Точка зрения Корнилова

               






                «… и  заснул  со  счастьем  равнодушия  к  жизни»
                А. Платонов   



               
                1

У  Корнилова  было  неважное  настроение , и  это  было  почти  единственным , что  было  у  него  в  данный  момент. Морально. Монумент. Монстр. Слова  подобраны  просто  и  верно. Упор  на  бесцветном  глаголе «быть» сделан  во  избежание  восприятия  его  ситуации , как  чего-то  излишне  яркого. И  хотя  у  него - опять  же - была  красивая  женщина , с  которой  он  совместно  проживал  несколько  последних  месяцев , главным  плюсом  их  совместного  проживания  являлось  для  него  то , что оно  проистекало  на  ее  территории.
Женщину  звали  Мариной  и  она  вкалывала – зарабатываемые  ей  деньги  безоблачного  завтра  им  не  обещали , но  ее  это  особо  не  тревожило , а  Корнилов  вообще  никогда  не  рассчитывал  на  многое: он  вряд  ли  бы  подошел  к  курившему  под  кленом  священнику  с  таким  выражением  лица , как  у  депрессивного  клерка  Екименко , спросившего  у  святого  отца: «Я  уже  не  молод, но  до  сих  пор  не  понимаю  на  что  же  я  вправе  рассчитывать  в  этой  жизни – на  что  же  , отце , на  что?».
Священник  мудрый  мужчина  лет  пятидесяти , курящий  возле  своей  церкви  вторую  сигарету  подряд – у  него  перерыв  между  службами  и , не  бросаясь  на  шею  замечтавшемуся  поодаль  бродяге , он  ответил  Екименко: «На  что  ты  вправе  рассчитывать? Прости , сын  мой , но  в  основном , ни  на  что».
Для  понимания  данной  аксиомы , Корнилов  не  нуждался  ни  в  каком  священнике. Он  не  строил  свою  психику  на  страхе  перед  адом  и  белой  горячкой , и  нечасто  переступал  границы  естественной  копуляции ; Марина  работала  в  расположенном  на  Пятницкой  офисе , где  им  с  Корниловым  и  довелось  познакомиться - когда  она  поступала  на  службу , его  как  раз  оттуда  выгоняли. Не  в  шею , но  и  не  без злорадства - должность  ночного  сторожа  или  смотрителя  ночи, на  которой  он  подрабатывал  для  пропитания  снов , требовала  приводить  в  себе  целую  свиту  подхалимов  ответственности: Корнилов  постоянно  забывал  заказывать  для  них  завизированный  сердцем  пропуск  и  они - его  иронично  прищуренные  взгляды  на  жизнь  и  фундаментальные  аппетиты  этой  должности - категорически  не  состыковались.
  С  Мариной  он  столкнулся  на  выходе , нечаянно  задев  ее  плечом. Она  удивилась  отсутствию  извинений - растирание  ушибленного  места  обретало  звуковую  поддержку  в  обвинительном  скрежете  еще  не  достигших  рубежа  выпадания  зубов - и  в  высшей  степени  недружелюбно  бросила  ему  в  след:
- Ну , вы  и  хам.
 Корнилов  медленно  обернулся.
- Надо   же , - сказал  он , - хотя  бы  кто-то  здесь  называет  меня  на  «вы». Бога  и  того  зовут  на  «ты» , а  меня  вот  иначе. Только  не  надо  так  себя  утруждать – попробуйте  отнестись  ко  мне , как  к  странному  волку , вышедшему  из  чащи  и  притаившемуся  возле  охотничьей  винтовки. Он  ждет , когда , проснувшись , они  его  пристрелят , но  он  этого  ждет , не  забывая  пополнять  свои  глаза  застывшей  над  ними  луной… Я  Корнилов, а  кто  вы , мне  ясно  и  без имени.
  Марина  крайне  неожиданно  для  себя  пожала  протянутую  руку , и  все  как-то  заладилось: они  не  расставались  до  вечера , активно  переждали  ночь - couleur  locale  звездного  мрака -  дождливым  утром , поведав  Марине  басню  своей  правды  о  приснившихся ему  на  рассвете  чувствах , Корнилов  никуда  не ушел  и , оставшись  у  нее  некоторое  время  погостить , внегласно  пообещал  ей  не  испытывать  стеснений , приличествующих  его  предстоящему  статусу  по-хозяйски  обжившегося  гостя. «Хорошего  не  обещаю , от  плохого  не  уберегу , полетаем , подышим , попробуем». Однако  некоторое  время  впоследствии  явно  затянулось , и  Корнилов  уже  почти  ежедневно  задумывался  о  том , что  отношения  их  сексуального  бытия  в  скором  времени  потребуют  обязательного  участия  мужчины  с  кадилом – и  речь  с  ним  пойдет  не  об  их  закреплении  венчанием , а, как  ни  отбивайся  молитвословом  предпочтений  от  алчной  гидры  неминуемости , об  их  отпевании.
  Поначалу  все  было  неплохо: они  или  ходили  куда-нибудь  вместе - картинные  галереи , где  они  метали  глазами  в  избежавшего  подлинности  Сезанна ; подпольные  цирки , где  нетрезвые  метатели  ножей  метали  озабоченную  сталь  уже  в  них ; театры , кафе  и  набережные - или  Марина  уходила  одна: хмуро  и  на  работу – и   Корнилов  весь  день  дожидался  ее  возвращения. Без  панических  предчувствий.
Формы  его  ожидания   преимущественно  состояли  в  неспешных  прогулках  по  близлежащему  парку , употреблению  приобретенного  там  пива  и  изыскании  следов  обитания  замеченного  им  на  отслоившей  глянец  пасхальной  открытке  человека-совы.
Находившись - неудача  в  поисках  компенсирующе  заменялась  осознанием  великой  прозрачности  выбранного  им течения - он  поворачивал  уставшие  стопы  вспять  и , ступая  по  вершинам  падавших  на  дорогу  сутулыми  тенями  деревьев , доходил  до  истребляющего  его  ночное  одиночество  флета  стезею  небрежной  развалки. Там  он  готовил  себе  небольшой  обед - обычно  ограничивавшийся  яичницей  и  четным  количеством  ломтиков  так  любимой  Мариной  первоклассной  ветчины  - попутно  прислушиваясь  к  диким  крикам  вечно  чем-то  недовольных  доминошников. Они  от  зари  и  до  зари  оккупировали  стол  под  ее  гостеприимно  открытыми  окнами – настежь  распахнутыми  не  для   жулья  или  демонов: для  проникновения  любопытных  облаков - и , когда  их  совокупное  жужжание  рассекали  харизматические  вопли: «На  куски  тебя  порву! Что-то  слишком  горяч , как  я  погляжу! Ну  все , Чукулин , выпросил  ты  у  моря  херовой  погоды – потопит  оно  твой  надувной  матрац! ААААА…..! На  инвалида , сука , руку  поднял?!» -  у  Корнилова  появлялось  впечатление , будто  бы  он  находится  под  покровом  пряного  зноя  Нового  Орлеана. В  одном  из  многочисленных  Honky Tonk `s -  темень , любовь , нищета ; Корнилов  держит  на  коленях  податливую  мулатку  почти  без всего  и  божественный  альтовый  сакс  в  строго  отведенном  ему  месте  разрывает  безумное  единение  бесподобно  сыгранного  бэнда. В  эти  боготворимые  для  него  секунды  он  предлагал  себе  чего-нибудь  выпить: «Не  желаете  ли  ма-ленькую , месье?»
«Спасибо , Жан , но  мне  лучше  большую».
Корнилов  открывал  холодильник , выскребывал  кусочки  прозрачного  льда  и  заливал  их  жестковатым , но  очень  приятным  на  вкус  ирландским  виски. Irish , вода  жизни  - считая  его  напитком  своей  судьбы , Марина  безнадежно  зациклилась  на  нем , прочитав  наискосок  что-то  из  Йейтса. В  оригинале.
  Кстати , о  Марине – с  каждой  неделей  образ  жизни  Корнилова  ее  все  больше  и  больше   не  то , чтобы  угнетал , но едва  наметившейся  гармонией  их  уже  не  обдавало: сначала  тонко , полунамеками , а  затем  и  гораздо  откровеннее  она  талдычила  Корнилову  о  его  якобы  добровольном понимании   того , что  ему  не помешало  бы  поискать  работу - мол , и  в  материальном  плане  им  будет  полегче, и  вообще. На  первое  место  она  громоздила  заботу  о  его  собственном  благе – почувствуешь  себя  человеком , встанешь  с  колен , ну  и  et  cetera.
  Раньше , уходя  на  работу , она  его  не  будила - оставит  на  столе  завтрак  и  уйдет. Не  могда  же  она  сказать: «Я  сюда  не  вернусь. Потому  что  не  уйду» - Корнилов  бы  без  ее  денег  с  голода  не  загнулся , но  она  же  живет  не  только  с  ним , себя   же  ей  тоже  кормить  надо. «Корми  себя , женщина. Обо  мне  не  думай. Не  опасайся  того , что  счастье  придет  в  дом , но  дома  никого  нет , ни  меня , ни  тебя: поваленные  стулья , сорванные  шторы , засохшие  цветы» - в  последнее  время  она  взяла  за  привычку  следующее: перед  самым  выходом  из  дома  Марина  подходила  к  дремавшему  Корнилову  и  говорила  ему  прямо  в  ухо:
- Дорогой , я  пошла. Чем  думаешь  сегодня  заниматься?
  В  первые  дни  Корнилов  глупо  отшучивался , варьируя  ответы  от  «На  Эверест пойду. Хватит  уже  по  пятитысячникам  ползать , надоело»  до  «Я  вчера  с  ногами  разругался - так , что  пусть  теперь  сами  определяют  чего  им  хочется , а  то  собака  лает , караван  идет , но  там , куда  он  идет , ни  одна  собака  ни  дня  не  протянет». Сегодня  он  впервые  ответил  злобно – сетуя  и  сожалея , что  еще  в  зародыше  не  пресек  этот  обременительный  ритуал.
- А  я  уже  занимаюсь , - сказал  Корнилов.
  Недоуменно  попятившись , Марина  заполонила  свое  лицо  складками  а-ля  шифер. Не  Клаудиа - тем , что  крыши  кроют.
- Чем  это  ты  занимаешься? – спросила  она. – Чем , Корнилов? Поделись , я  послушаю.
- Поведав  тебе  о  столь  сокровенном , мне  придется  тебя  извести. Лишить  нынешнего  симпатичного  облика – умертвить  специальными  сексуальными  методиками , расчленить  на  мелкие  части , потом  обсосать  все  косточки  до  единой , а  документы  и  одежду  сжечь  вместе  с  домом. Но  мы  ведь в  этом  доме  не  одни  живем, правильно? – Корнилов  несколько  раз  назидательно  покачал  указательным  пальцем. - Ты  не  думай , колебаться  в  таких делах  не  мой  конек, не  мое  осознание  тлена , но  есть  одно  «но» - и  этим  «но»  является  собачка  с  седьмого  этажа. Ну, ты  ее  знаешь – такая  смешная , лохматая , Дундиком  зовут. Вот  ее  мне  жалко – она  мне  нравиться  тем , что  никогда  не  лает: ни  на  караваны , ни  на  своего  хозяина-идиота. Представляешь , я  однажды  видел , как  он  обливается  холодной  водой. Все  бы  ничего , но  он  обливался  ей  в  лифте.
  Мрачновато  улыбнулась , Марина  молча  вышла  из  комнаты. Ее  голос  раздался  уже  из  коридора.
- Я  сегодня  приду  пораньше , - сказала  она. - На  дачу  поедем. Сходи  на  рынок  и  купи  там  чего-нибудь. Мяса  купи.
 Сходи  на  рынок , не  выпуская  из  рук  мавританские  четки , научи  танцевать  шейк  белого  медведя: неужели  так  трудно , возвращаясь  с  работы , выкроить  какой-то  час  и  купить  все  необходимое? Но  нет: ей  двадцать  два , мне  двадцать  три , всего  год  разницы , но  я  этот  год  пролежал  не  на  Поклонной  горе - в  марлевой  повязке  и  сифилитичной  печали - да  и  в  предыдущие  не  бегал  по  Садовому  кольцу  или  Тверскому  бульвару  от  женщин  с  родимыми  пятнами  на  глазах. А  Марина-то  ленивая… Корнилов  задумчиво  закурил  и  нарвался  на  поучающее  нытье  кого-то  изнутри – на  некую  скрытую  в  нем  силу , с  давних  пор  претендующую  называться  внутренним  голосом.
- Предупреждал  я  вас , барин , примеры  из  истории  подбрасывал… Теперь-то  убедились?
- В  чем?
- В  сучьей  мимолетности  всего  хорошего.
- Я  в  этом  никогда  и  не  разубеждался.
- Да  будет  вам , барин , на  себя  наговаривать. Не  разубеждался  он… А  кто  еще  неделю  назад  и  думать  не  думал  отсюда  выбираться? 
- Ты  меня  дебилом-то  не  выставляй. И  неделю  назад  думал , и  две.
- И  до  чего  додумались? 
- Наверно , пора  нам - сколько  котенка  не  корми , овчарка  из  него  не  вырастет. 
- Вот  это , барин , по-нашему! 
- Заткнись.
 Заткнув  кого-то  претендовавшего  называться  внутренним  голосом , Корнилов  страстно  отключился  от  реальности. Спал  он  всегда  со  сновидениями – один  ли, под  удовлетворенное  сопение  робкой  женщины , но  со сновидениями. С  непростыми.

 Впереди  Корнилова  темно. Ни  проблеска , ни  отдушины , потому  что  позади  него  шипит  огромное существо , и  от  этого  урода  образуется  вместительная  тень. Где  находится  Корнилов. Пребывает  телом: духом  Корнилов  относительно  далеко. Оболочкой  ближе. Не  на  льду – лежу , чешу  подбородок ; накатывается  хоккеист , разрывает  на  груди  фуфайку «Крыльев  Советов» , машет  клюшкой , блестит  коньками. «По-моему , барин , вы  уже  упустили  шанс  стать  семейным  человеком» – «От  меня  до  луны  ближе  чем  до  создания  семьи».
  Это  существо  бесконечно  гладит  его  по  голове – не  ясно  чем. На-верное , не  взглядом , вероятнее  всего  этот  кто-то  гладит  Корнилова  раскаленной  подушечкой  большого  пальца : волосы  у  Корнилова  пока  не  дымятся , но  в  голове  у  него  не  прохладно , к  тому  же  его  спрашивают - не риторически , подразумевая  получение  концентрированного  ответа:
- Как  думаешь , кто  я?
У  Корнилова , конечно , есть  время  подумать , но  думать  о  том , кто  же  все-таки  поглаживает  его  по  голове  раскаленной (sic!) подушечкой  большого  пальца  Корнилова  ничем  не  привлекает: у  него  и  о  другом  подумать…
- Кто  я?
- А  кто  он? - в  свою  очередь  поинтересовался  Корнилов. - Кто  та  гремучая  змея , просившая  Адама  не  наступать  ей  на  хвост  кованым  сапогом… Назовись - может  быть , я  и  поверю.
- Но  если  я  назовусь  Богом , ты  мне  вряд  ли  поверишь. Или  как-нибудь  поверишь? многого-то  мне  и  не  надо?
- Я  поверю , - сказал  Корнилов , - а  потом  вдруг  окажется , что  не  поверил. Нет , не стану  я  тебе  верить – мороки  больше.
- Резонно  мыслишь , Корнилов - не  Бог  я , тут  ты  мне  справедливо  не  поверил.  Ангел  всего  лишь.
Голова  у  Корнилова  уже  основательно  перегрета , но  это  не  слу-жит  ему  помехой  распознать  в  его  признании  нечто  не  соответствующее - Корнилов  не  очень  соображает , однако   на  совместное  ликование  по  поводу  его  оптически  неподтвержденного статуса  осмысленно  не  идет ; «вырвусь – уеду  в  деревню. Буду  с  утра  до  вечера  сидеть  в  панаме. У  бочки  с  разливным» - не  восхищается , не  опережает  событий , и  оборачиваться  ему  ни  к  чему : его  ли  дело , кто  в  полноте  движений  прохаживается  по  его  голове  пальцем? факелом? паяльником? впрочем  дело-то  здесь  для  него не  совсем  постороннее , но  Корнилов  не  обделен  сложностью  сердца , он  человек  нетрадиционной  мыслительной  ориентации - это  существо  ему  на  погибель  не  тронет  само  себя…
- В  то , что  я  ангел , ты  хотя  бы  веришь?
- Верю , не  верю – смолчать , да  сумею , но  взять  ли  вам  в  плен  мой  отрезанный  член: он  вам  не  сдается , ко  мне  он  вернется. А  надо?
- Молчать  не  надо , а  верить , как  знаешь - ты  же  Корнилов  о  чем  только  ни  знаешь , почему  бы  тебе  и  еще  не  узнать – уразуметь, что  я  сейчас  с  тобой  сделаю , а  сделаю  я  с  тобой…
- Ничего  не  треснет?
- Если  только  у  тебя , Корнилов - я  же  доставлю  себе  удовольствие  печальной  мелодией , озвучу  окружающее  тебя  пространство  органичным  треском  твоих  человеческих  костей. С  духом  же  твоим… С  духом  твоим  придется , разумеется , повозится , но  у  меня  и  тут  кое-какие…
  «Марина , защитница , явись  мне  скорее , присоединись  к  сволочи  – тряси  губой, подходи  с  перекошенным  взором , бей  меня  табуреткой: она  не  рассыпется, не  сломается» - Корнилов  почти  сразу  же  догадался , что  это  существо  не  Бог, и  не  ангел: демон. Обыкновенный  кичащийся  демон - с  демонами  Корнилов  себя  не  сдерживает , вот  и  с  сегодняшним ,  неусладно  поглаживающим  его  по  голове , он   поступил  не  примирительно – ухватил  его  за  этот  самый  большой  палец  и  зашвырнул  куда-то  в  даль.
  Накрыпывал  зеленый  дождь , грохотали  цементовозы , слышался  смех  рабов , демон  терял  в  весе  своей  спеси ;  Корнилову  могло  показаться , что  он ,  похоже , даже  молился -  Господь  помнит  все  направленные  к  нему  молитвы: ты  давно  позабыл , а  он  помнит. Хмурится , вздыхает , страдает - тело  у  демона  в  полете  еле-еле  живое ;  Корнилов  не  соратник  его  состоянию , кому  же  не  спится  в  моих  снах , подумал  он: Корнилов   и  во  сне  регулярно  думает , о  таком  думает , что  и  каббалист  возрыдает , и  сражающиеся  драконы  отвлекутся - Корнилов  же  не  из  тех , кого  душа  душит: оставь ему  достаточную  щелку  подышать  чем-нибудь  общественно  признанным , все  равно  не  выживет.
  Ну,  а  демон  упал  во  дворе  Владимирской  женской  общины. «Смотрите , девочки , кого  к  нам  принесло ;  ужасен , разбит , но  взгляните… мужчина… ого…я  первая…» -  ему  пришлось  страшно  себя  не  взлюбить.      
 
 Когда  Корнилов , предпринимая  вылазку , испытывая  стойкость , не  посылая  горьких  проклятий , вышел  из  подъезда , он  моментально  определил , что  утро  установилось  так  себе. Отказавшись  идти  на  неблизкий  рынок , он  размеренно  отправился - шаг  за  шагом  и  не  приведи Случайность Закономерности  кого  обогнать - в  расположенный  вдалеке  от  его  терзаний  универмаг. Принявший  его  лишь  приклеенной  к  стеклу  табличкой «С  двух  до  трех – технический перерыв». Корнилов  бы  на  их  месте  дописал «и  возрадуйтесь  вашими  полыми   душами , что  не  до  четырех» , но  он  не  их  месте: посмотрев  по  сторонам  в  поисках  часов , Корнилов  их  нигде  не  увидел , и  ему  пришлось  одернуть  куда-то  нетерпеливо  торопящегося – не  подгоняя  впереди  себя  стадо  бегемотов , под  уже  закатанными  парусами  выдыхающейся  юности - подростка.       
- Время  не  объясните? – спросил  Корнилов.
 Подросток  вздрогнул , он  в  спешке  помыслил: «Не  отмечается  ли  сегодня  день серийного  убийцы?» и  засомневался  в  правомерности  своей  дрожи -  резко  оттолкнув  лестницу , уводяшую  сердце  его  разума  на  скользкие  кручи  пока  непонятного , он  негромко  выда-вил:   
- Пол-третьего.
 Оказывается , уже  совсем  не  утро. Проникаясь  смрадом  известия , Корнилов  поверхностно  задумался , что  же  выгоднее : простоять  полчаса  в  ожидании  открытия  или  затратить  те  же  тридцать  минут  на быстрый  шаг  в  сторону  рынка. Простоять  ему  показалось  при-ятнее , и  Корнилов  присел  на  узкий  край  тесно  заполненной  скамейки. Не  последняя  из  его  прежних  женщин  мазала  губы  медом  - приманивая  пчел: ей  хотелось , чтобы  от  их  укусов  ее  губы  стали  менее  тонкими – его  шалаш  когда-нибудь  заметят  в  долине  Катманду , его  временные  соседи  смотрятся  людьми  не  заурядными: один  старик  в  соломенной  шляпе  стоил  множества  здравомыслящих. Семен  Николаевич  Туслов – прошедший  войну , сохранив  свою  жизнь  и  не  взяв  ничьей  чужой ; он   мерз  в  блиндажах , потел  в  штыковых , брал  Рейхстаг , и  по  возвращению  в  Москву  испытал  немалое  потрясение: на  Киевском  вокзале  страшину  Туслова  подхватила  восторженная  толпа  и  начала  его  качать - пока  они  выражали  ему  вполне  заслуженное  им  уважение , из  его  карманов  с  концами  выпали  все  деньги  и  документы: даже  медаль «За  отвагу» с  гимнастерки  слетела.
  Играя  с  самим  собой  в  шахматы , старик  то  и  дело  раздавал  едкие  указания  носившейся  рядом  с  ним  детворе.
- Эй , ты! – кричал  Семен  Туслов. - Ну  ты , в  синих  штанах. Подойди  ко  мне.
- Это  вы  мне , дедушка? – спросил  мальчишка.
- Ну  какой  я  тебе – именно  тебе  дедушка?! – Старик  даже  разогнулся от  возмущения. - Как  эта  ваша  игра  называтся?
- Да  никак. А  вы  попробовать  хотите?
- Я  тебе  дам , попробовать… Я  вот  сейчас  позову  легавых , и  они  тебе объяснят  как  надо  с  пожилыми  людьми  разговаривать.
  Парень  вдумчиво  почесал  полупрозрачную  щеку.
- А  как  вы  их  собираетесь  звать? Криком  или  по  мобильному?
  Старик  уже  вставал , чтобы  действовать , но  тут  к  мальчишке  подбежал  его  напарник  по  игре.
- Что  случилось , Тем? – еще  не  отдышавшись , спросил  он.
- Да  так , ничего.
- А  этому  старому  хмырю  что  нужно? Пальцем  в  глаз  или  ферзем  по  темени?
- Ладно , пошли. –  Прощаясь , он  поклонился  Семену  Николаевичу  в  пояс. - Всего  вам  хорошего. Для  старика  вы  очень  достойный  человек , приятно  было  пообщаться.
  Верно  ли , неверно , но:

Отнимите  у  ребенка
В  Вечный  град  его  отмычку.
Не  хотите? И  не  надо
Объявляйте  перекличку…
Первый – есть!
Второй – я  тут!
Ну , а  где  наш  третий  шут?
«Тоже  здесь , куда  мне  деться
Все , кто  мог , давно  ушли…
Мне  же  вновь  придется  в  сердце
Умножать  на  Свет  нули»

Чем   у  них  закончилось  это  выяснение - стояние  на  своем - Корнилов  так  и  не  узнал: всколыхнувшиеся  открытием  двери  универмага  поманили  его  войти.  Пусть  и  не  лично  его , а  весь  толкавшийся  на  ближних  подступах  когал. «Вы  народ , я  тоже. Но  я  с  этим  борюсь. Чего  и  вам  желаю» - переждав  искрящуюся  взаимными  расталкиваниями  трясину-толчею , он  вошел: ничего , и  что  уже  следствие , никого , не  замочив. Ведь как  вопрошали  обстирывающие  время  духовники Иссавей  и  Дубилан: «Замочить  жизнь  в  смерти  нетрудно , но  высушишь  ли?».
Купив  мяса - из  не  самого  великого  выбора  телятины  он  все-таки  сумел кое-что  выудить - сыра  с  большими  дырками  и  пару  сухого , Корнилов  пошел  к  выходу, где  его  бесцеремонно  отвлекла  опрятная  женщина  с  длинной  и  причудливо  скрученной  седой  косой.
- Как  вас  зовут? – спросила  она.
- Стиви  Рэй  Воном.  А  вас?
- Нет , я  серьезно. Мне  кажется  я  где-то  вас  видела… Вспомнила! Вы  же  Корнилов , да?
- Без  комментариев.
- Точно , это  вы… Вы  меня  не  узнаете? Неужели  я  так  изменилась... Вы  в  какой  школе  учились?
 Учились  мы , учились , а  учились  ли? А  если  все-таки  учились , то  тому  ли? Ну,  а  коли  тому , то  и  удавиться  не  отступление.
- Во  вспомогательной , - сказал  Корнилов.
- Все  шутите… А  я  между  прочим  вела  у  вас  русский  и  литературу , и  я  вас  прекрасно  помню – вы  были  самым  красивым  мальчиком  в  своем  классе… я  не  забыла… но  как  у  нас  говорили , вы  еще  задолго  до  окончания  школы  перестали  быть  мальчиком. Вы  меня  совсем  не  помните? Меня  Ниной  Вячеславовной  зовут.
  Да  помнит  он  ее , как  забудешь: на  каком-то  уроке  она  еще  упоминала  «Золотую  легенду» Джакомо  де-Вораджине. Тем  и  за-помнилась.
- Это  вам , - сказал  Корнилов. - До  свидания.
 Подарив  учительнице  бутылку  сухого - пей  женщина , принимай  за  девушку  дивной  красоты , поскольку  я  ее  покидаю , не  обманывая  о  жарких  встречах  в  грядущем - Корнилов  наконец-то  выбрался  из  магазина , и  первое , что  он  услышал  вне  заставленных  пантеоном  товаров  стен , было:
- Молодой  человек , извините , но  вам  на  спину  голубь  нагадил. Уже  почти  засохло. Помочь  вам  вытереть?
Что  же… Корнилов  впервые  за  весь  день  улыбнулся.
- Да  нет , спасибо , - все  еще  улыбаясь , сказал  он. -  Мне  свою  удачу  терпеть.

 Марина  действительно  вернулась  пораньше , и  для  Корнилова  это  стало обременительным  сигналом , зевая , идти  в  гараж - он  занимал  место  в двух  шагах  от  дома , но  и  их  за  тебя  никто  не  пройдет ; сейчас  же  и  мелочи  приводят  к  душевным  травмам , и  жить  не  модно - ископаемая  «семерка» , охраняемая  им  под  радением  водонепроницаемого  присмотра , еще  не  выбилась  из  строя  при-близительно  ездящих ; да , Принципиальный  Лис , да , малек-длиннокрыл , рванули , понеслись , незыблемость  пессимизма , застылость  нрава , борение  с  собственной  подлостью ; мученически  преодолев  строптивость  зажигания , Корнилов  подобрал  Марину - она  уже  шла  ему  на  встречу , без  малейшего  кокетства  перекинув  через  плечо  объемную  спортивную  сумку - и  поездка  потекла. Но  не  болтливо: Корнилов  утомился хозяйством , Марина утомилась  Корниловым , и  чтобы  разрядить  атмосферу - подчиняться  обоюдной  апатии  представлялось  ему  весомей , если  под  музыку - Корнилов  поставил  кассету  с  Савойской  сессией  Чарли  Мингуса. «Давай… играй… прокалывай  мой  мозжечковый  нарыв» - не говоря  ни  слова , Марина  сменила удивительную  кассету  не  идентично  такой  же. Быстро  всунув  в  магнитофон  неудобоваримую  солянку  из  поздних  вещей  Сачмо – она  сделала  это , прекрасно  зная , что  Корнилов  не  переваривает  Армстронга. «Разница  характеров , накопление  ее  критической  массы ; вистуй , девочка, поддавливай ; мы  не  станем  заезжать  в  цветочные  ряды» - слушая  папашу  Луи , этого  щекастого  короля  для  домохозяек , Корнилов  неукоснительно  прозревал ; Марина , безразличной  львицей  среди  склизов , доставала  из  спрятанного  в  сумке  ридикюля  круглое  зеркальце - имевшее  весьма  отдаленное  сходство  с  тем  маленьким  зеркалом , которое  было  встроено  в  висящий  у  него  дома  штурвал - отыскав  там  же  короткий  карандаш , она  стала  кружить  им  вокруг  своих  и  без  того  красивых  глаз.
  Корнилов , как  и  подобает  заинтересованному  в  ее  внешнем  виде  сожителю -уже  созревшему  приставить «экс» - ее   предостерег:
- Осторожно. Дорога  неровная.
- Разберусь  и  без  …
И  в  эту  самую  секунду - то  ли  кочка , то  ли  окаменевший  трупик  какого-то  зверька… Страшный  визг  Марины… Понять  ее  не  сложно -  ее  левый  глаз , буквально , захлебывался  кровью. Но , словно  бы  уравновешивая  случившееся , движение  утратило  немилосердную  интенсивность , и  уже  через  десять  минут  они  смешались  с  неплотным  потоком «скорых» , с  самоуважительной  расстановкой  въезжавших  в  ворота  весьма сомнительной  больницы.

  На  следующий  день  Корнилов  зашел  ее  проведать - наведя  справки , он нашел  индивидуально  отвечающего  за  ее  излечение  врача , увел  его  из  оживленного  больными  коридора: в  закуток , где  хранят  разный  инвентарь , наподобие  швабр - и , не  усложняя  ситуацию  широтой  эвфемистических  жестов , доходчиво  выспросил  насчет  Марины.
  Лгать , а  тем  более  уличаться  во  лжи  доктору  не  требовалось.
- Никаких  оснований  для  беспокойства , - сказал  врач , - с ее  глазом  все  будет  нормально. Вас  подробности  интересуют?
- Нет. А  когда  ее  можно  будет  увидеть?
 Жалких  шуток: «Вы-то  ее  в  оба  глаза  увидите , а  она  вас  всего  в  один , да  и  то  до  потемнения  заплаканный» , «Войдете  в  палату – подавайте  голос. А то  она  вас  и  не  узнает»  от  доктора ,  к  его  телесному  счастью , не  последовало. 
- Да  хоть  сегодня , - сказал  врач.
Интуиция  что-то  ропщет: с  предшествующей  Марине  «Серой  Джен-ни» Артюхиной  Корнилову  и  то  было  легче  определиться , кто  же  из  них  получает  больше  удовольствия , когда  она  кусает  его  за  живот. Не  он , отнюдь  не  он – а  раз  не  он , то  пусть  кусает , но  только  за  живот , не  ниже: живота  у  Корнилова  нет , а  то , что  ни-же , пока  дышит.
- Во  сколько? – спросил  Корнилов.
- Посетители  у  нас  с  пяти , но  вам , в  виде  исключения , я  бы  разре-шил…
- Исключений  я  не  стою. – Отпуская  доктора  с  миром , Корнилов  тем самым  его  уже  отблагодарил. – Бывайте.

И  промелькнуло , будто  сон
Все  то , что  сном  не  оказалось –
Через  скакалку  прыгал  слон
Но  и  на  нем  вовсю  сказалось
Паденье  градуса  сердец
Смотревших , как  он  топчет  стружки
Не  прозревая , кто  тот  спец
Кто  автогеном  резал  ушки.
Слоновьи  уши.
                Но  слону
Внезапно  стало  очень  грустно
И  он  прошелся  по  тому
Кому  пресечь  слоновье  чувство
Спокойно  радовать  детей
С  каких-то  явей  захотелось
А  дети  требовали  змей
Но  змеям  жить  давно  приелось
Они  не  вышли  на  манеж
И  их  винить  слона  ли  дело
Он  и  без  них  не  слишком  свеж
В  надежде вспомнить  свое  тело
До  объявления  весны
Его  заставшей  над  скакалкой
Ему  ли  помнить , чьи  тут  сны
Он  воплощает  гнутой  балкой –
Опорой  липкого  вчера
Не  проходящего  и  завтра…
Ну , а  слону  его  игра
Все  добавляет  в  кровь  азарта
И  он  старается  успеть
Напрыгать  ровно , сколько  сможет
Но  вяло  шепчет: «Только  смерть
Мне  в  этой  жизни  и  поможет».

 С  Мариной  Корнилов  так  и  не  свиделся -  ну  что  бы  он  ей  сказал , состоись  их  conversation? Крепись , а  я  ухожу? Пустое...
  Подгоняя  решение , высветившееся  на  блеклом  мониторе  его  устоев  в направлении  правильного , Корнилов  неумолимо  шагал  к  ней  домой  забирать  свои  вещи. Но  дойдя , передумал. Пусть  все  останется  ей. Как  память , что  ли… У  Марины  хватало  заслуг , чтобы  удостоиться  щедрости  его  отношения , и  распоряжаться  им  по  усмотрению  ее  потребностей. Да  и  вещи-то  малоценные – потертая  износом  ветровка , бритвенный  станок , красный  двухтомник  с  партиями  Бобби  Фишера…
  Корнилов  бросил  ключ  в  газетный  ящик  и , проверив  в  тот  ли - тот , тот, все  четко - проворно  выбрался  под  небо.
Погулять.
Подумать.












   
                2

Как-то  вечером , не  пылая , а  лишь  коптя  страстью  к  общению, Корнилов  зашел  в  гости  к  своему  институтскому  знакомому - следует  отметить, что  его  туда  пригласили. Пригласивший  его  Николай  Воляев  был  человеком  спортивного  склада  ума , и  когда  Корнилов  снизошел  до  своего  ничего  не  знаменующего  пришествия , он , буйно  подрагивая  от  восхищения , смотрел  видеозапись  боев  с  участием  Майка  Тайсона , что  представяло  для  него  совершенно  обычную  методику  по  травле  тревожившего  его  состоятельность  времени.
Кроме  Корнилова , прозы  гостевого  приглашения  удостоились  две  молодые  женщины   несколько  неглубокой  наружности , которые  сидели  на  диване  и  о  чем-то  угрюмо  молчали. Следуя  законам  нечасто  восходившей  в  нем  галантности , Корнилов к  ним  неплотно  подсел.
- Я  думаю , - сказал  он , - что  если  мы  озвучим  наши  имена , поганей  нам  от  этого не  станет. Меня   зовут  Корнилов.
 Мягкость  его  тона  пришлась  молодым  женщинам  по  нраву.
- Тамара.
- Клава.
- Волшебные  имена , - усмехнулся  Корнилов , - ничем  не  хуже , чем  у  мутивших  воду  еще  до  Ганнибала  Гамилькара  и  Гасдрубала. И   чем  занимаются  в  нашей  нелегкой  жизни  их  носители?
 Легкий , слабый , толчок , но  как  же  они  пошатнулись.
- Что? – спросила  Тамара.
- Если  это  что-нибудь  гнусное , - сказал  Корнилов , - то  только  намекните , я  понятливый – когда  мне  говорили: «Ты  у  меня  первый» , я  всегда  предоставлял  ей возможность  сначала  передумать , а  потом  и  уйти.
 Пеняя  себе  за  бедность  предоставленных  им  по  Завещанию  генов , молодые  женщины  невнятно  переглядывались , упрекая  безвольной  властностью  взглядов  даже  ни  виноватую  в  их  настроении  гитару – она  лежала  на  комоде  вне  чехла  и  была  в  такой  степени  перемотана  изолентой , какая  выпадает  далеко  не  каждой  клюшке.
- Ты  слышала , Тамара , что  он  несет? – запальчиво  пробормотала  Клавдия. - Похоже , слышала… – И  уже  Корнилову. - Тебе  чего  нужно?
 Корнилов , может , и  улыбнулся , но  если  и  так , то  не  без  язвительной грусти.
- Дело  продвигается  гораздо  быстрее , чем  я  ожидал , - сказал  Корнилов. - Мы  уже  перешли  на  сильные  эмоции , но  я  все  же  не  поручусь , что  это  именно мое  сознание  пошло  неверным  путем. – Корнилов  привстал  в  полный  рост. – Я  сейчас  на  минуту  отойду , а  затем  со  всей  прытью  рвану  обратно – вам  приходится  жить  только  здесь , но  я  не  долго: попробуйте  сдержать  слезы.
  Подойдя  к  густо  заставленному  пустотами  столу , Корнилов  взял  в  руки  бутылку  вина  и , приобняв  ее  с  присущей  ему  сноровкой  целителя , устремил  вовнутрь  свой  спокойный  взор. Чтобы  определить  качество  напитка , ему  было  достаточно  просто  просмотреть  вино  на  Свет - не  обнаружив  в  этой  смеси  даже  намека  на  ясные  искры  взаимодействия  с  божественным , Корнилов  поставил  бутылку  на  место  прежней стоянки , зацепил  вилкой  утоньшенный  до  провисания  кружок  копченой  колбасы , тихо  вышел  из  обманувшей  его  отсутствующие  ожидания  комнаты: «До  свидания , бывайте , всего  наилучшего , ваша  радость  не  была  моей» - в  прошлом  феврале  Корнилов  пил  темное  пиво  с  издаваемым  лишь  у  себя  дома , в  единичных  экземплярах , при  помощи  струйного  принтера  писателем  Семеном «Чоппером» Галинским – поддерживать  разговор  Корнилову  было  скучно , но  он  держался:
- Свобода-воровка , молодой  человек , - говорил  Галинским , – она  повсюду , но  ее  нет  нигде ; неделями , месяцами  я  нахожусь  в  прискорбном  состоянии  ужасного  подпития , а  мою  книгу… мое  счастье… ее  невозможно  успешно  экранизировать.
- У  кинематографа  для  этого  недостаточно  возможностей? – спросил Корнилов.
- Для  успешной  экранизации  моей  книги  возможностей  у  него  действительно  маловато.
- Но  почему?
- Она  из  разряда  семейного  эпоса , она  называется «Набежало , накапало»  и  она  слишком  плохая… Просто  ужасная. Никакой  Антониони  не  потянет…
 
 Когда  Корнилов  выбрался  в  коридор , у  него  возник  выбор: или  уйти  отсюда  не  попрощавшись , или  уйти , поблагодарив  Николая  Воляева  за  небывалое  гостеприимство. Никакого  выбора  у  него , разумеется , не  было , но  надумав  себе , что  он  есть , вы  хотя  бы  не  ставите  себе  в  повинность  безжалостно  затыкать  отдушину  похищения  вашего  лелеямого  сумрака  хищными  гарпиями  иллюзий.

«О , летний  день
О, ночь  зимой
Не  он  сказал
Ему  с  собой
Об  этом  жалко  говорить.
Но  век  прошел
И  смех  не  сшить
Из  расписанья  облаков
Ушедших  сытостью  морить
Опять  его…
Он  льет  вино
На  слабый  лик  ее  огня
И  говорит:
«О  Боже , я
    Опять  успел».
   
 Решив  воздать  хозяину  выстраданное  им  уважение , Корнилов  направился  в  соседнюю  комнату – лучшие  в  мире  женщины  никогда  не  признаются  в  своей  тяге  друг  к  другу ; Вселенная  бесконечна  и  не  одна ; Николай  Воляев  спит  в  связанных ему  дьяволом  шерстяных  носках - усевшись  в  обитое  белой  кожей  кресло , он  по-прежнему   наблюдал  за  изначально  предназначенным  для  театра «Кабуки»  Майком  Тайсоном. Присутствие  Корнилова  он  заметил  только  в  перерыве  между  раундами.
- Садись , Корнилов , - сказал  Николай. - Садись  и  даже  дыши  про  себя.  Классный  бой. Тебе  понравиться.
  Корнилов  сел  и , что  странно , бой  действительно  стал  его  понемногу  захватывать - по  крошке  от  песчинки. При  ближайшем  рассмотрении  Тайсоном , как  мстящим  всем  и  за  все  воплощением  былинной  традиции , оказался  невысокий  негр  с  весьма  крупной  шеей  и  много  чего  поясняющим  взглядом. Правда , бой , который  Николай  Воляев  назвал  классным , закончился  неожиданно  скоро: соперник  Тайсона - негр  с  гораздо  более  основательным  ростом - допустил  черную  перчатку  к  своей  черной  голове  и  видимо  зря. «Это  у  него  прическа  или  меховая  шапка? Признает  ли  он  истинность  слов  Оригена , сказавшего , что  и  звезды  впадают  в  грех? Вечность  безумна , под  кленом  резвятся  психопаты , она  все-таки  вертится… она  это женщина… подо  мной , не  подо  мной , но  она  вертится» - под  затихшим  на  полу  высоким  негром  в  следующие  несколько  недель  простыни  уже  никто  не  помнет.
  Николай  Воляев  был  в  восторге:
- Нет , ты  видел?! Никуда  не  отходил?! Я  этот  бой  уже  раз  в  десятый  смотрю  и  меня  все  так  же  вставляет!
 Кубок  с  отравой  за  удовольствие  твое  подниму , доспехи  тела  моего  для  впуска  яда  задеру - лишь  бы  тебя  от  счастья  перекашивать  не  переставало. 
- А  Тайсон  во  всех  десяти  разах  победил? – спросил  Корнилов. - Высокому  ни  разу  ни  подфартило?
- Очень  смешно , Корнилов , очень. Да , братец , до  охренения… А  если  без  шуток , тебе  понравилось?
- Довольно  занимательно.
 Испытывающе  посмотрев  на  Корнилова , Николай  Воляев  заговорил  с  гнусавым  предыханием , словно  бы  пытаясь  пополнить  его  чем-то  воистину  сокровенным:
- Слушай , а  ты  сам  не  хотел  бы  занятся  боксом? В  нашем  институте ты  первый  специалист  по  бабам  и , как  ты  сам  говоришь , холодной  водке  под  теплой  луной , но  у  нас  в  институте  еще  и  боксерская  секция  есть. Я  туда  уже  три  года  хожу: тренер  у  нас  ну  просто  отпадный  дядька , настоящий  профи – как  что-нибудь  объяснит , покажет , так  и  не  поймешь в  здравом  ли  он  уме. Ну , что  скажешь?
- Бокс - это  наслаждение  для  избранных.
- …?
- Но  вообще-то  свободного  времени  у  меня  навалом.
- Все , Корнилов , заметано! Тренировка  у  нас  как  раз  завтра – не  сомневайся , ты  мужик  крепкий , тебя  на  ней  до  смерти  не  забьют. Придешь?
 Встав  у  защищающего  крепость  и  широкого  глубинами   рва , можно  попробовать  преодолеть  его  с  помощью  верности  дорожного  посоха , или  перекинуть  на  манер  моста - сам  мост  поднят  и , несмотря  на  призрачность  исходящей  от  тебя  угрозы , ни  за  что  не  опустится - или  разбежаться  и  рискнуть использовать  его  в  качестве  фиберглассового  шеста. Но  и  тут , и  там  ты  только  решительно  подавишь  произрастающие  на  дне  колючки. Захлебываясь  в  грязевом  потоке  собственных  матерных  слов. Выгодно  отличаясь  лишь  от  детоубийц.
- Придешь? – настаивая  на  получении  ответа , спросил  Воляев.
- Как  Господь  к  своему  обелиску: с  дорогим  венком  и  весь  в  бинтах.
- Не  вздумай , Корнилов , меня  разубеждать - я  это  понял  в  том  смысле , что  ты  согласен. А  сейчас  пойдем  к  цыпам. Они  нас , наверно , уже  заждались.
 Нет , Воляев - это  исключается  и  без  вовлечения  цепных  псов  нарочито  клыкастого  обсуждения. 
- К  цыпам  я  не  пойду , - сказал  Корнилов , - если  завтра  бокс , я  лучше  домой  и  хорошенько  отосплюсь.
  В  маленьких  зрачках  Николая  Воляева  патетично  полыхнули  рифленые  изумруды  одобрения.
- Правильно , - сказал  Николай. - Режим , брат  Корнилов , в  спорте  главное – если  плохо  выспишься , то  уже  ничего  не  поделать: в  больнице  досыпать  будешь. Ну , тогда  до   завтра?
- До  завтра. С  цыпами  поосторожней.
- А  что? – нахмурился  Воляев.
- Тщетные  они  какие-то.
  Николай  Воляев  беззаботно  рассмеялся:
- Брось  Корнилов - нормальные  цыпы. А  Тамара , ну  просто , цветочек… Ну  все , давай. – Пожимая  Корнилову  руку , он  сделал  это  с  нездоровым  энтузиазмом. - Не  забудь , ровно  в  шесть.

  Проснувшись , Корнилов  мгновенно  ощутил  каждой  клеточкой  своего  не  напрасно молодого  тела  на  редкость  бесцеремонное  похмелье ; когда  он  мутно  и  медленно  огляделся  по  сторонам , в  нем  заструилось  тяжелое  подозрение , что  проснулся он  явно  не  дома - к  примеру , прибить  над  кроватью  ветхий  гобелен, имеющий  на  себе  то  ли  охоту , то  ли  рыбалку , Корнилов , как  человек  с  ревнимым  к  дешевым  изыскам вкусом , никогда  бы  не  отважился: «я  тут… один… вопреки  воле  моего  хранителя - меня  не  спугнуть  петардой , не  запугать  фугасом , не  остановить  уверениями , что  меня  постигнет  судьба  обыкновенной  вши…».

 «Праздно  думать  о  высоком!»
 Крикнул  батюшка  монтеру.
Тот  плеснул  по  старцу  током
Пресекая  в  корне  ссору
А  бедовые  пингвины
Топчут  льдышку  в  Заполярье
И  над  ними  херувимы
Дарят  смогу  равноправье
Улыбаясь  и  шикуя
Жарят  донорам  монеты
На  которых  Корсиканец
Ищет  повода  вендетты
У  дороги , где  накрыли
Шаткий  стол  босому  магу
Прооравшему: «Сгубили ,
Заключив  меня  же  в  сагу
О  моей  первейшей  роли
В  суетливой  пантомиме.
Ну , зачем  сказал  пароли
Я  крещеному  козлине?»
               

  Чужаки  исчезают , спиваются , благодарят ; фотографии  на  стенах  вызывают  малую  степень  узнаваемости -  неуверенно , изобилуя  покачиваниями  и  быстро  выправляемыми  сменами курса , дошагав  до  ванной , Корнилов  прямой  наводкой  уставился  в  зеркало: небритость  плавно  ложилась  на  помятость , да  и  интеллекта  в  глазах  за  ночь  не  приросло.
 Корнилов  умылся  и , построив  несколько  экстремальных  рож - снимая  стресс  уничижающей  разум  мимикой - пошел  на  кухню , где  на  столе  между  кетчупом  и  грязным  ножом  валялась  записка , состоявшая  из  трех кривонаписанных  строк.  «Все  было  замечательно. Ты  просто  лапочка. Не  забывай  свою  Танюшку. P.S. Когда  будешь  уходить пожалуйста  захлопни  дверь».
 Танюшка. Какая-такая  Танюшка. Что  за  идиотские  шутки?… А-а… Нежданно  негаданно  вихрь  воспоминаний - причем , их  нежданность  рахмахивала  над  ним  весомой  дубиной  своей  негаданности: предметом , часто  утыканным  жуткими  штырями  и  разрывающей  спертый  воздух  его  сознания  нежными  дуновениями  аммиачного  пара , сочившегося  из  нее  даже  при  малом  взмахе - наотмашь  при-давил  Корнилова  к  стулу.  Воспоминания  имели  следующее  содержание - по  дороге  домой  Корнилов  зашел  в  бар. Так , для  проформы: прополоскать  горло  кружкой светлого. Но  кружке  не  захотелось  оставаться  в  одиночестве , и  процесс немного  затянулся. И  тут  в  памяти  всплыло  миловидное  накрашенное  лицо , по-видимому  принадлежащее  женщине , и  вероятнее  всего  этой  самой  Танюшке. Силуэты  лица  были  не  слишком  конкретные: размытость , пятнистость , кривизна -  Корнилов  додумался  поискать  эту  физиономию  на  замеченных  им  в  комнате  фотографиях , и  поиски  завершились  очевидным  успехом: так  вот  ты  какая  Танюшка , очень  даже  ничего. Танюшка  разгуливала  по  фото  в  школьной  форме , но  Корнилов  почти не  сомневался , что  к  моменту  их  вчерашней  встре-чи  она  подросла. Внезапно  его  взгляд  стоически  спрыгнул  вниз  и  наткнулся  на  три  пустые  бутылки , одна  из  которых  когда-то  содержала  в  себе  водку , ну  а  две  оставшиеся… Корнилова  передернуло. И  подумал  он , каясь  - это  же  бутылки  из-под  порт-вейна.
- Да , барин , что-то  вам  здесь  окончательно  разонравилось – уже  и  портвейном  травитесь. Среди  портвейнов , понятное  дело , попадаются  и  роскошные , но  для  вашего  едва  ли  кто-нибудь  собирал  виноград  на  берегах  реки  Дуэро. 
- Ручаюсь , что  не  там. Жестокостью  утреннего  осадка  ручаюсь. А  я  его  вчера  много  выпил , этого  портвейна? 
- Одну  из  двух  уж  как-нибудь , да  уговорили , никак не  меньше. 
- Наступите  мне  на  боль… вышибите  ее  клином…приведите  меня  в  соответствие  с  классическим  духом…
- Это  вы  бормочете  о  срочной  нуждаемости  в  опохмелении?
- Не  буду  я  сегодня  опохмеляться. Накажу  себя  пыткой  удержания.      
  «Выдержу , не  сломаюсь , пережду  покупать  в  храме  специальный  набор  для  погребения» - его  очная  ставка  с  самим  собой  была  неучтиво  прервана  новым  камнепадом воспоминаний , и  они  были  пожестче  предыдущих: во-первых , Корнилов  вспомнил  о  чем  же  он  Танюшке… зверюшке… мышане… увлеченно  рассказывал - вещал  он  ей  о  походе  аргонавтов  и  о  том  казусе , когда  их  союзники  долионы , не  разобравшись  в  темноте  кто , да  зачем , спровоцировали  не  замеченных  в  слабости  порубиться  героев  на  покрытую нерефлексирующим  мраком  схватку , по  ходу  которой  Язон  сослепу  убил  их  царя. Еще  он  пытался  поведать  ей  суть  задумки  молодого  инженера  Рудольфо  Дизеля , но , потерявшись  в  объединении  целостностью  плохо  поддававшихся  его  вчерашней  голове  компонентов - поршней , сжатий  и  одноцилиндровых  двигателей - нескладно  осекся. Но  по  сравнению  с  тучей  номер  пять ; с  поднятием  пыли  номер  четыре; с  воспоминанием  номер  три ,  все  это  казалось  сущей  безделицей , поскольку  как  раз  оно  и  воплощало  в  себе  весь  возможный  кошмар. И  память,  как  назло, сработала  тут  безупречно - невзирая   на  все  его  попытки  отогнать  навязываемый  ему  уже  свершившейся  биографией  бред , Корнилов  явственно  осознал , что  весь  этот  кутеж  был  оплачен  им. Даже  принимая  во  внимание  все  смягчающие  обстоятельства - мол , не  обвиняй  меня , гондон , в  объективности -  память  совершила  очень  подлый  поступок , и  Корнилову  пришлось  применить  все  свое  недюжинное  мужество , чтобы  одеться  и  слегка  равномерно  добраться  до  выхода ; добраться , чтобы  убраться: его  злость  находилась  на  таком  пике , что  он  даже  приговорил  оставить  дверь  открытой. Но  после  бессистемной  борьбы - лязг  ментальных  сабель , скорее  всего , слышали  и  на  улице - воспитание  все  же  взяло  верх. Дверь  он  захлопнул.

  Придя  домой - сосредоточенно , как  канатоходец , которого  страхует  лишь  бурлящее  неописуемой  заботой  озеро  лавы - Корнилов  с  нажимом  вычистил  зубы  и , напрягая  вороватую  совестливость  последних  из  пока  не  отказавших  ему  в  сотрудничестве рефлексов , замедленно  изыскал  нетвердые  контуры  кровати. Затем  он  лег. Чтобы  спать  и  не  задерживаться  при  дворе – состояния  духа , снова  духа , мглистого  состояния , вылупившего  его  их  скорлупы  хотя  бы  скудного  довольства  происходящим. «Уйди , Танюшка , отстань , не  заставляй  меня  целовать  твоего  вонючего  кота , он  хороший , прекрасный - ты , Корнилов , не  такой , звери  могут  смотреть  прямо  на  солнце , человек  нет , звери  тоже  не  могут , человек  обнообразен , звери  разнообразны , какие-нибудь  из  них  могут , я  убежден» - когда  сон  уже  приступил  к  сдавливанию  его  в  своих  не  оставляющих  отпечатков  объятиях , раздался  телефонный  звонок. Если  бы  для  поднятия  трубки  требовалось  совершить  хотя  бы  один  шаг , Корнилов  бы  его  не  совершил. Но  так  как  трубка  висела  прямо  над  кроватью , Корнилова  потянуло - но  только  рукой - ответить. 
  Звонившим  оказался  Николай  Воляев.
- Здорово  Корнилов! – сказал  Николай. - Как  самочувствие?
- Волшебно…   
- Не  забыл?
 «О  дайте , дайте  мне  отставку!»  - кричал  побледневший  полковник , услышав  что  пленных  будут  казнить  начиная  со  старших  чинов. И  в  эту  секунду  он  видит , что  его  генерал  уже  попрощался  с  большей  частью  лобной  кости...
- О  чем  не  забыл? – спросил  Корнилов.
- Ну, про  тренировку.
- Какую  тренировку?
- Ни  хрена  себе , какую  тренировку! – возмутился  Воляев. - Ты  что , Корнилов , мы  же  вчера договорились.
 Какой-то  Марсель , где  маркиз  Де  Сад   договорился  с  бедствующими  проститутками , что  они  изобьют  его  разгоряченную  плоть  неоднократно испытанным  хлыстом  с  гвоздями  во  плети. «Ко  мне , деточки , скорее  ко  мне… все  готово… ко  мне…» - приехав  на  место , шлюхи  пошли  на  попятную:  не  хотим , сказали  они , отправлять  тебя  на  тот  свет  за  твои  же  деньги.
  Еле  на  ивовой  метле  сошлись.   
- Ничего  себе… - невнятно  пробормотал  Корнилов. - И  о  чем  мы  договорились?
- Слушай , Корнилов , не  дури! Мы  вчера  договорились , что  ты  сегодня  ровно  в  шесть  ноль-ноль  придешь  на  тренировку.
- А  что  я  буду  там  делать?
- Как  это  что?! Боксировать.
 Вволю  они  меня… туда… того , а  насытиться  все  не  могут: красть  уже  нечего , но  процесс  моей  опеки  нарастающими  проблемами  их  по-прежнему  занимает.
- Ах , боксировать… - негромко  протянул  Корнилов. - А  может , я  лучше  в  следующий  раз?
- Никаких  следующих  разов , Корнилов , ты  обещал! Ты  держишь  свои  обещания?
 Куда  уже  крепче (держать) - даже  на  побегушках  за  ними  бегаю. Но  если  у  Бога  есть  своя  администрация , то  кто  же  ее  возглавляет? кто  будет  снимать  заключительного  «Крестного  отца» , когда  Пачино  восстанет  из  ада  и , прочитав  там  данные  Францом  Гильомом  Гизо  жизнеописания  четырех  великих  французских  христиан , подвигнет  заждавшуюся  его  конницу  на  героический  конкур   по  разрастающимся  головам  выглядывающих  из  пент-хаузов  сатанистов?… 
- Иногда  держу.
- Ладно , - сказал  Воляев , - хватит  бабочку  лохматить. В  последний  раз  спрашиваю , придешь?
- Для  меня  это  важнее  многого.
- Вот  и  здорово. А  то , если  бы  ты  не  пришел , я  бы  решил , что  ты  струсил – тебе  на  мое  решение , конечно  же , насрать , но  для  меня  оно  кое-что  значит. Ты , вообще , в  порядке?
 Спроси  меня , месяц  щербатый ; спроси  меня  о  ком-нибудь , ущербно  заполовинившем  нас  обоих - уточни  у  меня  самого  причину  его  ко  мне  немилости.   
- В  полнейшем , - ответил  Корнилов.
- Ну  тогда  все , увидимся.
  Положив  трубку  на  ее  привычное  место , Корнилов  закрыл  глаза - впрочем , они  бы  закрылись  и  без  его  ведома - и  вскоре  созида-тельно  задремал. 

  Просторная  площадь  заполнена  галдящими  людскими  массами ; стрелки суток  переведены  в  положение «полдень» ; грандиозный  дво-рец… нет  дворца… зыбко  и  солнечно ; every  kind  of  time  spinning  on  my  mind , еще  одна  несчастная  любовь  меня  добьет: «Вы  женщина?»
«Ну , и  что?»
«Этого  мало , чтобы  быть  моей  женщиной» - будучи  приподнятым  кем-то  на  уготованное  ему  возвышение , Корнилов  не  может  пошевелить  ни  рукой , ни ногой , ни  чем-нибудь  между  ними. Головой  пошевелить  он  может. Потому  что  лишь  она. Чего? Что  ты  сказал? Лишь  она  высовывается  из  метрового  слоя  воска , или  чего-то  очень  схожего, обмотанного  вокруг  его  жалобно  затекшего  тела  по  пока  им  неизведанному  обстоятельству. Изведать  его  не  у  кого - если  только  у  суетящегося  пред  угрюмым  челом  Корнилова  по-вражески  шустрого  человека: на  нем  шапочка  в  форме нимба  и  испещренная  какими-то  формулами  мантия – не  провисает , ходит  ходуном  от  сердечного  гула.
- И  что  тут  происходит? – спросил  у  него  Корнилов. – Как  я  полагаю , некий  криминал?
- Праздник  великий! – гнусавым  фальцетом  пояснил  Игнасио  Бромка. - Мы  на  воск  для  этой  свечи  собирали  всем  честным  миром , а  твой  вклад  в  нашу  светлую  радость  послужить  для  нее  фитилем!
 Корнилов  всепрощающе  хмыкнул. От  такого  ответа  у  него  разом  накопилось  множество  вопросов: «В  честь  кого  ставите?» ; «Почему  фитилем  должен  быть  я , а  не  кто-нибудь  по-добровольней?» ; «Не  запалить  ли  мне  себя  от  собственной  сигареты?» , но  он  их  не  задал. Не  изменил  благородной  посадки  головы. Ему  незачем  цеплятся  языком  за  невесомую  жердочку - тем  более , когда  подпил  за  версту  виден.
- Ты  на  нас  не  сердишься , любезный? – вкрадчиво  поинтересовался  дон  Игнасио. – Не  держишь  в  подкорке  сущего  зла? Не  сделаешь  скандала  из  ничего?
- …
- Все  путем?
- Гмм…
- Мы  приступаем?
- Да  делайте , что  хотите.
Толпа  его  не  расслышала ; Игнасио  Бромка , навострив  уши , все  же  сумел - не  увидев  в  выражении  лица  Корнилова  никаких  перемен, он  польщенно  затрепетал  и  чудотворно  вытянулся  лопающейся  за  пра-вое  дело  струной.
- Чем  нужно , ты  уже  пропитан! – прокричал  он. - Будь  спокоен, быстро  не  выгоришь!
  Помахав  над  головой  широко  разлетевшимися  рукавами , он , не  по-стучавшись, вошел  в  транс:
- Во  имя  детей  наших  еще  не  родившихся , отцов  и  матерей  наших  уже  померших - во  имя  солнца , луны  и  инфузории-валенка! – И  толпе , с  надрывом. – Поджигать?!
- Поджигай! Поджига-аай! Поджигааа-аааай!
- Поджигаю!   
   

