
- Я озолочу наш город с помощью сконструированного чуда техники. Я знаю, как это делается. Научился в Гронвельде. Это называется ноу-хау, и за границей уже вовсю строят по этой новейшей прогрессивной технологии. Целые финансовые пирамиды воздвигли уже. К тому же хорошие учителя попались мне в жизни, было у кого уму-разуму поднабраться, - говорил он жителям, своим землякам, умело по науке жестикулируя с трибуны. – Я сделаю наш город процветающим. Даже центром вселенной, куда каждый из глубинки с радостью поедет в надежде разбогатеть, также как – и это будет, клянусь - будет богат и счастлив горожанин, родившийся и вовремя обосновавшийся в Энске.
   Никто не мог припомнить, когда именно идея (о свалившемся вдруг на них с небес богатстве, точно золотой дождь) проникла в умы каждого жителя – даже те не могли вспомнить, кто никогда не занимался земледелием и выращиванием злаковых, не умел отличить связку собранных колосьев от пушистого перепрелого веника, коими мелись их пыльные чуланы.
   Как бы то ни было, во всех головах осела подспудная мысль о грандиозном строительстве. В трактире Бойля, в посудной лавке, в садах и двориках раззадоренных новостью горожан шло бурное обсуждение реализации идеи.
   Каждый считал своим долгом убедить соседа в необходимости, даже целесообразности, возведения плотины – сооружения крайне полезного и очень удачного в плане дальней перспективы... а на что оно будет реализовано, на какие средства, барыши, и зачем всё это вообще задумано, впрочем, не каждый мог внятно кому-либо объяснить. В точности и определенно, без обиняков и путаницы в мыслях. Да и кому какая разница, как это будет воплощаться, откуда возьмутся деньги, кто в этом будет участвовать и что это действо будет сопровождать. Народ, он на то и народ, чтоб лишних вопросов не задавать. На то умнее головы найдутся. Главное, пообещали, поманили, вот глазки и загорелись.
   Не всякий умел также доходчиво и понятно для пытливой аудитории и придирчивых читателей не только на словах, но и на бумаге изложить свои далеко небесспорные аргументы. Непонятки вносили в многочисленные споры и дискуссии, возникающие то тут, то там на улочках города, а иногда и в питейных заведениях, дисгармонию, они будили спонтанные революционные настроения, не свойственные этому устоявшемуся в правилах и привычках обществу. Можно выразиться даже иначе: утрамбованному и зарегламентированному обществу, где протест – это крайне не популярная мера самовыражения.
   Итак, город взбудоражило. Хотя никто не собирался, во всяком случае в открытую, оспаривать факт. И лезть на неприступную крепость в надежде обломать последние зубы о камни преткновения. Сосед, как правило, выслушав оппонента, все его доводы за и против, шумно и учащенно вздыхал, пускал смачный пузырь из легких в воздух, ничего не надув в результате, и принимался с такой же помпезностью и в подробностях доказывать точку зрения нисколько не отличающуюся от приведенной ему же. Ну, совсем ничем. Разве что кучей ненужной требухи и добавочных слов-паразитов, исторгнутых из чрева очередного зараженного.

   Когда двоих друзей выудили из пруда и доставили на аудиенцию к Мигере, который к тому времени уже совмещал должности городового и мэра города, случилось новое несчастье... но об этом позже. Между верховной властью и вновь прибывшими произошел следующий нелицеприятный разговор, вылившийся в конечном счете в весьма интересные коммерческие отношения, не свойственные отношениям между простоватыми и даже глуповатыми горожанами.
   Он мог бы показаться необычным для читателя, если бы тот не читал предыдущие главы и не знал о странностях описанных персонажей. А разговор-то действительно был важен, можно сказать он определил дальнейший ход событий в этой забытой богом глухомани.
   Вначале Мигера, сидя на облюбованной им лавке в трактире Бойля, допытывался, кто такие эти странные участники нашумевшего происшествия:
- Кто вы такие? – строго: – Бандиты? Разбойники? Грабители с большой дороги? Признавайтесь честно, все одно допытаюсь, у меня собачий нюх на таких бродяжек. В нашем достопочтенном городе, в коем я – глава и судия, давненько не случалось зловредных происшествий.
