Идеологема

ГЛАВА 1
— Привет!
В дверях спортивного зала стоял капитан Марков. Он широко улыбался, а это весьма редкое событие, и означало оно, что мои дела не так уж плохи. Впрочем, ожидаемо.
Разжав руки, я спрыгнула на маты, оставив болтаться брусья над головой после спортивных упражнений. Согнулась, уперев ладони в колени, несколько раз глубоко втянула воздух носом.
— Здравствуйте, Илья Александрович.
Я выпрямилась и направилась к мужчине, подхватив лежащее на мате полотенце и повесив его на шею. Шла не спеша, делая махи руками, чтобы расслабить мышцы и восстановить дыхание.
На самом деле пыталась оттянуть время и понять, что следует ожидать от предстоящего разговора с капитаном. От меня точно что–то потребуется, и я обязана буду из кожи вон вылезти, но сделать — не сомневалась. Оставалось разобраться в том, что именно понадобится.
Я виновна — неоспоримый факт, пусть даже на деле выполнила все инструкции по чрезвычайным ситуациям. Пусть даже неопытный боец полез в пекло во время рейда на Землю по собственной инициативе. Пусть даже его останавливали другие бойцы, когда он отказывался слушать меня, и парень нарушил приказ. Я — координатор и обязана была предусмотреть и эту нелогичную возможность.
С самого начала службы я учила как мантру: координаторы просчитывают все; координаторы следят за всем; координаторы — глаза и уши отряда при исполнении. Так было, есть и будет. Только лучший может стать координатором, а я уронила эту планку, облажалась. Теперь могу мечтать лишь о том, чтобы оправдаться. Нет, не в глазах совета — Марков пришел именно с этой вестью: совет меня оправдал, — в собственных глазах.
Многократно просматривала и прослушивала всю запись с того злосчастного эпизода от и до, убеждаясь, что по инструкции все сделала правильно. А по сути? По сути — провалила операцию. Взяла стажера и не разобралась в его характере, не прониклась им, не сумела влезть в его голову. Грош цена такому управленцу. Мне грош цена.
Теперь стажер в госпитале на Абсолюте с семьюдесятью процентами поражения кожи химикатами. У еще двух ребят, что вытаскивали его из эпицентра — легкие ранения. А я…
Я буду глотать все, что скажу сама себе в немом разговоре и корить за то, что парни пострадали.
— Хорошие результаты, Таня, — мотнув головой в сторону брусьев, хмыкнул капитан. — Рекорд Абсолюта будет нашим.
Первенство между командами стражей состоится через месяц. Я ушам своим не верила, что капитан поднял тему соревнований. Я отправила Илье Александровичу рапорт на электронную почту, в котором ходатайствовала произвести ротацию. Просила о переброске меня на Землю, на одну из военных баз. Только достойные могут служить на Абсолюте, а я выбыла из этого числа.
Он что, не читал рапорт? Думаю, ознакомился, потому и пришел сам. Побеседовать хочет. Ладно, поговорим…
Сама желала отбыть повинность. Хотела, чтобы отправили куда угодно, пусть в горячую точку, только бы не в отряд. Не собиралась видеть бойцов, снова испытывать гнусное чувство вины перед ними.
Я пришла к ним после случившегося в рейде и наткнулась на оправдывающие меня взгляды. Парни хлопали меня по плечу, говорили, что я вытащила ситуацию с нуля. Видела, они сожалели, что трое из десятки пострадали. Ощущала это и не могла примириться. Они оправдали меня в собственных глазах, теперь совет подтвердил мою невиновность. Но не я…
Не я…
Не я!
— Вряд ли получится у меня поставить рекорд, — пожала плечами и отвела взгляд. — Написала рапорт. Очень надеюсь, что выразите согласие.
— Видел рапорт. — Резкость в словах — отличительная черта капитана. — Я не подписал его. Нечего тебе делать в Японском море. База у них так себе. Пойдем.
Пойдем — значит пойдем. Я не отказываюсь. Будет возможность обсудить подписание рапорта с глазу на глаз и без дополнительных ушей.
Потирая шею и затылок полотенцем, я вернулась к снаряду и подхватила бутылку с водой, лежащую на мате. Увы, любая жидкость на Абсолюте считалась вещью дорогостоящей, и просто так разбрасываться ею глупо. Рейдовые группы состояли на полном довольствии у правительства, но именно поэтому нас урезали во всем.
Смешно, но, к сожалению, такова тактика Абсолюта в понимании высшего эшелона власти: бей своих, другие не сунутся.
— Поторапливайся, Таня.
— Сейчас.
Окинув взглядом зал, я отпила из бутыли и пригляделась к видеокамере, которая направила свой красный глазок на меня. Живя в казармах, привыкаешь к постоянной слежке. Она прописана в регламенте службы и считалась делом обыкновенным. Впрочем, камеры на Абсолюте везде, на всех девяти кольцах станции.
— Пошли в оружейную. Мне кое–что показать тебе надо.
Я сверлила взглядом широкую спину капитана, пока шли по коридору в сторону оружейного склада. По дороге встретились двое ребят из моего отряда. Кивнула им и отвела взор. Не могла пересилить себя и смотреть им в лицо. Стыдно. Перед ними, перед собой, перед Абсолютом. Нет желания провоцировать их на иллюзию поддержки. Что–то типа: «Ты все испортила, но не сдалась и сделала, как надо».
Только один человек не скрывал, что считал события в рейде, который я координировала, тактическим провалом — Вадим Панин. Он своими кривыми ухмылками на гладко выбритом лице и молчанием после возвращения ребят на Абсолют заставил меня осознать: я не справилась.
Вадим Янович Панин…
Раньше я думала, у меня был друг — как минимум, и как максимум — возлюбленный. Жаль, осознала, что Панин не друг и не враг, слишком поздно. Моя первая непоправимая ошибка за долгие годы учебы в военном училище и первый опыт в понимании ответственности за других людей. Ориентиры должны быть, и плохо, когда человек сбивается с курса. Я отошла в сторону, совершив подмену понятий.
Однажды я подпустила Вадима слишком близко, позволила ему навязать мне его точку зрения, увидеть обстоятельство дел его глазами. Мощные доводы возлюбленного, замешанные на моих идеалистических представлениях об истинности чувств, подтолкнули меня к предательству. А всего–то и надо было, что замешкаться на несколько секунд, когда в итоговом зачетном рейде внутри интерактивного поля сражались две десятки бойцов. Одну из них вел Вадим, другую — я.
Инструкции…
Великая вещь, придуманная людьми. Я сделала все согласно инструкциям, но звено проиграло. В тот день я позволила рисковать Панину, ведь накануне он просил меня придержать звено, потянуть время.
На общем зачете команды провал не сказался, мы все равно одержали победу, но для меня осознание собственного поступка стало контрастным душем. Ведь что интересно: я и тогда не преступила инструкции. Я умышленно испортила ситуацию, чтобы помочь Панину, а потом вытянула ее в последний момент. Что занятно, мне даже в характеристике для представления комиссии на устном экзамене написали: «Точно исполняла протокол».
Вот ведь нелепость! А еще говорят: жизнь движется вперед…
Глупости! Она циклична и бесполезна! Сейчас я это осознаю как никогда.
Роман с Паниным закончился в момент моего признания перед самой собой совершенного предательства. Я превратила нелепое чувство, которое называла «любовью» в готовность поквитаться в любом месте и в любое время.
Откровенно: роман, случившийся между нами, назвать симпатией крайне трудно. С моей стороны это был побег от пережитого горя. Мы и сошлись с Вадимом случайно на почве дискуссии на одной из лекций. До этого я будто жила в другом измерении и не подозревала о существовании курсанта по фамилии Панин.
И вот ведь свела нелегкая! Смешно…
Мы так много говорили с Вадимом, обсуждали разные ситуации от житейских до общечеловеческих, что я втянулась в этот процесс, получила устойчивую зависимость от общения.
В наших беседах он разрывал любые мои аргументы в клочки, а мне претила позиция быть побежденной. Я нашла стимул двигаться дальше, что–то познавать. Вакуум вокруг меня рассеивался, я обретала почву под ногами, выстеленную знаниями. Снова почувствовала вкус к жизни. Мой поступок — вознаграждение за иллюзию, подаренную Паниным. Я так хотела ему помочь, что сочла за разумность заплатить эмоциями других людей.
Вадим принял жертву, не побрезговал…
Урок на всю жизнь, и я им дорожу, будто ювелир–коллекционер редким украшением. У меня теперь есть своеобразный маркер, отмечающий раковые клетки, называемые безответственностью.
Илья Александрович приложил цилиндрической формы электронный ключ к считывателю на двери, и она мягко отъехала в сторону. Внутри находились двое. Правду говорят: «Помянешь нежить, она и появится», — так и с Паниным. Именно он первым обернулся и хмыкнул, встретившись со мной взглядом.
Он высокий, широкоплечий, атлетического телосложения. Русый ежик волос, на скуле кровоподтек. С большим удовольствием добавила бы еще один, впечатав кулак в его физиономию.
— Панин со стажером на выход.
Капитан отдал приказ мимоходом, словно мы пришли не для разговора с глазу на глаз, а проверить оружие, необходимое в следующем рейде.
По голубым глазам стажера, паренька на вид лет восемнадцати, я поняла, что он ничего не заподозрил. Он бросил на меня мимолетный взгляд и направился к двери. С Паниным такое не прокатывало. Он раскусил, что капитан собирался делать, потому медленно положил ствол, который держал в руках, обратно на стенд и размеренной походкой покинул помещение.
Марков напомнил:
— Здесь никто не услышит — стоят видеокамеры, и все.
Мужчина взял пистолет и повернулся ко мне. Пришлось подыграть. Уставилась на командира, готовясь услышать важную информацию.
— Тань, дело выигрышное, и тебя оправдали. Но ты ведь знаешь, мнение совета на том и держится, что голосов разных полно. Были двое, кто хотел тебя вообще отстранить, перевести в штаб на аналитическую работу. Удалось отстоять, и ты все еще в деле. Есть оговорка в записи решения совета — вот с ней придется считаться.
Я тяжело сглотнула. За три года службы привыкла ко всему, кроме оговорок в документах. Обычное дело, касающееся звена, будь то вынесение зачета и награждение или рапорт о недоработках личного состава — все проходило с так называемыми оговорками. Пометки эти считались рекомендациями высшего эшелона, но обязательными к дальнейшему исполнению.
Обвела взором вместительную, достаточно большую комнату со стеллажами для оружия. Яркий свет, льющийся с потолка, делал окружающие предметы четкими. Стеллажи стояли таким образом, что из каждой точки комнаты просматривалось все пространство.
— Тань, твоему звену дается передышка в два месяца. Ты ведь понимаешь, что с тремя ранеными никто не позволит выйти на линию. Я разговаривал с Грибоедовым, он ждет твоего оправдания и хочет продолжить работу с тобой. Так и заявил командиру, когда его вызывали, что берет тайм–аут для принятия решения. Мы разговаривали с ним: обещал тянуть время, пока совет что–то не решит. К тому же в его ситуации такое — раз плюнуть.
— Как там… стажер? — запнувшись, спросила я.
— Не ешь меня глазами, Таня. — Повернувшись к стенду, Марков положил оружие и взял другое. — Пересадку кожи ему уже сделали. Проходит лечение, дальше — реабилитация. Как вообще вас с Грибоедовым угораздило взять такого неуравновешенного бойца в десятку?
— Показатели были хорошие.
— Показатели, — протянул мужчина. — Во всем у нас показатели!
Я потерла щеку, словно меня ударили по ней. Собственно, так и было, пусть капитан и не заметил. Он с самого начала считал, что я все сделала правильно и не смела себя упрекать за случившееся в рейде. Авторитет капитана для меня непререкаем, но не в этот раз.
Друг папы, Илья Александрович Марков, с самого детства был для меня примером. Когда он впервые появился в нашем доме, я, трехлетняя девчонка, залезла к нему на колени и зачарованно уставилась в его огромные обсидиановые глаза, обрамленные черными, густыми ресницами. Макаров улыбнулся, и большой рот с пухлыми губами сделал его похожим на мима.
— Ты папин друг? — поинтересовалась я.
— Да. Мы друзья.
— Я тоже буду военной, как вы с папой.
— Лучше не надо, — покачал головой Марков. — Я слышал, у тебя хорошие математические показатели. На Абсолюте ты можешь заниматься любимым делом.
— Могу и потому буду военной.
Так и случилось: моя детская фраза была подслушана Вселенной, и она устроила так, что я стала тем, кем пообещала стать.
В три года я уже занималась в кружке, развивающем математические способности. У меня все получалось, и я радовалась процессу постижения чего–то нового. Бежала на занятия, будто на самую увлекательную в мире игру.
Мне вручали награды за участие в олимпиадах между ровесниками. Потом была на хорошем счету у педагогов в школе. В девять лет я грезила большими высотами и занялась собственным проектом, который высоко оценили преподаватели университета и посоветовали родителям возить меня на специальные лекции к ним на кольцо.
Когда мне исполнилось десять, в одном из рейдов погиб отец. Про показатели я быстро забыла и вернулась к той мечте, что однажды так неосторожно высказала вслух.
— Илья Александрович, это ведь система и…
Марков отмахнулся:
— Да знаю, знаю я систему! Ты не имела права мешать Грибоедову принять стажера в звено. Но ведь ты говорила, что сомневаешься, и написала рапорт. Жаль, Сашка этого не учел. Сейчас поедом себя ест. Ты в опале была — его затаскали… Ай… Что говорить? У Сашки Грибоедова ведь за карьеру так пять раз случалось, три из которых со смертельным исходом. И снова промах…
Мужчина вздохнул и покачал головой.
Они с Грибоедовым вместе на службу пришли, стали звеньевыми. Молодые, рисковые. Потом в звено Александра Кировича Грибоедова прислали моего папу. Марков продвинулся по службе и вот уже много лет работал командиром фаланги, в которую входили пять звеньев.
В общем, я не сомневалась, что после военного училища мой путь был определен в фалангу, в которой служил отец.
— Стажер был принят с оговоркой, — напомнила я и взяла со стенда глушитель. — Я не учла ее. Нужно было разобраться, а я не стала этого делать. Боец показывал себя эмоционально стабильным. Я виновата, что так произошло, и прошу, Илья Александрович, отпустите меня на Землю. Подпишите рапорт.
Марков задумчиво смотрел на меня, а я не знала, куда себя деть под пристальным взором карих глаз из–под нахмуренных густых бровей. Он тоже оправдывал меня и не знал, как мне помочь избавиться от чувства вины. Я понимала это и злилась на себя, на совет и на друзей папы.
— За три года службы — твой единственный промах, Танюша. Армия знает и другие примеры. Не вини себя. В чужую голову не влезешь, а у тебя такое получается. Я видел, и не раз, какова ты в действии. Совет однозначно хочет оставить тебя координатором. Не суди себя и прими ситуацию подобающе. Это все ребячество, Танюха. Потери есть всегда, и ты об этом знаешь.
— Знаю, но легче не становится. Так что там решил Совет?
— Стажер был десятым в звене и пока встанет на ноги… То да се… Короче: те, что были за твой перевод в штаб, а их, я уже говорил, всего двое против одиннадцати, выдвинули требование, чтобы ты во время своего негласного отпуска подыскала и подготовила еще стажеров с Земли.
— Так это продолжается? — ахнула я. — После трех попыток, где две оказались неудачными, и решили снова…
Я не договорила, Марков перебил меня:
— Отбор — политический шаг. Понимаешь ведь: слышны голоса, что мы тут на Абсолюте жируем, намекают, что пора уже строить другие космические станции, похожие на нашу. Мол, Земля скоро будет перенаселена, а в недрах ее уже тесно. И так далее, и тому подобное… Вся эта дребедень…
— Есть и открытые места на планете, без радиации и химических разрушений, — нахмурилась я. — Абсолют расчистил в этом году достаточно почвы. Есть изначально неповрежденные квадраты.
— Ага, есть, да только там сама знаешь, кто правит. Короче: решили возобновить набор в звенья новобранцев с Земли. Соревнования стартуют в эту среду. В понедельник ты должна отправиться на планету в роли наблюдателя. Точка высадки будет круче базы в Японском море, я тебе обещаю. Будь готова ко всему. Зато там показатели по здоровью у людей самые подходящие. К тому же шанс для простых парней, не обладающих особыми данными, обрести возможность быть частью Абсолюта.
Я кивнула:
— Политика есть политика.
— Что скисла? Двенадцать наблюдателей. Панин тоже принимает участие, только не в роли выборщика — по секрету говорю. Считай, вы там можете поквитаться.
Я метнула на друга папы резкий взгляд и тут же одумалась, но было поздно. Он рассмеялся и произнес:
— Знаю–знаю вашу личную, так сказать, неприязнь друг к другу и сочувствую парню. Ты же его в гроб вгонишь, но от своего не отступишься. Ладно, ваши дела. Согласия от тебя никто не требует, считай — это приказ. Условия отбора получишь вечером на электронную почту. Они снова поменялись. Ну все, Танюха, у тебя официальный отпуск, лети домой. Маме привет. Потом установим связь и поговорим. Думаю, вечером, часов около десяти.
— Договорились.
Мы вместе вышли из оружейной и разошлись в разные стороны. Я медленно побрела в душевую.
