Жатва 91

      У мамы:
- я, Елагин да Илья – вот и вся её семья;
- с семейством моей кузины Гали;
- «Я больше не хочу жить!»;
- поминки Алексия Божия человека.


                18.2.2.   MEMENTO   MORI.

      В последний раз я видел Кыку в Госпитале ветеранов войны. Это было ещё во время моего депутатства. Когда я пришёл к нему в палату, он спросил меня: «Ну что, пересел на «Вольво»?», - и удивился, что я езжу всё ещё на знакомом ему «Москвиче». Как-то раз он попросил меня перевезти вещи на его участок в Дубочках, в том числе здоровенный телевизор «Радуга», который я привязал к багажнику на крыше поверх кучи каких-то досок, листов фанеры и труб. Сам Кыка был весом много более ста кило, весь салон и багажник был забит его коробками с гвоздями, болтами и гайками, так что бедный ишачок-«Москвичок» просел почти до упоров. Путь до Дубочков был не близкий: через весь город и за Ораниенбаум. По дороге верёвки, которыми был привязан телевизор, ослабли, и просто чудом он не упал на дорогу. Вот был бы цирк!

      В знак благодарности за перевозку Кыка подарил мне сделанный им самим токарный станок по металлу с кучей резцов, свёрл и прочего инструмента. Этот станок был смонтирован на чугунном ажурном столе от швейной машины Singer. Вдвоём мы еле взгромоздили его на багажник, так что обратно я ехал тоже не пустой. До сих пор этот станок стоит у меня в сарае как памятник Кыке, умельцу «золотые руки», правда, использовал его по назначению я лишь однажды.

      А в больнице от долгого лежания с его-то весом он первым делом попросил меня почесать ему спину, и я постарался, как умел, помассировать его гладкую, белую, почти женскую кожу. Но наше свидание прервали и увезли его на каталке на какую-то процедуру, как оказалось, навсегда. Его похоронила дочь, моя кузина Ирка, в могилу его отца и, стало быть, моего деда Фёдора на Охтинском кладбище. Как уж он там поместился, не знаю, потому что могилка со всех сторон тесно окружена другими могилами. Может быть, она его кремировала. На похороны ни меня, ни мою маму – сестру Кыки – не пригласили, т.к. Ирка ещё до смерти Кыки, не знаю из-за чего, поссорилась с мамой, да так, что прекратила всякое общение со всеми нами.

      Может быть, мама как-то ненароком задела её второго мужа по фамилии Швиндерман, она евреев не жаловала. К тому же Швиндерман был богат, а мама с Елагиным и свекровью в общем-то нищенствовали, а такое родство Ире было ни к чему. А ведь не так давно она воспользовалась мной как депутатом, чтобы устроить своего второго сына в еврейскую школу на Фонтанке: мы с ней вместе ходили к директору. Не понимал я всё-таки этих обидчивых, ведь мы росли с Иркой вместе в одной квартире, и ничего плохого я ей не сделал. Не понимал и человеческой неблагодарности, хотя сталкивался с ней на каждом шагу.

      Мама с юности часто болела воспалением лёгких, и её здоровье ухудшалось непрерывно, несмотря на то, что она как рабыня обшивала всех своих врачих. Она лечилась периодически в Институте пульмонологии академика Углова с диагнозом — бронхоэктатическая болезнь с синегнойной палочкой и золотистым стафилококком, причём эти жуткие инфекции ей занесли уже при лечении. Исследовали и лечили, на мой взгляд, варварски — бронхоскопиями, бронхографиями и санациями, т.е. отсосом мокроты из бронхов и заливкой туда антибиотиков. Елагин делал ей санации даже дома: засовывал трубку в дыхательное горло и сосал — жуткая картина! Мама предлагала и мне освоить это дело, но я не смог, очень страшно.

