Четыре страницы до эпилога

Ветер. Закат небрежно проливает огненно-алую краску на сероватую землю. Сквозь легкий туман доносятся крики, полные хриплой жадности и азарта:
- Тореро! Тореро! Бей! Молот! Молот! Растопчи его!
Ташка нервно стискивает влажной ладонью свой кожаный ремень – никак не привыкнет.  Только бы Тореро победил – сейчас под разноцветным и немного кровавым стеклом купола неба нет ничего важнее.

Сидя на влажной земле, Тореро довольно мурлыкал незамысловатую песенку, изредка шипя сквозь зубы от боли. Таша обрабатывала ему раны и ссадины, вывихнутую руку перетянула старым шарфом.
- Снова за своё? Как ты теперь выдержишь воскресный бой? Кто выйдет на арену? Я?! – Ташка отрывисто выплевывала слова, словно тяжелые свинцовые пули.
- Но ведь всё же обошлось? – беззаботно прошепелявил Тореро, по-птичьи прищурив левый глаз. – И у нас есть три, понимаешь, Ташка, ТРИ банки консервов!
Таша вдохнула и взъерошила пепельные лохмы брата. Три банки тушенки – это аргумент. Их можно есть две недели в бункере, на них можно купить стандартную аптечку, даже с приличными антисептиками, за них в Комитете Местного правления погасят полугодовой налог… Да, как ни крути, это серьезная награда, чтобы тринадцатилетний подросток с лихой кличкой «Тореро» рисковал жизнью на арене в современном подобии гладиаторских боев.
- Молот на два года старше тебя и чуть ли не в два раза тяжелее! Когда-нибудь он пересчитает тебе все кости,  - мрачно предрекла Ташка, помогая брату подняться и влезть в их апартаменты – чердак в жёлтом доме.
- Молот…! – Тореро неприлично и виртуозно выругался. – А я осторожен насколько это вообще возможно. Что толку трястись, коли каждый день может прийти гроза?
Таша вздрогнула. Побледнела, словно пепел припорошил её острые скулы. Их гетто – маленький закрытый мирок со своими законами, своей валютой и своей колючей проволокой по периметру, но вот звонит колокол, разбивается страшным криком гром… и приходит «гроза».
   Ташка зыркнула на Тореро, который, морщась от боли в разбитой губе, медленно ел похлебку. Когда ей было четырнадцать лет, она была вынуждена уйти из бункера от родителей, чтобы работать на крошечном химическом заводе, на краю гетто. Тогда Ташка и нашла на пустынной улице потерявшего сознание от голода мальчика лет семи. Говорят: раньше на земле жили ангелы, потом, наверное, «гроза» убила и их. Они пали на землю бледными звёздами, роняя горящие перья. Говорят: найти обугленное перо ангела – к счастью. Говорят: лишь немногие смогут увидеть это перо. Так или иначе, но тощий, оголодавший мальчишка с пепельными волосами, встопорщенными будто перья, изменил Ташкину жизнь. Вместо положенной койки в общем бараке, они неожиданно нашли и обжили чердак в старом, странном жёлтом доме. А потом за две луны до своего одиннадцатилетия названный брат от голода и отчаяния вышел на арену… и победил. Получил заветные банки консервов и кличку «Тореро».
А брат уже залез на свою лавку, укрылся колючим одеялом и сонно пробормотал:
- Тушенку спрятала? Там ещё в наградном ящике книжка какая-то, это тебе. К началу осени.
Услышав это, Ташка ощутила странную и нежную горечь. Она со смущением заметила:
- Какие же дураки празднуют начало осени?
Осень – мрачная гостья, делающая их жизнь ещё сложнее.
- Какие дураки? Мы, - хмыкнул Тореро и засопел.
- Спасибо, - тихо прошептала Ташка и подоткнула ему слишком куцее для длинноного подростка одеяло.