Все сказанное Марковым имело кардинальное значение, можно сказать, меня наградили вместо того, чтобы назначить наказание. Дали отпуск, отправляли на Землю, давая тем самым шанс искупить свою вину, прежде всего, перед самой собой.
Гуманно, ничего не скажешь.
Видела в этом возможность переговорить с кем–то из руководства других баз. Наблюдателями три года подряд были не самые последние армейские чины.
Я немного задержалась перед огромным иллюминатором, чтобы встряхнуться, очухаться от всего сказанного. Не вышло. В голову лезла всякая чепуха.
Люблю я себя накручивать!
Положив ладонь на панель в стене, прочла подтверждение моего входа в программу кольца. Вывела на экран расписание стыковок паромных модулей для пересадки на другие кольца Абсолюта. Путь выбрала сложный, но он гарантировал соблюдение тайны высадки. Затеряться и соблюсти инкогнито проще на станциях прибытия.
Как ни крути, предстояло сделать три перехода. Сначала до кольца ученых, потом модуль стыковался с кольцом Ной, где проводились исследования по биологии и медицине. Зависнуть на этом кольце не хотелось. Решила переправиться на грузовом модуле, предъявив военный билет, до кольца искусств. Туда после смерти папы переселилась мама по показаниям первого образования. Увы, возможности остаться на военной базе не оказалось.
Мне было трудно привыкнуть к миру, в который попала вместе с мамой. После жилых блоков военной части кольцо искусств виделось мне просто чуждым, нерегулярным, неадекватным и полностью лишенным управления миром.
Яркие краски, картины, мягкие пуфы повсюду. Огромные пространства, занятые зелеными насаждениями. Необычной формы блоки для проживания. Для меня, выросшей в строгих правилах военной части, подчиняющейся регламенту беспрекословно, вольности и трактовки современного искусства казались нелепыми, громоздкими и давящими.
Мама же чувствовала себя как рыба в воде. Она пережила гибель отца легче, чем могло бы быть, обретя свою родину, свой мир, понятный и логичный для нее, но не для меня.
Убедиться, что управление на кольце есть, да еще весьма жесткое, я смогла почти сразу по прибытии. Через три дня маму обязали выполнить заказ, и она погрузилась в тему художественного ролика, забыв обо мне. Контракт пребывания на кольце предписывал качественную работу, выполненную в срок. В противном случае извольте пожаловать на Землю.
Мама встряхнулась и стала бороться за место «под солнцем», чтобы я смогла получить хорошее образование. Спасибо ей! Правда, положа руку на сердце, это я сейчас так могу сказать. А тогда, убитая горем и выкинутая из привычной среды обитания, я винила маму, что она перестала меня слушать и слышать.
В школе, к которой меня прикрепили, продолжала заниматься математикой, поддерживая связь с друзьями папы — Грибоедовым и Марковым. Они заменили мне отца и сделали мое существование в чуждом «зоопарке искусств» сносным. Именно тогда я твердо укрепилась в решении, что однажды вернусь и буду служить.
Первый год в «зоопарке» прошел ни шатко ни валко. Учителя пытались отыскать у меня показатели к предметам, постоянно тестировали, а я проваливала тесты один за другим. Зато шлифовала знания по математике, моделируя ситуации из книг по истории. Брала любую битву или контрнаступление и раскладывала на составляющие. Пыталась просчитать риски, составить некие условные ситуации на разные случаи жизни, минимизировать потери в созданных мной моделях.
«Теория вероятности рулит!» — с этим девизом кое–как продержалась еще год, так и не порадовав учителей, усердно пичкающих меня знаниями в духовных сферах.
В двенадцать у меня, увы, случилась большая любовь, которая привнесла в мое существование непонимание своей роли и места в жизни, усугубив положение с подготовкой к первому экзамену на профессиональную ориентацию.
Я долго мучилась, медленно сгорая в любовной агонии к кудрявому и светловолосому новичку, попавшему к нам в школу из биологического кольца.
В отличие от меня, паренек быстро сошелся с одноклассниками и определился с направлением профессиональной деятельности. Его звали Кирилл.
Надо же, даже сейчас сердце сжалось от боли!
 Я бы так и бродила отвергнутая всеми, как казалось мне: миром, обществом, вселенной и этим голубоглазым парнем, если бы не наш с ним случайный разговор. Ничего особенного, пустая, нерациональная болтовня. Но что–то во мне перевернулось тогда, я словно иначе посмотрела на все, что меня окружало.
Кирилл профессионально занимался танцами и втянул меня в это занятие. На удивление пошло, поехало... Мы вместе разработали программу, с которой и выступили перед экзаменационной комиссией.
Кто–нибудь когда–нибудь замечал, что любая борьба похожа на танец?
Смертоносное действо, крушащее кости, заставляющее человека отступить, сдать позиции — танец. Красивый, убивающий или защищающий. Это мне доказал Кирилл, а я помогла ему, рассчитав до долей секунды, в какой момент какое па должно видеть жюри.
Мы победили, показав лучшую квалификацию, а потом расстались. Через месяц парень подал документы в космический флот, и его призвали для прохождения обучения. Оказывается, он тайно от меня и родителей послал в комиссию анкету. Был зачислен по возрасту и показаниям.
На прощание он сказал мне злотые слова:
— Нельзя отвергать мир, иначе он отвергнет тебя. Получай удовольствие от жизни здесь и стремись идти по своему пути.
— Ты никогда не видел себя частью этого мира искусств, да? — улыбнулась я.
— Конечно, ведь я не часть чего–то маленького, разделяемого кольцами Абсолюта и Землей. Я часть целого, включающего в себя все вокруг. Смотри, подруга, чувствую, мы еще встретимся лицом к лицу.
— Обязательно.
Встретились, как и хотели, спустя восемь лет. Он лежал в гробу, а я стояла в толпе прощающихся с ним близких людей. На мне была надета военная форма курсантки, а в кармане лежал электронный ключ с кодом приказа об увольнительной.
Мы плотно общались с Кириллом, делились радостями и невзгодами по электронной межгарнизонной связи. Однажды условились, что оба рискнем на боевом задании, и тогда сможем встретиться воочию. У меня получилось, а у него — нет.
Это была вторая потеря в моей жизни…
Воспоминание о Кирилле сдавило сердце и будто перезапустило его.
Я собралась и готова ко всему. Я отыщу новобранца, который, даже рискуя, выйдет победителем. Отыщу лучшего из лучших. Я сумею. Я смогу. Переломлю ситуацию.
Политика? К черту политику! Главное — просто жизнь. Все остальное приложится.
До паромного модуля чуть меньше часа. Надо принять душ и привести себя в порядок. Электронный ключ с номером приказа мне дадут на стыковочном узле. Выходит, надо прибыть к нему на пятнадцать минут раньше. У меня появилась цель, пусть крохотная, относительно армейской жизни — нелепая, но цель. Наблюдатель? Почему бы и нет?
Я немного не поняла, когда капитан упомянул Панина, но думаю, сегодня вечером все прояснится. К тому же подготовлюсь, поищу в Мировой сети сведения, составлю вопросы. Чувствует мое сердце: будет у нас с Паниным очередное соревнование.
Быстро пересекла коридор и свернула к раздевалке. Раздевшись и прихватив с собой полотенце, я захлопнула дверцу шкафчика для вещей, шагнула в просторное помещение.
Душевые кабинки стояли в два ряда на десяти линиях. Время мытья ограничено специальным таймером, но я знала место, где устройство сломалось, и я могла потратить чуть больше времени для купания.
Пройдя в самый конец, я свернула на третью линию и отсчитала четвертую кабинку по левой стороне. Повесив полотенце на крючок, повернула вентиль. Горячая вода, лившаяся из душевой лейки, обхватывала мое тело, ласкала, дарила покой. Напор был слабым, что означало — скоро отключат подачу на несколько часов. Когда виделась с мамой, она говорила, что ученые опробуют новую систему и воды в скором времени будет много.
Я подставила лицо под струи и улыбнулась, когда упругие капли стали щекотать ноздри, заливаясь в нос. Фыркнула, утерла лицо рукой, опустила голову и переключила вентиль на подачу холодной воды. Едва не заорала от неожиданности, жгучей боли ледяного потока, но сдержалась и постояла так немного. После выключила воду, шагнула из кабинки. Растерлась до покраснения кожи, замоталась в полотенце и пошла к зеркалу.
Проведя по запотевшей серебристой поверхности рукой, я едва не вскрикнула, увидев помимо своего отражения лицо Панина. Резко развернулась и попала в кольцо его рук.
— Вижу, не ждала, — хмыкнул Панин.
— Вижу, наглеешь с каждым днем.
— Наглею… — впившись в мои бедра пальцами, протянул Панин. — Наглею. Может, помиримся уже? Поцелуемся?
— Разбежалась, не упасть бы. Чего надо?
— Тебя, ну и так… По мелочи. Но об этом потом.
— Наши желания не совпадают. Отвали.
Я развязала узел на груди, полотенце упало. Панин инстинктивно ухватил его, а я выскользнула из объятий и, не оборачиваясь, направилась к раздевалке.
— И нет мне прощения, Танечка?
Задержавшись в дверях ровно настолько, чтобы помотать головой, я переступила порог и устремилась к шкафчику. Взглянула на панель на стене раздевалки.
Ух, времени в обрез! До лифта придется бежать.
Натянув одежду, я скрутила мокрые волосы в тугой узел и завязала. Распутается, но хоть некоторое время кудри по плечам стучать не будут. Схватила бутылку с водой — возьму с собой. Выбежав в коридор, едва не врезалась в Панина.
— Надо торопиться, Танечка. Бежим, — хмыкнул он и припустился, будто собрался сдавать норматив.
Пришлось нагонять.
Впереди маячила спина бывшего любовника, но я не пыталась сокращать расстояние. Не желала приближаться к Вадиму. Так проще и легче мне, и только мне. Безусловно, создавалась видимость, что держу таким способом ситуацию под контролем и смогу запретить парню со мной разговаривать. Но видимость есть видимость. Ничего я не держу под контролем и не могу справиться без помощи со стороны.
После того как этот молодой и рьяный карьерист вошел в мою жизнь, я перестала управлять собой. Даже сейчас, в тех обстоятельствах, что произошли на линии со звеном, я ориентировалась на молчаливое мнение молодого человека, ловила его ухмылки и взгляды.
Вадим резко остановился, обернулся и удержал меня за руку, дернул к себе. Боль в ключице от рывка ничто по сравнению с внимательным, холодным взглядом мужчины.
Ненавижу!
Вадим. Вадим. Вадим.
Четыреста одиннадцатый!
Надо же, я снова подловила себя на том, что называю его Вадимом. Рехнуться! Я мерю всех и вся по нему, по его поступкам, поведению, мнению. Он — конкурент и навсегда им останется. У моих соперников не бывает имен, только фамилии и штатные номера. У моих соперников всегда все круче, чем у меня, и это меня бесит, подстегивает становиться безупречной. Я равняюсь на своих соперников, чтобы стать лучше них.
Так–то! Уроки и выводы. Не забываем и не допускаем повторения.
Я выдохнула, но ничего не сказала, сверля взором Панина. Зато он неожиданно усмехнулся и, отпустив мою руку, сказал:
— Ты так и не простила себя? Плевать! Обидно, что ты при этом мстишь не себе, а мне. Или я ошибаюсь, и ты мечтаешь поквитаться со мной? Так сделай это и успокойся, наконец. Хватит этих бабских терзаний! Надоело! Я тебе не мальчик, чтобы бабий бред поддерживать.
Он снова сделал меня. Я задыхалась от злости и молчала, слушая его шипение мне в лицо. Я принимала его правду, как сделала тогда, чуть больше трех с половиной лет назад.
Мое тело сковано, руки онемели, и все что я смогла — сжать кулаки. Оставалось воспринимать ситуацию, как дополнение к пройденному уроку под названием Вадим Панин.
Панин посмотрел куда–то поверх моей головы и приказал:
— Отставание пять секунд. Бегом.
И я бежала, догоняя время и глотая собственные чувства. Подавляя желание вцепиться парню в глотку. Он ответит на захват, но я бы не разжимала челюстей пока либо я, либо он не умерли.
Бессилие?
Оно самое!
Но странное дело: склонялась к позиции Панина, считала, что он прав, и я продолжала терзаться прошлым. Таким сладким горьким прошлым, научившим меня не расслабляться.
Возле выхода из отсека пришлось притормозить.
Мы почти одновременно приложили ладони к экранам по обе стороны от двери. Программа распознавания начала проверку загруженного отпечатка. Я не смотрела на Панина, хотя чувствовала на себе его взор.
Но нет, я слишком хорошо знала его, чтобы поддаваться на провокацию. Сейчас ситуация работала на меня. Я собиралась поквитаться за сцену в душевой и коридоре. Панин обожал визуальный контакт. Да что там! Он жить без него не мог. Ему важна реакция противника: он хотел считывать ее с глаз, с выражения лица, с движений. Это недостаток в непробиваемом образе Панина.
Впрочем, он тоже много что знал обо мне. Хм, тем интереснее.
На экране устройства над прижатой ладонью появилась строчка с номером приказа. Оказывается, уже есть особое распоряжение. Надо же! Быстро. Услышав смешок Панина, я не повернула головы. Желание всеобщего внимания — уязвимое место Вадима, и я продолжу по нему бить.
На экране в следующей под номером приказа строчке появился запрос на подтверждение данных отпечатком большого пальца другой руки и окошко с нарисованным отпечатком. Особый запрос, который я сейчас видела на экране, менялся раз от раза, и предугадать, что потребуется программе, очень трудно.
Ну палец так палец. Жмем.
Программа отреагировала стандартным подтверждением, но дверь оставалась закрытой.
Я скосила глаза и заметила, что Панин что–то вводит на экране, не отрывая ладони другой руки. Как только он закончил, механизм открывания едва слышно «вздохнул», и высветилась строчка: «Уберите руку».
Дернув на себя тяжелое дверное полотно, я переступила порог и бросилась по гладкой тропинке, что пересекала настоящий газон. Невольно улыбнулась тому буйству насаждений, что наблюдалось в парке. Раскидистые кроны деревьев в преддверии осени теряли часть своей густоты. Многолетние цветы, высаженные прямо в грунт, окаймляли тропинку пестрой лентой и дарили отрешенность от осознания пребывания в космосе. А пахли… Так хорошо пахли!
На Абсолюте все, как на Земле… Почти как на Земле. Нужно лишь отрешиться и не обращать внимания на купол кольца. Впрочем, не так уж и трудно это делать.
— Прибавь, — приказал Панин. — Теряем две секунды.
Я поторопилась, когда стала слышать его сопение за спиной. Не собиралась оборачиваться или пререкаться, а просто поднажала. Жаль, тропинка уперлась в очередную запертую дверь.
За ней находились промежуточный блок и стыковочный отсек для модулей. Здесь запросили только отпечаток ладони. Программа быстро обработала данные и впустила нас внутрь просторного помещения с металлической обшивкой стен, жесткими скамьями, на которых никто не сидел.
— О! Привет, ребята! И вас назначили!
Я поискала глазами говорившего с нами мужчину. Им оказался Иван — координатор соседнего звена. Мы часто с ним виделись в рубке во время рейда. Наши десятки порой работали параллельно, двигаясь навстречу, не давая тем самым возможности нежелательным элементам уйти от наказания.
Насмешка судьбы, но Иван был координатором звена, которым командовал Панин.
Иван подошел к Вадиму, и они обнялись, похлопали друг друга по спине. Мне Ваня улыбнулся и подмигнул. Светловолосый, широкоплечий, голубоглазый Иван всегда мне нравился. С ним было приятно работать.
— Рада видеть! — кивнула я и вернула парню улыбку.
Пройдя к скамье напротив узкого информационного табло, я не без удовольствия уселась на нее, откинулась на стену. Металл обшивки приятно холодил плечи. Я вытянула ноги вперед.
Табло отображало работу стыковочного узла и, судя по цифрам в правом нижнем углу, ждать посадки осталось немногим больше минуты.
Я присмотрелась к людям: хотела запомнить их лица. Мы все принадлежали к одному роду войск — внутренние мобилизационные группы. Судя по нашивкам, без учета меня присутствовало восемь координаторов и два командира групп. Странное соотношение, наводящие на размышления о правилах, что будут на отборе.
Неожиданно я почувствовала чей–то взгляд, резко повернула голову и наткнулась на изучающий, внимательный взор брюнета средних лет с нашивкой командира разведывательной группы. Он невысокого роста, карие глаза. Отличительная черта: три параллельных шрама на щеке. От этого нижнее веко было натянуто, и виднелась красная кожа глазницы.
— Стыковка завершена, — раздался механический голос компьютера. — Прошу регистрироваться.
Дверь со стороны парка открылась, и появился Грибоедов. Я подскочила, направилась к нему.
— Таня, я так и думал, что полетишь на этом модуле.
— Вы, к сыну?
— Да, надо повидаться.
— Значит, в одной команде? — улыбнулась я мужчине. — Отлично!
— Назначили, — вздохнул Александр Кирович. — Посмотрим, что за соревнования у них там будут. Отберем кого–нибудь.
— Сашка, рад видеть!
Брюнет со шрамами обнял Грибоедова и похлопал по спине. Тот не остался в долгу и тоже смачно постучал по хребтине.
— Знакомься, Дима, это мой заместитель. Татьяна Оттовна Фрэй. Дочка Отто. Помнишь?
