Плюшевый плед. 2

                Сообщение пришло с неизвестного номера: «Извини. Уехал далеко. Так получилось. Не жди. Не вернусь. Ключи от квартиры отдай Ваське, он в курсе. Иван».
               
                В который раз перечитала. Незнакомый номер, безликие слова чужого человека.  Озноб рук перекинулся на плечи, подташнивало, страшно распирало изнутри голову. «Это, верно, мое измененное сознание поднявшимся тестом пытается перевалиться  через край»,- трудно, с горчинкой, но все же шутилось. Иногда Татьяне казалось, даже умирая, она будет смеяться, от страха и безысходности кто-то рыдает и причитает, а она вот шутит.
 
                ***

                Танюша в сплетенном бабушкой венке ощущала себя принцессой, а веселый мир вокруг себя - царством-государством с его многочисленными подданными.
               
                Яркими солнышками рассыпались в весеннем изумрудье трав одуванчики. Толстый флегматичный шмель обстоятельно выбрал место приземления, тяжело сел на желтый купол, передохнул. Осы суетно мельтешили, перескакивая с цветка на цветок. Пчелы держались с достоинством, энергично и деловито, не отвлекаясь на бесцеремонных мух и ос, собирали нектар. Непрерывно по своим делам туда-сюда сновали трудяги - муравьи.
               
                –Деда, а ты знаешь, что такое любовь?
               
                –Да вроде знаю, роднулька моя. Вот у нас с бабушкой твоей любовь и с тобой у нас любовь. Танюша, ты подрастешь и сама о ней все узнаешь, сейчас рано тебе еще о любви говорить,– дед ласково погладил внучку по спине: «Ох, красота растет, погибель кому-то будет».
               
                Такого аметистового омута глаз в семье ни у кого не было. Нежно сиреневые с  рыжинкой у зрачка глаза привораживали, притягивали, раз глянешь, и не оторвать взора уже.  Тяжелые пепельно-русые волосы мягкой волной струились по спине. Нежное личико с правильными чертами  и ладная детская  фигурка, выдавали  будущую красавицу. Бабка серчала очень, но дед нет-нет да погибелью и назовет внучку.
               
                –Нет, я сейчас хочу! Бабушка сказала, любовь мягкая, нежная, теплая. Как наш плед, да?
               
                –Танюша, бабушка у нас всегда правильно говорит. Любовь мягким, теплым пледом от всех бед и напастей укрывающая! Да, как наш плюшевый плед! Погибель ты моя, любимая, умница ты моя.  Да она такая, эта любовь, но и болью может быть, слякотью осенней, зимним холодом. Разная она у всех.
               
                –Не хочу дождь, не хочу холод!! Хочу плюшевый плед, он мягкий как мишка мой!!
               
                –Дай тебе Бог, гладкой жизни да человека хорошего рядом. Сможешь сама любить и теплом души согревать, так и тебя любить будут и душевной теплотой одаривать. В пересыхающем колодце вода только убывает, а где много туда и добавляется. Вот так-то...Надо же,  любовь как плюшевый плед, плюшевая любовь, значится...
               
                –Деда, я ничего не поняла, ты бурчишь и бурчишь.
               
                –Я говорю, все у тебя, Танюшка, хорошо будет,–  подхватил внучку,  громко чмокнул в нос, да и закружил веселой каруселью над головокружительно пахнущим свежестью и весной одуванчиковым лужком.


                ***

                Когда ночью разговаривают мужчина и женщина, мир замирает в тишине, вслушиваясь в их слова и стук сердец с жадностью. Вдруг, в этот раз удастся разгадать тайну соединения двух разных миров? Да, видно, на то она  и тайна, чтобы на века тайной оставаться.
               
                Татьяна давно не могла припомнить такой тишины. Даже здесь, в России, после грохота снарядов, рвущих на части  душу многострадального родного Донецка, ночи не были наполнены тишиной: то кот закричит дурным зовом плоти, то ребенок заплачет в доме напротив, то машина заистерит сработавшей на пьяного сигнализацией.