  До  институтского  спорткомплекса  пролегал  удобный  автобусный  маршрут; Корнилов  о  нем  знал , и  своим  знанием , как  ему  казалось , благоразумно  воспользовался. И  еще: полагая , что  запас  налипших  на  сегодня  неприятностей  живительно  для  него  истощился , проезд  он  не  оплатил ; контролеры  явились бы  уже  явным  перебором - на  руках  и  так  двадцать  два , а  кое-кто , не  Хаббард , не  Набоков  слезно  выпрашивает  еще  одну  карту - когда  Корнилов  увидел  двух  серьезно  настроенных  молодых  людей , подбирающихся  к  нему  со  стороны  задней  площадки , он  немного  пожалел , что  нигде  поблизости  нет  какой-нибудь  намоленной  иконы. А  то  бы  он  позволил  себе  высказаться. Но  не  уподобляясь  засомневавшемуся  мачо  Эдуардо  Рубетти , кричавшему  в  небо: «Сделай  так , чтобы  все  было хорошо!» - на  небе  Всевышний  и  запутавшиеся  в  его  бороде  аэробусы ; народ  с них  Эдуардо  не  слы-шит , Всевышний  услышал  и  сказал: «Не  пойму я  тебя , сеньор – все  же  и  так  было  хорошо. А  вот  будет  ли , обещать  не  берусь»
  Интригующее  в  нем  по  мелочам  отчаяние  подталкивало  Корнилова  сказать  этим  людям: «Баста , мужчины -  я  не  ложусь  в  постель  с  четырехметровой  птицей  моа  и  еду  на  боксерскую  тренировку. Если  вы  меня  не  поймете , я  могу  ее  провести  прямо  в  автобусе» , но  смиренно  посоображав - двоим  меня  вряд  ли  завалить , но  и  народ , как  всегда , не  за  меня  горой  встанет - Корнилов  спохватился  и  тихо  сошел.
Недоеденный  путь  он  доехал  ногами , упорно  отгоняя  назойливый  голод. Есть  перед  тренировкой  было  вредно. Да  и  не  на  что.

 Вплотную   к  ступенчатому  входу  в  спорткомплекс  его  поджидал  Николай  Воляев , выглядевший  на  грани  изготовившейся  дать  течь  истерики.
- Ты  где  ходишь?! – проорал  Николай.
- Да  так , обстоятельства… Но  моя  работа  пока  еще  не  в  том , чтобы  быть  мертвым: временами  я  бросаю  свое  тело  на  чье-то  другое , бросаю наугад , но  они  редко  возражают , а  я…
  И  Николай  Воляев  перешагивает  эту  грань:
- К  чертям  твои  объяснения - через  пять  минут  начало! Мы  уже  почти  опоздали! Давай  скорей!
  Давай  и  скорей… Будешь  об  этом  умолять  замешкавшуюся  в  предоставление  себя  девушку - подбираясь  своим  истомившимся  естеством  к  ее  податливой  гордости. 
- Перекурю  и  пойдем , - сказал  Корнилов , - а  если  у  кого  пыльная  кожа , то  это  еще  не  признак  его…
- Да  ты  что , Корнилов , некогда  курить! Ты  форму  взял?
- Какую  форму?
- Спортивную.
 Корнилова  откровенно  не  всполошило. Не  пробрало. «Я  слышала , упал  самолет. Вот  черт… В  Уганде. А-ааа… Тогда  ладно» - поведовшая  ему  о  крушении  женщина  была  без  ума  от  делавшего  сальто  отечественного  певца , «Темноликая  русалка» Дивягина   говорила  Корнилову: «Я  еще  помню , как  он  выступал  в шинели – я  уже  и  тогда  испытывала  к  нему  глубокие  чувства  и  если  бы он  пожал  мне  руку , я  бы  ее  неделю  не  мыла. А  ты?». Корнилов  уважал ее  чувства , но  он  ответил: «А  я  бы  тут  же  побежал  ее  мыть: я  бегаю  крайне  редко , но  это  же  искючительный  случай».
- Форму  я  не  взял , - сказал  Корнилов , - но  кто-то  делает  зарядку  возле  церкви: он  кланяется , но  не  Богу , а  желая  укрепить  в  себе  свою  гибкость…
- Ну , е-мое…  Ладно , придумаем  что-нибудь.
  В  раздевалке  царила  непринужденная  духота  и , сев  на  потертую  банкетку , Корнилов  выжидающе - «В  ожидании  Николая  Воляева» - закурил. Но  едва  он  начал  свою  привычную  мистерию  вдохов  и  выдохов , как  перед  ним  появилась  неопрятная  старуха  в  черном , или  просто  грязном , халате.
  Отборные  войска  бескомпромиссного  такта , предотвращающего  по  меньшей  мере  выброс  слюны , в  старухе  явно  не  квартировали.
- Ты  что  это  творишь , - закричала  она , - курить  же  строго  запрещено! Ты  кто  такой?!
- Я , - ответил  Корнилов , - светлячок  на  дне  того  мешка , в  котором  Господь  бегал  за  демонами ; я  ветер  в  занавоженном  поле , где  отмежевываются…
- А  занимаешься  ты  у  кого?!
 Громкая , остервенелая  женщина. Хоть  расцелуй  ее , хоть  запусти  в  незаурядный  аттракцион  по  голосовой  полировке  камней.
- Смотря , чем  занимаюсь , - ответил  Корнилов.
- Чем  бы  ты  не  занимался  в  других  местах , - проворчала  старуха , - здесь  тебе… не  везде!
  В  этот  кульминационный  момент  в  раздевалку  вбежал  Николай  Воляев. Не  входивший  в  общину  православных  вегетарианцев. Во  вторник  варивший  холодец. Варил  и  радовался – тому , что  варит. Себе. Не  дяде. Сразу  же  определив  в  чем  же  состояла  проблема - дым  же  стоял , как  и  поставили – Николай  незамедлительно  бросился  на  защиту  не  просившего  его  о  ней  Корнилова:
- Простите  его  бабушка! Он  не  знал.
  Чего  же  такого  пробуждающего  Корнилов  не  знал , Николай  Воляев  не  объяснил , но  его  бойкое  вмешательство  старуху  все  же  успокоило , и  она , ненавистно  бормоча  нечто  приземленное , отправилась  к  душевой. К  слову - в  мужских  раздевалках  постоянно  барражирует  множество  подобных  старушек , и  если  бы  Корнилов  был  ознакомлен  с  данным  положением  дел , как  с  закономерностью , он  бы  об  этом , возможно , задумался , а  так  он  стал  примерять  принесенные  Колюном  вещи: «Бермуды»  пришлись  ему  в  пору , майка  (в  плечах)  тут  же пошла  по  швам , но  вот  с  кедами , которым  определенно  не  хватало  размера  другого, предстояло  мириться.
Войдя  в  зал , они  натолкнулись на одышливые  потуги  вершащейся  во  всех  его  углах  разминки. В  центре – внушительной  колодой  с  уже  воткнутым  в  нее  топором  палача - неумолимо  торчал  ринг. «Где  вы  же  вы  мои  женщины… мне  бы  и  одну… Марину – в  туфлях , белых  чулках , больше  ничего. Знаешь  что , милая? Тебе  не  хватает  шляпки». Вылавливая  в  воздухе  алкогольные  пары , тренер  махнул  им  рукой. Это , по-видимому , означало , что  они  могут  подключаться , и  они  подключились.
Внутри  жгло. Лотосы  росли  в  тине. Зал  был  небольшим. Бег  по  проложенному  в  нем  кругу  дался  Корнилову  легко - покалывание  в  боку, резь  в  глазах  и  тому  подобные  сложности , конечно  же , присутствовали , но  где  не  без  этого. А  вот  когда  пошла  отработка  движений  руками  стало  труднее. Особенно  Корнилову - особенность  выражалась  в  том , что  шедший  следом  за  ним  короткостриженный  лошак  настойчиво  бил  его  по  спине , а  иногда  , наверное ,  желая  расширить  свой  технический  арсенал, плотно  задевал  и  голову. Корнилов  никогда  не  боготворил  весь  этот  бокс , но  сейчас  он  ему  окончательно  разонравился , и  пронзительный  свисток  тренера - пузатого , не  выше  метра  шестидесяти  пяти , с  достоверно , как  и  полагается , сломанным  носом - смилостивился  над  печальным ковылянием  его  мыслей , оборвав  их  по-своему  своевременно.
- Минута  отдых , а  потом  спаррингуем. – Сказав , он  окрылился  и недоверчиво  взглянул  на  Корнилова. - Эй  новичок , тебя  как  зовут?
- Как  меня  зовут  на  самом  деле , - ответил  Корнилов , - знать  вам  ни  к  чему , лишь  отбитую  голову  лишний  раз  напряжете. Зовите  меня  Тайсоном. 
 Тренер  уязвленно  набычился.
- А  ты  шутник... – сухо  пробормотал  он. - Спаринговать  будешь?
 Слово «спаринговать»  чем-то  напомнило  Корнилову  слово  «спариваться» ,
и  он  согласился. Увидев  положительную  интонацию  его  кивка , к  тренеру  угодливо  подошел  привлеченный  флюидами  близкой  развязки  Николай  Воляев:
- Коуч , можно  я  с  ним  поспарингую?
  Тренер  оценивающе  посмотрел  сначала  на  Николая , а  затем , как  бы  прощаясь, и  на  Корнилова.
- Да  нет , Коля , - сказал  наставник , - не  потянешь  ты  с  ним. В  нем  и  веса  килограммов  девяносто , и  взгляд  слишком  подозрительно  отсутствующий.
  Поводив  перископом  глаз  по  периметру  зала , он  нашел  ими  некоего  двухметрового  громилу , тягавшего  вверх-вниз  огромную  штангу , поступательно  прожигая  здоровье  изощренным  методом  его  накопления.
- Вась! – крикнул  тренер. - Поработаешь?
Вася  молча  положил  штангу  и , шипяще  отдышавшись - Василий  Личин  приехал  в  столицу  из  Новокузнецка ; и  если  тренеру  сломали  нос  все  же  на  ринге , то  Василию  его  сломали  дверью  женской  бани: четырнадцать  лет  ему  было , когда  он  туда  подглядывал , пытливый  возраст - машинально  занялся  тщательным надеванием  перчаток.
Осознавая  в  мельчайших  деталях , зачем  он  это  делает , тренер  подскочил  к  Корнилову  с  изящным  напутствием:
- Короче , Тайсон - Васина  коронка  левый  хук , усек? Еще  он  очень  активно  работает  по  печени. – Воодушевляющее  подмигнув , тренер  показал  на  ринг  гладко  выбритым  подбородком. - Ну , с  Богом.

  После  боя  Корнилову  некрасиво  хотелось - вернее , хотелось  не  ему , а  темной  стороне  его  деформированной  частыми  ударами  души - отловить этого  Васю  и , не  наводя  на  него  порчи , чуточку  отмудохать  железным  прутом: по  простому , по  рабоче-крестьянски.
  У  Корнилова  болело  все. Скулы , лоб , живот - окончательно  его  добил  тренер, бросивший  на  удивление  едкую  ремарку : «Для   начала  неплохо. Ты , парень , бился , ничего  не  скажешь… Васе  редко  кто  капу  изо  рта  вышибает , а  ты  выбил - дважды  за  раунд. Странным , редким  ударом… Когда  ты  врубил  ему  под  сердце , я  уже  подумал , что  мне  не  стоило  делать  на  него  ставку  в  городских  соревнованиях. Ты  же  смотрелся  совсем  неплохо. Молодца. Но , разумеется , придется  еще  поработать». Да  и  Николай  Воляев  подыграл  своему  наставнику  по  полной: «Держись  спорта , Корнилов – будешь  за  него  держаться , он  тебя  тоже  удержит  на  плаву: в  следующий  раз  с  кем-нибудь  сцепишься  послезавтра. Отведешь  душу. Подтянешь  самомнение».

  Причесывая  ботинками  асфальт , Корнилов  брел  к  остановке: справа  по борту  лежал  киоск  и , остановившись  у  его  круглосуточно  распахнутой  амбразуры , Корнилов  почувствовал  всем  своим  ни  за  что  отбитым  нутром , нестерпимое  желание  пива. Насколько  он  помнил , деньги у  него  оставались  только  на  проезд , но , надеясь  на  чудо - не  в  его  правилах , но  не  подыхать  же , не  попробовав- он  устроил  одежде  углубленно  детальный  обыск , шмон , зачистку. И  свершилось: мятой  бумажки  хватило  как  раз  на  одну  бутылку , но  ведь  хватило  же - примостившись  на  низкую  ограду  и , достав  видавшую  и  лучшие  его  виды  зажигалку , Корнилов  одним  движением  отделил  пробку  от  горлышка. Закурив , он  стал  нежно  чередовать  глотки  и  затяжки. Сочетание  дыма  и  жидкости образовало  внутри  него  успокаивающую  реакцию: «Да! Нет! Да! Нет! Да  пошел  ты  придурок! Сам , барин , и  иди! вот  такие  беседы  с  самим  собой. И  со  мной. Иди, иди. Не  уйду» - закончив  восстановительные  процедуры , Корнилов  стряхнул  со  штанов  скупые  залежи  пепла  и  инстинктивно  провел  тыльной  стороной  ладони  по  кровоточащим  губам. Он  был  бы  не  против  насвистеть  прекрасную  мелодию , но  свистеть  он  не  умел. Во  всяком  случае  мелодии. Зато  он  умел  напевать , а  его  трактовка «Не  плачь , паяц» удавалась  ему  вполне  приближенно  к  первоисточнику. «Чтобы  хорошо  думать  о  женщине , надо  о  ней  только  думать. Ничего  больше. Не  видется , не  встречаться – я  не  изменю  своего  мнения , даже  если  мне  в  ноздри  ударит  запах  нашатыря. Нашатыря? Ой , я  не  могу… вы  меня  уморите… О  нашатыре , барин , никто  и  не  говорит. Такому  слабому  средству  ни  за  что  не  привести  вас  в  чувство» - всю  обратную  дорогу  Корнилов  флегматично  затратил  на  разработку  именно  этого  своего  таланта.
  Прохожие , конечно , шарахались.            
         

   



























          





                3

- Еще  одну  кружку , пожалуйста.
- Есть  что-нибудь  будете?
- Не  буду. Я  бы  что-нибудь  съел , но  я  слегка  опасаюсь  летально  подавиться – не  время  сейчас  для  этого.
  Девушка  за  стойкой  улыбнулась , Корнилов  тоже: он  пребывал  в  неплохом  расположении духа , когда  даже  чавканье  поглощающего  кулебяку  уродца  беспорядочно  отдает  Дебюсси  в  уникальном  исполнении  Микеланджели - посмотрев на  специально  надетые  по  этому  поводу  часы , Корнилов  сделал  большой  глоток. Осталось  пятнадцать  минут. Через  четверть  часа  он  встретится  с  той , с  которой  очень  бы  хотел   встретиться.
 Встреча  назначена  в  метро , и  Корнилов  ловил  себя  на  мысли , гарпунил  себя  ее  серостью , что , если  встреча  не  состоится , он  этому  едва  ли  обрадуется. Его  это  ничем  не  напоминало , выздоравливать  другой  болезнью  Корнилов  обычно  не  зарился , но  тут  уже  ничего  не  поделаешь -  хотя  с этой  Олей  Корнилов  виделся  лишь  однажды , влияние  она  оказала  существенное.
  Между  тем , от  обстоятельств  их  знакомства  сквозило  примитивной  заурядностью. Случилось  так , что  Корнилов  зашел  на  ретроспективу  немых  фильмов - искушение  наблюдать  за  многогранными  излияниями  Дрейера  Ланга  фон  Мурнау  его  не  одолевало , но  на  улице , словно  шпалой , неучтиво  колотило  минусом , и  из  всех  доступных  способов  согреться  ретроспектива  уверенно  первенствовала , как  в  плане  bon  ton , так  и  в  плане  цены  входного  билета: «Мои  плечи  широки , моя  совесть  чиста – от  меня  с  подбитым  глазом  ушла  только  одна  женщина. Да  и  ту  я  ударил  случайно – локтем. Во  сне» - удобно  рассевшись  в  кресле , Корнилов  непритязательно  огляделся  по  сторонам. Ретроспектива  вполне  анестезировала  его  не  до  конца  надорванные  обморожением  жилы: расстояния  между  рядами  очень  подходили  для  его  длинных  ног; золотистый  крыс  не  свирепел  и  не  наскакивал ; девушка , сидевшая  через  одно  место  правее , выглядела , как  живая - поначалу  Корнилов  решил  оставить  ее  в  печальном  покое  и  полностью  пере-ключил  рассеянное  от  ее  присутствия  внимание  на  допотопный экран , но  фильм  то  и  дело  прерывался  титрами , а  читать  в  кино  Корнилов  не  любил. Его  нелюбовь  проистекала  из  исполненной  им  как-то  женской  просьбы , заключавшейся  в  хрипло  произнесенном  в  кинотеатре  «Орбите»  возгласе: «Сейчас  же  прочти , что  написано  про  тебя  в  моих глазах» . Он  прочитал  и  от  прочитанного  его  не  унесло  в  горние  высоты  самолюбования: многое  он  там  о  себе  прочитал , немало  гнуси.
 Довершив  разгон  демонстрации  Сгустков  Памяти - объединившихся  под  патронажем  ностальгии  отбросов  ее  общества - трезвым  алканием  искры  чего-то  еще  не  раздуманного , Корнилов  пересел  к  девушке  вплотную: причину  перемещения  следовало  как-нибудь  объяснить - она  же  могла  испугаться  с  его  непривычки: с  непри-вычки  его  не  меньше - и  Корнилов , не  найдя  ничего  лучшего: искал  он  избирательно , не  слишком  сосредотачиваясь - мягко  сказал  красавице , что  на  предыдущем  месте  ему  было  плохо  видно. Девушка  оглядела  его  довольно  удивленно , с  легкой  степенью  подозрительности: причина , и  в  самом  деле , была  не  трафаретного  характера - в  зале  помимо  них  находилось  всего  два  человека , сидевших  совсем  в  другом  углу  и  занимавшихся  чем-то своим. Но  первый  же  вопрос  Корнилова  ее  основательно  отвлек.
- Вы , наверное , знаете , - сказал  Корнилов , - в  чем  разница  между  женщиной  и  бревном. Между  пенальти  в  финале  чемпионата  мира  и  кислым  фиником. Но  знаете  ли  вы  мое  имя?
 Удачно  притворившись  действующей  жрицей  скудоумия , девушка  просопела  в  пресном  моно  что-то  минорное.
- Что , простите? – спросила  она.
- Вы  мое  имя  знаете?
- Не  имею  ни  малейшего  представления.
 Естественно , не  имеет: так  же  решительно , как  и  то , кто  же  изобрел  логарифмы. А  изобрел  их  шотландский  барон , которого  звали  Джон  Непер -  с  его  везучей  фамилий  он  недаром  придавал  такую  важность  своим  занятиям  богословием.
- А  хотите  узнать? – спросил  Корнилов.
- В  принципе , не  очень.
 Итак , беседа  завязалась  и  из  нее  выяснилось , что  девушку  зовут  Олей , она  предпочитает  белых  лебедей  чернокрылым  змеенышам , верит  в  предание , застолбившее  оплошность  создания  Стоунхенджа  за  Мерлином  , и  учится  на  чем-то  связанном  с  кино. И  как  бы  ни  был  Корнилов  далек  от  всего  суетного , Оля  ему  откровенно  понравилась - обмениваясь  с  ней  любезными  репликами: «Вам  не  скучно  так  внимательно  портить  свои  глаза? Скучно… А  вам? Я  не  внимательно. Вы  не  специалист , вам  простительно. Я  давно  знал  сиё. Что  не  специалист? Что  простительно» - он  смотрел  нерядовую  картину  «Доктор  Манкузе , игрок» пока  она  не  кончилась. Зал  они  покинули  вместе , и  после  обмена  тяжелыми  по  части  расставания  взглядами , Корнилов  негромко  спросил:
- Не  обидетесь , если  я  вас  до  дома  провожу?
  Время  еще  час  назад  стало  поздним  и  мало  подходящим  для  провожания, но  Корнилов  уже  выпал  из  привычной  гробницы  отказа  от  помыслов  нещадно  обманываться. В  кровь , как  свалившийся  с  велотренажера  близорукий  ницшеанец  он  не  разбился , но  и  утраты  болезненнего  напряжения  не  приобрел. А  Оля  и  не  думала  смущаться.
- Вообще-то , я  далеко  живу , - сказала  она. 
- Далеко  это  где?
- Надо  дойти  до  метро  и  доехать  до  Марьино. А  потом  еще  и  на  автобусе. И  пешком.
  Не  близко: услышав  в  любой  другой  не  характерный  сегодняшнему  день  про  такие  сложные  перспективы , Корнилов  бы  не  растерялся - сочувственное  похлопывание  по  плечу , пожелание  не  упустить  мирского перевоплощения  всего  прекрасного , ускользание  в  преуспевающую  безоблачность. «Пойдем , родная  … кто  куда». Но  сегодня  он  оплошал. 
- Ну , что  же , - вздохнул  Корнилов , - я  бы  нашел , как  мне  выжить  и  не  сходя  с  места , но  Марьино  так  Марьино.
- Вы  серьезно?
- А  я  что , похож  на  легкомысленного?
   Оля  небрежно  засмеялась.
- Да  нет , не  очень… - вполголоса  сказала  она. - Скорее , вы  похожи  на  большого  волка – большого  и  улыбающегося , но  улыбающегося  из-под  палки.
- На  кого  я  похож? – не  понял  Корнилов.
- На   себя.
 Вкрапление  декаданса , что-то  вроде: «Обезглавленный  труп  был  изнасилован  судебным  экспертом». Но  пластинка-то  заезженная.
- А  почему  именно  из-под  палки? – спросил  Корнилов.
- Не  знаю. Похожи  и  все.

  Дорога  до  Марьино  прошла  не  эмоционально: Корнилов  безмолвно  размышлял  с  чего  бы  он  похож  на  улыбающегося  из-под  палки  волка - не  на  того  ли  , что  несет  в  подмышках  золотые  яйца ; их  снесли  нестерилизованные  ангелы , и  он  доставляет  их  к  Меконгу , к  Шпилю  Мироздания , к  покосившимся  шатры  набожных  нищих - Оля , отгородившись  от  него  нигилизмом  затылка , трепала  глазами  мятого  Павича: женскую  версию  одного  словаря , изученного  Корниловым  еще  во  сне  и  на  сербском.

Святой  водой  промыл  глаза
Он  мертвому  себе
Но  не  скучал – ведь  голоса
Послышались  в  листве.
Ни  звуком  с  ним  не  поделясь
Они  плодились  в  нем
А  он  их  слушал , не  таясь
Что  слышит  их  дождем
Не  шедшим  сверху  с  той  поры
Когда  он  был  живым -
Ему  не  скучно  знать , где  мы
Над  пропастью  смердим.
Планета  лишняя  Земля
И  он  на  ней  мертвец
Но  он  не  скажет: «Боже , я
Я  тоже  здесь  отец».
А  если  скажет , то  ему
С  судьбой  не  по  пути -
«О  Боже  мой , зачем , к  чему
Мне  ночь  не  перейти?».

  Поднявшись  из  метро , они  только  и  успевали  отмахиваться  от  на-вязчивого  снега , так  и  норовившего  залезть  за  шиворот  и , торопливо  растаяв , потечь  по  их  спинам  ненадежным  заменителем  пока  еще  не  выдавленным  сдержанными  телодвижениями  капелькам  пота: ожидание  автобуса  заняло  где-то  в  районе  часа - Оля  сказала: «Мы  могли  бы  ехать  и  на  маршрутке , но  я  на  них  больше  не  езжу: в  последний  раз , когда  я  на  ней  ехала , меня  там  чуть  не  изнасиловали. Водитель , конечно  же , помогал , но  я  так  и  не  поняла  кому» - и  вот  они  уже  в  автобусе , уединяются  на  ровном  плато  задней  площадки ; сидения  поверх  кожезаменителя  обтянуты  наростом  инея , Корнилов  с  Мариной  стоят - сухо  соединяются  под  тусклой  свечой  поворотов , пошатываются , сходят. Им  остается  решающий  отрезок  пути. Но  он  ничего  не  решает - как  говорил  Корнилову  непонятно  откуда  взявшийся  в  Сетуни  меннонит: «Не  прячь , а  то  найдем. Не  находи , а  то  снова  спрячем».
  Применяя  всю  возможную  деликатность , Корнилов  попробовал  уточнить  его протяженность:
- К  вам  долго  ехать , но  мы  уже  приехали. Прибыли  и  дрожим. Идти  к  вам  тоже  часа  полтора?
- Теперь  уже  близко , - ответила  Ольга , - минут  пять-семь. Смотря  как  идти.
Идти  быстро  Корнилову  было  ни  к  чему: он  уже  выяснил , что  заночевать  у  Оли  ему  не  придется  - она  как  бы  вскользь  упомянула  о  целом гурте  прилетевших  родственников: то  ли  из  Самары , то  ли  с  того  света , Корнилов  не  разобрал - а  метро , если  уже  не  закрыто , то  непременно  закроется. Вновь  не  дождавшись  его  возвращения. «Лошадь  бежит  навстречу  машине - без  околичностей  сближается , перед  столкновением  подпрыгивает , летит  копытом  вперед , лошадь  в  черной  попоне , лошадь-ниндзя… неправда… подобное  возможно… ты  не  знаешь  жизни… я  не  знаю  хорошей  жизни. А  в  дерьме  я  плаваю , как  утка. По  высшему  разряду» - Оля  остановилась  спустя  минут  двадцать  пять.
- Ну  вот , - сказала  она , - я  уже  и  дома , что  меня  безусловно  устраивает - спасибо , что  проводил. Есть  чем  телефон  записать?
- Есть , есть , - проворчал  Корнилов , -  у  меня  и  ручка  есть , и  рука , когда  я  буду  записывать  твой  телефон , едва  ли  задрожит.
- Тогда  записывай.
  Корнилов  записал.
- Свой  мне  наметь.
  Он   продиктовал  и , придавая  анафеме  леденящее  кощунство  его  нынешней  диспозиции , частично  просел  насупившимся  духом. «От  уловок  иллюзий , от  них , да…». Что  же  касается  Оли , то  наскоро  записав  его  телефон  в  яркую  записную  книжку , она  демонстративно  поежилась - ее  намерение  уйти  Корнилов  уловил  сразу  же: «Я? уловил… и  слоны… не  я - нам  мало  известно  о  слонах… они  любят  валяться  в  грязи   не  меньше  свиней».
- Сегодня , - пробормотал  он , - был  нелегкий  день. Чтобы  не  сказать , что  его  не  было. Сходим  куда-нибудь  завтра?
- Завтра? А  почему  бы  нет , завтра  можно. Я  бы   с  удовольствием  сходила  в  театр.
 Поздно  тебе , милая , с  девками-то  плясать…
- В  какой? – спросил  Корнилов.
- В  какой  билеты  достанешь.
  Известие , что  бремя  добычи  билетов  возложено  на  него , было  обескураживающим  и  неприятным , но  его  затратно  экспериментирующее  чувство  выдержало  и  это.
- Тогда  я  завтра  позвоню?
- Давай. Я  дома  буду. – Повернувшись  к  Корнилову  не  лицом , Ольга  формально  взмахнула  рукой. - Ну , видимо  до  завтра. Счастливо.
  И  ушла. Не  то  чтобы  Корнилов  ожидал  страстных  лобзаний , но  предложенная  ею  сухость  расставания  показалась  ему  избыточной , и  если  бы  не  действительность , устрашающе  расслабляющаяся  прекращением  снега  и  как  следствие падением  градусов  в  еще  больший  низ , он  бы  обдумал  коллизию  между  своим  потугами  сблизиться  и  ее  «Живи  без  меня  и  хоть  не  живи» куда  посерьезней. А  так  он  бросил  все  аналитические  усилия  на  шаткий  алтарь  выживания -  возможность  загнутся  под  звездным  небом  его  ничем  не  прельщала  и , понапрягав  окоченевшее  серое  вещество , Корнилов  без  малейшей  эйфории  понял , что  ему  не  остается  ничего  другого , кроме  как  воспользоваться единожды   проверенным  способом – повторяться  ему  не  хотелось , но  не  расплачиваться  же  за  прихоть  ее  осуществлением? Как  перешептывались  между  собой  неулыбчивые  архиереи  в  светлых  подризниках: «Желания  есть  у  меня  нет. А  желание  нет  у  тебя  есть? Съело  уже».
Дойдя  до  телефонного  автомата , Корнилов  набрал  03 , и  торопящим  замолчать голосом  настойчиво  поведал  о  плохом  состоянии  сердца  у  человека , находящегося  в  конце  такой-то  улицы  и  беспомощно  надеящегося  на  спасительность  их  приезда.
Говоря  о  плохом  состоянии  своего  сердца , он  почти не  сгущал. Заведя  его  сюда - в  обвально  нарастающую  досаду  полнейшего  расхождения  с  искомым - оно-то  над  ним  и  возобладало.
   
  Подобравшая  Корнилова  бригада  состояла  из  людей  не  подотчетных  суете  инструкций , и  это  позволило  ему , недолго  покатавшись  в  их  команде  за  рассказчика , нормально  провести  ночь  под  кровом  относительного  тепла  дежурного  травмпункта. Чтобы  заручиться  их  рекомендациями  на  право  ночевать  в  по-мещении , Корнилов  рассказал  им  об  уходе  за  душой  давным  давно  преставившегося  в  Индии  английского  офицера - по  существующим  там  повериям  души  весьма  мстительны , а  у того  офицера  особенно , поскольку  он  неоднократно  выказывал  свою  подкрепленную  саблей  демоничность  и  при  жизни: замазывал  очи  местным  божествам – «Чем? Нет , не  этим… Кажется , слюной» - приглашал  встряхнуться  и  побоксировать  степенных  брахманов , требовал  от  них  слепой  отваги ; проходился  по  канпурскому  радже  вырезанной  из  священного  ясеня  битой  для  крикета - принося  ему  на могилу  водку  и  сигары , они  тем  самым  отбивались  от  боязни  терпеть  от  него  страдания   и  после  его  кончины.
  Корнилов поведал  им  о  до  сих  пор практикующемся  в  тотемических  общинах  обряде  инициации - подразувающем  в  данном  контексте  «ритуал   сексуальной  зрелости» , в  течении  которого  молодой  человек  обязан  совершить  половой  с  живым  или , на  его  усмотрение , мертвым  животным - а  также  о  джайнской  нирване , о  недопустимости  гегемонии  пролетариата ; о  застрелившимся  стихотворце: «Был  такой  поэт  Виктор  Гофман… Талантливый? Не  мне  оценивать  людей  подобной  направленности. И  чем  он  тебя  поразил? У  него  легли  на  бумагу  запомнившиеся  мне  слова: «Полюби  бесстрастье , свет и  самовластье. Только  в  этом  счастье. Только  так  живи» – тут  я  его  поддерживаю» , и  некогда  правившем  в  Афинах  на  протяжении  десяти  лет  Деметриосе  Фалерском , издавшим  закон  об  усечении  роскоши  погребения  и  бывшим  первым  афинянином , осветившим  волосы  перекисью  водорода.
  Высадив  Корнилова  там  , где  они  с  ним  и  условились - «Скажешь , что  от  Славы  Лобова , тебя  впустят» - экипаж  опорожнил  занимаемое  им  место  с  закономерным  облегчением.

  Отвернувшись  от  ночи  стесненным  продолжительным  отсутствием  где  бы  то  ни  было  сознанием , Корнилов  заметил  возле  себя  плешивого  мужчину , дымившего  ему  в  ноздри  вонючей  «Примой»  и  выразительно  надкусывающего  передние  зубы  попеременно  солирующими  клыками.
  Мужчина , вероятно , был  демоном. Когда-то  он  был  человеком , но  стал демоном: в  глазах  знание  Трех  учений , в  руках  вырывающаяся  матрешка , за  щекой  распорка  для  пластилинового  канатоходца.
- Ты  здесь  не  просто  так , - лихорадочно  усмехнулся  Абрахам  Принцепс , -  я  не  о  земле , где  ты  случайно , а  о  травмапункте. Но  как  бы  ты  себя  не  обманывал , человек  в  человеке  это  и  есть  демон. Ты  что  сломал?
- А  вы  бы  предпочли , чтобы  я  что  сломал? – поинтересовался  Корнилов.
- Да  по  мне… по  мне…  и  значение  несломанного  позвоночника  слишком  преувеличено! – Безответно  засмеявшись , Абрахам  Принцепс  уже  заходился  в  предгрозовом  кашле. – На  погосте-то  всегда  летная  погода!    
 Веское  наблюдение. Но  как  он  ответит  на:
- Вы  сами-то  живы? – спросил  Корнилов.
- Troppo! – прокричал  плешивый. - И  вряд  ли  сам!
 Нецензурно  помянув  все  десять  Израилевых  колен , Абрахам  отчетливо  погас  кланяющимся  исчезновением. Но  отчетливо  погаснуть  с  нас  всех  станется - голозадому  палестинскому  мальчишке  дали  пару  щербатых  медяков , он  накупил  полную  торбу  всякой  всячины , понурился  и  обделенно  пробурчал: «Еле  денег  хватило…».

  Добравшись  домой  фактически  без  осложнений - на  предложение  среднего  перста  судьбы  пробежаться  ради  повышения  тонуса  впереди  поезда , он  отреагировал  поднятием  своих  таких  же - Корнилов  вынул  из  кармана  пальто , длинного , гладкого  предмета , повешенного  дожидаться  очередного  приступа  заинтересованности  в  его  участии , взятый  на  просторах  подземки  рекламный  листок  и , осторожно  грызя  покрытую  бетоном  запустения  сушку , углубился  в  безразличное  впитывание  заключенной  в  нем  информации. Прочитав  лишь  заглавие - «Минус  простатит , но  плюс  аденома!» - впитывание  он  стреножил. Лучше  сейчас  же  заснуть  и  сделать  почти  не  выходившие  из  его  повиновения  нервы  еще  более  провисшими. И  Корнилов  заснул. Проветривая мышление  ритмичным  подхрапыванием. Ворочаясь  при  своих. Видя  нелепый  сон , понукавший  гвардию  его  обособленности  к  чему-то  большему. Б.огом  Г.онимый  пел  про «Сны  о  чем-то  большем» , так  этот  как  раз  из  них: в  этом  сне  Корнилов  был  капитаном  межзвездного  корабля , являвшего  собой  последний  бастион  землян  в  какой-то  бесконечной  и  всем  опостылевшей войне - рассекая  смелым  взглядом  открытый  космос , он  эффективно  думал  о  судьбах  галактик. Ситуация  представлялась  поганой , но  шансы  пока  оставались. Ближе  к  полночи  в  его  рубку  влетел  запыхавшийся  крепыш  в  изодранном  облачении  пластмассовых  лат.
- Мой  капитан , беда! – громогласно  прокричал  Андроник  Пугач.
- Я , - улыбнулся  Корнилов , - уже  отвык  так  серьезно  воспринимать наши  глобальные  неудачи. В  чем  дело , четвертый?
 Крепыш  опустил  глаза:
- Мерилин  Менсон  только  что  признался  мне  в  том , зачем  он  в  такой  степени  замазывает  себя  гримом. Грим  делает  его  страшным , но  без  грима  он , по  его  словам , еще  страшнее , чем  с  ним. Но  не  дело  не  в  этом - мужайтесь , мой  капитан.
- По  поводу  чего  мужаться?
- Вашу  женщину  похитили.
 Издав  приближенный  к  звериному  рык , Корнилов  вдребезги  разбил  главенствующую  в  нем  непроницаемость.
- Кто!? – проорал  он. - Я  спрашиваю  тебя , кто?!
 Слывя , судя  по  всему , человеком  бесстрашным , Андроник  Пугач  демонстративно  замялся , и  только  когда  Корнилов  выхватил  бластер , еле  слышно  прошептал:
- Пришельцы…
- Пришельцы?! Да  как  они  посмели! Да  я…
  Корнилов  настолько  гневно  подпрыгнул  в  своем  капитанском  кресле , что  вывалился  в  реальность  и , сильно  ударившись  головой  о  подлокотник  дивана , безвременно  комиссовался  с  коленопреклоненно  молящей  о его  руководстве  передовой. Немного  посидев: «переход  к  мирной  жизни  , подумал  Корнилов , и  тот  требует  отдышаться» , он  подошел  к  книжному  шкафу  и  достал  Новый  Завет. В  нем  он  хранил  свои  сбережения. Отложенные  как  на  случай , если  ему  захочется  пройтись  от  Полянки  до   Третьяковской , периодически  опуская  руку  в  коробку  с  рахат-лукомом , так  и  на  случай , заставляющий  тратиться  в  угоду  не  слишком  воскрешающим  медикаментам - Корнилов  как-то  спросил , и  ему  неожиданно  ответили ; он  спросил  у  лысеющего  донора  Кирилла  Чубко: «Вам  не  кажется , что  уже  пора  копить  на  лекарства?»  и самоотверженный  глупец  ответил  ему: «Мне  кажется , что  копить  следовало  бы  раньше. Теперь  накопленное  пора  уже  тратить».
  Сбережено  было  мало , но  на  два  билета  вроде  бы  достаточно. Ну , а  если  не  достаточно , куплю  только  ей , а  сам  как-нибудь  попрыгаю  на  порожке - чтобы  хотя  бы  до  окончания  спектакля  не  допустить  образования  в  крови  тромбов , несколько  напоминающий строением  своей  кристаллической  решетки  замерзшие  слезы  надежды.
  Не  желая  себе  навеваемого  своей  же  ретивостью  вскрытия - завы-вающе  бубня: «Dark  of  night  by  my  side» - Корнилов  принял  душ , съел  еще  одну  сушку  и  отправился за  билетами. Подойдя  к  театральной  кассе , он  намеревался   не  торопиться  с определением  куда  бы  ему  вложить  свои  ограниченные  средства - ничего  не  зная  о  современных  веяниях  и , не  стыдясь  выказывать  затруднение  недоуменным  ползаньем  по  стеклу  объединенных  солидарной  растерянностью  глаз , Корнилов  помыслил , что  будет  вернее  чуть-чуть  потолкаться  и  посмотреть, что  же  предпочитают  покупать  обыкновенные  люди. «Живут , они  живут – ездят , загорают , отдыхают. А  я  считаю  каждый  пельмень» – соотечественники выдергивали разное , но  кое-какая  тенденция  все  же  наметилась: хаотично  направляясь  по  высохшему  руслу  их  стылых  симпатий , Корнилов  приобрел  два  недешевых  билета  в  театр , упоминаемый  ими  чаще  остальных.
  Идя  на  платное  производство  лицедейства в  исконном  одиночестве , он  бы  пошел  на  что-нибудь  по-оригинальней , к  примеру , на  спек-такль  под динамичным  названием «Самые  гои  из  геев и  гоблины  по-верх  всех». Точнее , он  не  пошел  бы  никуда.

 «Не  снись  себе  с  другой»
Она  ему  сказала
Но  он  сказал: «Постой ,
Поведай  мне  сначала
С  чего  бы  в  моих  снах
Одна  ты  вечно  спишь?»
И  ей  бы  крикнуть: «Ах!
Прости  меня  малыш
За  глупый  разговор
За  чушь  в  моих  словах»
Но  нет , берет  топор -
  Мой  бог , какой  замах.

  Согласовав  с  Олей  место  и  время  встречи  недостаточно  рациональным  звонком  - Noblesse  oblige: разум  в  опале , но  в  брюках  восходит солнце - Корнилов  не  ощутил  внутри  себя  какого-то  потаенного  ренессанса. Но  пока  все  складывалось  не… пока  все  складывалось.
   
Теперь , пройдя  через  пять  жутких  путешествий  в  иные  миры , он  сидел  в  питейном  заведении , называемом  Корниловым «Выпил-вали»  - в  той  забегаловке , где  он  однажды  отвечал  на  вопрос  не  совсем  полюбившей  его  женщины. Елене  Нестеровой  было  интересно , указано  ли  где-нибудь  в  Библии , что  у  самоубийцы  нет  никаких  шансов  оказаться  в  раю , и  Корнилов  авторитетно  заметил: «В  Библии  об  этом  ничего  не  сказано. Мне , вообще , не  ясно , откуда  тут  уши  растут – если  в  связи  с  Иудой , то  причем  здесь  остальные».
Тем  же  вечером  «Дождливая  Зима» Нестерова  сказала  своей  уми-рающей  от  рака  матери: «Мы  скоро  с  тобой  увидимся. Гораздо  скорее , чем  тебе  сейчас  кажется» - едва  похоронив  свою  мать , она  легла  в ванну  и , полоснув  по  венам  используемым  для  резки  бу-маги  ножом , устремилась  за  ней.
Бог  в  помощь - Корнилов  пил  пиво  и  вычеркивающе  считал  минуты ; он  вычеркивал  их  и  из  Пространства  Времени , отделяющего  момент   прихода  Оли  всеми  доступными  ему  мерзостями , и  из  своего  же  необновляющегося  запаса , изначально  отпущенного  ему  на  предательское  спокойствие - когда  этих  минут  осталось  не  больше  пяти , Корнилов  неполебимо  встал из-за  стола  и  отправился  под  землю. С  такими  глазами  не  радуются ,  но  он  шел. Переступая  через  распростертые  тела  на  сегодня  уже  разуверившихся  - пьяный  бомж ; пьяный , но  не  бомж ; издающая  отрывистый  мат  полуживая  дама –  и  пассивно  сомневаясь  в  чистоплотности  Кормчего. Стреляющего  с  бедра. Прицельно. Нескончаемыми  очередями. Достигнув  оговоренного  центра  зала , Корнилов  занялся  приготовлениями  к  предполагаемо  надвигающейся  на  него  объятиями  встрече.
Повсюду  носились  забитые  сдавленным  народом  поезда , шныряли  перекошенные  в  тщеславном  унынии  лица - Корнилов  стоял  в  центре  зала  могучим  форпостом «Неведомо  высокого» и  никому  не  позволял  столкнуть  себя  с  непреклонного  ожидания  предвкушаемого. Решивший  пробежать  сквозь  него  порывистый  азербайджанец  убедился  в  этом  полутораметровым  отскоком , но  ожидание  слегка  затягивалось: Корнилов  походил  восьмеркой  вокруг  колонн , сверил  свои  часы  со  станционными - на  счетчик  опоздания  набежало  уже  семнадцать  минут – нахмурился. Прогрессирующе  преисполнился  раздражением.
- Не  придет  она , барин. Зря  приперлись. 
- Погдядим.
- Гляди , не  гляди, а настроения  вам  это  не  прибавит. Оно  у  вас , как , приличное? 
- Ничего  неприличного  я  в  нем  не  чувствую. 
- Нечувствительный  вы , барин , какой-то. Если  чего  в  коем  веке  и  по-чувствуете , так  и  то  нечувствительно… Чувствуете? 
- И  угрожающе  чувствительно.
Угрожающе  чувствительно  Корнилов  чувствовал  прижимающую  его  все плотнее  необходимость  отлить. И  еще  он  чувствовал , что  для  отсрочки улаживания  данного  вопроса , без  доводки  его  до  экстремального  состояния , у  него  есть  минут  десять - фаустовское  стремление  к  бесконечному  тут  ни  при  чем , просто  ничего  хорошего: пытаясь  отвлечься  от   низменного , Корнилов  попытался  заставить  себя  думать  об  Олиных  глазах - об  их  глубине  и  каком-то  нездешнем  блеске. Но  о  глазах  как-то  не  думалось. Корнилов  сел  на  скамейку , и  с  видом  до  полусмерти  прибитого  обвалами  путника , только  что  прошедшего  Марухским  перевалом  Кавказский  хребет , уставился  в  бредовую  мозаику панно. «К  вечеру  я  наполнен  приземленностью , за  ночь  ее  не  избыть - не  устоять  перед  возможностью  встать  с  кровати  и  хмуро  ходить  из  угла  в  угол» - соседствующий   с  ним  индивидуум  отреагировал  на  его  отнюдь  не  медовый  взгляд  весьма  раскованно: Корнилов  в  разладе  со  своим  собственным  пониманием  фатализма ; Луис «Онуфрий» Педулин  в  монашьем  одеянии.
- Что , молодой  человек , совесть  мучает? – спросил  он. - А  вы  подайте  на  строительство  храма  святого  Миколы-барабанщика , вам  и  полегчает.
 Подбородок  Корнилова  не  повернулся  к  просителю  ни  на  йоту – штрафбаты  формировались  еще  в  Древнем  Риме ; пропускай , не  учитывай , это  не  причем ; конец   близок , близок , близок ; Корнилову  не  хотелось  говорить  о  противолежащих  воротах  храма  Януса ; конец , конец , близок , Корнилов  ничего  не  слышал  о  предназначении  храма  Миколы-барабанщика ; близок , конец  близок ,  ворота  храма  Януса  были  закрыты  во  время  мира  и  открыты  во  время  войны ; конец , конец , близок , близок , конец - мир  ли , война , а  Корнилову  было  уже  не  до  слов. И  мучила  его  не  совесть. Ему  вряд  ли  полегчает  даже  если  он  отдаст  этому  человеку  все  свои  деньги.
- Подайте , молодой  человек , - продолжал  басить  Луис  Педулин , - я  же  прошу  у  вас  на  строительство  храма  Миколы-барабанщика. Не  на  ****ей  все-таки.
- И   где  он… не  сейчас… где  он  барабанил?
- В  райском  оркестре. Этот  оркестр  зарабатывал  деньги  на  общественнополезные  нужды - дома  престарелых  для  архангелов , трудовые колонии  для небезнадежных  грешников  и  тому  подобные богоугодства. Микола  был  в  нем  просто  примой. Во  многом  благодаря  его  игре  оркестр  приносил  солидный  доход. Его  трепетная  манера  имела  очевидный  успех. Особенно  у  женщин… И  Микола  дрогнул - его  все  чаще  видели  в  черном  пределе , где  содержались  самые  отъявленные  грешницы. А  на  такие  дела , как  вы  сами  вероятно  разумеете , нужны  деньги. И  он , втайне  от  братии , стал  прикарманивать  часть  барышей. Было  проведено  тщательное  расследование  и , как  он  ни  отпирался , факты  были  против  него. Наказали  его  сурово. Сделали  лоботомию  и  сбросили на  землю  в  чине  какого-то  настоятеля. На  него  уже  махнули  руко, но  вдруг… Молодой  человек, вы  знаете , что  такое  чудо?
- Не  часто.
- Это  все  от  неверия. А  чудеса , поверьте  мне , случаются. Одно  из  них  снизошло  и  на  Миколу. Ни  с  того , ни  с  сего , он  обрел  такую  набожность , что  даже  самые  скептически  настроенные  херувимы  одобрительно  зацокали  языками. Схватившись  с  довлеющим  над  ним  обмирщением  и  бесстрашно  набирая  ореол  святости , Микола  с  рассвета  до  заката  бил  поклоны , непрерывно  бормоча «Отце  ваш  и  мой  тоже». А  как  он  постился… Целыми  месяцами  он  питался  лишь  одними  вишневыми косточками. Заметив  его  небывалое  рвение , наверху  собрали  апелляционную  коллегию  апостолов. И  она  проголосовала  за  его  прощение - теперь  он  ведущий  фальцет  в  хоре  имени  наисвятейшего  отречения  Петра-избранника. Прощение , молодой  человек , главное  оружие  создателя…. Молодой  человек , вы  куда?
   «Наверх , Луис - я  разбегался , прыгал , нырял… с  последующим  всплытием? всплывало… не  только  тело – со  мной  вместе» -  Корнилов , подгоняемый  изнутри  головы  скомпанованным  в  плеть «Танцем  с  саблями» , уже  огромными  скачками  бежал  по  эскалатору - резервуары  двусмысленного  романтизма  в  нем  полностью  истощились  и  поставленная  перед  ним  задача  угрюмо  каялась  перед  ним  примитивизмом  своей  заурядности. Теперь  сроки  не  поджимали: теперь  они  где-то  даже  дожимали  его.

А  кровь  идет  от  головы
Но  голова  в  ногах –
Его  согнули  так  псалмы
О  складе , где  монах
Пока  еще  не  подобрал
Свой  ключ  от  сундука
Но  что  сундук… горит  запал
И  значит  он  сполна
Себе  воздаст  за  ворожбу
В  зудящей  голове
К  ногам  склоненной  наяву
                Вернее , в  жутком  сне. 

  Выскочив  наружу , Корнилов  смобилизовал  все  свои  силы - нетвердо  потянувшиеся  всхлипывающей  гурьбой  в  часовню «Пригвождения  к  кресту , нарисованному  на  небеси  столкнувшимися  самолетами» - пройдя  одной  сплошной  перебежкой  до  первой  приютившей  его  подворотни , он  увидел  в  застывшем  воздухе  собственную  вертлявую  голографию  и  приступил  к  облегчению  себя  от  ополчившегося  на  него  потерей  терпения  негатива.
 «Ты , Корнилов , силен. Как  выдохшийся , измочаленный , но  удовлетворивший  великаншу  гном. Посильнее  опиумной  настойки… Неужели? Но  не  умом , а  хладнокровием. Мой  ум  безнадежен? Похоже. Но  обладая  неучтенными  мной… Их  нет. Да  есть , Корнилов. Не  на  виду , но  в  наличии» - за  ним , вероятно , следили. И  окликнувший  его  голос  был  надменен  и  сух:               
- Давай , мужик. Заканчивай  и  поехали.
До  услышанного  по  дороге  в  Дамаск  голос  никак  не  дотягивал , и  Корнилова  от  него  не  пошатнуло. Если  ему  дадут  закончить , все  остальное  ему  будет  до  лампы - как  и  тогда , когда  согласившаяся  с  тем , что  она  беременна  не  от  него «Невразумительная  Э-э» Суханова  желчно  сказала  Корнилову: «Смейся , смейся – еще  наплачешься» , и  он  только  поцеловал  ее  в  колено , беззлобно  про-шептав: «Да  я  же  и  так  сквозь  слезы».
Невозвратность , пересуды , чары  ведьмаков , что-то  из  всего  этого  древнее  Вселенной - закончив , Корнилов  обернулся  к  приглашающим  его  скучно  развеяться  легавым  с  лицом  по-настоящему  отдохнувшего  человека.
- Поехали , - сказал  он.
- Ты  поступаешь  в  наше  полное  распоряжение , - туповато  усмехнулся  белесый  сержант, - мы  может  бить  тебя  руками  по  голове , но  можем  и  ногами  по  яйцам. Ничего  не  боишься?
- Боюсь.
- Да?
- Боюсь  испугаться.

 В  отделение  с  Корниловым  обошлись  довольно  цивилизованно: протокол , штраф, в  общем  ничего  воцаряющего  надевание  холщового  «san  benito» с  нанесенным  на  него выцаганенной  предварительным  следствием  кровью пламенем – ни  бумажных  колпаков  «coroza» , ни  бичевания  голодными  кобрами. Но  если  бы  перед  Корниловым  предстал  сам  Бог  и  сказал  ему , что  его  нет: «Меня  нет. Ты  видишь  лишь  мою  проекцию  в  вашем  обреченном  мире» - Корнилов  бы  с  ним  не  согласился.
 Всевышний  перед  Корниловым  еще  не  предстал ; личный  унитаз  посреди  сада  камней  для  него  пока  не  поставили , зато  Ольга  по-звонила  ему  на  следующий  день. И  причины  ее  вчерашнего  отсутствия  состояли в том , что: потерялась  одна  из  ее  контактных  линз - так  вот  откуда  несдешний  блеск - это  раз. А  во-вторых  ей  стало  неудобно  идти  в  театр  с мало  знакомым  человеком. Но  сегодня , когда  стоны  безвинных  малюток  уже  улеглись , она  обдумала  свое  жалкое  поведение, и  ей  стало  ясно , что  она  была  не  права – в  эту  минуту  Ольге  понятно , как  ей  стыдно , и  вследствие  этого  она  приносит  ему  свои  извинения. Она  сожалеет , не  зная , как  бы  он  поступил , если  бы  амбициозные  панки  вручили  ему  пачку  таблеток – аконитин , худшая  часть  волчьего  корня – протянули  ее , спросив: «Умрешь  с  нами  за  компанию?». Оля  не  догадывалась , что  Корнилов  ответил  бы  им: «Ни  за  что. За  компанию  никогда. Я  не  компанейский» – ее  саму  он  выслушал  со  всем  возможным  молчанием , но  предложение  повторно  встретиться  сумел  все-таки  отклонить.
Некогда  ему. Совершенно  некогда  во  второй  раз - в  собственных  глазах – выглядеть  идиотом. 
             
            























               

                4

  Утро  было  сказочное , и  Корнилов  коротал  его  тем , что  потягивался - не  подтягивался , а  именно  потягивался. То  есть  в  кровати. Экстренных  дел  на  сегодня  не  планировалось. «На  работу? Смешно. В  могилу? Тоже  не  грустно» - Корнилова  это  не  нервировало. Даже  наоборот , их  отсутствие  только  способствовало  такому  нелишнему  занятию , как  лежание  в  кровати: час  другой  с  утра , пару  часов  после  обеда , а  там  уже  подошла  ночь - скажешь  себе: «Спокойной  ночи» и  мужественно  засыпаешь  активистом  доставшейся  тебе  при  разделе  наследства  комы. «Привычка  к  отсутствию  радостей , для  моих  зубов  не  надо  сладкой  пищи , счастье  не  обладает  субститутами , но  некоторые  правила  способны  быть  и  исключениями  из  них  самих».
Корнилов  перевернулся  на  левый  бок. Еще  можно  поиграть  в  слова. К  примеру  в  такие , как  гений  и  гей: если  в  слове  гений  третью  и  четвертую  буквы  перенести  вперед , получится «ни  гей» , следовательно , допуская  провокационную  погрешность, гений - это  не  гей. Корнилова  это  обрадовало: геем  он  не  был  и  стало  быть  у  него  были  все  предпосылки  для  того , чтобы  быть  гением. От  подобной  перспективы  он  едва - но  это  «едва»  превышало  экватор  выпекаемого  Ими  пасхального  кулича - не  прослезился. Ему  захотелось  поклониться  и  трепеща  от  оказанной  чести , простонать: «Спасибо  вам , люди. Спасибо  вам  за  то , что  вас  здесь  нет». Но  тут  в  дверь  позвонили. Вот  так  всегда: стоит  заняться  чем-нибудь  полезным , так  нет , обязательно  побеспокоят - наверное , будут  предлагать что-нибудь  купить. Какую-нибудь  вешалку  на  батарейках.
 Подойдя  к  двери , Корнилов  посмотрел  в  глазок. Все  оказалось  хуже , чем  он  ожидал.
За  дверью  стоял  участковый.
- Открывай , Корнилов , - сказал  он. - Я  знаю , что  ты  дома.
  Корнилов  доложил  себе  о  визите  невидимой  визитеру  усмешкой:
- А  откуда  ты  это  знаешь? Космическая  разведка? Теперь  они  своими  хоботами  уже  и  в  окна  заглядывают? 
- Не  твое  дело. Открывай.
- Минуту. Только  душ  приму  и  ценные  вещи  попрячу.
- Корнилов , не  идиотничай. Я  по  делу.
 Данное  замечание , по-видимому , должно  было  утвердить  визитера  в  своих  незаурядных  правах , безаппеляционно  отвергающих  поползновения  навещаемого  сохранить  заочность  их  общения  на  прежнем  уровне – ничего  из  себя  не  представляющем  и  бывшим  для  Корнилова  in  extenso приемлемым.
- По  своему? – спросил  Корнилов.
- Что , по  своему?
- По  своему  делу?
- Уж  не  по  дядиному…
 Да  произрастет  лишаем   потомство  твое , Бандерлог , да  не  разойтись  тебе  на  узкой  дороге  с  плюющимся  скорпионами  верблюдом.   
- А  у  тебя  и  дядя  есть? – поинтересовался   Корнилов. - Может , под  тобой  и  женщины  не  смеялись?
- Давай , давай… Я  все  равно  никуда  не  уйду.
- Совсем  заняться  нечем? Сочувствую… Там  в  коридоре  коробка  стоит. Нет, правее. Можешь  на  ней  посидеть.
  Корнилов  не  любил  Бандерлога. Его  вообще  никто  не  любил - в  никто  включаются  мягкие  женщины  и  жесткие  деньги ; нежные  лиры  творчества  и  пугливые  стиратели  пыли  с  треснувшего  барельефа «Садко-гусляра , своими  гуслями  всех  уже  до  озверения  умаявшего» - и  есть  небезосновательное  предположение , что  и  не  полюбит. Бандерлог  был  настоящей  сволочью , и  сволочью  не  забитой  и  приниженной , как  Троянский  конь , впоследствии  ускакавший  и  от  греков , а  самоуверенной  и  до  дикости  наглой. В  отрочестве - велика  мощь  отчаяния  сего  изворотливо  ускользающего  времени - Корнилову  довелось  поучиться  с  Бандерлогом в  одном классе. Та  еще  радость. Отнюдь  не  верх  блаженства - по  части  различных , подрубающих  навзничь  побеги  сносного  настроения  подлостей  Бан-дерлог  являлся  неумеренным  лидером. По-своему  титаном. Феноменом. Правда , был  один  случай… Корнилов  не  сдержался  и  рассмеялся  в  голос.
  Бандерлог  навострился.
- Чего  ты  там  смеешься? – спросил  он.
- Свое  отражение  в  зеркале  увидел.
- Мерзкое  зрелище , да?
 Он  и  слово «Бог»  без  ошибок  не  напишет , а  все  туда  же: спо-ткнется  и  рухнет  в  снег. И  лежит  в  нем  без  сознания - без  сознания , но  злющий.   
- Ага… Ладно , Бандерлог , вали  отсюда.
- Не  смей  называть  меня  Бандерлогом! Не  смей  и  все! Зови  меня  товарищ  лейтенант.
- Хаттаб  тебе  товарищ…
- Его , кажется , убили.
- Тебе  бы  тоже , да? Согласен , да?
  Ну , так  вот , был  один  случай. В  школьные  годы  у  Бандерлога  неоднократно  воплощалась  одна  убедительно  проводимая  в  жизнь   заготовка: в  день  важной  контрольной , к  примеру , по  русскому - важность  тогда танцевала  на  прогнивших  слезами  юного  мироистолкования  подмостках - он  приходил  в  школу  с  загипсованной  правой  кистью  и , удобно  разместившись  под  безразличным взглядом  преподавателя , выдавал  угождающе-протяжную  трель  щенячьего  поскуливания. «Ничего  не  поделаешь , - говорил  Бандерлог , - не  все  во  мне  сегодня живо». Руку  он , разумеется , гипсовал  сам  и  достиг  в  этом  волевом  упражнении определенных  высот - в  учительских  кругах  ему  поначалу  сочувствовали: «ну  и  скоты  же  его  родители: и  глупым  лицом , и  слабыми  костями  ребенка  наградили» , потом  уже  удивлялись: «до  чего  травмоподверженный  мальчик» , а  затем  начали  понемногу  догадываться , где  тут  зарыта  собака. А  может , и  целая  корова. И  как  раз  тогда , когда  их  догадливость  достигла  пика , Бандерлог  сломал  руку  по  настоящему. Или  ему  сломали , благо  основания , буквально, валялись  под  ногами - короче , задевая  животом  за  второй  подбородок , Бандерлог протискивается  в  школу , садится  на  место , кряхтит , демонстрирует  всем  видом , как  ему  паршиво , и  учитель  физики  - Валентин  Сергеевич  Хипланов: поклонник  печальной  скромности  ничего  ей  не  добившегося  Ниенса  де  Сен-Виктора ; великолепного «Сентиментального  путешествия» Лоренса  Стерна  и  ненавидевших  этого  физика  пожилых  фигуристок - только  ехидно  хихикнул: сходи , сказал  он , к  доктору. С  доктором  Ил-варовым  все  уже  было  оговорено  предварительным  сговором: он  посадил  Бандерлога  на  стул , а  сам - спокойно , без  пены  изо  рта  и  робкой  эрекции - достал  довольно  увесистый  молоток. Вот  так… а-ааа!…еще  так…ё-ёёё! Как  говорится – и  здесь , и   в  контексте  любовной  авантюры  с  физически  неподтвердившим  снедающее  его  желание: «вышла  небольшая  конфузия». Все , само  собой , и  не  над  собой , посмущались , покривили  губами , и  успокоились. Какой  смысл  терзать  себя  понапрасну - жизни  Бандерлога  и  близко  ничего  не  угрожало , а  все  остальное , по  большому  счету , выставляемому  растопыренными  пальцами  провидения  в  глаза  пока  еще  моргаю-щих  ими  адептов  нетленного  духа - суета  и  бестолковые  аллюзии на  нее.  Да…  Приятное  воспоминание. Но  несравнимое  с  ныне  транслируемым  в  голове  сновидением ; со  вчерашним  сном , почему-то  переложенном  на  тревожные  стихи - о  трансляции  заранее  не  предупредили , но  так  уж  заведено.   