— Как забыть… — По лицу мужчины пробежала тень, но он улыбнулся и протянул руку. Мне только и оставалось, что пожать ее. — Геройский был мужик. Рад знакомству. К тому же я наслышан о Татьяне Фрэй. Меня зовут Дмитрий Иванович Логинов.
Молва докатилась до тех подразделений, о которых знать не положено.
Отлично! И что мне с этим делать? Если уже в разведывательных войсках известно обо мне? Как говорил папа: «Расслабься». Попробую, я не уверена, что получится, но постараюсь.
Дверь паромного модуля уже открылась, и посадка шла полным ходом. Наша троица пристроилась в конец очереди. Мужчины разговаривали, а я думала о своем, наблюдая за прохождением регистрации.
Возле круглого прохода стояли двое вооруженных бойцов. Один держал в руках планшет, другой — устройство для проверки документов. Стандартная процедура заключалась в загрузке на вставленный в планшет паспорт — стержень цилиндрической формы с выступающей светящейся лентой вдоль корпуса — измененных данных бойца для пребывания на Земле. Другой проверяющий ревизовал работу паспорта и выдавал гражданские вещи.
Я знала, что внутри одежда и деньги, которые все еще в ходу на Земле. Следовательно, решение о моем назначении пришло раньше, чем состоялся совет. Моя фамилия уже была в списках наблюдателей за играми. Кто–то постарался и выдвинул меня до всех событий в рейде.
Позаботился! Чтоб его! Похлопотал об отпуске. Спасибо!
Почувствовав на себе взгляд, я невольно посмотрела в ту сторону, откуда мне казалось, он происходил.
Ну конечно, Панин, кому же еще сверлить меня взором? Еще и улыбается!
Но вопрос не в Панине, а в том, почему я так реагирую на него? Здоровая конкуренция? Самой смешно от таких предположений. Воспоминания о студенческом романе? Если разобраться и разложить все по составляющим, то и романа не было. Так, обычная интрижка с претензией создать клуб по интересам для двоих. Тогда что? Неужели в банальном чувстве вины? Но я сделала выводы и осознала.
А напоминает мое отношение к нему — мазохизм. Он уделал меня, и я желала реванша, дрессируя свою ненависть и надеясь на успех. Я подпитывалась его резкими высказываниями, присутствием рядом, достижениями.
Да–а–а… С головой у меня точно не все ладно.
А у кого ладно в нашей конторе? То–то и оно: нет таких.
— Приложите ладонь к экрану, — обратился ко мне военный.
Я выполнила его указание и ничего нового не увидела в появившейся на гладкой поверхности планшета строчке. Номер приказа, мои данные, группа войск, номер фаланги и звена. На пропуске загорелся красный индикатор. Мужчина выдернул стержень и протянул мне.
Подойдя к следующему бойцу, отдала заряженный паспорт, и тот провел выделявшейся вдоль корпуса полоской по специальному прибору. Лента на паспорте зажглась зеленым светом, появился номер, а на экране устройства — отпечатки пальцев, фотография в гражданской одежде и адрес проживания.
— Все в порядке. Возьмите.
Молодой человек протянул мне сумку–мешок, и я вошла в ярко освещенный соединительный туннель.
Давненько я не путешествовала на другие кольца Абсолюта. Месяца три вообще никуда не выбиралась из казармы. Увольнительные и последний отпуск проводила в секторе для семей военнослужащих. Командование решило отдать мне для проживания блок, в котором родилась и выросла. Но и там я появлялась не часто: казарма казалась роднее.
Я не чувствовала потери, заходя в блок. Это был мой дом, какие тут потери? Просто не видела смысла обитать там. Приезжала и, входя внутрь, казалось, переступала порог старого альбома с жизнерадостными фотографиями. Теплые воспоминания и ощущение некоего мемориала, к которому обычно приезжают люди, чтобы поклониться и подумать о высоком, смешались воедино. Пожалуй, как семейный альбом я свой блок и воспринимала. Реликвия, музей. Его надо беречь и гордиться.
Жить? Трудно существовать в музее, казарма предпочтительнее.
Закинув сумку на плечо, перешагнула стыковочный узел и огляделась. Над одним из кресел на небольшом табло горело зеленым светом мое имя. Рядом — фамилия четыреста одиннадцатого. Усмехнувшись, качнула головой, подошла к креслу и, бросив под него сумку, уселась, пристегнула ремни безопасности.
— Наше соседство — воля небес. Рад, что снова мозолишь мне глаза.
Куда без издевки? Оно и понятно — никуда. Вот командир звена с личным порядковым номером четыреста одиннадцать и веселился.
Очень хотелось ответить, но сочла за благо промолчать, иначе до самого кольца не заткнется, а я не в том расположении духа сейчас, чтобы слушать словесные поносы. Надо настроиться на пересадку.
Болтаться по кольцу ученых придется около трех часов. Программа максимум — перекусить где–нибудь и отсидеться в тихом месте. Программа минимум — просто отсидеться.
— Что если нам пообедать в каком–нибудь милом местечке? Поговорим или помолчим, но главное, сделаем это вместе? Как тебе предложение? Все равно три часа как–то надо убить. Лучше сделать это в приятной обстановке и со знакомыми людьми. Как думаешь?
Панин пристегивался, и, чтобы ему было удобнее, склонился в мою сторону. Потому слова прозвучали у самого уха. Интимненько получилось. Ровно так же это звучало несколько лет назад, когда он звал меня на свидание, пристегиваясь ремнями на военных тренажерах. Наши психологические показатели совпадали, и нас очень часто ставили в пару. Проще говоря: умные машины, просчитав наши тесты, решили, что мы с Паниным очень хорошо понимаем друг друга.
Как давно это было… Теперь от понимания остались только злость и отчужденность.
— Вижу–вижу, — продолжал четыреста одиннадцатый, — снова этот полный холода взгляд, говорящий мне: «Изыди. Видеть тебя не желаю. Между нами пропасть». И что я могу ответить? Ничего. Но поцеловать тебя очень хочется, потому продолжу болтать с тобой. Авось получится, и ты смилуешься над грешником, снизойдешь с вершины, где стоит храм самобичевания, и одаришь поцелуем. Ради последнего готов наравне с тобой войти в этот храм и потрясти всем дерьмом, что накопилось в моей душе за последние годы. Пройти огонь посвящения в уроды, принять это звание как данность. Все ради тебя… И я не могу забыть тот финт с полотенцем.
Я набрала воздуха в грудь и шумно выдохнула, но ничего не могла с собой поделать: повернулась к Панину, улыбнулась. Вспомнилось, как мы сидели в столовке или в парке военного училища, он болтал в подобном тоне всякие глупости, а я хихикала. Потом были поцелуи, объятья и снова поцелуи. Вадим на какое–то время вытеснил из памяти образ Кирилла, заставил поверить в возможность все исправить, продолжать надеяться на что–то светлое и простое, например, любовь.
Кто сказал, что любовь — сложная субстанция? Наверное, тот, кто любил представления о любви, а не жил, обладая ею. На самом деле простое чувство, не сложнее обычного колеса. Крутится себе по жизни, помогая существовать, делать поступки, обретать цели. Некая опция, включенная в наш спектр эмоций, с которой приятно существовать во времени, толкать себя и цивилизацию вперед.
— Раньше ты изысканнее предлагал себя, — стараясь унять улыбку, ответила я.
— Да, непорядок, — шутливый тон Панину давался легко. — Но в этом ты виновата. Практики никакой — любимая девчонка в статую превратилась. Ходит туда–сюда, а я слюной исхожу и тупею. Речевые инстинкты срабатывают, эмоции захлестывают, а мелю всякий бред. Сексуальность на голову давит. Того гляди помутнение рассудка начнется, перегрев не только в мозгу, но и в других местах.
— Заткнись, Панин. Перегрев давно случился. Завязывай чушь нести. Не действует.
— Действует, — хмыкнул четыреста одиннадцатый. — Только медленно. Но я упорный. На курсе не было никого, кто бы лучше понимал друг друга, чем мы с тобой.
— Утомил. Закрой рот. Что было, то прошло.
— Не уверен. Иначе моим координатором была бы ты.
Наконец–то серьезный тон. Так проще держать себя и его в рамках, не позволять выходить за них. Я чувствовала, что четыреста одиннадцатому приспичило со мной поговорить о важном деле.
Прав, ой как прав вояка: мы хорошо чувствуем друг друга. Вот и сейчас под бессмысленным лепетом о любимой девчонке Панин просил о встрече без посторонних ушей.
— Хорош! — отмахнулась я. — Хочешь поговорить, давай сделаем это на кольце ученых. А сейчас заткнись. Старт.
— Умолкаю.
На ехидство не похоже. Скорее — на понимание и добрую волю. Что же там случится такого на играх и отборе в целом, что Панин так всполошился? Он ведь намекал на разговор еще в душевой.
Ладно. Выслушаем, разберемся, подумаем на заданную тему.
ГЛАВА 2
Стыковка прошла успешно. Щелкнув замком ремней безопасности, я поднялась из кресла, достала сумку–мешок и направилась по проходу между рядами.
— Татьяна, погоди!
Я оглянулась. Панин спешил ко мне, цепляясь за меня взором. Лицо у него суровое, серьезное. Таким он был только во время рейдов.
Возле кресел, где сидели Александр Кирович и Логинов, Панин тормознул, протянул каждому руку для пожатия и получил пожатие в ответ. Видимо, мужчины перебросились короткими фразами, Панин кивнул, что–то сказал и снова направился ко мне.
Я стояла, вжавшись в стену, пропуская других наблюдателей к выходу.
— Пойдем вместе, поговорить ведь хотели. — Поравнявшись со мной, он взял мою сумку. — Я знаю здесь хорошее местечко. Тихо, мило, уютно.
«Поговорить ведь хотели»… Ну–ну. Вот уж точно не собиралась болтать, да еще и с Паниным. А он, все перевернув, сделал необходимую ему беседу нашей общей заинтересованностью. Умеет, гад! А я? Пошла на поводу, как делала это прежде. Пара извинительных фраз с его стороны, заигрывание, и я готова кушать ту лапшу, что повесит мне на уши господин командир.
Довольно! Завязывать надо с этим.
Панин прибыл в военное училище с этого кольца. Его родители ученые. Чем занимались, не ведаю, но сынок пошел не в них. С чего Панину приспичило окунуться в военную действительность — тайна за семью печатями. Но что в итоге получилось — того не изменить. Кстати, показатели к обитанию четыреста одиннадцатого на кольце ученых были. Еще в корпусе мне случайно попались на глаза результаты его тестов по математике и физике. Весьма недурно: Панин апеллировал формулами и доказательствами одной из теорем. Подвел изысканный и неожиданный вывод. Мой вопрос к нему «Зачем глушил показатели?» еще в те годы остался без ответа. А сейчас мне плевать и на Панина, и на его способности.
— Позже, — улыбнулась ему. — Я бывала на этом кольце и хорошо знакома с местными достопримечательностями. Если необходимость в беседе так актуальна, то переговорим перед моим отлетом. А сейчас обойдусь без тебя.
Мы снова шагали по хорошо освещенному тоннелю, только он оказался короче.
— Вот оно как даже, — хмыкнул парень. — Согласен, слишком забежал вперед. Но разговор неизбежен, поверь. Чем быстрее мы приступим к обсуждению, тем проще будет нам с тобой работать в команде.
Уважаемый господин сбавил напор и перешел на другой тон. Хм, чудны дела твои, Господи. Ему просто необходим разговор со мной, иначе бессмысленно все то, что сейчас происходило. Панин делал ставку на меня и еще кого–то. Упомянутая им команда — не все наблюдатели, а узкий круг людей. Начинает разворачиваться интрига. Кто–то, что–то, где–то, как–то — все грозит обернуться неким действом.
Что ж, мне стало любопытно.
На выходе служащие проверили паспорта, поинтересовались, не желаем ли мы переодеться. Выразив такое желание, отправились вслед за девушкой–волонтером, которая с вежливой улыбкой провела нас в боковую дверь. За ней оказалось несколько служебных помещений.
Панин бросил девушке несколько утонченных комплиментов, воспев ее красоту и женственность, а я только ухмылялась, видя реакцию молодой особы. Пунцовые щечки выдавали ее с потрохами, как и кокетливый взгляд, не сползающая с уст самодовольная улыбка.
— Проходите, пожалуйста, вот сюда, — девушка остановилась и, ухватившись за ручку двери с надписью: «Зарезервировано», обратилась к Панину: — Вам будет удобнее здесь.
Волонтерша, таинственно взглянув на командира группы, широко распахнула дверь. Меня она удостоила только взмаха руки в направлении двери с такой же надписью, находящейся напротив. Пожав плечами, я дернула полотно на себя, но Панин, успевший сунуть нос в предложенную ему комнату, резко возразил:
— Покажи–ка. Нет, твоя комната меньше. Таня, ты идешь сюда, а я эту займу.
— Твое благородство, Панин, не знает границ. Только и мне плевать, где переодеваться.
— А мне — нет. Это кольцо — мой дом родной. Не хочу позориться.
— Кто бы сомневался, — хмыкнула я, заметив блеснувшую в глазах волонтерши радость. — Да, как скажешь. Топай.
Я убрала ладошку девушки с дверной ручки, за которую она продолжала держаться, оставляя дверь открытой, чем несказанно удивила и отрезвила кокетку, не сводящую глаз с улыбающегося Панина.
— Можете идти, — не удержалась я, обращаясь к девушке, а четыреста одиннадцатый хохотнул и скрылся в комнате.
Помещение оказалось весьма уютным: габаритный стол, начиненный самыми последними разработками мира Абсолюта, мягкое кресло, интерактивная стена. При моем появлении на ней отобразилось приветствие, сменившееся началом ролика о кольце ученых. Для туристов и родителей, привозящих малышей и ребят старше, голос за кадром рассказывал, где можно остановиться на ночь или для длительного, многочасового ожидания.
Развязав сумку, достала из кармана паспорт, положила на стол. Интерактивная столешница моментально отреагировала, высветив посередине надпись с предложением начать работу. Я нажала на символ отмены, принялась выкладывать на стол вещи. Закончив, разделась до белья, аккуратно сложила форму на стол.
На стене менялись картинки. Теперь отображалось оснащение больниц для прибывших новичков, пункты заказа еды. Сообщалось, какие службы работают с туристами, какие с родителями способных детей, и в каких секторах находятся учебные блоки.
Одежда для гражданского лица оказалась вполне в духе землян: высокие сапоги на грубой подошве белого цвета, черные брюки, молочного цвета короткая куртка из унифицированной плотной ткани и темного оттенка топ. Сумка–кошелек была набита деньгами и слот–картами для возможности оплатить со счета, получить кредиты. Ко всему этому богатству я присовокупила электронный паспорт. Натянула одежду и произнесла:
— Система. Санитарную кабину.
Из стены выехал санитарный блок со встроенной в него умывальней и большим зеркалом. На полке перед умывальней лежала запечатанная одноразовая расческа, набор для чистки зубов и мыло с мочалкой.
Вскрыв пакетик с расческой, я принялась за кудри. Заплетя волосы в косу, по привычке одернула куртку, внимательно рассмотрела себя. Брюки подчеркивали бедра и длину ног. Куртка оттеняла цвет лица и светлые волосы, делая образ милым. Глаза казались крупнее, ярче. Топ с кружевами, коса и сумка, одетая через плечо, чтобы руки держать свободными, завершали облик наивной землянки–туристки.
— Система. Контейнер для пересылки.
Из соседней стены, что была похожа на лоскутное одеяло из ровных квадратов, выехал ящик. В него я погрузила форму, установила срок отправки его на кольцо военного корпуса, и ввела код склада.
На стене появились заставки с парками психологической разгрузки, места для отдыха и спорта. Вздохнув, я открыла дверь и шагнула в коридор. Панин подпирал плечом стену и болтал с волонтершей.
Я успела услышать конец анекдота, когда четыреста одиннадцатый заметил меня. Девушка даже не обернулась, полностью сосредоточившись на собеседнике. Не хотелось прерывать столь тесный момент, но пришлось:
— Встретимся чуть позже? Скажи, где и во сколько?
Парень окинул меня взором, лукаво улыбнулся. Я не осталась в долгу и тоже осмотрела его с ног до головы. Сделала намеренно медленно, чем озадачила девушку. Мордашка ее вытянулась, а в глазах появилась злость.
Ай–ай, милая, нехорошо так реагировать. Ревность — дело зряшное. Впрочем, судя по тому, как выглядел боец, я могла понять абсолютовку. Темные брюки, футболка в обтяжку, в руках свернутая новая куртка. Брутальность и скромность в одном флаконе.
Панин переменился в лице:
— Нет. Идем.
Сосредоточенность читалась в его глазах. Видимо, мое нежелание идти на контакт его встряхнуло. Он первым поплелся по коридору.
Я посмотрела на девушку, пожала плечами, улыбнулась ее недоумению и пристроилась следом за коллегой, сохраняя дистанцию. Через некоторое время за спиной я услышала стук каблучков. Итак, волонтерша пришла в себя и вернулась к обязанностям. Тем лучше для нее.
Выведя нас к платформе пересадочного узла, девушка удалилась. На прощанье одарила Панина заинтересованным взглядом.
Мы стояли на нижней платформе. Семь пневматических трубных тоннелей, расположенных параллельно на разных уровнях, были хорошо видны через прозрачную стену. По ним из разных точек стартовали кабинки с людьми и грузами. Венозная транспортная система Абсолюта скреплялась частыми пересадочными перифериями, что по мне — большая недоработка.