- А что мы такое сделали? – оправдывались подозреваемые. – Сударь, мы честные граждане великого града Гронвельд. По своим занятия относимся в сословию коммивояжеров. Наша цель и стремления – всеобщее процветание и развитие прогресса. Профессия относится к числу уважаемых в народе и служит налаживанию добрых связей между порядочными и законопослушными людьми.
- Почему тогда в таком непотребном виде?
- То недоразумение. Щас и объясним.
   Мигера в злобе отмахнулся.
- Не желаю слушать. Вдобавок ко всем беспорядкам и бесчинствам, разыгравшимся в городе накануне торжеств, вы умудрились самостийно, без санкционирования, уничтожить мост, куда планировалось поместить делегацию. Наш Гранд... Грандиозный мост. Архитектурное украшение, между прочим.
- Так это ж совсем не входило в наши планы. Видит бог, не было и в помыслах. То приключилось нечаянно. При этом пострадала, отметьте, наша собственная машина – автомобиль последней марки выпуска, ценный экспонат с выставки. С образцовой модернисткой выставки в Гронвельдском лакокрасочном салоне. Мы с приятелем везли ее вам, уважаемые энцы, так сказать в подарок и в безвозмездное пользование. В долговременное пользование, кстати, на долгие, можно сказать, на вечные года. Нам не жалко. Это всё вам от щедрот... от нашей процветающей фирмы. Так сейчас принято: одаривать всяческими подарочками, презентами, симпатиями. Так сказать, задабривать будущих компаньонов и соратников.
- Неужто нам. Нам везли?
- Вам-с. Не извольте беспокоиться.
- В этаком случае прошу прощения за бестактность и некоторую... м-м... резкость в суждениях. Да что там церемониться... по-простому простите за грубость и хамство. За рукоприкладство со стороны этих варваров и вандалов, схомутавших таких честных и порядочных... таких милых... как это вы изволили выразиться?.. комижоров?
- Коммивояжёров. Слово иностранное, но суть не искажающее: мирные торговцы чем попало.
- Именно так. Переодеть бы вас во что-нибудь сухое и цивильное не помешало бы. Если не гнушаетесь ношенным, могу предложить вам это барахлишко из реквизированного. Еще совсем свежее и не одеванное... почти. Даже глаженное. И милости прошу до нашего шалашу.
   Гости заколебались, чего-то опасаясь, и не стронулись с места. Видя это, Мигера поспешил объяснится:
- Это я вас таким образом в гости зову к нашему главному распорядителю... распорядителю всех порядков. К господину Вилону, мельнику и одному их самых почтенных горожан, человеку прогрессивных взглядов, умному собеседнику и вообще во всех отношениях приятному человеку. Вам будет приятно и полезно составить ему аутодафе. Каждый новый посетитель города N обязательно к ему идет на аутодафе... или, извиняйте, не вспомню как это называется, когда идут с поклоном и нижайшим почтением.
- Это, наверное, по-другому называется. Скорее приглашение на рандеву или аудиенцию. Или на прием. Или инагурацию. Вообщем, иначе как-то. А назвать, вы правы, можно как захочется.
- Во-во. Как захотим, так и назовем, лишь бы смысл не менялся.
- Лишь бы голова была целехонькой.
- Он вам будет полезен. Вилон, я имею ввиду. И во время переговоров и впоследствии он поспособствует вашим благородным, святым, можно сказать, целям. Сам я не полностью отвечаю за деятельность нашего городского самоуправления, хоть и голова, ибо загружен сверх меры обязанностями иного характера: порядок, понимаете ли, соблюдение правил, охрана спокойствия граждан, всё это, понимаете ли, поглощает уйму... едва ли не... неприлично вымолвить, сколько поглощает времени... и усердных сил... и посему я... Уф, извините, отдышка.
- Вы не торопитесь. Спешить некуда.
- Спасибо за подсказку. Действительно, куда это я разбежался? Успеется. Ну да что я всё распинаюсь, отнимаю у вас драгоценное время. Да вам, поди, и холодно. Вон как дрожите оба. Озябли?
- Есть немного.
- Живо переодеваться и к господину Вилону.