Кто  тут  верит  в  карусели?
На  енотовых  упряжках
В  цирк  уехали  пророки
Накормившись  пирогами
Насладившись  батраками
Развеселым  кардиналам
За  морем  житье  не  худо
Здесь  житье  не  худо  тоже.
Положите  в  это  блюдо
Больше  денешек  хороших
Ты  увидишь  представленье
Клоуны  бегут  по  стеклам
А  за  ними  пеликаны
Сексуальные  гиганты
Догоняют  трех  японок
Фавориток  летних  гонок
Вы  желаете  получше?
Бросьте  лишнюю  монету
Толпы  злых  усатых  женщин
Будут  очень  благодарны.
Вы  глазами  шевелите
Ничего  не  упускайте
Вам  простят - вы  не  простите
Это  добрая  примета
Когда  смертные  довольны.
Тот  тщедушный  и  прыщавый
Пару  фокусов  покажет
Нервных  просим  удалиться
Нарисуйте  ваши  лица
На  спине  у  той  матрешки
Все  народные  умельцы
В  раз  от  зависти  опухнут.
На  неведомой  дорожке
Возлежит  усталый  хобот
Вокруг  пляски  удалые
Люди  радуются  свету
У  святых  сомнений  нету
Что  все  это  понарошку
Что  наполнится  лукошко
Жемчугами  или  перцем
Под  макетами  Бастилий
Им  дадут  живую  воду
На  субботнюю  субботу
Мы  наметили  братанье
Между  гордую  ордою
И  максимом-пулеметом
Раночку  промоют  йодом
Отпеванье  будет  быстрым
Маханут  чуток  кадилом
Бодро  скажут «До  свиданья»
Присылайте , мол , приветы
Мы  вам  свежие  газеты
Калорийные  паштеты
Там  особо  не  скучайте
Дрессировщики  на  выход!
Выходи  пузатый  пони
С  пластилиновой  медалью
За  терпенье  и  отвагу
Прирожденный  царь  животных
Символ  почестей  природных
Поклонись  своим  вассалам.
Ты  своих  соседей  любишь?
Подари  им  свое  тело
Если  сердце  захотело
Пусть  побалуются  вдоволь.
Угощайтеся  сигарой
В  знак  лихого  примиренья
Ради  цели  поздравленья
К  нам  приехала  жар-птица
По  аферам  чудо-мастер
Внешне  просто  Берт  Ланкастер
В  антисолнечной  панаме
На  погонах  бумеранги
Деревянными  зубами
Чуть  надушена  улыбка
В  пересказе  сем  ошибка?
Недомолвки  и  подвохи?
Ну  тогда  начнем  сначала.

  «Сначала , пожалуй , не  стоит» - Корнилов  заглянул  в  глазок. Бандерлог , как  и  было  велено , послушно  сидел  на  коробке.
- Ты  еще  здесь? – спросил  Корнилов.
- Ну…
- Знаешь , Бандерлог , мое  отношение  к  жизни  это  мой  щит – иногда  у   меня  не  хватает  сил , чтобы  его  приподнять , но  оно  тут  ни  причем. Тебе  музыку  поставить?
- Гляди , дошутишься… Эй , Корнилов!
 Да  будет  тебе  стесняться , попробуй  сразу «Э-ге-ге-й!» проорать. Чтобы  совсем , как в  лесу.
    -    Чего?
    -    Открой , а?
 Просится  он  ласково , но  при  этом  излучает  столько  гамма-излучения - из-за  содержавшегося  в  потоке  переизбытка  воли  еще  более  губительного - что  кажется , будто  бы  где-то  неподалеку  кучно  взрываются  сверхновые. «Лети , лети , самолет – я  остаюсь. С  ними. Со  своими. С  родными… У  меня  нет  денег  на  билет» - Корнилов  снисходительно  относится  к  глобальному  размаху  педерастии  и  борьбы  с  курением , и  после  мысли  о  человеке  за  дверь , он  вспомнил  увиденную  им  в  позолоченном  альбоме  гравюру , на  которой  поиздержавшийся  под  Полтавой  собственной  кровью  король  Карл  был  плоско  изображен  в  отливающей  тщетным  золотом  погребальной  короне. Вспомнил  и  с  заботой  за  себя  со-дрогнулся.
- Предположим , я  открою… - еще  ничего  не  решив , протянул  он. - Но  зачем  это  мне?
- У  меня  к  тебе  дело  есть.
- Ко  мне  или  на  меня?
- Точнее , предложение. Скорее , даже  просьба.
 Лучевая  болезнь , пусть  и  затрагивавшая  лишь  клетки  отвечающие  за  мораль , Корниловым  как-то  не  предусматривалась - из  глины  вылепив  костер , забудь  пугать  им  мрак  степи. Сорвешься , если  не  сорвут  ударом  сабли  с  полпути.
- Ну  что  поделаешь  с  тобой… Давай  уж , проходи.
  Напыщенно  перейдя  линию  входа , Бандерлог , не  скрывавший  того , что  он  весьма  обрадован  оказанным  ему  припадком  безрассудства , направился  прямиком  на  кухню. Там  он  выбрал  самое  большое  яблоко  и  начал  им  жадно  почавкивать.
- Как  сам , Корнилов? – спросил  участковый.
- Дожуй  сначала.
- Подумаешь , какие  нежности… Ты  сейчас  где  работаешь?
 Подведя  наскоро  сколоченную , но  имевшую  на  борту  немалую  свору  мелкокалиберных  пушек , бригантину  к  нейтрально  цепляющему  волну  фрегату , Бандерлог  наивно  напросился  на  укрепление  своей  палубы  подарочным  набором  из  летящих  туда  - с  уже  зажженными  фитилями - плотно  спрессованных порохом  и  гвоздями  бочек. 
- А  я  сейчас  работаю? – спросил  Корнилов.
- А  я  откуда  знаю?
- А  я?
- Что , а  я?
- Да  ничего.
 Вцепившись  за  поручень  дымовой  завесы - единственной , что  осталось  после  ухода  под  воду  всех  предметов  тяжелее  дыма - Бандерлог  каким-то  чудом  все  же  удержался  от  фатального  погружения. 
- Что , ничего? – тихо  пробормотал  он.
- Совсем  ничего , - ответил  Корнилов. -  Ну , в  крайнем  случае , почти  совсем.
- Но  я….
- Вдали  вопят  и  стонут.
- А  я…
- Тебе  рвет  морду  пенистое.
 Бандерлог  достал  из  кармана  обрывки  носового  платка  и  попробовал  ими  усиленно  растереться - вовлекая  его  в  корпоративную  пучину , дым  оберегающе  рассеялся , но  печальны  были  последствия  для  ему - и  им - преданных.
- Ладно , хватит  об  этом , - сказал  Бандерлог.
- О  чем?
- Ну… Об  этом.
 Корнилов  негодующе  нахмурился:
-      О  каком  таком  этом? Мы  что , ни  одни?
-      Одни , одни… У  меня  уже  голова  заболела.
-      Наверно , фуражка  узкая. Ты  бы  ее  снял , что  ли.
  Сняв  довольно  непрезентабельную  фуражку , Бандерлог  уставился  на  холодильник - бывший  изнутри  против  обыкновения  не  полым - и  так  настойчиво , что  Корнилову  пришлось  спросить:
- Что  это  ты  там  высматриваешь?
  Заискивающе  улыбнувшись , Бандерлог  кивнул  хитрым  глазом  на  одиноко  стоявший  в  раковине  хрустальный  бокал:   
- У  тебя  кефир  есть?
- Есть , Бандерлог. У  меня  и  интервью  восточного  ветра  на  какой-то  кассете  записано.
- Тогда… Плеснешь?
 А  почему  бы  и  нет: помочь  страждующему - поступок , содержащий  в  себе некое  подобие  божественной  прыти , в  чем-то  безусловно  смягчающий  уготованную  тебе  участь. 
- Плесну , - сказал  Корнилов. - Но  только  с  условием , что  ты  немедленно  удалишься.
 Бандерлог  враждебно  сник:
- Ты  хочешь , чтобы  я  ушел?
- Честно  говоря , в  хит-параде  моих  желаний  это  занимает  одно  из  первых  мест.
- Так , значит… А  я , между  прочим , часто  вспоминаю  как  мы  играли  в  нашем  дворе… в  футбол... чаще  всего  в  одной  команде.
   Главенствующий  в  этом  воспоминании  приторный  либерализм  мало  что  амнистировал.
- А  как  ты  разбил  моим  мячом  стекло  котельной , а  потом  убежал , не  вспоминаешь?  - Корнилов  противоречиво  усмехнулся. - А  меня  там  практически  придушили.
- Это  я  по  малолетству… Забудь. – Подмигнув  Корнилову , как  совер-шивший  грубую  ошибку  старпом  загибавшемуся  от  его  глупости  капитану , Бандерлог  элегантно  вступил  на  ковровую  дорожку  официального  примирения. - Кто  старое  помянет , тому  что  вон?
- Просто  вон.
- То  есть?
- То  есть , иди  отсюда.
 Нанося  данной  репликой  изгоняющий  щелчок , Корнилов  ничуть  не  промахнулся , но  если  Банделог  и  исповедовал  какой-либо  культ , то  жрицей  этого  культа  могла  быть  только  перезрелая  дева  Непосредственность - облаченная  в  чрезмерно  прозрачное  платье  и  не  дававшая  ему  повода  считать  ее  плохо  пахнущей  скромницей.
- Не  кипятись , Корнилов , - непробиваемо  отмахнулся  Бандерлог , - следи  внимательней  за  моей  речью – я  уже  перехожу  к  делу. Пускай  твоя  кровь  подойдет  к  ушам  и  там  ждет , когда  я  заговорю… Сегодня  у  нас  в  доме  культуры  будет  концерт. Ты  лю-бишь  концерты?
- Не  очень.
- Ну , так  вот. На  этом  концерте  мне  понадобиться  твоя  помощь.
 Ему  понадобится  моя  помощь , ему  и  моя:  пока  Корнилов  на  секунду  задумался  о  том , возможна  ли  такая  ситуация , когда  твоя  любимая  книга «Величие  библейской  мудрости» , а  любимый  режиссер  Тинто  Брасс , ему  тут , оказывается , уготовили   ловлю  и  приручение  его  слонов. Но  кое-кому  придется  за  ними  еще  побегать - и  не  дай  ему  Бог , не  дай  ему  Лататели  Небесного  Свода  их  догнать.    
- А  с  головой  у  тебя  все  в  порядке? – спросил  Корнилов. - Резиновые  гризли  со  взглядом  майора  по  утрам  не  обступают?
- Я  серьезно. Ничего  особенного , Корнилов , от  тебя  не  потребуется - постоишь , за  порядком  посмотришь. В  общем , побудешь  кем-то  вроде  дружинника.
  Убожество  высказанного  с  беспомощным  напором  предложения  подвигло  Корнилова  на  синдром  скучной  заинтересованности  в  событиях , от  которых  его  пока  миновало - собирая  испорченную  тротилом  скалу  обратно  в  монолит , особо  же  не  грешишь.   
- Я , - сказал  Корнилов , - кто-то  вроде  дружинника , ты  кто-то  вроде  мудаковатого  лишенца… А  поддержка  с  воздуха  мне  полагается?
- С  воздуха?
- Твои  легавые  друзья  на  дирижаблях , предупреждающие  трели  и  карканья  рассевшихся  по  деревьям  общественных  стукачков , фригидные  парашютистки  с  мечами-колдунами. Или  хотя  бы  с  кувалдами.
  Дожевав  яблоко  до  огрызка , Бандерлог  вернул  его  останки  ничуть  не  подурневшей  от  образовавшейся  на  ней  проплешины  тарелке.
- Поддержка  тебе  не  понадобится , - сказал  он. - В  нашем  районе  решительность  моей  натуры  любая  шпана  знает , а  на  концерты  в  этот  голимый  дом  культуры  только  местные  дебилы  и  ходят. Так  что , контингент будет  мирным.
- А  если  не  будет?
- Будет , будет… Не  волнуйся.
  Скривив  изначально  прямые  уголки  рта , Корнилов  снова  заду-мался -
примитивизм  выбранной  для  раздумий  тематики  его  оскверняюще  угнетал , но  тот  пункт  соглашения , где  приветливыми  интонациями  была  четко  обозначена  необходимость  его  собственного  участия  в  чем-то  публичном , воспринимался  Корниловым  не  без  жизненной  углубленности - мелки  и  порочны  ее  заводи , однако выгребать  в  свободное  от  суетных  буйков  море  тоже  не  слишком  захватывает. Боевые  тормоза , что  ли , поставить?…
- И  почему  эта  благодать  выпала  именно  на  меня? – спросил  Корнилов. – Моего  содействия  требует  сама  справедливость?
- Какая  еще  благодать? – переспросил  Бандерлог.
- Стоять  до  конца  на  пути  людского  потока , которому  вопреки  твоим  заверениям  почти  наверняка  найдется  в  чем  проявить  свою  серость. Сбить  с  ног  Всевышнего  им , вероятно , не  удастся , он  достаточно  устойчив , а  вот  втоптать  в  пол  меня  обойдется  этим  людям недорого – не  дороже , чем  тебе  изводить  себя  сосредоточенной  мастурбацией.   
 Следуя  зарождающемуся  в  нем  пафосу , Бандерлог  поспешил  соответствующе  приосаниться:
- Во-первых , это  твой  гражданский  долг , а  во  вторых…
- У  меня  все  долги  записаны. И  такого  среди  них  точно  нет.
- …   а  во-вторых  мне  доподлинно  известно , что  у  тебя  масса  свободного  времени.
  В  хранилище  могущественных  познаний  уже  и  штукатурка  осыпа-лась , и  кровля  под  птичьими  тур-вальсами  провисает , но  сторож  Цецелий  - с  беспечными  витражами «Пилата  за  работой» в  глазах - все  не  уходит: накапливает  душеспасительный  стаж. Лукаво  так. Закинув  ногу  на  ногу. 
- Все-то  тебе , Бандерлог , известно… В  Вышнем  Комитете  по  связам  с общественностью , случайно , не  подрабатываешь? – Отключенная  по случаю  солнечного  дня  люстра  небрежно  екнула. - Хотя  здесь  ты , в принципе , прав… Но почему  ты  решил , что  я  буду  транжирить  свое  свободное  время  непременно  на  этом  концерте?
- А  почему  бы  и  нет?
 Корнилов  с  оттяжкой  хлопнул  ладонью  об  ладонь. Потом  еще. И  еще.
- Хорошо  сказал , Бандерлог. А  если  и  не  хорошо , то  какой  с  тебя  спрос. С  тебя , как  терпящего  свой  злосчастный  удел… Допустим , я  соглашусь. На  что  я  могу  в  этом  случае  рассчитывать?
  Бандерлог  насторожился – ему  не  хотелось  терять  в  своих  глазах  то , что  он  давно  потерял  в  чужих.
- А  чего  тебе  нужно? – нервно  спросил  он.
- Какой-нибудь  презент. Войлочные  валенки , CD  Би-Би-Кинга , порно-графическую  матрешку.
 Заложив  на  лице  взывающую  о  сопереживающем  разминировании  мину, Бандерлог  ущербно   понурился:
- Никакие  презенты  бюджетом  не  предусмотрены… Но  если  хочешь , я  куплю  тебя  пару  пива.
 Сказал  и  восхищается: самому  себе  и  как  та  исполнительная  ткачиха , которой    недалекий  божок  Д-132Р  поручил  соткать  облака  и  из  всех материалов  предоставил  лишь  отборный  брезент. «Не  подгоняйте , не  торопите , от  напряжения  у  меня  рассыпается  тело ; я  вся  выплескиваюсь  в  работу ; меня  восхищает  моя  непринужденность» - она , конечно , соткала. И  когда  ее  народ  изнывал  от  обрушившейся  на  него  по  причине  не  дохождения  осадков  убийственной  засухи , очень  этому  удивлялась. 
- Насчет  пива  я  тебе , Бандерлог , не  верю - скволыга  ты  та  еще. - Вы-глянув в  частично  занавешанное  окно , Корнилов  от  увиденного  не  побледнел. - Но  прийти , пожалуй , приду. Знаешь  почему?
- Почему?
- Потому.
- Спасибо , что  объяснил… - Теряя  в  самомнении , Бандерлог  приобретал  в  том , за  чем  он  сюда , собственно  говоря , и  приходил. - Концерт  в  семь. Но  ты  приходи  где-то  к  шести  тридцати. Я  там  часов  с  шести  уже буду.
 В  вымаливании  у  себя  позволения  задать  следующий  вопрос , Корнилов совершенно  не  нуждался , но  не  порадовать  уходящего - Бандерлог  уже уходит  и  уходит  сейчас  же: второго  ему  не  дано - проявлением  интереса  в  его  ничтожных  познаниях , свидельствовало  бы  о  нехарактерном  для  Корнилова  пренебрежении  к   день  за  днем  укрепляющему  свои  позиции  обыкновенному  человеку.
- Что  за  группа? – спросил  Корнилов. – Кто  выступает?
- Да  раздолбаи  какие-то. Но  по  имеющимся  у  меня  сведениям , не  слишком  шумные.
- Кто  только , Бандерлог , в  тебе  не  пропадает – и  покоряющий  свой  разум  музыковед , и…
- Мне  пора. Дай  сигарету.
- Ломтик  ананаса  не  желаете?
Но  понимая , что  без  сигареты  уход  Бандерлога  все-таки  сумеет  отсрочиться , Корнилов  нехотя  протянул  ему  пачку «Бонда». «Сегодня  какой  день? Четверг. А  мне  казалось  пятница. Или  понедельник» - взяв  сигарету , Бандерлог  наконец-то  исчез  за  порогом: «у  меня , Корнилов настроение , такое  настроение: где-нибудь  посидеть , помолчать , поблестеть  мордой» - Корнилов  возвратился  к  кровати  и  включил  радио. По  его  волнам  шла  некая  отечественную  песня: о  чистой  и , как  полагается , неразделенной  любви. Корнилов  ее  не  слушал – не  выключал , но  и  не  слушал. Он  думал. Есть  ли  правда  в  зеленом  чае? Рано  ли  на  мне  ставить  крест? Я  думаю  мысль  или  просто? - в  отношении  всех  этих  песен  он  думал: «Чистая , неразделенная - чего  только  людям  не  хвата-ет?…».

Листья  трутся  об  каблук
А  огонь  об  дым
«Ты  раскрой  объятья  рук
Не  берись  за  дрын!»
Он  ей  тихо  прокричал
Но  она  ждала
От  щедрот  его  начал
Нежные  слова.
Но  он  нежность  приберег
До  ее  седин
«Наконец-то  мой  черед
Быть  твоим  одним!
Где  все  прежние  твои
Ухажеры , где?
Я  остался , а  они
Вздрогнут  по  тебе!»
И  она  вязала  ночь
Из  его  клубков
Не  распутанных  помочь
Им  заштопать  кров.
Вот  звучат  трещотки  гроз
  Дождь  и  в  спальню  вхож
Ну , а  кто-то  холит  сброс
Глянцем  сытых  кож.

 Дорогу  угнетателям  моей  гордыни. Осень  найдет  меня. Сегодня  неблагоприятный  день  для  планеты  Сатурн. Что  с  того? Она  считается  недоброй  планетой. Мертвецы  готовы  вырваться  и  пожрать - в  упомянутом  Бандерлогом   доме  культуры  Корнилов  бывало  бывал: в  годы  своей  всесторонней  невинности  он  туда  где-то  даже  частил  и   целью  посещений - они  состоялись  дважды  и  казались  его  нынешним  ощущениям  реальности  одинаково  лишними - как  правило , являлись  многочисленные  кружки , располагавшиеся  на  втором  и  последнем  этаже  этого  двухэтажного  здания. Несмотря  на  все  его  рвение  приобрести  в  неистостве  кружков  хотя  бы  примерные  координаты  вечного , лучом  Света  его  там  не  обогрело , и  Корнилова  это  абсолютно  не  задевало - повальное  перемножение  минуса  на  минус  что-нибудь , да  сплюсует.
- Бросайте  в  меня  копье , еще  раз  бросайте – по  силе  нормально , до-бавьте  траектории  и  оно  воткнется  мне  прямо  в  грудь…
- Ты  это  к  чему?
- Поражаюсь  я  вам , барин , как  мормон  первой  дозе  поражаюсь. Чего  вы  тут забыли? 
- Ничего  не  забыл - все  как  есть , помню. 
- А  приходить-то  зачем? Дома  разве  хуже  помнится? 
- Не  хуже - даже  лучше , чем  не  хуже. А  почему  все-таки  пришел… Так , развеяться. 
- Ну , понятно. Развеитесь  сами , потом  ваш  прах  развеют  над  страной  нечистот , над  полями  фильтрации.
- Не  сегодня.
- Хорошее  предчувствие?
- Приблизительно.      
  Для  начала  Корнилов  индифферентно  поздоровался  с  вахтершей – у  него  не  было  никакого  желания  когда-нибудь  предстать  перед  ней  с  членом  наголо.
- Добрый  вечер , - сказал  Корнилов. - Сейчас  уже  вечер?
- Да  уж  не  утро…
- Концерт  еще  не  начался?
 Навеки , и  не  без  страданий  покинув  возраст  сексуальной  заинтригованности , она  уже  могла  не  скрывать  своего  раздражения  от  улыбающихся  пилигримов  нещадно  кинувшего  ее  мира.
- Ты , парень , - проворчала  она , -  вокруг  да  около  не  гуляй  и  на  халяву  не  рассчитывай. Билеты  в  кассе.
Выразив  кивком  и  рукой  на  сердце  благодарность  за  информацию , Корнилов  неспешно  поднялся  на  второй  этаж. Он  подчинялся  еще  не  выплеснутым  воспоминаниям: вот  за  этой  разрисованной  роботами  дверью  была  изостудия , а  вот  за  этой… что  же  было  за  этой…
- Не  знаю… - бездейственно  пробормотал  Корнилов  у  этой  двери , - не  знаю  того , не  помню  ли  я  об  этом  или  не  знаю…
 Из-за  таинственной  двери  высунулась  симпатичная  женская  голова.
- Вы  кого-нибудь  ищете? – спросила  она.
 Чувствуя , что  ему  не  мешало  бы  ответить , Корнилов  эпически  подчинился  изучавшему  его  чувству - его  чувству , пока  не  ее.
- А  здесь , - сказал  Корнилов , - кто-нибудь  есть?
- Честно  говоря , не  очень , - улыбнулась  она. - А  вы  не  хотите  поиг-рать  на  трубе?
 Если  она  собиралась  подловить  Корнилова  на  резкой  смене  темы , ей  это  не  удалось.
- Играть  на  трубе  я  не  умею , - сказал  Корнилов , - но  бессвязно  подудеть  меня  иногда  завораживает. – Внезапно  он  чуть-чуть  засомневался. - А  почему  на  трубе , а  не…  на  ложках , к  примеру?
- Труба  вас  чем-то  не  устраивает?
  Как  же  безотказно  ее  непонимание – вероятно , она  никогда  не  по-мышляла  убегать  по  распаханной  сельве  от  так  и  не  вставших  с  кроватей  преследователей. Но  и  на  благодарно  Никакую , вроде  бы , не  похожа.
- Милая  девушка , - сухо  сказал  Корнилов , - если  бы  я  отказывался  от  всего  того , что  меня  не  устраивает , я  бы  уже  давно  висел  в  каком-нибудь  тихом  палисаднике.
 Задумчиво  опустив  голову , она  полагала , что  поняла  основания  его  крутого  разворота  у  ощерившегося  бездонностью  омута. 
- Крепкая  у  вас  позиция… – протяжно  протянула  она. -  Дудеть-то не  передумали?
- После  всего  мною  сказанного  это  было  бы  неэтично.
- Неэтично  по  отношению  к  чему?
- По  отношению  ко  всему  сказанному. - Корнилову  уже  надоело  вести  разговоры  снаружи. – И  где  же  мне  надлежит  перед  вами  блеснуть?
- Передо  мной  и  блесните.
 Расценивая  ее  жест - приглашающий  вовнутрь  поворот  головы - как  безжалостно  завлекающий , Корнилов , будучи  уже  в  комнате , удосу-жился добиться  у  нее  небольшого  уточнения.
- А  вы , - спросил  он , - всем  предлагаете?
- Договаривайте , пожалуйста.
  Прокашлявшись , Корнилов  договорил:
- На  трубе  поиграть.
- Нет , не  всем.
- Спасибо  за  комплимент.
- Пожалуйста.
  Затянувшая  Корнилова  обстановка  подгоняла  его  настроение  попутными  ветрами  очарования , и  если  здесь  и  намечалась  определенная  подстава , все  это  смотрелось искусительно  свежим – доверительно  раздувая  щеки , Корнилов  никак  не  мог  припомнить  когда  же  он  дудел  в  трубу  с  таким  воодушевлением. Не  мог , потому  что  дудел  в  нее  впервые: «Давлю , выкладываюсь , miserere  mei , Deus ; соленый  хлеб , изматывающий» - девушка  даже  попробовала  ему  подпевать , и  хотя  их  дуэт  мало  дотягивал  до  консерваторских  канонов , полное  отсутствие  зрителей  предоставляло  им  небывалую  степень  свободы – горе , о , нам  горе , какое  еще  горе , если  только  горе  смыслу ; Корнилов  помнит , как  жившая  с  ним  в  старших  классах  Елена «Помадка» Кузнецова  говорила  ему: «Ты   думаешь  только  о  себе – что  же , я  тебя  понимаю , но  нельзя  же  думать  исключительно  о  себе: никак  нельзя» - делая  погромче  блистательно  трубившего  в  его  квартире  по  ночам   Майлза  Дэвиса , Корнилов  улыбался  Елене  одними  руками: «Можно. Когда  обо  мне  будет  кому  подумать , я  буду  думать  и  о  других. Но  пока  обо  мне  думать  некому. Приходится  самому»
  Закончив  свою  абсолютно  неповторимую  импровизацию , Корнилов  брутально  улыбнулся  и , отразившись  на  корпусе  инструмента  белизной  коренных  зубов , неожиданно  вспомнил , зачем  же  он  здесь  оказался - не  в  этой  комнате , а  в  этом  здании.
- Сколько  времени? – спросил  он.
- Без  пяти  семь , - ответила  она. - Вы  куда-то  торопитесь?
- Да  не  то  чтобы… У  вас  тут  концерты  часто  проводятся?
  Закапав  в  глаза  толику  надменного  превосходства - словно  бы  вблизи  нее не  Корнилов , а  измученный  кознями  женской  уступчивости  царь  Итаки , защищавшийся  от  магнитящих  его  прелестей  привязыванием  себя  к  мачте  и  заливанием  воском  ничего  больше  не  желающих  слышать  ушей - девушка  не  удержалась  от  поверхностной  колкости:
- Хотите  поучаствовать?
 Примерно  такого  выпада  Корнилов  и  ожидал. Она  женщина , он  мужчина – ей  хочется  и  жить , и  жить  с  кем-нибудь , а  для  него  и  то , и  другое  уже  не  во  всем  приоритетно.
- Поучаствовать  в  концерте? – негромко  уточнил  Корнилов. – Выйти  к  людям  и  выступить  тем  заикающимся  боксером , который  убежденно  сказал , что  предыдущие  четырнадцать  поражений  были  чистейшей  случайностью? Вариант… Вы  думаете  у меня  получится?
- Я , к  сожалению , думаю  совсем  не  часто.
- К  сожалению  для  кого?
- Вполне  возможно , что  и  для  вас.
- Вы  меня  недооцениваете.
 Теряясь  от  недостатка  козырей , девушка  полезла  в  рукав.
- Серьезно? – спросила  она.
- Нет.
  Тут  ей  уже  пришлось  покориться ,  но , делая  акцент  на  обыденность , она  стремительно  обретала  свою  прежнюю  миловидность: 
- А  зачем  вы  спросили  про  концерты?
- Хотел  уточнить  одну  деталь. Как  там  у  них  с  уровнем  беспорядков? – Во  избежание  смертного  греха  Корнилов  отложил  трубу  подальше. - Сразу  оговорюсь , что  участвовать  в  них  я  не  претендую.
- По-моему… Я  особо  не  интересовалась , но  если  бы  на  них  произошли  какие-нибудь  эксцессы , я  бы  знала.
 «Поедем , деточка , на  природу. Ты  и  я , куколка  и  Корнилов: поедим  земляники, покормим  пчел , уединимся  в  свинарнике - Корнилов  достал  из  внутренних  карманов  разума  остатки  незадохнувшейся  там  линейной  логики  и  принялся  туманно  анализировать: итак , на  концертах  все  спокойно , и  это  без  малейшего  его  участия , и  вполне  может  быть , что  именно  его  участие, оно  же  присутствие , все  и  испортит - следовательно , из  соображений  общественной  выгоды , ему  там  просто  необходимо  не  появляться.
  Повторно  проверив  на  прочность  незамысловатую  логическую  цепь ,
Корнилов  удовлетворенно  успокоился:
- Вы  скоро  заканчиваете?
- В  принципе , я  уже  закончила. Предлагаете  что-нибудь  начать?
- Уже.
  Когда  они  спустились  вниз , их  там  никто  не  встретил. Они  встретили  целую  прорву  одетой  преимущественно  в  черное  молодежи , а  их  никто: бесчувственные  палки  скачут  на  плохо  настроенных  барабанах ; потрясающе… я  живу… потрясающе  живешь? Ты? Я  сказал: «Потрясающе. Я  живу» ; где  моя  жизнь , где  не  моя , русские  нередко  умирают  со  стаканом  в  руке ; ребенок  с  дрожью  говорит: «Слава Богу» , ему  одобрительно  отвечают: «Да  что  я - тебе  слава». И  ребенок  дышит. Не  тяжело. Он  дышит  глубоко – глубоко , глубоко: готовясь  к  чему-то  тяжелому.

               
                «Ломать  протянутую  руку
   Мне  ни  пристало  даже  вам» , -
Он  говорил  неспешно  другу
                Сливая  кровь  его  в  стакан
И  выжидая , когда  гром
Объявит  тост  за  них  двоих -
Живого , пившего  с  трудом
Ну  и  другого , кто  затих
Не  веря  в  лучшую  судьбу
Свою , чужую – все  одно…
Ему  ли  корчится  в  миру
В  глазах  построив  Шапито?

  Выйдя  во  владения  угнетающей  своей  людностью  улицы , Корнилов  обнаружил  там  дождь - практически  одновременно  дождь  обнаружил  его , но  Корнилов  был  не  один: с  ним  не  двигалась  с  места  его  новая  спутница , а  с  ней , успевшей  навести  порядок  в  оценке  своих  способностей  рулить , покорно  соседствовал  ее  ши-рокий  зонт.
 Устроившись  так , чтобы  капли  не  попадали  ему  в  рот , Корнилов  приготовился  говорить – он  не  завешивал  висящий  у  него  дома  ма-ленький   штурвал  со  встроенным  в  него  зеркалом  не  из-за  траура , не  из-за  того , чтобы  не  видеть  свой  рожи ; Корнилов  не  думал , о  чем  он  будет  с  ней  говорить: «Я  выросла  на  Гребенщикове. А  вы? Я? На  супе  с  клецками» -  эта  девушка , аристократка , обезьянка  сейчас  с  ним ; ослабит  ли  она  его  ремень  на  выходе  из  чебуречной  пока  не  известно , но  от  молчания  она  избавилась  еще  быстрее:
- Погода  несколько  сужает  перспективы… Что  скажете?
- Что-нибудь  скажу. - Проникнув  мыслью  за  плетеную  использованными  жилами  ограду  священных  рощ , Корнилов  моментально  одернул  себя  ее возвращением. - Давайте  угостим  друг  друга  вином. Вы  меня  белым, а  я  вас  тем , что  покраснее.
 Девушка  улыбнулась , повела  плечами ; она  придвинула  Корнилова  еще  глубже  под  зонт:
- Давайте  наоборот.
 Понимая  ее  намерения , Корнилов  не  отодвинулся:
- You  say  you  wanna  revolution…
- Чего?
- Ничего.      
  И  дождь , как-то  противоестественно  вдруг  и , скорее  всего , от  недоумения , принялся  отступать  и  прекращаться – когда  ты  встанешь , там  тебя  уже  ждут , но  ты  идешь , ты  продираешься ; и  тебя  ничто - тебя  даже  фальстарт  не  остановит.

  Спустя  несколько   дней  Корнилов  бесцельно  прогуливался  во  дворе: светило  домашнее  солнце , и  вернувшиеся  с  юга  птицы - в  родных  краях  хорошо , в  насиженных  местах  без  перебоев  отпускают  прохладу - уныло  напевали  заученные  в  чужих  странах  мотивы. Но  появление  Бандерлога  сделало  уверенную  попытку  разрушить  всю  эту  идиллию: вид  у  него  был   явно  не  с обложки - не  учитывая  издаваемого  для  внутреннего  пользования  вестника  ФБР  с  четкими  фотоснимками  перепуганных  инопланетян , мечтающих  позабыть  об  увиденном  на  Земле  и  поскорее  улететь  восвояси  - заметив  рационально  праздного  Корнилова , Бандерлог  зашагал  прямо  к  нему. Угрожающе  шмыгая  носом  и  выражая  суровую  неприветливость  нагнетающе-агрессивным  прихрамыванием: 
- Корнилов! Гад! Куда  ты  тогда  пропал?!
- Тсс… Не  говори  никому.
- Не  говори , говоришь?! А  меня  там  чуть  хулиганы  не  убили!
 Корнилов  уважительно  изогнул  брови – начиная  жить , он  уже  видел  серьезные  плюсы  в  скорой  смерти.
- Поздравляю , - сказал  Корнилов.
- С  чем  ты  меня  поздравляешь?!
- С  запоминающейся  судьбой. Если  тебе  угодно , конечно. Когда  в  следующий  раз  дежурим?
- Иди  ты…
  На  этом  они  и  расстались: при  литургии , как  и  прежде , прислужи-вают  ангелы; что  там? опять  она? бездна? все  движется  к  своему  концу ; усиливающееся  замешательство , стреляющие  кончики  пальцев , скорый  отказ  мотора - поневоле  отвлеченные  эмоциональной  беседой  птицы  покрутили  крыльями  у  виска: «бывают  же  столь  неуравновешенные  люди» , и  безыскусно  продолжили свое  благотворительное  выступление – in  nomine  Patris  et  Filii  et  Spiritus  Sancti. Наше  время  уже  на  многих  поставило  крест. Времени  ничего  не  подскажешь. 
 











               
                5

   Переезжая  из-за  участившихся  осложнений  в  реализации  «хотя  бы  питаться»  на  новую  квартиру , Корнилов  ощущал  себя  поступающим  единственно  верно. Каким-то  особым  стяжателем  перемен  он  не  был , но , смотря  в  окно  сыт  не  будешь , и  так  как  мысль  о  поисках  очередной  работы  вызывала  в  Корнилове  вполне  закономерное  отторжение , маневрировать  от  ведомых  Голодом  солдат  удачи  Легко  Забывающего  обо  всех  Завтра  становилось  ему  невыносимо  тяжко.
  «Печаль  и  спутанность  мыслей  я  выражу  взглядом. Сейчас. Выражу. У  меня  получается? Если  нет , кивни. Не  киваешь… понятно…» - за  исключением  одной  мелочи , переезд  прошел  довольно  гладко. Неприятность  состояла  в  том , что  когда  Корнилов  выходил  на  связь  с  агенством  - лично  вклеивать  свое  объявление  в  череду  таких  важных , как «Разъедусь  с  родителями. Куда  угодно» или «Сдаю  позиции. Срочно» казалось  ему  неприемлемым -  он  немного  предрекал  себе  занятие  его  делами  по-женственному  приятной  особой. На  записную  красавицу  он  не  претендовал , Боже  упаси – тут  у  него  ни  прав , ни  обязанностей , призрачно  нивелирующих  нехватку  оных , но  то , что  ему  прислали , выглядело  удручающе. Присланным  был  мужчина. Корнилов  не  имел  ничего  против  мужчин , на  пару  с  Клинтом  Иствудом  он  бы  с  удо-вольствием  погонял  по прерии  никогда  не  избегающих  своей  участи  подонков , но  этот  перверсивно  надушенный  голубок  буквально  ос-корблял  его  эстетический  вкус: «я  живу  им , им , водой  и  хлебом , недоедание… своелико… нерассуждающие… общеполезны… мне  хватает  тонкости  миропонимания , я  настолько  выдвигаюсь  в  последний  раз ; дерево , склонившись , думает  о  смерти , пьяный  на  велосипеде - сними  мохнатую  шубу , ты  же  не  мохнатый , ты  блед-ный  и  тощий» ; прошлой  ночью  под  балконом  Корнилова  кто-то  полчаса  орал: «Не  ори  на  меня!» - помимо  этого  крика , Корнилов  ничего  не  слышал ; без  учета  срывающегося  голоса  господствовала  только  тишина , но  в  те  минуты  недоумение  Корнилова  было  го-раздо  менее  продуктивным , чем  сейчас - ведь   вдобавок  ко  всему , присланный  мужчина  начал   выделывать  очень  странные  вещи: смотрит , смотрит  да  и  подмигнет. От  нервов, наверное. Или  еще  от  чего. Но  дело  есть  дело , кушать  хотелось  все  сильнее  и , подмигнув  ему  в  ответ , Корнилов  стартовал:
- У  меня  две  комнаты. Большие. В  хорошем  районе. Я  хочу  одну. Район  значения  не  имеет. Это  можно  организовать  по-быстрому?
  Мягко  улыбнувшись , человек  из  агенства  провел  большим  пальцем  правой  руки  по  пухлым  губам.
- Для   хорошего  клиента , - сказал  он , - все  можно.
- А  для  плохого , но  с  хорошей  квартирой?
- Это  не  так  интересно.
  Неужели  он  не  понимает , что  будь  он  даже  прораб  на  строительстве  Творения , сверхурочные  ему  здесь  не  обломятся?
- Это  возможно  или  нет? – нелицеприятно  спросил  Корнилов. - Главное  быстро.
- Куда  нам  спешить?
 Направленность  из  разговора  Корнилову  уже  приедалась - понемногу , но  все  отчетливее  и  отчетливее.
- Вы , - сказал  Корнилов , - вряд  ли  напоминаете  кому-нибудь  Клинта  Иствуда , по  поводу  которого  красивая  женщина  Марина  призналась  вашему  нынешнему  собеседнику: «Мне  больше  нравятся  его  старые фильмы. Посколько  в  своих  старых  фильмах  он  молодой , а в  новых  старый». Я  ей  не  возражал , но  если  бы  даже  возразил , я  бы  никогда  не  опустился  до  того , чтобы  возражать  ей  ребром  ладони  в  кадык – у  женщин , насколько  я помню, кадыка  нет , у  вас  тоже , но  вам  все-таки  придется  или  помочь  мне  с  перездом  или  немедленно  уйти. Я  ясно  выражаюсь?
  Осуждающе  покачав  головой , Александр  Духарин  чуть  было  не  поперхнулся  гулким  прокашливанием:
- Грубые  слова  говорите – вы  еще  так  молоды , а  уже  ничем  не  обу-словленно считаете , что  давно  и  во  всем  определились  в  своих  желаниях. А  если  ошибаетесь?
- Дверь  там.
- Ладно , ладно… Так  что  вам  нужно?
  И  они  наконец-то  занялись  переездом – Корнилов   сидел  с  Александром  Духариным  в  разных  углах  комнаты , но  на  всем  протяжении  их  тогдашней  беседы он  так  и не  смог  разжать  самопроизвольно  сжавшиеся  кулаки. Сколько  ни  уговаривал  себя  относиться  к  ситуации  с  привычным  ему  хладнокровием.
 После  недолгих  розысков  подходящий  вариант  оказался  найденным , и   уже  послезавтра - дотянул  он  до  него: в  Стиксе  только  ноги  помыл - мизинец  Корнилова  неамплитудно  помахивал  связкой  ключей  от  выделенного  ему  помпезным  отмиранием  социальных  приоритетов  убежища.
               
                Gimme  shelter – я  устал.
Лишь  семерки.
 Ну , ты  сдал…       

Нависавших  над  готическими  скамейками  аркад  квартира  Корнилову  не  предоставила: стол , стул , да  грусть , однако  ее  окрестности , подъезд  и  одиноко  работающий  лифт – второй  тоже  временами  работал , но  продолжая  пребывать  в  том  же  положении , что  и  не  работая: без  пола - навеяли  Корнилову  несложную  мелодию  исполняемой  под  баян  частушки  о  мерзости  запустения , распространяющейся  по подлунному  миру  на  китах  человеческих. Как  там  вещал  сокол  Чиль: «Люди  покрыли  землю  на  три  дня  полета! Может  и  больше , но  мне  уже  надоело  высматривать  свободное  от  них место. Бесполезно  это!». Окопавшись в  этом  зловещем  своей  обособленностью  пристанище - ко  всему, еще  и  звонок  не  исправен - Корнилов  решил  освежить  пока  еще  не  отобранную  у  него  жизнь  душераздирающим  отказом  от  соприкос-новений  с  женщинами  под  алкоголем. Укрепившейся  за  последние  семь  лет  культ «Просто  выпить – хорошо и  просто» был  развенчан  Корниловым  провозглашением  невнятной  доктрины «Живу  один , не  пью  и  зрею» , и , стараясь  откреститься  от  «It` s  just  that  demon  life  has  got  me  in  it s  sway» , он  неоднозначно  выдохнул:
- Хрен  бы…

 Приобретенная  накануне  независимость  от  братства  «Внешнего  духа»  надсадно  прервалась  телефоном - лучше  бы  Александр  Белл  не  отвлекался  от  учительства  глухих  детей  и  не  шастал  со  своей  системой  «видимой  речи» по  коктейльным  заседаниям  бостонского  истеблишмента.
  Корнилов  взял  трубку.
- Алло , - нехотя  пробормотал  он.
- Привет , цыпленочек!
  Звонили  не  ему. Это  уже  хорошо.
- Привет , курочка , - сказал  Корнилов.
- Курочка? Ты  никогда  не  звал  меня  курочкой.
- За  это  я  должен  перед  собой  извиниться – как  и  в  том  случае , когда  пошел  дождь  и  я  встал  под  дерево. Его  крона  защищала  меня  от  воды , но  потом  дождь  кончился , вместо  него  подул  ветер , а  я  о  чем-то  задумался  и  из-под  дерева  не  вышел , не  успел. Вот  меня  и  окатило - всей  той  водой, что  не  доходила  до  меня  во  время  дождя. Дождь  идет – я  сухой. Он  кончился – я  вымок. После  его  окончания , но  насквозь. А  как  я  тебя  звал?
- Ты  звал  меня  Секси.
  Похоже , полная  дура – если  бы  вокруг  него  остались  только  такие  женщины , Корнилову  было  бы  нечего  делать  в  своем  теле.
- Привет , Секси.
- Таким  ты  мне  нравишься… Хотя , говоря  таким , я  бы  не  смогла  объяснить  каким  именно. Думаешь  обо  мне?
  Ну , не  кричать  же  ей: «Мне  нравится  тебе  нравиться!». Но  и  откровенность  тратить  на  нее  не  пристало.
- Всегда , - твердо  сказал  Корнилов. - Даже  спирт  разбавить  некогда – выпью  аллюминиевую  кружку  и  пятнадцать  минут  потом  не  дышу , думая  и  помышляя  лишь  о  тебе. 
- Туз  ты  мой… Тебе  ведь  приятно , когда  я  так  тебя  называю? Ну  сознайся , ведь  приятно?
  А  леди  пусть  тушат  сигареты  в  молоке…
- Откуда  информация? – спросил  Корнилов.
- Как  это  откуда? – поразилась  она. - Ты  же   сам  говорил: «Бога  нет , потому  что  его  никогда  и  не  было , а  ты  зови  меня  Тузом».
  До  него  здесь  жил  дебил. И  это  факт , даже  делая  скидку  на  то , что  он  мог  не  знать  сленга  некоторой  части  блатных , называющих  «тузом» анальное  отверстие.
- Понятное  дело , говорил… - негромко  протянул  Корнилов. – Как  лошади? Как  жизнь?
- Как  лошади  не  знаю… не  знаю  и  того , зачем  ты  об  спросил , а  жизнь  все  продолжается – работа , однообразное  общение  с  сослуживцами , вечеринки. Но  мне  очень  не  хватает  наших  игр.
  Догадываюсь – не  иначе , как  что-нибудь  вроде  смертельных  схваток  между  тщедушными  богоборцами  и  накаченными  анаболическими  облатками  бого-Борцами.
- Так  поиграй  в  них  с  кем-нибудь  еще , - довольно  искренне  посоветовал  Корнилов.
- Все  не  так  просто - здесь  любой  не  подойдет. Меня  ведь  возбуждают  только  мужчины  в  железе.
- Каторжники , что  ли?
- Причем  тут  каторжники? Ты  прекрасно  понимаешь , о  чем  я  говорю… Твои  причиндалы-то  не  заржавели?
 Сейчас  это  еще  не  всё , но , по  собственной  милости  забиваясь  в  угол , Корнилов  пренебрежительно  забивал  на  искушение  быть  в  центре.
- Не  беспокойся , - сказал  он , - они  у  меня  из  нержавейки.
  Голос  в  трубке  понимающе  захихикал:
- Я  не  о  том... Как  там  твои  доспехи?
- Какие  доспехи?
- Ну , те… Для  секса.
Ее  шипящее  пришептывание  вызвало  у  Корнилова  поллюцию  сознания , незамедлительно  выразившуюся  в  воспоминании  жутковатого  апокрифа , касающегося  случая  кастрации  Сатурном  своего  отца  Юпитера , а  затем  и  наоборот. Также  он  припомнил  и  случая  из  его  личной  жизни , когда  разделявший  с  ним  двух  женщин  Сергей «Чандр» Ильюшин  пришел  с  кухни  и  хмуро  сказал: «Ты , Корнилов , можешь  продолжать  их  ласкать , а  я  уже  не  могу – языком  подавился».
Корнилов  отвлекся  от  женщин , уточнив  у  него: «Своим  языком?».
Беззлобный  этнолог  Сергей  схватился  за  изголовье  кровати  и , едва  не  упав , еле  слышно  выдавил: «Телячьим…». 
- Ах , те , - возвращаясь к  общению с  недалекой  дамой , воскликнул  Корнилов , - те , которые , как  я  понимаю , для  секса и  для  причинения  друг  другу  обоюдной  радости. Они?
- Да!
- Я  сдал  их  в  металлолом.
- Как?!
- Деньги  были  нужны.
- А  как  же  я?! Ты  обо  мне  подумал?
  «Мы  же , как  споспешники , умоляем  вас , чтобы  благодать  Божия  не  тщетно  была  принята  вами» - однако  хоть  в  Почайне  их  крести , хоть  в  принадлежащем  могущественному «Угодники  и  компания»  аквапарке , все одно  не  поможет: от  зычного  себялюбия  и  покойника  не  избавишь.
- Именно  о  тебе , - сказал  Корнилов , - я  и  подумал. Хороший  психиатр  сейчас  не  дешево  стоит , а  тебя , Секси , наставить  на  путь  истинный  способна  лишь  экстренная  психиатрическая  помощь. Так  что , лишние  деньги  не  помешают.
- Какой , твою  мать , психиатр?! – озлобленно  прокричала  она. - Ты  что  издеваешься?
  Да  брось  ты , зачем?
- Все , моя  милая  Секси , - усмехнулся  Корнилов , - я  сдаюсь. Ты  меня  слушаешь?
- Слушаю.
- А  зря.
- Что  зря?
- Зря  ты  меня  слушаешь.
  Она  возопила , она  заорала: ей  худо , что  разум  на  грани  обвала.
- Ты  же  сам  сказал , - прокричала  Секси , - чтобы  я  тебя  слушала!
 А  вот  с  воображением , барышня , надо  бы  поострожнее , посдержанней - не  то получится , как  с  охотником  Тихоном  Ряжским , принявшим  катавшегося  от  злости  лешего  за  рожающую  дочь  своего  кума  лесника.
- Я  не  сказал , - пояснил  Корнилов. - Я  спросил.
- Что  спросил?
- Уже  не  важно… Бывай. Счастья  тебе.
Повесил  трубку , Корнилов  стал  ждать  повторного  звонка , но  его  не  последовало: у  немалого  числа  африканских  народов  адюльтер  одного  из  супругов  приводил  к  рабству  обоих - ты  согрешила , я  пострадал ; ты  кормила  детей , я  ошивался  в  соседней  землянке  с  пышной  звездочеткой ; ты… я… нам  обоим…. я , ты , вместе , до  конца… в  беде  и  радости - полгода  назад   Корнилов  встретил  на  Маросейке  сильно  кровоточащего  бизнесмена  Олега  Алутина. Умолявшего  своих  коллег  не  запирать  его  в  тесной  комнате  со  стулом  и  веревкой: Корнилов  перевязывал  ему  голову  и  без  того  надорванным  рукавом  его   пиджака ; Олег  Алутин  заливал  своей  кровью  сухой  асфальт – ведя  себя  с  вызывающей  апатией.
- У  меня  с  моей  женой, - говорил  Олег , - были   и  праздники: для  нее  будни , но  для  меня-то  праздники. Грех  жаловаться! У  нее  просматривался  ко  мне  интерес , и  я  его  пообщрял! Но  затем  многое  пошло  на  слом – не  во  мне  и , вероятно , не  в  ней , но  она  стала  все  лучше  и  лучше  разучивать  до  крайности  неприемлемый  для  меня  мотив. У  меня  из-за  нее  и  рог  вырос.
- Изменяла? – прозорливо  спросил  Корнилов.
- Бывало… Но  сейчас , как  ты  видишь , рога  у  меня  нет – его  мне  по-клонники  моей  жены  обратно  в  голову  бейсбольными  битами  забили , чтобы  я  не  очень  расстраивался. Сердобольные  ребята  попались.   

  За  стеной  ее  кто-то  бурил – ее  саму  и  скорее  всего , прорываясь  в  будущее. Еще  не  хватало , чтобы  из  пролома  высунулась  присыпанная  каменной  крошкой физиономия  и , не  забыв  отряхнуться , конспиративно сказала: «Здравствуй , жучила - слыхал  обо  мне?». Корнилов  бы  устало  вздохнул , с  сочувствием  покачал головой: «Скучно  живешь , Монте-Кристо - как  был  ты  по  разуму  простым  моряком , так  и  помрешь  им. А  не  угомонишься , то  и  до  юнги  понизят». Но  юнги  же  не  читатели  Юнга ; до  метаморфоз  и  символов  либидо  им и  дела  быть  не  должно - познакомятся  с  портовой  шлюхой , развеют  стеснение   доброй  половиной  кварты  кубинского  рома , и  вот  уже  ее  опытное  тело  обучает  их  несложным  премудростям. Вдалеке  от  убогой  мерзости  книжников. 
Изогнувшись  в  пополамном  наклоне , Корнилов  заглянул  под  тахту -  вполне  вероятно , что  именно  здесь  его  предшественник  держал  свои  доспехи. Слегка  не  рыцарские. Странное  место  эта  наша  земля - чего  на  ней  только  нет. И  любви  нет , и  радости  от  ее  отсутствия  нет , и  много чего  еще  нет  и  не  предвидится. Но  вот  еда  иногда  попадается. Доставаясь  тому , кто  удостоился  не  быть  ею. А  кому  не  повезло , тому  достаточно  и  спасибо – мишка-шатун , медведь-импотент ; Троцкий  назвал  бы  его «мещанской  сволочью» ; усыпанный  гноящимися  веснушками  послушник  с  таким  остер-венением  брякался  на  молитву , что  дьякону  Григорию  приходилось  его  осаживать: «Ты  бы  колени-то  пожалел».
«Колени?!»
«Ну».
«Пожалел?!»
«Ну».
«Да  я  же , дяденька , в  наколенниках!»

Кодла  пьяных  мудаков
Деву  окружила
Но  она - ведь  ниндзя  дочь -
Всех  перекрушила
И  сказала: «Папа  мой
Счастье , что  не  видел
Как  я  вам  чинила  боль
А  не  то  б  обидел
Он  словами: «Боже , дочь ,
На  хрена  с  простыми
Применила  силу  чар
Против  бедных  ими?»
Я  бы  сделала  книксен
И  ушла  понуро.
Оставляя  вас  в  живых
Яко  полна  дура».
         