***

Прошло пару часов, Ташка, беспечно растрачивая огарок свечи, с жадностью читала подаренную книгу. Она так давно не видела книг! В мире, где банками тушенки платили за оставленную на арене жизнь, искусство стояло где-то между драной калошей и красивой, но бесполезной фольгой. Поэтому этот потрепанный томик без обложки, каким-то чудом попавший в наградной ящик Тореро, был настоящим подарком судьбы. Книга кончалась, оставалось совсем немного страниц. Часовщик на улице трижды ударил в гонг, оповестив, что минуло три часа утра. Тореро, всегда спавший очень крепко, проснулся, наверное, из-за ноющей во всем теле боли. С трудом разлепил сонные глаза и пробормотал:
- Ташка, ты рехнулась? Чего не спишь? Хочешь днем на заводе в чан с кислотой свалиться?
- Тореро, книга потрясающая! О каком-то странном мире, где не бывает «грозы» и никогда не звучит колокол. Там есть всё: и еда, и дома, там машины не только у военных церберов правительства. А девушка Наташа лежит в психиатрической лечебнице, её галлюцинации, не поверишь, так похожи на наш настоящий мир! Но доктор Беркутский обещал её вылечить, а она любит его… - глаза Ташки возбужденно блестели, несмотря на то что, сосуды полопались от напряжения и усталости, окрасив их пугающе алым.
Тореро долго и задумчиво смотрел на неё, а потом с интересом спросил:
- А что такое психиатрическая лечебница?
- Ну… это что-то вроде бункера, где держат странных людей, типа нашего Дурачка-Колокольчика, которого дикари убили год назад, - пояснила Ташка, - но дело не в этом…
- Спать, сестра! Спать! – буркнул Тореро и уткнулся носом в сгиб локтя, возвращаясь к прерванному сну.
- Сейчас, мне осталось всего четыре страницы до эпилога.
И Ташка погрузилась в чтение:
«Доктор Беркутский зашел в палату, Наташа вздрогнула и начала поспешно поправлять волосы. Врач присел на жесткий стул, тень улыбки скользнула по его тонким губам, он тихо сказал:
- Наталья, я же просил не читать эту книгу, - Беркутский указал на глянцевую тёмную обложку с пылающими алыми буквами, - это описание постапокалиптического мира слишком сильно влияет на вас…»
Ташка прикрыла глаза и взяла книгу… в тяжелой блестящей обложке…
Под руками прохладная мягкость простыни, полуденное солнце бьёт в глаза сквозь чистые стекла, доктор Беркутский ласково и устало глядит на неё:
- Задремали, Наталья? Пора на укол.
- Но… как же?
Она подносит свою чуть дрожащую руку к лицу – светлая и чистая кожа, ухоженные ногти. Шелковистая и безумно красивая пижама приятно льнет к её телу.
- Что такое? Вы что-то хотите мне сказать? – врач чуть наклоняется к ней.
Его белый халат сияет непогрешимой чистотой, хищный блеск серых рысьих глаз спрятан за очками в тонкой серебряной оправе, непокорные светло-русые волосы укрощены в небрежный пучок на затылке.
    И Наташа послушно идет за врачом в процедурную. Беркутский пахнет хвойным лесом после дождя. Этот запах впитывается под кожу. Этот запах остаётся с ней, когда врач мягко забирает книгу из её дрожащих пальцев и уходит, оставляя пациентку на попечение медсестры.