                Новый микрорайон вдали от трассы. Возвели быстро, за пару лет.  Просторные квартиры современной планировки с большой  кухней в добротно построенных  домах эконом-класса раскупились быстро. На юг хотели все: и утомленные темпом жизни москвичи, и уставшие от бесконечных дождей петербуржцы, и невидящие лета северяне, да и местные моряки загранплавания, столкнувшись с проблемой отсутствия пенсионных накоплений, предусмотрительно вкладывали в средства в недвижимость, в надежде сохранить и преумножить средства, обеспечив себе  финансовую подушку безопасности на старости лет. Хозяева квартир по большей части не спешили ни с ремонтом, ни с заселением. Дома пустовали целыми подъездами.

                Думать не хотелось. Уткнулась носом в плечо, положила руку на его грудь, засопела ровно, засыпая.

                –Таня, спишь?

                –Нет, не сплю, слушаю…

                –Вот как все отлично сложилось: ремонт закончил, тебя встретил сразу. Одному куковать не пришлось.

                –Ну...кого-нибудь встретил бы. Одинокий мужчина со своим жильем долго на свободе не кукует.

                –Ага, значит, отловила ты меня? Ага, из-за жилья! – громко рыкнул, обрушился сверху.

                –Ванька, прекрати, давай отдохнем. И это ты отловил меня, кстати. Ходил по пятам, проходу не давал.

                –Было дело, молодой,  дурак, был.

                -Ага, за три месяца постареть успел, пенек старый.

                –Я те щас покажу, какой я пенек...

                Так неожиданно, негаданно все случилось, да и не ждала она уже его, счастье это. И кто сказал бы, что ее счастье будет двухметровым, пузатым, лысым мужчиной с водянистыми на выкате голубыми глазами, еще полгода назад не поверила бы.  Всегда любила коренастых невысоких кареглазых шатенов. Покорил, завоевал...? И не завоевывал особо, походил пару раз кругами возле офиса, где работала, повздыхал, проводил домой, сводил в кафе и кино. Слов горячо душу обжигающих, ни томлений робких, ни вздохов тягостных, ничего не было, все буднично, просто, без романтизма. А через месяц в кафе отметили месяц знакомства. Неуклюже накрыл лапищей ее руку, скосил глаза вправо, буркнул, мол, предлагаю стать хозяйкой моего дома. Таня растеряно переспросила: «Вот так все просто?»–«Чего тянуть? Ты мне сразу понравилась. Моя ты теперь».   

                И в этой простоте и уверенности сила мужская увиделась, защищенность почувствовалась. Согласилась, не думая. Отношения складывались легко и гладко. Если и были какие сомнения на счет его чувств, их глубины и искренности, так ушли  быстро и незаметно, без следа.

                –Ваня, ты работать хочешь? Или на пенсию жить будешь?

                –Не я, а мы. Танюша, привыкай, теперь только мы. Работать хочу, какие мои годы. Пять лет я в отставке. Отдохнул, квартиру купил, ремонт сделал, заскучал я,  не работая. А теперь и семья у меня появилась. Сорок пять лет не возраст. Здоровья, конечно, много положил в Чечне,  три компании прошел в СОБРе, но зато в отставку майором вышел в сорок лет, пенсию заработал.  Друзей у меня тьма, подыщут для меня какую-нибудь охранную фирму.

                –Тебе приходилось убивать…

                –Танюша, такой красивой женщине о войне думать негоже, мы лучше подумаем, куда в свадебное путешествие поедем, хорошо?

                –Я о ней не думаю. Я ее помню, слышу, вижу.  Война сама до сих пор живет во мне, без спросу. Приходит по ночам. Окна звенят, сирена воет, и не понять,  как близко рвутся снаряды, кажется, вот  следующий точно твоим будет. Вжимаешься в кровать и пытаешься молиться, от страх не помня слова, повторяешь до бесконечности речитативом «Отче наш, Отче наш...». А ужас не уходит, он укрупняется, и когда поглотит тебя всего до последней клеточки, твое тело вскакивает и бежит к выходу...Это уже  не ты, это только тело. Тело бежит по улицу в паническом ужасе в сторону взрывов: телу легче умереть, чем жить ежеминутным ожиданием смерти...

                –Ты чего, Танюшка?