  Разогрел  воду  до   кипятка , Корнилов  залил  ею  лапшу «Доширак» - наверное , ее  очень  любил  президент  Франции. Разумеется , до  того , как  стал  президентом. Поэтому  она  и  называется  «До-Ширак». А  после  своего  избрания  он  начал  любить  спинку  зайца «а-ля  руаяль» , лангустины  с  луком-пореем , террин  из  лосося  со  шпинатом - ну , любит  и  любит. Лишь  бы  пособие  марокканским  джанкам  не  задерживал - просидев  без  слезинки  мрачнейшую  драму , как-то  глупо  рыдать  над  ее  пародией. Да  и  порадовать себя  лапшой  не  каждому  достижимо. Где-нибудь  в  племенах  она  бы  оживленно  пошла  изысканным  гарниром  под  человечину.  В  племенах , вообще , не  очень – младенец  открывает глаза, впервые  смотрит  на  наш  мир  и  вдруг  видит  огромное  черное  лицо  с  кольцом  в  носу. И  два  движущихся  к  нему  пальца  «Утю-тю…». А  вокруг  змеи  и  лихорадка. Но  этот  вертеп  недолго  вынашивать  ему  в  голове ; за  уродливость  родившегося  из  нее  плода  с  него  даже  не  спросишь - отдыхая  от  травли  водяных  козлов , он , конечно же , может  и  помечтать , но  его  мечты  поимкой  водяного  козла  и  ограничатся. Ну , если  только  кабана-бородавочника  зацепят.
   Определив  для  себя  опоры  дальнейшего  времяпрепровождения: никаких  женщин – это  раз , никакого  алкоголя – это  еще  раз , Корнилов  пока еще  не  знал , что  же  протянуть  между  ними: держась  в  стороне  от  повторов , он  решил  попробовать  что-нибудь  неизведанное. Подойдя  к  облагороженной  светлыми  обоями  стене , составлявшей  прямой  угол  с  подвергаемой  бурению , Корнилов  повел  бесконтактно  агрессивный  бой  с  тенью. Наскакивал , не  паниковал , интенсивно  работал  на  отходах ; слышит , сердце  обвинительно  зудит: «Охренел , да? Или  думаешь , я  от  воодушевления  так  стучу? Идиот…». Корнилову  тоже  захотелось  крикнуть  ему  какую-нибудь  гадость , что-то вроде «Само  дура!» , но  переругиваться  еще  и  с  сердцем  представлялось  чрезмерно  обременительным. И  без  него  есть  с  кем. Ну , кто  бы  сомневался.
- Жизни  у  вас , барин , невпроворот , но  вы  в  ней  словно  бы  и  не  нуждаетесь. Не  досадно? 
- Ты  по  поводу  невпроворот? 
- Только  не  говорите , что  гуляя  по  кладбищу , вы  завидуете  усопшим. Это  было  бы  несоразмерно  вашему  имиджу. 
- Моему  имиджу  в  глазах  кого?
- В  глазах  себя. Зависть  одно  из  немногих , чем  вы  обделены  неодно-значной  по  вашу  голову природой. Застигнув  вас  при  попытке  завидовать…
- Да  не  завидую  я  никому , довольно  чушь-то  молоть.
- Никому? 
- Ни  на  небе , ни  на  земле. 
- Что  же , допускаю… А  себе? 
- Себе  еще  меньше. 
- Еще  меньше , чем  нет? 
- Какому  нет? 
- Поясняю. На  вопрос «Завидуете  ли  вы  им?» вы  ответили: «Нет» , а  на  вопрос «Завидуете  ли  себе?» , сказали: «Еще  меньше , чем  им» , чей  смысловой  близнец «Еще  меньше , чем  нет» вас  не… 
- Сгинь!
  Созерцательно  раскрепощаясь - несохранившейся  фреской  Полигнота  под  ковшом  экскаватора  Геометра фантазий , заметающего  своими  следами  все  остальные - Корнилов  открыл  ящик  комода: в  нем  валялась  расческа  без  зубьев , несколько  пожелтевших  от  невнимания  листов , обкусанный  карандаш , и  Корнилов  подумал , не  приступить  ли  ему  к  написанию  некоего  сюрреалистического  манифеста. Спать  же  еще  рано. Да  теперь  уже  и  не  с  кем - Корнилов  абсолютно  не  умел  рисовать , и  поэтому  истощающе  экзистенциальный  вопрос «Что  рисовать?» не  замаячил  перед  ним  даже  в дымке: светотени  давно  задуманного  шедевра «Кого  не  ждали  больше  всех» ни  за  что  бы  не  открылись  ему  только  за  счет  его  желания. Вот  тебе  час  на  раздумья , вот  тебе  еще  день  на  жизнь , юные  девы  орут  в  темноте: их  не  насилуют. Сталкивают  с  ледяной  горки. Что  я  делаю  изо  всех  сил? Сморкаюсь. Моя  дорога  вьется  по  змеиным  норам , пьяная  милиция  крутит  трезвого  обывателя , птица-гамаюн  выклевывает  для  гнезда  чью-то  бороду - попробовав  изобразить  прямую  линию , Корнилов  отодвинул  листок  на приличное  расстояние  и , оценивая  достоинства  не  слишком-то  удавшегося  произведения , если  и  поддавался  по-глаживанию  эйфорией , то  не  везде. Линия  была  явно  кривовата. Вернее , крива  до  отвращения - по-видимому , для  новообращенного  в  таинства  живописи  прямые  линии  не  самое  походящее  на-правление. Будем  рисовать  коня. Голова , грива , тушка. Грива  ничего  получилась. Получше  головы. Но  на  французский  поцелуй  с  бессмертием  все  равно  не  тянет - такую  картину  надо  вывешивать  лицом  вовнутрь. А  что , оригинальный  демонтаж  традиций , день  проходит  не  впустую - еще  бы  пивка. Зачастую  приемлемого , чтобы  спустить  алкоголизм  на  тормозах. Но  никаких  послаблений. Хочешь  пить - выпей  воды , хочешь  женщину – следи  за  тенью. Хочешь  и  то , и  то  вкупе – поразмышляй  о  междоусобицах  в  правящей  династии  Времени. И  о  неотступно  приближающемся  Time  to  say  goodbuy – время  же  единственная  жидкость  в  жилах  Дьявола , оно  свое  дело  знает: сейчас  кто-нибудь  бежит , разбивает  шиповки , темпераментно  перепрыгивает  через  барьеры  потревоженным  гоном  сайгаком , не  помышляет  ни  о  чем  плохом  или  херовом - на  горизонте  уже  заметен  финиш ; за  ним  блестящая  медаль , выстраданная  слава  и  упругие  бедра  обходящихся  без  предварительных  ласк  малышек… батончиков… и  тут , откуда-то  из-за  угла , голос: «Ты  не  очень-то  нагнетай. Это  шутка  была. Нет  там  всего  этого. Сейчас  нет – имелось , но  двадцать  три  года  назад , для  богоизбранного  эфиопа…».  Бегун  выскакивает  из  себя , орет , скандалит: «Как  это  нет?! А  какого  я  так  напрягался?». Повернувшись  к  нему  задом , время  хладнокровно прыскает: «Ты  все  же  преждевременно  не  отчаивайся , там  другое  есть. Впрочем , отчаивайся - другое-то  для  других». Однако  же , врет: там  и  для  других  не  зарезервировано  шезлонга  с  видом  на  кущи. Главное  ли  участие? Воистину  не  уверен - подготовиться  и  интриговать  до  победы  будет  к  себе  по-милосерднее. Правда , даже  самая  идеальная  подготовка  ничего  не  гарантирует. Если  только  избавит  от  самобичевания - мол , сделал  все , что  мог  и  не  моя  вина , что  не  смог. Сожаления  не  принимаются – ни  от  тебя…  ни  от  кого… Корнилову  уже  опысты-лело  его  продолжительное  отлучение  от  кровати  и  он  неуемно  прилел , попав  под  трамвай  недодуманных  мыслей  и  эклектичных  пейзажей  увиденного - нельзя  же  сразу  обниматься  лечь!… то  ли  женщина , то  ли  хрю… человек  маленького  духовного  роста… украшай  себя  изнутри… «Сигарету? – Я  ничего  твоего  в  рот  не  возьму!»… чтобы  не  раздражало  памятью  о  хорошем… млею  на  твоем  пузике… «А  бар  в  номере  есть? – И  бар  есть , и  бармен  при  баре  есть…»… я  отталкиваю  твои  руки , но  не  отталкиваю  ожидание  тебя… эпатировать-импотировать… мне  больше  нравиться  представлять , чем  добиваться… что  лежит  под  рукой , мы  ногой  не  оттолкнем… непохмеленное  сердце… греби , Ной , уходим!…
  Прошло  минут  десять. Куда  прошло , не  понятно. Вероятно , куда  надо. Кому  надо? Для  кого  в  окопе  выросла  сакура? Кто  уводит  меня  в  волчью  тундру?  Корнилов  почувствовал , что  его  глаза  амбициозно  закрываются.
  Удачи… 

 Пуленепробиваемая  колесница  неслась  по  огненной  пустыне. На  ее  просмоленных  железных  бортах  языки  пламени  сочетались  законным  браком  и , при  переключении  передач  обменивались  обручальными  кольцами. Скулили  гризлики , разбегались  мымкуны. Рвал  волосы  Сатанаил  Хохмач. Во  все  встречные  уши  ветер  вдувал  благостную  весть: «Они  ушли! Он  и  она , вдвоем! Им  это  удалось!». Погоня  их  уже  не  достанет.
 «Теперь  ты  счастлива , родная?»
 «Да. И  все  благодаря  тебе , милый. Ты  настоящий  воин».
 «Все , что  я  сделал , я  сделал  для  тебя. Я ..».
  Бум! Бум!
 «Что  это  за  стук , любимая? Что  за  лажа?»
 «Это  стук  из  реального  мира. Из  твоего - кому-то  нужна  твоя  по-мощь. Я  не  смею  тебя  задерживать. Страшный  грех  сие  потому  что... Прощай, боровичок». 

  Бум! Бум! Люди , люди - это , наверное , люди. Гады , герои , венцы  мироздания -пошатываясь  от  объективного  раздражения , Корнилов  пошел  открывать.
 «Я  иду , ползу , спуртую – жаль  не  пройдет  такое , что  ты  ко  мне , я  к  тебе. Ты  ко  мне , а  меня  уже  нет» - открыв , Корнилов   увидел  невысокого  старика. Старик , как  старик. В  ночной  рубашке. Посмотревший   на  Корнилова  снизу-вверх , немного  помедливший  и  спросивший:
- У  вас  есть  Тибетская  книга  мертвых?
  Он  вопрошает  четко , без  заимстовования  у  немого  его  специфичного  акцента, но  тут  бы  захлопали  глазами  и  восковые  изображения  многочисленных  Людовиков. Подкармливаемые  дворней  в  течение  сорока  дней  после  смерти.   
- Какая  книга? – переспросил  Корнилов.
- Тибетская  книга  мертвых. Бардо  Тхедол.
- Даже  так?… Мне  приходилось  говорить  на  Земляном  валу  с  одним  бездомным  увальнем , и  он  сказал  мне: «У  нормальных  людей  есть  очень  много  ценных  вещей , но  им  хотелось  бы  иметь  их  еще  боль-ше , а  у  меня  нет  ничего , но  мне  и  этого  достаточно». И  когда  я  назвал  его  умным  человеком, он , недолго  думая , ответил: «Да  нет , скорее  я  идиот…». А  вы  , дедушка , что - из  дурдома  сбежали? Идите  с  миром , я  вас  не  выдам.
Корнилов  попытался  захлопнуть  дверь , но  старик , оказавшийся  на  удивление  резким , этому  воспрепятствовал - ногой. Поставил  ее  на  пути , повелевающе  перекрыв  сам  путь - облить  бы  его  кипятком , разгладить  бы  лоб  утюгом , но  Корнилову  пока  неприятно  нагревать  его  загадочное  существо  до  полного  расцвета  странности: говори , говори , старик -  попрекай  меня  за  нисполанное  тебе  безразличие.
- Вы  читали  эту  книгу?
- Я , - ответил  Корнилов , - много  чего  читал. И  записанные  на  ладони  телефоны  случайных  женщин , и  крылатые  слова  идущих  на  гильотину , и  Николая  Гумилева…
- А  эту?
  Взмахнув  для  острастки  вымышленными  хоругвями , Корнилов  нехотя  нырнул  в  воспоминания. Вода  в  этих  заводях  была  мутной  и  стойко  отдавала  плесенью. Итак , поищем - не  то , не  то , какая-то  бегущая  за  поездом  смуглая  женщина , ее  умоляющие  крики: «Вернись , Корнилов , вернись , дружочек!» ; гвоздь  в  голове  вулканолога-самоубийцы ; австралийская  народная  песня «You  shook  me  all  night  long» , аутентично  обрамляющая эскапады  постельного  ринга… Стоп, кажется , приехали - эзотерика  сорока  девяти  дней  Бардо , перенос принципа  сознания , вторичный  Ясный  Свет , мирные  и  гневные  божества , мероприятия  по  защите  от  духов-мучителей , основополагающие  стихи  о  шести…
- Способ , удерживающий  от  вхождения  в  лоно , первый  способ  закрытия  входа  в  него… Читал.
- Вам  понравилось? – спросил  старик.
- Не  помню. Нет , наверное.
- Почему  нет?!
  Почему , отчего ; «мой  отец  хотел  дочь - мой  не  хотел  никого» ; я  ору , ты  прислушивайся  - тон  у  него , как  у  вопиющего  на  «cupollone»  собора  Святого Петра  разносчика  пиццы  Дзавонни , в  который  уже  раз  приговоренного  к  неуплате  своей  доставки: «Платите! мой  карман  уже  не  выдерживает  вашего  бремени!»
 «Какое  же  это  бремя - так  побасенки. Что  тут  у  нас?… Как , опять «Капричоза»?! Мы  же  заказывали  у  тебя «Дольче  Пиканте!»
 «Скажите  спасибо , что  не «Маргарита». У  вас  и  на  нее  денег  нет»
  «А  Дольче  Пиканте ?»
  «Дольче  Пиканте  пускай  вам  покупает  дон  Гамбино. Он  человек  серьезный - взамен  оказания  ему  услуги  по  вхождению  в  Эдем  с  черного  хода , всегда  не  откажет».
 «Нахал!»
 «Дармоеды».
- Но , - недоумевающе  сказал  старик , - если  вы  не  помните , вы  ведь  не  можете  быть  уверены , что  она  вам  не  понравилась?      
- Если  бы  понравилось , я  бы  помнил.
- Но  ведь  это  же  главная  книга!
- Ну , и  что  с  того?
  Старик  уже  напрягал  Корнилова  своей  дремучей  зацикленностью: ну , вознамерилось  тебе  растить  в  себе  голову ; и  потребность  есть  и  не  лень  - так  расти, систем  же  сколько  угодно: повиси  подобно  самопронзенному  копьем  Одину  на  дереве  Иггдрасиль , одержимо  попрыгай  через  скакалку  радуги , хибинских  шишек , в  конце  концов , покури. А  он  все  скребется  в  окошко  проваленной  явки.
- Очень  жаль , что  у  вас  нет  этой  книги , - с  досадой  пробормотал  старик , - свою-то  я  в  туалете  полностью  извел… У  вас  ее  совсем  нет?
- У  меня  ничего  нет.
- Совсем  ничего?
  Разрешение  на  переживание  за  меня  еще  не  получил , а  говорит  грустно , где-то  уже  с  надрывом: лишнее , дедушка - унижающе  лишнее.
- Лапша  есть , - ответил  Корнилов.
- Угостите?
А  старик  не  прост , здраво  рассортировал: Бардо  Тхедол  и  паранойя  вместе , а  чужая  лапша  отдельно: «накормите  меня  своим , потому  что  мое  и  ваше  для  меня  рознь».   
  Ладно , не  жалко.
- Заходите. – Корнилов  гостеприимно  шевельнулся  в  освобождении  прохода. -  Ботинок  можете  не  снимать.
- Но  на  мне  нет  ботинок.
- Вижу.
  Невольно  крякнув , старик  по-православному , справа-налево , перекрестился  плевками.
- Понял  вас , - сказал  он , -  не  все , но  куда  клоните. Вы  подразумевали  астральный  план?
  Планировал  ли  несчастный  сирота  Эдвард  Тич  прославиться  на  всю Атлантику  под  берущим  судьбу  на  абордаж  адским  никнэймом «Черная борода»? Догадывался  ли  он , что  его  отрубленная  голова  будет  венчать  бушприт  настигшего  его «Генри»? Планировал  ли  догадываться? Подразумевал  ли  так  кончить?…
- Никакого  плана , - ответил  Корнилов , - у  меня   нет. Ни  генерального , ни  астрального , ни  чтобы  раскумариться. У  меня  только  лапша  есть – упаковок  пять  где-то  осталось. Не  хотите , не  ешьте.
- Почему  не  хочу? Лапша , между  прочим , очень  духовная  пища. Медитативная.
  Медитировать  натощак  для  него , конечно , неприемлемо. Бесчело-вечно  это  для  него – что? как? чего  нам  ждать-  бесчеловечную  че-ловечность. Ее. 
- Даже  так? – наигранно  удивился  Корнилов. - А  вы  в  курсе , что  она  еще  от  голода  помогает?
- Я  об  этом , разумеется , слышал. Но  был  бы  не  против  убедиться  на  личном  опыте – все  в  той  же  манере , как  я  убедился  в  том , что  желающий  спать  с  малолетними  всего  лишь  извращенец , а  залезающий  под  юбку  к  старухе  уже  эстет – на  личном  опыте  я  убеждался  и  в  другом , а  в  отношении  лапши  я  бы  убедился…
- В  отношении  нее  мы  будем  убеждаться  на  кухне. – Корнилов  немного  улыбнулся. - Прошу.

Сравнял  с  собой  он  и  луну
И  Млечный  путь , и  рык  совы
Но  простонал: «Я  не  приму
Сравнять  с  землей  мои  костры
В  душе  моей  они  коптят
А  я  даю  им  имена
Одно  с  надеждой , что  простят
Мне  все  прыжки  с  того  моста
Откуда  прыгал , не  ценя
Награду  жизнью  и  Тобой
Ну  а  другие , чтобы  зря
Не  обознаться  кто  со  мной
Потратил  слишком  много  дней
Стараясь  выжать  хоть  слезу
Из  принадлежности  к  своей…
Своей  мечты  я  не  снесу!».

  Когда  нервные  лучи  восходящего  солнца  уже  вычерчивали  на  стекле  свои  недолговечные  иероглифы , Корнилов  все  еще  слушал старика. Марата  Семеновича «Бучу». Как  совестливо  расколовшийся  после  ознакомления  с  «Первой  заповедью  дубинки»  подозреваемый , он  пересказывал  эпизоды  своей  бурной  жизни , и  среди  совсем  не  обязательных  попадались  действительно интересные. Само  собой , на  любителя , но  история  о  том , как  он   пиратствовал  на  Москве-реке , без  малейших  стеснений  вставала  в   разряд  классических. Корнилов  слушал  и  слегка  грустил - он  чувствовал , что  его  новая  жизнь  заканчивается , так  по  большому  счету , и  не  начавшись. И  следующая  попытка  будет  предпринята, если , вообще , будет, далеко не  завтра. В  чем  же  была  нестыковка?  Кто  его  знает.
  Так  вышло.               
























               
                6

  Прокручивая  в  голове  беглые  стоп-кадры  эволюционной  значимости всех  неподдельно  вымерших  видов , Корнилов  не  торопливо  продвигался  по  главной  улице  страны: машины , забыв  о  тормозах  и  светофорах , выпячивали  друг  перед  другом  свои  скорости ; огни  стекольных  витрин  подмигивали  собратьям  с  противоположной  стороны ; Корнилов  все  не  торопился  и  не  торопился. А  чему  ему  радоваться? Вот  именно, что  нечему - ма-зохисты , разумеется, возразят , но  Корнилов  в  их  ложах-вентах  никогда  не  состоял , и  поэтому  всего-навсего  не  торопился , стараясь  по  возможности  никуда  не  идти. Куда  ему  идти? На  поиски  золота  инков  в  солнечный  Пайтити? Но  там  и  без  него  темнее  не  станет. Или , может  быть , его  заждались  на  полярной  станции? Сжимают  на  счастье  кулаки  и  верят: «вот  придет  Корнилов  и  вытащит  нас  из  пропасти , куда мы  были  сброшены  нашей  отоспавшейся  совестью»? Тоже , вряд  ли. А  вот  в  бар  зайти  не  помешает. Действительно  кому  это  может  помешать? - Корнилов  человек  не  буйный , вопреки  не-преложным  постулатам  социума  не  икающий , да  и  с  дилетантским  пафосом «Карбонарий , надкуси  оковы!» ничуть не  сотрудничающий. Кое-какие  сомнения  в  ее  обладании  вызывала  только  платежеспособность , и  когда  Корнилов  гордо  уставился  на  ценник , эти  сомнения  обрели  законченный  статус  бескомпромиссно  неразре-шимых. Цены  кусали – довольно  глубоко  и  остервенело , за   самые  сокровенные фибры  его  благого  желания  пропустить  кружечку  и  тихо  отвалить: они  вцеплялись  ему  примерно  в  те  же  места , что  и  Микеланджело , который «пытался  вложить  всю  полноту  своей  личности  в  язык  мрамора» , однако  на  одну  кружку  у  Корнилова , пусть  еле-еле, но  хватило и , испросив  пронизывающим  взглядом  формально-насильственного  разрешения , он  присел  за  столик , не  полностью  занятый  двумя  помятыми  девицами. «Мое  дело – полет , ваше – мельтешение  под  ногами… Да! шучу , шучу… иронизирую» - проходящая  между  ними  беседа  прикоснулась  к  его  отнюдь  не  жаждущим  информации  ушам ; «Они  горят  изнутри. Словно   бы  им  ввели  факел. Через  самое  потайное  место» - как  он  понял , девицы  зарабатывали  стриптизом. В  общем , прилюдно  раздевались. Основываясь  на  расставленных  в  их  общение  акцентах , целью  такого  способа  зарабатывания  было  проплачивание  высшего обра-зования. Корнилов  обвинительно  усмехнулся. Как  бы  не  обвиняя , а  обвиняясь  в  обвинении ; он  уже  не  раз  слышал  о  подобной  связке - стриптиз  ради  образования. Корнилов  не  исключал , что  это  правда , но… ну  да , ладно , у  каждого  свои  расклады  и  при  любой , даже  самой  благоприятной  для  тебя  сдаче , ты  никогда  не  пересилишь  улыбчиво  комбинирующего  на  глади  зеленого  сукна  Папашу  Шулера.

                Я  маленький  казак
                Но  стану  ли  большим?…
                И  неба  крик , как  знак
                «Мы  тоже  здесь  чудим!»

  Между  прочим , Корнилов  не  имел  ничего  против  стриптиза. Он  вообще  почти  ничего  не  имел. А  что  касается  стриптиза , он  сам  бы  в  нем  с радостью  поучаствовал , будь  в  нем  хоть  какая-нибудь  необходимость: «Хорошего  было… Много? И  не  упомнишь?… Мало. И  не  вспомнишь». Да  и  деньги , судя  по  всему , неплохие. Сделав  экономный  глоток , Корнилов  мечтательно  закрыл  глаза. Но  помечтать  ему  помешали – и  собственное  нежелание , и  ввалившийся  в  бар  мордатый  гангстер , сразу  же  начавший  выяснять «Who  is  who , motherfuckers». Документы  он , понятное  дело , не  спрашивал - просто  ходил  и  орал. И  не  рэперскую  телегу. Корнилов  задумался: «вот  входит  человек , смотрит  по  сторонам  и  что  он  видит? Людей. Ну , еще  мебель. И  как  он  на  это  реагирует? Некрасиво реагирует. Не  породисто. А  почему? Наверно , потому  что  очень  серьезен. Но  что  значит  очень? Это  значит , куда  больше , чем  остальные. А  кто есть  остальные? Тройка  худосочных  яппи , две  упоминавшиеся  девицы  и сам  Корнилов. Получается , что  Корнилов  несерьезен…».
  Корнилов  уже  захотел  немного  погрустить , но  громкие  действия  охраны  обрубили  его  хотение  на  корню. Вероятно , вошедший  гангстером  не  был. Или  только  учился  им  быть – что-то  слишком  запросто  его  выкинули  на  улицу. Даже  стукнули  ногой  пониже  спины. Проецируя  эту  ситуацию  на «Хороших  парней» , где  Джимми – Де  Ниро , Томми – Джо  Пеши , небезынтересно   предположить, что  случилось  бы , если  к  Джимми , тяжело  переживающего  гибель  своего  друга  бешеным  крушением  телефонного  аппарата , со  всего  разбега  подскочил  один  из  частных  охранников , назидательно  говоря: «Уже  седой , а  хулиганите… Вас  в  участок  или  сами  разберемся?».
  «Лейся , лейся  красная»  произошло  бы  тут  без  рассудительно  переноса  на  потом , ну  а  девицы , чье  настроение  с  появлением  лже-гангстера  заметно  упало, уже  заболтали  по  новой , и  зачем-то - хотелось  бы  верить , что  не  из-за  сострадания - попробовали  затащить  туда  и  Корнилова. В  смысле , предложили  подключиться  к  разговору. Корнилов  подключился , но  не  от  полного  сердца. Он  смотрел  на  свою  кружку , на  стремительно  убывающее  пиво  и  прекрасно  понимал , что  вторую  ему  не  потянуть. Видимо , именно  поэтому  его  участие  в  беседе  было  по  большей  части  невзрачным.
- Вы  где  работаете?
- Нигде , - ответил  он.
- Как  это  нигде?
- А  вот  так.
  И  все  в  приблизительно  том  же  стиле - в какой-то  момент  Корнилов  ощутил  себя  мега-букой ; это  ему  не  понравилось  и , не  желая  отождествляться   в  глазах  равномерно  косоглазящего  самосознания  с  непроспавшимся  полуслоном-полудраконом , он  широко улыбнулся. Девицы  были  ко  многому  привыкшие , но  широкая  улыбка  Корнилова  заставила их  импульсивно  поежиться:
- Что-нибудь  случилось?
- У  кого?
- У  вас , мужчина. Конкретно  у  вас.   
  Заниматься  кормлением  ветра , отдавая  ему  лучшие  куски  с  нечеловеческим  трудом  собранного  урожая , наверное , чушь  и   атавистичные  игры  предрассудков , но  кому-то  уже  обрыгло  полностью  зависеть  от  независимости.   
- С  чего  вы  это  взяли? – спросил  Корнилов.
- Улыбка  у  вас  неадекватная
 Корнилов  придирчиво  окинул  себя  взглядом  со  стороны: голову , сердце , либидо. 
- Чему  не  адекватная?
- Всему.
- Но  чему-нибудь  из  всего , - сказал  Корнилов , - в  какой-то  степени  адекватна  даже  моя  улыбка. Она  вас  шокирует?
- Нас  ничего  не  шокирует.
  Когда  герой  Литаолан  напал  на  пожравшее  все  человечество - за  исключением  самого  бойца  и  его  старухи  матери - чудовище , и  будучи  тут  же  проглоченным, проложил  себе  путь  наружу  ржавым  мечом , между  делом  освобождая  еще  не  успевшее  перевариться  население  мира , вы  бы  тоже  не  дрогнули? Поглядел  бы  я  на  вас  при  том  освещении.
- Значит , - спросил  Корнилов , - все  отлично?
 Девицы  сочувственно  отяжелили  небольшие  глаза: им  явно  не  жела-тельно , чтобы  их  застигнули  на  горящем  операционном  столе. Но  придется. Поскольку  они  к  нему  привязаны  , и  успешно  сделанная  операция  уже  ничего  не  изменит.
- У  нас , - ответила  темноволосая  вакханка , - да , у  нас  все  отлично: и  деньги  есть , и  будущее , и  не  единый  мужчина  после  ночи  с  нами  в  педрилы  не  подался. А  вот  у  вас , уважаемый, едва  ли.
- Так  заметно?
- Как  на  ладони.
Я  живу  и  не  знаю  ничего  другого , но  причем  здесь  ладонь? Корнилов всегда  чутко  улавливал  присутствие  подвоха , болезненно  цепляющего  на  голую  грудь  очередной  значок  за «Паразитирующее  расхождение  с  вымыслом». Да  и  пиво  безвозвратно  кончилось: сказав  им , но  не  вслух , ни  к  чему  не  обязывающее  «Счастливо» , Корнилов  встал  и  почти  ушел. В  дверях  он  оглянулся. Напряженность  девиц  подтвердила своевременность  его  ухода , но  тут  произошло  нечто. Ничем  до  этого  не  примечательный  бармен  мимоходом  включил - вероятнее  всего , по  ошибке  составителей  его  рефлексов - негромкую  песню. Нельзя  сказать , что  «Slipping  away»  была  песней  песен ; как  поет  Кит  Ричард  общеизвестно - ну  хотя  бы  кому-нибудь – но  это  было единственным , что  могло  прихватить  Корнилова  за  душу  и  попросить  его  задержаться  в  этом  обнищавшем  возрождением  месте.
  Вертикально  прислонившись  к  дверному косяку , Корнилов  слушал. Гнусавый  голос  главного «Стоуна» ; неугомонный  ветер , гоняющий  в  только  ему  понятных  направлениях  безволный  снег ,  богобоязненное  жужжание  электрической  проводки ; сытый  смех  сексуальноудовлетворенных  ангелов…
  Корнилов  не  просто  слушал. Он  слышал… я  слышал… слышали?… да… вы , барин , с  апломбом-то  не  перегибаете - не  на  сносях  все-таки? И  даже  то , что  по  просьбе  одного  из  яппи, потребовавшего  что-нибудь  поактуальней , бармен  обрубил  песню  на  середине , отнюдь  не  поколебало  его  тихого  удовольствия. Удовольствие  это  хорошо – его  предвкушение  заставит  унылую  выдру … вы  о чем?… пересчитывать  сигналы  с  Альдебарана … ну , вы  и  жук…  сверх  меры  не  размышляя  о  хлебе  насущном  , да  и  влечению  облегчить  жизнь  смертью  мотивированно  воспротивится. Из  всего  небогатого  выбора  жизнь  все  же  смотрится  побогаче.

                В  чужой  для  всех  стране
                Один  лишь  есть  вопрос:
                «Ты  сможешь  жизнь  стерпеть
                Иль  смертью  крикнешь  SOS?»

 При  замене  последней  строчки  на «иль  смерти  крикнешь  SOS» , смысл  хотя  и  меняется , но  не  животворяще. А  Хромой  все  играет  на  мандолине , а  нас  не  догонит  никто , кроме  тех , кто  уже  догнал - бурый  медведь  белеет  от  затронутых  химзачисткой  ягод ; горячая  больная  плоть  опаляется  универсальным  логосом ; девицы  пьют  коктейль  и  ни  о  чем  не  плачут. Доказать  малышкам , что  я  не  всегда  закрыт  в  общении? Оставить  им  номер  телефона?  Но  он  уже  с  неделю  отключен  за  неуплату… Это  воспоминание  Корнилова  освобождающе  охладило ; недаром  же  для  проветривания  помещения  у  умных  людей («Себя-то  вы  к  ним  не  относите - а , барин?») только  один  выход – окна  позакрывать.  В  конце  концов , Корнилова  ждала  улица.
   
  Рассматривая  хмуроустойчивую  обстановку  без  совокупления  (не)сложившегося  положения  вещей  с  попутным  сирокко  иллюзий , улица  его  не  так , чтобы  ждала: не  сказать , что  она  его  отвергала , но  и  не  жаждала ; не  похлопывала  по плечу  обезьянними  ужимками  неона - текла  от  Белорусского  к  Кремлю , и  выбрасывала  наскоро  расседланные  трупы  идущих  против  течения  под  поджатые  ноги  сидящих  на  берегу. Но  Корнилов  не  роптал , ведь  все  закономерно: у  улицы  своя  жизнь , тем  более , у  этой  - Корнилов  не  вписывался  в  нее  даже  боком. И  поделом.
- Знаете , барин , а  в  вас , похоже , снова  никто  не  нуждается. Как  в  настырном  онкологе , который  из-за  тотального  отсутствия  пациентов , экспериментирует  лишь  на  себе  самом.
- А  на  себе-то  с  какого? 
- С  такого… Чтобы  квалификацию  не  потерять. 
- Выходит , она  у  него  есть? 
- Э , барин , тут  вы  меня  не  подловите -  я  не  для  того  вас  окликаю , чтобы  елейно  расхваливать. Кого-нибудь  еще  поищите. 
- Не  буду  я  никого  искать. 
- Времени  жалко? 
- Жалко. Но не  своего.

  Нырнув  в  метро - не  зажимая  нос , но  и  не  дыша  лишнего - Кор-нилов  увидел  чье-то  размытое  отражение  на  треснувшем  стекле  подъехавшего  поезда. «Стекло , что  стекло? треснуло  ровной  кривой ; поезд , вы  уже  о  нем? его  принесли  на  пылающей  лопате? неплотно  прислонился  к  перрону  поднабрать  периодически  сдающихся  волонтеров  езды  в  ускользающее  дальше».
  Чье  это  было  отражение - его  ли  собственное? Его  ли? Корнилов  не  разглядел , уж  больно  настойчиво , и  настойчиво  больно , его  подталкивали  в  спину.
В  вагоне  Корнилов  встал. Он  бы  лег , но  и  усталость  пока  не  прозрела , и  детей  в  его  окрестностях  немало: ему  не  хочется  впустую травмировать  их  детство.  А  это  еще  что  за  дурковод? патлатые , перехваченные  заскорузлой  тесемкой  волосы ; просторное , обнажающее  грязную  рубашку  пончо ; оранжевые  очки  с  перекрученными  изолентой  душками. 
Засовывая  руку  в  полиэтиленовый  пакет  с  багряной  надписью «До  наркотиков  дошел  я  сквозь  секс  and  рок-н-ролл!» , он   доставал  оттуда  пряники. Доставал  и  ел. Странно , но  хипстеры  еще  водятся - часть  крошек  оседала  на  его  рыжих  усах ; другая , гораздо  более  объемная , накрывала  собой  пол  вагона , но «Нил  Кэссиди»  не  уделял  этому  значительного  внимания - доев  один  пряник , он  достает  второй , прикончив  второй , третий: конвейер  работал  безотказно , и  непокорная  индивидуальность  его  запустившего , как  и  прежде , повторяла  за  небом  пренебрежительные  мантры  отказа  мимикрировать – он  грызет  пряники , Корнилов  находится  с  ним  по  разные  стороны  баррикад ; «Нил  Кэссиди» не  мучается  нервным  истощением , Корнилов  не  так  давно  беседовал   с  одиноким  дрессировщиком  змей  Дубильниковым , сказавшим  ему: «Мои  змеи  могут  меня  умертвить. Без  вопросов - как  только  я  захочу. Я  бы  не  против , но  мне  пока  не  за  кого  умирать: у  меня  нет  любимой  женщины. Мужчины  и  того  нет».
«Как  насчет  умереть  за  себя?».
«Не  пойдет… За  себя  мне  и  пожить  достаточно».
  Сошел  «Нил  Кэссиди»  за  одну  станцию  до  Корнилова. Наверное , пряники   кончились. А  может  так  и  было  задумано -  интересно , когда  он  загнется , кто-нибудь  придет  на  его  похороны?
  Или  не  интересно.
  Задумываясь  о  таких  приятных  мелочах , Корнилов  неспешно  при-поднялся  на  воздух: улица  уже  не  главная , но  снег  и  здесь  снег , голове  и  здесь  не  дадут  отдышаться , интенсивно  отвлекая  ее  чуждыми  разговорами - особенно  те  двое  в  лыжных  шапках: идут  в  каком-нибудь  полуметре  от  Корнилова  и  беседуют  не  записками , в  голос. Ну , и  чем  же  обмениваются  монстры  их  памяти?
- Она  уже  подобрала  подвенечное  платье , помыла  палец  для  кольца , но  вместо  официального  предложения  услышала  от  меня  нечто  иное: официальным  тоном , но  иное. Чувствуя , что  поступаю  непосредственно , я  сказал  ей: «Мы  не  будем  расписываться – моя  фамилия  слишком  коротка  и  мала , чтобы  ее  использовать  и  как  твою , а  разрешить  тебе  остаться  под  своей  фамилией  для  меня  недопустимо – не  знаю  почему , но  таковы  мои  принципы». Тебя  же , Сергей , я  уважаю. 
- За  что?
- За  твою  Татьяну , за  выбранную  тобой  женщину. Она  же  никому  не  нравится - у  нее  и  фигура  ужасная , и  голова  не  варит , и  в  глазах  ужас , как  у  мумии  перед  случкой… Но  главное , чтобы  она  тебе  нравилась , правильно?
- Правильно…
  В  отличие  от  Корнилова , задержавшегося  возле  зоомагазина  посмотреть  на  выставленный  в  витрине  аквариум , они  не  остановились , и  ему  были  слышны  лишь  три - по  одной  на  рот , но  на  первый  все  же  две - напоследок  оставленные  фразы.
- Уважаю  тебя , Сергей , ты  все-таки  человек. Добрый  человек - не  избегающий  проснуться  впотьмах.  Но  она  тебе  что , действительно  нравится?
- Да  какой  там…
 Мертвое  дерево  качается , гнется , ждет  кого  бы  ему  прибить ; одному  не  хочется  умирать ; аквариум  очень  убедителен – с  рыбами , пузырьками , радостными  перемещениями  опровергающими  сентенцию «Тебе  сойти  с  ума  просто. Почему  просто? Он  у  тебя  крошечный». Они  отказывают  ей  в  правдоподобии  с  вызывающе  трезвой  нацеленностью , и  им  плевать, что  выход  из  жизни  открыт двадцать  четыре  часа  в  сутки ; абидосский  храм  Сети ;  разыскивается  на  карте  кибер-пространства , а  единственному счастливомому (?) сперматозоиду , перехитрившему  миллионы  прослывших  теперь  неудачниками (??)  собратьев  приходится  воплощаться  на  белый  свет  очередным  черным  пятном: «Не  удивляйся , Марина , если  я  уйду  в  монастырь... Иди. Когда-то  они  использовались  государством  в  качестве  сумасшедших  домов – напомни  об  этом  настоятелю. Ради  тебя  они  не  преминут  тряхнуть  стариной» - Корнилову  к  тому  же  хочется  есть: хипстер  своими  пряниками  аппетит , конечно ,  поумерил , но  на  его  природе  это  сказалось  лишь  недолгой  отсрочкой  прорыва  на  идеальные  позиции  оскорбительного  давления  тленным. Оскорбляя  Корнилова  действием -  противоставить  им  нечего: духом  вряд  ли  отобьешься  от  тела  без  потери  последнего - ощущения  выравнивания  всего  себя  с  усредненным  млекопитающим  сводили  его  поблекшие  мысли  к: дунайской  ухи  бы  сейчас. Или  какой-нибудь  расстягай. А  тут  еще – несносно , понять  бы  самому , как  несносно - вспомнился  пассаж  из  «Будденброков» Манна… какого-то  из  них: «Прислуга  меняет  тарелки. Подается  гиганский  красно-кирпичный  окорок , горячий , запеченный  в  сухарях…».   
Корнилов  едва  не  упал  в  обморок: ему  представилось , что  он  самый  виповый  клиент  в  «Ресторане  аристократов»  по  ту  сторону  реальности , и  без  него  никак - если  он  откажется  отведать  фуа-гра , все  крутящие  землю  чернорабочие  объявят  забастовку  и  их  места  займут  наемники  с  кабаньих  планет. Нетрудно  догадаться , с  какими  намерениями. И  Корнилов , идя  на  встречу  покрасневшим  от  слез  землянам , заставляет  себя  съесть  кусочек  превелико  ненавидимой  им  печени. Его  печень  тоже  едят - и  под  водку ; вот  он  и  ненавидит  функционировать в  одной  икэбане  с  убийцами.
 «Ура  вам , Корнилов! Слава  вам… тоже!… Спокойно! Меня  не  будет  распирать  от  самоуважения , если  я  завалю  с  одного  удара  инвалида  или  страуса. Не  будет. Я  прекрасно  себя  знаю» - отовсюду  слетаются  послы  дружественных  галактик ; заламывают  руки , делают  умилительные  мордочки , кропотливо  вытирают ему  рот: не  тряпкой - они  протирают  ему  уста  парадным  знаменем  Солнечной  системы , приговаривая  при  этом: «Спасибо  тебе , о  Корнилов! Ты  спас  больше , чем  Землю. Ты  спас  добро!». Корнилов, разумеется , переспрашивает: «Чье  добро? Мне  там , случайно , ничего  из  этого  добра  не  полагается? А-то  мне  все  чаще  нечегоесть  ». Панургово  стадо  в  страхе  падает  ниц  и  истово  причитает: «Прости  нас , о  Корнилов! Прости  нас  идиотов , за  то , что  ты  нас  не  правильно  понял! Мы  имели  в  виду  то  добро - то  бескомпромиссное  добро , что  не  зло!».
Корнилов  чуть-чуть  разочаруется , но  скандалить  не  станет: не  такой  он  человек. Порода  не  та. Да  и  имидж  нужно  поддерживать - как  никак  Землю  спас. И  некое  добро. Но  обольщаться  пока  рано. Сколько  на  холостые  стрельбы  не  выезжай , меткость  ты  этим  не  проверишь - как-то  идя  на  свидание , Корнилов  спросил  у  обещавшей  дождаться  его «Быстрой  реки» Логуновой : «На  выходе  из  «Менделеевской» нелегко  разминуться , он  там  один , но  мы  с  вами  еще  не  виделись , а  с  человеком , которого  я  никогда  не  видел , мне  было  бы  проще  встречаться , если  бы  я  обладал  предварительными  сведениями  хотя  бы  о  чем-нибудь , помимо  его  пола» - согласившись  с  весомостью  высказанных  им  опасениц , Полина  взволнованно  прошептала: «Я  не  скажу  откуда  у  меня  ваш  номер  телефона – замечу  только , что  мне  дал  его  не  мужчина. Можете  быть  уверенным… Так , в  чем  вы  будете?».
«В  себе. Вы , надеюсь , тоже.
«И  не  надейтесь , Корнилов – вы , конечно , едва  ли  связываете  свои  надежды  непосредственно  со  мной , но  в  себе  я  ни  за  что  не  буду. Мне  не  в  себе  свободнее».
«Намного  свободнее?»
«Не  так  тесно».   
 В  общем , домой , где  на  стене  висит  небольшой  штурвал  со  встроенным  в  него  зеркалом  и  проходящим  по  верхней  кромке  его  окружности «Wish  you  bon  voyage!» - подойдя  к  зеркалу  вплотную , а  затем  постепенно  отдаляясь , Корнилов  не  раз  впадал  в  лирику - где  на  спинке  дубового  кресла , не  снимая  фески , сидит  задумчивый  тигр ; где  ломоть  парной  свинины  безрадостно  поджидает , когда  же  его  изжарят  до  степени  съедения ; где  подчеркнуто  никого  нет - надо  ли  там  кому-нибудь  быть? Корнилов  свою  квартиру  уже  не  сдает: материальное  ему  жить  в  ней  невыгодно , но  пока  у  него  есть  немного  денег , он  какое-то  время  продержиться  без  новых  поступлений - в  его  квартире  Корнилова  никто  не  обнимет: добраться  бы  до  нее , не  издохнув. 

И  снег  припомнит
Как  он  таял –
Сливаясь  с  смертью
Душу  маял
Не  унижаясь  и  не  смея
Весне  перечить
Но  зверея
От  ровной  речи
Времен  года
Его  поймавших
В  рамки  схода
С  ему  доставшейся  удачи
Продаться  жизни
И  со  сдачи
Купив  себе  немного  смысла
Признать  за  небом
Роль  статиста.

 
Основная  проблема  в  деле  его  ходьбы  до  дома  состояла  в  том , что  Корнилов  был  вынужден  идти  туда  через  парк. Любителей  успокоить  душу  оккультным  расчленением  он  не  опасался - они  если  и  попадались, то  не  ему - да  и  дорога  намечалась  отчетливо  проходимой: нюанс  не  в  этом. В  парке  есть  скамейка. Скамейка  и  скамейка , ничего  исторически  значимого: на  ней  и   ловец  отрекшихся… уже?…  от  бани  пакибытия… беда…  лососей  не отдыхал , и  святой  отец  Кигунду  с  архиепископом  Лувуном , чьи  отрезанные  головы  держал  у  себя  в  холодильнике  «Большой  Дада» Амин , если  и  присаживались , то  не  касаясь. Но  с  нее , стоявшей  в  окружении  могучих  деревьев , очень  удобно  смотреть  на  звезды. Выглядывая  сквозь  заснеженные  ветки , они  выглядят  как-то  по-особому. Не  так , как  над  вещевыми  рынками. По-другому… да ну?… по-настоящему… вот  оно  что... Но  вы , барин , не  отчаивайтесь. Лучше  почаще  приходите  в  психиатрическое  отделение - они  вас  всегда  без  очереди  примут. Никаких  инъекций , просто  побеседуют. Для  начала.
Такая  вот  скамейка. К  слову - не  тому , которое  было  вначале - не  пользующаяся  зимой  какой-то  громадной  популярностью. Чтобы  на  нее  присесть , Корнилов  - по  зимним  погодам  количество  желающих  сокращалось  вплоть  до  него  одного - отнюдь  не  терял  времени  на  занятие  очереди. Приходил  и  садился. Не  заучивая  наизусть  безличный  панегирик «Надежда  моя, тьфу  на  тебя» - и  пусть  некоторая  ложь  поправдивее  правды , а  равнение  на  Свет  не  позволяет  объективу  глаз  обрести  былую  резкостью - пудель  на  поводке , пит-буль  без  оного , и  все  довольны - но  внутри  тебя  достаточно  музыки  для  повторения  пройденного  не  тобой  теперь  уже  своим  гусиным  шагом: да , пять  тысяч  лет  тому  назад  с  Земли  виднелось  обе  луны … обе? не  десять , не  двадцать?… однако наполнять  жизнь  изнутри  возможно  и  глядя  на  ветер. Железо  плавится. А   кое-какие  воскресные  сны  возвращаются  вразвалку  и  в  дождливый  понедельник.

… она  настойчива , но  не  по  его  душу , а  по  его  телу: Корнилов  ее  раньше , наверное , не  видел , но  она  ведет  себя  с  ним , как  дома , и  глаза , глаза , глаза  у  нее  слишком  не  здесь – если в  них  что-то  и  здесь , то  только  жестокая  настороженность ; закрытые , но  вместе  с  тем  и  не  обделяющие  вниманием ; Корнилову  она  осязаемо  нравится , его… самонадеянного… скучного…  волнует  в  малышке  лишь  женщина , в  ней  хватает  кого-то  и  помимо… друга… помимо  женщины ; она  заставляет  его  напрягаться , тем  самым  и  расслабляя , но  зачем  же , к  чему ; Корнилов  о  себе , как  о  мужчине , думает  не  приниженно , но  с  ней  все  состыковалось  чересчур  поспешно ; волосы  копной , губы  Африкой… что?… толстые  губы -  Корнилов  вообще , не  помнит , как  она  появилась  в  этой  зеркальной  комнате ; он  даже  не  помнит , как  здесь  очутился  он  сам , но  с  ним-то  такое  случается , а  вот  она…  она  призрак , девица -  Смертница , правая  рука  самой  Смерти , и  Смертницей   ее  назвали  не  в  силу  того , что  она  работает  под  гнетом  постоянной  опасности  не  выжить: она  и  так  не  жива ; Корнилов  молча  рассказывает  ей  о  себе , дева  лучше  узнает  о  нем , когда  он  такой , как  сейчас ; она  с  ним, по-видимому , боится  сойтись , не  вводя  его  в  экстаз – заказ  на  него  она  получила , однако  о  Корнилове  там  наслышаны: жить  он  как  бы  не  стремится , но  и  с  бескон-фликтной  сдачей  своей  жизни  он  тоже  не  поторопится , и   она  пришла … смешно , ей  богу – по  его  душу  она  пришла , она…
- Милый , милый… - постанывала  она. – твой  дух  не  уйдет  с  тобой  в  могилу… Вот  так  тебе  хорошо?
- Ты , девочка , старайся – я  знаю , кто  ты  такая , ты  знаешь , кто  я  такой , но  ты  все  же  старайся.
 Она  сразу  же  осекается  с  ласками ; шахматы… у  меня  есть… научи  меня , Корнилов ,  их  передвигать… как  Тристан  Изольду - ей , может  быть, не  хочется  прекращать. Не  хочется , прекращая , упростить.
- Знаешь? – спросила  она.
- Знаю , девочка , и  это  знаю. Как  там  хозяйка , не  умаялась? Привет  ей. Она  была  бы  рада  увидеть  меня  у  себя? Ха-ха! Ха-ха… хо… хорошо… да-да… теперь  плохо…
   Малышка  сделала  резкое  движение  к  его  горлу , но  усмотрев  в  его  спокойном  взгляде  некое  предостерегающее  зверство , остановила  руку  на  полпути: расстроилась , потерялась , мечтает  отсюда  сгинуть - Корнилов  ей… Корнилов  ей  действительно  улыбается , она  же  своими  ласками… ну , не  безразлично  его  тело  к  ее  роскошному  воплощению – она  взирает  на  него  с  панической  опаской , а  Корнилов… Корнилов  не  уговаривает  ее   словами… ему  так  проще…
- Ты  что , Корнилов , - пытаясь  вырваться , прокричала  она , - ты  что  делаешь , я  же  призрак!
- Пускай…
- Я  призрак!
- Призрак , призрак…
- Не  смей , Корнилов , хуже…себе… сделаешь…
- На  лучшее  я  и  не  зарюсь…
- Корнилов , ну  остановись  же – не  входи  в  меня , тебе  нельзя  так  со  мной… Корнилов… Мама!!
 
  Ворочая  по  пустым  карманам  приступившими  к  обморожению  пальцами , Корнилов  приближался  к  скамейке. Одновременно  он  приближался  и  к  дому , но  что  уж  тут  запихивать  косточки  в  кишмиш: он  шел  к  скамейке , шел  уверенно , как  таежный  охотник  идет  на  проверку  им  же  расставленных  силков, как  идут  исправно  отстающие  часы , как  идет  дождь  в  больших  городах - по  маленькому - как  идет  кровь. Мудрые  птицы , где  вы? Ответьте , к  чему  ему  это? Но  птицы  не  отвечают. Не  со  злобы - им  просто  клюв  открывать  холодно.
  На  моей  лыжне  следы  диких  зверей , подходы  к  скамейке  надежно  засыпаны  снегом ; Корнилова  это  задерживает  лишь  внешним  замедлением  его  шагов: в  голове  легкость , сердце  стучит  фальшиво , но  фальшь  наигрываемой  им  мелодии  берет  истоки  лишь  в  его  усталости , а  не  в  чем-нибудь  обусловленном  запоздалыми  призывами  пролезть  в  строгий  ошейник  целесообразности - продавливая  набухшие  груди  сугробов , кормящие  теплом  всех  не  успевших  раствориться  в  осени , Корнилов  благополучно  достигает  ему  предназначенного.
 Предназначенного , но  теми , кто  предназначил , и  близко  не  продезинфицированного: Корнилов  не  помнит , чтобы  он  кому-нибудь  признавался  в  любви , но  он  не  забыл , как  некрасивая , но  здоровая  женщина  Маргарита «Глыба»  советовала  ему: «Не  люби  меня. Я  буду  готовить  тебе  еду , слушать  по  нечетным  дням «Smashing Pumpkins» , но  не  люби  меня , это  не  приведет  ни  к чему  хорошему…»
«Горький  опыт?
«Да… Один  человек  меня  уже  любил , но  для  него  это  закончилось  полным  разочарованием и  неудачным  вскрытием  вен. На  обеих  руках. И  пусть  дело  еще  не  доведено  до  конца , но  любовь  ко  мне  не  приносит…
«И  кто  был  этим  человеком? – перебил  Корнилов».
«Не  важно…»
«Но  все  же?
«Я…»
Ее  любовь  к  себе  самой  толкнула  ее  себе  же  под  ноги. Но  не  за-тылком  вперед. Что  очень  неплохо: стабилизировав  дыхание , Корнилов  закурил  и   выбросился  глазами  наверх. К  звездам.
 Но  их  не  было. А  если  и  были , то  далеко , никак  не  выказывая  своего  присутствия , будто  бы  они  легли  спать  и  стыдливо  задернули  шторы , в  роли  которых  выступали  их  ветви: завернулись  в  снег  и  не  прибавив  в  длине , заметно  набрали  в  объеме… в  недостижимости… да  что  вы , барин? Ветки , видели ли , начинили  свои  стволы  непреодолимыми  препятствиями  и  не  дают  вашему  пытливому  взору  соприкоснуться  со  звездами? Пожалуй , придется  доставлять  принудительно.   
Лишившись  горизонтов , оскопляющих  скунцов  нигилизма  изумленно  глотаемым  величием , Корнилов  тактично  постучал  по  шершавой   древесной  коре , утратившей  гладкость  от  холода  или  от  отвращения  при  виде  на  столь  неуемного  наблюдателя. Негромко  и  предполагая  вполне  реальной  ту  перспективу , что  они  освободят  ему  обзор.
В  ответ  ни  снежинки. И  Корнилову  не оставалось ничего  другого , кроме как  обхватить  дерево  и  трясти  его  до  тех  пор , пока  снег  да  не  оставит  его , ведь  вылизывать  жизненный  путь - Корнилов  сам  когда-то  слышал  от  ветреной  про****овки  Наташи «Солнышка» Седовой: «Ты  лижи , лижи , да  не  подлизывайся!» - под  приятное  бормотание  Тома  Петти «Don `t  come  around  here  no  more» ничуть  не  избавляет  от  вытанцовывания  в  судорожной  массовке  нахлебников  Бога. Ломающихся  и , выдавливая  глаза , словно  чирии , спешащих  на  изыскание  линейной  логики  потустороннего. Но  на-тыкаясь  на  сброшенную  с  неба  веревку - первые  восторги: «Ее  сбросили  в  помощь  мне , чтобы  и  я  к  ним  забрался , в  Святом  граде  пыль  помесить»  проходят  удивительно  быстро - они  внезапно  замечают , что  веревка  развевается  у  их  шей  петлей  на  конце. Как  говорится , хотел  поставить  судьбе  подножку , да  только  ногу вывихнул.
Не  обнажая  в  гнусной  улыбке  здоровых  десен , Корнилов  еще  иногда  вспоминает  о  своем  рассеянном  сексе  с  Маргаритой  «Глыбой» - закрепляя  расставание  чашкой  остывшего  кофе , он спросил  у  нее: «Мы  были  знакомы  всего  одну  ночь , но  на  протяжении  всех  этих  шести  часов  у  тебя  было  плохое  настроение. Не  скажешь , в  чем  его  причина?» , и  она  самокритично  ответила: «А  в  том , что  причины-то  и  нет…» - ошеломляющий  успех  транквилизаторов , нелепость  общего  порядка , полуусмешка  согласия  с  самим  собой ; повстречаешь  архимандрита  в  дырявом  подряснике – к  деньгам. Честно  заработанным? Если  он  будет  трезв , значит  честно. Где  бы  мне  его… там  не  идет… здесь  не  спотыкается … церковника  не  видно - откуда-то  объявилась  средних  размеров  собака: драная  и , основываясь  на  содержании  ее  взгляда , необычай-но  хитрая.
  Вслед  за  собакой  перед  Корниловым  появилась  одетая  в  дутую  куртку девушка. Исполненная  незримой  ему  грацией  и  безысходной  мелодикой  прошедшего  по  ней  Тристана. Пригласить  ее  на  шахматы? Испытать  энергичность  нервной  системы? - посмотрев  на  Корнилова , она  попросила  у  него  сигарету.
- Сигаретку  не  дадите?
- Не  дам.
  Корнилов  не  был  жадным. И  моральный  облик  подрастающего поколения  волновал  его  не  больше, чем  ситуация  в  секторе  Газа. Основания  отказа  вытекали  не  из  этого. Их  сформировало  количество  оставшихся  у  него  сигарет - как  ни  печально , их  оставалось  две. Одна  и  еще  одна. И  все. Что  самое  существенное , никаких  новых  поступлений  не  предвиделось - если  только  по  парку  пронесутся  сани  с  хмельными  эльфами , и  ставшие  теперь  лесопарковыми  духи , по  германским  поверьям  все  еще  совершенствующиеся  в  благожелательности , натянут  поводья  у  его  ног , заголосив  во  все  трубы: «Вас  не  обидит  наш  маленький  презент?» Корнилов  для  вида  потупится , но  смиренно  ответит , что  не  обидит. Тогда  эльфы  пороются  в  бездонных  мешках  и  вывалят  на  скамейку  гору блоков  «Мальборо». И  хотя  самый  мелочный  и  гнусный  из  них  будет  требовать расписки , они  его  быстро  заткнут  и , орошая  свистом  застывший  в  изумлении  воздух , укатят  дальше. А  что , было  бы  неплохо. Но  не  будет - Корнилов  точно  знал , что  не  будет. Никак. Поэтому его  рука  и  не  подумала  метаться  за  не-заменимым  продуктом , извлеченным  из  божьей  милостью  семейства  пасленовых. Не  до  жиру.
- А  зачем  вы  здесь  сидите? – отогнав  грудным  кашлем  свою  собаку , поинтересовалась  девушка.
 На  подобную  ересь  обычным  ответом  было «затем» - Мадди  Уотерса  когда-то  поносили  за  то , что  он  стал  играть  чикагский  блюз  на  электрогитаре , Корнилову  благодарен , да ,Уотерсу? да… ей?… не-ееет - всю  предпоследнюю  неделю  ему  звонила  весьма  раздражавшая  его  Маргарита «Глыба» , начинавшая  их  разговор  протяжным  вздохом:  «Мне  никто  не  нужен… Никто , никто – и  сейчас  не  нужен , и  завтра  только  лишь  помешает».
«Ну , и  какой  тогда  смысл  целыми  днями  названивать? – неприязненно  спрашивал  Корнилов»
«И  ты  мне  не  нужен…»
«А  на  хрена  ты  мне  в  этом  случае  звонишь?
« Потому  что  иногда  я  срываюсь. И  ты  бы  знал , Корнилов , как  я  срываюсь: я  так  срываюсь , что  мне  не  только  себя - мне  уже  и  других  жалко. Других , но  за  себя…»
«Срываешься  в  любовь?»
«И  она  мне  не  нужна…»
«Моя  любовь?»
«А  вот  я  ей  нужна»
«Моей  любви?»
«Узко  же  ты , Корнилов , мир  видишь…».
 От  звонков  Маргариты «Глыбы»  Корнилова  избавило  лишь  отключение  за  неуплату  его  телефона: «Пей , Корнилов. Банкуй… Мой  ум  инстинктивен. Я  обрываю  с  тобой  мирские  связи , а  ты  пьешь  и  пей. Выпью. Смогу. Я  выпиваю  для  медитативного  порыва , освобождения  разума  и  вобрания  в  себя  космических  энергий. Но  в  первую  очередь  для  того , чтобы  залить  глаза» - эта  девушка  с  собакой , похоже , еще  не  настолько  прижата  мозгами  к  черепной  коробке , и , учитывая  ее  юный  возраст, Корнилов  временно  отключил  свои  правила - отключал  он  их  нередко : переключатель , бывало , месяцами  на  off  стоял.
- Тебе  это  очень  важно? – спросил  он.
- Мне  это  совсем  не  важно. Абсолютно. Но  раз  я  уже  спросила , то  пожалуйста  отвечайте.
Ее  просьба  прозвучала  без  ссылок  на  акционирование  ее  рассудка  позитивным  чухом - как  колокол  вдарил. Над  старшим  братом  бобра , который  размером  с  хижину. Ты , Маргарита , в  любой  момент… ага?… можешь  уподобить  меня  дереву  и  почесать  об  меня  свою  спину - пусть  в  мою  честь  никогда  не  сыграют  гимн , трехдолларовым буклетом  Далай-ламы  мух  мы  еще  похлопаем: тебе , тебе , вот  тебе  и  тебе ; по  словам  жрицы  все  еще  первобытных  племен - от  швыряния  копья  они  сразу  же  перешли  к  Hi-Fi  технологиям , так  и  не  решившись  на  вскрытие  книги – из  ее  уверений  следует , что  если  в  лесу  громко  испортить воздух , тоже  эхо  будет. Она  сказала… я  сказала!… ты  сказала  это  мне! сонному  кузнецу  с  деструктивным  воображением – проходите , не  стойте , не  вам  объедать  этот  труп , не  вам  прижимать  к  себе  эту  красавицу ; скачи  ты!  к  северу! не  пресмыкаясь  перед  Непробиваемым  Бурятом! вкус  рабской  любви  к  хорошей  жизни  изведали  и  гунны , и  Рим ; пальцами  на  ногах  щелкали  и  Вологда , и  чикито…
- Вы  или  дайте  мне  сигарету , - вклинившись  в  его  размышления , сказала навязчивая  девушка , - или  ответьте  зачем  же  вы  здесь  сидите. Лучше  сигарету, но  имея  в  виду  вашу  скупость , мне  бы  и…  Вы  меня  слышите?
- Слышу , слышу…
- Тогда  почему  не  отвечаете?
- Это  обязательно?
  На  ее  челе  проступило  проклятие  мысли: с  такими  дебрями  она  еще  не  сталкивалась - поэтичность  воззвания «Передадим  же  по  кругу  чашу  с вех-цикутой , чтобы  не  раздражало  нас  памятью  о  прекрасном!» для  нее  еще  не  понятна – ей… ай-ай… становится  неуютно , девушке  бы  уйти , выпасть  из  этого  мира  где-то  на  минуту , с  довеском  в  пару  лет, но  она , как  любой  уважающий  себя  представитель  слабого  пола , предпочла  оставить  последнее  слово  за  собой.
- Конечно , обязательно , - сказала  она.
- Разве?
  Это  был  жестокий  удар , но  к  чести  Корнилова  следует  упомянуть , что он  никоим  образом  не  хотел  ей  навредить - эта  малышка  была  бы  не  вправе  бросить  в  его  адрес: «Он  вымаливал  у  меня , чтобы  я  его  впустила ; я  пошла  у  него  на  поводу , а  он  мне … в  меня… не  туда: шприцем  в  мозг  лезет» - тем  более  обидеть. Однако  и  деликатность  почему-то  запаздывала. Но  она  уже  на  подходе: скрывается  от  ветра  на  лютом  безветрии , стучится  в  виски , корит  за  несобранность, называет архангела  Гавриила «Джибрилом-звездой». Вероятно , от  греческого «астра»: звезда , отсюда  и  астральное , столь  родственное  каждому  архангелу - принадлежа  к  полу  ослабшему , Корнилов  отдавал  себе  отчет , что  у  некоторых  девушек  и  усы  побыстрее  растут.
- Папские  нунции , - сказал  Корнилов , - поздравляли  со  вступлением  в  должность  даже  людоедов , а  тебе  это  что - в  самом  деле  нужно?
- Что  нужно?
- Чтобы  тебе  ответили.
- Ничего  мне  не  нужно… Я  просто  спросила.
  Ты  просто  спросила , я  просто  отвернулся , монашествующий  химик  Митрофан  просто  снимает  черное , надевает  белый  халат  и  раздает  всем  страждующим  по  упаковке  моментальной  отравы. Чтобы  не  только  себе , но  и  поделиться. С  друзьями , с  врагами – как  сложится. Идиоты  ходят  толпой , подземные  отцы  горячатся , гейзеры  извергаются  каждый  час , и  ничего - туристы  платят , не  крестятся. Засунул  страус  голову  в  песок , а  из  присыпанных  песком  бездонных  недр  челюстями  вверх  лезет  хмурая  тварь…
- Ты  в  какой  школе  учишься? – спросил  Корнилов.
- Тут , рядом… Возле  помойки.
- Гмм…
- Вот  вам  и  гмм…
  Возле  помойки  и  праматерь  Ева  бы  не  ела  найденное  там  яблоко – она  бы швырнула  его  в  похожую  на  метлу  рыбу , которая  пошевелила  бы  отрубленными  при  обработке  плавниками  и  шепнула  с  медком: «Если  теперь  расхотелось , то  сначала , конечно  же ,  захотелось - потчуй  меня , Боже , своими  отбросами…».
- Ну  и  как  учишься?
- Нормально… - ответила  девушка. - Скоро  заканчиваю.
- Кем  планируешь  стать?
- Мне  все  равно…
  В  глазах  Корнилова  девочка  мгновенно  подросла – намного. Чтобы  предотвратить  их  разрыв  непредвиденным  разширением , он  даже  воспользовался  успокаивающим  прагматизмом  Ци-гуна. Проснулась , в  недоумении  потрясла  головой, и  скорей  бы  снова  уснуть – это  он  понимал. Развалины  когда-то  неприступной  крепости  Мецада , в  чьих  пределах  теперь  за  шекель  помочится  любой  смерд , обмануто  взывают  о  суде  над  Временем , но  Корнилов  не  заплачет  ни  денатуратом , ни  молоком - о  том , что  «Все  ставшее  преходяще»  он  вычитал  не  у  Шпенглера:  по  звездам. В  раннем  несмешном  детстве.
- Совсем  все  равно? – спросил  он.
- Угу…
- А  как  же  планы  на  будущее?
- Пропади  оно  пропадом…
  Да  будет  по-твоему , девочка – да  будет  с  нас ; будет , но  неужели  в  небе  над  Куликовом  полем  победили  все-таки  наши? Но  вот  ведь  она - потомок  тех  славных  ратоборцев , что , роняя  меч  добивали  врага  иконой  и  если  истекали  кровью , то  непременно  чужой.
  Такое  роскошное  проявление  породы  бесспорно  заслуживало  предоставления  памятного  сувенира. Действительной  лицензии  пилота-любителя ; засахаренной  морщины  принца Чарльза ; непишущей  ручки  с  пояснением , что  чернила  не  кончились , а  строго  невидимые.
- Ты  курить  не  расхотела?
- Издеваетесь? – огрызнулась  она.
- Нет.
  Вытащив  сморщенную  пачку , Корнилов  многозначно  сказав  про  себя: «Я  косточку  проглотил… Берцовую»  и  разделил  оставшиеся  сигареты  поровну , как  это  принято  между  боевыми  товарищами. И  они  закурили. Девушка  курила  со  своебразным  толкованием  благородства: не  отвлекаясь  и  смотря  куда-то  за  сугробы – Корнилову…мужчине…  не  хватай , успокойся… мешала  облагородиться  ее  собака , так  не  вовремя  демонстривовавшая  свою  искреннюю , но  от  этого  не  менее  навязчивую  привязанность. Однако , если  копать  до  корней - стебли , как  и  предполагалось , засохли ; они  аккуратно  подклеены  в  обезжизненнный  гербарий  вечности - он  не  настаивал. Корнилов  знал  свое  место. А  оно , публично  не  афишируя , знало  его. Ну , и  Слава  Богу.               
 
