***

    За окном на небо синим и томным бархатом наползает вечер. Наташа теряется в фантазии и будничности, в книгах и больничных коридорах. Настоящий лишь хвойный запах. Но она не может бросить Тореро. Сегодня на прогулке она заметила знакомый пепел волос, но парень, словно напуганный зверек, исчез за деревом, а подошедшая медсестра сказала, что Никита – наркоман и сейчас опять находится в стадии обострения, не стоит его трогать. После отбоя Наташа думает лишь о том, что же реальность? Это работница химзавода Ташка, названная сестра Тореро, пережившая уже три «грозы», читает про психиатрическую лечебницу, врача Беркутского и его влюбленную пациентку? Или душевнобольная Наташа не может выбраться из лабиринтов книги про постапокалиптический мир?
     За окном глухо и ритмично стучит насмешливый дождь. Наташа, спустив босую ногу с кровати, зябко поеживается и находит «сбежавшую» тапочку. Выходит из палаты. Лампы проливают по зеленым стенам больничного коридора свой едва заметный, сонный, жидкий свет. Но посту дежурной сестры нет. И Наташа заходит в кабинет к врачу. Беркутский сидит, устало откинувшись на высокую спинку кресла, и машинально потирает тонкую переносицу, сняв очки.
- Что-то случилось, Наталья?
Она кивает и тихо отвечает:
- Вы устали.
Врач чуть удивленно выгибает бровь. Наташа присаживается на кушетку.
- Немного, - помедлив, отвечает Беркутский, - уже которая ночная смена без выходных. Почему вы не спите?
Наташа наклоняет голову к плечу и улыбается:
- Вы красивый.
Врач резко вкидывает брови и откашливается:
- Спасибо, вы тоже. А теперь идите спать, вам надо отдыхать. Хорошо?
- Хорошо. А вы мне книгу не отдадите? Мне всего четыре странички до эпилога осталось.
- Не стоит.
Наташа не слишком огорчается, она отчего-то уверена, что всё равно, вернувшись в палату, найдет книгу под своей подушкой, даже если врач запрет томик в свой сейф. Беркутский ловко убирает выбившиеся пряди светлых волос за уши, манжеты его халата ползут вверх, обнажая широкие запястья. Тусклым металлом блестит браслет часов.
- А можно мне часы? – внезапно спрашивает Наташа. – Не навсегда, на пару дней, а то мне негде время смотреть.
Про гонг она решает не говорить.
Врач внимательно смотрит на неё:
- И вы пойдете спать?
- Ага.
- И примете таблетки?
- Ладно.
Беркутский, снимая часы с запястья, подходит к ней – запах хвои окутывает Наташу.
- Держите.
Браслет холодный снаружи и теплый от его тела внутри ложится надежной тяжестью ей в ладонь.
Уже открывая дверь, Наташа внезапно спрашивает у врача:
- Значит вот это точно реальность?
Тот кивает. Она улыбается: если это реальность, то это не так уж и плохо, и выходит. Доктор Беркутский утомленно прислоняется спиною к шкафу и едва слышно хмыкает:
- Если бы я сам был уверен.

***

    Наташа лежит на постели, достает из-под подушки книгу:
«В полдень Тореро примчался на химзавод, поймал у проходной сестру и схватил за локоть, зашептав на ухо:
- Ташка, сматываемся скорее! В гетто объявлено военное положение, правительственные церберы заняли оборону по периметру. У ворот Беркут со своей шайкой, он хочет свергнуть правительство и установить в нашем районе свой режим! …»
Наташа почувствовала сильные пальцы Тореро на своей руке… и распахнула глаза. Брат с сестрою бежали по улице, петляя словно зайцы.
- Надо спрятаться от них, - твердил Тореро, ныряя в катакомбы.
- От кого? – выдохнула запыхавшаяся Ташка, пытаясь унять боль в боку.
- Ото всех! С тех пор, как церберы вышвырнули дикарям семью Беркута, тот обезумел.
Брат и сестра наконец-то остановились и спрятались в одной из ниш катакомб.
- Любой бы сошел с ума, побывав у дикарей, - резонно ответила Таша, доставая из кармана форменной одежды химика что-то тяжелое – книга, вот что ей мешало, когда они бежали!
Потрепанная книжка без обложки про психиатра Беркутского и Наташу. До эпилога осталось всего лишь четыре страницы. Таша машинально растирала озябшие ладони, что-то оцарапало руку – на тонком девичьем запястье болтались мужские часы, отливающие тусклым серебром.
Тореро сел на кусок проржавелой трубы и прищурил свои ярко-синие глаза, его негромкий шепелявый голос вырвал Ташку из мыслей о реальности:
- Беркут – псих, но я желаю ему удачи. Говорят, что в его районах не такие большие налоги, а казнят просто ножом по горлу – не отдают дикарям… И во время этой грёбанной «грозы»  в защитные бункеры пускают всех, а не только местных тузов.
- Тогда почему мы прячемся? – Ташка прижалась к брату.
Тощий, пока ещё узкоплечий, но уже выше её, а глаза улыбаются так редко. Хорошо, что в пепельных волосах труднее разглядеть седину.
- Дурочка, ты все-таки. Там сейчас на улицах хуже, чем в «грозу», подыхают ещё больше, Беркут не остановится, пока не вырежет всё сопротивление, ну или они перебьют его армию, но это вряд ли.
 