 Нижняя линия называлась особой. Сюда пристыковывался паромный модуль с военными. Остальные пять веток принимали пассажиров, путешествующих между кольцами на шаттлах, и туристов с Земли. Еще одна линия отдана под транспортные и грузовые корабли.
Пассажирские прозрачные капсулы, в простонародье называемые аквариумами, спускались партиями по пять кабинок одновременно. Интервал отправки и подачи следующей партии составлял пятнадцать минут.
К сожалению, с грузовой и особой линией все обстояло сложнее. Подача кабинок проводилась по запросу. Судя по информации на табло, первая группа из шести человек уже отправилась. Следующий «аквариум» прибудет через десять минут.
— Непрофессионально, Таня, — произнес Панин.
Он стоял рядом со мной, наблюдая за погрузкой металлических ящиков с маркировкой космического полигона, которые выкатили из широких дверей и устанавливали на платформу роботы–погрузчики. Панин кинул слова в пустоту, будто мусор, и продолжал смотреть на работу механизмов.
Спокойствие, леность во взгляде говорили о том, что тема моего непрофессионализма для него исчерпана. Но это напускное. В мире нет людей лучше инстинктивно понимающих, чувствующих и принимающих друг друга, чем мы с Паниным. Я кожей ощущала его ярость и негодование. Он не знал, как снова обратить меня в свою веру, заставить поклоняться тем же идолам, которым поклонялся он.
А все просто: я по капле получала информацию о будущем, и меня напрягала отведенная мне роль.
— В чем именно непрофессионализм? — отозвалась я, зачем–то одернув куртку.
— Мы сейчас в одной команде, а ты даешь волю эмоциям, сводишь старые счеты. Проблема давно исчерпана.
— Разве?
— Конечно. — Четыреста одиннадцатый пожал плечами и вяло развернулся ко мне. — Вспомни события. Две команды в интерактивном поле. Рейд. Моя группа по зачисленным баллам за выполнение поставленных задач с трудом прорвалась в финал, твоя — фаворит зачета. Командные очки суммировались, финальная битва коренным образом ничего не решала. Твоя команда брала все призовые баллы.
Панин говорил, и я понимала, что он начал с зачета специально, так объяснение казалось более логичным, доказательным, неоспоримым. Знала и снова глотала его доводы.
— Твои ребята расслабились, и ты не понимала, как собрать их для последнего рейда в интерактивном поле, перед комиссией. Мое звено упало духом. Мы вместе придумали план, вместе внедрили, вместе заставили бойцов встряхнуться. Так в чем дело? Почему все изменилось? Почему между нами все изменилось, Татьяна?
«Вместе», «нами», «Татьяна», — слова расставлены логично, выделены голосом, произнесены с нажимом, обращены ко мне, к нашему общему прошлому. Панин всегда мог правильно построить фразу и в большинстве споров выигрывал за счет гладкого изречения.
Но тут не просто беседа по душам о днях давно минувших — это вербовка и весьма профессиональная.
Что ему нужно сейчас? В чем пытался убедить?
Некая схема требовала моего участия в ней и еще нескольких людей. Другими словами — группа посвященных. Статус наблюдателя на играх — прикрытие. Я получу приказ и условия отбора чуть позже. Марков выразил желание поговорить со мной, когда буду у мамы. Больше чем уверена, он проработает со мной какие–то варианты, обговорит пункты приказа. Иначе бессмыслица получается.
Ладно, с этим разобрались, что дальше?
 Наверняка будут инструкции. Может так статься, что несколько пунктов разработано исключительно для группы посвященных? Запросто. Панин заранее, думаю, знал о дополнительных разъяснениях. Еще как! После выпуска из военного училища его направили в разведывательный батальон. Пару лет о нем ни слуху ни духу. Поговаривали, что парень заделался супершпионом и выполнял особые поручения. Но на то и слухи, чтоб им не верить. Год назад он объявился и возглавил десятку в рейдах на Землю. Хорошая карьера у однокурсника, оттого и тревожно.
— Подумай, Танечка, почему нас свели вместе, зная о расхождении во мнениях по некоторым вопросам? — улыбнулся четыреста одиннадцатый. — В этом не только провидение заинтересовано, но и вполне человекоподобные существа. В твоей голове должно уложиться, что сейчас не время прежним спорам, бабьим самобичеваниям. Включай мозги, Татьяна. Чем раньше ты начнешь здраво размышлять, тем полезнее станет наше сотрудничество.
 Хорошее пожелание, на которое у меня нет ответа.
По глазам Вадима я поняла, что именно о грядущем он собирался поговорить со мной в «милом местечке». А если присовокупить к этому слухи о разведывательном опыте бывшего однокурсника, то заварушка на Земле готовилась грандиозная. Оставалось признать, что на текущий момент он обладал большей информацией, чем я, и хотел обсудить недалекое будущее, опередив официальные инструкции и беседу с командиром фаланги.
Интересно.
— Знаешь, а поцеловать тебя все равно очень хочется, — неожиданность признания Панина выбила из колеи размышлений. — Я тоскую по тебе и потому использую выпавший шанс.
— Непрофессионально, Панин.
— Увы. Грешен.
Я не стала комментировать, отвернулась. Раздражало, когда четыреста одиннадцатый начинал переводить разговор на другие рельсы, но и выказывать свою заинтересованность беседой не хотела.
А ведь Панин провоцировал меня, в буквальном смысле агрессивно подсовывал наживку, чтобы не промахнулась, глотнула глубже. Если переспрошу и попытаюсь вернуться к теме — значит, признаю, что Панин одержал моральную победу, заинтриговал, пробудил маховик любопытства, и он начал раскручиваться в нужном для парня ритме.
Боже, как же все просто и предсказуемо! Даже смешно и скучно.
Тактика Панина не поменялась со времен нашей учебы. Начиналось с агрессивного анонса беседы для достижения заинтересованности. Далее следовало уклонение от прямых вопросов с постоянным присутствием в контактной близости. Проводились частые короткие словесные атаки для подогрева любопытства. Все как в бою, или во время тренировки в спортивном зале. Никакого разнообразия, только напористость, не изобилующая изяществом. Желание втянуть очередного глупца в игру по правилам одного человека, тем самым полностью его деморализовав.
Фу–у–ух…
— Самое противное… — Панин склонился к моему уху, и его дыхание потревожило короткие волоски, выбившиеся из косы. Стало щекотно. — Я для тебя давно стал открытой книгой, но ты не знаешь меня. Чувствуешь, но не понимаешь.
Нет. Я не поддамся, не вступлю в диалог, хотя тактически все к этому идет: его нависание надо мной предполагает какой–то выпад в его сторону. Например, отталкивающее движение, злое слово. Грубить не стану — будет расцениваться Паниным как моя промашка. Отталкивать рукой — тоже, он решит, что это мое поражение. Остается стоять и слушать.
«Чувствуешь, но не понимаешь»…
Слова против воли впитались в мозг. Вадим намекал на оставшееся между нами взаимопонимание, отточенное во время учебы. Но теперь все звучало иначе. Ощущалось и воспринималось через другую призму — остывшей, но никуда не девшейся родственности.
Чтоб тебя, Панин! Я слушаю, не тяни, продолжай вливать в мою душу яд. Убей, наконец! Но ты правильно рассчитал порции, добавляя каждый раз по чуть–чуть, отравляя меня, оставляя жить и адаптироваться. Многие скажут, что яд в таких мизерных долях — лекарство. Да, против другой отравы, но не этой.
Не хочу, чтобы ты касался душевных струн, намекал на что–то, что давно прошло и растворилось, разорвалось, пришло в негодность, растоптано и утилизировано. Остались только воспоминание и выводы. Другого ничего нет. Наше взаимопонимание теперь основывалось на грамотном распределении сил в совместных рейдах, на контактах между нашими группами, на возможности просчитать ситуацию, опираясь на личные качества характера.
Другого ничего нет.
Ничего.
Не надо втягивать меня в такие игры, рушить странный мир, который существует между нами. Подкладывать бомбу под сложившиеся отношения. Я варюсь в собственных эмоциях, ты — живешь своими. Между нами пусть и хрупкое, но равновесие, тонкий лед, иллюзия незыблемости и покоя.
Пусть так будет.
Пусть…
— Забавно, — продолжил Панин, нарушив возникшую паузу, — но я осознаю, что сейчас ты манипулируешь мной, крутишь, как тебе хочется, зная мои… Недостатки. Пожалуй, ты единственная о них знаешь. Я хочу видеть реакцию от тебя, а ее нет. Радуйся, ты победила. Ты держишь ситуацию под контролем. Я пытаюсь сблизиться, ты не реагируешь. Из тебя вышел отличный координатор, Татьяна. Молодец! У тебя неплохо получается, я почти взбешен, что не могу вызвать тебя на разговор. Но есть одна закавыка: тут ведь важно не передавить, милая, не перетянуть. За три года службы я научился терпению и выдержке. И буду пытаться говорить с тобой. Если надо, приеду в блок к твоей матери, но мы сделаем это: разговор состоится.
Ухмыльнулась и повернулась к Панину. Наши лица, глаза, губы были на одном уровне. Я заметила, как нервно дернулся рот у однокурсника. Панин взгляда не отводил. Видела, что ему было что сказать, и это нечто крайне важное. Предупреждение? Возможно…
— Ничего себе угроза! Твоя физиономия среди возвышенной публики! Дай отдохнуть от тебя, образина! Побыть среди милых душой и сердцем, не способных лукавить и выкручиваться людей. Все эти твои заходы вот где у меня сидят! Наглоталась их, потому не воспринимаю. Хватит! Я не ведусь на это!
Не сдержалась. Получилось грубо, по–детски. Словно ребенок, сводила счеты и расползалась на лоскуты под действием захлестнувших меня эмоций. Дрогнула…
«Не ведусь на это»…
Идиотка! Сдала себя с потрохами. Панин добился, чего хотел — реакции. Я все еще не могу спокойно воспринимать его — неоспоримый факт, но сейчас я перестала контролировать себя, сдерживать, урезонивать, смотреть на него отрешенно. Стало быть, еще не все кончено. Сколько бы я не уговаривала себя, не пыталась абстрагироваться, я продолжаю не просто мерить все и вся по Панину, а жить в поле его личности.
Его губы расплылись в улыбке:
— Честно пытался быть интригующим, забыв, с кем имею дело. И еще: не сможешь понять, то хотя бы запомни, что я не собираюсь давить на тебя, перетягивать на свою сторону, убеждать в чем–то. Раньше я верил, что так нам с тобой будет проще общаться. Признаю — ошибся. В то время это было лекарством для тебя, но не теперь. Я продолжал врачевать уже выздоровевшего человека. Знаю, что не прокатит, после… После того что между нами было, любые мои доводы ты станешь рассматривать под десятью лупами. Повторюсь: знаю и принимаю.
— Вот теперь заинтриговал по полной!
— Случайно получилось.
Я рассмеялась. Обстановка казалась мне дерьмовой, дикой и от этого смешной. Панин, как ни пытался сдержаться, чтобы продемонстрировать свою серьезность, тоже захохотал.
— Ну наконец–то.
Фраза, брошенная Грибоедовым в компании Логинова, могла относиться к чему угодно. Но когда я обернулась, уразумела, что сказана она была в отношении нас с четыреста одиннадцатым.
 — Ты поговорил с ней? — обратился Дмитрий Иванович к Панину.
Тот в ответ легко пожал плечами и отозвался:
— В общих чертах.
В самую точку! Подходящее определение.
— Ты все поняла, Татьяна? — обратился ко мне друг отца.
— В общих чертах, — широко улыбнулась я.
— Хорошо, ребята, уточняйте детали, — продолжил Александр Кирович. — Работы предстоит много. Илья после твоего прибытия на место дислокации свяжется с тобой. Я тоже присоединюсь к разговору. Обсудим детали — это важно.
Послышался неприятный звук, будто что–то резко оборвалось и заскользило по несмазанному металлу. Табло высветило прибытие капсулы. Одновременно с этим из соседней двери вышли двое мужчин. Я видела их в отсеке перед отправкой с кольца военного корпуса в форме и не сразу узнала в гражданской одежде. Два, в общем–то, незаметных человека, которые легко затеряются среди толпы. По виду туристы. Уверена, что и легенда на время отбора у них будет именно такая.
Вошедшие мужчины сразу направились к открывшейся капсуле, но, заметив командиров, затормозили на полпути. Александр Кирович и Логинов устремились к «туристам» и протянули им руки для пожатия. Потом все четверо вошли внутрь капсулы. Замыкающими оказались мы с Паниным. Быстро протиснувшись в кабину, тоже пожали мужчинам руки.
— Ребята в деле, — мотнув в нашу сторону головой и обращаясь к одному из «туристов», сказал Логинов.
— Я так и понял, — кивнул собеседник. — Семен. Семен Иванов.
На вид ему около сорока. Голубые глаза, светлые волосы, узкое, вытянутое лицо. Тонкие губы кривились в подобии улыбки, но взор оставался напряженным, оценивающим.
— Татьяна Фрэй.
— Вадим Панин.
— Ну, а я — Юрий Соколов.
Другой мужчина светился весельем и, казалось, готов был одаривать им всех вокруг. Пухлые губы, курносый нос, круглая физиономия, лучики морщинок в уголках глаз — приятный парень, ничего не скажешь. Душа компании и заводила — видно сразу.
Впрочем, все мы в военном корпусе приятные до поры до времени…
— Рада знакомству, — улыбнулась я.
— Взаимно, — подмигнул Юрий и посмотрел на Панина. — Снова на одном задании, как в старые добрые времена.
— Воюем, братуха! — отозвался четыреста одиннадцатый.
Двери капсулы сомкнулись, и она полетела по тоннелю, унося нас в своем чреве. Экраны приборов показывали скорость передвижения и расстояние до следующего перевалочного узла. Выходило, что на Центральную северо–восточную развязочную станцию прибудем через три минуты с небольшим.
Мужчины сохраняли безмолвие, и я помалкивала, ловя на себе любопытные взгляды Соколова и недоверчивые — Иванова.
Тихий звук, похожий на выдох, обозначил окончание маршрута. Двери разъехались в разные стороны, яркая вспышка заставила вздрогнуть и зажмуриться. Следом пришли боль в глазах и дезориентация.
«Око», чтоб его замкнуло! Никогда к этому не привыкну.
Я открыла глаза, вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезы, шагнула из кабины. Три дрона овальной формы с цифрами на боковинах и абстрактным рисунком, напоминающим человеческий глаз, зависли напротив выхода. Их задача — идентифицировать личность по сетчатке глаза, отослать информацию о прибытии гостя и проверить по базе данных на наличие специфических запросов от разных служб.
— Прибывший. Номер паспорта сто двадцать три, четыре четверки, ноль. Передвижение согласовано, — монотонно озвучил заложенную информацию дрон.
Словно эхо, ему вторили другие дроны, произнося номера паспортов мужчин. Странная короткая какофония цифр, выполненная растянуто и бесстрастно, била меня в спину. Хотелось ускориться, преодолеть препятствие.
Неожиданно для себя поменяла курс и вместо прохода к магнитным линиям отправилась к боковой стене зоны отчуждения платформы, роль которой выполнял корпус кольца. Что меня понесло туда, не знаю. Просто чувствовала необходимость задержаться здесь. Меня будто не пускало в бурлящий людской поток станции, заставляло медлить, тянуть время.
Необъяснимое чувство застигло врасплох, казалось, что если я выйду за пределы платформы, то ничего не смогу изменить. Жизнь покатится по не зависящим от моих решений законам, а я побегу по рельсам впереди локомотива с желанием спастись. От чего? Да кто ж его знает? Возможно, сказывалось волнение, ведь впервые я в роли наблюдателя на таком мероприятии.
Игры на моей памяти проводились в четвертый раз. Первый отбор состоялся, и люди, увлеченные шоу, транслируемым на всех телеканалах планеты и Абсолюте, вмиг сделали его популярным и объединяющим наши два мира. Единство, которого не хватает в нынешней жизни, на время игр поселилось в каждой семье. Мы все стали одной расой, забыли о функциях, правилах, инструкциях и показаниях. Управляло нами в этот период только одно: болеть за лучших, чтобы определить первых из них.
А потом все рассыпалось. Десять индивидуалистов стали командой, затем — криминальной шайкой. Далее — бандой отъявленных головорезов. В одном из рейдов абсолютовцы их уничтожили, всех до единого.
Следующие два отбора закончились провалом. Нашим провалом. Тех, кто живет в космосе, а не на Земле. После первых игр было столько поручений и ограничений к тем, кто смог себя проявить в отборе или просто участвовал в нем, завоевать звание лучшего. Пятеро участников покончили жизнь самоубийством. Другие затерялись в толпе, стараясь спрятаться от обоих миров.
Что будет сейчас, никто не знал. С каждыми новыми играми правила менялись, усложнялись, становились жесткими, если не сказать жестокими. Но загадка в другом: почему раз от раза участников–землян становилось больше?
Фу–ух…
Мне предстоит выбирать.