      Вот её записи января 1975 года:

     "Скопия, я первая. Опять не найти вен, поэтому наркоз давали в три приёма. Болит голова жутко, но, говорит врач, бронхи у меня в порядке. Всё хорошо, дай то Бог!
       Всю ночь всё болею, ни повернуться, ни вздохнуть. Хорошо посмотрели. Когда теперь будет всё нормально?
     Была графия. Очень тяжёлая вещь, хотя против старой — легче.
   Всю ночь горела, была t и озноб, и кашель. Сделали меня больным человеком всё-таки. А ещё обещают ещё одну графию. Не пережить.
     Ура! Домой! Кашель такой, что штаны мокрые, а домой. Как хорошо быть дома. Помылась, всё кругом чисто. Бабуля молодец, всё выстирала и убрала, т.ч. дома — рай. Ну и Боря тоже ничего себе. В общем, если бы не было бронхоэктазов, жизнь была бы очень хорошей. Но, слава Богу, и бронхоэктазы в порядке. Это тоже кое-что".
   
      Болезнь телесная умножилась на страдания душевные.

"6 августа 1979 года
     Мне 55 лет. Жизнь идёт, но она уже на исходе, если не кончилось всё лучшее уже. Чувствую, как в организме всё разрушено. Каждый день приносит ухудшение здоровья, и силы уходят всё заметнее. И ничего не достигнуто. Казалось, всё так началось... Хорошая семья, здоровый сын, мама и работа, о которой многие могут только мечтать. И всё-таки всё не то. На работе надо было не только работать, но и делать карьеру, дома тоже... Будь проклят Сиг. Как он мне испортил всю жизнь. Если бы всё началось не с него? Ведь эта погоня за любовью, как она мне всё испортила в жизни! А ещё и до сих пор воображает, что он был хорош. Гадость. Проклинаю от начала и до конца. Не будь его, у меня всё было бы другое. Но его я сменила, и тоже не то.

      Мне нужен друг, отзывчивый, ласковый друг. Пусть без денег, но добрый и весёлый. А и на этот раз осечка. Моложе меня, а мрак и скука столетняя. А какая бы могла быть хорошая жизнь! На жизнь я могу заработать и сейчас, а если бы ещё и хорошее настроение, так и больше, чем нужно, но кругом тоска. Недоверие и недоброжелательность. Всё для себя, всё себе и ничего тебе — вот что досталось мне под конец жизни, несмотря на все мои усилия найти человека. Не нашла. Нет и работы, нет здоровья. Ничего нет, одна смерть осталась. Как плохо устроен мир. И надо было для этого родиться! ... Я, дура, всё отдаю. Всё отдавала и отдаю до сих пор. И не могу иначе. Вот в чём трагедия. Мне бы человека не корыстного, и я бы жила хорошо. Но таких так мало на земле, а нам очень плохо среди волков. Волки и овцы…

Суббота 25 августа.
     Уехал к маме. На прощание сказал: «Поживи одна». Хорошо, милый. Я-то проживу и одна. Посмотрим, проживёшь ли один ты? Сегодня новая жизнь началась для меня. Давно надо было кончать это дело. Не муж он. Он просто приживал. А мне не нужен приживал, уж если и заводить, то приживалок, и за шитьё таковые найдутся. Попробуем в третий раз. Может и найду всё-таки себе друга? Ну а если нет, то можно вернуть старую жизнь. Сделать доброе дело, поухаживать за Сигом перед смертью. У меня много вариантов. Ну а с Елагиным вряд ли кто уживётся. Поживём — увидим.

      Во всяком случае клянусь, что с этого дня живу одна! И живу, и буду жить, несмотря, что Б.А. так ждёт моей смерти. А в жизни-то всякое бывает. Может, всё обернётся иначе? Ну а если уж моя смерть, то жалеть то нечего. Сыну не до меня, внук — незнакомец, ну а о муже и говорить нечего. Вдова при двух живых мужьях. Парадокс. И всю жизнь была вдовой. А ведь не урод, и темпераментом бог не обидел. Не повезло. А жаль. А ведь за всю жизнь мне - никто ничего, всё только с меня. И я, дура, позволяла. Но теперь нет. Копить и прятать не умею — не буду работать, так тоже можно. Хватит. А мне много не надо".

      Вот мама и три её бесчувственных мужика  - на фото. Дальше — хуже.
      "16/XII — 80 года.
      Ночь в проливном поту. Сердце сначала очень билось с приливами, а к утру стало очень слабо биться, и я вся была мокрая и слабая. Уснула в 8 час. утра, спала до 11. Погода хорошая. Сделала гимнастику. Состояние нормальное в 12 часов дня. Мокрота с утра 40 гр. Мелкие комочки, светлые, два слоя. Вечером приняла 200 гр. изюма".