- А кто он такой, Вилон этот? – боязливо переглянувшись, решились наконец задать долго мучивший их вопрос пострадавшие в аварии на мосту.
- Не беспокойтесь, это мой заместитель по делам мерии. Котелок у него варит, в отличии от некоторых, он-то разберется что к чему...
   Нежданные гости еще раз переглянулись.
- Только... только придется ехать на мельницу, - сказал Мигера. - Ко мне нельзя.
- Это зачем на мельницу? Опять на реку возвращаться?
- Ничего не попишешь, издержки производства. Так, кажется, у вас, у деловых людей принято говорить?
   Мигера с сочувствием вздохнул и стал развернуто оправдываться:
- Понимаете, всё наша неустроенность, отсталость и отдаленность от цивилизации, всё вместе словом, сыграло роль. Некоторым образом то здание мерии, то, вообщем еще здание... моя, то есть, резиденция постра... то есть находится в реставрации, поэтому... в силу объективных и не случайных, а систематических причин, оно пришло в упадок. Но вы не волнуйтесь. Господин Вилон примет гостей как подобает, если не сказать больше: окажет вам самый великолепный прием, какой возможен в губернских условиях. У него на Поганой речке уютненький особнячок в стиле модерн.
   Гусь и Брыль, заметно осмелев после слов городового и мэра в одном лице, переоделись в сухое.
- Не печальтесь, почтенный, - сказал повеселевший Гусь, - всё будет в ажуре, мы уладим недоразумения и еще отгрохаем вам такой Петродворец, что Екатерина позавидует. Иначе зачем мы здесь? Кстати, как ваше имя, вы сказали? Напомните, плиз. Это нужно для удобства обращения.
- Мигера, - представился полицейский, сняв и помяв в руках картуз, - городовой.
- Рад. Очень рад, - коротко кивнул Гусь. – Моя фамилья – Гусь.
- Имею честь – Брыль, - козырнул напарник.
- И мне очень приятно, молодые люди, - расплылся в улыбке старик.
«Довольно странные имена у них, старомодные, - раздумывал Мигера неспешно, в то время, как два голых мужика переоблачались в одеяния, принесенные трактирщиком Бойлем из своего гардероба, кажущиеся еще более странными, чем те, в которых они прибыли. - И вид, как у отъявленных пройдох, но кто их поймет, это необъезженное молодое племя. Иной и вид имеет, как у последнего дурака, а деньги гребет лопатой, а то и двумя. И пост занимает особенный, с жалованием. И мундир в позументах».
- Эх, - вздохнул городовой. – Теперь молодость – не порок, наоборот, божий дар, не то, что прежде, когда уважали седины, а за белизну голов давали чины и привилегии. Теперь всё не так, кувырком. Успевай приноравливаться, а не то лягнут в кутерьме и поминай, где и как звали.
   И Мигера опять задумался:
«Вон хоть Лошку возьми, далеко ходить не надо. Давно ли был дурак-дураком, любой знал его, как забулдыгу беспросветного, пустомелю и лентяя. Даром что бобыль, кому такой фрукт нужен? А теперь... теперь... видали, собрался с умом и задумал фабрику на рыбных консервах. Во, что деется, аж жуть берет – такое неспокойное время, гляди упустишь своё, не потрафит».
   Гусь и Брыль быстро подсохли и согрелись в трактире, угостившись сливянкой Бойля. Они блаженно разлеглись на жестких деревянных сиденьях трещавшего трещоткой тарантаса, пока тот держал путь берегом реки, направляясь к Вилону. Им было спокойно, чувствовали они себя вольно, настолько, насколько позволяли тесные рамки повозки. Мигера не переставая травил байки, хотя за вольность языка не раз поругивал ненавистного рыбака. По-видимому, у Бойля он неосмотрительно перебрал со сладким напитком.
- Раньше бывало не так, - рассказывал он попутчикам. – Раньше было совсем не то, когда власть, стало быть, считалась выборною. Но была ли она на самом деле таковой, вот в чем вопрос? Выбирали, к примеру, какого-либо болвана в меры, или во всякие там комиссии. Ревизионные, рецензионные, счетные, много их было. И сразу начинали палки в колеса, вредительствовать. Чинить препятствия, попустительства. Не успел ты еще как следует макнуться, погрузиться туда, а на тебе предупреждение сверху – за реденькие волоса и наружу. А затем обратно... в дерьмо. И так по нескольку раз на дню. А не то бывало враз по шее и поминай, как звали. Шоковая терапия называется.