                7    

  Когда  человек  открыл  правый  глаз , дорога  невольно  взбиралась  в  подъем , солнце  топтало  одуревший  от  двойной  нагрузки  асфальт ; птицы  искали  выпавшего  из  тисков  ориентации , и  под  воздействием  этого , исчезнувшего  с  рейда  собрата - поняв , что  одним  глазом  тут  не  ограничиться , человек  заставил  приоткрыться  оставшийся. Сознание  сделало  вялую  попытку  вернуться , но  именно , что  вялую. Полная  картина  происходящего  явно  запаздывала - то  есть , место  нахождения  вроде  бы  найдено , но  во-первых  оно  двигалось , и  стало  быть  постоянно  изменялось , а  во-вторых  причина  его  нахождения  в  данном  месте  никак  не  состыковалась  со  следствием.
Человек  перевернулся  и  пренебрежительно  закрепил  уверенность , что  он  едет  в  автомобиле. На  заднем  сиденье. Кстати , сиденье  было  в  лиловом  чехле , а  человеком  был  Корнилов. Но  это  так - не  для  обострения  суицидоопасных  состояний.
  Помогая  себе  чем  только  можно - жизнь  же  его  по-прежнему  не  отпускала - Корнилов  сел. Все  не  так  уж  и  плохо. По  крайней  мере , машиной кто-то  рулил. Судя  по  прихвату  сигареты , мужчина. Это  хорошо.
  По  возможности  отклонившись  от  угнетающего  материнства  солнечных лучей - сражение  солнца  с  его  натренированными  смертью  врагами , со  змеей , крокодилом  и  драконом  Акопом  не  позволяло  верным  псам  нейтралитета  даже  расслабиться - Корнилов  уселся  поудобнее: не  для  тела , но  удобнее. Заметив  его  копошение , рулящий  доверчиво  обернулся. Лицо  как  лицо. Ничем  лишним  не  обремененное. Среднеарифметическое. Как  и  у  разговорившегося  с  Корниловым  на  Старой  Басманной  сварщика - он  предлагал  Корнилову  купить  у  него  спортивный  лук  со  стрелами , но  когда  Корнилов  сказал  ему , что  «купит  этот  лук  только  в  случае , если  он  положит  себе  на  голову  первое  попавшееся  яблоко  и  позволит  ему  проверить  его  ли  это  профиль  стрелять  из  лука  на  точность» , трепетно  лелеявший  свою  неразумную  богопротивность  сварщик  Макаринцев  поковырял  в  носу  одной  из  стрел  и  недовольно  провочал: «Не  хочешь  покупать  у  меня  лук  и  не  покупай. Только  не  обижайся , у  меня  же  до  сих  пор  башка  не  соображает»
«До  сих  пор?»
«С  самого  роддома». 
 С   него , издавна , кто-то… о  чем-то… что? – кто-то  и  в  ванну  без  паспорта  не  ложится. В  ушах  зазвенело , в  чреслах  зазнобило. А  сам  ты  откуда? Я  притек  по  грязному  ручью. О  Марине  вспомнишь? Легко: «тебе , Корнилов , пельмени  пожарить? Угу. Себе  я  сварю – с  приправами. Да  хоть  сырыми  съешь» - сплюнув  высосанный  до  фильтра  бычок  по  направлению  к  переполненному  чреву  натужно  задвинутой  пепельницы , рулящий  уважительно  посмотрел  на  Корнилова:
- Ну  ты , брат , и  здоров  спать.
 О  чем  это  он? здоров , не  здоров , еще  бы  поведал  о  том , что  кабаны  своих  самок  тоже  ласкают , заводят  языком  – какое  ему  дело  до  здоровья  Корнилова, тем  более цепочка: здоров , не  очень , совсем  не  здоров , болен , очень  болен , почти умер , умер – приводилась  в  действие  безотказно. На  здоровье  полагаться - только  задом  подставляться. Эту  нехитрую  пословицу  Корнилов  слышал  от  одного  из  обитателей  хосписа , и , как  говорили  взахлеб  многочисленные  свидетели , данные  слова  были  последними  словами  когда-то  жизнерадостного  трудящегося , всю  жизнь  безропотно  отработавшего  на  передовых  стройках  мирного  атома. А  перед  смертью  врать - ночью  плохо  спать.И  к  чему  рулящий  соединил  здоров  и  спать? И  кто  он , вообще , такой? Версий  было  немного , да  и  доработки  каждая  из  них  требовала  основательной. Перевозчик  в  царство  теней? Но  туда , как  принято  думать , перевозят  на  лодках , или  по  крайней  мере  на  баркасах. Проверяющий  неподкупность  Духа? Много  чести. Во  внешнем  мире  его  мыслительная  деятельность  выразилась  в  том , что  Корнилов  икнул. Рулящий  вздернул  бровь  и , уставившись  в  зеркало  заднего  вида , ободряюще  нахмурился:
- Ничего , брат – трезвость  в  определенном  смысле  тоже  запой. Скоро  приедем, не  волнуйся.
Куда  это  мы  приедем? Но  едва  задав  себе  этот  вопрос , Корнилов рассерженно  усмехнулся  его  банальности – не  великая  важность  куда , едем  и  едем: вон  деревья  стоят  и  плевать  им , что  вокруг чего  крутиться. Внезапно  глаза  закрылись - одновременно  и  практически  со  скрежетом. Нередко  встречающимся  в  момент  отрыва  первой  ступени. Или  второй.
  Несколько  прошедших  дней  пронеслись  со  скоростью  перемотки  неудачного  фильма - вот  Корнилов  дома , вот  дома  его  нет , снова  есть , снова  нет. Просмотр  сопровождался  довольно  осмысленным  переложением «Strangers  in  the  night»  на  курдышские  барабаны.
  Корнилов  выходит  из  дома , возвращается , снова  выходит , не  воз-вращается. Тут , если  можно , помедленнее. Так , так - женщина , определенно  уже  виденная , танец  с  ней  же ; стол , сначала  вид  сверху , потом  снизу ;  улица , темно , светло; снова  женщина. Дальше  все , как  в  «Свой  среди  чужих» - максимум  эмоций , минимум  информации.
- Я  музон  врублю?
 Добавился  звук , неплохо. Еще  бы  четкость.
- Эй , брат , ты  в  эфире?
 Эфир… Мощный  наркотик , любопытное  слово ; на  память  приходит  Эмпедокл: «Эфир , ты , тихий! Когда  безумье  смертных  терзало  душу  мне  и  ты  дыханьем  нежил  кровоточащую  грудь… и  мое  око  видело  твою… всю  мощь… как  часто  я  прислушивался  сердцем  к  тебе  и  к  вам  другим  вечномогучим» - дело , похоже , проясняется: допотопная  мозаика , никаких  осложнений. Значит , решено , эфир. Но  когда? И  если  вчера , то  откуда? Принявших  ислам  христиан  в  Испании  называли «ренегадос» , из  всех  живых  существ  самые  сильные  мышцы  у  бабочек , но  какое  это  имеет  отношение  к  Корнилову? – чем  же  он  заслужил  ничего  не  заслуживать…
- Ты  что  там , опять  заснул?
  Машину  дернуло , и  Корнилов  дернулся  вместе  с  ней. По  принуждению – как  меланхоличный  мужчина-шептун  под  распалив-шейся  от  его  уныния  женщиной.
- Ну , что  за  дороги - зимой , наверное , клали. В  нечеловеческих  условиях. Герои , мать  их…
  Не  дожидаясь  ответа , рулящий  вставил  заранее  отложенную  кассету. «Музыка…му… зы…у… зы… ждем  Шостаковича , получим  гадость , круг  замкнется… он  и  не  размыкался» - когда  первое  произведение  наконец  финишировало , началось  второе, оказавшиеся  им  же. Единственная  записанная  песня  повторилась  раз  пять-шесть. Может  и  больше , но  Корнилову , который  вновь  рухнул  в  самые  низины  осознания  своей  нынешней  ситуации , считать  как-то  не  моглось.
 Слова  в  песне , небрежно  скроенной  на  мотив  «Мурки», выдающимися  не  были , но  быть  были , и  были  такие:

Дело  было  в  Туле
Дело  было  мокро
Много  я  людей  там  потерял.
Баба  Маша , падла
Старая  воровка
Сунула  записку  в  портсигар.
В  ней  она  писала
Дело  будет  чисто
Чище  не  найдешь , ты  сокол  мой!
Но  когда  нарвались
На  волков  в  засаде
Я  не  сразу  понял , что  живой...
Баба  Маша , сука
Что  ж  ты  натворила
Нету  мне  защиты  от  тоски
Я  тебя  ведь  встречу
Поздно  или  рано
И  тогда  порежу  на  куски!

  Прослушав  кассету  до  конца , рулящий  надолго  замолчал. Корнилову  даже  показалось , что  он  борется  с  желанием  по-детски  разрыдаться. Нет, он  не  заплакал - он? нет ; но  не  он  ли  говорил  торговому  представителю  преисподней: «Не  пойму , на  ком  же  тут  лежит  ответственность , но  со мной  даже  моя  жена  боится  в  лифте  ездить»? Братья  Гримм  изначально  приехали  в  Марбург  изучать  право … сказки , сказки , барин , глупости… кому-то  и  сам  Господь  всего  лишь  фольклорный  персонаж… не  для  вас?… да  ты  что -  спустя  километров  двадцать, рулящий  все  же  взял  себя  в  руки.
- Суровая  песня… Я  раньше  предпочитал  песни  с  сексуальной  подоплекой , что-нибудь  наподобие: «Губы – раз , губы – два , тебе  хватит? – никогда!» , но  сейчас  я  от  этого  отошел. С  женщинами  я  еще  сплю , но  крепко , и  у  стены.
  Корнилова  его  поведение  ничем  не  удивило - в  конце  концов , у  каждого  свой  способ  медитации. И  еще  не  ясно , чьи  баллы  окажутся  весомей. Хотя , скорее  всего , что  ничьи. Но  это  еще  не  повод  думать  иероглифами , держать  под  ногтями  больших  пальцев  морскую  соль  или  говорить , всегда  делая  ударение  на первом  слоге , идя  по  стопам  полоумного  Ричарда  Спека , зашедшего  в  южно-чикагское  общежитие  с  целью  грабежа , заставшего  там  девятерых  медсестер-студенток  и  в  приступе  волнения  покромсавшего  на  куски  восьмерых. Девятую - причем  открывшую  ему  дверь - девушку  по  имени  Корасон , он , вероятно , сбившись  со  счета , пощадил. Она-то  и  рассказала  полиции , что  на  левой  руке  у  нападавшего  была  татуировка  «Рожденный  устроить  ад»  - по  ней  его  и  опознали. Когда  он  обратился  в  больницу  после  неудачной  попытки  самоубийства - шел  грабить , но  убил ; не  ограбив , резал  вены , но  не  дорезал: явился  в  больницу  подлечиться , но  его  мордой  в  пол  и  зачитывают  дубиной  о  правах - изощренно  не  сложилось.   
- Хороший  ты  мужик , брат – себе  на  уме , но  не  животное. В  наше  время  такие  люди  редкость.
  Это  точно , по  части  раритетности  Корнилов  мог  и  одолжить. Только  молящих  о  подобном  одолжении  что-то  не  наблюдалось.
- Я  тоже  стараюсь  себя  по  пустякам  не  захламлять. Далеко  не  всегда удается , но  я  стараюсь. - Рулящий  сжал  зубы  и  нещадно  вдавил  пе-даль  в  пол. - Я  очень  стараюсь. Очень…
 И  что  это  он  так  разнервничался? Пора  бы  ему  изменить  отношение  к  себе  самому , пора  бы  уже  перестать  вместо  марки  наклеивать  на  конверт собственную  фотокарточку – пора  бы , пора , поскольку  в  противном  случае  он  может  стать  тем  неудовлетворенным  варваром , говорившим  смазливой  монахине: «Направление  в  рай  было  у  меня  уже  на  руках , все  как  бы  нормально , но  только  туда  они  меня  не  впустили – с  самого  порога  обратно  развернули…»
«А  основания?»
«Фэйс-контроль  не  прошел» - незаживающая  рана  свербит , изврашенцы  не  дремлют ; в  метро  заходит  собака  с  сосиской  в  зубах ; эсхатологически  настроенный  режиссер  Джованни  Вибонти  пятый  день  кряду  смотрит  свой  собственный  фильм. Завтра  его  снимают  с  проката ; Джованни  сидит  в  зале  один  одинешенек - ему  и  самому  этот  фильм  уже  опротивел , но  приходить  все  же  надо, иначе  отменят  сеанс , и  маэстро  переживает , думая ; думает , переживая: «все душки , а  я  с  душком  и  хотя  мое  окружение  я  сам , в  нем  тоже  есть  вероятность  деградировать , не  хуже  чем  в  агитационных  бригадах». Может  быть , все  и  не  так , но  ум  верит именно  в  это , совпадая  своими уключинами  с  веслом  прозрения   Гаусса , расслабленно  говорящего  о  существовании  нескольких  одинаково  верных  геометрий  трехмерной  протяженности , из кото-рых  ум  выбирает  одну – выбирает, потому  что  верит  в  нее. А  в  Нее  ум  не  верит , он  в  нее , собаку  кошачьих  снов  наверился  уже  вдоволь: постой  паровоз , не  стучите  колеса, таким  паровозом - подгаданными  судьбой  шестью  взятками  на  мизере - и  такими  колесами: «there ‘s  a  little  yellow  pill…» обернулось , что  и  в  глаза , сколько  капель  пота  ни  закапывай , реальность  не  вставишь. Когда  добрый  злится – вот  тогда  уже  бойтесь.
- Ненавижу  я  этих  уродов , все  под  себя  подгребли. Даже  не  подели-лись , твари… Разве  это  по-честному? Мол , нам  город  золотой , а  вам  вафлю  с  бузиной. Сучьи  делишки… И  что  мне  теперь  остается? Работать? Не  щекочите  мой  поддон. На  кого  мне  работать? На  них? Уже приступаю. На  себя? Да  кто  мне  позволит - тут  же  руки  в  брюки , а  брюки  цементом , так , цементом… Чтобы  и  пузырей  не  было. Вот такие , брат , у  нас  с  тобой  перспективы. Ни  малейшего  выбора. Ты  знаешь , о  чем  я.
Конечно , знаю. Хоть  пресс-конференцию  собирай. Окружить  себя микрофонами, обстучать  все  по  очереди  средним  пальцем ; троекратно  подмигнуть  собравшимся , встать  из-за  стола  и  удалиться  как  пава  после крещения. Молодец , крикнут ; держись , никого  не  поддерживая - мы  завтра  еще  придем , не  опаздывай.
- Я , брат , позавчера  развелся  с  женой. Она  тоже  из  этих  была. А  поначалу  притворялась - под  человека  косила. Да  раскусил  я  ее , ненаглядную. По  запаху  обнаружил. У  них  ведь  запах  особенный. Но  я  научился  не  ложиться  с  ней…
Затормозив  посередине  фразы , рулящий  стремительно  выскользнул  из  машины,  четыре  раза  обошел  вокруг , встал  лицом  к  солнцу , отбил  семь  земных поклонов - еще  не  полностью  забравшись  обратно , он  сорвался  с  места  задним  ходом ; не  останавливаясь , развернулся  и , не  обращая  внимания  на  скрежет трансмиссии , рванул  теперь  уже  полный  вперед. Заюлив , машина  все-таки  поддержала  рвение  всадника , и  вот  она  уже  набрала  обороты ; рулящий  приподнимает  глаза  от  спидометра  и  говорит - веско , содержательно:
- Оторвались. Вот  уж  не  думал , что  они  и  сюда  успеют… Ты  видел? Я  тоже. Черная  кошка  перебегающая  дорогу. Это  уже  не  шутки. Заговор входит  в  решающую  стадию , надо  торопиться.
Пока  он  напряженно  гнул  свою  линию , Корнилов  зачем-то  вспоминал  номера  телефонов , которые  набираются  только  языком  - высунешь  язык на  треть  и  по  кнопкам: основная  проблема  не  затронуть  носом  посторонние -  номера  этих  телефонов  ему  не  вспоминались , и  Корнилов размеренно  задумался  о  том , почему  же  на  небе  стали  всерьез  опасаться Сергея  Бубку. Надумав  почему - не  сказав  при  этом: «Я  жил  бедно , но  плохо» - он  тут  же  перестал , плавно  перейдя  на  стезю  размышлений  о  куда  более  значительном: о вихрастом палеонтологе  Тархановском , который  выбрасывал  свой  мундштук , кладя  еще горящий  окурок  в  потаенный  карман  комбинезона ; о  стереотипно  подраненной  девушке , услышавшей  от  него: «Попробуй  яда , а  то  так  и  умрешь , не  попробовав. Не  хочешь? Ты  предполагаешь , я  не  серьезно? Предполагай  и  дальше , но  мне  не  суждено  забыть, что  пока  я  ничего  не  добился , ты  со  мной  даже  не  разговаривала».
«Интересно… А  чего  ты  добился?»
«Как  это  чего? Ну , ты  и  сказала! А  то , что  я  добился  тебя , разве  не  достижение? Разве  нет?»
«Эка  невидаль…»
«Злись , не  злись , а  уже  поздно» - сам  Корнилов  повел  бы  себя  на  его  месте  куда  потактичней. «Ты  мой… ладно… тебе  нравится , когда  я  кричу?…твоя  беспричинная  крикливость  поддерживает  меня   в  форме» -  сейчас  Корнилов  едет  и  думает. О  чем  же  я  это  думаю , думает  он - о  чем  это  я…

На  плантации  затишье
Двадцать  пять  голодных  негров
Не  хотят  уже  работать.
Им  бы  вот  в  штиблетах  топать
Взяв  под  руку  дочь  хозяйки
Но  хозяйка  их  не  любит
Выделяя  неграм  пайки
Она  мало  их  лелеет.
Раздавая  по  морковке
Мыслит - коль  окоченеет
Хоть  пяток , хоть  даже  шесть
Мне  не  станет  одиноко
Остальных  из  них  не  счесть
Где-то  двадцать  их  примерно
Будут  землю  ковырять
«Всем  не  сметь  вести  тут  нервно!»
Негры  в  кукиш  и  бежать.
Но  бежали  они  слабо
Их  догнали  и  судить
И  молили  негры «Вышку!
   Что  за  радость  нам  так  жить!».

  Какой  же  гипнотический  взгляд  иногда  отражается  в  зеркале - уже  заболело  сердце , но  бить  в  него  ножом , пытаясь  убить  боль , вряд  ли  позволит  обагренным  летальной  анестезией  глазам  пускать  неуправляемых  солнечных  зайчиков. Таких , что  прожгут  и  камни , и  зеркала - да  и  ничуть  не  оспариваемая  Диогеном  статика  жизни , достигшая  у  него , как  он  полагал , совершенства , ни  за  что  не  вымостит  своей  принципиальностью  ни  одной  дороги ; заглянув  в  зеркало , Корнилов , случалось , говорил  себе: «Вам  просили  передать , чтобы  вы  вас  дождались» - крышу  мира  не  вчера  же  снесло. 
- Ты  только  посмотри  на  них , брат. Да  нет , не  сейчас , вообще. От  них  не  разит  сильными  напитками , с  этим  я  согласен. Но  это  разве  оправдание? Хрена  им  лысого , а  не  конфету. И  им , и  моей  жене – хочет  танцевать  на  сцене , пусть  танцует  в  моих  семейных  трусах. Почему  именно  они? Объясню. У  них  везде  завязки. И  здесь  и  даже  там. Не  веришь? Я  тоже  не  верил , пока  не  узнал. А  как  узнал , в  курсе? Ну разумеется , об  этом  в  газетах  не  прочтешь. Тогда  слушай. Когда  я  родился , я  еще  ни  о  чем  не  догадывался. И  в  школе не  догадывался , и  в  армии. А  потом  взял  и  догадался.
  Открыв  бардачок , рулящий  достал  очки. Как  у  полярных  летчиков  30-х  годов: они  были  на  резинке , и  их  одевание  потребовало  неприятных  болевых  ощущений , но  за  отраду  побезумствовать  чем  только  не  расплатишься - тут  и  обе  ноги  опорные  и  пломба  с  души  ни  с  кем  не  согласованно  сорвана. С  мясом. Но  чье  же  это  мясо: мясо  ли  души , мясо  ли  вообще…         
- Я  выгляжу , как  клоун… изнасилованный  разочарованными  поклонниками… но  это  необходимо. Теперь  уже  близко.
 После  вооружения  глаз  очками , машина  стала  ехать  немного  зигзагами. То  ли  грязь   с  очков  каким-то  образом  проникла  в  глаза , то  ли  грязь  его  глаз  на  очки , но  Корнилова  это  не  бесило - смерть  еще  не  совсем  очевидность , и  Валгалла  лишена  света , но  лишена  если  только  искать , а  так  света  в  ней  достаточно: слева  от  машины  начиналась  деревня , деревня  или  даже  маленький  город , смотря  как  оценивать ; смотря , оценивать  или  нет – обладая  преимуществом  славянской  внешности , Корнилов  вспоминал  как  в  точно  таком  же  никчемном  месте  он  переживал  позапрошлогоднюю  зиму. Усмехаясь  откровенному  признанию  Джона  Уэйна: «Все , кто  оказались  на  моей  стороне , давно  уже  влипли» - дом  был  ладный , даже  с  печкой , хозяйка  Корнилова  устраивала , любовь  кисла , осадок  горек ; нерастраченных  чувств  не  осталось , увы -  «Однообразная  снежинка» Давыдова  его  усилиями  не  довольствовалась. Она  мечтала  об  Интернете. По-серьезному: со  слезами  и  истериками , гармонично  переходящими  в  битье  посуды ; с  иконой , сделанной  из  лицевой  страницы , не  понятно  как  оказавшегося  в  деревне  компьютерного  журнала - дряблого  мужика  с фотографии  она  с  придыханием  называла  «Мой  Провайдер» -  с  самостоятельно  выпиленной  деревянной  мышкой , которой  она  водила  только  ей  известным  маршрутом  по  бесхитростно  заваленному  крошками  обеденному  столу. «Мне  бы прорваться… общаться… а , Корнилов? что думаешь? … ничего. Мой  путь  идет  вдалеке  от  этой  чуши» - задерживаться  в  таких  условиях  было  чревато  скорым  улаживанием  ситуации  примитизмом  настроения: нервным  срывом  за  нее , нервным  срывом  за  себя - Корнилову  так  опускаться  ни  к  чему , и  он , едва  дождавшись  первых  птиц , собрал  весь  свой  скарб - пыль , карманные  шахматы , рассказы  Чарли  Буковски - и  ушел. Выйдя  из  покосившихся  ворот , Корнилов  увидел , что  куры  тоже  решились  на побег: семеня  лапками  по  острым  камням , они  бежали  в  сторону  леса.
- Здравствуйте , барин , вам  это  удается  с  большими  перебоями , но  все  же  здравствуйте. Меня-то  хоть  узнаете?
- Тебя  узнаю. А  вот  его  не  узнаю - куда он  меня  везет  не  знаю , и  по-чему  я  не  особо  беспокоюсь , не  знаю  тоже. 
- Да , барин , с  вами  и  соскучиться  не  скучно. Если  бы  вас  было  за  что  уважать , вас  бы  обязательно  уважали.
- Но  этот… кто  за  рулем  меня  вроде  как  уважает. Врет , конечно , но  мне  и  не  важно , врет  ли. 
- А  что  для  вас  важно? Почаще  иметь  пустой  взгляд? Как  у  клумбы? Не  встречаться  в  январском  сне  с  голодным  тигром? 
- Во  сне  я  бы  его  накормил. Может  быть , даже  собой. 
- Эх , барин , барин… 
- Он  меня  ест , а  я  молчу. 
- Согласен , во  сне  вы  не  орете. 
- А  где  я  ору-то?    
  И  подгорает  пюре  из  каштанов , и  приходит  избирательная  импотенция , и  молчит  Корнилов , предельно  всматриваясь  куда-то  вдаль: где  же  там  Стена  Смеха  об  которую  они  разобьются  еще  не  доехав? В  его  голове  звучит  сопельная  дудочка , и  легенда  о  Гамельнском  крысолове  обретает  противоположную  нацеленность: дьявола  в  ней  никто  не  обманывает , в  силу  чего  он  не  творит  детоубийства , и  все  живы ; не  родились  и  живы  - если  живой  означает  не  умерший , то  все  они  живы: бродячий  музыкант  перестает прихрамывать , взмыленные  бессонной  ночью  хлебороды  перестают  верить , что  он  дьявол - он  и  сам  почти  уже  в  это  не  верит ; точнее  он  верит , что  не  верит , но  где  же  стена…

На  стене  и  капли
Капли  нежной  крови
Лучше  чем  на  небе
Разны  Павлы , Нои
Каждому  заметны.
                И  шумят  березы:
«Счастье , что  бездетны
Вы  под  солнцем-шуткой.
Ваши  дети  дудкой
Крыс  бы…
подкормили.

Губы  в  пепле , красные  маки , свои  чулки  ты  забыла  не  у  меня - со  скольких  до  скольких  спит  ребенок  в  тебе? чтобы  бороться  с  при-жившимися  там  демонами , ему  необходимо  спать  много ; он  должен  быть  сильным , ему  нелегко , но  он  выдержит , и  как  тот  мальчик  в  «Жестяном  барабане»  будет  сбивать  не  по  годам  продуманной  дробью  юного  сердца  их  свирепое  дыхание. И  пусть  число  отпущенных  ему  лет  станут  писать  немного  кривыми  цифрами. Из-за  того , что  написанные  цифры  очень  похожи  на  смеющиеся.
- Какие  же  они  скоты , брат… Сам  посуди. Одного  из  них  я  как-то  попросил  мне  одолжить. Бабки  мне  были  не  нужны , просто  хотелось  проверить , дают  ли  они  в  долг. И  главное  чуть-чуть  попросил. На  счастье  бы  уж  точно  не  хватило. А  они  меня  за  это  в  концлагерь – в  палату  для  буйных  они  меня. Током , правда , не  били , но  поизмывались всласть. Правила  у  них  там , не  дай  Бог… А  он  дает.
  Хрустнув  одноразовой  зажигалкой , рулящий  трагично  закурил - спружиненный  опущенными  стеклами  сигаретный  дым  породил  впечатление, словно  бы  машина  продирается  сквозь  туман , и  вся  вина  за  происходящее  садится  на  плечи  пассажиров.
Глотая  смыкающиеся  над  ним  - за  ним  и  в  нем - клубы  чужого  дыма , Корнилов  осторожно  подумал , что  сейчас  бы  хорошо  покурить , но  своих  у него , наверное , нет , а  испрашивать  сигарету  у  рулящего , психованного  мужчины , обремененного  жестким  житейским  опытом - посмотришь  на  него  и  мысли  нехорошие , а  вдруг  я  уже  умер , такие  вот  мысли - Корнилов  пока  остерегается. Прекрасно  понимая  тех , кто  ненавидит  священников  за  их  продажную  любовь  к  Господу: в  округе  кочковатые  поля , избирательно  прикрывавшие  свою  наготу  травой  и  колючками ; лениво передвигающиеся  коровы , пасущиеся  кто  полностью  по  часовой , а  кто  и  не  полностью - голова  с  глазами  на  запад , задние  ноги  на  восток -  и  почему  бы  им , вообще , не  валяться  по  ко-ровникам , открыто  вожделея  подойти  к  понурому  быку , напрочь  позабывшему  краеугольные составляющие требуемой  от  него  миссии , лишь  благодаря  которой  он  до  сих  пор  еще  не  стал  вторым  блюдом  после  первой  рюмки. Но  первой  ради  танца. Среди  замерзших  танцуй – веди , но  никогда  не  стряхивай  снег  с  усов - и  слушай  музыку , катарсис  же  испытывал  и  Рейнхард  Гейдрих ; и  больше  произвольных проекций , искажающих , но  без искажений , без  самосозданных  углов  прочтения  не  увлечься  ни  Эренбургом , ни  «Махабхаратой» ; и  братья  Пандавы  не  боролись  бы  в  предгорьях  твоего  сознания  с  придуманными  тобой  заново  Кауравами , а  еще  и  трактат  Матвея  Меховского  о  двух  Сарматиях ; распаханные  пампасы , дымящийся  затылок  гадающего  по  молниям  вещуна , поставленные  скифами  каменные  бабы , однако  каменные  женщины  попадаются  не только  в  степях , их  большинство  и  в  современном  эпосе , который  пока не  кажется  основанием  для  былинного  повествования , но  время  все  идеализирует  и  обобщит , в  нем  нет  ни единого  года , принародно  страдающего  аспермией ; и  вот  из  незримых  микролитов  уже  складывается  холодное  целое , и  не  суть , что  на  покинувшем  Землю  языке  кельтского  полуострова  Корнуолл  не  будут  издавать  всеобщую  хрестоматию  по  выживанию  вне  душевного  беспокойства. Но  что-то  рулящий  давно  не  исповедовался: это  освежает , хотя  закопанная  под  горой  собака  если  и  не воняет , то  лишь  поначалу , но  потом  уже  от  ее  вони  морщаться  и  грифы  на  вершинах  холмов ; собаке  и  самой  некомфортно , что  все  так  вышло -  у  Корнилова  другой случай , тут  замешана  человечность , а  от  проявления  человечности  до  появления  человечины  и  пчелиная  матка  яйца  не  отложит , настолько  быстро  все  преобразуется.   
- И  еще , брат. Сейчас , когда  все  обдумано  и  решено , когда…- Рулящий некрасиво  запнулся.  - … кто-то  там  перейден , когда  возвращаться  уже поздно , я  должен  тебе  признаться. Нам  вряд  ли  удастся  выжить. Невозможное  никогда  не  станет  возможным , но  наша  удача  в  том , что мы  к  этому  готовы. Мы  погибнем  не  как  роботы , а  как  наемники , знающие  почем  смерть. Только  мы  сгинем  не  ради  поганых  денег , а  ради  совсем  обратного. Ты  понимаешь, ради  чего… Это  стоит  жизни.
Определенно  стоит , но  только  чьей? если  Корнилова , то  цена  не-большая - никаких  восстаний  сипаев , ни  малейшего  мщения  руками-культяпками  неба: отцы-торговцы  посмотрят  на  запястье , а  там  нет  часов - нет  и  следов  от  стрелок  и  цифр. Но  вот  на  чье  запястье? Корнилов  читал  про  человека , ставившего  Якова  Беме  на  второе  место  после  Христа ; он  читал  и  самого  Беме ; «Я , Марина , пришел… да , это  я… купивший  цветы  и  шампанское , но  других  сюрпризов  ты  от  меня  не  жди» -  рулящий  исступленно  гонит  по  последнему , как  ему  представляется , отрезку  пути , словно  бы  он  уже  успел  нырнуть  и  вынырнуть , и  его  нос  вдыхает  воздуха  побольше , чем  рты  гуляющих  тризну  планетарного  разума  мироедов , притомившихся  скрывать свои  лица  в  сетке  от  комаров - машина  сворачивает  с  трассы  и  по  пролеску , по  тропинке ; судьба  и  не  думает  намекать  на  путеводные  указатели , и  вновь  встает  задача  трех  тел , задача  не  астрономическая , но  закону  тяготения  Ньютона  и  здесь  не  анафема - и  почему  не  астрономическая? взаимодействие  между  рулящим , Корниловым  и  машиной  смотрится  с  Амальтеи  и  Ганимеда  как  нечто  происходящее  в  далеком  космосе - отстраненно  подпрыгивая  на  сиденье , Корнилов  припоминает  плохо  сохранившийся  в  деталях  сон.
В  этом  сновидении  Корнилов  не  один , а  с  удивительной  своим  очарованием  девушкой: бабочка  не  спит , она  смотрит  с  нами  телевизор ; подземный  пожар  щипет  пятки ; загнанный  в  угол  барсук  не  перестанет  кусаться - вскоре  в  их  клеть  вваливается  еще  одна. Ростом  с  царь-колокол  и  весом , как  у  любимого  борова  адмирала Колиньи – волоокая  Аннушка  выскакивает  ей  на  встречу , тающе  виснет  на  борцовской  шее  и  беседует  с  Корниловым  уже  оттуда: «Ты , мастер  Корнилов , не  один  тут  охотник  заигрывать  со  мной  в  чувства. Хочешь  меня – докажи. И  докажи  тем , что  в  борьбе  за  меня  ты  сцепишься  с  моей  новой  возлюбленной  Крошкой  Долитл  не  на  жизнь , а  на  смерть. Победишь – твоя  я  навеки , ну  а  если  Крошка  Долитл  тебя  заломает , твоей  я  не  буду  вовек. Чего  мне  с  инвалидом-то  возиться?» - Корнилов  взирает  на  Крошку  Долитл , она  косится  на  него , но  «Мастер» смотрит  на  нее  примирительно , а  у  нее  взгляд , как  у  православного  босса  на  старобрядческую  нечисть. И  Корнилов  отступает. Он  отрекается  от  Аннушки  Удавки , и , отказываясь  от  связанных  с  ней  притязаний , делает  это  официально - в  смысле  молча, но  с  наполненными  сентиментальным  отвращением  глазами: предводитель  пятидесяти  адских  легионов  Буэр  превращает  всякую  одушевленную  вещь  в  свою  любовницу ; Крошка  Долитл  изнывает  без  подлинного  лиризма ; Корнилов  удаляется  в  свою  бес-сердечную  стужу ; тише… он  не  сдается… я  ставлю  на  кровавую  баню… уходит  не  он – Корнилов  уже  возвращается , но  его  ухода  никто  не  заметил , и  как  же  ему  себя  отблагодарить , кроме  как  заметив, что  он  возвращается? возвращается ,  но  возвращается , уходя…    
- Приехали , брат. Выходим.
  Даже  сейчас  не  выходя  из  игры , Корнилов  вышел. Сразу  же  следом  за  ним  вышла  и  его  тень , тут  же  вошедшая в  соприкосновение  с  раскидистой  кроной  осины , стоявшей  неподалеку  от  точки  их  приземления - рисунок  был  не  лишен  смысла: неопытная  геодезистка имела  полное основание  присягнуть , что  видит  кардиограмму  смертельно  уставшего  сердца , еще  больше  устающего  при  каждом  упоминании  о  нем ; Корнилов  пребывал  примерно  в  том  же  расположение  духа , какое  бывает  на  похоронах  родственника , до  недавней  кончины  ни  разу  не  попавшегося  тебе  на  глаза , а  теперь , когда  лечение  сочувствием  поможет  как  маршал  Груши  своему  теснимому  императору , рьяно  претендующему  на  семейную  солидарность , выражающуюся  в  черном  костюме  и  возвышенном  настроении.
  Но  с  возвышенного  настроения  крайне  несложно  приобщиться  к  крутизне  склона. Впопыхах  не  узрев  попадания  первых  слез  разочарования  на  загорающее  под  энергичным  поглаживанием  темечко: как  твое имя , о  ты , кто  меня  трогает , почему  же  от  моего  загара  остаются  лишь  неизлечимые  нарывы? предлагаешь  отвечать  самому? ну  уж  нет , если  Корнилову  и  выпал  билет  на  этот  ко-рабль , раскошеливаться  на  люкс  было  ему  не  по  сезону - когда  ему  по  сезону , не  сообразишь  и  с  кроличьей  лапкой  в  зубах - ведь  все  равно , все  равно  до  конца, а  до  конца  он  как-нибудь  доживет. Поживет  ли  Корнилов  после  него , выживет  ли  он  после  себя , зависит  от малого: заметит  ли  его  в  своих  воинственных  снах  Мирно  Спящий , и  увидит  ли  Он  Корнилова  живым. Потому  что  если  он   увидит  его  мертвым…
- Не  отставай.
Корнилов  не  отстанет. Догонять  бы  он  не  согласился , а  вот  не  от-ставать , пожалуйста. Он  шел  и  громко  напевал  про  себя: «Я  узнаю , что  ждет  меня  там , когда  буду  я  там». Признаков  тряски  от  озноба  на  нем  не  обнаружил  бы  даже  прикоснувшийся.
  Лето , как  никак.               
    

 
      

































                8

Развалясь  в  обвитом  овечьей  шкурой  кресле , стоявшем  непосредст-венно под  маленьким  штурвалом  со  встроенным  в  него  зеркалом , Корнилов невнимательно  читал  «Дориана  Грея». Книга  была  в  твердом  переплете , и  судя  по  его  глубоким  позевываниям , содержала  немало  затрагивающих  сердце  сентенций.
Уайльд  писатель , конечно  же , неплохой , но  все-таки  чересчур  голубой  и  назидательный: периодически  прикладываясь  к  высокому  стакану - коктейль «Дьявольский» , он  же «Утренний»: 500  граммов  пива , 20  грамм  рома , 3  щепотки соли , 2  щепотки  черного  перца - Корнилов  искоса  поглядывал  на  часы. Время  гарцевало  под  девизом «Ни  шагу  назад!» , тем  самым  постоянно приближая  момент , наступления  которого  Корнилов  не  так , чтобы  жаждал. 
Секунду , когда  ему  придется  оставить  кресло , вылезти  из  халата  и , сбивая  протектор  на  ботинках , бесстрашно  идти  на  электричку , способную  на  такие заскоки , что  лучше  бы  на  нее  и  не  заскакивать - погрязшие  в  алкогольной гиподинамии  машинисты ; забитые  ядовитой  рассадой сиденья ; заботливые  старухи, по  привычке  норовящие  стукнуть  тебя  палкой  в промежность.
Нелепое  место. Но  не  более , чем  услышанная  им  незадолго  до    двадцатилетия  беседа: в  феврале  1997  года  он  ночевал  в  малогабаритной  квартире  где-то  на  «Савеловской» - Корнилова  уже  начинали  называть  insanitas  moralis ; птица-хохотун  искала  его  крепкое  плечо ; уродливый  молодой  человек  Игорь  Гулевский  приставал  к  вполне  миловидной  женщине – она  кричала  ему: «Убери  руки!» , он  похотливо  шептал: «Понимаю  твое  отторжение , оно  следствие  всей  мерзкой  непривлекательности  моей  внешности , была  бы  моя  воля  я  бы  и  сам  к  себе  не  прикасался , но  ты  же  все-таки  моя  жена – иди  ко  мне , Любаша , иди скорей…».
«Но  у  нас  же  фиктивный  брак!»
«Я  так  уже  не  думаю…»
«Отстать!»
«Куколка  моя…» 
  В  ту  ночь  Корнилову  очень  хотелось  не  бодрствовать. Сейчас  у  него  неменьшее  желание  одиноко  сидеть  под  своим  штурвалом. Но  идти  все  равно  надо -Ванцетти  и  тот  шел. Зная , что  Сакко  уже  кончили - пожимая  потные  руки  надзирателей  и  мягко  отводя  взгляд  палача  вежливой  силой  своих  спокойных  глаз: Ванцетти  шел  на  смерть , Корнилов , быть  может , тоже , но  предположительно  на  электричку - для  выезда  за  город , для  усечения  его  влияния  очищающей  струей  деревянного  климата ; он  мог  бы  переть  и  пехом , это  выглядело  бы  куда  менее  обременительным, но , покидая  столицу  поочередным  упрямством  ног , он  просто  не  успел  бы  к  назначенному  сроку.
  В  назначении  срока  вкупе  с  Корниловым  участвовал  его  добрый  знакомый  Артем  Бугаков , при  переходе  весны  в  лето  живший  на  отдельной  даче  и  настойчиво  приглашавший  Корнилова  погостить.
  Вчера  вечером  Корнилов  это  приглашение  принял  и  сейчас , выползая  из  насиженного  одиночеством  гнезда , мысль , что  его , наверное ждут , несколько  разжижала  его  устойчивую  неприязнь  к  предстоящей  ему  суматохе.
   
  Электричка  пришла  по  расписанию: количество  народа , против  его  ожиданий , было  сносным  и , присев  в  полный  рост , Корнилов  тронулся. Видимо , чтобы  его  не  стремать , вместе  с  ним  тронулись  и  остальные. «Помогите  рублем… пятью… на  это… и  на  то… от  меня  вы , голуби , ничего  не  дождетесь» - подскакивая  на  неровных  рельсах , состав  покатил  на  юг. Одновременно  с  запуском , лица  отъехавших  выбрали  выражение  присущее  членам  популярного  в  Японии  общества «Дансукай» , где  профессиональные  любители  выпить  анонимно  беседуют о  безграничной  вредности  этого  занятия , вместе  с  ничуть  не  отказывая  себе  в  удовольствие  заявиться  на  собрание  заметно  поддатыми. Попахивая  сложным  ароматом , полученным  в  результате  судорожного  запивания  мужского  глотка  виски  несколькими  чашечками  тепловатого  сакэ - бабьего  как  по  смелости , так  и  по  воздействию  на  создаваемый  внутри  употребляющих  мачо-минимум. 
   
  Равнодушно  миновав  окружную , электричка  стала  тормозить  реже , но  в  противовес этому  несомненно  положительному  эффекту  резче - после  одной  из  таких  остановок  на  голову  Корнилова  упал  увесистый  сверток.
  Как  человек  истинно  породистый , Корнилов  не  издал  ни  звука. Только  слегка  просел  и  закатил  глаза – всплеснув   руками , сидев-шая  рядом  с  ним  женщина  очень  средних  лет  подняла  сверток  и  участливо  спросила:
- С  вами  все  в  порядке?
Корнилов  догадался , что  это  обращаются  к  нему. Не  сразу , но  догадался. И  ответил. По  возможности  честно.
- Не  знаю , - сказал  Корнилов. - И  сейчас  не  знаю , и  тогда - дня  три  тому  назад  меня  привез  в  лес  какой-то  псих , я  вышел  за  ним  из  машины , он  нес  агрессивную  чушь  и  одержимо  дрочил  против  ветра… Что  случилось?
- Почти  ничего. Гантельки  упали.
Не  будучи  в  силах  полностью  открыть  глаза , Корнилов  заставил  себя  хотя  бы  прищуриться – неохотно  подумав , что  все  получается  занимательно. Больно  и  занимательно.
- Что? – спросил  Корнилов.
- Гантельки. Они  упали  с  нескольких  метров  и  прямо  на  вас , но  не  бойтесь , они  маленькие.
  Да , недаром  внутреннее  ухо  зовется  лабиринтом: располагающаяся  там улитка  отвечает  за  слух , вестибюлярный  аппарат  за  равновесие , но  каким  же  надо  быть  брюхоногим , чтобы  удержать  равновесие  после  подобной  сцепки  удара  и  информации. «Перед  сном… в  плохом  настроении… я  представил - завтра  уезжаю  в  Париж. Проснулся  и  обрадовался , что  никуда  не  уехал» - Корнилов  далеко  не  брюхоногий: большой , высокий , но  не  брюхоногий ; из  этого  лабиринта, если  сам  не  выберешься , то  там  и  останешься , но  Корнилов  выберется , немного  помолчит , и  к  выходу…. не  сводя  личные  счеты… ведь  есть  такие  фамилии , которые  выговорит  лишь  пишущая ручка ; аисты  понимают  язык  людей… какой  из? – санскрит , бенгальский , урду?… кого-то  насильно  кладут  под  танк - он  хочет еще  пожить , но  ему  говорят , что  жить  тебе  некогда. «Ты  же , мальчишка , уже  герой  - давай, сынок , не  сопротивляйся!».   
- Бояться  мне , пожалуй , поздно , - сказал  Корнилов  , - голова  на  месте , но  не  всегда  на  своем - на  нее  идет  атака… атака  на  голову… А  зачем  вам  эти  гантели?
- Я  их  дочке  везу. У  нее  вес  лишний  есть , вот  она  и  решила  спортом  заняться - я  это  только  одобряю. Сами  понимаете , как  трудно  девчонке, если  у  нее  лишний  вес: из-за  этого  могут  появится  любые  комплексы. Так , вы  на  меня  не  обижаетесь?
- Что?
- Вы  на  меня  не  обижаетесь?
 «В  гробу , под  землей…. вы  о  себе?… скрываюсь  от  уплаты  алиментов… это  не  вы… и  не  он» - играя  на  гитаре  шершавые  блюзы , негритянский  старик  Ти-тот  умел  нищенствовать  в  свое  удовольствие. Получив  за  их  исполнение  малость  грубой  еды , он  играл  дальше , улыбчиво  скаля  редкие  зубы  на  закрывающий  ему  звезды  занавес  дождя ; ощупывая  застарелую  щетину  трепетным  крылом  бабочки… отловленной… отпущенной - как-то  днем , когда  злые  змеи  уползали  цедить  свой  яд  в  обнаженные  щиколотки  завершающих  путь  солнечным  полднем - завершающих  его  вовремя - к  старику  подошел  скромно державшийся  парень  и  одним  взглядом  попросил  у  него  научиться  играть  на  гитаре.
Если  бы  он  попросил  его  научить , Ти-тот  вряд  ли  бы  взялся  открывать  глаза, но  молодой  человек  попросил  научиться , и  старик  пошел  ему  навстречу ; пошел  не  вставая  с  места: «Ритм , чувство , чувство  ритма , ритм  чувства ; блестяще , сынок , бле… фе… ; я  смеюсь  из  своего  времени  твоему  бессмертию» - занимаясь  под  надзором  как  ночного  ветра , так  и  острых  шпор  голодных  хлебом  рассветов , они  прожили  разные  жизни ; старик  долго  и  бедно , парень  быстро  и  славно: нищий  негр  Ти-тот  и  великий  гений  кантри  Хэнк  Уильямс… 
- Говорите  громче , - невнятно  пробормотал  Корнилов. - Я  что-то  стал  неважно  слышать.
- Вы  на  меня  не  обижаетесь?!
- Я  давно  ни  на  кого  не  обижаюсь.
 Корнилов  привстал. Он  выпрямился. Шатаясь , пошел  по  проходу. Выйдя  в  тамбур , он  прислонился  к  стене , дрожащими  руками  достал  сигарету  и  сделал  слабую  попытку  закурить. Бывают  ли  у  меня  фантазии , будто  бы  я  имею  самого  себя? Нет. Цель  моей  жизни? Не  закончить  ее  самоубийством - к  его  удивлению  попытка  оказалась  успешной. Не  повезло  ли  и  мне? нет , тебе  не  повезло ; а  мне, а  мне? и  тебе , однако  воспринимай  судьбу  без  психоза  за  ее  восприятие ; но  мне-то , мне? а  тебе , тебе  повезло ; мне  повезло?! тебе , тебе , я  обыграю  тебя  и  валетами , но  ты  пока  что  кушай , ты  себя  хорошо  кушаешь; я  себя  хорошо  кушаю? хорошо , хорошо , кушай , но  учти , их  маленькие  ножки  всегда  готовы  прибавить ; в  который  раз , в который  раз , иду  я  снова  в  первый  класс ; тебе  что , так  плохо? да  я  хоть  сейчас  в  петлю ; дело  твое , но  знаешь - это поражение ; плевать , проигрывать  я  умею ; в  грязной  голове  грязные  мысли ; голову  я  вчера  мыл ; заметно ; вот  то-то  же… 
  Вагон  трепыхался , кнут  свистел , Корнилов  курил  и  под  воздействием расползавшегося  по  организму  целительного  дыма , мало  помалу  приходил  в  себя.   Вернувшись  в  себя  окончательно , он  увидел , что  за  время  его  отсутствия , там  ничего  не  изменилось. Такая  стабильность  не  могла  его  не  порадовать - хозяин  вышел , а  слуги продолжали  нести свою  вахту , не  сачкуя  и  вкалывая , словно  бы  за  ними  наблюдают  в  оптический  прицел  натасканные  микроцефалы  со  сторожевой  вышки. О  чем  это  говорило? О  чем-то  теплом  и  светлом ; о  доверии  и  о  невозможности  разорвать  по-настоящему  крепкие  узы ; о  взаимном  уважении  и , бес  его  знает , может , и  о  любви , иногда  выглядывающей  из  удушливого  укрытия , где  она  неотлучно  скрывается  от  копий  и  стрел  нашего  ехидного  века. «Лена...  чего?… ты  когда  будешь  покрывать  свою  собаку?… собираешься  поучаствовать?» - вдруг , ни  с  того , ни  с  сего , часть  того  дыма , что  не  сподобилась  уйти  вовнутрь , зацепила  стоявшую  лицом  к  дверям  девушку. Закашлявшись , она  обернулась  к  Корнилову , свирепо  прошипев  сквозь зубы:
- В  другом  месте  покурить  нельзя?
  Она  склонна  быть  лидером. Настоящим  лидером  в  утешительном  заезде. К  чему  склонен  Корнилов? Сейчас  же  упасть. Настолько  его  мутит - полаская  рот  липкой  слюной , Корнилов  пытается  устоять.
- По-моему , нельзя. - ответил  он. - Хотя  я  не  частый  ездок  в  электричках , могу  и  ошибаться.
- А  где  частый?
Любопытством , барышня , и  кивающий  осел , что  перекачивает  нефть  из  земли  кому-то  в  бидон  - и  идут  они  по  земле  с  бидонами , и  ни  капли  не  прольют  в  ладонь  кого-нибудь  случайного , а  если  и  прольют , то  только  природе , да  и  то  не  прольют , а  прямо  в  морду , в  ее  беззащитно  открытое  лицо  с  напором  плеснут , терпи  уж , старуха , из  тебя  вышло , в  тебя  и  ушло ; ой , молодцы , ой , ой , ой… - так  вот , барышня , от  любопытства  и  кивающий  осел  на  муравья  засмотрелся. Разглядывая  чем  же  он  сыт. Не  поднимая  вверх  головы. Головы  не  поднимает – трещит… ломается… брали  бы  вы , барышня , пример  с  вашей  дмитровской  сверстницы , которую  другая  такая  же  лишняя  не  соизволила  поздравить  с  днем  рождения. Даже  не  подумав  повиноваться  излюбленной  обиде , она  помыслила: «Татьяна  или  не  захотела  меня  поздравлять , потому  что  я  в  ней  уже  не  жива , или  не  смогла , потому  что  сама  уже  умерла. В  любом  случае , дело  ее - мое  дело  ей  всего  лишь  не  перезванивать , и  здесь  я  слабины  не  дам , включу  в  эту  же  секунду  легкую  песенку  сэра  Пола - и  праздник , лень, креветки…». 

Она  и  не  кричит  и  не  боится
И  ветер  злится.
Ему  бы  сдаться
«Но  знаешь , с  неба  никому
И  никогда  не  хочется  спускаться»
Сказал  церковный  ворон
В  никуда , но  там  ответили
«Лети-ка  ты  сюда
И  мы  подарим  клюву  твоему
Задвижку».
«Ну , вот  спасибо» - шепнул  ворон
И  вприрыжку
Ничуть  не  отрываясь  от  земли
Он  убежал. И  звездные  огни
Смотрели  с  завистью
И  помнили  - они
Надолго  вечны.

 Корнилов  не  расскажет  ей  куда  он  ездок - он  поступит  так  не  из-за  страха  проговориться , а  из-за  опасения  нарушить  адекватность  ее  отношения  к  навалившейся  на  нее  реальностью  жизни. Человеку  богатому  простотой  это  руку  помощи  не  протянет.
- Я , - сказал  Корнилов , - не  частый  ездок. Нигде  и  никуда  не  частый. Я  редко  из  дома  выхожу.
- Все  вы  ездоки…
Данную  реплику  Ирина  Степанова  воспроизвела  с  требующей  уточнения  агрессивностью - все  прочие  тоже , но  они  были  раньше , а  раньше  были  и  молочные  зубы. Не  психовать  же , что  выпали.
- Извините , - сказал  Корнилов , - я  сейчас  очень  плохо  соображаю. Причины  уважительны: меня  только  что  доставили  к  парадному  входу  пенсии  по  инвалидности. Куда  ездоки?
- К  залежам  халявы…
  Чудненько , honey , чудненько: так  со  мной , так…
- А  это , - спросил  Корнилов , - где?
  Ирина  выдержала  холодную  паузу , и  не  дружелюбно , не  разделяя  взглядов -  вопрос  задан , но  не  дружелюбно , пренебрежительно  задан:
- Ты  больной  или  под  кайфом?
  Корнилов  сосредоточенно  затянулся:
- Хороший  вопрос… Скорее  под  кайфом. Хотя  способ  его  обретения  довольно  болезненный.
   Глаза  нимфы  заинтересованно  заблестели.
-    На  тяжелых  сидишь? – спросила  она.
- Что-то  в  этом  роде. Я  сидел , а  на  меня  упало  множество  неожидан-ных  впечатлений…
- Герыч?
- Гантели.
  Она  удивилась - ей  нервно , страшно ; Ирина  Степанова  не  привыкла  выздоравливать  ожиданием  смертельных  холодов: она  из  подавляющегося  самим  собой  большинства - умирает , но  не  сдается ; сдается , но  не  умирает ; дыши  сердцем , honey , лучше  расстаться  с  иллюзиями , чем  со  здоровьем - Господь  крепость  и  сила  моя ; Ирина  Степанова  никогда  не  доходила  до  предела , когда  не  остается  сил  тянуть  сигарету ; когда  на  фанерном  иконостасе  твоей  души - где  на  каждой  иконе  нацарапан  отдельный  этап  ее  взросления - выступают  хлорированные  слезы , роятся  нефритовые  осы , и  ты  делаешь  им  кесарево , с  криком  клянешься  на  Часослове  считать  луну  соединением  зеркал , постыло  отражающих  солнечный  свет - помни  о  жизни , Джек  Керуак , помни  о  жизни , снимая  с  шеи  похоронный  венок…
- Гантели?! – громко  спросила  она. - Какие  гантели?
- Я  их  не  видел. Вас  я вижу , их  нет – себя тоже  нет. Гмм… Ка-кие?…Чугунные, наверное.
 Девушка  так  и  искрилась  непониманием:
- А  что  ты  с  ними  делаешь?
- На  голову  роняю.         
  Отойдя  от  Корнилова – в  память  о  будущем - на  максимально  воз-можное  расстояние , Ирина  Степанова  робко  пискнула:
- Ну  и  как? Вставляет?
- Не  то  слово. Чисто  космос… Да  вы  сами  попробуйте - в  этом  деле  никак  не  следует  полагаться  на  чужое  мнение. Тут  все  индивидуально. Кого-то  мгновенно  сносит , а  кто-то  толерантно  разговаривает  с  попутчицами  и  только  потом  крышак  теряет.
 «Чище  жить  не  получается. У  меня… Не  мои  проблемы. «Я  был  всем  и  все  бессмысленно». Думаете , Екклесиаст? Ничего  не  думаю. А  это  Септимий  Север. Мне  положить» - назло  едва  завязавшемуся  общению  электричке  понадобилось  распахнуть  свои  двери , и  Ирина  Степанова - выскочив  наружу , вырвавшись  скачком: люби  других , малыш , забудь  меня  как  сон - активно побежала  по  платформе , не  удостоив  его  даже  воздушным  поцелуем. «Детка , ласточка , лишь  позволь  мне  быть  с  тобой , остальное  я  сам  себе  позволю» - Корнилов  не  делал  на  это  ставки. Если  бы  ему  предоставилась  возможность , он  сказал  бы  ей  приблизительно  те  же  слова, что  и  разочаровавшей  его  своей  привязанностью  к  приличиям  Екатерине «Лосенку» Суболиной: «Терпения  тебе , Катенька , со  стороны  других  мужчин – это  может  показаться  странным , но  я  рад , что  с  тобой  не  переспал».
«Как  ты  говоришь? »
«Рад  говорю , что  с  тобой  не  переспал»
«Рад  он… С  чего  бы?»
«Не  знаю - рад  и  все. Мне  бы  не  хотелось  подробно  формулировать  то , что  я  сейчас  чувствую. Извини  меня , ладно?»
«Мне-то  что…»
«Верно , тебе  ничего»
«Чего?»
«Да  так , не  обращай  внимания».