    Уже несколько часов они прячутся в катакомбах, то и дело перемещаются по извилистым коридорам, спасает то, что Тореро их так хорошо знает: он родился и жил там до встречи с Ташкой. Изредка осторожно отправляются на разведку. Походя ближе к выходам, брат и сестра нередко слышат крики и звуки боя. Наконец, любопытная Ташка выглядывает из их укрытия. В куцем переулке баррикаду церберов теснят бунтовщики, первым кидается на приступ высокий мужчина, за плечом у него ружье (подумать только, оказывается, огнестрельное оружие ещё осталось!), впрочем, захватчик предпочитает драться длинной плетью и современным коротким мечом, наверно, сберегая бесценные патроны. По его узкому лицу течет кровь, светло-русые волосы, отросшие почти до лопаток, мечутся за спиною безумным смерчем. Алеет повязка на лбу. Серые, рысьи глаза…
- Ташка, идиотка! – Тореро затаскивает её обратно. – В гроб меня загонишь! Сиди тихо, принес же нас дьявол прямо к Беркуту!
- Это он?
- Он! Пошли, ещё насмотришься на него, когда он устроит всеобщую перекличку на площади. Тем более ты химик, а значит, попадешь в его армию.
Они ползут по темному тоннелю, сбивая локти.
- А если я не хочу в армию?
- Я, может, тоже не хочу, - бурчит Тореро.
И Ташка понимает, что брата-бойца заберут точно.
    Наконец, они находят светлую нишу. И сидят там ещё очень долго. А потом Тореро неожиданно усмехается:
- Беркут, точно псих! Но за ним хоть не стыдно идти. Он не обжирается, как церберы в партере, пока мы подыхаем на арене.
Брат кладет голову на колени Ташке и погружается в дремоту. Он никогда не теряет времени даром, если можно восстановить силы.
- Через полчаса дежурю я, - говорит он.
Понимает, что сейчас вряд ли кто-нибудь придет, так что дежурство Ташки – формальность.
«- Я нарисовала ваш портрет, - Наташа протягивает улыбающемуся Беркутскому листок картона…»
Этого не может быть! Белизна палаты режет по глазам. Беркутский заворожено проводит пальцами по рисунку:
- Потрясающе красиво. Но разве я такой?
На картоне изображен длинноволосый вождь, берущий город.  Плеть в руках, за плечом ружьё, алеет повязка на лбу – единственный цветной мазок на всем рисунке.
И вдруг звонит колокол…
Наташа прижимает ладонь ко рту, но не может сдержать крик ужаса – «гроза»… пришла «гроза».

Сплетают пальцы Ташка и Тореро, стоя перед Беркутом. Вождь запрокидывает голову, кровь запеклась на его лице, но алеет вечно свежей кровью повязка на лбу.
И гремит колокол…

Доктор Беркутский зовет её:
- Наташа! Наташа! Это всего лишь телефон. Сестра, укол срочно!
Пальцы врача сжимают её запястья, она тонет в звоне, запахе хвои и улыбается ему.
И ледяными, янтарными звуками разбивается колокольный звон…

Они присягают Беркуту. Ряды армии смыкаются.
И гремит колокол…

Валяется недочитанная книжка. И гремит колокол…
До эпилога остаётся четыре страницы.