   Мигера вздохнул в очередной раз, перевел дух. Дыхания ему не хватало. Расстегнул ворот мундира.
- Не-е, то был отстой, - продолжал он жаловаться на жизнь малознакомым людям. – Одно недоразумение, социализм одним словом. Сейчас не то. Хочешь имей, не хочешь не имей. Чего может быть лучше?!
   Расслабившиеся было друзья в который раз опасливо переглянулись. Было непонятно, отчего это руководитель такого высокого ранга вдруг перешел на мажорный лад и стал нахваливать новые времена: ведь только недавно, еще сидя в трактире, критиковал молодежь за неуважение к старческим сединам. Неожиданные перемены в настроении? Гусь метнул глазами от друга в сторону городового, показывая мол, возьми на заметку, человек непредсказуем. Бриль наклонил головку в знак согласия. «Да, старик явно не в себе и опасен». Их мнения совпадали.
   Но они все-таки предпочли промолчать. А Мигера разошелся не на шутку и не замечал уже пристального внимания со стороны заезжих к своей персоне.
- Вот господин Вилон раньше... – плел он свои росказни, - ни за что не поверите, кем был, чем занимался? Вилами махал. А? Как простой мужик. Да именно так дела обстояли. Он родом отсюда, из здешних будет. С Уваровки. Район такой, два квартала, ближе к Поганой. Теперь переименован в Уваровскую префектуру.
- Вот так метаморфозы! – то ли в шутку, то ли серьезно подивились рассказу городового гости-предприниматели. – Перевоплощение, да и только.
- Вроде того. Вообще-то Филип добрый, он хату свою передал в дар, безвозмездно учтите, народу города N. От чистого сердца, из добротных, так сказать, побуждений. Там сейчас во дворе памятник, бюст бронзовый стоит и надпись на фасаде, всё чин чинарем: «Здесь в таком-то году проживал незабвенный, ныне здравствующий в самом наидобром здравствии деятель каких не знала еще земля, такого грандиозного масштаба и размаха, что...». Ну, и дальше в таком же духе. И концовочка: «...и просто хороший и честный человек, человечище». Догадайтесь, кто сочинитель сих виршей? Вовек не додумаетесь.
- А кто вы были при материализме? – как бы невзначай поинтересовался Гусь.
- Я-то, - Мигера заюлил, - я-то исполнял всё тоже: должность у меня была оперуполномоченный при уголовном розыске. Меров тогда не было – правь, кто желает, зато швали всякой завались. Хоть отбавляй. Не поверите, все казематы в старом здании тюрьмы просто забиты были доверху преступниками всех мастей и сортов. Даже живая очередь существовала. Взятки, коррупция, подкуп должностных лиц, чтоб, значит, получше, почище камерку. Приходилось порой сортировать зеков: что попроще, не столь злостное – на улицу, на мороз, а тех кто уж рецидивист там какой, скажем, тех извольте пожалуйста в заточение без пощад и снисхождений к условиям произростания. Вот такие, братишки, дела были. Времена те еще, жесточайшие.
   Мигера взял паузу на обдумывание и сморкание в платок.
- Условия-то и вправду сказать, - произнес он грустно, со слезящимися глазами после вынужденного перерыва, - были отвратительны. Растлевающие, а не перевоспитывающие, но все одно: набедокурил, держи ответ по полной. Так-то. Тогда в нашем управлении заправлял начальник из приезжих. Дай бог памяти... нет, простите, запамятовал. Его потом еще осудили по злостной статье, он оказался в свете недавних событий чуть ли не Пиночет. На наш манер, конечно. Русского пошиба. Да вы его, наверное, и не вспомните. Молоды были, пацанчики.
- А что он совершил такого, за что ему столь дрянную кликуху присвоили? Убил тыщи, казнил, предал родину?