Ненавижу не только это гнусное, категоричное слово «выбор», но и все, что оно олицетворяет. Оно подразумевает конечность чего–то, слом понятий, ненужные душевные затраты. Каждый раз, сопровождая в роли координатора рейд, я делаю выбор, и каждый раз он дается с трудом. Всегда есть история, будь то маленькая, в рамках одного человека, прожившего минуту, час, день. Или большая: в рамках страны, планеты, общества, судьбы цивилизации. Но выбор, словно портной ножницами, обрубает гладкость полотна существования. Потом притачивает другие, ранее отрезанные куски, моделируя, составляя по своему разумению лоскутный ковер эпохи, придерживаясь все тех же рамок: от минуты жизни человека до судьбы цивилизации.
Для меня ответственность стала синонимом выбора. Я ставлю знак равенства между этими двумя такими неодинаковыми, хрупкими в своей индивидуальности понятиями. Только они поддерживают меня со дня гибели папы. Всегда так было, кроме сегодняшнего дня.
Сомнения — вот причина моего промедления и желания дольше оставаться в зоне отчуждения.
Хм, символично получилось: сомнения в зоне отчуждения. Нарочно не придумаешь.
Пусть так. Да, я сомневалась, что смогу сделать правильный выбор. Я не готова к этому. Мне нужна передышка, чтобы собраться, настроиться.
Огляделась.
Вокруг пустынно, свободно. Серый пол из искусственного камня со встроенной в него системой слежения и реагирования. Около двух десятков ботов–охранников зависло над головой на высоте не меньше семи метров. С моего места они смотрелись роем пчел, готовым в любой момент сорваться по приказу своей королевы — системы безопасности. Над ними только купол кольца и космос.
Серебристые блестки звезд затмили огни шаттлов, грузовых кораблей и паромных военных модулей, курсирующих между частями Абсолюта.
Платформа довольно узкая. Через огромные иллюминаторы в выпуклой боковине просматривались четыре кольца Абсолюта. Они горящими нимбами сверкали в кромешной черноте, но не могли затмить сияния ярко–голубой, манящей, единственной для любого человека планеты — Земли.
— Отомри, — раздался голос за спиной. — Пора топать, пока система безопасности не попросила это сделать.
— Конечно, Вадим.
Я наткнулась на удивленное лицо однокурсника:
— Что?
— Ты впервые за год назвала меня по имени, — развел руками коллега. — Это надо отметить. Прогресс в отношениях или…
— Или.
— Умолкаю, но не могу не поделиться радостью, что пусть перемены и случились в рамках нашего задания, я готов к более внушительному прорыву, — хихикнул Панин и поплелся следом за мной к контрольному пункту.
— Прорыву? — постаралась придать голосу больше удивления. — На что намекаешь?
— Я даже боюсь высказать свои пожелания вслух, чтобы не спугнуть удачу.
Мы подошли к проходу, по бокам которого стояли сканеры, и одновременно приложили ладони к экранам.
— Вот и держи все в себе, — посоветовала я, оглядываясь из коридора, ведущего к магнитным платформам, на замешкавшегося Панина.
Пока я любовалась видом из иллюминатора, коллеги успели пройти регистрацию и раствориться в бурлящем, нескончаемом потоке людей. Мы с Паниным были в полном одиночестве, не считая двух дронов–охранников, летевших следом за нами.
— Плохой совет, милая.
Панин, ухватив лямку моей сумки, легко дернул поклажу на себя. Я возражать не стала. С показной отрешенностью пожала плечами, сняла сумку. Она так и осталась болтаться на руке парня, когда я, развернувшись, спокойным шагом двинулась по хорошо освещенному тоннелю, обшитому металлическими листами.
— Чем совет так плох? — глядя перед собой, спросила я, выдержав короткую паузу.
— Тем, что самая большая глупость в мире — не заявлять о себе и своих желаниях. Но еще значительнее глупость, которую сейчас совершаю — бояться, что все задуманное сорвется, и потому молчать.
— Итак, впереди большие свершения и грандиозные события, о которых тебе что–то известно. Мало того, ты активно пытаешься «расколоться» и выложить все, что знаешь. Мое сопротивление тебя не останавливает, значит, разговор неизбежен. Поделись, так уж и быть. Хорошо–хорошо, перефразирую: расскажи, не люблю сюрпризов.
— Всему свое время, Танечка. Потерпи. Расколюсь и выложу, что положено тебе знать. Обещаю, что не утаю ничего в рамках дозволенного. В противном случае, боюсь, это обернется недобрыми словами командования в мой адрес.
— Ага, все интригуешь. Судя по вопросу командира, ты должен был «расколоться» еще в военном корпусе. Непорядок, Панин.
— Как увидел тебя без полотенца, с мокрыми волосами, раскрасневшуюся, так и забыл обо всем.
— И это говорит бравый командир десятки. Стыдоба!
— Что естественно, то не стыдно.
— Ну все, Вадим, снова скатился к банальности. Никакого воображения. Теряю интерес, исправляйся.
Мы вышли к началу магнитных линий. Открывшееся пространство зала для свободного перемещения казалось бесконечным, бездонным, давящим своей ложной широтой.
Не часто за мою теперешнюю жизнь приходилось бывать на этом кольце. Впрочем, не так уж все изменилось с тех пор, когда была в последний раз: то же деление на три яруса с промежуточными уровнями между ними, по семь платформ для отправки пассажиров на каждом из них. От платформ отходило по пятнадцать пневмотуннелей. Мелкие группки прибывших людей, пересекая барьеры зон отчуждения платформ, смешивались с общим потоком, стекающим непрерывной рекой по эскалаторам и на передвижных площадках. Магнитные линии соединяли ярусы, что помогало достичь дна зала с верхнего уровня третьего яруса гораздо быстрее, чем это могло занять при переходе другим путем.
Однообразное человеческое месиво, сотканное из однотипных костюмов абсолютовцев, отличающихся только цветом, смешивалось с разношерстным и ярким немногочисленным потоком туристов. Огромная людская лента казалась непрерывной и шумной.
— Там рекреация, — напомнил Панин. — Дальше — зона кафе и ресторанов.
Общая площадка для прибывших людей заканчивалась ограждением со встроенными калитками. Мы подошли к одной из них, и я вдавила кнопку подачи магнитной доски:
— И?
Люки в полу по обе стороны от нас автоматически открылись, две широкие металлические автономные доски, поддерживаемые магнитным полем, взмыли в воздух. Выдвижение решетчатых спинок и подлокотников досок ознаменовалось резким щелчком.
Добро пожаловать! Жестковато, зато надежно.
— Потом, — подхватил мой вопрос Панин, — то самое место, о котором говорил. Буду тебя удивлять.
Мы с бывшим возлюбленным уселись на подлетевшие доски — калитка открылась. Стали спускаться к площадке на два пролета ниже. Там можно пересесть на передвижную горизонтальную платформу, от которой отправлялся модуль к нужному мне кольцу, и заодно выслушать Панина, зайдя в рекламируемое им «милое местечко».
Реклама.
Даже в мысли закралась. Впрочем, неудивительно — что вижу, о том и думаю.
Я будто парила над огромным цветастым, прозрачным полотном. Его части то вспыхивали, укрывая сверху людей, стоящих на эскалаторах; то исчезали, обнажая пеструю толпу и создавая прямоугольную дыру с ровными краями.
По бокам передвижных горизонтальных платформ, словно аквариумные стены, горели голографические проекции, сообщающие пассажирам информацию о передвижении, разбавляя ее яркими плакатами рекламы новых книг, короткими роликами готовящихся к прокату фильмов.
Под куполом кольца развернулись три самых масштабных голографических баннера, один из которых я в буквальном смысле пронзила на своей парящей доске. Демонстрационный ролик рассказывал о предстоящих играх, показывал достижения конкурсантов, их лица. Мне довелось прорезать насквозь момент, когда парень из третьего отбора выбил десять из десяти мишеней с расстояния…
Хм… Не помню, с какого расстояния, но что–то на пределе возможностей.
Я обернулась и попыталась рассмотреть цифры рекорда, луч ослепил меня. Когда потерла глаза и поискала взглядом источник внезапного света, увидела…
Этого не может быть потому, что не может быть никогда! Тот светловолосый, кучерявый парень на эскалаторе… У меня обман зрения?
Кирилл. Кирилл жив!
Жив!
Нет, это не он, просто похожий человек.
Я развернулась сильнее, и наши с незнакомцем взоры встретились. У меня перехватило дыхание, сердце ухнуло куда–то в область живота, там раскололось на несколько мелких осколков, больно раня внутренности, разрывая мышцы, кромсая плоть.
Внутренне собралась и вгляделась в незнакомца. Молодой человек не сводил с меня взгляда. У него светлые крупные глаза, думаю, голубые, или мне хочется, чтобы они были такими, как у Кирилла. Оттенок волос темнее. Определенно темнее… Или я пытаюсь себя убедить в этом. Стрижка короткая, бесформенная. Земляне любят подобные несуразности. Брюки и куртка одного цвета — коричневого. Кирилл терпеть не мог подобные оттенки.
Нет, не Кирилл. Похож, но не он. Двойник. Удачная копия. На удивление…
— Таня!
Я слышала тебя, Панин, но не могу отвести взор. Будто встретилась с тем, кого любила… Люблю до сих пор. С призраком человека, которого люблю.
— Татьяна!
Кричи не кричи, Вадим, а я не в состоянии отвернуться. Если так поступлю, то не прощу себе. Никогда не прощу этого ни себе, ни тебе.
Незнакомец спустился с эскалатора и, не отводя от меня взора, протиснулся сквозь толпу людей, подошел к ограждению, перегнулся через него. Мне пришлось задрать голову, чтобы держать его в поле зрения, пока доска, минуя пролет, на котором остался неизвестный, станет плавно опускаться на рекреационную площадку.
Неожиданно яркий луч голограммы выстрелил мне в глаза, и я зажмурилась, но быстро распахнула веки, поискала взглядом незнакомца. Он все там же, только теперь, перегнувшись, лежал животом на перилах, ухватив решетку рукой с внешней стороны ограждения и балансируя таким образом, чтобы не свалиться вниз. Он наблюдал за мной.
— Я — Максим! Максим Соловьев. Тринадцатый квадрат.
Машинально отметила, что его голос ниже, чем был у Кирилла. Но во всем остальном — движениях, наклоне головы, родинке над губой — одно лицо.
— Найди меня, Татьяна.
«Найди меня, Татьяна». «Найди». «Меня». «Татьяна».
Он слышал, как меня зовут. Теперь он знает мое имя.
Максим исчез из поля зрения.
Я отвернулась, села ровно, будто мне кто–то приказал так поступить, и уставилась перед собой, пытаясь осознать произошедший эпизод. В голове пустота. Меня выпотрошили.
Здравый смысл, ау! Возвращайся, пора включаться в работу.
Максим Соловьев, по всей видимости, опаздывал на свой шаттл. Та платформа, как раз для туристов с Земли. Обычно им отводят две–три площадки, чтобы проще было отслеживать их передвижения. Его выходка с перекидыванием через ограждение будет стоить ему внушительного штрафа. Думаю, потому так быстро скрылся, что к нему уже обратились дроны и потребовали оплатить некую сумму. Такие циркачества Абсолют не прощает.
Фу–ух, я снова в себе.
Что это было? Наваждение? Помешательство? Увидела двойника Кирилла и едва не спрыгнула с доски, стараясь не потерять незнакомца из вида. Идиотка! Когда уже привыкну, что нет его. Умер. Погиб. Его останки развеяны в космосе.
Никогда.
А почему?
Я чувствовала, что Кирилл жив, здоров и все у него в полном порядке. Возможность сказать о себе полностью отсутствует. Это не воображение девушки, потерявшей от тоски и горя ощущение реальности, это понимание, что обстоятельства порой выше нас и для меня Кирилл мертв. Я и дальше буду так считать и навещать его могилу.
Ноги уперлись в пол. Остановка. Пора освобождать доску, а я не могла подняться. Тело словно задеревенело: покалывало кончики пальцев, шея болела, а вместе с ней и голова. Давненько такого не было. Почитай с того времени, когда вместо свидания с любимым человеком оказалась в помещении для кремации.
— Татьяна…
Руки Панина обхватили мои ладони. Он стал массировать и растирать мои пальцы, словно почувствовав, что сейчас я нуждалась именно в этом. Его глаза шарили по моему лицу в явной попытке разобраться в моем состоянии.
— Танечка, ты бледная. Привидение увидела? — Губы парня растянулись в неестественной улыбке.
Кто бы говорил о бледности, только не он. У самого краски с лица слетели, на скулах появились малиновые пятна. За эту особенность в наши студенческие годы я называла его мухомором.
— Да… Привидение…
Я не узнала собственный голос: надтреснутый, тихий, безжизненный. Здорово меня тряхнула встреча с незнакомцем. А может, и правда — призрак?
Максим. Максим Соловьев из Тринадцатого квадрата.
Вполне может оказаться мистикой. Говорят, что к числу тринадцать предки относились, как–то неоднозначно. Вот и пришел необычный гость из особого места, чтобы… Чтобы что?
Бр–р–р–р.
— Значит, привидение, — прервал мои размышления Панин. — Тот парень — привидение. Чье?
— Я пошутила, — отмахнулась и слезла с доски. — Голова закружилась от ярких вспышек голограммы. Сначала «Око», теперь реклама. Фу–у–у–ух…
Спинка и подлокотники доски сложились и убрались в длинные штрабы седалища. Загорелся маленький красный огонек в правом углу, что означало соединение доски с базой ее хранения — сейчас улетит.
Парень потянул меня за локоток:
— Пошли. Тебе показана спокойная обстановка. Не расклеивайся.
Я кивнула и отправилась следом за четыреста одиннадцатым к горизонтальной передвижной платформе, разделенной на сектора. Между собой они скреплялись гибкими стыками. Люди заполнили одну из частей, выстроившись плотной колонной–коробкой и, кажется, даже не двигались, напоминая роботов–манекенов, так полюбившихся магазинам Земли. Мода на манекены не менялась уже пару сотен лет подряд и стала доброй традицией. Человекообразные боты читали вложенный в их память текст рекламы, демонстрировали новинку с выгодных сторон, а потом замирали на пару–тройку минут, чтобы начать все сначала.
Мы пристроились в конец колонны–коробки на не заполненный до отказа сектор и тоже замерли. Забавно, двигаться действительно не хотелось. Да и куда, если из углов платформы появились вертикальные яркие лучи. Через мгновенье каждый из них развернулся будто веер, отделив людей на платформе от остального пространства. Голубые опахала стремились навстречу друг другу, и в полотне их пересечения и наложения появилась голографическая реклама. Она окружала со всех сторон, давила, вовлекала в мир новинок, навязывала их.
Зажмурилась. Не желала это видеть. Не стремилась быть похороненной в иллюзорном склепе чужих достижений. Лучше погрузиться в темноту, сбежать от навязчивого патронажа гениев Абсолюта над всеми нами. Но спасения не случилось: из памяти выплыло лицо Максима, свисающего вниз головой и держащегося за прут ограждения.
«Найди меня, Татьяна»… Найди. Меня. Татьяна.
Три слова. Сейчас мне кажется подозрительным, что он крикнул: «Татьяна». Я не до конца уверена, что он мог расслышать мое имя, когда меня позвал Панин. Гул в пространстве зала постоянный, монотонный, сильный. Люди, реклама, механизмы, дроны — все создает полотно гама, дополняя его отдельными резкими одиночными звуками. Полной уверенности нет, что Максим слышал мое имя. Впрочем, мы находились почти вровень с ним, когда я пересекала рекламную проекцию и обернулась. Потом он подошел к ограждению, и расстояние между нами на несколько секунд стало не больше двух метров.
Он слышал. Точно.
Точно?
Не знаю и придумываю проблему на пустом месте. То–то и оно, что я ни в чем не уверена — вот и мучаюсь сомнениями.
Тринадцатый квадрат Земли. Место не часто проходило по сводкам, которые попались мне на глаза. Лично мне мало что о нем известно. Звено обычно проводило рейды в двадцать втором квадрате. Интересоваться у Панина тоже бессмысленно: его звено работало по квадрату двадцать один и помогало с двадцать вторым. Посмотреть в интернете? Чем не вариант! Но не скоро смогу это сделать.
— Открывай глаза. Рекреация.
Я послушно распахнула веки и соскочила с горизонтальной платформы. Витиеватые ворота в стиле начала века украшала парящая в воздухе голограмма с названием парка и зон отдыха, включая корты, беговые дорожки, площадки для подвижных игр, детские так называемые пояса.
Перпендикулярно входу в парк брала начало галерея ресторанов. Она выглядела длинным прямым коридором, расходящимся в конечной, просматриваемой точке на две стороны в виде буквы Т. Там, в воздухе, простиралась голографическая проекция одного из постулатов Абсолюта: «От каждого по его способности, каждому — по его труду».
Ароматы на пятачке между парком и ресторанной галереей стояли необыкновенные. Пахло всем подряд: от соснового бора до блюда из оленины в брусничном соусе.
О, последнее — нечто!
Мой желудок выполнил кульбит, призывая откликнуться на аромат «нечто» с брусничным соусом. А потом и на сосновые красоты можно поглазеть. Но Панин потянул меня за угол, и я удивилась, обнаружив там улицу с одноэтажными жилыми блоками.
— Ты уверен, что место достаточно «милое» для нашего разговора?
Слово «милое» я выделила голосом, давая возможность Панину передумать и заглянуть в галерею.
— На сто процентов, — хмыкнул четыреста одиннадцатый и, ухватив меня за руку, подвел к ближайшему блоку.