      И так ежедневно, то похуже, то получше. Вот записи через четыре месяца:
     "19/IV — 81 г.
      Ну и ночка. Опять обильный пот, сердцебиение и боль в трахее и боках. Вечером делали банки, и ночью в 4 утра началось. Стало очень трудно переживать всё это, и, наверное, это конец. Скорее бы. Вот так. Чтобы так не потеть, натёрлись уксусом с водкой. И началось сердцебиение. В общем, всё очень плохо. Мокроты 60 гр., но очень густой и скверной. Утром гоголь-моголь, горячее молоко с боржоми, лекарство и прополис, йодистый калий.
     20/IV
      Ночью не потела, но это ещё страшнее. Сердцебиение, в 5 утра делали ручные ванны Залманова. Вызвали пот и стало легче. Весь день недомога, к вечеру t — 37.2. Ингаляция, и приняла Ау-8.
     23/IV
     Всю ночь проливной пот и сердцебиение. Приняла элениум, т.ч. спала хорошо, но всё равно переодевалась 4 раза. Мокроты меньше, но дышать тяжело. Насморк прошёл. Был Ботов — зав. отд".

      В таком состоянии мама прожила ещё больше двадцати лет. В дополнение к её болячкам добавилась глухота. Не раз я возил её по мастерским подбирать и чинить слуховые аппараты. С ишемической болезнью сердца и стенокардией она была постоянной пациенткой Госпиталя для ветеранов войн. Единственная, кто, может быть, скрашивала мамину жизнь, была моя кузина Галя, которая стала глубоко верующей и в христианском духе без бросившего её мужа воспитала замечательную дочь Наташу и её детей.

      Мама умирала очень тяжело. Я приехал к ней в день смерти. Она лежала в кровати на большом листе фанеры. В последние годы её замучил остеопороз, и она не могла найти себе места от боли. У неё развилась сердечно-лёгочная недостаточность, она задыхалась и лежала, вся мокрая от пота. Елагин сказал, что участковая врачиха была и заявила — медицина бессильна. Я поехал в поликлинику, нашёл её, уговорил и привёз к маме. Но врач только сделала укол, выписала рецепт и сказала, что больше ничего не может.

       Елагин убежал в аптеку, а мама попросила меня снять с неё рубашку, и ей удалось даже встать с постели. Я стащил с неё мокрую рубашку и уложил в постель. В первый раз я видел маму полностью обнажённой, видел тело, откуда я вышел, грудь, которая меня вскормила, и тут было не до стыда. Мама сказала мне, что больше жить не хочет, и ещё сказала, чтобы я не трогал Елагина: пусть доживает в своей квартире.

      Да я и не собирался его как-то ущемлять, хотя за пять лет до смерти мама решила составить нотариальное завещание и передать всё своё имущество мне. Поэтому я уже имел право не на четверть их квартиры, а на треть, т.е. на маленькую комнату целиком. Когда Елагин принёс ампулы, которые выписала врач, я сделал маме укол, после чего она как-то успокоилась и отключилась.

      Мы с Елагиным сидели над ней, но она так больше и не открыла глаз. Уже ночью её лицо вдруг изменилось. Елагин сказал: «Отходит». И правда, её дыхание затихло навсегда. Мы вызвали врача, тот констатировал смерть и вызвал санитаров. Я нашёл у мамы в уголке иконку, свечку и Евангелие от Иоанна и стал читать. Как только я закончил, приехали санитары и увезли маму.

      Мама умерла 25 октября 2003 года. Настрадалась она за свою жизнь немало, как и всё её и предшествовавшее поколение русских людей, но умерла с верой. В её последней записной книжке я нашёл молитву последних оптинских старцев, которую она, видимо, читала ежедневно:

      "Господи, дай мне с душевным покоем встретить всё, что принесёт мне настоящий день. Дай мне всецело предаться Воле Твоей Святой на всякий час сего дня. Наставь и поддержи меня, какое бы я не получала известие в течение дня. Научи принять их со спокойной душой. Убеждена, что на всё Святая Воля Твоя, во всех моих действиях и словах. Руководи моими мыслями и чувствами во всех непредвиденных случаях, не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобой. Научи меня разумно действовать с каждым членом моей семьи, никого не смущать, не огорчать. Господи, дай мне силы перенести утомление наступившего дня и все события. Руководи моей волей и научи меня молиться, верить, терпеть, прощать и любить".