- Да не, не то. Этот самый начальник такой гусь был лапчатый, что упаси господи и дай бог кому другому: воровал безбожно и без меры, как если б на нем креста совсем не было от рождения, грабил беспощадно, насильничал, прикрываясь личиной правосудия. Тиран и монархист по убеждениям. Раз измордовал, ей богу сам видел, не кого-нибудь постороннего, кого не жалко, а супругу законную... и всё произошло не по причине какой-либо тривиальной, что само по себе простительно, а на почве банальных политических расхождений. Она, видите ли, помянула браным словом некоего Марата. Любовника, может быть. Хотя на суде – позже даже суд состоялся по сему запутанному и критическому делу – отрицала сожительство и измену. Суд внял просьбе супружницы разобраться по существу и по справедливости и даже заключил, что любовью тут никакой не пахнет. Как между официальными партнерами, так и меж похабников. А потому освободил из-под стражи прямо в зале закованную прелюбодейку. Мол, всё это было чистой воды политика. И всё тут на этом. Закончили.
- А босса вашего засудили?
- А что ему сделается от всеобщего осуждения, не осуждения даже, а так порицания, постановки на вид. Знаете, где он видал все эти виды, которые ему демонстрировали на суде? В интересном месте. Причем, на самом видном месте, вы меня понимаете, о чем я говорю.
- В общем да. Общую картину, так сказать.
- Вот и ладненько. Давайте дальше дорасскажу. Она, значит, хает этого Маратика, а сама настаивает на своем, что в ихнем политическом или любовном споре - что там у них перевесило на их правосудных весах, не знаю и знать не хочу, - права оказалась другая сладкая парочка – некие голубки с французскими именами Дантон и Робеспьер. Кто такие тоже не знаю, не с нашего участка. Гастролеры заезжие. Самое интересное в этом деле было, что начальнику бывшему вздумалось выгораживать и заступаться за этого вредного Марата, из-за которого весь сыр-бор разгорелся и из-за которого сам начальник пострадать мог. Но, видать, сильно он погрузился в политические дебри. Погряз, так сказать, по самые уши. Уже не мог слезть с иглы. Прям как фанат сделался: согласен хоть на плаху, но от своей правды не в силах был отступиться. Ни за что, ни за какие коврижки не соглашался на откупные. Стоял на своём, и всё тут, как замороженный. Правда тут, я подозреваю, фальшь все же закралась: все равно без подкупа и мздоимства, словом без какого-либо служебного нарушения, не обошлось. Скажу так: запутанное мафиозное это дело, к нему особый подход и соответствующее расследование нужно было бы применить, но у нас, вы знаете, тогда всё только к политике сводили, будь то рядовое дело, или с особым подтекстом. А то что на скамье подсудимых сидит заурядный домушник, или шарлатан, или конокрад задрипанный, без разницы. Все равно политзаключенный в итоге из него получался. Просто конвейер какой-то работал, поточная линия, клепавшая одну и ту же статью, как этикетку на конечную деталь.
- Погодите, милейший, - остановил неожиданно словесный поток Мигеры попутчик, тот, что повыше, назвавшийся Гусем. – Скажите такую вещь: вот, мы едем к этому Вилону-Вавилону, как вы выразились. Кто он такой? Что за фрукт? А то вы всё о других рассказываете, а о главном утаиваете. Этот вопрос я задаю с намеренным акцентом, потому как информация эта нам с господином Брылем необходима для бизнеса, для бизнеса именно с ним. Андестенд?
- Ез, оф коз, - на автомате ответил Мигера. Он засуетился: - Да, да, я понимаю, конечно, - и прихлопнул вожжами мерина. Тарантас загремел громче. – Бизнес этот самый – дело хорошее, нужное. Что касается господина Вилона, это наша гордость, слава ему.
- Поподробнее, пожалуйста.
- Разумеется. Вот, сразу как только он воротился в родные пенаты... после недавних событий...
- Значит, господин Вилон недавно появился в городе?
- Воротился он. Отсутствовал лет этак десять, пожалуй, что так, но сам из местных будет, из нашенских. Говорил же, вилами когда-то махал с мужиками.
- Вилами, значит. Ага, ага. Продолжайте.