Насчет  примерного  расположения  Артемовой  дачи , Корнилов  был  немного  осведомлен , и  встреченное  им  по  дороге  сельпо  только  подтвердило  его  предположения. За  решеткой  окно , в  окне  никого - не  забыв  о  том , как  он  некогда  покупал  здесь  просроченную  банку  маринованных  помидоров , Корнилов , отдавая  долги  некоторому  наличию  денег , дернул  снабженную  колокольчиком  входную  дверь.
  Колокольчик  зазвонил , улыбка  Корнилова  уже  началась , но  замеченный  на  полках  ассортимент  не  напоминал  патриаршие  подвалы , да  и  продавщица  визиту клиента  не  аплодировала. Смотрела  исподлобья  и  не аплодировала – чего-то ждала.
  Пробежавшись  натренированным  взглядом  по  разнополому  ряду  бутылок , Корнилов  бесконфликтно  спросил:
- У  вас  «Голая  задница» есть?
  Сначала  продавщица  покраснела. А  потом  настолько  выпучила  глаза ,
что  Корнилов  счел  нужным  немного  пояснить  сказанное.
  Сказанное  не  повествовательно - вопросом.
- Это  такое  вино , - сказал  Корнилов. -  Мозельское. На  этикетка  изображена  детская  попка. Поэтому  так  и  называется.
  Судя  по  движению  мышц  ее  напряженной  шеи , продавщица  сглот-нула  слюну: она  вряд  ли  рассматривала  Корнилова  со  спокойным  вниманием  засыпающего  носорога.
- Такого  нет , - ответила  она.
- А  какое  есть?
- Обыкновенное. Столовое.
Столовое?… Если  вспоминать , то  вспоминается  две  бутылки «Рислинга» с  наивной  крошкой  Элизабет , в  сентябре  1999-го  выпивавшей  вровень  с  Корниловым - эстетично , большими  глотками , но  до  рвоты ; вспоминается  трехлитровая  банка «Алиготе» , купленная  в  розлив  и  одиноко  выпитая  осенним  вечером  под  периодически перематываемую на  начало «Freedom  suite» Сонни  Роллинса ; вспоминается  пивная  кружка  с  «Мукузани» , подбадриваемые  крики «Давай , Корнилов , если  и  четвертую  залпом , Женя  тоже  твоя!» ; вспоминается  серое  утро  и  обрывки  размышлений: «серое  утро , серое - хорошо  хоть  не  темное. Моя  голова  думает. Сама  она  этого  не  знает. Мысли  отданы  дьяволу , поступки  Богу , на  столе  недопитый  вчерашними  раздумиями  бокал Абрау-Каберне» ; вспоминается…
Вспоминается , вспоминается , а  сколько  еще  не  вспоминается - сколько  еще  не  вспомнится.

Я  не  думал , что  так  скоро
Захочу  тебя  я  снова
Но  пришлось 
и  я  хочу.
А  тебе  и  дела  нет
«Не  волнуйся , я  грущу!»
Прокричала  тогда  вслед.

 Когда  же  это  было? давно  ли , в  прошлых  жизнях , на  днях - давно , давно , но  и  на  днях ; гмм , было … а  с  кем  было-то? попросил  бы  самого  себя  память  не  трясти - не  копилка. 
- Пойдет  и  столовое , - сказал  Корнилов. Кивнул , улыбнувшись - пока  не  живя  на  подаяния  и  подозревая , что  продавщица  никогда  не  читала  исторические  сочинения  Ипполита  и  Юлия  Африкана. - Ну , а  если  пойдет  плохо , то  найдет  как  вернуться. Но  это я  в  принципе , с  моей  стороны  вам  не  стоит  опасаться , что  я  вам  весь  пол  заблюю. У  вас  стаканы  есть?
- У  нас  не  разливочная.
- Я  просто  хотел  разделить  эту  бутылку… ну  хотя  бы  «Каберне»  непосредственно  с  вами. – Корнилов  было  подумал  заключить  ее  в  объятия , но  не  решился - монетами  погремел. - Если  вам  скучно  выпивать  без  историй , я  вам  расскажу  персидскую  легенду  об  открытии  вина. Ну  как , идет?
Машинально  пригладив  редкие  волосы , продавщица  ушла  в  подсобку. Наверняка  за  грузчиками , и  Корнилову  вновь  придется  демонстрировать  свою  надежно  припрятанную  силу. Последний  раз  такое  происходило  прошедшей  зимой - его  тогдашняя  подруга  Аня «Росинка» Петровина  подарила  ему  на  Рождество  роскошный  красно-белый  шарф ; она  сказала , что  он  идеально  подойдет  к  его  пальто , но  буквально на  следующий  день , возвращаясь  безлунной  полночью  через  парк , Корнилов  был  атакован  малолетними  фанатами , имевшими  к  цвету  его  шарфа  некие  существенные  претензии. Отбиться  Корнилов  отбился , но  это  воспоминание  было  не  из  тех , которые  приятно  мусолить  за  утренней  чашечкой  кофе. «Из-за  острова  на  стрежень , на  простор… Довольно , Аня. Я  не  противник  этой  песни , но  твое  исполнение  режет  мне  слух. Слух  у  него… нет  его  у  тебя… Уши  режет. Они , как  ни  крути, у  меня  есть. Как  ни  крути…я  покручу… Есть  и  есть. И  не  будем  их  обсуждать» - в  своем  парке  Корнилов  расшвырял  юниоров  как  зарвавшихся  колобков , но  там   же  почти  дети… дети… цветы  жизни… а  здесь  грузчики. Много  грузчиков.
- Ну , и  что  с  вами , барин? Зачем  вы  за  компанией  полезли? Вам  и  одному  пьется , не  оторвешь - зачем  она  вам? Зачем?
- Она  это  она  или  компания?
- И  то , и  то. Зачем  вам , барин , и  то , и  то?
- Компания  мне  по-прежнему  ни  к  чему , а  женщина… Плохо  ей , му-торно , вот  я  и  подумал  слегка  ее  растрясти , рассказать  историю , самому  вместе с  ней  послушать , история  же  об  открытии  вина - мне  интересно , а  ей  по  профилю.
- Ваше  желание  надраться , в  том  числе  и  с  женщиной , для  меня  не  сюрприз, но  как  бы  вас  самого  тут  не  растрясли - как  яблоню  об  штабель.
- Об  штабель? 
- Аккуратно  выкопали  и  осторожно , чтобы  не  упало  ни  одно  яблоко , понесли. Донесли  и  об  штабель.
- Занятно… 
- Но  не  слишком  ли? 
- Занятно?
- Да  нет… 
- Не  занятно? 
- We;ll  see.   
 Прет  сорная  трава , шумят  трещотки , идут  прокаженные… где?… в  моей  постели  все  равны… это  так , здесь  вы  не  врете…  продавщица  уже  возвращается: одна. Точнее, со  стеклянными  братьями , жестко  зажатыми  в  правой  руке.
- Деньги  давай , - сказала  она.
 Корнилов  дал. Продавщица  бережно  положила  их  в  кассу , не  менее  бережно  сняла  с  полки  бутылку ; умело  ввернула  в  нее  штопор , открыла  и  с  благозвучным  для  всякого  неглупого  человека  плеском  разлила  по  стаканам.
- Тост  говорить  будешь? – уместно  поинтересовалась  она.
 Сказать  тост? А  почему  бы  и  нет: сказать  это  же  не  поверить  в  сказанное - как  говорится , хотел  махнуть  на  жизнь  рукой , да  руку  в  преплечье  свело.
- Какое  сегодня  число? – спросил  Корнилов.
- Двадцать  второе.
 О , двадцать  два  число  совсем  не  простое , во  многом  даже  сакральное: в  иудейском  алфавите  двадцать  две  буквы , в  Ветхом  Завете  Корнилов  осилил  двадцать  две  книги - вообще-то , двадцать  четыре , но  книгу  Руфи  он  объединял  с  книгой  Судей , а  Иеремию  с  его  Плачем - да  и  Творец  за  те  шесть  безмятежных  дней , когда  Он  еще  надеялся  обойтись  без  разочарования  и  ежесекундных  хватаний  за  Голову , создал  именно  двадцать  две  вещи , последними  из  которых  стали  наземные  гады  и  человек. Ставшие  в  свою  очередь - чуть  погодя - чем-то  одним.
- Ну , тогда  за  двадцать  второе , - торжественно  сказал  Корнилов , -  да  поднимемся  мы  над  тленом ; да  узрим  мы  сияние  между  наших  хрупких  костей ; да  минует  нас , всех  нас , безудержный  смех  неба  над  нашими  слезами.
- Отродясь  такого  тоста  не  слышала… Но  будь  по-твоему.
  Они  выпили. «Конечно , выпили. Кто  бы  в  вас  сомневался… Неразорившиеся  банкиры  будут  нищенствовать  всю  загробную  жизнь. А  что  это  вы  о  них… В  недавнем  сне  я  передавал  им  привет  с  советом  держаться» - когда , очистив  стакан  от  мутнящей  его  стенки  жидкости , Корнилов  уже  поворачивал  к  выходу  свои  ступни , его  безапелляционно  задержали.
- Валяй , - сказала  она.
  Не  отваливай , а  валяй: и  верно , он  же  и  так  отваливал , а  его  окликнули - значит , не  в  связи  с  тем , чтобы  побыстрее  отваливал , не  в  связи…
- В  смысле? – спросил  Корнилов.
- Легенду  свою  рассказывай.
- К  знаниям  потянуло? Божье  дело - с  вина  это  обычный  случай. Выходя  из  реальности , дух  ищет  куда  бы  ему  притулиться - иногда  не  находит… Ну , а  легенда  в  общих  чертах  такова - задолго  до  изобретения  электричества  в  Персии  жил  некий  человек  по имени  Джамшид , очень  любивший  свои  виноградники – как  в  ракурсе  созерцания , так  и  с  позиции утилитарной  выгоды. Однажды  он  приготовил  слишком  много  сока  и  не  смог  выпить  его  сразу - в  смысле , выпить  весь. Давился , заливался: не  потянул. Поэтому ему  пришлось  оставить  несколько  фиал  сока  на  будущие  дни. Питье  из  сочных  ягод , разумеется , забродило , и  когда  Джамшид  задумал  его  допить , то  после  первых  же  глотков  он  почувствовал  себя  дурно. Тогда , желая  предотвратить  случайную  беду , он  написал  на  каждой  фиале  слово «яд» и , это  самое  темное  место  в  легенде , почему-то  о  них  забыл. Вскоре  после  этого  одна  из  его  жен , впав  в  немилость , решила  покончить  с  собой. Увидев «яд», она  быстро  сделала  пару  глотков. Однако  к  величайшему  своему  удивлению вместо  предсмертной  агонии  почувствовала  необычайное  блаженство. Ах… йе-йе… солнце  в  тебе , ты  во  мне… Это  ощущение  пришлось  ей  по  душе, и  она  стала  регулярно  прикладываться  к  содержащейся  в  за-претных  фиалах  жидкости , что  позволяло  ей  радоваться  жизни  и  выглядеть  все  привлекательней  и  привлекательней. В  конце  концов , она  вернула  милость  своего  повелителя , и  он  снова  признал  ее  любимой  женой. С  уважением , без  чего-то  такого: «Ты  моя…. любимая… моя , моя… моя!.. только  затем  любимая». Она  хранила  свою тайну, пока  полностью  не  выпила весь запас  чудодейственного  напитка - когда  Джамшид  обнаружил , что  фиалы  пустые , ей  волей-неволей  пришлось  сознаться. Она  описала  действие  напитка  такими удивительными  красками , что  Джамшид  решил  еще  раз  его  изготовить и  распробовать  по-настоящему. Изготовил , распробовал  и  возликовал. - Корнилов  разлил  остатки  столового  по  стаканам - Вот  таким  образом  было  открыто  вино. А  многие  думают , что  вино  можно  только  штопором  открывать.
- С  такой  гадости  особо  не  возликуешь.
- Вкус  не  главное. Важно , какой  пейзаж  останется  после  битвы  и  какие видения  удостоятся  чести  тебя  посетить. Именно  это  и  определяет  ценность  вина.
- Тогда  все  вино  полнейшая  дрянь…
Где-то  на  середине  вливаемого  стакана  Корнилов  оперативно  осоз-нал , что  оснований  задерживаться  в  этом  месте  у  него  уже  нет - никаких  и ... заканчиваю, допиваю , могло  быть  и  хуже… впрямь  никаких.

Человек  из  обезьяны
Обезьяна  в  человеке
«А  ну , чисть  мои  бананы!»
Ты  кричала  в  прошлом  веке.
Но  на  просьбу  только  мишки
Всласть  изгадили  обертку
И  плешивые  мальчишки
К  тебе  лезут  через  фортку -
Целовать  и  обниматься
Пока  время  их  не  сбросит
С  возжелания  касаться
Лишь  того , что  ***  попросит.

  Корнилов  еще  не  устал - его  можно  отлучить  от  церкви  воинствующей  и  нельзя  от  торжествующей ; глаза  вязнут  в  суетном , жизнь  обсывается , как  сахарная  косточка ; видному  оперному  самородку  Арсению  Тифлягину - видному  даже  издали: толстым  лицом  под  полыхающей  луной -  усталость  перекрестными  трещинами  покрыла  дущу… откуда  вы  о  нем  знаете?… сведения  обнародованы , источник  предпочел  остаться  в  тумане - приковыляв  домой  после  собственного  концерта , Арсений  Михайлович  увидев  срывающую  одежды  молодую  жену  и  протяжно  забасил: «Увы , у  меня-яяя  нет  сил  на  тебя-яяя…» - я  с  этой  дурочкой  смотрел  фильм  с  Хенксом , там  его  выбросило  на необитаемый  остров… хорошо , что  не  на  полюс… тогда  бы  не  было  никакого  фильма - стукнув  стаканом  по  прилавку , как  финальным  гонгом  по несбывшимся  надеждам , Корнилов  перешел  к  решительному  адью:
- Не  желая  злоупотреблять вашим  гостеприимством , я  вас  немедленно  покидаю. Вы  же , насколько  это  в  вашей  власти , оставайтесь  в  живых , и , может  быть , я  к  вам  когда-нибудь  еще  загляну. Хотя  вероятность , честно  говоря , не  велика.
- Ты  тут  уже  был.
 Был , кто  спорит. Кто  спорит? Чего?… Кто-то  спорит.
- Когда? – спросил  Корнилов.
- Года  два  назад.
  Я  помню: два  года  назад , тем  летом  я  еще  кое  с  кем  ни  на  минуту не  расставался , с  кем? как  с  кем , с  самим  собой ; из  Хуана  Хосе  Арреолы  беспричинно  лезли  страницы , едва  рассветет  и  они  лезут , но  масляных  пятен  на  них  так  и  не  появлялось ; ну , и  что? я  полагаю , что  масляные  пятна - это  родимые  пятна  книги ; два  года  назад … два  года  назад  я  редко  давал  разгуляться  своему  телу, относительно  редко , конечно , но  ночной  нечистью  я  тогда  себя  не  чувствовал ; Геката , Геката , мне  с  пьяну  на  надо , пугни  ты  медбрата ; а  как  же  сестренку? сестренку  не  трогай , пускай  забегает , пускай  остается - ей  будет  приятно , если  сумеет.
- Я  тут  уже  был , - почти  шепотом  пробормотал  Корнилов. - Два  года  назад ,  еще  не  зная , что  два  года  спустя  мне  будут  об  этом  напоминать , а  я  только  недоверчиво  наморщу  лоб. И  что?
- Да  ничего  особенного - мы  пили  точно  такое  же  вино. А  вот  рассказывал  ты  о  другом.
- О  ком?
- Об  алкоголиках-самоубийцах.
  Корнилов  слегка  улыбнулся – как  жаловался  ему , застав  с  женой , Арсений  Михайлович  Тифлягин: «Покончил  с  собой  мой  крестник  зимой. Витя  Ложечков… Пройдя  через  все  разновидности  пьянства: тимогенное , сомапопатическое , девиантное , эскапическое, с  высокой  толерантностью , с  низкой , патологическое , ассоциальное , он  наелся  пьяного  хлеба - какого  не  сказал: или  изготовленного  из  зерна , зараженного  грибком  Fusarium  graminearum , или , по  Павичу , просто  размягченного  в  водке - и  заласкал  себя  до  смерти. Нежно  пощупывал , притрагивался , а  в  обеих  руках  по  бритве ; кровь  ручьями , но  взор  отнюдь  не  суетный - знает  куда  отправляется».   
- Моя  тема , - согласился  Корнилов. - Я  могу  об  этом  сутками  говорить. Но  только  не  под  вино , тут  я  погорячился. Для  обсуждения  таких  вещей  обязательно  присутствие  матери  этой  болезни. Желательно  перцовой.
- «Кристалловской» или «Смирновской»?
- Правила  просты , но  непререкаемы: если  с  мужчиной , то  «Кристалл» , если  с  женщиной  «Смирнов».
- У  меня  только  «Кристалловская» есть…
  Не  отчаивайтесь , не  надо  отчаиваться: ночь  это  не  ваша  вина , и  никто  из  нас  не  виноват  в   том , что  верблюды  это  одомашленные  парнокопытные, а  верблюдки  хищные  насекомые - если  окна  сельского  клуба  будут  занавешаны  афишами «Творческий  вечер  монтера  Гамова» , не  верьте , ни  за  что  не  верьте , они  пытаются  вас  запутать ; двенадцать  апостолов  придуманы  греками  лишь  во  втором  веке  нашей  эры ; самим  вам  не  выпутаться – не  верьте… ни  к  чему… но  вы  уже  верите. Вы  подставляетесь.
- Значит , - сказал  Корнилов , - судьба  нас  сегодня  одним  крылом  не  прикроет. Придется  разбиться  на  компактные  группы  и  бродить  по  отдельности. Короче , до  свидания. Можете  меня  забыть.
 Можете  меня  забыть… Тоже  самое  Корнилов  мог  сказать  и  в  ответственном  сновидении. Одной  сексапильной  девушке: она  попросила  у  Корнилова  оказать  ей  непростую  услугу ; Корнилов  оную  не  оказал , но  для  нее  все  обошлось  без  трагичных  последствий  от  его  неоказания - Корнилов  помог  ей  жить  в  прежней  законченности , ничего  от  нее  не  потребовав , и  зная , что  на  Земле  они  уже  не  встретятся , он  даже  не  попрощался – как  с  ней , так  и  с  прахом  своих  кремированных  иллюзий  касательно  увидится  снова. 

  Зачем  она  ко  мне  подбегает? с  ног  она  меня  не  собьет , но  если  выставив  локоть , с  наскока  и  по  печени… Но  она  локтем  в  Корнилова  не  тыкнула: остановилась , заговорила. С  надеждой  быть  услышанной.
- Здравствуйте , Корнилов , - сказала  она , - здравствуйте  и  быстро  соображайте , мне  крайне  нужна  ваша  помощь!
 Корнилов  очень  старается  соображать , но  о  чем  ему  соображать , он  еще  не  догадывается: смотря  на  нее  почти  пристально. Не  радуя  информацией , что  Деметра  уже  нашла  свою  дочь - когда  Корнилов начал  задавать  вопросы , то  непохоже , чтобы  в  беспомощном  волнении  и  с  утраченной  целостностью  пустоты.
- Вы , девушка , - сказал  Корнилов , - на  меня  не  давите , а  то  когда  на  меня  давят , я  чувствую  себя  не  совсем  привычно. А  чувствовать  себя  привычно  мне  не  только  для  себя - мне  и  для  своего  настроения  необходимо. Но  достаточно  обо  мне… В  чем  ваши  затруднения?
- В  том , что  вторую  неделю  меня  преследует  жуткий… жуткий  до  выступления  у  меня  слез… жуткий  демон  и  вчера  он  мне… он  сказал: «Если  ты  не  хочешь , чтобы  с  тобой  и  твоей  семьей  случилось  что-то страшное , ты  должна  разыскать  некоего  Корнилова  и  упросить  его… упросить  его  оказать  мне  некоторую  услугу». – Девушка  со  свистом  в  легких  перевела  измученный  страхом  дух. – Демон  мне  объяснил , где  я  смогу  вас  отыскать , и  я…
- Постойте , а  откуда  он  знал , где  меня  можно  обнаружить - не  во-обще, а  в  определенное  время?
- Я  у  него  не  спрашивала. Судя  по  его  злобным  репликам  в  ваш  адрес , вы  о  демонах  лучше  знаете.
 Ну , лучше , не  лучше , а  кое-что  Корнилов  о  демонах  все-таки  знает: столько  лет  регулярных  контактов  и  для  более  стесненного  в  мыслях  впустую  бы  не  прошли. Но  Корнилов  пока  не  очень  понимает  причем  здесь  эта  хрупкая  девушка – его  дела с  демонами  обычно  вершились  без  посредников , но  эта  малышка…
- Корнилов! – прокричала  она.
- Где?
- Я  к  вам  обращаюсь. Вы  единственный  Корнилов  о  ком  мне  доподлинно  известно , что  он  мне  нужен. Можно  я  все  же  продолжу?
- А  я  разве  говорил , чтобы  вы  прекращали?
- Но  мне  показалось , что  вы  о  чем-то  задумались - мне  вдруг  подумалось: не  хорошо  мне  его  задумчивость  прерывать , возможно , он  уже  задумался  о  моих  скорбных  делах , а  я  его…
- Вы , дорогуша , хотя  бы  вкратце  обрисуйте  мне  ваши  проблемы. А  то  как  же  я  о  них  задумаюсь , если  не  знаю  над  чем.
- Верно  говорите… Проблемы  у  меня  разрешимые , но  лишь  при  условии , что  вы… на  малые , немалые , но  пойдете  на  жертвы. Демон  сказал  так: «Я  оставлю  тебя  в  покое , тебя  и  твою  семью , оставлю  вас  в  покое , но  ты  мне  за  это… За  это тебе  придется  уговорить  Корнилова , чтобы  он  позволил  мне  его… в  жопу  трахнуть».
 Неплохо  задумано…Однако  Корнилова  почему-то  не  устраивает: кому-то , пожалуй , и  удовольствие , но  Корнилов  этого  не практикует – если  бы  он  когда-нибудь  пошел  на  охоту , то   исключительно  на  браконьеров ; они  работают  на  рывках , я  на  ползках , во  всю  свою  одну  седьмую  лошадиной  силы , с  яростным  ропотом  неустрашенных… крутя  на  столе  апельсин… «Что  я  де-лаю? Думаю  открыть  какой-нибудь  закон»… эта  девушка  весьма  миловидна - помочь  бы  ей. Ей  бы  не  помешало , чтобы  бы  он  ей  помог – и  ей  бы  не  помешало , и  Корнилову  нелишнее  возвеличивание  настроения  доставило, но  по  поводу  цены  он  еще  решения  не  принял: вот  встретимся , помыслил  Корнилов  промеж  себя , заглянем  друг  другу  в  глаза…
- Так , вы  мне  поможете?
- Обещать  не  берусь , - ответил  Корнилов , - но  постараться  себя  за-ставлю. Пойдемте , побеседуем  с  этим  паяцем - где  он  вам … вернее  мне , встречу  назначил?
- Никуда  идти  не  надо , он  сам  к  вам  сегодня  в  полночь  придет. – Милая  девушка , приятное  лицо: Корнилов  бы  скорее  ее , а  не  демонов , в  полночь  ожидал. – Я  бы  тоже  пришла , но  у  вас  там , наверное , состоится  мужской разговор , мне  там  и…
- Вам  там  и  подглядывать  страшно  будет.
 Ее  там  и  не  было: попади  в  меня  снаряд , я  умру , но  тебя  с  со-бой  в  морг  не  возьму - демон  пришел  ровно  в  полночь. Достаточно  не  мелкий - Корнилов  видится  с  ним  впервые , но  усмешка  у  демона  заблаговременно  враждебная: молчит , но  не  от  ужаса.
  Пока  не  от  ужаса - Корнилов  с  ним  заговорил , атмосфера  в  его  комнате  не  заиграла  на  понижение: «Meditations» Колтрейна  играет, а  туман  ожидания  чего-то  жуткого  сердце  Корнилова  еще  не  заполонил.
- Тут  ко  мне , - сказал  он , - еще  до  обеда  обратилась  незнакомая  де-вушка , поделившись  непосредственно  со  мной , что  ты  желаешь  трахнуть  меня  прямо  в  жопу. Но  я  в  этом  мероприятии  человек  не  опытный , так  что  говори , с  чего  мне  начать  следует – раздеться , чувственно  потанцевать?
 Но  демон  внезапно  предстает   перед  Корниловым   нетребовательным уродцем – прижимается  спиной  к  открыто  ведущей  в  коридор  двери , шмыгает  клювом , конвульсивно  подрагивает. Не  матерый  он  еще  демон: не  знал , дурашка , кого  увидит. Потом  он  и  сам  в  этом  признался - руку  на  прощание  не  пожимает , но  лишь  потому , что  не  протягивают: 
- Значит , вот  вы  какой , Корнилов… Я  вас  себе  не  столь  существенным  представлял , теперь  же  вижу – не  зря  у  нас  о  вашей  личности  с  такой  ненавистью  судачат. Скажите , а  если  бы  я  действительно  попробовал  вас  в  жопу  трахнуть , вы  бы  мне  по-зволили?
- Не  думаю.
- Да  вы  на  меня  зла  не  держите… Впрочем , как  можно  держать  зло  на  зло – я  же  зло  и  есть , а  на  вас  мне  захотелось  посмотреть , чтобы… только  посмотреть , а  к  той  девушке  я  больше  ни  за  что  не  наведаюсь , я  же  ее  просто  использовал , а  так  она  мне… даже  мне  неинтересна – вы  другое  дело , но  я  пока  не  готов  с  вами  связываться , о  вас  и  гораздо  более старшие  братья  и  сестры  клыки  своей  мертвой  души  обламывали , вы  же…
- Ты , давай , давай , - поморщился  Корнилов , - двигай  отсюда.
- И  то  правильно… Повезло  же  некоторым , что  вы  на  их  стороне!
    
  С  той  девушкой  он  расстался , можно  сказать , не  встречаясь ; Корнилов  не  влюбился  в  нее  даже  исподтишка , он  не  несет  неопалимое  ярмо  рыцаря  печального  образа: «Во  мне  скребется  когтями… грозный  подонок?… ты  не  станешь  свидетелем  его  рождения» - от   поведения  Артема  Бугакова  сквозяще  поддувало  напряжением. Полетом  сточной  энергии. Корнилова  это, разумеется , не  сдуло, но  все  же  чуть-чуть  покоробило - чтобы  сюда  приехать , он  пошел  на  немалые  потери , практически  лишения  и , что  скрывать … почти  ничего  не  потерял. Нет , не  то – исстрадался , измучился , а  тут  откуда-то из-за  угла  стремительно  выкатывается … тележка  с  принцессой?… гремящая  бубенцами  тройка… с  бесплатными  первокурстницами?…. с  напрягами. Да  и  воздух  что-то  водкой  не  пахнет. И  если  бы  не  Артемов  вопрос , легко  разо-гнавший  сгустившиеся  над  давним  приятельством  тучи  разложения , Корнилов  бы  смахнул  мысленно выпавшую слезу  и , задумчиво  рассекая  пыльные  волны , поперся  бы  обратно  на  станцию.
- Ты  Тубуса  не  видел? – спросил  Артем.
Тубусом  звали  Артемову  собаку. Длинную , худую  и  черную.
- Не  видел , - ответил  Корнилов.
- Он  уже  второй  день  где-то  шляется. Я  уже  волноваться  начал. Как  думаешь, с  ним  все  нормально?
  С  ним  все  нормально. Пусть  его  даже  никто  никогда  не  увидит - с  ним все  нормально ; что  бы  ни  случилось , как  бы  его  ни  разворотило - с  ним все  нормально ; со  всеми  все  нормально  и  с  ним  тоже: дожди  не  забывают  поливать  кокаиновый  куст ; бренчит , заливается  позеленевшая  медь  священных  гонгов , а  иноков-то , иноков - ну  сочините   же  свою  собственную  молитву , ладно  вам , постарайтесь , ведь  все  нормально , везде  все  нормально - увы , они  не  хотят  напрягаться. Подступая  с  тупой  косой  к  кокаиновому  кусту: куда  же  вы?! он  еще  не  дозрел , вот  же  люди - никакой  выдержки.
- Правды  не  испугаешься? – спросил  Корнилов.
Артем  вздрогнул:
- Говори.
- Никуда  твой  Тубус  он  не  денется. Отдаст  долги  природе  и  прибежит, как  миленький.
- Правда?… А  ты  уверен  в  том , в  чем  ты  якобы  уверен , но  уверен  не  убедительно  для меня?
- Вполне , - улыбнулся  Корнилов.
- Ты  да , я  нет… Когда , по-твоему , он  вернется?
- Сегодня.
  Артем  ему  упорно  не  доверяет ; Корнилов  и  не  настаивает , чтобы  доверял: не  доверяешь  мне , доверяй  хотя  бы  судьбе. Но  ты  же  и  ей  не  доверяешь - прислушайся  же  к  себе , прислушайся ; ну  за  что  же  ты  ей  не  доверяешь , она  же  обижается - не  клевещи  на  нее  недоверием , это  не  пройдет  тебе  даром , в  следующей  жизни  клеветники  будут  отмечены  гнилым  дыханием , в  следующем  воплощении  тебя  снова   не  избавят… от  чего?… от  тебя  самого. 
- Почему  сегодня? – спросил  Артем.
- Собаки  не  люди.
- …
- Но  умные. У  них  любовь  никогда  не  длится  больше  двух  дней.
  Посидев  с  минуту  в  грошовых  размышлениях , Артем  похлопал  Корнилова  по  плечу - словно  бы  это  не  он , а  Корнилов  нуждался  в  моральной  поддержке – и, быстро  покинув  комнату , временно  выпал  из  его  поля  зрения.
Более  верным  путем  не  пойти , где-то  на  террасе  скрипнула  дверь  холодильника , Корнилов  облизнулся. Не  успел  его  язык  вернуться  в  прежнее  положение, как  Артем  уже  разливал  белую  по  пузатым  ла-фетникам:
- Обрадовал  ты  меня , Корнилов. Для  меня  это  сейчас  большая  редкость, так  что  спасибо  тебе.
  Не  отводя  глаз  от  зовущей  влаги , Корнилов  хладнокровно  усмехнулся – Артему Бугакову. Как  бы  и  не  только  ему.
- Это  всего  лишь  моя  работа , - сказал  Корнилов.
- Радовать?
- В  данный  момент  я  больше  нигде  не  работаю.
Похлопав  Корнилова  по  плечу  с  еще  большим  радушием , Артем  вовремя  почувствовал , что  он  немного  увлекся - Корнилов  его  ничем  не  осаживал , но  он  почувствовал. Поежился  и  прекратил.
Обратился  к  насущному.
- Чем  закусывать  будешь? – спросил  Артем.
- Чем  дашь.
- Так , сейчас  подумаем… Еды-то  полно , но  готовить  неохота. Яблоком  закусишь?
Да  хоть  воздухом: он  здесь  пока  еще  не  пахнет  водкой , но  это  пока , воздух  же  состоит  не  только  из  азота , кислорода , в  нем  есть  и  какие-то  микроны  углекислого  газа , и  главное , почти  целый  процент  газов , называемых  благородными. Вот  ими-то  мы  и  пропитаемся ; двести… триста… отключение  бортовых  ситем , идем  на  опыте  и  чутье - ранним  утром  озноб. Артему  Бугакову  лихорадка. Он  держит  удар  с  перебоями - его  пик  формы  приходится  на  зиму , а  летом  он  напоминает  смешливого  боксера  Мануэля «Буритоса» Чиррути , восторженно  глядящего  на  себя  в  зеркало - накануне  был  важный  бой  и  он  посматривает  на  себя , беззаботно  бормоча: «Ну  нет , никогда  мне  не  привыкнуть  к  своему  лицу - как  же  тут  привыкнешь , если  форма  и  размер  носа  меняются  после  каждого  боя?».
Мануэль  смеется , перешучивается  с  врачом , дожидается  всеобщего  подъема  интереса  к  битью  древнейших  китайских  чаш - еще  лишь  вчера  он  выходил  на  ринг  с  волчьим  оскалом. А  сегодня  смеется: били , избили , а  смеется.
- Закушу , - сказал  Корнилов.
- А  помнишь , как  мы  с  тобой  в  Сокольническом  парке  целый  литр  уговорили? Под  три  овсяных  печенья?
- Помню.
  По  лапидарной  сухости  ответа Артем  запоздало  догадался , что  медлить  уже  не  деликатно: «Мы  хлобыстнем , и  ты , Корнилов , узнаешь о  моей  Лиде. Больно  надо. Я  обещал  остаться  с  ней , но   мои  обещания  не  были  долговременными – на  час , на  вечер. В  крайнем  случае  до  утра» - едва  лафетники , подобно  раскольцованным  райским  птицам , организованно взлетели  со  стола , на  пути  процесса - горбатым  тираном  с  кульком  развесных  вафель - встал  прогресс: валявшийся  на  подоконнике  сотовый  телефон  внезапно  зазвонил  и  Артем  Бугаков , углубляясь  в  разговор , начал  равномерно  погружаться  в  пучину  злобности:
- Алло. Я… Ну , я , я – говори. Здорово , Максимов. У  меня  нормально. Проблемы? А  у  тебя , Максимов , проблемы  и  с  тем , чтобы  в  бабу  попасть , не  говоря  уже… Да  брось. Когда? Сейчас?! Охренел  ты , что  ли?! А  без  меня  никак  нельзя? Вот , мудаки… Буду , буду, не  скули.
 Завершив  по-сельски  брутальный  сеанс  связи , Артем  извиняющиеся  посмотрел  на  Корнилова:
- Извини , Корнилов , но  мне  срочно  надо  в  Москву. Хочешь , дождись  меня - я  завтра , не  позже - хочешь , поехали  со  мной.
- А  Тубус?
- Е-мое… Так  что  делать-то?
Делай  свое  дело. А  если  своего  дела  у  тебя  нет , то  делай  именно  его: делай  и  не  ропщи , что  тебе  нечего  делать ; делай  и  не  дозируй  усердия  на  глазок - кропотливо  подсчитай , сколько  ты  не  сделал  вчера , тщательно  отдохни  от  подсчетов  и  наращивай - да  не  случится  тебе  увидеть  себя  в  другом , да  не  поддеть  им  тебя  на  манящий  луч  картонного  маяка. Помни - он  не  тебя  направляет , он  сам  горит.
- Езжай , если  надо , - сказал  Корнилов. - А  я , так  и  быть , поживу  тут  за  тебя. Тубуса  дождусь , да  и  за  имуществом  пригляжу , мало  ли  что. У  тебя  много  имущества?
  Артем , мягко  говоря , опешил: на  его  памяти  Корнилов  еще  никогда  не  говорил  об  имуществе - о  боливийском  юракаре  или  о  выставленной  в  Александрии  мумии  демона  Корнилов  заговаривал  довольно  часто , но  не  об  имуществе  же.
- Тебе , Корнилов , - сказал  Артем , - было  четырнадцать  лет , мне  пятнадцать , мы  жили  в  одном  доме  и  раньше , но  близко  сошлись  лишь  тогда. В  последующие  годы  мы  пили  примерно  поровну , но  у  меня  было  больше  денег , а  тебя  больше  любили  женщины , и  материальные  блага  не  являлись  для  тебя  чем-то  основополагающим. Но  если  тебя  интересует  много  ли  у  меня  имущества , я  отвечу , что  не  особо…
- Это  хорошо , что  не  особо. А  то , если  имущества  много , я  и  не  знаю , как  за ним приглядывать: нет  у  меня  таких  навыков. Да  ты  езжай , Артем , езжай - все  будет  не  хуже , чем  будет.
- Полагаю , ты  говоришь  мне  не  меньше , чем  знаешь  сам… Пойдем  покажу , чем  Тубуса  кормить.
  Я  буду  кормить  твоего  Тубуса ; ты  будешь  надеяться , что  я  его  кормлю, но  твоя  надежда в  девках  не  засидится , а  вот  надежде  про-стуженного  загонщика  ветра  Подивона  Гуська: «Я  загонщик  ветра , я  простужен  пулей , но  я  отхожу  в  надежде  никогда  не  возвращаться  туда , где  я  был  до  рождения» едва  ли  суждено  перевоплотиться  в  искомое. Искомое и  желаемое ; искомое  и  обоснованное  лишь  дхарма-решетом , но  крепись: в  решете  и  слез  не  унесешь. Крепись , отходя - ты  же  сам , Артем , год  назад  говорил: «Кашель  все  не  проходит , а  жизнь  вот  прошла».
- Тубуса  надо  кормить  два  раза…
- Его  два  раза.
- Что  за  тон?
- Ты , Артем , привязан  к  своей  собаке , но  у  меня  никакой  собаки  не  имеется, у  меня  только  я – Тубуса  я , конечно , покормлю…
- Пойдем  покажу , чем.
- А  чем  мне  себя  кормить , не  покажешь? – спросил  Корнилов. – Не  пояснишь  хотя  бы  голосом? Прости  за  любопытство.
- Грешный  ты  человек , Корнилов.
- Есть  немножко.
  Последние  фразы  сопровождались  мельканием  спокойных  улыбок  и  были  всецело  овеяны  атмосферой  неофициального  понимания  того , что в  действительности  происходит  на  славной  планете  Земля.
 
  Куда-то  пропала  тень... без  паники.

  Я  не  вижу  ее  второй  час… без  паники!

  Проводив  ободряющим  жестом - сцепленные  над  головой  мускули-стые руки -светлую  «девятку» Артема , Корнилов  широким  шагом  зашагал  вокруг  дома. Погода  не  только  допускала , но  и  провоцировала  такой  променад: легкий  ветер  шатал  стебли  неустойчивых  одуванчиков ; молодая  трава  упрямо  тянулась  к  новым  для  нее  горизонтам , лежавшим  не  очень  далеко  от  возможности  к  ним  прикоснуться ; разраставшаяся  рядом  со  смородиновыми  кустами  береза , стервозно  смотрела  на  них  сверху  вниз  и  шелестела  упругими  ветками: «Вот  накрою  вас  тенью… она  у  меня… где?… есть! -  и  не  найдет  вас солнце. И  тогда  не  уродите  вы  ягод. И  хозяйственные  люди  вырвут  вас  и  сожгут». Но  кусты  были  народом  тертым , благожелательно  понимающим , что  корень  ее  нападок  произрастает  не  из  желания  причинить  боль , а  из  одиночества , до  крайности  непереносимого  в  такой  близкий  к  идеальному  день. Присев  на  скамейку ,
сработанную  с  применением  сердца , но  никак  не  мастерства , Корнилов  осторожно , чтобы  не  повредить  впопыхах  глаза , взглянул  на  небо.
Путаясь  в  облаках , по  небу  летел  самолет - одни  люди  спешили  домой ; другие  стремились  к  ждущим  их  делам  или  просто  отдохнуть: на  пляжах  и  на  взморьях , песочных  и  песчаных , но  всегда  теплых , как  лето.
  Насмотревшись  на  все  эти  излишества , Корнилов  сходил  в  помещение  и  принес  бутылку  водки. У  нас  тут  тоже  выходной  и  пусть  мы  проводим  его  не  на  небе , а  на  земле , мы  еще  посмотрим  у  кого  ноги  длиннее.
  Чокаясь  с  твердым  воздухом , Корнилов  умиротворенно  употреблял  из  горлышка , и  когда  к  соседнему  дому  подъехало  три  спортивных  авто , был  уже  на  промежуточной финишной  прямой. Из  машин  вылезла  неисчислимая  плеяда  взрослых  и  не  очень  господ , из-за  высокой  калитки  навстречу  гостям  вышла  молодая , красиво  одетая  пара , за  спиной  которой  отчетливо  виднелась  маленькая  девочка  в  легком  бежевом  платье. Все  бросились  обниматься , целоваться , обмениваться  слюной: внешне  достаточно  искренне , и  здесь  Корнилову  вспомнилось , что  лет  в  шестнадцать , в  его  юные , гордые  шестнадцать , он  как  раз   об  этом  и  мечтал - о детях , о  доброй  жене  и  о  никогда  не  закрывающемся  загородном  доме , предназначенном  для  встречи  друзей.
 Получается , что  его  мечта  сбылась.
 Только  не  у  него , а  у  них. А  они , вероятно , мечтали  сидеть  на  чужой  даче  в  компании  с  самим  собой  и  пить  водку  из  горлышка.
Ошибка  регистратора , обычное  дело.

«Тобой  не  слышен
Собой  бит
Но  не  бывать  мне  лучше  слова
Которым  в  сердце  делал  вид
 Что  ты  поймешь , как  мне  херово» -
Он  говорил  ей , не  смеша
Окрестность  дня  понурым  глазом
Но  в  теле  опухоль  душа
И  дешевеющим  топазом
Она  побалует  его
Вновь  уделив  подсветку  шага
К  удавке , ставившей  клеймо -
«Какой  же , парень , ты  салага».


Я  единственный  в  мире  я ; если  дашь  пощечину – убью ; самоубийство  доставляет  непродолжительное  наслаждение: Тубус  проснулся , посмотрел  на  молча  пританцовывающего  Корнилова  и , перевернувшись  на  другой  бок , снова  захрапел. Хотя  приемник  был  настроен  на  явно  не  колыбельную  «Black  Jesus»  Корнилов  собаке  понравился , а  это  чувство  способно  компенсировать  и  не  такие  неудобства.
Пришедшая  вскоре  после  их  Ободного  Согласия  пока  не  умирать  полночь  ничего  не  изменила: Тубус  спит , Корнилов  танцует , звезды  бьются  об стекла  по-ночному  низкими голосами. Потом  песня  кончи-лась.
Корнилов  подошел  к  окну  и  стал  разглядывать  слепое  пространство , державшее  его  время  на  коротком  поводке. Куда  же  ты  смотришь , Господи? Прочитай  мои  мысли  и  прошу , очень  прошу , спускайся  ко  мне.
   Я  тебя  не  обижу.            
               
 










                9


  Отсутствие  мыслей  и  чувств , освобождение  от  наручников  наде-жды ,
скисшее  при  приближении  к  цели  желание. Место  действия – огром-ный , надкусанный  со  всех  сторон  город , время  действия – серая , как  сапог  нежданного  гостя , осень.
  Корнилов  сидел  внутри  застекленной  остановки  и  посильно  считал  капли  дождя , пополнявшие  асфальтовую  лужу  с  вызывающей  уважение  периодичностью , вполне  годящейся  для  ритмической  основы  если  не  черной , то  хотя  бы  белой  поэзии. Поставив  воротник  навытяжку , он  поочередно  приподнимал  ботинки , не  давая  им  ни  малейшего  шанса  промокнуть  одновременно. Смерть  принять , они  примут , но  каждый  свою  и  не  подсматривая  за  соседом. «Горит  итальянская  кондитерская , срастаются  перерубленные  змеи , сквернословит  глупая  баба… сейчас?… какая  разница» - заливая  тротуар  неживой  водой , к  остановке  приближался  автобус: по  своему  номеру  он  в  достаточной  степени  совпадал  с  ожидаемым , но  после  секундного  замешательства, Корнилов  решил  в  него  не  протискиваться - в  нем  и  так  народу , как  покойников  на  погосте , а  если  к  ним  прибавится  и  Корнилов , кому-нибудь  из  следующих  точно  не  достанется  места. А  ведь  ему  или  ей  оно  будет  наверняка  нужнее , чем  Корнилову - совершив  благородный , не  оставляющий  перспектив  приобщиться  к  совместно  трясущимся  людям  поступок , он  одобрительно  покачал  головой: ветер  хлеб  наш , пути  наши  прочерчены  не  линейкой , и  только  попробуй  разбавить  наш  спирт. И  не  надо  про  первородный  грех , не  надо  учить  поэта  умирать ; не  надо  стыдиться  того , что  в  Тебя  верят - не  втаптывай  в  землю  глаза  того  изнасилованного  газетчика , который , вернувшись  из  Соловецкого  монастыря , материл  всех святых , рассерженно  крича  впустившей  его  женщине: «К  тебе  пришел , но  от  себя  никак  не  уйду! Со  мной  в  дороге  случилось  страшное - со  мной , с  моим  телом! И  я  Ему  этого  не  прощу , Он меня  простит , но  я  Его  уже  нет: гори  оно  все  синим  пламенем , Маша – гори , догорай!»
«Гмм… А  я  думала  ты  Ему  преданный».
«Я-то  преданный – ему  преданный , а  им  преданный! Моя  фамилия  Лубин , я  живу  в  нерасселенной  коммуналке  на «Красносельской» , и  я  преданный , но  преданный!»
«Клоун  над  клоуном  никогда  не  рассмеется…»
«Именно!».

  Скрываясь  от  природы  клетчатым  зонтом , в  обкуриваемое  Корниловым  убежище  проник  невысокий  мужчина  с  озабоченным  лицом  верхолаза-любителя. Вытер  со  лба  то  ли  дождь , то  ли  пот , тяжело  вздохнул  и , опустившись на  скамейку , утомленно  поделился  впечатлениями.
- Ну  и  льет , - проворчал  он , - у  меня  и  на  работе  не  все  в  порядке , но  там  хотя  бы  сухо. Автобуса  давно  не  было?
- Вам  любой?
- Тут  до  метро  любой  идет. - Мужчина  слабовольно  замялся. - Выпить  не  хотите?
  Он  пошел  на  контакт  и  Корнилов  отзывчиво  улыбнулся. Немного  задумавшись: о  Большом  Невольничьем  озере  уже  выпитого ; о  бесстрастных  ночах  зигогамии , когда  грибы  с  грибами , а  водоросли  с  водорослями - совокупляются , но  сдержанно: слетающиеся  в  Царицыно  духи  и  те  голосистей  входят  в  себе  подобных ; в  подобных , но  себе: Корнилов  все  улыбается - у  кого-то  и  лысина  парик , и  Корнилов  в  курсе , Корнилов  улыбается…
- Хочу , - сказал  он.
- А  может  я  это  в  шутку  сказал?
  В  голубых  глазах  Корнилова - знакомая  с  ними  малышка  Лидия «Ли-Ли»  Севостьянова как-то  сказала: «У  тебя  красивые  голубые  глаза. Хорошо , что  ими  твоя  голубизна  и  ограничивается» - угрожающе  блеснула  серьезность:
- С  этим  не  шутят.
 Осознавая  глубины  своей  неучтивости , собеседник  примирительно  вздрогнул:
- Ваша  правда , с  этим  не  шутят - сам  я  выпиваю  не  часто, но  если  выпиваю , то  моей  печени  уже  не  до  шуток. Коньяк  пьете?
- Еще  как , - уверил  его  Корнилов.
- У  меня  с  собой  почти  полная  фляжка. При  желании  можно  пить  прямо  из  крышки.
- Да  хоть  из  ладони. Фляжка-то  большая?
  Незнакомец  достал  из  портфеля  железную  фляжку  и  с  гордостью  взвесил ее  на  руке. Фляжка  была  приличная - пол-литра , не  меньше.
- Солидная  у  вас  фляжка , - подумав  о  том , что  он  уже  ничего  не  помнит  о параллельных  мирах  Эверетта , сказал  Корнилов , - такая  не  только  для  зашитого  кришнаита  трамплином  в  иллюзии  может  стать. Глаз  радует.
- И  не  только  глаз. Ну-с , господин…?
  Выпивая  с  угощающим  человеком , обманывать  грешно.
- Корнилов.
- А  по  имени?
- Просто  Корнилов.
- А  меня  Аркадием  зовут. Фамилия  же  моя… Простите , Корнилов , вы  смеяться  не  будете?
Корнилов  добродушно  усмехнулся: смеяться  пока  не  над  чем - скользя  с  одной тайной  миссии  на  другую  и  перед  блокпостом  коньков  не  снимают. Пугая  до  зубов  вооруженных  солдат , с  восхищением  думающих: «Пасха , а  он  на  коньках. И  не  к  нам - проездом… Ну  что  за  ночь , ей  Богу!».
- Вообще-то , - сказал  Корнилов , - смеяться  меня  не  пугает.
- Меня  тоже , но… Козлищев.
Постойте , а  это  не  вы  ловили  рогатого  волка? не  вы  ли  знаете  о  том , что  все  лидийские  девушки  зарабатывали  себе  на  приданое  развратом? не  ответите  ли  вы  мне  на  столь  несложные , но  безосновательно  заданные  вопросы? – отвечайте… не  прижимайтесь  к  земле… не  думайте  обо  мне , как о  юноше  для  развлечений… отвечая , ничуть  не  моргайте  третьим  глазом ; закройте  его  исповедью  и  отвечайте - и  да  не  услышите  вы , о  чем  вас  спросили: ну  же , отвечайте ; как , уже  ответили? а  я  и  не  слышал , вынужден  сознаться - вынужден  и  сознаюсь , я  вас  не  недооценивал - не  вас? А  кого? Себя? Себя… Себя?!

Есть  у  коровы  два  глаза
Третий , конечно  же , тоже
Но  третий , такая  зараза
Делает  жизнь  ее  строже.
И  бродит  корова  в  раздумьях
Два  первых  залипли  от  скуки
А  третий  без  тени  смиренья
Толкает  корову  на  муки –
                «Беги! 
и  я  лучше  увижу
Плюсы  на  месте  стоянья!»
                Она  побежала.
                Не  зная
                краткость  того  расстоянья
Которым  назвали  дорогу
  От  жизни  куда-то  далече.
  Под  лед  провалилась  корова -
    Мосток  не  готов  был  ко  встрече.

Но  рухнувший  под  физической  тяжестью  мост - случается , мосты  рушатся  и  под  тяжестью  духа , но  это  происходит  довольно  редко , под  старцем  Илларионом  мост  и  то  выдержал , лишь  податливо  прогнулся: он  выгнулся  вверх  и  Илларион  шел  в  Оптину , как  по  радуге – ни  за  что  не  удостоится называться  последней  инстанцией  по  назначению  тебе  места  в  глобальной  клоаке  Бежащих  от  Убегающих. Впрочем , судьба  свою  руку  все  жестче  ставит.
- Кто  Козлищев? – спросил  Корнилов.
- Я  Козлищев. Аркадий  Козлищев. - Обладатель  столь  вызывающей  фамилии  поспешно  потупил  глаза  и  его  выражение  лица  стало  подходить  под  определение: нас  били , били , и  наконец  добили. - Ужасно, да?
- Хорошего  мало , но  не  смертельно. Вы  в  крышку-то  наливайте , наливайте.
  Не  заставляя  себя  ждать , Аркадий  Козлищев  выполнил  указание  и , благоразумно  не  призвав  присоединиться  к  ним  болезненных  старых  дев , протянул  крышку  господину  Корнилову , стоявшему  перед  ним  безукоризненно  ровно  и  определенно  наготове.
- Прошу , - сказал  Аркадий. - Сейчас  мы  с  вами  выпьем  по  капельке  и  по  домам. Вы , разумеется , куда  вам  угодно , но  я  домой - мне  сегодня  нельзя  задерживаться , у  нас  с  женой  годовщина  свадьбы , сами  понимаете.
- Понимаю.
  «Если  мне… не  меня – мне… если  в  кромешном  мраке  мне  приходится  чиркнуть  зажигалкой , я  и  то  вздрагиваю. Сигарета  не  выпадает? Ну , да… Но  она  у меня , Корнилов , обычно  не  последняя: другую  беру. Курить  же  хочется» - как  это  водиться  в  приговоренных  к  суровому  климату  странах , капелькой  дело  не  ограничилось. Не  ограничилось  и  двумя - когда  Козлищев  тряс  над  крышкой  вконец  опустевшей  флягой , был  уже  вечер , невыразительно  аплодировавший  темными  крыльями  всем  не  разбежавшимся  на  потеху  искусственному  свету , сухо  разлитому  умельцами  по  электрическим  лампочкам  и  хранящего  путника  лишь  до  тех  пор , пока  щелчок  выключателя  не  возвестит: «Хватит. Довольно. Дальше  на  ощупь». 
 Столкнувшись  с  выставленным  вперед  рогом  очевидности - самого  единорога  не  видно , но  с  пьяных  глаз , не  разглядев , и  волхву  ноги  отдавишь - Аркадий  недальновидно  опечалился. Поник  сердцем , как  питавшийся  одной  лишь  солью  боцман  Денни  Маггиб , с  досадой  увидевший  в  трубу  презираемый  берег.
- Где  же  ты  заоблачное  недавно… - потерянно  прошептал  Козлищев. - А  коньяк  был  добрым , мне  очень  жаль , что  кончился.
- Все  хорошее  всегда  кончается , - сказал  Корнилов , - иногда  при  этом  кончая  и  с  нами. Не  грустите , Козлищев , плохое  тоже  недолговечно.
- Но  у  плохое  есть  свойство  оставлять  рубцы…
  Правдоподобно  скрывая  нетронутую  прилюдным  проявлением  улыбку , Корнилов  тихо  поинтересовался:
- Вы  о  бритье , что  ли?
- Причем  тут  бритье… Я  говорю  о  вечном.
  О  вечном? О  нем  мы  с  вами  еще  и  не  молчали - Корнилов  и  сам  считался  докой  в  пустых  разговорах: считался , с  собой  не  считаясь , считался , с  петлей  не  братаясь , но , чтобы  не  насиловать  данное  сверху  слово , его  аккумуляторам  требовалась  дополнительная  подзарядка.
- О  вечном  мы  еще  поговорим: с  вами  ли , без  вас , но  скоро. – Корнилов  сладко  потянулся  и  кое-как  напел  про  себя  основную  тему «Песни  венецианского  гондольера» Феликса  Мендельсона. - А  не  навестить  ли  нам  торговые  ряды?
  Радостно  хлюпнув  носом , Аркадий  смотал  белый  флаг. Ангел  удачи  снова  был  схвачен  за  горло.
- Пойдемте , конечно , пойдемте , – суетливо  забормотал  Козлищев , - купим  выпить , продадим  плохое  настроение  завтрашнему  похмелью  и  непременно  за  бесценок. Вы  никуда  не  торопитесь?
- Это  можно  отложить. И  исходя  из  моего  отсутствующего  на  этот  счет  опыта  с  гораздо  меньшими  проблемами , чем  свадьбу. К  тому  же , уже  состоявшуюся.
  Корнилов  его  ни  к  чему  не  призывал , однако  Аркадий  все-таки  задумался - глубина  размышлений  трепала  чаши  весов  в  разные  стороны ; наморщенный  лоб покрывался  испариной , но  на  ногтях  уже  плясали  искры  безумия , салютующие  о  ничье-победе  над   карательным  батальоном  сомнения.
- Знаете , Корнилов , - сказал  Аркадий , - я  туда  не  поеду , то  есть  поеду , но  не  сегодня.  Там  мне  будет  грустно.
  Если  свой  дом  называют «туда», это  к  изменениям - как  говорится , вы  птицы  пойте , только  крыльями  не  бейте.
- Мы  женаты  уже  почти  двадцать  лет…
  Сказал  и  замолчал. Хорошо  хоть  не  заплакал - что  же , молчание  подходящая  запись  для  осени , можно  и  послушать. И  барабанным  перепонкам  полезно , никакого  риска, а  вроде  как  бы  и  на  работе: гармонируй  с подпольными  усилиями  нелегального  Эго  и  сноровисто  обнюхивай  облака. Пробка в  мозгу  кочующе  не  увеличивается: кочует  из  полушария  в  полушарие - когда-нибудь  стыковка  полушарий  все  же  состоится , но  не  раньше , чем когда-нибудь , и  мечта , если  и  есть , уже  не  расрастается  злокачественной  опухолью: на  лице  веселая  угрюмость , в  генной  памяти  разрушенные  мегаполисы , камин  растапливается  пожелтевшими  подшивками «Еженедельника  ВЧК» - завтра  воскресенье  и  ты  на всенощной. Но  не  спеши: завтра  же  вторник , мешочников  растреливать  на  месте , в  дырявых  сапогах  отогревать  новорож-денных  крысят - ты  все  равно  на  всенощной , ты  под  Стопой: кашлял , кашлял  и  вывалилась  монета. Положил  ее  под  язык  и  улыбаешься: монета  у  тебя  под  языком , но  ты , забравшись  под  откинутое  покрывало  Изиды , под  облаками - тебе  многое  ясно , жизнь  же  тебя  не  бросит , а  бросит , так  безболезненно: ты  даже  и  не  почувствуешь , что  погоды  над  тобой  элементарно  изменились , или , почувствовав , выздоравливающе  поймешь – как  же  все  это  элементарно. Гостеприимно  и  милосердно. Ты  находил  приют  в  моей  душе , я  обрету  убежище  в  скромной  хибаре  на  твоих  свинцовых  тучах - спасибо  нам , спасибо  нам  за  нас. Спасибо. 
- Когда-то  я  любил  в  одиночестве  ходить  за  грибами , - несколько  не  к  месту  вспомнил  Аркадий  Козлищев , - и  чем  дальше  я  уходил  от  своей  деревни , тем  меньше  мне  попадалось  грибов. Странно , да? Как  думаете , Корнилов , это  странно?
- Ничего  странного. Чем  дальше  вы  отходите  от  своей  деревни , тем  ближе  подходите  к  другой , чьи  люди  также  шарят  пристальными  взглядами  не  по  небу , а  лишь  с  задачей  побольше  урвать  на  земле , привлекающей  их…
- Я  и  сам  об  этом  потом  догадался , - перебил  Аркадий , - но  говоря  о  грибах, я  как  бы  признаюсь  в  том , чего  я  и  сейчас  не  понимаю – они  плохо  растут  в  густой  траве  или  их  там  просто  трудно  найти? Пока  вы  думаете , послушайте , что  я  вам  еще  скажу: месяца  три  тому назад  я  шел  из  леса  по  густой  траве  и , дойдя  до  дома , заметил – у  меня  все  подошвы  в  подавленных  грибах. Съедобных  или  поганок. Точнее  не  скажу: чтобы  досконально  проверить , я  суп  из  них , сосребя  с  подошв , не  варил. Вы  мне  разрешите  спросить  вас  о  личном? 
- Спрашивайте. Пытайте. Только , если  возможно , без  физиологических  подробностей.
- Вы  женаты?
 Интонация  вопроса  взывала  к  сочувствию. «У  вас  тоже  злокачественная? К  сожалению. Ну , и  слава  Богу» -  представив  себя  на  месте собеседника: сложно , но  он  пил  с  мытарями  и  спал  с  блудницами  не  из-за  потребности  относиться  к  ним  свысока - Корнилов  подумал  было  солгать. Вспомнив , что  любовь  к  че-ловечеству  не  может  основываться на  лжи , он  сдержался.
- Не  довелось , - ответил  Корнилов.
- Почему?
- Однажды  я  собрал  в  своей  комнате  всех , кто  был  мне  нужен  и  за-крыл  дверь  изнутри. Чтобы  не  разбежались.
По  персидским  обычаям  любую  проблему  надлежало  обсуждать  дважды: или  сначала  пьяными , а  потом  трезвыми  - что  объяснимо - или  поначалу  трезвыми , а  уже  затем  пьяными: решение  принималось  только  при  полном  совпадении  итогов  обоих  подходов  к  выявлению наибольшей  выгоды.
- Закрыли  и  что? – настороженно  поинтересовался  Козлищев.
- А  то , что  в  комнате  кроме  меня  никого  не  оказалось. Такие  вот  сиротские  расклады.
- Но  ведь  это  же  страшно…
- Страшно , но  не  тебе – я  под  копытами , ты  на  коне… Вы  когда-нибудь  летали  на  самолетах?
- Летал. И  это  совсем  не  страшно.
- И  это , и  то…
- То?
- И  не  то…
 И  прошло  с  момента  отмены  крепостного  права  десять  лет ; и  жили  крестьяне  на  православной  Руси  еще  хуже ; и  запускал  Пешо  свои  игрушечные  аэропланы  с  помощью  резиновых  моторчиков ; и  бунтовали  крестьяне  по-черному ; и  догадывался  Пешо , что  для  самолетов  необходимо  хвостовое оперение - самолет  же  не  плывет  по  воздуху , он  на  него  опирается - действенно  выпрашивая  себе  кислого  хлеба , крестьяне  поднимали  на  длинные  вилы  обмочившегося  помещика - для  лучшего  обзора: вдруг  он  позабыл , где  спрятал - Пешо  впопыхах  доедал  телячью  отбивную  и  вновь  за  работу , но  русским  мужичкам  не  до  работы , им  вздумалось  покушать  хлеба - того , что  тяжелее  воздуха: простого  хлебушка.
- Я  не  об  этом , - сказал  Корнилов. - На  самолетах , если  вы  знаете , иногда  выдают  такие  повязки  на  глаза…
- Наглазники?
- Пусть  будут  наглазники. – Корнилов  имел  мало  общего  с  Жозефом Фуше , которого «преследовала  укоренившаяся  привычка  все  знать». - Как-то  я  решил  посвятить  освобожденное  от  суеты  время  послеобеденному  сну , одел  этот  наглазник , немного задремал - проснувшись , открыл  глаза  и  ничего  не  увидел… Все , думаю , нагляделись  мы с  тобой , Корнилов , на  московское  солнце , пора  нам  и  к  корпорации  слепых  музыкантов  с  грехом  пополам  прибиваться. – Посмотрев  на  Козлищева  не  без  тени  аномального  снисхождения , Корнилов  скривился  в  благожелательной  улыбке. - Ощущение , что  я  ослеп , не  покидало  меня  целую  секунду. Жуткую  секунду… Я  еще  никогда  не  целовался  со  страхом  в  такой  засос. И  уже  вряд  ли  когда-нибудь  буду… Так  мы  идем?
  Козлищев  засиял - Козлищев  обрадовался  за  Козлищева.
- Прямо  сейчас , - сказал  Аркадий , - но  с  одним  условием. Мы  продолжим  пить  коньяк  и  продолжим  за  мой  счет.
- Тут  два  условия. Подождите , я  с  собой  проконсультируюсь. - Щелкнув  длинными  пальцами  правой  руки , Корнилов  прислушался. Удовлетворенно  кивнул  и  щелкнул  левой. – Вполне  приемлемые  условия. Принимаются.
- Классно  вы  щелкаете.
- За  эти  стоят  годы… Но  благодаря  этому  занятию  у  меня  совершенно  не  было  времени  на  глупости , вследствие  чего  мне  и  удалось  дотянуть  до  встречи  с  вами.
- Ну  не  такая  уж  это  и  радость…
Но  и  не  горе  же. Хотя  люди  и  горе  переживают  не  одинаково: для  кого-то  и  околевшая  собака  не  причина  переживать , а  кто-то  не  может  смириться  с  расставанием  с  ней , пока  не  сострижет  себе  все  волосы  на  голове  и  на  теле - в  случае  расставания  с  кошкой  он  сбривает  только  брови – ежится  колючка… бросается  вызов  голосам  в  степи… горе  не  отпускает  его  и  после  этого , и  он  считает , что  искать  точки расхождения  с  горем  есть  тупиковое  ответвление  от  wrong  desire - горе  ему  поддакивает. Оно  проводит  над  ним  сеанс  дидактической  обработки , горе  подводит  к  нему  отравленный  космосом  зонд , оно  ловит  его  на  лассо  критического  тока , и  он  не  едет  в  заповедник  на  острове  Ява  смотреть  на  зондского  носорога  - бедолага  зачарованно  трясется  под музыку  электричества. Он  теряет  себя.   
- Выводы  потом , –  отмахнулся  Корнилов , до  сих  пор  не  могущий  найти  радиоволну , на  которой  ведутся  познавательные  передачи  на  эсперанто. - И  на  басовой  струне  иногда  распускаются  почки. Портфель  не  забудьте.
 