— Догадываюсь, что это за место, — шутливо произнесла я, — и предупреждаю заранее: на хорошем уровне владею боевыми искусствами.
— А я освоил практики усыпления бдительности. Есть сертификат за терпение и сообразительность.
— Покажешь? В нашем мире доверяй да проверяй.
— Тише, — подводя меня к двери жилого блока и приложив указательный палец к губам, прошептал Панин. — Недоверие не достойно звания абсолютовца.
Стена блока оказалась с внешней стороны интерактивной, и на ее поверхности появился очередной лозунг: Абсолют — это ум, честь и совесть нашей эпохи».
— Проходи, — улыбнулся Панин, а я дернула ручку двери и переступила порог помещения.
ГЛАВА 3
— Есть будешь?
Комната оказалась маленькой, три на четыре метра в бледно–голубых тонах. Спартанская обстановка: ничего лишнего, только три кресла, одно из которых развернуто и задвинуто в угол, два — возле интерактивного окна.
— Буду, но не здесь и не сейчас. Ты поговорить хотел. Выкладывай, и я отправлюсь восвояси.
— Присаживайся, — кинул мне Панин, направляясь к противоположной стене. — Система, два калорийных ужина и санитарную кабину.
Из стены выехала рама, напоминающая собой грани куба и заполнившая пространство комнаты на четверть. Но расстояние для прохода между противоположной стеной и кабиной осталось. Нижняя плоскость кабины исполняла роль пола, на котором стоял, будто металлический цветок, умывальник. Немного дальше — унитаз, и за ним — узкая душевая кабина. На боковую плоскость пристроена стенка–гармошка, чтобы при желании изолировать кабину от остального помещения.
Я подошла к интерактивной стене, где сейчас красовалось изображение распахнутого настежь окна, за которым виднелись горы с белесыми шапками снега, и прикоснулась к гладкой поверхности. Система отреагировала моментально, высветила над моей ладонью приветствие и вопрос: «Хотите сменить иллюстрацию?» Я нажала на подтверждение и отняла руку от прохладного экрана. Библиотека фотографий оказалась богатой на виды планеты. Выбрала пейзаж пустыни.
— Ты не изменяешь себе, — произнес Панин, и до моих ушей донесся звук текущей воды.
— Почему бы и нет? Руки мой, тут очередь.
— Ага, — хмыкнул парень. — Не даешь получить удовольствие от элементарного действия. Вредина.
Я расположилась в кресле, полностью развернувшись к стене лицом. Санитарная кабина была сразу за спиной, но я не поворачивала головы.
«Вредность, — как говорил мне раньше Панин, — твое второе имя». А я и не спорю, находит на меня иногда, ничего поделать не могу. К тому же день оказался крайне трудным, голова стала тяжелой, хотелось покоя, а не пикировок с бывшим любовником.
Максим Соловьев — неожиданно возникшая проблема. М–да, светловолосая, голубоглазая, я так думаю, что голубоглазая, и весьма симпатичная, но проблема. Нужно остаться одной и подумать о новом знакомом.
Сейчас, придя в себя после терапевтических пикировок с Вадимом, я понимала, что в короткой встрече с Максимом Соловьевым меня что–то напрягало. Моя реакция на его появление выглядела, мягко говоря, необычной. Без всякого сомнения. Тут даже не требовалось глубокого самоанализа. Я испугалась больше, чем удивилась схожести парня с умершим возлюбленным. Радостью там даже не пахло. Страх сковал — Панину пришлось меня в чувство приводить.
Проще всего списать мою реакцию на неподготовленность к подобного рода сюрпризам, но я–то себя знаю и понимаю, что душу резануло нечто другое — предчувствие. Игнорировать его не могу. Я все эти годы жила, работала на этом необъяснимом ощущении и на интуиции. Восемьдесят процентов успешных рейдов сделано на непостижимых и никем из ученых официально не подтвержденных эмоциях.
В случайности я вообще верила с большим трудом из–за склонности к сведению всего и вся к математическим или поведенческим моделям. Мне было проще объяснить появление предчувствия аналитикой, чем принять ужас от встречи с любимым человеком. С другой стороны, все складывалось в логичную, стройную поведенческую модель. Призраки прошлого вдруг атаковали в тот самый момент, когда живой и непробиваемый, будто скала, Панин пытался поговорить со мной. Если еще учесть, что Вадима принуждали раскрыть план предстоящей операции, то его нежелание это делать меня весьма озаботило. И вот на фоне из ряда вон выходящего промедления Панина и общей секретности начинаешь понимать, что все происходящее выглядит стройно, продумано, но переставлено местами, будто кто–то перепутал сцены во время репетиции спектакля.
Не хило? То–то и оно. Призраки в такие моменты и влезают. Ощущение, что кто–то вывел артиста на сцену раньше положенного времени. Такой вот туз в рукаве, которого выбросили из колоды раньше положенного времени.
Парень как две капли воды похож на Кирилла: тот же рост, движения, взгляд, лицо. Он шире в плечах, но и Кирилл мог таким стать к двадцати пяти годам, если бы…
Ну хватит! Если бы да кабы… Кирилла нет, и точка!
Его нет. Точка.
Есть Максим. Максим Соловьев.
Точка может быть поставлена в личном деле, но не в судьбе. Потому и его мама не так часто навещала кладбищенскую стену, на которой красовалось имя ее сына. Ну не верю я в существование двойников, хоть убей!
Фу–у–ух.
И чем я сейчас занимаюсь? Чушью собачей! Придут старшие товарищи, дадут инструкции, скажут, когда начинать и с кем работать. С призраком? Да и он не помеха. Знакомство с агентом состоялось по ускоренной схеме — половина дела сделана. Другой вопрос: почему встреча прошла так нелепо?
Обычно если кто–то из агентов на Земле сотрудничает с группой из военного корпуса, то встреча проходит в другой обстановке.
Итак: я спускалась на первый этаж зала ожидания. Думала об игре, развернулась и случайно…
Нет. Все не так.
Я развернулась случайно и вдруг: та–ба–дам! Прошу любить и жаловать, я — Максим Соловьев. Правильно, но смешно: они случайно встретились и случайно...
Стоп!
Не случайно. Мой разворот в нужном направлении выглядит тоже постановочно.
Включилась воздухоподача. Она встроена в боковую панель умывальника. Панин сушил руки. Сейчас закончит, я займусь гигиеной.
Я сбилась с мысли. На чем остановилась? Ага… Так–так…
Не могу объяснить, но из ста случаев сто раз я бы среагировала на рекламу предстоящих игр. Я полностью поглощена назначением, мне интересно, что ждет впереди, заинтригована новыми правилами, которые анонсировали Панин и Марков. Да, я бы обернулась в силу своего характера и просто из любопытства. Но я задержалась, любуясь кольцами Абсолюта, и встречи могло не произойти, но она произошла. Это не вписывается в логическую цепочку. Неужели и правда знакомство с Максимом Соловьевым не что иное, как случайность?
Снова: стоп! Я пристрастна и пытаюсь подвести все произошедшее под логическую модель. Так нельзя. Может, и впрямь момент судьбоносный, и я встретила парня, который живет на Земле, да еще так похож на моего возлюбленного? Бац! И судьба подарила мне эту встречу.
Ага, держи карман шире!
Надо все проверить.
— Система. Расписание всех шаттлов за сегодняшний день, стыкующихся с платформой «F».
— Тебе тоже не дает покоя тот блондинчик с милыми кудряшками?
— Отвяжись, Панин.
— Вот–вот. И я все о нем думаю.
Из стены выехал стол с дымящимися на нем блюдами. Вовремя, живот от голода давно уже крутит.
Подойдя к умывальнику, протянула руки, и фотоэлемент, среагировав на тень, подал воду через низко расположенный кран.
Эх, поживешь с мое на кольце военного корпуса, научишься получать удовольствие от возможности долго плескаться, даже моя руки. Но уж очень есть хотелось, потому обсушила ладони под струей воздуха и устремилась за небольшой, метр на метр, стол. Села так, чтобы можно было смотреть на столбики дат, направлений маршрутов, подобранных Системой.
— Координатора из тебя не вытравить, — посетовал Панин. — Ты снова в рейде, просчитываешь возможные опасности.
— Чем недоволен? — запихивая большой кусок мяса себе в рот, отмахнулась я.
— Хорошо, поясню… Ты отправилась в рейд за Кудряшкой. Для тебя он подозрительная личность. Координатора из тебя не выжечь каленым железом, и заметь: одного из лучших координаторов. Ты что–то учуяла и нос держишь по ветру. Я — командир десятки и привык доверять чутью координатора, твоему чутью, девочка. Значит, буду делать свою часть работы. Поиграем.
Я нахмурилась:
— Слишком много сиропа в словах. Продолжай, я не в претензии. На самом деле доля вероятности или случайности всегда присутствует.
— Ну–ну…
Четыреста одиннадцатый скинул куртку и бросил ее на спинку кресла. У него на руке оказалось самозаписывающее устройство. Когда он успел его натянуть, мне не ведомо, но сейчас на корпусе светилась красная точка — прибор в работе. На мой вопросительный взгляд Панин пожал плечами и сказал:
— Надел в зоне отчуждения, пока ты пейзажем любовалась. Сам не знаю, почему так сделал. Из меня тоже не выкорчевать военное училище — все мы буйно помешанные. Везде мерещится чушь, которую следует проверить по миллиону раз.
Я перестала жевать, тяжело проглотила кусок и, отпив сока из стакана, сложила руки перед собой, уставившись на коллегу. Мне недостаточно такого рода объяснений, пускай я верила в них и тоже причисляла себя к сумасшедшим, которым за каждым углом мерещилась опасность. Я относилась с подозрением к любому прохожему, включая людей из военного корпуса. Особенно из корпуса. Кто знает, в какие игры решат сыграть ребята и какие идеи подхватят их командиры? Силовики могут многое, если не все.
Нас учили жить и работать на кольце, никому не доверять. Даже тесты на старших курсах обучения проводили на предмет недоверия ребятам из других учебных пятерок и фаланг. Исключение — твоя команда. Именно она становилась семьей, единым с тобой организмом, защитой и опорой, смыслом жизни. Уже на службе десятки не приступали к работе, пока солдаты не научатся полагаться друг на друга. Половину из своей десятки я знала по курсу и успешно работала с ними еще в учебной пятерке. В своей десятке я доверяла каждому поименно и всем ребятам скопом, а они — мне.
— Ну чего ты?! — возмутился Панин. — Сама виновата: не успела прилететь, тут же кинулась выслеживать кудрявых парней. Мало того, еще и чуть ли не в обморок падать при этом, будто с тебя заживо скальп снимают. Вот я и перенервничал, записал его притязания к тебе в положении задом кверху на перилах. Надо признать, ракурс он выбрал не из лучших. Ну что ты так на меня смотришь? Говорю же: надел по привычке, а включил, когда ты вдруг сама не своя стала.
— Хватит зубы заговаривать! Устройство надел не просто так. Но это твоя задача. Если бы перенервничал, то с тебя бы сталось: задержание бы оформил. Пистолет под брючиной? Я угадала?
В ответ на мой вопрос Панин наклонился и, подняв полу брючины, извлек оружие.
— Ствол на стол! — приказала я вполне миролюбивым тоном. — Не люблю на отдыхе ребят с пушками.
Раздался тяжелый звук, и на столешнице остался лежать Glock последней модели.
 — И второй тоже. — Мои брови изогнулись в желании продемонстрировать Панину свою решительность и понимание. — Знаю я тебя, дружочек.
— «Дружочек». Ласкает слух. — Улыбка расползлась на лице бывшего. — Доесть можем и позже, сейчас кроватный блок вызову…
— Нравится сидеть рядом с девушкой, по горло увешанным пукалками? Продолжай в том же духе. Проехали. Ждешь вооруженного нападения? Тогда эта штука пусть лежит рядом со мной. Мне же тоже отстреливаться чем–то надо. Что ты там наснимал, показывай. Давай идентифицируем личность. Чем дышит тот парень?
— Только один вопрос: чем он тебя зацепил?
— Схожестью с Кириллом. Одно лицо. Мне, признаюсь, не по себе стало.
— Кир… — Панин проглотил половину имени моего покойного возлюбленного, немного замешкался, а потом рявкнул: — Система, глушители! Изоляция блока от внешних вторжений. Автономное пользование данными.
Свет моргнул и погас, погрузив помещение в кромешную тьму. Затем включилось резервное питание, а вместе с ним и освещение. На интерактивной стене поползли программные строчки перезагрузки. Я ловила каждую и с каждой осознавала: программа совершенно независимая. Выходит, Панин периодически пополнял данные в ручном режиме, иначе вся информация будет устаревшей и бесполезной. Откуда он производил пополнение?
На экране мелькнула архивная папка, которая без дополнительных шифров распаковалась самостоятельно, и все файлы, что хранились в ней, стали загружаться в программу. Кто–то шлет Панину данные и делает это регулярно. Он сам? Исключено, нет доступа к хранилищу диспетчерской ни у кого, кроме Особого отдела. Каждый рейд, особенности, личности, обстоятельства, поступки членов звена, и еще бог знает что записываются в архив автоматически, отсылаются в хранилище. При желании или по особому распоряжению делается запрос в архив на конкретный эпизод или личность.
Я прислушалась к себе и не почувствовала удивления. Давно привыкла к тузам в рукаве, которыми порой обменивались ребята в погонах на разных уровнях военного корпуса. Если файлы поступают напрямую Панину, значит, кому–нибудь это нужно и происходит с чьего–то разрешения.
На экране распаковывались очередные папки, а я принялась за остывающую еду, чем заслужила ехидный смешок от коллеги.
Я успела съесть половину порции, когда система начала загрузку передаваемой информации с наручного устройства Панина. Откинувшись на спинку кресла, пила сок и наблюдала за происходящим на экране. Программа обработала запись, стала прокручивать ее в замедленном режиме, накладывая на лица и руки людей, попавших на видео подобие сетки–маски для распознавания личности. С правой стороны экрана отображались данные на пассажиров и абсолютовцев.
Пришлось ждать, пока программа распознает мою личность. Ничего нового и сверхинтересного: данные на текущий момент, соответствующие легенде. Неплохой тест на выявление сбоев в общей системе.
Наконец программа набросила «маску» на фигуру Максима, и Панин крикнул: «Стоп». Изображение замерло, а парень прочитал вслух:
— Максим Соловьев. Двадцать шесть лет. Европеец. Место проживания — Тринадцатый квадрат. Место рождения — неизвестно. Согласно проведенному следствию, место рождения и пункт отправки в Тринадцатый квадрат — поселение в Карантинном квартале. Прибыл в Тринадцатый квадрат в соответствии с запросом родственника. На момент… И так далее…
Согласна с Паниным: содержащаяся в деле информация на землянина — стандарт. По типу «не был», «не привлекался», «не состоял». Познавательно, но бесполезно именно потому, что есть пресловутое «не».
Вот если бы…
Если бы да кабы, да во рту росли грибы. Ну нет особых преступных заслуг у товарища Соловьева. Тут радоваться надо, а я расстроилась. Зацепки нет, личностной червоточины — тоже. Неестественно как–то…
С ума сойти! Как же глубоко деформировал меня мир военного корпуса, что вижу в человеке, живущем по законам, нечто противоестественное. Хм. С другой стороны, за три года участия в рейдах такого насмотрелась — с души воротит. К тому же доходят слухи о нарушениях бойцов из других десяток, сделанных ими в рейдах на Землю. Ну как люди не понимают, что все, что происходит во время задания, записывается, отслеживается, протоколируется? И если допущена ошибка — одно, а если ты возмущаешься и критикуешь правила колец — другое. А ведь есть и такие, кто осмеливается. И что потом? Никто не скажет, ибо сказать просто некому.
— Запрос по родственнику, — продолжил Вадим, набирая символы приказа на самозаписывающем устройстве.
Он вводил буквы вручную, значит, блок с записанной программой дистанционный. Может, резервное хранилище? Похоже на правду. А кто у нас мог такой историей заморочиться? То–то и оно, что только разведывательные войска и особисты. Последние так вообще во все вмешиваются, и все им надо. Особое отношение ко всем — особое пристрастие к каждому.
М–да, говорят ведь, бывших разведчиков не бывает, Панин — не исключение. Но тут всплывает другой ряд вопросов. Например, что не нравится такому секретному ведомству в нашем, рейдовом департаменте? В чем мы заподозрены, и сколько еще нераскрытых секретных агентов в военном корпусе? Сидят где–то, доклады строчат.
Противно мне, но весело... Почти весело. Все под колпаком Абсолюта. Все под колпаком разведки. Все!
— Родственник скончался на следующий день, как к нему прибыл Соловьев. Видишь даты? — отозвался Панин, хоть я и сама успела прочитать сообщение. — Очень интересно…
— Чем интересно? Хотя по логике вещей может быть интересным.
— Тем, что он из Карантинного квартала. Совпадение? Хм…
— Ага, — кивнула я. — Колись. Почему тебе не нравится совпадение?
Для меня стало очевидным, что так и было — случайность. Я не знаю, кто нашептывал мне такую уверенность, но я не сомневалась.
— Всенепременно. Переходим к разъяснению задания. Без этого никак.
— Ого! — Одним махом я влила в горло остатки сока и уселась удобнее, вытянув ноги вперед. — Столько тайн в ерундовом деле: Карантинный квартал, Тринадцатый квадрат, умерший родственник, не переживший радости от встречи с Кудряшкой, и перехлест с предстоящим отбором. Да, ты интриган, батенька. Прямо триллер завернул.