                –Я тебе собиралась сказать, да как-то не с руки было.  Я уже год как гражданка России, а приехала из Донецка к брату, он в Сочи еще в бытность Союза обосновался.  Приехала два года назад, получила статус беженки, потом гражданство российское. Брат устроил на хорошую работу, ты знаешь - аудитором я в крупной фирме с иностранным капиталом. Зарплата достойная, вот хочу уже ипотеку брать, по силам мне будет. А мама и младшая сестра с семьей там остались, категорически отказались ехать. Надеюсь их уговорить со временем.

                Удивилась тогда булькающему, словно едва сдерживаемому смеху: «Ты смеешься?»

                –Не обращай внимания, это я от неожиданности! Танюха, такие совпадения! Я тоже родом из Донбасса, детство там прошло. Это потом родители на Кубань переехали, а сейчас только мама у меня. Как думаешь, может, наши тропинки еще в детстве пересеклись, а мы и не заметили? Не будет у тебя больше войны…

                ***

                Холодные безликие слова чужого человека. Квартира, так и не успевшая стать родной.

                Свои вещи, аккуратно сложенные у входа, Татьяна забрала накануне. Подивилась стерильной чистоте и отсутствию каких-либо предметов быта. Исчезло все: белье постельное и кухонное, посудаь. Словно и не жил тут никто. Лишь хрустальная ваза стояла на столе кухни. Вазу ей подарил Ваня, специально под розы. Была она высокой, громоздкой, по-купечески дорогой и очень тяжелой. Вазу Татьяна не любили, как в прочем и розы, но вида не показывала. Вчера ключи отдать не удалось, Василия, приятеля Ивана, жившего в соседней квартире, дома не оказалось.

                Сумеречная осень-зима серой тоской въелась в мир. Нудьга потянула за душу. И так себя жалко стало, так обидно за несправедливость происходящего.  В  глупо не желающей умирать надежде вновь набрала такой знакомый номер.

                –Чё, не отвечает? Так он же написал, не звони. Симка его у меня, забыл выбросить. Привет, Танюха, мужик бросил, а выглядишь конфеткой. Муки любви на пользу пошли?– подперев дверной косяк, Василий преградил выход из кухни.

                Был он одного возраста с Иваном, но выглядел обрюзгшим и нездоровым. Всего в нем было слишком много или слишком мало: тройной подбородок, выпирающий желудок переходящий в живот семимесячной беременности,  две височные и одна лобная залысина. Даже ноги были слишком короткие, губы тонкими, а глаза заплывшими.

                Татьяна машинально поправила ворот кофты - американки. Круглое белое плечо, слегка полноватые руки в длинных кожаных перчатках чуть выше локтя, специально купленных  под новое фиалковое пальто с укороченными рукавами,  узкая юбка-карандаш до середины колена, Татьяна любила этот наряд и знала о производимом эффекте. Специально так оделась, для него - Ивана. Упорно не могла смириться с происходящим, надежда на глупый  розыгрыш не покидала:  вдруг дверь распахнется и...

                Мы все верим в сказки до последнего вздоха: и добряки и циники,  и умные и глупые, и молодые и старые, только сказки у нас всех разные и роли в сказках тоже разные: у кого-то добрые и светлые, у кого-то иные. 

                –Ты знаешь, где он? У него другая женщина?

                –Да что ж вы, бабы-дуры, ни о чем другом, окромя любви своей грёбаной, думать не можете!  Уехал он, затосковал по войнушке и уехал. Недельку у матери в станице погостит, огород вскопает, дров наколет, да  и махнет через границу. Меня звал, да я уже не хочу, лень мне, квартиру купил и ладно, всех денег не заработаешь, – хохотнул похабно.

                Вновь накатила тошнота, пол плавно качнуло. Татьяна побледнела, вслепую рукой поискала стену.

                –Какая война?! Причем тут квартира! – почти кричала. Первобытной звериной интуицией, что просыпается в минуты опасности, почувствовала: сейчас случится  страшное.

                –На войну уехал. Он командовал ротой в добровольческом батальоне, я при нем замом был. 

                –У него мать с Донбасса, он офицер русский...,– машинально сказала. Еще по инерции спорила,  а поняла сразу - это правда.

                Все нестыковки и странности перед глазами черно-белым немым фильмом пронеслись: и смех булькающий, и нежелание воспоминаний о пяти прожитых в отставке годах, отсутствие общих фотографий,  косящие в сторону глаза во время ее рассказов о жизни в Донецке.