 Покинув  магазин  не  налегке - две  бутылки «Дагестанского» - и , наступая  друг  другу  на  тени , временные  единомышленники  напрямую  обходили  лужи , тем  самым  пробираясь  к  свободным  от  предрассудков  насаждениям , местами еще  сохраняющих  разрешительный  зеленый  цвет. Удаляясь  от  себя  прежних - приближаясь  к  себе  же  прежним , к  себе  же завтрашним.
  Корнилову , шедшему  впереди  немногочисленной  группы , было  не  совсем  просто  поддерживать  неспешный  темп  и , чтобы  не  сбиться  на  бег , он  стал  отвлекать  себя  частичным  обдумыванием  вчерашнего  сна.
 
  Ночь. Корнилов  стоит  на  балконе  и  метает  по  сторонам  сонные  взгляды. Все  соседние  балконы  тоже  заполнены , причем  на  каждом  из  них  ровно  по  одному  человеку. По  команде - Корнилов  никакой  команды  не  слышит , но  ничем  другим такую  синхронность  не  объяснить - люди  начинают  прыгать  вниз.
Расставляя  руки  как  крылья , образуя  ночное  шествие  пикирующих  вниз  колонн , и  не  уступая  по  скорости  мраморной  плите  камня  миропомазания. Отмечающего  святое  место, где  Иосиф  и  Никодим  помазали  смирной  и  алоэ  тело  Христа , и  сорвавшегося  в  одном  из  его  предыдущих  снов  на  глупые  головы  гонителей  Слова.   
  При  приближении  к  земле  фигуры  уменьшаются , соприкосновение  с  поверхностью  происходит  плавно  и  абсолютно  бесшумно , словно  бы  пролетевшей  мимо  загипсованной  эрогенной  зоны  старческий  поцелуй.
Тянуло  ли  Корнилова  присоединиться  к  звездопаду?
Нет. Ответ  не  героический , но  если  сравнивать  его  с  положитель-ным , имевший  в  составе  буквой  больше - не  на  всех  языках , но  на  той  территории , где  Корнилов  и  предпочитал  ставить  «нет»  во  главе  угла.
Под  дождем  усы  растут  быстрее? Допустим.
Перед  запотевшим  зеркалом  можно  бриться  и  с  закрытыми  глазами? Никто  не  спорит , но  то , что  птицы  поют  и  в мертвом  городе , тоже  правда – чья  правда  он  не  знает. Зная  немало  тех , кто  не  знает  зачем  они  это  знают: все  они  давно  мертвые , о  звездопаде  отдельно - когда , самоисключаяясь  из  сонма  безмозглых  максималистов , Корнилов  стоял  на  балконе , один  из  его  братьев  по  полу  выбежал  на  залитую  луной  поляну и , увидев  падающую  звезду - горевший  в  атмосфере  метеор - коленопреклоненно  взмо-лился: «Да  сбудется  мое  желание - да  сбудется  оно  наконей-то!».
Беспутный  псаломщик  желал  женщину. Не  столько  ее  саму , сколько  ее  согласие  на  вступление  с  ним  в  подкрепленный  венчанием  брак - молился  Кавардаев  громко , покрикивал  он  слезно , но  наверху , где  светло  и  с  закрытыми  глазами , его  громкость  и  слезность  вызвали  лишь  обозление: вот  же  мудила , подумали  они , у  нас  тут  и  так  от  проблем  не  продохнешь – и  звезды  из-под  контроля  выходят , и  в  результате  их  столкновений  вселенную  колоссальными  взрывами  расшатывает , а  он  лезет  к  нам  со  своими  никчемными  просьбами. Хрена ему  лысого , а  не  венчание! И  завтра  же на  ковер , там  и  поговорим , кто  для  кого  Жизнью  придуман: мы  тебе  прямо  в  глаза , а  ты  с  нами  пронзительным  шепотом , как  тот  неверующий  брассист  Пройтыха , рассказывающий  голубому  фар-макологу  Стенченко  о  своей  поездке  на  землю  предков: «… и  лежал  я  в  Гданьске , перекатывался  я  у  входа  в  собор  Девы  Марии , угасал   и  слушал , как  кардинал  Матовицкий  напевает  внутри  «Elevation»  U-2 - и  было  мне  холодно  от  его  тембра , и  было  мне  сладко  от  солнца  в  затылок - оно  же  не  стреляет , оно  лишь  прицеливается , ему  же  не  жалко , что  я  лицом  вниз…»
«Тихо , Анатолий… тихо… Это  ты  из  жизни  или  из  придуманного?» 
«Из  придуманной  жизни…»
«Как?»
«Придуманной  самым  древним  придумщиком» - прилетая  в  Гелиополь  раз  в  пятьсот  лет , птица  Феникс  поет  над  его  развалинами  низкочастотную  колыбельную ; хрипит  и  плюется , страдает и  хмурится - что  же  будет  с  моим  городом  еще  через  пятьсот  лет , неужели  мне  придется  его  забыть? забыть  таким  как  он  есть  сейчас ; таким , как  мне  подсказывает  моя  вечность…      
- Ну  что  же  вы  раззвенелись… - Чтобы  утихомирить  шатающиеся  бу-тылки, Аркадий  Козлищев  нервно  полез  в  портфель. – Звонят  и  звонят , как  будто  пытаются  выйти  на  связь.
- Это  по  мне , - сказал  Корнилов.
- Что  по  мне?
- Этот  колокол , Козлищев , скорее  всего  звонит  по  мне. И , как  ни  прискорбно, по  вам.
  Свистки , помрачнения , неожиданные  повороты , Аркадий  впадает  в  мнительность: его  кормили  грудью  до  четырех  лет  и  он  смотрит  на  Корнилова  без  притягательного  воодушевления – ему  некомфортно. Как  ветру  во  рту  неуютно.
- Я  , - сказал  Козлищев , - что-то  подобное  и  предполагал: никак  не мог  абстрагироваться  от  того , чтобы  не  видеть  свою  голову  на  плоской  подушке , а  все  остальное  там  же – в  гробу. Вы  думаете  это  звонок , что  пора  завязывать?
- Не  думаю , - ответил  Корнилов. – Этот  колокол  не  настолько  прост , чтобы  трезвонить  по  подобным  мелочам. Тут  дело  лежит  повыше.
- Намного  повыше?
- На  порядок. Он  намекает , что  бутылки  не  мешало  бы  чем-нибудь  проложить. Иначе  быть  беде.
  Козлищев  прыснул  и , споткнувшись  об  змееподобные  корни , отнявшие  у  деревьев  даже  малую  свободу  в  передвижениях , едва  не  выронил  портфель  оземь. Такая  убийственная  небрежность  вынудила  Корнилова - впервые за  три  года - хладнокровно повысить  голос:
- Осторожней! Так  никакого  ребенка  не  выносишь.
 Услышав  это  здравое  замечание , Аркадий  закатился  еще  пуще. Даже  до  сгибания  пополам - процессия  замедлила  ход , а  потом  и  вовсе  остановилась , что  входило  в  планы  Корнилова  ничуть  не  больше , чем  желание  отвечать  на  страшном  суде  за  грехи  своих  однофамильцев.
- Веселый  вы  товарищ , Корнилов…- Аркадий  перевел  дыхание. - Совсем не  Highbrow. Знаете , что  это  значит?
- Высоколобый.
- Английским  серьезно  занимались?
- Я  ничем  серьезно  не  занимался.
- Ах , ах! Душой  не  кривите? Знания  ниоткуда  не  берутся - в  этом  я  полностью уверен.
Но  знания  никуда  и  не  уходят: что  дано  рождением , то  по  мере  продвижения  к  концу  усталостью  видеть  не  выкосишь , никакой  вялостью  шпор  не  ослабишь. Штампуй  дни , как  ночи  и  знай…
Знай.
- Да  какие  там  знания , - без  малейших  признаков  мегаломании , сказал Корнилов. - Любые  знания  чего-то  конкретного  подразумевает  извлечение  из  этого  материальной  выгоды , а  мне  уже  не  первый  год  никто  ни  за  что  не  платит. Не  знания  у  меня - так , интуиция.
- Мне  бы  вашу  интуицию. Не  поделитесь?
- Я  уже  неоднократно пробовал  ей  поделиться. Главным  образом  с  женщинами. Но  она  не  делится - допотопная  конструкция.
- Жаль… Может , здесь  присядем?
  Аркадий  указывал  пальцем  на  крупное  бревно , нетребовательно  гниющее  в  некотором  отдалении  от  дороги , и  Корнилов , чиркнув , как  спичкой , глазами  по  окрестности , начал  анализировать.
  Вопрос  заберут  или  не  заберут  выходил  на  первый  план , победоносно  играя  мышцами  и  перекрывая  кислород  более  благородным измышлениям , у  которых  хватило  ума - не  строя  заговоров  и  не  считая  проколотые  уши  первым  шагом  по  улучшению  слуха - терпеливо  дожидаться  своей  очереди.
Пожалуй , не  заберут. Во  всяком  случае , по  сравнению  с  минувшим  употреблением  на  остановке , шансы  выглядели  заманчивыми.
  Однако  шансы  шансами , но  и  осторожность  не  мужик  родил.
- Можно  и  присесть , - усмехнулся  Корнилов. Полностью  поддерживая  давнее  предписание  Траяна «Christiani  conquirendi  non  sunt» - христиан  не  надо  выискивать , иже  притеснять. - Вы  на  бревно , а  я , если  не  промахнусь , тоже. Только  песни  вслух  не  рекомендуются.
- Заметут?
- Если  песня  им  понравится , могут  ограничиться  автографом. Но  я  бы  на  это  особо  не  рассчитывал.
- Лично  я , Корнилов , на  рожон  не  полезу.
Безмятежно  внося  поправки  в  текст  своего  некролога? адаптируясь   к  постоянным  отказам  жизнерадостных  дам  стать  с  вами  одним  целым? Но  если  вы  наступите  на  могилу  некрещеного  ребенка  и  спустя  шесть  недель (тому  назад) заметите  на  небе (еще  ни  на  кого  не  наступив) дьявольскую  охоту  гончих  псов, то  в  одном  из  них  вы  с  легкостью  узнаете - конечно  же , не  узнаете , но  и  в  душе  трепет  и  в  глазах  ужас - того  самого  малыша , чей  страшный  сон  был  нарушен  вашей  непреднамеренной  оплошностью. Вы  его  не  узнали , но  он  уже  смотрит  на  вас ; ребенок  отделяется  от  никем  не  управляемой  стаи  и  вы  участвуете  в  дьявольской  охоте  гончих  псов , принимаете  участие  в  ней   спасительным  разрывом  своего  мудрого  сердца - оно  же  не  хотело , чтобы  вы  почувствовали  внеземную  твердость  зубов  того  ребенка ; того  некрещеного  малыша , на  чью  могилу  вам  еще  лишь  предстояло  наступить.
Вам  еще  предстояло , но  вы , воспротивившись , престали  сами. Пре-ставились на  шесть  недель  раньше , чем  вам  предстояло , и  предстояло  не  преставиться , а  наступить. Наступить  и  преставиться , но  преставиться  на  шесть  недель  раньше , чем  вам  предстояло - первый  китайский  спутник  был  запущен  в  космос , чтобы  играть  там  любимую  мелодию  Мао «Алеет  восток» ; Корнилов – в  геополитическом  плане - недолюбливает  китайцев , терпимо  смотрит  на  смешные  попытки  поползать  вблизи  Земли ; позавчера  он  читал  в  метро «Дивертисмент» Кортасара – позавчера  уже  читал , а  вчера  пошел  покупать.
- Позавчера , - сказал  Корнилов , -  я  читал  в  метро  некую  книгу. Вчера  я  снова  ходил  ее  покупать , потому  что  ту  книгу , которую  я  читал  позавчера , мне  захотелось  преподнести  в  качестве  дара  бледной  девушке , разрешившей мне  увидеть  между  строк  другую – ничем  не  похожую  на  нее. А  что  касается  вас , Козлищев , то  вы  на  рожон  уже  полезли.
- Когда?!
- Когда  сказали , что  вам  не  нужна  закуска. Между  прочим , весьма  опрометчивое  решение.
  Аркадий  Козлищев  категорично  не  согласился  с  его  предполо-жением - вложив  в  голос  максимум  высокомерия , он  обосновал  свою  позицию  преисполненным   перегаром  фырканьем:
- Закусывать  коньяк – низко.

Для  аскетичного  исследователя  осень  интересна  тем , что  ошибки , перевернутые  летом  рубашкой  кверху , встречают  сентябрь  с  отросшими  на  локоть  бородами , за  которые  их  и  таскают  вплоть  до  замерзания  первого  ведра , выставленного  специально  избранным  батюшкой  на  падающую от  восточного  купола  тень. Как  никогда  не  думал , но  говорил , бездетный  отец  Нектарий  Чубунец-Худой: «А  вот  и  он… Первый  снег  последней  осени».
Рябые  аксакалы… вы  их  видели?…  раздают  наборы  гаек… вам  что-нибудь  досталось?… для  прикрутки  хитрых  баек  к  их  потертым  эполетам - обхватив  голову  мокрыми  ладонями , Козлищев  бессильно  спал , привлекая  единственного  зрителя  ультрасовременной  композицией «Мужчина  на  бревне , или  Разочарование  начинается  с  утра».
  Корнилов  ценил  искусство  во  всем  его  многообразии , но  вторгаться  своим  присутствием  в  чужие  сны  посчитал  неэтичным - если  немного  прогуляться , а  потом  сразу  же  назад , новое  старым  не  станет.

Редко  бывает  так  пусто
Как  после  улыбки  собаки
«Собакам , наверно , не  грустно?»
«Не  знаю , спроси  у  собаки».
Он  снова  спросил  у  собаки:
«Собака , тебе  ведь  не  грустно?»
И  было  ответом: «О  чем  ты?
Пора  бы  прийти  тебе  в  чувство».
Он  удивился. И  снова:
«Собака , ведь  ты  же  собака?»
«Как  скажешь , родимый…» , но  тут  же
Глазам  его  больно  от   мрака.
«Кончай , я  не  вижу  собаки!»
Роптал  он , крича  и  не  видя
«А  раньше  как  будто  бы  видел»
Ответил  ему  кто-то  сидя.
                Чернея на  пыльном  асфальте
А  лапы - смотри , как  копыта:
«Прощай  же , родимый , и  помни
 Не  мной  ясность  взгляда  убита».
 
Говорят , что  при  скрещивании  пасмурной  погоды  с  алкоголем , ноги  сами  приводят  к  воде , и  чем  больше  объем  выпитого , тем  и  площадь , занимаемая  водой , обязана  увеличивать  свои  размеры , в  строгом  соответствии  с  навязанной ей  жизнью  пропорцией.
  Замеченный  в  неглубокой  низине  пруд  каким-то  чрезмерным  размахом не  выделялся , и  это  позволило  Корнилову  поздравить  себя  с  очередным  удачно  пройденным  рубежом – сегодня  он  выпил  в  меру. Впрочем , как  и  всегда. Установка «Сколько  не  выпьешь , все  в  меру»  являлась  для  Корнилова  незапятнанной  аксиомой , хранившим  его  на  приличном  отдалении  от  общепринятых  стандартов , регулировавших  движение  лишь  на  нижних  этажах  сознания , способного при  правильной  настройке  ошибкой  на  такие  паркинсоны , что и  языком  не  слизать, и  женщиной  не  выжечь.
  Выслушав  свое  сердце , тикавшее  как  рассохшаяся  и  насильно  вдвигаемая  на  место  оконная  дверца , Корнилов  посмотрел  на  пруд  и  почувствовал… Облегчение?
 Да  нет , вряд  ли - откуда  ему  взяться , если  сложности  обходили  Корнилова  за  версту , а  исходя  из  всей  сущности  облегчения , необходимо  чтобы  перед  ним  было , как  минимум , нелегко.
Скорее  это  походило  на  предчувствие , зачастую  навещавшее  двуного  средних  лет , купившего  долгую  жизнь  и  даже  приблизительно  не  помнящего , чем  же  он  заплатил  за  всю  эту  радость. И  главное , купил  ли  он  ее  себе  или  тому  отрешенному  вахтеру «Щелкуну» Феофаниди , который  в  свое  свободное  время  почти  стопроцентно  подрабатывает  палачом , умиротворяя  конвойные  шеренги  искусной  резьбой  по  коже  безропотной  жертвы. «Давно  ли  вы  меняли  кожу , сэр? Она  у  вас  совсем  старенькая. Придется потрудиться».
Но  с  заткнутым  носом  и  в  посеребренных  образах  долго  не  поплескаешься: затыкание носа  не  было  для  Корнилова  чем-то  обыденным , но  от  пруда  так  воняло , что  и  жужжащие  над  ним  мухи  не  удерживались  и  непорочно  прикладывали  крылья  к  нюхательным  отверстиям. Теряя  в  высоте  и  погибая - в  большинстве  случаев  уже  без  сознания.
  Корнилову  не  хотелось  вот  так , наперекор  собственной  воле  заканчивать  аудиенцию  с  Большими , однако , вовремя  не  смирившись  можно  совместно  с  кораблем  и  команду  угробить. Еще  и  прохожий. Ступает  пока  по  земле , но  плешь  уже  прогрета  луной.
- Я  не  буду  спрашивать  у  вас  о  мифологических  реминисценциях  в  посланиях  Максима  Грека , - сказал  Корнилов , - но  вы  мне  не  подскажете , чем  это  так  воняет?
Имея  неоспоримое  право  убежать  - убегу  и  не  из-за  трусости: колонию  серых  цапель  разыскивать - прохожий  этого  не  сделал. То  ли  ноги  уже  не  те , то  ли  ветер  был  встречным , но , отойдя  от  Корнилова  на  благоразумное  расстояние , он  интеллигентно  ответил:
- Чем , чем… Говном  воняет. А  вы  что  хотели - здесь  же  сток  канализаций. Или  вы  хотели  чего-то  еще?
- Больше  ничего. Я  бы  сейчас  послушал  музыку – концертную  версию «Томми» , четвертый  альбом «Лед  Зеппелин» , кое-что  из  Хворостовского , но  вы  мне  здесь  ничем  не  поможете. – Корнилов  ненадолго  задумался. - Значит , говном?
- Говном. Как  есть , говном.
- Спасибо  на  добром  слове.
  Относись  к  людям  по-людски , и  они  к  тебе  отнесутся  так  же. По-людски. Страшно?
Есть  от  чего.
   
Отыскать  Козлищева  было  несложно. Запах  его  храпа  довел  бы  к  нему  и  слепого: сколько  ты , ночь , не  темни , а  звук , да  еще  вкупе  с  запахом , тебе  свой  зад  не  подставят. Они  самостоятельные  вдовцы – не  замешанные  в  благотворительности  нищих.
- Ваши  годы , барин , словно  бы  пленкой  накрыты  ленью - вы  этого  не  поймете , но  некоторые  велосипедисты  сходят  с  дистанции  только  после  того , как  умрут. Не  раньше.
- Выигрывают  все  равно  другие. 
- Кому-то  суждено  стоять  на  пьедестале , кого-то  проносят  мимо  него  в  мертвом  виде.
- Кому  пресыщенно  отмахиваться  от  поклонниц , а  кому  выгуливать  беспородную  собаку  со  страшными  запорами. 
- В  корень  смотрите , барин – в  тот  самый , из  которого  ничего  не  растет. Ваш  взгляд  и  поцелуем  неба  не  отведешь. 
- Проститутки  не  целуются. 
- Чего?! 
- Воспринимай  как  шутку. 
- Как… удачную?
- Не  мне  судить.
- Не  вам , но  вас… 
- В  этом  я  пока  не  уверен. Вполне  может  быть , что  меня  еще  освободят  от  ответственности. 
- Не  на  то  вы , барин , надеетесь - на  предстоящем  вам  Суде  невменяемость  в  расчет  не  берется. 
- Всему  свое  время. 
- Из-за  вас  они  правил  менять  не  станут. 
- Вопрос  не  во  мне , а  в  том  достойны  ли  они  сами  чувства  собственного  достоинства. И  я  бы  на  их  месте  все  же  пошел  себе  на  встречу. 
- На  встречу  вам? 
- Им.   
  Молоко  с  пенками… а?… хлебай  его  с  гренками - еще  необходимо  учитывать , что  и   здесь  есть  особи , которые  во  всем  видят  только  двадцать  пятый  кадр: полумесяц  стал  символом  Царьграда  еще  задолго  до  турок ; Всевышнему  по  предположению  Канта  наплевать  на  мир  явлений ; Козлищева  обнаружили , деликатно  разбудили - легкий  удар  по  колену - но  он  уже  отвык  от  реальности. Прошелестев  перед  собой  пессимистическим  взглядом , он  спросил у  Корнилова: 
- Я  спал , но  уже  не  сплю , мне  снились  старуха  и  девственник… не  пойму , опять  что  ли  заморосило?
- Это  вам  ресницы  к  глазам  прилипли.
- Вам  бы , Корнилов , все  шутки  шутить – сами  не  смеетесь , а  мне  и  совсем  не  до  смеха. Сколько  времени?
- У  вас  и  часы  уже  сняли?
- Не  помню. Спал , видел  сон - архитектоника  ненаписанных  рукописей , голый  торс  разложившегося  Че  Гевары , девственник  и  старуха… Зачем  вы  меня  разбудили?
Обо  всем  вы , Козлищев , уже  позыбыли: и  о  жене , и  о  годовщине  вашей  с  ней  свадьбы , такое  уже  бывало – имели  место  случаи , когда  и  целое  войско  отказывалось  вернуться  в  родные  края , а  на  просьбу  не  покидать  молившихся  за  них  дома  жен  и  детей , один  из  ушедших  в  отказ  снова  жить  по  накатанной  показал  на  свой  половой  орган  и  презрительно  заметил: «Было бы  это , а  жены  и  дети  найдутся». Но  у  Козлишева  такое  настроение  не  намеренно… вы  убеждены?… от  женщин  он  частенько  слышал: «Ты  бы  хоть  в  постели  не  словами  разговаривал»… кто  вам  сказал? - Аркадий  всего  лишь  нажрался. 
- Я  разбудил  вас  из-за  вредности , - признался  Корнилов , – вредный  я , Козлищев , сволочь  фактически. Домой  позвонить  не  хотите?
- Домой? А  вам  не  наплевать , позвоню  ли  я  домой? Вам  же  напле-вать… Наплевать?
- Считайте  это  возвратом  долга.
- Вы  мне  ничего  не  должны.
А  себе? Должен  ли  я  себе  то , чего  не  должен  вам? Следует  ли  мне  ходить  по  церквям  и  подрисовывать  Христу  утешающую  улыбку? похожи  ли  авиационные  бомбы  на  коконы  зарождающихся  бабочек? безопасно  ли  подбадривать  кровожадного  соперника , входящего  в  твою  грудь  по  самую  рукоятку  сострадания? Ну , а  они… Той  ночью  они  полегли.
 Полегли  спать. По  одному , но  вместе.
- Сейчас  уже  нет , - сказал  Корнилов , бесстрастно  заметив , что  уши  у  Аркадия  расположены  несколько  не  симметрично. Как  у  совы - Сейчас  уже  многого  нет.   
- О  чем  вы?
- Вы  мне  предложили  выпить , а  я  вам  позвонить  домой. Погрязшее  в  коррупции  жюри  зафиксировало  ничью. Мы  квиты , Козлищев – промолчите , если  я  ошибаюсь.
Подсветив  землю  брошенным  бычком , Корнилов  подумал , что  этим  он , вероятно , помог  какому-нибудь  муравью  добраться  к  своим. «Вы  гений… я?… бескрылый  гений  тотального  отпочкования – от  веры , от  надежды… что  там  третье… да , от  любви. От  нее  тоже. В  первую  очередь» - Корнилов  не  ищет  удовольствия  в  отсутствии  ожиданий… ищете , ищете… он  усмехнулся: «кому-то  и  свет  от  окурка  молния , а  нетрезвый  дядя  спаситель. У  довольного  малым  щеки  не  лопнут».
 Козлищев  же  нехотя  пробуждался.
- В  часовне  нет  алтаря? – спросил  Аркадий. – В  животных , как  лаборатории , природа  создала  человека? Да  что  же  я  несу… Где  ближайший  телефон?
- Где  ближайший , - ответил  Корнилов , - я  не  знаю , но  тут  недалеко  кладбище: возле  него  он  точно  есть. Если  вы  суеверны , план  можно  подкорректировать , однако  его корректировка  будет  стоить  вашей  жене  еще  нескольких  волнительных  минут – вы  не  очень  беспокоитесь , что  она  беспокоиться  за  вас , это  не  мое  дело , но  я  бы  вам  не  стал…
- Пошли.
 
  Пойти , не  значит  дойти. Сочтемся  ли  истиной? Бесспорно. А  дойти , не  значит  дойти  быстро. Как  раз  второй  вариант  и  сорвал  весь  банк: часть  вины  за  это  лежала  на  Корнилове - стиль  его  сталкерства , с  некоторой  натяжкой , можно  было  бы  назвать «Костромским» - впрочем ,  и  Аркадий  Козлищев  своими  громкими  падениями  внес  в  общее  дело  весьма  существенную  лепту. Но  как  говорил  «Последний  из  разоблаченных» , легендарный  в  очень  узких  кругах , Учитель: «Идешь  медленно , будешь  к  ужину. В  крайнем  случае , к  завтрашнему».

  Телефонный  аппарат  был  там  же , где  и  предсказывали: «Я  вас , Козлищев , не  обманул. Не  стал  настаивать , что  вам  нельзя  быть  счастливым» - вставив  в  него  свою  карту , Аркадий  застыл  в  не-решительности.
- Номер  забыли? – спросил  Корнилов.
- Номер  я  помню… Что  я  ей  скажу?
- Что-нибудь  позитивное - к  примеру , что  вы  со  мной. Что  у  вас  все  нормально.
- Ничего  у  меня  не  нормально…
  На  другой  стороне  трубку  взяли  незамедлительно. Звонка  определенно  ждали.
- Я  жив , - прошипел  Козлищев. - Скоро  приеду.
  И  все. Четыре  слова  и  конец  связи.  Но  не  успеть  услышать  чужих  возражений  манера  весьма  полезная  - моментами  просто  не-заменимая.
- Ну  как? – спросил  Аркадий , которого  теперь  помимо  того , что  шатало , еще  и  трясло.
- Эффектно , Козлищев , что-то  наподобие: «Ты  майор , я  рядовой – дай  мне  флаг , ссуди  травой». Часто  практикуетесь?
- Такое  со  мной  впервые…
Впервые… Впервые  родился , впервые  догадался , что  умрешь: Корнилову  ни  к  чему  не  обязывающе  вспомнилось , как  на  втором  курсе  института  с  ним начала  заигрывать  робкая  девушка  Маргарита - завела  знакомство , потом  завела  Корнилова  в  пустую  аудиторию , и  в  глаза , в  его  голубые  глаза: «Мне  надоело  себя  беречь. А , ну-ка , устрой  мне  хороший  секс!». Без  содрогания  улыбнувшись, Корнилов  обнял  ее  за  талию  и , касаясь  трепетно  приоткрытых  девичьих  губ , наигранно  мрачно  прошептал: «Если  тебе  уже  надоело  себя  беречь , я  устрою  тебе  то , что  ты  просишь. Но  устрою бережно. С  почтением   к  собственной  репутации,  но  бе-режно».
 В  аудиторию  тогда  никто  не  зашел , и  она  себя  бережно  не  сберегла. Для  нее , конечно , событие , но  земля  от  этого  назад  не  закрутилась. 
- Какое  такое? – спросил  Корнилов. - Какое , Козлищев?
- Все  вы  прекрасно  понимаете. Я  не  утверждаю , что  мне… что  я… никогда  не  нажирался , но  сейчас  у  меня  во  рту  не  кошли  насрали - у  меня  там, по меньшей  мере , слон  наложил… Корнилов!
- Что?
- Вы  куда?
 Пойду  поищу  усыпанный  коровами  луг. Проверю , сказали  ли  мне  правду  , незатейливо  настаивая , что  ежи  сосут  молоко  у  лежащих  на  лугу  коров.
 Ежи  сосут , а  коровы  мычат  и  балдеют.
- Я-то  никуда , - ответил  Корнилов , - а  вот  для  вас  было  бы  лучше  больше  не  падать. А  если  падаете , то  хотя  бы  выставляйте  руки.
- Учту. Но  на  будущее - сейчас  мне  пришла  в  голову  одна… да , одна… мысль: в  мою  голову , в  мою  и  голову… Давайте  погуляем  по  кладбищу.
- К  чему  это  вам?
- Хочу  посмотреть  на  тех , кому  еще  хуже , чем  мне.
Даже  так? Но  это  вы , Козлищев , погорячились: в  горячке  ли , не  подумавши , я  диагностировать  не  возьмусь , но  вы , похоже ,  не  в  том  замкнутом  круге , откуда  и  не  выйти  духовно - либеральных   цитат  самоспасения  в  вас  и  то  мало.
Меньше , чем  мышь  от  радости  наплачет.
- Я  безусловно  отдаю  вам  должное , - сказал  Корнилов , - вы  живете  в  своем  теле  дольше , чем  я  в  своем , но  с  чего  вы  взяли , что  им  хуже , чем  вам?
- С  того  и  взял…
Взял  и  не  отдает: над  ним  клейменные  раем  голуби , под  ним  адова  мошкара  и  все  не  молчат , умоляют: «Отдай , переложи  на  нас - не  по  тебе  такая  ноша!» , но  он  не  отдает - не  подключается  навязанной  ему  верой  к  анимизму , как  к  теоретическому  учению  о  внеземных  существах. Словно  бы  намекая – ведите  себя  со  мной  без  изысков , оставьте  меня  павшим  и  я  не  встану: ни  в  полный  рост , ни  вам  поперек  дороги - мне  ли  вас  слушать , мне  ли  Ему  улыбаться.
Ладно , поговорим  доступнее.   
- Вам , Козлищев , плохо , а  им , вероятно  никак. По-моему , никак  все  же позитивней, чем  плохо.
- Все  равно , я  хочу  на  кладбище.
- В  качестве  кого? – спросил  Корнилов.
- Кого  угодно…
Зря  говорят , что  пьяный  совсем  как  ребенок - отличий  между  ними  полно , а  сходство  всего  лишь  одно: и  тот , и  другой  не  избалованы  наличием  здравого  смысла. Корнилов , быть  может , им  тоже  не  избалован , но  у  него  хватает  ума  спокойно  существовать  и  с  нехваткой  оного. Ума. Другими  словами , ума – Корнилов  помнит , как  написавший  новеллу  о  своем  собственном  пути  эволюции  Семен «Чоппер» Галинский  говорил  ему: «Я  полностью  сознаю , что  я  херовый  писатель , но  в  последнее  время  я  стал  писать  лучше» 
«Другими  словами  хуже?» 
«Зачем  другими? Теми  же  самыми».
  Перемещение  по  закрытому  кладбищу  не  предвещало  ничего  само-ценного , но  пока  Корнилов  находился  в  мелких  заводях  осуждения  всей  гнет-никчемности  этой  затеи , Аркадий  Козлищев  уже  вовсю  штурмовал  ограду. Такое  принципиальное  рвение  относило  его  все  дальше  от  покатых  берегов  безопасности , и  Корнилову - кто-то  привык  жить  хорошо , а  кто-то  привык  просто  жить - пришлось  выставлять  на  показ  свою  деградирующую  человечность. Точнее , наставляюще  вмешиваться.
- Пойдемте , - сказал  он.
- Вам  надо , вы  и  уходите… Никто  вас , Корнилов , не  держит – я  даже  подыхая , не  предложил  бы  вам! Чего? Могилу  со  мной  разделить!
 Упав  с  кладбищенской  ограды , он  хочет  принять  смерть , которая  бы  ему  запомнилась: сон  бы  побрал  вас , Козлищев , в  следующий  раз  никогда  не  пойте  до  завтрака , вы  уже  вышли  у  себя  из  моды  и  хотя  вам , что  Вивальди , что пылесос , никогда  не  пойте  до  завтрака - проснувшись , вам  не  следует  изучать  телевизионную  программу  на  вчера. Но  вы  же  ее  изучаете , просматриваете  первым  делом – эх , Козлищев , Козлищев… 
- Говорю  вам , пойдемте.
- Куда , Корнилов?! – на  повышенных  тонах  спросил  Аркадий. - Куда  мы  пойдем?
- Свихнувшийся  лилипут  идет  записываться  в  баскетбольную  секцию ; говно  идет  по  канализационным  трубам , а  мы  с  вами  пойдем  искать  щель. Я  о  той , что  в заборе.
- Если  о  ней , то  идемте… А  вдруг  не  найдем?
- Найдем. Везенье  на  сегодня  уже  закончилось.

  На  кладбище  было  неплохо: на  могилах  крестики , под  землею  нолики, узкие  дорожки  щедро  припорошены  грязью. Едва  проступающие  надписи  опутывали  хмурые  памятники , абстрагированно  скрашивая  их  времяпрепровождение  изучением  самой  конкретной  на  свете  информации , состоящей  из  черточек  и  цифр , в  которых  точка  отсчета  и  свист  уходящего , без  тебя  уходящего , поезда  выражены  с  ослепительной  ясностью - ни  тонкости  намека , ни  сакральной  скрытности  полувзгляда: голые  формулы , отметающие  своим  молекулярным  строением  даже  ничтожную  вероятность  того , что  пуля  судьбы была  холостой.
 Истрепанные  отпечатками  ветра  фотографии , смешные  рулады , вроде 
«Вечно  скорбим» -  да  кто  же  нам  позволит  тут  скорбеть  вечно? даже  голову  не  отвлекайте: сердцем  подумайте. И  оно , задумавшись , замедленно простучит: «Еще  не  долго. Отыграем  недолгое  свое  и  присоединимся». По-другому  здесь  не  задумано , «Диснейленд  при  Чистилище» беспрерывно , мгновение  за  мгновением , нуждается  в  новых  персонажах – тень  летящей  птицы  все-таки  движется ; Фауст  впустую  просил  Нострадамуса  привести  ему «хотя  бы  один  пример , когда  Антихриста  Господь  на  небе  победил»;  Семен «Чоппер» Галинский  позавчера  рухнул  ниц  перед  дорогой  иконой - он  плакал , кричал: «Не  забирайте  меня  сегодня , нет , не  сегодня , не  надо , Христом  Богом  молю , я  же  столько  всего  не  успел , мне  же  только  в  последнее  время  стало  ясно , что  я  научился  ценить  жизнь - я  заклинаю  вас  именем  Всевышнего , всеми  его  именами…»
«Будь  по-твоему. Поживи  еще»
«Спасибо  вам  и  от  меня , и  от  моего  древнего  рода! От  умерших  и  не  родившихся , от  ссущихся  и  картавых , от  добрых  и  vice  versa! Значит , точно  не  сегодня?» 
«Точно»
«Отлегло… А  когда?» 
«Завтра. На  рассвете».
 А  это  еще  что  такое? За  спиной  Корнилова  заструилась  череда  звуков , весьма  жалостливых и  не  имеющих  общей  родни  с  хриплым  рыком  не  отпетой  души - обернувшись , он  увидел  Аркадия  Козлищева. Склонившегося  над  неким  каменным  холмом - нагнувшегося , выворачивая  себя  наизнанку. Ну  что  же , здравствуй  физиология: ты  поднимаешь  знамена  где  и  когда  тебе  хочется , тебе  положить  на  торжественность  обстановки , а  твои  игры , пусть  и  не  лишенные  колючих  подтекстов , по-прежнему  наполняют  кровью  плюшевого  мишку.
Благодарю  тебя. За  независимость  благодарю.
- Ну  что , Козлищев , нагулялись?
 Протерев  губы  измазанным  землей  рукавом - по  дороге  к  телефону  он  падал  плашмя - Аркадий  Козлищев  убито  пробормотал:
- Мне  так  стыдно…
- Стыдно  детей  обманывать.
 
В  столице - даже  в  полчетвертого  утра , когда  песня  ведьм  внятно  слышится  и  за оградой  кладбища - поймать  готовую  отвезти  тебя  машину проблемы  не  составляет. Но  это  при  обычных  условиях , которые на  этот  раз  отсутствовали  напрочь. Так  же  как  и  соблюдение  последовательности  при  исполнении  приговора  над  храбрым  Джулио  Ванини , еще  в  начале  семнадцатого  века  рубившего  с  плеча  все , что  не  представлялось  ему  непредствляемым - высекавшего  искры  гусиным  пером  и  единогласно  приговоренного  к «вырыванию  языка , удушению  и  только  затем  уже  к  сожжению. Не  его  самого , а  его  тела. А  с  ним  самим  покончить  удушением , строго  удушением». Удивившись  неожи-данной  мягкости  приговора - последовательности  приведения  в  исполнение - Джулио  Ванини  приближался  к  площади  Сален  с  нетрясущимися  коленями , и  его  фразы  становились  все  роскошней  и  роскошней: «Пойдем , пойдем  умирать  весело , как  подобает  философу!», «Христос  потел  от  страха  в  последние  секунды , я  же  умираю  неустрашимым!» , «Души , не  души - а  раньше  смерти  не  обуглюсь!» , но вот  его  язык  уже вырван , и  Ванини , минуя  стадию  удушения , спокойно  сжигают  живым , а  ему  их  неслучайное  спо-койствие  и  обложить  нечем – язык  же  вырван. «Надо  будет  рассказать  о  нем  Козлищеву , видящему  вспышки… взрывов? зарницы?… и  всеми  средствами  стремящемуся…  домой?… к  самореализации» - Козлищев  идет  точно  маятник , машин  действительно  немало , но , разглядев  Аркадия  поближе , они  суетливо  берут  налево , ускользающе кичась своей  предусмотрительностью. Но  Корнилов  не  оставит  Козлищева  наедине  со  мраком: Корнилов  не  позволит  ему  сгинуть , не  преодолев  сегодняшнюю  ночь.
- Вы  где  живете? – спросил  Корнилов.
- Я  вам  покажу…
  Вот  если  бы  где-нибудь  рядом  росла  слоновая  пальма , тогда  бы  и  показали - из  ее  ствола , по  слухам , добывают  неплохое  вино. Но  слоновой  пальмы  здесь  нет , мы  же  не  в  Чили , где  она  есть: мы  не  в  Чили , а  «Мы  не  в  Чили!» являлось  в  свое  время  первостепенным  кличем  людей , чрезмерно  недовольных  заметающим  произволом  легавых – с полосками  на  погонах  и  звездами  за  щекой.
- Как  раз  мне , - сказал  Корнилов , - показывать  не  обязательно.
- Вам  ничего  не  обязательно , - мрачно  проворчал  Аркадий. - У  вас  нет  ничего  святого , помимо  того , что  не  препятствует  вам  жить… А  кому  обязательно?
- Надеюсь , ему.
 Из  остановившейся  машины  настороженно  выглядывали. Надо  сказать , не  без  оснований - подозрительность  еще  никому  не  мешала.
- Вам  куда? – спросил  водитель.
 Исходя  из  всей  поднаготной  сложившейся  ситуации , переговорщиком  вызвался  быть  Корнилов.
- Я , - сказал  он , - как  всегда , не  в  счет , а  вот  этому  господину  срочно  нужно  домой. Тут  недалеко , он  покажет.
 Но  водитель  так  сразу  не  повелся – Аркадий  Козлищев  ему  практически  ровесник , но  для  него  это  не  аргумент:
- Грязный  он  какой-то…
- Работа  такая , - развел  руками  Корнилов.
- Он  что , могильщиком  работает?
- Им  самым. Сегодня , точнее  вчера , заработался , переутомился – очнулся , дополз  и  стоит  перед  вашей  машиной , нетерпеливо  желая  в  нее  сесть. Короче, если  вы  его  довезете , он  вас  отблагодарит. Материально  или  еще  чем , вы  с  ним  потом  обговорите  наедине. 
Корнилов  не  видел  лица  водителя , но , основываясь  на  нервных  подрагиваниям  его  сдавленного  голоса , прекрасно  понимал , какая  борьба  происходит  у  него  внутри.   
 Жестокая  и  до  отвращения  земная.
- А  деньги  у  него  есть? – пристрастно  оглядывая  Аркадия  Козлищева , спросил  у  Корнилова  еще  не  до  конца  оформившийся  homo  sapiens - в  первом  поколении? 
- Были , - ответил  Корнилов. - На  них  мы  и  выпивали.
- Сейчас  что , уже  нет?
- Были  и  еще  есть. Он  все-таки  семейный  человек , а  не  одинокая  голь - немного  перебрал , но  дома  опомнится.
- Как  бы  его  у  лифта  ночевать  не  оставили. Если  его  жена  женщина , такое  совсем  не  исключено… Черт  с  ним , пуская  залазит.
  Не  участвовавший  в  переговорах  Козлищев  был  начеку , и  поэтому , отдавая  себе  отчет  в  том , что  водитель  может  и  передумать , ворвался  в  приоткрытую  дверь  без  подтверждения  его  согласия.
  Обряд  прощания  слезливостью  не  отличался.
- До  свидания , Корнилов.
- Бывайте. Жене  привет.

  Уладив  все  формальности: вполголоса , без доведения  себя  до  кровавой  икоты - Корнилов  пошел  вниз  по  улице. Туда , где  согласно его  воспоминаниям  должна  была  быть  остановка. Пару  часов  вздремнуть , дождаться  автобуса , там  тоже  вздремнуть - часов по  пятнадцать  он  спит  не  добудишься , а  вот  дальше  без  снотворного  никак - и  домой , обедать.
  Расклад  получался  складным , как  будто  вчера  именно  это  и  намечалось. Но  намечалось  ли  на  сегодня , Корнилов  пока  не  помнил. Да  и  вопрос «Куда  же  я  собирался  ехать  вчера?» с  ответом  ни  в  какую  не  знакомился: его  выталкивают  на  середину  зала , приветливо  лупцуют  по  затылку  бальной  туфелькой , но  он  высокомерно  стесняется  и  ничуть  не  дорожит  предоставившимся  шансом -  задрав  голову  к  небу , Корнилов  почтительно  улыбнулся. Все  на  месте: и  созвездие  Ящерицы , и  Андромеда , только  созвездия  Знаменосца  что-то  не  видно , но  и  оно  тоже  на  месте - видно , не  видно , а  на  месте.
В  голове  у  Корнилова  нещадно  грохотало , но  он  улыбался – в  космосе  же  нынче  все  тихо. В  космосе  все  нормально.

Прямо  завтра  поутру
Если  ночью  не  помру
Я  начну  тебя  прощать
И  забуду  о  вчера.
Только  снова  подбирать
Крайне  мягкие  слова
Что-то  хочется  едва.
Но  я  рад , что  ты  жива
И  я  тоже  на  коне
Убегающем  в  леса
Привязав  меня  к  спине
Пусть  не  сам , но  мне-то  что -
Мне  назад  дороги  нет
И  я  членом  бью  его
Уносясь  от  славных  бед
Подгоняя  и  смеясь
Матерясь , не  плача - 
В  ночь
Зло  несется  нищий  князь
Чтобы  вновь  другим  помочь.
А  себе  ему  помочь
Слишком  скучно  и  смешно.
Его  взгляд  найдет  луну
Как  бы  не  было  темно.
               
 










                10

  Ну , ты  ветер  и  снайпер - попасть  искрой  от  сигареты  прямо  в  глаз. Как  трогательно. Разочарованно  докурив , Корнилов  вернулся  в  комнату  и  прилег  на  диван. День  рождения  начинался  сурово. Отчаиваться  еще  рано? Почему  же  рано. В  самый  раз.
  Корнилов  вздохнул. И  расположившись  поудобнее , задержал  дыхание. После  двадцати  секунд  относительного  бесчувствия  в  его  голове   заструились  возвышенные  образы: в  форме  диалога  и  частых  рыданий – сопливых  всхлипов  где-то  за  кадром , как  бы  бэкграундом: «Выдвинуть  шасси! Не  выдвигается! Приборы  совсем  взбесились… впрочем , чего  от  них  требовать. Вы  хотя  бы  полосу  видите? Шутите? Идиотничаете? Вы  же  сами  же  требовали  у  начальства , чтобы  ваш  второй  пилот был  слепым. Так  это  вы  мой  второй  пилот? Не  помню! Проверьте  по  документам , они  у  меня , скорее  всего , в  правом , нагрудном. Ну ,  у  вас  и  пуговицы , все  ногти  поломаешь… Нет  тут  никаких  документов. А  что  есть? Презерватив  есть. Немецкий? Если  с  иероглифами , это  немецкий? Смотря  с  какими  иероглифами. Земля-то  близко? И  знать  не  хочу. Я  даже глаза  закрыл. 
Слыша  наш  разговор , даже  самые  выдержанные  стюардессы  не  удержат  подноса. Но  они  еще  могут  надеяться. Что  они , что  пассажиры. На  кого  надеяться? На  экипаж , на  кого  же  еще. А  вот  нам  надеяться  не  на  кого… Может, глаза  все-таки  откроете? По  крайней  мере , один? Поздно  уже. Давайте катапультироваться. Не  доверяю  я  этим  парашютам. Я  тоже , но  с  выбором  у  нас  сейчас  туго. На  счет  три. Считать  буду  я. Раз , два…» - задохнуться  Корнилову  не  позволили. И  кому  это  пришло  в  голову  ему  позвонить? Неужели  о  дне  рождения  вспомнили?  Люди , люди - сколько  в  вас  очищенного  кислорода , готового  вскормить своей  грудью  уже  соскочившего  с  коня  всадника , которому  за  ваше  усердие  и  заплатить-то  нечем. Если  только  неудержимо  рас-ширяющимся  комом  в  горле.
- Добрый  день , - подметая  в  голове  зажженными  фитилями  ди-намитных  шашек , сказал  Корнилов. - Если  вы  собираетесь  меня поздравлять, то  заранее  спасибо , а  если  нет , то  я  этого  и  жду.
  Не  скрывая  некоторого  замешательства , из  трубки  раздался  хмурый  мужской  голос.
- Это  кто? – спросил  он.
- Это  я.
- Ты?
- Корнилов.
  Звонившего - звонит , отвлекает , а  у  самого  иудины  глазки  и  истина  из  заменителя - данное  признание , похоже , не  обрадовало.
- Наташу  позови , - сказал  он.
- Здесь  только  я.
  Убегающие  по  шпалам  гудки: куда  же  вы , братцы , постойте , погоня  и  на  лыжи  еще  толком  не  встала - смахните  пот  с  раскаленных  ресниц , оберните  головы  вспять. Звучит  красиво , но  на  справедливое  требование «Предъявите-ка  достоверность», Корнилов  сознательно  промолчал - обрыв  беседы  произошел  не  по  вине  телефониста , перепутавшего  местами  рычажки.  Кто-кто , а  телефонист  тут  ни  причем. Да  и  есть  ли  он  вообще , этот  телефонист… Водрузив  трубку  на  ее  законное  место , Корнилов  принял  стоячее  положение  и , образуя  поверхностное  подобие  магического  круга , начал  прогуливаться  по  комнате. Находившись  вдоволь , он  отреченно  присел  на  письменный  стол , примечательный  тем , что  на  нем  никогда  не  любили  писать. Любить  любили, а  писать  нет. Корнилов  думал. В  том  числе  о:
1. Почему  лето  приходит  летом , а  зима  зимой? Причины  вроде  бы  очевидны , но  и  подвоху  в  чернорабочих  наскучило. Предположим , так  задумано. Но  то , что  задумано  вчера , завтра  может  быть  и  раздумано. И  что  тогда? Хаос , вот  что. Хаос  в  античном  понимании  Лосева , как «нулевое  оформление  космоса» - маленькие  птицы  выйдут  из  дупла  босиком , разлягутся  загорать  на  толстой ветке , и  тут  им  прямо  в  бок  минусовой  тридцатиградусный  шлепок. Птицы  окаменеют , превратятся  в  жестокие  ледышки – опрокинутся. На  пару  влюбленных , к  несчастью  нашего  мира , занимавшихся  любовью  именно под  этим  деревом – мужчина  не  успеет  вытащить , а  женщина  со  страха  такое  зачнет , никакими  выдирающими  душу  щипцами  не  абортируешь.
2. Поможет  ли  приговоренному  к  смерти  на  электрическом  стуле  знание  основ  электричества? С  познавательной  точки  зрения , вероятно , да - горишь  и  думаешь  об  электрическом  обогащении , каротаже  и  приводе , рассудительно  подвергаешь  анализу  почему  же  электрон  означает  янтарь , обретаешь  не  вычисляемую  по  закону  Кулона  постоянную. А  вот  как  быть  с  чувственным  аспектом , мнения  расходятся  по  разным  углам  ринга - и  посмотреть  хочется , и  увидеть  боязно. По  внешним  признакам  зовет  в  дом , по  внутрен-ним  гонит  вон.
Чувственность  особь  женская -  в  секс-шопе  ее  обратно  на  деньги  не  обменяешь.
3. Как  отмечается  день  рождения  Бога? Что  ему  дарят , какие  поют  здравицы , есть  ли  среди  них  такая:

Мы  славим  того
Кто  истинно  Он
Что  б  Ты  ни  сделал
Нам  все  поделом!
Можешь  нас  высечь
Можешь  спалить
Мы  знаем , Ты  нас
Не  забудешь  любить!

  4. Куда  направить  собственный  день  рожденья? Посвятить  разбору  случившихся  за  прошедший год  полетов? Но  за  последнее  время  Корнилов  налетал  не  так  уж  и  много  и  для  основательного  размышления  едва  ли  достаточно. Год  году  рознь , а  наличных  любому  подбрось… Нелетному  тоже. Ну , и  что  там  еще  мечтает  материализоваться? Угостить  себя  праздничным  вечером  в  недорогом  и  спокойном  заведении? Неплохая  идея. По  словам  второго  из  пока  не  оставшихся  в  живых  «битлов»  это  потребует  капиталовложений , но  не  потешить  себя  в  такой  день  было  бы  нечестным. Тем  более , крупных  сумм  это  мероприятие  не  потребует. А  если  потребует , получит  скорбное  молчание , ведь  крупными  суммами  заточку  у  судьбы  не  выкупишь - ту  самую , которую  тебе  в  свое  время  загонят  под  ребро. Цена  ей  грош , а  не  выкупишь. И  желание  плачет  навзрыт , неудовлетворенно  думая: «Есть  ли  я? есть ли  смысл?» ; правда  не  знает  жалости, камни  не  просят  помощи - не  было , нет  и  не  будет! вот  девиз  королей, всю  жизнь  проведших  в  изгнании.
Что  же  касается  вчерашнего  сна , то  его  и  обдумывать - лишь  алавастровым  миром  шакала  мазать. Сон  очевидный: приснился , просветил  и  в  горние.

Я  все  время  смеялся , я  все  время  хотел ; огонь  устраивает  его  имя , никакой  пощады  плоти , в  глазах  нет  свежести  мира , кто  там  повис  в  облаке? - Корнилов  стоял  на  кухне: он  не  боялся  столкновений  с  изголодавшимися  по  женщинам  повстанцами. Не  хлестал  сивуху. Позволяя  себе  быть  тем , чьи  умствования  и  порывы  не  приносят  дохода.
Напротив  него  сидел  ангел. В  старомодном  пиджаке , оперевшись  на  трость - еще  и  в  котелке. Ангел  серьезно  улыбался , Корнилов  вытирал  посуду  накрохмаленным  полотенцем  и  не  мог  отогнать  из  головы  прилипчивую  строчку «Jenni  was  arrested».
Марина… рыбка… это  ты? Я , жук , я. И  я  больше  не  буду  с  тобой  спать. И  все? Все , не  все , а  не  буду. А  если  я  взмолюсь? Только  без  рук. По-другому  мне  как-то  в  голову  не  приходит - ангел  сорвался  сюда  не  молчать. Напряженно  раскурив  гавану , он  спро-сил:
- Не  испугался?Не  задрожал , меня  увидев?
- Да  не  особо , - ответил  Корнилов.
- А  если  меня  прислали  за  тобой?
- Ну , тогда  двинули.
 Сняв , одев , снова  сорвав  котелок , ангел  подвесил  его  на  носок  бо-тинка  и , подбросив к  потолку , ловко  поймал  на  макушку. Разряжает  обстановку - Корнилов  понял  его  действия  примерно  в этом  измерении. Положено  ли  уравнять , не  положено , но  мы  уравняем: он  подбрасывает  котелок , а  мы  угостим  его  коржиками. С  маслом.
- Коржиков  не  хотите? – спросил  Корнилов.
- Нет , не  хочу – не  в  тему  они  сейчас. Я  к  тебе  не  коржики  есть  сорвался.
- Но  с  маслом  же.
- Да  подожди  ты , Корнилов , со  своими  коржиками , выслушай  сначала… Ты  слышал  что-нибудь  об  Армагеддоне , решающей  битве  света  со  тьмой , ну  и  так  далее?
А  как  же: цари  земные  восстают  и  князья  совещаются  против  Господа  и  людей  его , бесовские  духи  собирают  их  на  великую  брань , но  кто-то  выплескивает  седьмую  чашу  на  воздух , и  громы, молнии , голоса… По  Книге  хорошие  побеждают.
- Кое-что  слышал , - сказал  Корнилов , - в  основном , читал , но  слышать  тоже  доводилось.  А  в  чем  важность , слышал  ли  я  или  нет?
- А  в  том , Корнилов , что  я  прислан  выяснить  у  тебя  одну  крайне  конфиденциальную  деталь. Ты… на  чьей  стороне  планируешь?
 И  ради  этого  покидать  невесомость , надевать  пиджак  и  оставлять  на  моем  полу  отпечатки  антикварной  трости?
Потеха , ей  Богу.
- Вас  интересует , на  чьей  стороне  я  планирую  рубиться  при  Армагеддоне?
- Истинно , Корнилов! И  на  чьей?
- Как  вам  только  спрашивать-то  не  лень… На  вашей , на  чьей  же  еще.
 Ожидая  чего-то  подобного , ангел  все-таки  не  усидел  и  Корнилову  пришлось  претерпевать  его  объятия - мандраж , восклицания.
- Мы  в  тебе  верили , Корнилов , ты  в  нас  не  очень , а  мы  в  тебя верили - верили  и  ты  не  подвел , но  мы  и рады , что  ты  нас  не  подвел - ты  же  нам  нужен , жизненно  необходим!
- Да  ладно , обойдемся  без  женских  эмоций. Меня  определят  куда-нибудь  в  засадный  полк?
- Забудь , Корнилов , какой  засадный  полк! Ты  пойдешь  в  первых рядах  гвардии, сразу  же  позади… - Ангел  предусмотрительно  замолк. – Я  не  в  праве  сказать  позади  кого. Опасаюсь , демоны  раньше  времени  узнают.
- Демонов  здесь  полно.
В  первых  рядах  гвардии… Гвардия  пройдется  по  ним  катком , Михаил  и  Гавриилом  вдарят  с  флангов - плюс  авиация , моторизованные  подразделения  пророков , заброшенный  им  в  тыл  десант  раскаявшихся  растриг , да  и  резерв  неплохой -  места  павших  элитных  воинов  всегда  займут  плохо  вооруженные , но  мужественные  сектанты: меннониты , духоборцы , квакеры…Если  бы  еще  и  учения  заранее  провести…
- Гвардию  поведет…
- Кто  надо , Корнилов , тот  и  поведет. Ситуация  такова , что  мы  это  знаем,  они  это  знают , но  еще  раз  им  об  этом  знать  не  следует. Они  же  и  сейчас  нас  подслушивают - их  даже  и  на  твоей  кухне… Дай  подсчитать… Четверо!
- Пятеро  их - четверо  не  скрываются ,  пятый  у  вас  за  спиной. Чем-то  замахнулся.
- За  спиной?! Точно , вот  он!… А  как  тебе , гадина , тросточкой?! Убить  я  тебя  не  могу , но  тросточкой  по  наглой  роже прогуляюсь! Терпи , гадина! Скули  посвистом!
«Я  посвищу… не  нагнусь  за  кистенем , раскрою  кем  инспирирован  наш  стык… братья! свины  и  говяды! нарушим  стереотип  поведения! навалимся  на  светлого!» - на  помощь  к  вдохновенно  избиваемому  де-мону  кинулись  остальные  четверо: с  одинаковой  нулевой  степенью  одаренности – всем  скопом. Вырвав  у  ангела  его  трость , они  так  же  толпой  перекинулись  на  Корнилова. На  мужчину. На  недрогнувшего - увернувшись  от  их  поспешных  выпадов , он  придал  каждой  руке  по  столовому  ножу , но  определить , какого  же  цвета  у  них  кровь , Корнилов  не  успел: ангел  очухался , расстегнул  впалую  грудь  и , вытащив  оттуда  платиновый  рожок - один  к  одному , как  для  людей  с  ослабленным  слухом - повелевающе  проорал  в  него: «Десять  дробь  двадцать  три дробь  семь  тысяч  четыреста  тридцать  восемь  в  опасности! Полковник  несгибаемой  гвардии  небесного  воинства  Корнилов  в  опасности  тоже! Срочно  требуется  подкрепление! Срочно , это  значит  в  ту  же  секунду , когда  требуется! Десять  дробь…».
От  прибывшего  в  ту  же  секунду  подкрепления  на  кухне  стало  не  протолкнуться - демонов  безбожно  скрутили , зачитали  права: «У  вас  есть  право  дожидаться  Страшного  Суда ; у  вас  есть  право на  подачу  апелляции  непосредственно  перед  Армагеддоном ; у  вас есть  право вернуться  в  стан  Зверя  в  качестве  шпиона-лазутчика , у  вас есть право  потребовать  обмена  на  равного  вам  по чину  ангела…» , настучали  по  хребтам , куда-то  отправили - куда , не  сказали, но  с  кухни  выдворили. Препроводили  восвояси , да  и  сами  не  задерживались: отдали  Корнилову честь - среди  срочно  прибывших  по  тревоге  находились  лишь  младшие  офицеры - и  как  бы  никого  и  не  было. Но  они  были. Не  Корнилов  же  поддавливал  своим  средним  пальцем , чтобы  на  его  линолеуме  образовалась  свежая  вмятина. Чья-то  трость. С  усохшей  головкой  отравившейся  Светом  нечисти  на  позолоченном  набалдашнике.             