— Красиво излагаешь, Танечка. Зришь в корень. Итак, тайна начинается, прочищай ушки, буду вещать.
— Не тяни, Образина!
— Значит, он Кудряшка, а я — Образина? Так не честно. Ты обзываешься.
Я сделала вид, что удивилась:
— Ты забыл свой ник в военном училище? Я всего лишь оживляю нашу беседу, пытаюсь склонить тебя к разговору с целью получить секретную информацию. Все, как нас учили. Я так стараюсь, что из кожи вон едва ли не лезу, обращаю нас к нашему общему прошлому с его трепетными моментами, а ты все не идешь на контакт.
— Выкрутилась. Ага! Тот финт с полотенцем — обращение к нашему общему прошлому? Признаю, было виртуозно. Снимаю шапку и падаю ниц.
— Далось тебе полотенце! Начинай уже, или я пойду восвояси. Тут полно мест, где можно с чувством и толком провести время.
— Тань, мы вляпались.
Сказанное, будто удар в грудь, сбило мое дыхание. Откашлявшись, я уставилась на Панина, ища в его лице малейший намек на шутку или игру. Нет, Вадим открыт, ни тени жульничества, подтасовки. Ему важно поговорить со мной. У него не стояла задача склонить меня на свою сторону, подставить. Он пытался предупредить. Именно за этим позвал в блок и включил защиту. Странный парень, похожий на Кирилла — предлог. Все гораздо глубже и, увы, прозаичнее.
 — Меня посадят, если ты сдашь меня, — продолжил Панин и напряженно улыбнулся. — Но в нашем мирке ты единственный человек, с кем могу обсудить дело. Оно не простое, Татьяна. С кучей подводных камней, и нас в него втянули. Знаешь почему? Мы лучшие: ты и я. Отбор — военная операция. Нет людей, кто посвящен в нее целиком. Нас шестеро, тех, кто хоть что–то знает, но заметь — не все. Собрать мозаику трудно, большие пробелы, но… Мне удалось. Есть у меня… Друзья. Кое на что намекнули. Остальное сопоставил, додумал.
— Информация, которую я получу на электронную почту. Начни с нее. Любопытно же, какова официальная версия.
Мои мышцы напряжены, я только сейчас это почувствовала, когда поставила пустой стакан на стол и заметила, что дрожит рука. Но я верила Панину безоговорочно. Интуиция вопила, чтобы слушала его и внимала каждому слову. Я ненавидела его за прошлое, но четыреста одиннадцатый действительно лучший, и он пришел ко мне, чтобы не пропасть. Я снова равняюсь по нему, его чутью, осторожности. И я знаю: поступаю правильно.
 — Логично. — Парень кивнул. — Правила поменялись. Теперь пятнадцать абсолютовцев и двенадцать землян выступят в роли наблюдателей на отборе. Задача — выявить двадцать четыре человека самых лучших, кто перейдет во второй этап.
— Подожди, я не поняла. Ожидали модуль, девять координаторов, включая меня, и двое — командиров групп, включая тебя. Потом прибыл Грибоедов, и командиров стало трое. Откуда пятнадцать? Прибудут позже или…
— Уже на Земле, — прервал меня Вадим. — Дослушай. Все вопросы позже. Второй этап адаптационный, и конкурсантов поделят на дюжины. Группы должны выполнить поставленную задачу — рейд в интерактивном поле. Оцениваться будут слаженность и работоспособность. Отбор превратят в шоу, за которым в круглосуточном режиме сможет наблюдать население обоих миров. Каждое движение бойца не уйдет от любопытных глаз публики.
Абсолют подстраховался, сделав отбор круглосуточным шоу, ведь так можно наблюдать за бойцами и не страшны сюрпризы от землян.
— По итогам интерактивного боя сформируется команда из десяти человек и командира. Они отправятся в настоящий рейд. И тут начинается самое интересное…
— Подожди с интересным, сейчас расскажешь. Я не понимаю: пятнадцать наших и двенадцать — землян. Землян — двенадцать. Конкурсантов — двадцать четыре. Но у меня не сходится математика, когда думаю о количестве. По прошлым играм голосующих было столько же, сколько и конкурсантов. Почему сейчас на три больше? Сделано для выявления преимущества?
— Не–а. Все дело в координаторах, Танечка. Их двенадцать, одиннадцать принимают участие в этапе отбора. Командиры подключатся в третьем этапе, как и еще один координатор. И тут, как я уже сказал, начинается самое интересное. Про этих четверых никто не знает.
— Ого! — не удержалась я от возгласа. — Ничего себе перспектива!
— Легенда такая для всех землян и абсолютовцев: на территории Карантинного квартала обнаружены нежелательные элементы. Будут проверять незарегистрированных людей, ведущих непонятный образ жизни. По данным разведки они там действительно есть.
— А почему тогда не проводятся рейды? — нахмурилась я. — Разведывательные группы не работают?
— Все сложнее в нашем политическом мире. Абсолют не получил санкций на проверку того района, но удалось выбить разрешение на проведение этапа отбора с принуждением неизвестных к регистрации. Это более гуманно, чем рейд. Ведь Абсолют предложил Парламенту Земли нечто беспрецедентное — собственные рейдовые отряды. Возрождается контора, которую раньше называли полицией.
Мой голос дрогнул:
— Полиция?
— Да. Говорю же: политика — дело тонкое. Так в большинстве случаев сами земляне станут разбираться в своем мирке и подчищать за собой дерьмо.
Возникла пауза. Я водила пальцем по гладкой столешнице, пытаясь уложить сказанное коллегой в голове. Мысли путались, но четкое представление все же сформировалось. «Политика — дело тонкое», — прав, Вадим, прав. Пока мы выполняем работу полиции, у Парламента Земли есть возможность указывать Совету на недоработки и писать петиции о недовольстве людей. Совет решил часть забот переложить на плечи Парламента, тем самым вроде оставшись в стороне.
Уловка. Правильно расставленные сети, в которые угодили земляне. Они решили, что отвоевали часть свобод для себя? Ну–ну. Погрязнут в собственных разборках с недовольными гражданами. Перелопачивая грязь, земляне лишатся и остальных допущений, даже не заметив этого. Зависимость от колец станет сильнее. Парламент захлебнется в собственном бессилии. И тут…
За такие мысли меня мало разжаловать, нужно прилюдно сжечь на костре, как в средние века. Потому никто и не доверяет не то что партнеру, а другу в военном корпусе. Видимо, мыслишки путаются в головушках, куда без них, и боятся ребятушки за свои жизни, не болтают лишнего.
— Танечка, — голос у четыреста одиннадцатого надтреснутый, глухой, — дальше паршиво. Начинается та самая задача, что не для всех. Под предлогом ревизии заброшенного исследовательского института, расположенного неподалеку от поселения Карантинного квартала, трое наших, из военного корпуса, будут прочесывать институт. Такова легенда. На самом деле они займутся поисками секретного пакета. Три координатора поведут каждого из тройки, четвертый координатор — главный, аккумулирует данные по происходящему в «поле» и управляет другими координаторами. Задумано заранее: готовили троих бойцов для этого задания. Просто провести рейд Совет Абсолюта посчитал слишком неправильным. Карантинная зона находится под юрисдикцией Земли, и обострять отношения никто не решился. В праве колец только рейды во время правонарушений. Вот и выдумали такую легенду — отбор.
— Фу–ух… Давай по порядку, Вадим.
— Самое простое, — откликнулся Панин. Встав из–за стола, прошелся по комнате, зачем–то потрогал кресло в углу и вернулся ко мне, присел, уставился в глаза. — Три координатора в последнем этапе поведут разведчиков. Я один из бойцов. Для этих целей и прислали моего координатора, чтобы проще работалось. Но я очень надеюсь, что ты согласишься стать моим манипулятором.
— Кем?
— Манипулятор — тот, кто подсказывает бойцу, как он должен поступить. Манипулятор полностью управляет конкурсантом. Это единственная возможность записать все, что будет происходить там, в Карантинном квартале. К тому же… — Панин встал и, глядя на меня сверху вниз, сказал: — Это шоу для землян. Им решать, кто из соплеменников прав, а кто виноват. Только не все картинки будут видны. Для того и нужен двенадцатый координатор, который развлечет публику, поджигая интерес, дирижируя общее действо рейда. Ему помогут командиры, чтобы никто не заподозрил проведение отбора по сценарию. А сценарий существенный и утвержденный.
— Влипли, согласна, — протянула я. — Мне нужно подумать.
— Конечно, любимая.
— Не манипулируй мной!
Я развернулась и, подхватив сумку, оставленную Паниным в углу комнаты, выскочила за дверь. Запах хвои и жареной оленины отрезвил меня, и я рванула в сторону парка. На полпути к лесу я вспомнила, что так и не проверила Максима до конца, но возвращаться к Панину желания не возникло.
Бредя по дорожке мимо ровно, словно по линейке посаженных деревьев, я пыталась собраться с духом, пробовала осмыслить все услышанное.
Панин прав, что картина вырисовывается не вся, слишком много белых пятен, неточностей. Единственное, что не вызывает сомнений — фигура двенадцатого координатора, того самого, что станет режиссировать шоу. Вероятно, включения в прямом эфире из института будут до тех пор, пока события не перейдут в решающую фазу — поиск посылки. Далее может произойти все что угодно, но ручаюсь, оно привлечет внимание зрителей настолько, что никто и не захочет наблюдать за скучным прочесыванием помещений и коридоров исследовательского института.
Воображение нарисовало битву и погоню, но кто знает, на что способны устроители шоу. Фантазия у ребят из разведки богатая, туда других не берут. Меня мучило иное — предложение Вадима. Под него готовили координатора, с которым он выходил в рейды, а коллега делился со мной деталями операции и просил стать его глазами и ушами.
Необъяснимо с любой точки зрения.
Тут напрашивается тривиальный вывод: кризис доверия к коллеге. Но не про звено подобные понятия. Что тогда? Спросить у Панина напрямую? Ага, разбежался он! Попытаться переговорить с Иваном? Вариант слишком смелый, так он все и выложил на тарелочку с голубой каемочкой.
И что? Что делать?
Наблюдать и анализировать — так учили в военном училище. Будем стараться, ничего другого, более путного, в голову не приходит.
С другой стороны, Панин рассказал мне свою версию грядущего отбора, но у меня ведь есть еще Марков и Грибоедов. По душам в таком деликатном деле переговорить не получится, зато смогу задать наводящие вопросы. Какие? Вот проблема. А почему не выяснить все про Тринадцатый квадрат и Карантинный квартал? Вполне резонный вопрос и, так сказать, в масть. Я вполне понимаю, некоторые из наших приступили к выполнению поставленной задачи. Могу прощупать почву на их счет. Прокатят с объяснениями, тогда…
Вот тогда и придумаю, что делать дальше.
— Привет!
Кто–то откашлялся за моей спиной, и я обернулась.
Максим. Максим Соловьев из Тринадцатого квадрата.
Почему я чувствовала раздражение? Впрочем, ответ напрашивался сам собой: встреча снова выглядела случайной. Но точно понимала: это не так, значит, человек разыскивал меня.
— Прости, — прервал паузу Максим, — так дико получилось… На платформе. Выглядел полным идиотом.
— Да, кверху задом любой выглядит странно, — парировала я, вспомнив слова Панина.
О Боже! Я даже панинские шуточки использую! Никуда не годится.
Максим рассмеялся так просто и беззаботно, что стал еще больше похож на Кирилла. Я была не в состоянии заниматься психоанализом, просчетом ситуации — всего, что предстоит впереди, а лишь как влюбленная дурочка взирала на живое воплощение моей первой и такой настоящей любви.
— Ну вот. Опозорился перед девушкой.
— И заработал пустоту в кармане? — улыбнулась я. — Кредиты. Ты не можешь улететь?
— Кредиты — ерунда. Билет я поменял, и… Я надеялся найти тебя. Даже обратился в справочную службу.
Хорошая идея и простая. Что же я сама не догадалась? Можно отследить человека, его маршрут, момент прибытия и отбытия, передать сообщение — многое. И всего–то подать заявку в справочную службу. Именно ее данные обновились у Панина в системном блоке, а я не успела прочитать информацию.
— Мило. — Я склонила голову набок и прищурилась. — Столько подвигов ради мимолетной встречи!
Ого! Я кокетничала. Давно со мной такого не происходило. Со времен… О! Не вспомнить. Наверное, школы. Да, именно школы.
Чудны дела твои, Господи!
— Ты куда направляешься?
— Жду шаттл до кольца искусств.
Модуль я жду, модуль! Понятно?
Что–то внутри меня взорвалось, и недоверие отрезвило, заставило работать мозг, а не погружаться в теплую вату заинтересованности к молодому человеку.
— Что–то не так? — парень, вероятно, заметил перемену в моем лице.
Фиговый я конспиратор, далеко мне до Панина с его…
Тьфу! Опять! Сравниваю его с собой. Докатилась! Еще психоанализом заняться осталось. Ответ на вопрос: «Что не так?» — адресуйте Панину, он найдет, что сказать.
Подавив внутренний конфликт, улыбнулась и произнесла:
— Я забыла, когда шаттл вылетает. Вот стою, пытаюсь вспомнить…
— Могу помочь, пойдем.
Сама любезность. Паника заполонила тело, и стало казаться, что оно налилось свинцом, стало тяжелым и неповоротливым.
Да что со мной такое?! Почему то плавлюсь, будто масло, от одного взгляда, то напрягаюсь — не порвать бы жилы.
— Спасибо, — выдавила я. — Куда идти?
Знала я, когда и во сколько вылетаю, и чтобы все состоялось, требовалось не так много: отделаться от… парня, так похожего на мою любовь.
— В справочную службу.
— Идем.
Спасибо, Максим, удружил, век твоей доброты не забуду. Вспомню обязательно, как стояла возле изящного по форме, стационарного интерактивного информационного стенда на выходе из парка и кусала губы от злости. Я еще ни разу в жизни настолько не шифровалась, чтобы не выдать места отправки. Вознаграждение — искрящийся и невинный взор попутчика, обращенный ко мне.
Но отчего–то мне показалось, что этого мало за пройденные мучения. Я едва ли не до крови прикусила губу. Пагубная привычка, от которой не отделаться никак.
Наконец моральная экзекуция закончилась и я, почувствовав облегчение, расслабленно улыбнулась Максиму, приготовив фразу для прощания, ведь шаттл на мое кольцо отправлялся через пятнадцать минут.
Парень меня огорошил:
— Отлично. Я уже поменял билет, отправимся вместе.
«Когда успел?» — запоздалый вопрос, потому не стала его задавать. Сейчас назревал другой — что делать?
 — Ты хочешь сходить там на новую выставку фото? Ну… «Наша планета — наши тела».
Приятно думать, что со стороны выгляжу интеллигентной девушкой, вздыхающей от красот человеческого тела. Только сейчас я пребывала в полном нокауте: не могла придумать ничего путного. Сделала одухотворенное лицо и ляпнула:
— Новый фильм, по книге. Он появится на Земле только через пару недель, и я бы… Хотела…
— Ладно, выставку побоку. С большим удовольствием посмотрю фильм с тобой. Я не очень навязчив?
Очень!
— Ну что ты… — потупилась я, уставившись на армейские ботинки Максима. — Как мило. Давно меня так никто не клеил.
Язык мой — враг мой. Совсем уже осолдафонилась, как мама скажет. Плевать, главное — ботинки. Армейские, небольшого размера, новенькие. Такие найти обычному штатскому — днем с огнем. Да еще малого размера. Очень хорошая зацепка. Смогу сделать запрос и прояснить, что за парень такой и откуда взялся.
— Прекрасно, — обрадовался Максим и, подхватив меня под локоток, потащил в сторону эскалатора. — Я рад, что твое сердце свободно. Ну или я могу надеяться, что оно свободно. Раз давно никто не клеил — нас свела судьба.
Я пыталась сопротивляться натиску и выпутать свой локоть их цепких пальцев Максима. Но сильное сопротивление привлечет внимание, и потому отбивалась не так рьяно.
— Я имею в виду, что тоже давно никого не «клеил».
Я сейчас закиплю от такой деликатности в кавычках.
— Что–то не так?
— Ты все время будешь задавать этот вопрос? — не удержалась я и выдернула руку. — Аккуратнее на поворотах, парень. Так и нарваться можно.
В толпе мелькнуло знакомое лицо. Панин собственной персоной. Я сразу почувствовала внутреннее расслабление, ведь Вадим смотрел прямо на нас. Интересно, он решится подойти или так и будет наблюдать?
Ответ пришел сам собой: присмотрится.
Я зачем–то залезла в сумку–мешок, которую сжимала в руке, и стала рыться в ней. Что искала — сама не знаю. Под перекрестным огнем взоров парней находиться никогда не приходилось.
Взгляд Панина, такой тревожный, напряженный, жег лицо, заставлял сердце шумно стучать в груди. Ему в противовес взор Максима — ласкающий, нежный, понимающий.
Ха! Из огня да в полымя.
Еще поди разберись, что менее опасно для моего душевного состояния: панинское осуждение или всеобъемлющее благодушие Максима?