- У него туточки и жена оставалась, и дочка. Красавица. Все целехоньки, славу богу. Таперича все вместе живут в особнячке, в хоромах своих, в царских палатах. Вернулся, значит, наш кормилец и за дело принялся тут же. Пополнел, поправился, красивый мужчина стал, роботящий. Ранее у нас, для нужд города, ветрянка была – ветряная мельница, значит, на косогоре стояла. Туды и молоть возили. Так со временем труха с нее сыпаться стала, поизносилась. Грицко наш, учитель математики со школы изначальной, стало быть, человек грамотный, образованный, сказал, что нужно ей эту самую возводить – амортизацию, хрен ей в дышло, - мерин резко дернулся, испугавшись. - А кому её возводить? Силов подходящих нету. Дома – хаты наши – который год никто не ремонтирует; подмалюют, подскребут и сойдет.
   Мигера нахмурил свои могучие брови.
- Разучились, застоялись знания и умения. Развалили всё, дармоеды. Тьфу ты, - сплюнул в сердцах в придорожную канавку. – Таперича разве хто сумеет такое грандиозное дело провернуть. Материалу нету, проекту тоже нету, руки – крюки. Что тут гутарить, вона мост, который вы изволили развалить, столько ж лет стоял, родимый, одинешенек, умели делать, на совесть, хоть времена были сомнительные...
   Мигера скосил глаз, поправился с оговоркой, что, однако, не помогло двум рассеянным слушателям уловить суть его намека:
- ...иносказательные были времена. Учитель Грицко клянется, что принимал соучастие в проектировке фундамента, что самолично закладывался под него. Да разве он нынче что вспомнит? Забыл, говорит.
- Так что Вилон?
- Вот я и говорю: господин Вилон за дело родеит всею душой. Соорудил такую бандуру на отроге... на Поганой. Что сроду не видывали в наших краях, прямо ГЭС. Вот, он и говорит, стало быть, когда выступал на площади, на митинге: «И электрищество вам попроведу по всем хатам, и свечки поставлю на каждом столе». Стеариновые или из другого-какого материалу, не ведаю. Везде зажжу, говорит, и будут они гореть вечно, потому как они самогорящие. Точно, без воску они совсем, и без стеарину. Так и сказал: «самовоспламеняющиеся». Бесовские, дьявольские штучки. Вроде ламп керосиновых, но не коптящих. Кажись, лампочками Ильича зовутся. Дай бог здоровьичка этому самому Ильичу – голубчику. И будем мы, как ангелочки, день-деньской под солнышком самогорящим греться, нежиться, и не наду тогда вовсе и коммунизму – такая благодать снизойдет. Мельницу водяную нарекли Схованческой, - Мигера улыбнулся своим думкам в висячий ус. - Есть у нас такая байка, предание, значит, от дедов и прадедов, - вдруг посерьезнел, - что издревля завелся и обитает в водах речных водяной по прозвищу Схованчек. Ховается, прячется, значит, он от люду живого, отсюдова и наименование. И почитается предание это гражданами свято, как если к примеру скажем, отцову веру уважают. Надобно добавить к этому, честные ком... вояжеры, что нету среди нас инакомыслия и вредный атеизм в массах искоренен на корню, равно как и заблуждение серой неграмотности об отстутствии на небесах учителя и радетеля всех правоверных христиан. Строго у нас с этим. Уважают Христа и стар и млад.
   Городовой перекрестился на кучевое облачко в форме креста, проплывающее мирно и спокойно над повозкой и склоненными к тому времени от усталости головами пассажиров.
- Скоро уже? – не утерпел и поинтересовался о конце затянувшегося путешествия заскучавший Брыль.
- Да, теперь скоро, - ответил Мигера и распрямил свои захрустевшие в такт скрипу тарантаса исполинские плечи. – Хоть талантов в градостроительном искусстве у нас нема, но изловчились, извернулись из пагубной ситуации, - как будто воспрял он от сковавшей его неожиданной лени, навеянной своим же скучным и однообразным рассказом, - и всё это «во благо воскрешения в поколениях верного пути к райской идиллии и гармонии на земле, осознании справедливого управления свыше и отрицания всякой классовой розни...»
- Вы прямо как поэт трактуете, - заметил Гусь, - коль речь зашла о религии, то я вот что скажу на это...