      Я похоронил её в могилу матери, бабушки Фимы, на Большеохтинском кладбище, ведь прошло уже 26 лет со дня смерти бабули. На похороны пришли немногочисленные родственники и одна оставшаяся в живых подруга — Елена Гречихина. Ирка не пришла. Священник кладбищенской церкви отпел маму, а я, чтобы не было тягостного молчания, когда её погружали в землю, включил записи «Адажио» Томазо Альбинони и Реквиема Моцарта. На общей с бабушкой могиле за счёт военкомата я поставил скромный памятник.

      За мамой пришла очередь моего тестя Алексея Сергеевича. Он умер в Лисьем Носу, ещё в старом доме, немного не дожив до окончания отделочных работ в новом доме. Там он лежал уже несколько лет в спальне на первом этаже, не вставая, за ним ухаживала Валентина Петровна. Под конец он уже никого не узнавал, но прямо перед смертью, как она говорит, признал Тамару. Он умер 13 августа 2005 г..

      Тамара захотела похоронить его на Волковом лютеранском кладбище. Где-то там со времён войны была могила их родственника. Это кладбище расположено как раз рядом с той детской больницей, где лежала Тамара с маленьким Илюшей сразу после родов, оно было красивое, и там стояло много прекрасных памятников немцев, поляков и прочих иностранцев, живших и работавших в России, в том числе и весьма знаменитых, например, там стоит заросшая мхом пирамида некрополя семьи Блоков. Я поехал в контору кладбища, могилу родственника не отыскал, но несмотря на то, что новые захоронения на этом кладбище, якобы, не производились, за деньги договорился о выделении участка на две могилы. После похорон Алексея Сергеевича Тамара была очень недовольна этим участком на краю кладбища и всё время порывалась перезахоронить отца. Поэтому на его могиле долго не было достойного памятника.

      Поминки мы справили в новом доме, на фото Илья обнимает вдову, рядом Тамара. Теперь у нас появились три родных кладбища, которые мы с Тамарой посещали по крайней мере раз, а то и два раза в год: Красненькое, Большеохтинское и Волковское.

      Ещё одна страшная смерть показала мне свой оскал в 2011 году. Как обычно, 11 февраля я поздравил Елагина по телефону с днём рождения. Он жил один как перст и очень не любил, когда я даже по делу навещал его. К примеру, осенью я привозил ему яблоки и черноплодную рябину с участка, так он даже не пускал меня в туалет на дорожку. Сиамского кота Басю он не уберёг. Вскоре после смерти мамы он, как всегда, гулял с ним на улице, но Бася сорвался с поводка и попал под машину.

      Двухкомнатную квартиру, в которой они жили с мамой, Елагин превратил в берлогу, натащил туда всякого хлама почти до потолка, завалил мусором даже кухню, ванную и туалет, которыми уже нельзя было пользоваться. Я предлагал ему помочь освободить квартиру и вынести мусор на помойку, но он не соглашался. Кроме того, я всегда говорил ему: «Будет плохо — звони, я приеду». Обычно я звонил ему два раза в год: в новогоднюю ночь и на день рождения.

      Но тут, зачем, не помню, я позвонил ему летом. Никто трубку не брал, и это было подозрительно. Мы с Тамарой решили поехать и посмотреть, что случилось. Приехав, мы увидели опечатанную полицией дверь и поняли, что Елагин умер. Мы пошли в отделение полиции, и следователь, посмотрев мои документы, ведь я по маминому завещанию владел третью квартиры, передал нам ключи, сообщив, что Борис Александрович умер ещё полгода назад, 28 февраля, через 16 дней после моего звонка с поздравлениями.