Впервые в таком нелепом положении. Не знала, как поступить. Ощущение, что Панин меня застукал с любовником, точно в плохом анекдоте, и я пыталась оправдаться, сказав: «Ты все не так понял». Но положение усугубилось тем, что такие же чувства переживала и в ситуации с Соловьевым.
Дикость?
Вот–вот, и я того же мнения — дикость.
Шумно выдохнув, схватила первое, что попалось в руки — серьгу — прибор для интерактивного общения, выдернула ее из сумки и нацепила на ухо. Сделала так, чтобы руки занять и сбросить эмоции путем выполнения механического неразумного движения, задушить в зародыше раздрай, который начал завладевать мной.
Ушей коснулся странный звук. Я замерла прислушиваясь и хмурясь. Пыталась определить, на что он похож.
Неожиданно Максим схватил меня за руку, прижал к себе и с силой оттолкнул. Я отлетела и упала, немного проехалась по гладкому полу. Прострел в спине и адская боль в локте сопровождались скрипом захлопнувшихся ребристых железобетонных откатных ворот, отгородивших от меня зал станции. За спиной послышался треск, и, обернувшись, в щелку между смыкающимися воротами увидела вход в парк.
До меня донесся вой сирены, шум и крики. Слева и справа в разные стороны разбегались люди, будто муравьи. Кто–то даже перепрыгнул через меня. Похоже, юноша в нелепой земной одежде.
Паника. У них и у меня — паника.
Удирающих людей и меня через пару–тройку секунд разделили выросшие из пола металлические перегородки. А потом все стихло. Я осталась в замкнутом пространстве между переборками и воротами.
Превозмогая боль в шее, которую ощутила только сейчас, я задрала голову и посмотрела наверх. Массив ворот соединил пол нижнего яруса и купол кольца. Надо мной прозрачный люк, в который вполне пролезет роботизированный модуль с группой спецназа, а за люком — посеребренное небо.
Правду говорят: из колодца звезды ярче. Сумела только что в этом убедиться.
Я с трудом села, растерла шею, попробовала выгнуть спину. Боль отозвалась глухим прострелом. Славно. Ничего себе силенки у Максима! Интересно, чем он там, на Земле, питается? Пора Абсолюту опыт перенимать: тщательнее разрабатывать меню, чтобы нас тоже всех так распирало от мощи.
Огляделась.
Я в ловушке — реакция подвела. Нужно было бежать сломя голову, а не наблюдать, как это делали все вокруг. Может, я и права, что не рванула следом. Платформы заблокированы — чрезвычайная ситуация. Значит, передвижения по пневматическим трубам прекращены. Кабины остановлены. Бегать по уровням и платформам бесполезно — двери закрыты наглухо. Очевидно, что узловая станция изолирована полностью на всех ярусах.
Но что послужило началом протокола? Сбой системы или что существенное?
В последнее время земляне стали чаще прибывать на Абсолют, чтобы угрожать или выдвигать требования Совету. Обычно — человек или группа лиц, которых вполне мирно обезвреживали небольшой отряд рейдовиков или пара–тройка роботов. Далее нарушители передавались от этапа к этапу следственных мероприятий, пока им не определяли меру наказания.
Правду сказать, на моей памяти нечто подобное впервые. Чтобы вот так запросто двери перед носом закрывали!
В ответ на промелькнувшую мысль на массиве ворот загорелось табло. Я, кряхтя, поднялась и направилась к ним, читая появившуюся на экране надпись: «Предупреждение. Техническая неисправность». Я ухватилась левой рукой за спину — болит, а правую ладонь приложила к красному кругу. Мало кто знает, что табло — определитель, помогает в режиме вынужденного передвижения по контуру активировать любые подручные интерактивные средства. Им пользовались все, кто имеет допуск установленного уровня. А у меня есть серьга — нужно воспользоваться.
Система отреагировала на касание запросом введения порядкового номера, и на табло на появившейся виртуальной клавиатуре я набрала свой шифр. Серьга тоненько пискнула. Я нажала на нее, чтобы завершить активацию и вход в систему кольца уже как штатный сотрудник.
Являясь частью команды и будучи заместителем командира, я — гражданское лицо, хоть и служила официально. Такова директива Совета: координатор не имел права быть военным. По нелепости или по злому року приказ командования вышел на следующий день после утверждения меня Марковым на координаторскую службу.
— Запрос протокола «Террористическая угроза», — прошептала я.
Голос сел, я с трудом выдавливала звуки. Дышать стало тяжело.
Что со мной? Секунду назад все было в полном порядке.
«Запрос отклонен», — прочитала я ответ в строке сообщения, появившегося на табло. Получается, глюк системы. Можно смело выдохнуть, но мне не нравился сбой — он слишком явный, будто подстроенный специально.
— Соединение с военным корпусом.
Кашель рвал мои легкие. Подступившая рвота жгла внутренности, не позволяя дышать.
«Невозможно, — прочитала я. — Запрос на соединение отклонен».
— Кем? — удивилась и ухватилась за горло, в нем першило, и будто тысячи игл пронизывали легкие насквозь, оседая где–то в желудке. Ноги стали ватными, шевелиться не хотелось. Вялость.
На панели появилось новое сообщение, но яркие буквы расплывались, превращаясь в огоньки, похожие на солнечные зайчики.
Надо действовать, как на задании: перевести все общение на блок в военном корпусе. Он защищен от вирусов и проникновения.
— Завершить соединение между серьгой и удаленным центром, — прошипела я, надрываясь от кашля.
— Дистанционный пользователь установлен. Устройство работает в автономном режиме. Уровень соединения — отличный. Передача данных — отличая. Способ отправки — код номер сто.
— Выделенный канал для связи с военным корпусом.
— Канал для связи с военным корпусом возможен только через дистанционный симулятор.
Мысли путались, хотелось сесть на пол и не шевелиться. Навалилась усталость — захотелось спать. Я тряхнула головой, чтобы взбодриться, и прошипела:
— Где симулятор?
Голова кружилась, черные пятна перед глазами говорили, что я на грани обморока.
— Следуйте за указателем.
Серьга вспыхнула и отобразила голографическую стрелку, указывающую на тупиковый угол. Вернувшись к месту моего падения, я подобрала сумку и двинулась по указателю.
За мою двадцатипятилетнюю жизнь это были самые сложные тридцать два шага. Я сползла по стене на пол, пытаясь оставаться в сознании. Мне хотелось спать. Бороться с этим чувством сил не осталось.
В полу появилась штраба, из которой выехала пузатая перегородка, сомкнувшаяся надо мной на высоте около двух метров, образуя подобие перевернутой непрозрачной колбы. Что–то зашумело, и я почувствовала, что дышать стало легче: воздух заполнял легкие. В голове прояснилось, я смогла сесть.
Из стены, толкнув меня в спину, выехала приборная панель, а серьга стала проецировать, словно очки–сотилоты, голограмму. Только я ничего не видела. Пусто. Голубое свечение, похожее на туман, и все.
Отодвинувшись и сев удобнее, облокотилась на стену «колбы», вошла в систему военного корпуса и попыталась отправить вручную протокол об угрозе. Система отреагировала необычно, будто в ней вирус. Может, и правда неполадки в программе кольца? Произошел сбой на центральном пункте, который вот–вот устранят. Автоматика сработала из–за элементарного глюка в сети или по вине вышедшего из строя датчика автоматики.
Ага, а газ откуда? Его подают только при местном взломе системы. На то, что так и есть и одну из программ кольца хакнули, указывает именно подача усыпляющего газа. А значит… Времени крайне мало, следует быстрее шевелить мозгами — вот что это все значит.
Что–то не слышно роботов, разгуливающих по коридорам и оберегающих мирный сон граждан, а заодно сканирующих у всех, кто валяется на полу, ДНК. Ситуация не протокольная: есть сбой в работе станции и нет средств контроля и реагирования. Выходит, точно хакнули — второе подтверждение.
Чувствую, протокол об угрозе сработает не раньше, чем рак на горе свистнет. А что в запасе? Через протокольные десять минут система цикличности девяти колец среагирует на блокировку движения на одном из них и выполнит запросы. Увы, колец много, а Центральная система — одна. По мне сие моно плохо, но никто не пытается это устранить.
Что дальше?
Центральная система отошлет не меньше сотни разных паролей и запросов, чтобы получить сообщения от всех удаленных систем, включая наличие людей в зоне происхождения возможного затруднения. Итого не меньше пятнадцати минут, плюс–минус минута. Потом активирует общую тревогу. Далее: Центр отошлет беспилотник с роботами для визуальной проверки, и только потом все закрутится и завертится. На круг около получаса, плюс–минус пять минут.
Хм. Долго. За полчаса тут такого можно наворотить, что потом все службы, включая нашу, будут год дерьмо разгребать и отлавливать мелкие погрешности.
Мои пальцы запорхали по клавиатуре приборной панели, а луч голографии высветил плоскую виртуальную модель моих запросов. Судя по реакции программы, запросы обходили запреты хакера и выдавали истинную картину положения дел с пометками «под вопросом» и «устраняемый технический сбой». Нарушитель заменил блок оценки работы системы на ложный. Программа не стала реагировать на неточности, воспользовавшись второй пометкой — «устраняемый технический сбой». Было похоже на рукотворное вмешательство, в котором каждой последующей присылаемой команде приписывалась такая пометка. Такое возможно лишь при непосредственном доступе к сетям через соединительную коробку с блоком специальных устройств. По такому же принципу работает и выносной симулятор, в котором я сейчас находилась.
Что мне это дает?
Ничего хорошего.
— Забор воздуха внутри зала ожидания. Полный анализ.
Зря я выдала голосовую команду. Тот, кто хакнул систему станции, уже ищет меня. Я не сомневалась в том, ведь он видит мои запросы военному корпусу, читает их и жмет кнопку, сбрасывая их в никуда. Надо быть умнее.
«Забор воздуха произведен. Анализ выполнен».
Приняв расчеты, я увидела подозрительные элементы в таблице. Ввела запрос на проверку применения газа и едва не ахнула, когда высветилась строка, в которой красовался сонный газ последней разработки. Срок его воздействия — три часа. Теперь план преступников ясен: полчаса на работу, потом подчищают за собой. Времени навалом. Выходит, у них специальные противогазы. Вопрос: откуда? Они имелись только в военном корпусе. Если взломщики внутри, то они в них.
У нас завелся крот?
Ага, и имя ему — заведующий складом. Ха–ха–ха.
М–да. Потом об этом.
Я попыталась соединиться с дронами–охранниками, но ничего не вышло. Не теряя надежды, вбрасывала команды, стараясь оживить хоть какую–нибудь программу, чтобы не быть слепой. Связи с военными не было, но я наблюдала за списком десяток, готовящихся к рейду и, увы, куда угодно, только не к нам. А что, если…
— Связь с четыреста одиннадцатым.
Я решилась на голосовую команду, так быстрее. Серьга Панина высветилась, как обнаруженный элемент, и я согласилась его принять на тот же базовый шифр, на котором работала и моя. Я едва не закричала от восторга, когда голограмма отобразила зал ожидания.
Он сделал это! Панин сделал это! Догадался и нацепил на ухо устройство. Голограмма показывала уровень его состояния, и понятно — он спит. Но сейчас не так важно. Все, у меня появилось средство и возможность сообщить о проблеме.
Ракурс оказался подобающий для минутной записи. Угол охвата лучей серьги достаточен для оценки ситуации. Я вызвала диспетчерский пункт военного корпуса для гражданских лиц, через который подавались жалобы и сообщения о нарушениях через общую систему интернета. Получила согласие на соединение. На экране проекции выросли стандартные строки: «Ваше имя» и «Ваша проблема». Система просила меня подать заявление о гражданском нарушении официально.
Да не вопрос!
Я нажала на старт, зная, что даже видеосвидетельства принимаются согласно протоколу и рассматриваются тут же. Я онлайн передавала то, что отсекали лучи голографии.
Картинка вырисовывалась та еще: внутри замкнутого пространства на полу в разных позах лежали люди. Бледные, с посиневшими губами, запрокинутыми головами. У одного мужчины рассечена кожа на голове. Побритый наголо, он смотрелся угрожающе с запекшейся кровью на голове, рядом с перепачканным ребром жесткости конструкции эскалатора. Видимо, поранился о выступающий металлический элемент.
Сообщения, посыпавшиеся с диспетчерского пункта, я игнорировала: выдавать себя не собиралась. Мой ответ могли перехватить хакеры.
Выждав минуту, напечатала имя своего шефа в общей системе интернета для открытой переписки. Не сомневалась — реакция последует едва ли не молниеносная. Так и вышло, Марков отреагировал. Я перевела трансляцию в режим приема и услышала голос Ильи Александровича:
— Код сорок один, двадцать четыре, три ноля, сорок четыре.
Я заменила режим, и теперь Марков, бегущий по коридорам кольца, мог видеть происходящее внутри зала. Он помог мне, теперь моя задача уж если не захватить нарушителей, то занять их на некоторое время. Главное, чтобы серьгу Панина не засекли раньше времени.
Выдохнув, я вывела в проекцию план кольца. Меня интересовали помещения, прилегающие к платформам: там должны быть упакованные в специальные ниши дроны. Доступ к ним невозможен из–за взлома системы, но активировать дистанционно на внешнее устройство связи — вполне по силам.
Введя код, сказанный Марковым, я сосредоточилась на плане зала. Интерактивная схема среагировала красными импульсами, и я ввела код заново. Схематичная картинка передавала на серьгу моменты распаковки дронов. Ровными столбиками возникали команды автоматического запуска механизмов. Появился трехмерный чертеж, демонстрирующий процесс открывания люков в обшивке зала. Активировались подвижные видеокамеры дронов, находящихся в нишах. К сожалению, они не выводили видео на голографическую проекцию серьги — сказывалась общая блокировка системы.
Я ввела в программу запрос на передачу видеоданных с подвижных целей на канал общего интернета и могла наблюдать за выкатившимися из люков роботами. Меня волновал обзор, хотелось больше видеть, а значит, и записать. Переключилась на камеру одного из дронов, по которому открыли огонь. Дрон развернулся и принял град пуль, но я успела рассмотреть злоумышленников.
Их четверо. Они в защитных противогазах, хорошо экипированы. Похоже, крот все–таки есть.
Утечка у нас, братцы–кролики, с чем и поздравляю нашу доблестную гвардию.
Ладно, пусть этим начальство разбирается. Меня волнует, что нет у них ничего в руках такого, что напоминало бы компьютер. Странно. Прикрытие? Да, похоже на группу прикрытия.
Переключившись на другого дрона, я с ужасом осознала, что проку от него мало: сдыхает. Я успела засечь двоих, и встроенная в него камера потухла.
Несу потери, но я упорная.
Так–так, что у нас тут? Ага, есть еще один не активированный дрон. На противоположной стороне.
Дорогой ты мой! Пока три твоих собрата по оружию отвлекают взломщиков, ты накроешь гадов из засады.
Перевела наблюдение на выкатившегося из ниши дрона. Ракурс оказался подходящим. Группа из шести человек словно на ладони. Они расстреливают роботов и находятся в укрытии за колоннами.
Я отдала команду боту, чтобы спрятался за колонну, и произвела наведение на одного из боевиков. Он лежал среди пассажиров. Обложился людьми, словно мешками с песком! Сволочь! Прикрылся мирным населением. Все равно достану!
Перевела оружие дрона в режим одиночного выстрела из снайперской винтовки и вывела оптический прицел на голографическую проекцию серьги. Дроны, вступившие в бой, стояли как в копанные, умирая под градом пуль боевиков.
— Цель поймана! — послышался тихий голос устройства.
Я видела его. Человек увлекся пальбой и выглянул из–за колонны, потом спрятался и снова выглянул. Пуля достигла цели, и человек дернулся, затих, лицом упав на оружие. Неожиданно стрельба прекратилась.
У них есть передатчик?
Во время боя, похоже, они общаются и слышат друг друга. Попрятались, крысы! Поняли, что работает снайпер.
 Неожиданно дверь с одной из платформ приоткрылась. Вошли четверо: два человека и два прикрывающих их дрона. Люди что–то несли в руках. Я навела прицел и тут же получила ответ — короткую очередь.
Ничего себе подготовочка!
Пришлось дрону отступить за колонну. Эти парни явно хотели остаться в живых.
Я повернула камеру робота в сторону вновь пришедших. Мне хорошо было видно, что в руках первый боевик держал компьютер и еще какое–то устройство. Он явно что–то сказал, хоть под маской и не поймешь, и второй кивнул. Пятеро из группы прикрытия вышли из укрытия, а я навела на одного из них прицел, но снова получила короткую очередь от вражеских дронов. А потом все исчезло. Картинка растворилась, превратившись в голубоватое марево.
Нет! Нет! Нет!
Я потеряла управление, возможность задержать преступников. Магнитный глушитель? Точно — он. Как они пронесли эту штуку на борт кольца? Я…
Стены капсулы поползли вниз и я, подскочив, застыла в боевой стойке. Зря старалась: открыл Марков.
— Танюха!
— Илья Александрович!
Марков обнял меня, постучал по спине ладонью, нацепил на меня пояс:
— Все вопросы и ответы позже.
Задрав голову, увидела роботизированный модуль, закрепившийся в люке купола. Мелкие дроны пояса моментально активировались и, отлепившись от базы на поясе, закружили вокруг меня, создавая силовое поле. Мои ноги легко оторвались от пола, и я полетела к модулю, из которого на магнитных досках десантировались бойцы.


Купить можно на Литрес