- Изволили заметить? – обрадовался Мигера, обрывая на полуслове. – Совершенно верно, преклоняюсь и воспеваю.
- Не мешает это работе, исполнению будничных и прозаичных обязанностей?
- Что вы? Что вы?
- Мундиру, насколько я знаю, придается твердая рука, холодный расчет. Ему не свойственны метания, неопределенность, раздвоенность. Ибо, по моему разумению, христианское учение предполагает слабость: любовь, милосердие, терпимость и все такое прочее. А правосудие, коим вы обладаете, мне кажется, должно иметь каленое сердце, безжалостную секиру. А что касается власти – тем более. Прибавьте сюда корысть и стремление к обогащению и устранению конкуренции. Какая тут жалось? Или я ошибаюсь?
- Всё точно так, как изволили сказать. Только, моё прощеньице, одна малюсенькая поправочка.
- Что же?
- Не извольте гневаться. Маленькая-премаленькая ничтожная ковырка.
- Ну говорите же, я весь внимание.
- Вот вы изволили молвить: секира, корысть. Конечно, всё это правильные умозаключения. Поставлен карать – верши праведный суд секирой, булавой, шашкой, чем под руку попадется, всё в ход пойдет, всё пригодится. И всё это я, конечно, понимаю и принимаю, однако...
- Что же, что же однако?
- Такой вот при этом нюанс вырисовывается. Что бог наказал в собственноручном сочинении «Библия»: «Не убий свово ближнего, не убий ни в коем случае». Ведь так он сказал? Ничего я не путаю? Не соврал? Значит запрещено, противупоказано сие.
   Гусь ошалелыми глазами смотрел на представителя власти. Он никак не мог понять, в уме ли тот, в добром ли здравии? Казалось, у городового в мозгу перемешались все возможные понятия. Чтобы ухватить логику этого человека за выскальзывающую нить его абсурдных речей, нужно было обладать проворностью мышки и ловкостью кошки одновременно.
- Вообще, насилие я презираю, - продолжал нести ересь Мигера, - и готов голосовать чем угодно в противовес ему. Сострадание и любовь к ближнему, к брату, к человеку, как собирательному образу, - вот, что спасет и воскресит падших: изуверов, извергов, всяких убийц. Вы читали Достоевского? Напрасно. У меня среди прочего... среди протоколов завалялся томик. Вот, кто гениально изъяснялся словом божьим, хваткий дьячок, ха-ха-ха!
- Слушайте, у вас в уезде случаем попа нет?
- А как же! Имеется. Святой Анисий. После этих самых событий со стройкой, сам как бы и воскрес. Восстал из руин. Я к нему, родимому, и вел давеча речь, когда, значит, про бога того... этого... значит... говорил. И про святотатство и неверие. Человек, может быть, без особых талантов и наук, но явно на своем месте. Вот, всем миром и с божьей помощью, - опять заерзал на облучке городовой, - непринуждаемо, как бывало на субботнике в старые времена, или по призыву, лозунгу, в едином порыве, так сказать, сердцем уверовав и материально заинтересовавшись, каждый счел своим долгом поучаствовать и приложить руку к Христу и его батюшке...
- Не пойму я, о чем вы, - выразил недовольство на лице Гусь, - больно речи ваши головоломны.
- Так о церкви я, - пожал плечами Мигера, - о ней говорю. Воссоздали прежний образ стареющему храму, теперь радует глаз, и не только Анисию. Надоть сказать, наш поп всем попап поп. Выписали мы его аж с самого Гронвельда. Филип ездил в ихнюю семинарию, самолично отбирал среди предъявленных наиотъявленнейших субчиков кандидатуру на пост проповедника. В конце концов приглянулся ему, да и всем нам, как оказалось, сам Анисий. До того сдобная у малого рожа, маслянистая, а глаза, вот, скучные, печальные. Прямо с иконы. Сами увидите. Они с мельником с тех пор дружат.
- Да скоро ли мельница, дружище? – взмолился Брыль. – Мочи нет терпеть.
- А вона она виднеется. По шуму смотрите: откудова шум, там и плотина, там и мельница молотит.

Продолжение следует: http://proza.ru/2019/08/14/43