                Дальше Татьяна уже не слышала. А Василий, ерничая и подхихикивая, рассказывал о десяти миллионах, заработанных за два года войны, о квартирах, купленных на эти деньги, о возможности выбора престижного вуза для сына. 

                –Так это все из-за денег?– произнесла, словно очнулась.  Затошнило сильнее.

                –Ну а ты думала из-за политических убеждений? Украина платит больше. Вот и все. И не надо  меня сверлить глазками, там на обеих сторонах  наемники за деньги воюют. Умора, Ваньку кубанские  казаки в плен взяли, хорошо свои отбили. Он самолично потом казаков тех...

                –Пропусти, дай  мне выйти,– Татьяна поняла, уходить нужно было срочно.

                –А платить за жилье? Ванька сказал - взять плату.

                –Какую плату? Выпусти меня. Не мог он так сказать...–сказала и  осеклась.

                –Так и сказал: «Хошь, плату возьми, мне уже не жалко».  А ты мне всегда нравилась, –облизнув герпес на губе,  отлип от косяка.

                –Не подходи, скотина!!

                –Ну-ну-ну, ты думала, я тебя насиловать буду? Я баб не насилую, сами дают, ха-ха! Пару раз папиросочку нечаянно затушу о плечико твое белое и округлое, сама и дашь. А кричи - не кричи, в подъезде только мы с тобой, никто не услышит. Тушить?

                –Зачем же так? Ты бы сразу сказал, что нравлюсь тебе.  Я нынче девушка свободная, а ты парень видный, денежный, можем и поладить миром,– внутри все замерло, казалось, даже дыхание. А мысли ушли уже давно.

                –Во, другое дело. Раздевайся, милая.

                –Подожди, подай сумку мою, она в коридоре. Там презервативы. Ты же не хочешь, чтобы я забеременела?

                –Ванька хвалил тебя больно, говорил,такое вытворяет мастерица...Не понадобится тебе презерватив. Не залетишь, обещаю, так не беременеют,– хохотнул довольный собой: «А с девкой-то, похоже, проблем не будет. Умная, а как хороша, стерва».

                Татьяна подошла вплотную, вскользь задев грудью. Гибкими белоснежными  змейками одна рука скользнула под рубашку, вторая легла на брюки. Пахнуло жирным хряком. Превозмогая отвращение, расстегнула ремень. Василий задышал хрипло, прерывисто. К запаху пота и хряка добавился гнилостный запах больного желудка.
 
                «Не стошнило бы, только бы не стошнило. Не надо думать, не надо ни о чем думать».

                –А Ваня про другой наш с ним секс ничего не рассказывал? От него тоже не забеременеешь. Пожадничал, стало быть, для друга. Могу исполнить, но только с презервативом. Ну а потом и все остальное будет, если захочешь. Что скажешь?

                –Сейчас принесу. Ты перчатки сними, а то я рук твоих не чувствую, словно у уролога на приеме, ха-ха!

                Татьяна ждала не шелохнувшись. Василий отдал сумочку, подойдя совсем близко.

                –Не спеши. Положи руку на стол, сейчас чуть поиграем, – отодвинула его ладонью от себя. Облизнула верхнюю губу. Улыбнулась, рассматривая мужчину.

                –Во что играем? Да сними ты перчатки свои!

                –Сейчас узнаешь, закрой  глаза на минутку, милый. 

                Кричали оба. Вася от жуткой боли: портновские ножницы пригвоздили ладонь к столу, в отчаянной мощи удара пройдя сквозь хлипкую столешницу. Татьяна кричала от ужаса и отвращения. Звук треснувшей кожи и хруст костей, словно пружинку отжали, все отмершие от страшных событий чувства и эмоции вновь ожили, окатив ледяной волной.

                «Не убить бы, скота!»- тяжелая ваза опустилась на голову Василия.

                –Ну вот, ты даже удовольствие свое получил, без меня справился. Отдыхайте с дружком своим. Правильно сказал, хоть кричи, хоть не кричи, только мы с тобой вдвоем здесь.