      Соседи рассказали, как он скончался. В этот день он ждал каких-то агитаторов перед выборами, но чувствовал себя плохо, валялся в своём лежбище на полу большой комнаты и приоткрыл входную дверь. Соседи увидели эту приоткрытую дверь и заглянули в комнату. В то время Елагин уже был в агонии. Соседи вызвали скорую помощь, врачи приехали и потащили его вниз. Дядька он был тяжёлый, и только они дотащили его к машине скорой помощи, он и умер. Так его и увезли: не в больницу, а прямо в морг. Вызвали полицию и опечатали квартиру.

      Место, где он ночевал, произвело на меня страшное впечатление: вокруг матраца с грязной простынёй и ещё более грязным одеялом стояли банки с мочой и валялись испачканные смятые туалетные бумажки. Ужасная смерть совершенно одинокого человека. А ведь он был довольно образованный и язвительно-умный журналист, писал пьесы, которые, правда, так и не были напечатаны, не пил и не курил.

      Как оказалось, и происхождение у него было благородное – внук помещика и дворянина Псковской губернии Владимира Ивакина. Сохранилась даже фотография деда. Правда, отец Бориса Александровича был незаконнорожденным и получил имя и отчество от крёстного, а благородную фамилию выбрал сам по отъезду в Петербург, где работал слесарем на заводе им. Кулакова, кстати, входившего в ЛНПО «Гранит», когда я там трудился. В 1943 г. красноармеец Елагин был осуждён на 10 лет по статье 58-10 и умер в лагере через три года от туберкулёза. В 1961 г. его реабилитировали посмертно, а его сын получил удостоверение жертвы политических репрессий. И так в миллионах семей. Половина страны дохла на лесоповале и на рытье каналов, а половина их охраняла. Нет, всё-таки охранников вместе с их потомством было больше, и они как были, так и остались при власти, потому и не состоялось суда над главарями преступного большевистского режима даже после его свержения, а жаль. В том же 1943 г. пятиклассник Боря за перевыполнение нормы по прополке овощей в блокадном Ленинграде был награждён медалью «За оборону Ленинграда». Вот так: отца сажают, а сына награждают – просто театр абсурда!

      После войны он и сам заболел туберкулёзом и стал инвалидом первой группы. Сначала ведь моя мама после их знакомства за ним ухаживала, а не он за ней. Закончил десятилетку, а потом – первый курс заочного отделения филфака Университета, но из-за болезни бросил Университет и работал в редакции районной газеты «Красное Знамя» Лесогорского района Ленинградской области. Женился, завёл дочку, но через 6 лет развёлся. Вернувшись в Ленинград и работая товароведом на Заводе электромедицинского оборудования, вступил в партию и окончил вечерний факультет Университета марксизма-ленинизма при Ленинградском горкоме КПСС. С 1968 г. он стал заведующим радиоузлом Металлического завода, потом был переведён на его филиал – Завод турбинных лопаток.

      Кроме профессионального коллекционирования марок, медалей и монет (я нашёл его удостоверения члена Всесоюзного общества филателистов и Ленинградского общества коллекционеров), собирания всякого мусора и железок, была у него ещё одна страсть — играл в лотереях и, конечно, в итоге всегда проигрывал.

      Как он мог опуститься до такого состояния? Деньги ведь у него были, он делал вклады в разные банки, в том числе и валютные, хотя жил, как Плюшкин, даже когда умирал. Я ведь искренне предлагал ему свою помощь и никак, пока он был жив, не собирался предъявлять свои права на часть квартиры. Но нет, он затаил обиду на меня и на маму, которая завещала все своё имущество мне, и гордыня не позволила позвонить и позвать на помощь.
 
      После такого страшного открытия я стал разбирать мусор в его квартире, чтобы, прежде всего, найти документы. Но я понял, что мне одному не справиться. Пришлось призвать на подмогу двух родственников нашего Сайфутдина, они выносили огромные мешки с мусором на помойку. Ох, и пыли же я наглотался! Многие документы мне удалось найти, в том числе паспорт, свидетельство о собственности на квартиру и сберегательные книжки.

      Я с трудом отыскал тело Елагина в морге одной из окраинных больниц, кремировал его и подхоронил урну в могилу мамы и бабушки на Большеохтинском кладбище. Так и лежат они теперь вместе, хотя всю жизнь друг с другом не ладили. Судьба родственников Елагина мне совершенно не известна, и, судя по тому, что никто не хватился его за полгода, он не поддерживал ни с кем никаких отношений.