                «Надо уходить, хорошо, что я в перчатках. Дом пустой, соседей нет, кроме Василия меня и не видел здесь никто. А он оклемается, не посмеет больше сунуться, да и в полицию не заявит, ему дороже будет».
                Очередная волна тошноты словно отрезвила. Ребенок. Никто еще не знает, хорошо.  Десять лет прожила с мужем, ни разу не забеременела. Лечилась, без толку.  Мужа сама  отпустила, случайно услышав о беременности его очередной пассии. А он долго выпрашивал прощение, каялся и божился, признавался в любви, не отпускал. Да только знала, ребенок перетянет, все равно уйдет к той, что родила ему сына, так лучше сразу с корнем выкорчевать, чем годами болью душу расшатывать. Собралась тогда, да и уехала в Россию. А тут три месяца отношений и долгожданная беременность. А что она родным скажет: кто отец ребенка? А ребенку сможет рассказать об отце - наемнике? Или появится еще один погибший летчик...
                «А как я сама ребенка приму, не буду ли  смотреть с отвращением, вспоминая  отца его? Да какой отец, донор, ошибочно выбранный...Просто донор. А сделаю аборт, детей точно уже не будет...Бог дважды подарков не делает. Не знаю...»
                До двери не дошла. В коридоре осела по стенке на пол, зашлась в конвульсиях прорвавшейся истерики.
                «Я сейчас уйду. Уничтожу запись разговора на диктофоне телефона. Переведусь в отделение фирмы в другой город, брат поможет. И постараюсь забыть обо всем. Я постараюсь...А эти скоты так и останутся безнаказанными. Никто так ни о чем не узнает. Ни о моем позоре и унижении, ни об их подлости и предательстве. Или позором будет, если я уйду? Моим личным позором, моей слабостью, моей трусостью. Но об этом тоже никто и никогда не узнает.  А вот если я сейчас позвоню в полицию, историю с  попыткой изнасилования всплывет. Еще неизвестно, не посчитает ли суд мои действия превышением необходимой обороны...А как воспримут записанный разговор? Отмахнутся, не станут заморачиваться? Или встретят донора на границе? И какая  на работе будет реакция на все происходящее со мной? Не знаю...».

                –Полиция, приезжайте...

                ***

                –Танюшка, посиди со мной, поговорить хочу.

                –Деда, тебе отдыхать надо после укола. И мне ехать пора. Потом поговорим. Сдам сессию, на каникулы  зимой приеду. И мы с тобой будем говорить-говорить долго, как в детстве.

                –Танюша, присядь, родная не на долго. Вспоминаю я про твою любовь, словно плед плюшевый мягкую, нежную, теплую...Ты такая смешная маленькая была,  и очень смышленая, не по годам. Я нет-нет, да и вспоминаю о пледе этом, думаю. И знаешь что надумал, ты уж на меня старого не обижайся, внученька, думал долго, спорил сам с собой, но решил - нет такой любви.  Мы с твоей бабкой всю жизнь вместе. И любили друг друга, а было все, особенно по молодости. Руку никогда на нее не поднимал, но как-то в злости я ее толкнул,  силы не рассчитал, упала больно. Сразу дочь на руки, мать твою, и со двора. Я два дня мучился, переживал, трусил. Но пошел к тестю, а тот меня у калитки с поленом встречает: «Была бы моя воля, так на порог не пустил бы тебя, но ей решать. Простит, значит, и я тебя обратно приму в зятья». Простила. А было дело под утро котом шелудивым с пьянок-гулянок возвращался, молча, накормит и неделями не разговаривает. Я и так, и так вьюсь, прощение вымаливаю хитростями разными, ни в какую. Только один раз себя показала, молча, утром тарелку борща налила, сметану небрежно с деревянной ложки стряхнула, да и въехала мне ложкой по лбу. Ложка и тресни. Не так и больно, как обидно. Я с гулянками завязал после этого, а ложка на кухне на видном месте всегда висела. А бабка твоя характером упрямая была, если что надумает, ни в жисть не переиначить. Бетон, а не женщина, ну да я приловчился переиначивать ее на свой лад, если и догадывалась об уловках моих, так виду ни разу и не подала. Всем хорошо было: и она гордая и я - глава семьи. И думается мне, всяко любовь между нами была, не могли мы порознь жить. И порой на дерюжку наша любовь походила, порой щелоковыми простынями стелилась, и лоскутным одеялом виделась, ну и пледом плюшевым, конечно, была. Так что, Танюша, ты уж всякую ее прими и разгляди. Её ни с чем не спутаешь...