      Поэтому я решил пойти с этими документами к нотариусу для вступления в наследство. Мне пришлось подождать установленный законом срок, прежде чем нотариус оформил в мою собственность всю квартиру и счета на сберкнижках. Конечно, мы решили сдавать эту квартиру, для чего нужно было сделать её капитальный ремонт. Мы заменили окна на стеклопакеты, поставили новые внутренние двери, выровняли и покрасили потолки, отремонтировали стены и наклеили обои, отциклевали паркет, постелили в кухне и коридоре ламинат, заменили кафель в ванной, туалете и лоджии, поставили новую сантехнику, заменили электропроводку, электроприборы и светильники, купили новую кухню со всем оборудованием, некоторую новую мебель. В общем, полный евроремонт, в основном, силами Сайфутдина с братией, Андрея и Сергеича. Я тоже не только, как обычно, снабжал стройку материалами, но и сам помахал кистью, например, покрасил рамы в лоджии.

      Эта квартира и деньги, хоть и небольшие, очень пригодились нам в дальнейшем, т.к. наши доходы стали быстро падать в связи с экономическим кризисом. Елагин мог бы оставить мне ещё одну однокомнатную квартиру. Когда его мама была ещё жива, она после смерти моей бабули переселилась в квартиру к маме и Елагину, а у неё была комната на улице Мира в доме, который расселял для своих нужд Институт им. Пастера. Ей предлагали три варианта однокомнатных квартир, но Елагин, выбирая, всё капризничал, привлекал даже меня во время моего депутатства, чтобы выбить квартиру получше, и дождался, пока Надежда Михайловна не умерла.

      Последний на моей памяти визит косой в нашу семью случился 7 июля 2014 года. Валентине Петровне пошёл уже девяностый год, но она ходила и как-то законсервировалась. После смерти Алексея Сергеевича она резко бросила курить, а до этого смолила «Беломор» по пачке а день. Её гипертония тоже была под контролем. Бывали случаи, когда она болела гриппом или простужалась, потому что обычно лежала на диване напротив телевизора в гостиной, а там у нас немного дует по лестничному пролёту. Однажды пришлось вызывать скорую помощь и везти её в больницу, но, в общем, всё было стабильно. Поэтому её смерть была для нас полной неожиданностью.   

      И в этот раз она подхватила бронхит, потом её стало рвать, ночью мы вызвали скорую помощь, и её отвезли в Госпиталь ветеранов войны. Я сопровождал скорую на «Форде» и не отстал от неё. В приёмном покое я попрощался с Валентиной Петровной. Она была в сознании, рвота прекратилась, и у меня не было никакой тревоги за её жизнь. Врач сказал, что завтра её проконсультирует профессор. Моя мама неоднократно лежала в этом госпитале и считала удачей попасть именно туда. Но на следующий день нам позвонили и сообщили, что Валентина Петровна скончалась.

      Хоронить мы её собрались, конечно, на Волковом кладбище. Но Тамара не захотела положить её рядом с Алексеем Сергеевичем. Она всё пилила меня, что я похоронил отца на задворках, и купила ещё одно место на двоих покойников в центре кладбища. А в это время мы заканчивали перестройку старого дома, о чём расскажу далее, так что пришлось влезать в дополнительные долги. На похоронах были только мы с Тамарой, Ира Красовская, Людмила Гладкова, Галя Козина, Эля да батюшка кладбищенской церкви Св. Иова, в которую когда-то ездил из Купчино Илья после своего крещения. Илья ещё до смерти Петровны уехал на автобусе через всю Европу на Канары, а наша невестка Марина с Арсюшей были ещё в городе, но собирались тоже лететь на любимые ею острова.

      У меня с родителями Тамары были всегда хорошие отношения. Я уважал их, а они — меня, поэтому мы держали определённую дистанцию, и это, наверное, самое правильное отношение между поколениями. И Алексей Сергеевич, и Валентина Петровна получали сравнительно большие пенсии, так что их потеря заметно сказалась на нашем семейном бюджете.


                Назад на: http://www.proza.ru/2017/12/20/873
                Продолжение на: http://www.proza.ru/2017/12/21/747
        Вернуться к оглавлению: http://www.proza.ru/2017/12/14/1967