- Вот  так-то , Жора – четвертый  день  просраться  не  могу , а  после  того, как  я  вчера  узнал , что  дикобразы  лазают  по  деревьям  , это  уже  невыносимо…
 Невнятно  посмотрев  за  пределы  видимости , один  из  двух , многословно  принимающих  в  себя  за  соседним  от  Корнилова  столом , сумел  покоренно  угомонился , а  второй , полагаясь  на  беспомощность  товарища , лежащего перед  ним  с  повернутой  к  люстре  щекой , сначала  допил  свою , а  потом , внутренне  перекрестившись , и  его. Встал  и  пошатываясь , как  лебедь-отец  на  замерзшем  озере , попытался   исчезнуть. Незаметно , с  тоской  под  сердцем: если  бы  Корнилова  интересовала  игра  в  поддавки  с  самовольным  помазанником  случая , он  бы  отследил  развитие  сюжета  до  развязки - вполне  возможно  кровавой - но , подрастеряв на  изучении  повадок  коренного  населения  еще  одну  песчинку  своего  вручную  собранного  времени , он  лишний  раз  убедился , что  эти  игры  его  уже  не  интересуют. К  тому  же  Корнилов  был  занят - оплаченный  им  ужин  взывал  к  нему! одобренная  им  воля  гнала  его  внимание  прочь  от  посторонней  накипи! подмороженное  созерцательным  промедлением  сердце  неустрашимо  стонало «Let ‘ s  stay  together»! Нарезав  мясо  небольшими  кусками , Корнилов  выделил  из  графина  граммов  семьдесят  и , подняв  рюмку , уже  приготовился  себя  поздравлять , когда…
- У  вас  свободно?
  Девушка. С  бутылкой  пива  и  пакетом  чипсов. Окинув  пространство  кафе  изучающим  взглядом , Корнилов  безразлично  удивился. Свободные  места  были  лишь  за  его  столом.
 Судьба. Пусть  все  будет , как  будет , но  пусть  будет  помягче - я  же  четвертым  волхвом  не  пристраивался , просьба  учитывать.
- Свободно , - сказал  Корнилов. - Добро  пожаловать.
  Едва  соприкоснувшись  со  стулом , девушка  вытащила  из  сумочки  пачку  сигарет  и  ничем  не  примечательно  закурила.
Короткая  стрижка , заманчивые  губы. Хорошая  девушка.
  Рассмотрев  Корнилова  поближе - он  только  что  выпил  немного  водки - она , улыбнувшись , представилась. Но  не  так , как  отошедший  в  беспамятстве  исихаст  Дионисий  Узлов , который , улыбнувшись  и  сказав  напоследок : «С  кем  жил , как  жил… Сам  не  припомню , так  припомнят» , представился  в  аду  как  моральный  урод , беспечно  исписавший  эксрементами  все  стены  своей  кельи. Он  рисовал  на  них  Вальсингамов  путь , огнедышащих  мартышек , отвислые  груди  тифозной  молочинцы - эта  девушка  представила  себя  гораздо  более  кратко: 
- Я  Ира.
- Гмм…
- Меня  зовут  Ира.
- Я  это  уже  понял , - сказал  Корнилов.
- Рада  за  вас. – Улыбка  этой  девушки  совсем  не  напоминала  угрюмую гримасу  Дионисия  Узлова. В  ту  страшную  минуту , когда  его  собирались  выбросить  из  «Восточного  экспресса» неподалеку  от  Варны. - А  вы  кто?
- Если  бы  совсем  откровенным , то  не  мне  об  этом  говорить. Но  в  целом  Корнилов.
- Корнилов? Редкое  имя.
Аверроэс  тоже  имя  не  частое. Титулы  его  деда – великий  пади  и  «правовед-маликий» - могут  показаться  определенным  крошкам  довольно  дикими , но  кто-то  встраивал  церковь  и  в  кордовскую  мечеть: поломали , покрушили , однако  мысли  у  них  мудрые , усердие  нерушимое.
- Какое  есть.
- Да  вы , Корнилов , не  дуйтесь. Вы  еще  не  дуетесь , но  к  этому  все  и  идет – не  дуйтесь , я  на  вас  не  в  обиде.
- Не  в  обиде  на  что? – спросил  Корнилов.
- На  вашу  спесивую  неоткровенность: сами  заливаетесь  водкой , а  я  для  вас  словно  бы… 
- Ну?
- Бездомный  андрогин  в  ветхой  шинели.
Подкармливая   пепельницу  аккуратными  щепотками  пепла , Ирина  не  отводила  от  Корнилова  ни  одного  из  своих  слабо  мерцающих  глаз. Он  даже  капельку  отвернулся.
- Вы , девушка , о  чем? – спросил  Корнилов.
- Может , все-таки  хватит  выкать? Не  такие  уж  мы  и  старые – вся  жизнь впереди , а  что  позади , то  пусть  там  и  остается.
  Но  старость  же  не  на  коже , она  под  ней: пещерные  люди , воз-можно , и  до  седин  с  огоньком  во  взоре  дубинами  мерялись , но  время  от  постоянного  использования  не  молодеет - ни  в  какую  морщины  веков  не  замазывает.
- Кто  как. - сказал Корнилов , - Под  себя  не  только  младенцы , но  и  старики  ходят: одни  вышли  из  неведомого , другие  в  него  отправляются – их  объединяет  очень  многое , а  я , как  говорится , бывало  был  и  моложе.
- Чушь  это  все , нелепица. - Ира  беззаботно  отхлебнула  пива. - Если  сравнивать  меня  сегодняшнюю  со  мной  вчерашней , я  не  вижу  никаких  изменений.
- А  я  вот  вижу.
  Скрестив  на  переносице  брови - берегись , Корнилов: она  пьяна , она броситься - Ирина , наполовину  недоуменно , наполовину  раздраженно , возразила:
- Ты  меня , вообще , первый  раз  в  жизни  видишь.
Сейчас  она  вскочит  на  стол  и , обхватив  ногами  его  неприбранную  голову , навязчиво  пойдет  на  болевой.
Неплохо  бы  предотвратить.
- Я , - сказал  Корнилов , - имел  в  виду  не  вас , а  себя. Вчера  я , так  сказать , был  моложе , чем  сегодня.
- Ну , теоретически , ты  может  и  прав… Но , в  любом  случае , вчера  ты  был  моложе  всего  на  один  день , на  глаз  это  не  заметно.
- Если  этот  глаз  опустить  в  паспорт , то  очень  даже  заметно. Если  глаз , разумеется , не  закрыт. - Положив  в  рот  жилистый  кусок  мяса , Корнилов  занялся его  тщательным  пережевыванием. - Вчера  я  был  моложе  не  на  один  день , а  на  целый  год.
- Так  у  тебя  сегодня  день  рожденья?
 Проницательно , милая: тебе  бы  ходить  по  вокзалам и  выискивать  тонким  нюхом  затравленную  наркоту , но  до  двадцати  восьми , возраста , едва  достигнув  которого  скончался  бог  Птах , мне  еще  не  год  и  не  два. А  вот  бог  Птах  уже  умер , и  его  эманацией  на  земле  многие  столетия  состояли  сложно  подбираемые  телята , дораставшие  впоследствии  до  быков  и  получавшие  обязывающее  прозвище  Апис. После  окончания  их  жизни  - если  они  доживали  до  двадцати  восьми , она  заканчивалась  у  них  не  добровольно: их  вели  на  берег  Нила  и  с  уважением  топили - они  складировались  в  Серапеуме , в  находившемся  под землей  «склепе  для  быков  по  прозвищу  Апис». Отдыхая  там  мертвыми , они  сдержанно  мечтали – о  чем?… не  скажу… говори… о  скором  падении  Мемфиса... надо  же.

Статью  космоса  на  нас -
Джонни  вскрикнул: «Как? Сейчас?!
Я  же  мало , что  успел
В  битвочках  со  стужей.
Меня  рано  гнать  в  прицел
Ваших  ружей!».
Но  сказали  ему  в  лоб
Вместе  с  пулей
«Получи-ка  ты  расчет
Нашей  дулей»
И  расчет  он  получил
«Ад  не  даром!»
На  том  свете  голосил
В  битве  с  жаром.

Росли  цены , снижались  налоги , вырубались  леса , сокрушался  владелец  разыгравшейся  команды: «Не  повезло , господа - все  сложилось  против  нас. И  вратать  шнырял  глазами  мимо  мяча , и  судья , сучонок , не  в  ту  сторону  свистел , и  ветер  оба  тайма  был  встречным». Он  переживал  на  публику  и , она  подхватывая  его  иронию , печально  кивала , соответствующе молвя: «В  этой  игре  все  было  против  вас… совсем  все… Все , кроме  итогового  результата».
Залил… о-ооо… утопил… э-эээх… погубил  лунный  свет - приподняв  автобус  с  игроками , самые  верные  фанаты  унесли  его  в  неизвестном  направлении. Под  бравурные  песни  о  раскаянии.
- Да , - сказал  Корнилов. - Сегодня  у  меня  день  рождения.
- Серьезно? Здорово. - Вгоняя  Корнилова  в  полное  недоумение , Ира  восхищенно  покачала  головой. - Ну , и  чего  тебе  пожелать?
- А  чего  обычно  желают?
- А  ты  как  будто  не  знаешь?
- За  всем  не  уследишь.
Ира  засмеялась  и  чуть  было  не  подавилась  чипсами ; Корнилов  уклончиво  не  засмеялся - уклоняясь  не  от  желания  посмеяться , а  от  ее  замелькавших  от  затяжных  пауз  в  дыхании  рук. Когда , отвлекаясь  от  пересчета  наводнивших  зал  демонов , он  догадался  постучать  ей  по  спине , ее  уже  не  трясло.
- Обычно  желают  счастья , - крайне  нелицеприятно  пробормотала  она. – Счастья. Желают. 
- И  все?
- Ну , почему  все. Также  желают  различных  успехов: в  работе , в  личной  жизни.
  Корнилов  отодвинул  тарелку  с  мясом , без  спешки  зажег  сигарету , и  лишь  докурив  ее  до  фильтра - какие-то  три-четыре  минуты - перевел  внимание  на  собеседницу.
- Из  всего  вышеперечисленного , - сказал  он , -  у  меня  нет  ничего. Так  что , чего  бы  ты  мне  ни  пожелала , лишним  это  не  будет.
- Трудна  жизнь  твоя… - В  Ириных  глазах  хитро  блеснуло  притворное  сочувствие. - Притчу  о  пловцах  рассказать?
 Корнилову  не  часто  рассказывали  притчи. Он  рассказывал - о  нерадивом православном  неофите , поцеловавшим  разгулявшейся  зимой  ледяную  поперечину  железного  креста ; о  святлячке  и  выдре ; о  прохождении  дельфийским  оракулом  детектора  лжи - а  ему  не  часто. Но  он  не  чувствовал  себя  обделенным. Как-то  подумал  было  почувствовать , но  не  вышло - проснувшаяся  луна  помешала.
- О  пловцах? – спросил  Корнилов. - О  пловцах  я  бы  послушал.
- Два  пловца  плыли  брассом  и  их  правые  руки  стало  одновременно  сводить  судорогой. Первый  понял , что  добром  это  не  кончится  и  кое-как  поплыл  к  берегу. И  доплыл. А  второй  подумал: «Если  руку  сводит от  брасса , может  мне  стоит  переключиться  на  кроль?» Переключился  и  уплыл.
Ира  встала  из-за  стола  и  порхающе  направилась  к  стойке: порхает  как  бабочка , жалит  как  оса. Видишь  перед  собой  бездну? Да? Прекрасно - подсознательно  сравнив  ее  с  Мохаммедом  Али: с  боксером , не  с  египетским  пашой - Корнилов  немного  ужаснулся  распущенности  своего подсознания.

                Малышка  уже  не  готова.
Герою  немного  и  надо.
На  темя  упала  подкова
«К  счастью  из  крови  заплата!» -
вот  он  привстал  и  скрутило
Дальше  ни  сесть , ни  обратно.
«Любимая , как  это  было?»
«Достойно , любимый. Занятно».

Взяв  еще  одно  пиво , она  вернулась. Что  при  этом  почувствовал  Корнилов? Ничего  выдающего  мозговой  кариес: он отдавал себе  отчет  в  том , что  она  села  за  его  стол  только  из-за  отсутствия  мест  за  другими  столами. Только  из-за  этого. Хотя…
- На  чем  я  остановилась? – спросила  она.
- На  том , что  он  уплыл.
- А  это  уже  и  конец.
 Конец  предлогам  не  начинать? Конец  компании  по  найму  раскрепощенных  затворников?
- Кому  конец? – поморщился  Корнилов.
- Конец  притчи. Она  закончилась , едва  начавшись , но  в  притчах  длина слов  далеко  не  главное. – Ира  давала  ему  понять , что  она  довольна  своим  выражением  лица. – Тебе  как  кажется , куда  он  уплыл?
Налив  себе  водки , Корнилов  ее  выпил. Не  выливать  же.
- Я  еще  выпью , - сказал  он , - а  тебе  я  водку  не  предлагаю , потому  что  ты  ее  не  будешь.
- Логично… Так  куда  он  уплыл?
- Не  знаю  куда , но  совсем.
- Навсегда? – спросила  она.
- Если  не  дальше.

  Тоска  и  майевтика  Сократа , духовная  алхимия , вавилонская  алгебра - бритый  парень  заметил  в  противоположном  углу  заведения  своих  знакомых ; вскочил , выкрикнул  приветствия  и , схватив  стул , двинулся  к  ним. Дружба. Открой нам  свои  объятья , и  если  можно , не  задуши  нас  в  них. Космос , как  ты? – молчок. Муки  совести  заживляют  раны , они  способствуют  выстоять ; бесконечность  пути  кривит  губы  теплой  иронией , сквозняки  галантны , проходы  между  столами  узки – та  незадача , что  ножка  стула  зацепила  голову  тучного  грузина, разложившего  живот  на  невидимых  посторонним  коленях , являлась , в  принципе , предсказуемой. Однако  большого  скандала  вовне  так  и  не  выплеснулось: грузин, конечно , набычился , погрозил  перстнями , но  все  это  было  скорее  для  проформы. Выкрикнув  на  своем  языке - видимо , чтобы  никто  не  понял - что-то   боевое  и  злобное , он  сосредоточился  на  просмотре  глянцевого  журнала , в  котором  доступную  для  себя  информацию  нашел  бы  и  неграмотный. Цензурой  разума  не  одобрено , но  важно  ли.

Сандалом  пахнет
От  их  губ
Они  и  живы  и  увы
Все  расчленяют  свой  же  труп
Не  затыкая  тишины
Удущей  из-под  облаков
И  набирая  номер  дня
Они  не  знают , кто  таков
Призвавший  их  хранить  себя
Для  новой  смерти  и  луны
Для  жизни  только  на  того
Кто  правит  смыслом  их  же  сны
И  кто  сомкнет  над  ними  дно.
 
  Проходя  сквозь  строй  этих  волшебных  картин , Ира  сохраняла  многостороннее  хладнокровие: она  и  пиво  пить  не  забывала , и  к  Корнилову  подбиралась  все  ближе  и  ближе.
- Жениться  никогда  не  хотелось? – спросила  она.
- Мне  и  сейчас  иногда  хочется.
- Я  про  официальные  отношения.
Она  бы  еще  поинтересовалась  отчего  щелкает  кнут. Впрочем , про  кнут Корнилов  бы  ей  объяснил: он  развивает  скорость  превыщающую  скорость  звука , щелчок  раздается  при  преодолении  звукового  барьера , никакого  участия  мифа.
 Мифа , молитвы , предания.
- Ты  про  официальные  отношения , - сказал  Корнилов , - а  я  про  сборщика  королевской  слюны. Про  потрясающую  женщину , как  подсадную  утку… С  суфийской  учтивостью  признаюсь - один  раз  я  был  на  грани.
- Женитьбы?
- Я  ее  не  перешел.
- И  в  чем  же  дело?
- Моей  семье  не  понравился  ее  штрудель. Сухой , подванивающий , никуда  не  годный  штрудель…
Будь  Ира  девушкой  поскромнее , она  бы  несомненно  залилась  добродельным  румянцем. Но  она  не  залилась - лишь  неискренно  пробурчала:
- Не  люблю  похабщины.
- Ты   меня  не  верно  поняла - штрудель  это  не  похабщина. Это  выпечка. Австрийская.
- Она  что , не  умела  готовить? Но  это  дело  наживное. Глупо  из-за  такой  мелочи  напрягаться.
Мелочи? А  вот  если  мы  пойдем  к  тебе - приглашать  ее  к  себе  Корнилову  не  хотелось , еще  привыкнет ; посмотрит  во  встроенное  в  штурвал  маленькое  зеркало  и  удивиться: «что  же  я  раньше  в  него  не  смотрела? поживу-ка  я  здесь , нагоню , восполню» - мне  тогда  придется  напрягаться  не  во  славу  синоптических  Евангелий , тоже  из-за  мелочи , но  тебе  это  уже  вряд  ли  покажется  глупым - как  нечто  краегоугольное  расценишь. Правда , сейчас  не  об  этом.
- Все  не  так  просто , - сказал  Корнилов. - По  преданиям , если  штрудель   приготовленный  невестой  не  понравится  семье  жениха , помолвка  расторгается. А  моя  семья  предания  чтит.
- Большая  она  у  тебя?
- Семья-то? Средняя… Я  и  моя  тень.
- Не  одиноко?
Одиноко  жилось  слезливым  австралийским  туземцам , продавшим  англичанам  полмиллиона  акров  земли  за «пригорошню  табака , пять  ножниц  и  небольшую  кучку  шерстяных  одеял». Показывая  англичанам  их  новые  владения , один  из  вождей - копье , амулеты , небрежно  приспущенная  набедренная  повязка: все , как  полагается - так и  сказал: «Братьями  теперь  будем. Мы , как  более  мудрые  и  любимые  солнцем , старшими , а  вы  средними. А  младшими  пусть  кенгуру  остаются , проходу  от  них  нет… Доворились?». Англичане  не  понимают , что  он  лопочет – идут , кивают , вполголоса  переговариваются  о  строительстве  Мельбурна: подумали  и  за  стройку - они  руководят , присматривают , да  и  вождь  без  дела  не  сидит: тягает  туда-сюда  огромные  тачки. Злой , как  дьявол , однако  одиночеством  не  томящийся. Ему  бы  все  переиграть , перенастроить , но  кто  к  нему  сейчас  прислушается …
- Эй , сожитель  тени , - подала  голос  Ира , - не  молчи. Ответь! Если  еще  в  силах. Тебе  с  ней  не  одиноко?    
- Нас  все-таки  двое… Вдвоем  какая  скука.
- И  чем  вы  с  ней  занимаетесь?
- В  прятки  играем.
 «Человечество  постоянно  идет  вперед , а  человек  остается  тем  же , что  и  был». И. В. Гете. Веймарский  гуру - по  телевизору  над  барменом  прохрюкал  премьер , кого-то  со  страшным  матом  вышвырнули  за  дверь , Ирина  зачем-то  облизнула  губы. Или  Корнилову  это  спьяну  померещилось.
- Что  думаешь  делать  вечером? – спросила  она. – Какие-нибудь  планы  уже  имеются?
  Корнилов  насторожился. Охота  началась.
- Что  получится , - ответил  он. - Разожгу  в  ванной  костер , буду  читать  по  его  дыму  сонгайские  летописи. А  разве  еще  не  вечер?
- Смотря  для  чего.
  Подозрительная  нахрапистость. А  тут  еще  эта  песня  Мадонны - do  you  know  what  it  feels…  like…  for  a  girl… Немножко  знаю.
- Корнилов… - фактически  чувственно  протянула  Ирина. - Ты  тому  генералу  не  родственник?
- Не  выяснял. Не  интересовался.
- А  у  тебе  самого  с  армией  как?
- Нормально. Служба  в  рядах  вооруженных  сил  не  входит  в  сферу  моих  интересов.
- Но  они  же  могут  прийти , попытаться  забрать…
- Живым  я  им  не  дамся. Встречу  их , как  мужчина – с  ножом  в  одной  руке , с  топором  в  другой. Они  меня , возможно , пристрелят , но  лучше  смерть  дома ,  на  пороге  собственной  квартиры , чем  мыканья  на  положении  раба  в  каком-нибудь  глухом  гарнизоне. Вдали  от  воли  и  одиночества… Слушай , купи-ка  мне  пивка.
- У  тебя  что , денег  нет?
 Денег  у  Корнилова  действительно  уже  не  было. Но  признаться  в  этом , вот  так  в  лоб… Как-то  не  ко  времени.
- Мне , - сказал  Корнилов , - лень  до  стойки  идти.
- Шикарный  аргумент… Ну  ладно  уж , куплю. С  надеждой , что  ты  не  во  всем  такой  ленивый…Тебе  какого?
- Купи  самого  дешевого. - Корнилов  глубокомысленно  усмехнулся. - У  меня  же  сегодня  день  рожденья.
Пока  Корнилов  дожидался  дармового  пива , случилось… Да  ничего  не  случилось. Кроме  инцидента , который  и  к  событию  не  приравняешь: в  ухо  к  Корнилову  залетел  комар , и  своим  наглым  поведением  вынудил  его  к  ответным  мерам. Удар  получился  отчаянным. Когда  Ира  принесла  пиво , ухо  болело  и  распухало.
- Ты  чего  сморщился? – поставив  перед  ним  бутылку  третьей «Балтики», спросила она.
- Напряженная  внутренняя  жизнь. У  нее  бывает  непросто  отвоевать  бесчувственный  покой , но  ты  садись , угощайся.
- Чем  угощаться?
- Общением , Ира , нашим  с  тобой  общением. Тебе  какого  отрезать? Поучительного , развлекательного?
- Мне  бы  чего-нибудь  эротичного.
  Отвлеченно  закончив  глоток , Корнилов  поставил  бутылку  на  середину  стола. Без  всяких  задних  мыслей - мыслей «сзади  бы» - только  лишь  чтобы  не  опрокинуть.
- Опасно  пугать  зверя  куском  мяса , – сказал  Корнилов , - он  может  и  не испугаться.
- Зверь  или  кусок?
Подарить  бы  тебе  цирковой  шар , напутственно  похлопать  по  плечу  и  предоставить  самой  научиться  на  нем  кататься: ты  бы  разогналась  и  по  тенистой  просеке , а  за  тобой  тренированные  медведи , с  рыком  и  тоже  на  шарах , но  ты  пушистым  здоровякам  не  умиляешься - лишь  вкалываешь , не  оглядываясь.
«Пустите!… расслабься… не  ешьте!… все  под  богом  ходим» - некоторые  добровольно  низводят  себя  до  спокойного  погружения  в  фатум: трубочка  еще  и  от «Мартини»  не  высохла , а  они  уже  опускают  ее  в  небо - потягивают  не  жадно , разборчиво.

«Пробуй», - шепнул  он  тигрице
«Пробуй  меня  и  не  медли
Медлить  положено  птице
В  небе  кружа  свои  петли
И  выжидая  минуту
Когда  ей  позволят  спуститься
Чтобы  приказывать  мертвым
Отдать  ей  кусок  насладиться
Жизнью , дарованной  птице
   С  неба  летящей  за  даром» , -
так  говорил  он  тигрице
Любуясь  недобрым  оскалом.

И  никто  никого  не  упрекает: в  погребальных  обрядах  бомбейских парсов  трупы  всегда  достаются  грифам - невезучий  каменщик  «Бук-бук» Хамзи  хоть  и  не  парс , но  кружащим  над  ним  птицам  нигде , помимо  земли , не  найти  себе  пищи , и  парс  ли  он , не  парс , птицам  глубоко  по  боку. По  боку , где  у  них  крылья. Позволяющие  им  парить  в  небе  и  спускаться  за  жизнью - в  небе  же  все  прекрасно , не  прокормишься  только.   
- Зверь  не  испугается  куска , а  кусок  не  испугается  зверя , - не  понимая  почему  в  китайском  театре  ветер  обозначался  именно  черными  флажками , объяснил  Корнилов. -  Но , как  это  всегда  бывает  в  трудные  моменты , вера  придет  к  нему  на  помощь. Не  к  Зверю  же  на  помощь  ей  идти.
- Ни  к  нему… А  больше  никто  не  придет?
  Напрашиваешься , деточка. На  глупую  шутку  напрашиваешься.
- Если  придет  кто-то  еще , - сказал  Корнилов , - он  должен  прийти  в  сопровождении  обезглавленной  рыбы. Непорочной  и  топлесс.
- А  если  рыба  будет  в  бикини?
- В  этом  случае  кусок  обречен  и  его  не  съедят  даже  с  опресноками - правила  есть  правила , их  слоном  не  потопчешь.
- Тайм-аут…
  Ира  озадаченно  примолкла , она  закурила: специально  или  нет - по-просит  извинения , тем  самым  сознается , что  специально - но  дым  был  выпущен  в  Корнилова. По  этому  дыму  он  ничего  не  прочитал  и , разрешив  себе  кашлянуть , вовремя  сдержался. Мало  ли  что  вылетит  изо  рта.
- С  дымом  полегче , - предостерег  ее  Корнилов , - драконы  вон  тоже  поначалу  пожарных  всерьез  не  воспринимали. Оказалось , зря.
- Извини. Еще  пива  хочешь?
Спаивает. Чтобы  привести  домой  и  владеть , владеть , владеть ; и  он  бы  не  сопротивлялся - дух  в  полнейшем  отрубе , тело  пашет  в  само-стоятельном  режиме  и  тоскует  от  перенапряжения. Она  же  о  нем  не  позаботиться - прыг-скок , милый , don ;t  stop ; где , что , не  соберешь , а  на  утро  скажет: «Забирай  свое  тело  с  собой , нечего  тут  мусорить». Милая  Ира , славная  Ира , сладкая  Ира  трясла  во  мне  пиво.
- Я  бы  и  сам   тебя  угостил , - не  очень  веря  в  свои  слова , сказал  Корнилов , - но  не  угощаю. А  вот  ты  меня  собираешься. Откуда  такие  возможности? Алименты  получила?
- Я  бы  получила , да  не  за  кого. И  меня  это  пока  устраивает… Ну , так  будешь , или  нет?
- Буду. - ответил  Корнилов , - И  пиво , не  подмешивая  в  него  толченого  стекла, и  тебя , не  исключено , тоже  буду. Но  потом. Сейчас  мы  пойдем  подышать  столицей.
- Ей  и  без  нас  хорошо.
- Тогда  пусть  ей  будет  хуже.

Потревоженный  город  недовольно  скрипел  под  ногами , светофоры  огрызались  зеленым , на  стене  ухоженного  дома  выступали  горящие  буквы «Карло  Пазолини» - Корнилов  не  сомневался  в  том , что , про-грызаясь  по  общественной  лестнице , этот  Пазолини  работал  локтями  как  папа  Карло. И  теперь  его  имя  подсвечивает  собой  ночь -  пусть  пеший  поклониться , а  конный  ткнет  морду  коня  в  мраморную  урну , выставленную  у  входа  в  памятник  правильной  жизни.
У  кого  бы  узнать  диспозицию… Вон  у  того  демона  с  фигурой  зоофила -  эй , гнусь , ты  для  меня  пригласительным  билетом  в  правильную  жизнь не  расщедришься? А  обратные  у  тебя  есть? А  можно  только  обратный? Уже? И  чем  мне  тебя  отблагодарить… Что-нибудь  подать? Но  подать  я  могу  лишь  пример. Даже  и  не  думай? Я  и  не  думаю - нежно  держу  под  руку  девушку  Иру , веду  ее  в  белые  камыши , и  она  меня  спрашивает:
- У  тебя  есть  хобби?
  На  такой  невинный  вопрос  можно  и  ответить.
- У  меня  есть  время.
- Время  есть  у  всех , - возразила  она.
- Все  в  праве  жить , как  им  угодно , но  мое  время  есть  только  у  меня. Тут  я  законченный  собственник.
- И  как  ты  его  тратишь?
Раньше  чаще  всего  рожали  в  бане ; вы  сопровождает  ее  туда , не  в  камыши? я  сильней , чем  ты  слабее ; вам  вскружили  голову  запахи  тьмы - старый  обрюзгший  питбуль  не  заметил , как  его  прихватил  за  ошейник  праведный  ворон ; поднял , затащил  высоко  над  полем: теплое  дыхание  жизни – как  говорили  стоики , огненная  пневма - у  питбуля  уже  на  исходя , но  собака  он  злая: извернулся  и  полоснул  ворона  когтем  по  горлу. Ворон  его  выронил. Отпустил. Не  удержал. Сам  падает  рядом  с  ним - на  земле , вероятно , подумают , что  питбуль  загрыз  ворона , а  дальше  случилось  что-то  необъяснимое: мистика , потусторонняя  дикость.
- Как  я  его  трачу  отведенное  мне  время? – переспросил  Корнилов. - Да  как  получится. Преимущественно  потакаю  своим  глупостям.
- Не  оригинально , молодой  человек. Кого  не  возьми , абсолютно  все  потакают  своим  глупостям.
- Почти  все  вспоминают  о  своих  глупостях , уже  сделав  большие  от-числения  в  общий  временной  котел.
- А  ты  из  тех , кто  ничего  туда  не  отчисляет?
Из  тех , из  тех - которым  и  жить  не  наказание , и  умереть  не  морока , но  сердце  у  них  не  в  голове ; там  у  них  память: как  они  своими  ногами  вышли  из  роддома  и , неуклюже  позарившись  на  солнце , прикрыли  глаза  крошечными  ладошками – выкусите: из-под  них  не  вытекло  ни  слезинки.
- Исключив  из  твоего  заключения  некоторую  пафосность , - негромко  сказал  Корнилов , - я  признаю  его  правомочным. Не  мне  идти  против  неба… Надеюсь , ты  недалеко  живешь?               
  Полуоборот , томный  взгляд  исподлобья: кто  же  ее  учил  так  себя  подавать? - ведь  не  рукодельница  же  Марианна , не  она…
- В  гости  напрашиваешься? – спросила  Ира.
- Я  даже  родиться  не  напрашивался.
- Но  ведь  родился  же.
Грамотная  девочка - стратегически  еще  сырая , но  тактически  подкована, дай  бог  всем  такую  сытость: наслаждайся  тяжестью  борьбы , меняй  эстетическое  кредо - будь  ты  хоть  Иван  Купала , что  упало , то  пропало. Или  так: поднимали  крестьяне  дом , он  остался , где  был , а  домкрат  под  землю  ушел.
- Выходит , - сказал  Корнилов , - ты  живешь  далеко.
- Из  чего  выходит?
- Из  чего-нибудь  что-нибудь… когда-нибудь  всегда  выходит. До  тебя  транспортом  добраться  можно?
- А  ногами  слабо? Не  потянешь?
 Но  тут  же  сплошная  очевидность - на  своих  ногах , Ирочка , выходят  из  роддома , а  не  до  кровати , где  наметилась  неформальная  встреча  тел , через  весь  город  добираются:
- Можно  и  ногами. Но , сама  понимаешь , с  каждым  шагом  силы  убывают. Понимаешь?
  Она  понимала.
- До  меня , - сказала  Ирина , - ходит  автобус. Только  учти , я  с  бабкой  живу. - Увидев , что  мышцы  на  лице  Корнилова  и  не  подумали  дрогнуть, Ира  безропотно продолжила. - Но  ей  будет  не  до  нас. Она  такая  старая , что  ей  уже  все  до  лампы.
Мудрая  старуха  в  иезуитском  капюшоне  и  с  нанесенной  на  сетчатку  левого  ока  семеркой  треф… Предпочтительней  не  раскланиваться.
- И  где  наш  автобус? – спросил  Корнилов.
- Остановка  за  поворотом. Правда , в  такое  время  они  очень  редко  ходят.
Никакого  поворота  поблизости  не  было - прямая , как  судьба  бухгалтера, улица  была , а  поворота  не  было. Но  гусеница  станет  бабочкой: наберет  в  легкие  побольше  воздуха  и , взмахнув  дырявыми  крыльями , полетит  на  вулкан  Кракатау  вить  себе  логово - к  лепесткам  лотоса  не  липнет  никакая  грязь ; конец  света  не  наступит  пока  не  переведутся  все  пчелы ; Ирина  спрашивает  Корнилова  не  о  том , почему  же  его  ненавидят  демоны:
- Тебе  завтра  рано  вставать?
Она  даже  не  знает  о  том , что  настоящие  мужчины  никогда  не  встают  раньше  полудня - мировоззрение  пугающе  расхлябано , а  его , как  удар  боксеру , необходимо  ставить  в  раннем  возрасте. Сейчас  уже  поздно. Любой  наставник  по  части  придания  нервам  гуттаперчевой  стойки  ей  это  авторитетно  подтвердит. И  не  только  это.
- Я  встану  не  раньше , - сказал  Корнилов , - чем  мне  захочется  поесть. Кстати , как  там  у  тебя с  едой?
- Курицу  пожарю.
- Выбери  какая  потолще.
- У  меня  всего  одна - да  и  то , если  бабка  не  съела. И  вообще , есть  жирное  перед  сном… Бррр…
- Что  ж , придется  не  спать.
  Было  темно - черты  ее   лица  несколько  утратили  свою  отчетливость , но  Ира , похоже , улыбнулась.
- Ты  себя  не  слишком  переоцениваешь? – спросила  она.
- Я , девочка , не  паломник  в  Тибет  или  слезливый  мечтатель  о  белой  полосе  в  моей  загробной  жизни - я  реалист. Чем  бы  мне  это  не  грозило.
- Проверим.
Это  было  сказано  не  без  вызова , но  платить  по  подобным  счетам  Корнилову  приходилось  неоднократно - главное  сдачу  с  утра  не  за-быть. А  затем  можно  кое-кому  отправить  отсчет: подробный , калли-графически  выверенный - для  оправдания  жизни  не  как  рентабельного  предприятия  по  рассылке  клеток  с  гвоздями , а  как…
- Побежали! – не  позволяя  ему  додумать , закричала  Ирина.
  Когда  Корнилов  отвел  невнятный  взгляд  от  проезжающего  мимо  него  автобуса , Ира  уже  ушла  в  отрыв. Ее  длинные  ноги  мелькали  как  велосипедные  спицы ; согнутые  в  локтях  верхние  конечности  рассекали  воздух  с  ритмичностью  киборга  и  она  уходила  все  дальше  и  дальше.
Корнилов  тоже  бежал , но  вскоре  потерял  ее  из  виду.
Добравшись  до  обещанного  поворота , он  увидел , что  Ира  подбегает  к  ожидающему  ее  автобусу. Постарался  прибавить - постараться  ему  удалось , но  прибавить  нисколько - и  мысли , гильзы  от  мыслей ; если  по  два , уже  вы  толпа ; Будапешт - это  объединенные  мостами  через  Дунай  Буда  и  Пешт , а  галс  отрезок  пути  пройденный  судном  до  поворота , но  пройденный  под  ветер  дующий  в  борт -  куда  же  он  дует  мне? кому  же  во  мне  не  терпится  ее  догнать? как  же  он  глуп, насколько  же  он  не  надежен…    
 Ирина  обеспокоенно  вспомнила  о  рвущем  последние  жилы  Корнилове  лишь  вбежав  в  салон - высунула  голову , но , едва  увернувшись  от  закрывающихся  дверей , тут  же  вдернула  ее  обратно.
Пробормотав  неотчетливое  трехсловие  насчет  следующей  остановки - взяв  на  себя  выполнение  жалкой  миссии  по  их  изначально  предрешенной  разлуке - автобус  увез  Иру  с  собой. Корнилов  не  видел  с  каким  лицом  она  прижалась  к  стеклу: отвешивая  земле  вынужденный  полупоклон , он  остервенело  боролся  с  желанием  лечь  и  до  утра  не  вставать.
- Достойно , барин , с  настроением  отбегались. Да  лягте  вы! Хватит  уже  судьбе  сопротивляться. 
- Я  постою… Не  хочу  я  здесь  лежать , с  ней  бы  я  лег , а  здесь  не  хочу – с  ней  да , здесь  нет. 
- С  ней , это  с  девушкой? 
- Ну , не  с  судьбой  же.
- Может , судьба  вам  оттого  на  шею  и  не  вешается , что  вы  с  ней  не  спите. Не  рассматривали  такой  вариант?
- Она  не  вешается  мне  на  шею , я  не  вешаюсь  у  нее  на  глазах  - все  естественно , никто  никому  ничего  не  должен.
- Для  вас , барин , вполне  естественно  и  с  незнакомых  мужчин  шапки  в  храме  сдирать. 
- Сдирать  шапки  в  храме? Ты  о  чем? 
- Это  я  образно – поддерживаю  вас   метафоричным  выражением. Руки  же  я  вам  подать не  могу. Потому  что  лишен  я  руки  и , как  следовательно , такой  возможности. 
- Ты  много  чего  лишен.
- Мне  же  и  легче.
- Легче.
- Что  легче? 
- Тебе  легче.
- Мне  легче… А  вам  не легче, что  мне  легче?
- Не  легче. 
  Часы  на  крыше  банка - известного , примелькавшегося , сберегшего  и  безвозратно немало  чужого - показывали  двадцать  минут  первого. День  рождения  кончился. Но  раскаты  жуткого  сердцебиения  гремели  не  из-за  утраты  симпатичной  девушки - причины  были  низменнее  и  поправимее. И  уже  завтра  Корнилов  не  пойдет  за  утренним  пивом. Он  за  ним   побежит. Трусцой. Завтра  трусцой , а  послезавтра  галопом. Так  по  крупице  и  будет  наскребать.
Куда  ему  спешить.

«День  на  день  не  приходится»
Прочел  в  ее  глазах.
«Приходится , приходится!»
Он  крикнул , и  в  слезах
Застыл  под  звездным  небом
Без  злобы  на  судьбу
«Мне  мало  жить  здесь  хлебом
Но  много  рвать  струну
Игравшую  мне  волю
Но  с  первых  грустных  нот
Я  понял , что  не  стою
Дарованных  щедрот
А  жить  мне  как-то  нужно
Но  нужно  ли , ответь
Ответь  же , с  кем  мне  дружно
Весь  этот  холод  спеть?»
                И  выслушав  молчанье
Он  громко  затянул
«Простите  людям  знанье
 О  тех , кто  в  них  уснул!».
          
 


















   


                11

В  комнате  было  нестерпимо  жарко. «Я  слышу  голоса  великих  мертвых  артистов: Олега  Борисова , Смоктуновского , Евстигнеева… вы  слышите  их  из  космоса?… из  телевизора» - обмахивание  газетой , пусть  даже  и  самой  легкой , давало  лишь  временную  передышку: щенячий  провал  в иллюзию , готовый  откинуть  лапки  душок  ренессанса , который  сменяется  местами  во  времени  со  вчерашними  отголосками  Дионисийского  движения - бесконечными  возлияниями  во  славу  осоловелого  Бахуса , выхваченного  из  фиванского  пламени  нестабильно  отцовствующим  Зевсом  и  помещенного  им  себе  в  бедро - зашитого  туда , чтобы  его  доносили , но  сколько  же  добродельных  людей  зашивается  в  память  о  недоношенном Сомелой  ублюдке ; сколько  же  их  не  удерживается  на  разогнавшейся  к  небу  бричке…
После  ползущих , как из  под  палки , тридцати  минут , рука  начинала  неметь: снимай  корону , батя – республика  у  власти… хе-хе… уха  из  змеи  сделает  нас  ясновидящими ; мое  сознание  не  полностью  национально , во  мне  почти  все  уже  пустует -  Корнилову  казалось , что  он  крутится  в  микроволновке , и  собравшиеся  рядом  с  ней  ценители  кусают  усы , нетерпеливо  приговаривая: «Какой  аппетитный  экземпляр… чур ножка  моя… а  другая  моя… а  мне  шейку , шейку , а  не  то  я  слюнями  захлебнусь».
Интересно ,  существует  ли  конвенция , запрещающая  класть  живого  человека  в  микроволновую  печь? Если  шанс  поучаствовать  в  светском  рауте  все  же  предоставится , этот  момент  следует  уточнить. Тема  для  разговора  вполне  приличная - за  такую  на  месте  не  пристрелят ; но  это  все  потом , а  пока  не  мешало  бы  изыскать  какое-нибудь  спасение. Пополнить  своим  присутствием  улицу? не  пожалеет  же  она  отколупнуть  ему  краешек  обдуваемой  тени. Что  вы  сказали? Кончились  краешки? Отвратное  известие - в  прежние  искренние  времена  за  подобные  вести  глашатаям  подрезали  голосовые  связки. Хотя  ладно , let  it  be - будь  вся  эта  потенциальная  мерзость  единственной  правдой , на  улицу  все  равно  идти  надо: доконает  она  или  нет , еще  не  известно , а  в  сложившихся  условиях  подобные  шансы  покрываются  густым  слоем  перспективности.

Рыба  просит  слово
Рыбе  дали  слово.
И  молчала  рыба
И  терпело  слово.
Но  молчала  рыба
Дольше , чем  молчала
И  тогда  на  рыбу
Слово  накричало
И  галдело  слово:
«Рыба – ты  немая!»
Но  молчала  рыба
Мало  понимая -
Что  она  молчала
Дольше , чем  молчала
И  зачем  на  рыбу
Слово  накричало
И  зачем  поймали
И  зачем  на  части
Ее  режут  волей
Чуждой  рыбам  власти.

   На  улице  все  ходили  друг  за  другом , и  Корнилов , никогда не  страдавший  от  холопской  жажды  присоединиться  к  групповому  построению , наконец-то  понял  прелести  этой  системы. Идущий  впереди  создавал  для  идущего  сзади  заповедную  тень , в  которой , если  поддерживать  надлежащее  расстояние , возможна  и  такая  ювелирная  вещь , как  поговорить. В  одном  из  разговоров - далеком  от  шепота - Корнилову  удалось  разобрать  слова. Люди , из  чьих  уст  они  проистекали , выглядели  собранными  и  преуспевающими - черные  пиджаки , тяжелые  галстуки , а  глаза  маленькие  и  неброские , как  дорогие  запонки. Смотришь  на  них  и  знаешь , что  у  роддома , где  они  появились  на  свет , уже  курят  благовония  и  стоит  почетный  караул. Да  и  разговаривали  они  строго , словно  чеканили  шаг: «Ну  и  как  Сейшелы? Жарко. И  дорого. Как  здесь? Как  там. Еще  поедешь? Туда  нет. А  куда? Только  не  туда. А  я  туда. Когда? В  четверг. Билеты  взял? Взял. Сдавай. Думаешь? Думаю».
Серьезные  люди. Им  и  молния  всего  лишь  атмосферное  явление , и  зимой  меньше  хочется  жить: Корнилов  бы  и  дальше  пополнял  себя  ихними  измышлениями , но  махавший  ему  многочисленными  сучьями  лесопарк  уже  предопределил  его  решение. И  оно  было  не  настолько  минорным , как  когда-то – при  взгляде  на  предпочитавшую  мастурбировать , не  глядя  на  него , Галину… Галину  из  ползучих , Галину  из  Химок: «имеющий  свое  место  в  жизни , да  уступит  его - занавес , я  не  нужен  тому , кому  я  нужен» 
«Ты , Корнилов , о  ком?
«Да  ни  о  ком. Так , хрень  мелю»
«Тогда  еще  ничего. Но  в  следующий  раз  не  перегибай  с  патетикой , а  то  я  уже  успела  за  тебя  испугаться»
«Испугаться  за  меня  сейчас  самое  время. Знать  бы  еще , кого  ты  за  меня  испугалась…»
По  всем  градостроительным  стандартам  лесопарк  представлял  из  себя  еще  не  испробованную  первопрестольными  клыками  архаику. Деревья  общались  между  собой  при  помощи  подземного  грибка  микоризы , и  их отрывистые  реплики , если  и  выдавали  уверенность , то  уверенность  исключительно  во  дне  вчерашнем. Но  по  грандиозному  убеждению  одного  из  беспроблемно  отыскавших  еще  не  проснувшегося  Корнилова  за  пределами  десяти  твердых  сфер – в  Эмпирее - сподвижников  Иоанна  Босяка: «сначала  было  будущее».   
  Рыская  по  зарослям  с  нестойкой  надеждой  обнаружить  хотя  бы  что-нибудь  напоминающее  скамейку , Корнилов  увидел  просвет. В  глубине  него  детскую  площадку: на  ней  зажато  прохаживались  вороны. Их  количество  представлялялось  нечетным - случайность  ли , к  жизни?
  Когда  Корнилов  вновь  вышел  под  солнце , его  там  не  ждали - свист , крик  и  удар  двумя  ногами  куда-то  в  район  поясницы.

 Глаза  со  скрипом  открываются. Не  иначе , как  их  завалило  песком. Встревоженные  детские  мордочки. Дети-убийцы…
- Живы?
 Издеваются. Человеку не  по  себе , а  они  чинят  над ним инфантильные  издевки - уничижают  и  без  того  расшатанное  значение. Значение  человека , значение  его  нежелательной  зрелости…
- Скажите  что-нибудь.
Сейчас  скажу. О  том , как  хитрый  Клисфен , возвысивший   род  Ал-кмеонидов  над  всей  Элладой ,  выдавал  свою  прекрасную  дочь  за  наиболее  доблестного , как  ему  покажется , эллина. Претендентов  оказалось  с  десяток , и  среди  них  красивый  и  богатый  афинянин  Гиппоклид - пока  все  прочие  женихи  по-прежнему  держались  в  рамках  приличий , Гиппоклид , уперевшись головой  об  стол , энергично  задергал  ногами. Клисфен  разозлился , и , если  цитировать  в  неглиже  Геродота, напыщенно  прокричал: «О , сын  Тисандра , ты , право , проплясал  свою  судьбу!». Гиппоклид  же  продолжил  трясти  сандалиями  над  его  перекошенным  лицом , беззлобно  ответив  Клисфену  поясняющей  сентенцией: «Гиппоклид  проплясал  свою  судьбу , но  что  за  дело  до  этого  Гиппоклиду!».
Мужчина. От  апломба  не  заходится , а  мужчина.    
- Вы  немой?
- Ну  и  нравы  у  вас , молодые  люди , - сухо  пробормотал  Корнилов , – отрывать  вам  ухо , как  это  было  принято  у  зулусов , я  не  возьмусь , но  отодрать  за  него…
- В  случившемся  виноваты  вы  сами. Я  катаюсь  на  тарзанке , а  тут  вы  из  кустов  выползаете - отвернуть  я  уже  не  успевал , вот  мне  и  при-шлось  вас  немножко  задеть.
  Имейте  в  виду , что  схимнику-мушкетеру  Полипарпу  Салауву  при-шлось оставаться  нетленным  и  после  смерти: при  жизни  душой , а  после  смерти  и  телом. Подверженным  у  него  при  жизни  необъяснимому  гниению - ни  на  кого  не  ложился , а  шанкры , лимфаденит , гуммы… Но  люэс  можно  подхватить  и  от  духини - ты  в  искусительном  трансе , ты… ты… она! она… она  запрыгивает  на  испещренный  нарывами  горб  твоей  мысли  и  всасывается , прони-кает…
- Вставайте , барин -  к  чертям  собачьим  весь  этот  цирк , вставайте. Вы  мужчина  сильный , вас  и  ребенка  простить  не  обессилит.
- От  меня , конечно  же , не  убудет. Нечему  уже  убывать – мне  и  у  гюрзы  сонливку  из  глаза… вытащить…  ничего  не  стоит  вытащить. 
- Ничего , кроме  жизни. 
- Но  это… Еще  у  Ирвина  Шоу  книга  так  называлась… 
- Допустимые  потери? 
- Acceptable  losses… Не  больше. 
- Вы  сейчас , барин , вероятно , подразумеваете - не больше , чем  если  бы  ребенок  убился? 
- Не  больше. Ребенок  жизни  нужнее. 
- Но  и  вы  еще  здесь. 
- Здесь , да  не  весь: под  собой  и  поверх  облаков.
 Научив  себе  плавать , разучив  себя  плакать - в  облаках , как  в  противопростудной  мыльной  пене , плескаются  Борджиа , много  разных  Борджиа: и  грешный  изверг  Чезаре , и  святой  Франциск ; им  читают  свои  стихи  пригревшийся  у  их  ног   Никколо  да  Корреджо , и  Чезаре  сожалеет , что  облака  гораздо  прохладнее  раскаленных  ванн  из  бычьей  крови , он  раскаивается  в  увлечении  инцестом… 
- Давайте  вашу  руку , - сказал  Корнилову  сбивший  его  парень , - протягивайте  ее  мне , но  сами  себе  тоже  как-нибудь  помогайте , один  я  вас  не  подниму. Вас  не  обидело , что  я  вас  немножко  задел? 
- Неслабое  у  тебя  немножко.
- До  свадьбы  заживет!
Высказав  эту  банальную  ложь , мальчишка  заразительно  засмеялся  и , не  беря  в  расчет - беря  с  запасом - барьеры  инкубационного  периода , зараза  перекинулась  и  на  остальных. Корнилов  давно  не  чувствовал  себя  таким  востребованным – детей  смешу , в  грязи  ле-жу…
- Не  хотите  на  нашей  тарзанке  полетать?
- Отлетался  я  уже.
Новый  взрыв  хохота  Корнилов  почти  не  слышал. Со  слухом  на  этот  раз  все  обошлось - захотел  бы , и  в  Dolby  услышал - но  все  свои  способности  Корнилов  уже  направил  вовнутрь.

«Приснилось  мне , что  я  не  сплю»
Поведал  он  себе
«И  диких  коз  я  ртом  дою
Готовясь  так  к  зиме.
А  на  базаре  слышен  стук
О  наковальню  щек
И  всех  целует  злой  барсук
И  провод  греет  ток.
Крадется  ветряный  мормон
С  охапкой  чахлых  роз
Гинсбуром  рвется  патефон
И  травкой  щиплет  нос.
Туземцы  строят  минарет
Крестом  задвинув  вход
Яйцо  съедает  свой  омлет
И  солнце  треплет  крот -
Кому  понять  насколько  мне
Проснуться  не  с  руки»
Он  говорил , еще  во  сне
                Сжимая  кулаки.

  Вспышка… Еще  одна. Какие-то  блики , далекий  звон  колокольчика… Есть! - с  неба  посыпались  микроскопические  портные , и  Корнилов  поднялся  с земли  облаченным  в  начищенные  лохмотья  нового  знания.
  В  том , что  оно   пришло  в  результате  удара , не  было  даже  толики  от  лукавого. Достаточно  вспомнить  целенаправленно  залапанный  проходимцами  дзен-буддизм , где  для  приобретения  высшего  осознания - заключенного  в  коане  эталона  суждения - ученику  то  руку  сломают , то  глаз  выколят.
Ничего  особо  высшего  Корнилов  не  осознал , но  не  всем  же  ходить  под  парусом: кому-то  надо  и  руками  погрести - не  вдаваясь  во второстепенные  детали , его  находку  можно  охарактеризовать  так: Корнилов  понял , как  провести  месяц  на  природе , на  этом  еще  и  заработав. Нужно  всего  лишь  сдать  квартиру  и  пожить  где-нибудь  в  лесу - и  деньги  получишь , и  с  жарой  на  паях  с  союзниками , листьями  и  мордатым , отъевшимся  зеленью  воздухом , худо-бедно  поборешься. В  патентное  бюро  что  ли  заглянуть?… 

               
                Дневник  экспедиции
 
   Написанный  Корниловым  не  для  потомков. Не  для  географических  обществ - просто  потому , что  ему  так  захотелось.

5 июля
  С  утра  собирал  купленный  вчера  рюкзак.
  Положил  в  него  джинсы  - поеду  в  шортах ; свитер - ночи  предстоят  одинокие ; плед , блок  сигарет , зонт , спички , нож , чашку , канистру  для  воды , минимальный  набор  продуктов , книгу  Хайдеггера - книга  универсально  толстая: и  почитать  можно , и  костер  расжечь.
  Ближе  к  вечеру  пришел  жилец , заплатил  деньги  и  взял  ключи.
  Покончив  с  суетным , я  поехал  на  самый  близкорасположенный  ко  мне вокзал, распросил  людей  о  том , на  каких  станциях  есть  прилич-ный  лес - многие  откровенно  недоумевали - и , согласовав  полученные  сведения  с  расписанием , купил  билет - никаких  скидок.
  Без  эксцессов  доехал  до  выбранной  станции. Потом  пересел на  автобус.
  Пока  искал  подходящую  глушь , уже  стемнело.
  Поел  печенья , разобрал  вещи  и , подложив  под  голову  наполовину  опустевший  рюкзак , почти  сразу  же  уснул.

                6  июля
  Гулял  по  лесу. Диких  зверей , похоже , нет. Для  витамизации  организма  накормил  себя  какими-то  ягодами.
 О  последствиях  не  хочется  и  думать.

7 июля
  Полдня  сидел  в  медитации. Определенные  проблемы  создавал  гнус - хотя  здесь  он  не  очень  назойливый , но  главной  причиной  того , что  мне  так  и  не  удалось  полностью  сосредоточиться  были  развратные  женские  образы , обступившие  меня  со  всех  сторон  и  без  зазрения  совести  купировавшие мой  возвышенный  настрой.
  Я  попытался  зыркнуть  на  них  третьим  глазом , но  они , и  не  подумав  трусливо  ретироваться , встали  в  такие  непристойные  позы , что  он  со  стыда  закрылся.
  Бесовщина  какая-то.

8 июля
  Ходил  в  деревню  за  водой.
  У  колодца  разговорился  с  коренным  населением. Косматый  мужчина - судя  по  выговору  потомственный  комбайнер - приглашал  меня  прийти  в  их  клуб  на  танцы.
   Любезно  объяснял  дорогу , в  ярких  словах  расписывал  какие  я  там  получу  удовольствия , но  потом  как-то  нехотя  добавил , что  местные  парни  народ  злобный  и  им  убить  такого  залетного , как  я , ничего  не  стоит.
  Своевременное  дополнение. Пожалуй , танцевать  в  этом  клубе  им  придется  без  меня.
  Как  говорится , избавим  друг  друга  от  встреч  хотя  бы  в  этой  жизни.

9 июля
  Решил  пополнить  продуктовые  запасы - на  киоск , где  это  можно  сделать , я  обратил  внимание  еще  вчера. Купил  бубликов , вишневого  джема , тушенки. И  три  бутылки  сухого  вина.
  Еды  на  ближайшее  время  хватит , но  вино  ушло  в  первую  же  ночь. Зато  как  следует  всмотрелся  в  звезды.
  Одна  из  них  упала  прямо  рядом  со  мной. Я  ее  даже  поискал.
  Но  только  заблудился  и  вышел  обратно  к  своему  рюкзаку  лишь  под  утро.

10 июля
  После  вчерашнего  голова  несвежая.
  От  попадания  прямых  солнечных  лучей  лес  защищает , но  прохлады  не  исходит  и  от  попадания  косвенных - мне  это  пекло  ни-почем , а  вот  тело  страдает. Но  чтобы  бы  ни  пророчили  малокровные , гармония  подъедена  еще  не  до  конца. Кое-какие крошки  еще  остались.
  Продравшись  сквозь  бурелом , я  наткнулся  на  пруд , сохранивший , как  выяснилось  позже , мое  отношение  к  жизни  в  весьма  приподнятом  равновесии.
  Не  снимая  одежды , я  плюхнулся  в  явно  непроточную  воду.
  Поплескался , сбил  напряжение. Заодно  и  белье  прополоскал.
  Завтра  опять  пойду.

11 июля
  Захотелось  поплавать  в  уединении - оно , как  наркотная  дурь , уже  беззастенчиво  входит  в  привычку - поэтому  пришел  на  пруд  поздно. Но  полного  одиночество  из  времени  моего  прихода  не  вылупилось - кроме  меня  в  пруду  плавала  некая  толстая  бабка , которая , правда , быстро  выдохлась  и , вскарабкавшись  на  берег , загородила  собой  единственный  выход.
Единственный  ведущий  на  сушу. Был  и  другой , уводящий  под  воду , но  речь  не  о  нем.
  Ладно , подумал  я , не  буду  ей  мешать - пусть  старуха  просохнет , переоденется, а  я  пока  поплаваю.
  Но  бабка  и  не  помышляла  спешить. Стоит , руки  в  боки , словно  бы  перед  кем-то  красуется. А  у  меня  силы  уже  не  пределе  и  никакого  желания  тонуть  из-за  такта.
  Все , сказал  я  себе , еще  разок  нырну  и  к  берегу. Нырнул , вы-нырнул , смотрю -бабки  уже  нет. Только  что  была  и  вдруг  исчезла , будто  бы  распавшись  на  атомы.
  Тут  одно  из  двух. Или  она  фея , или  бывшая  сотрудница  чего-то  связанного  с  secret  service.
  Чтобы  разрешить  эту  дилемму , я , вернувшись  в  лагерь , решил  подбросил  монету. Подбросил  и  не  поймал.
  Да  и  не  рассчитывал  поймать - слишком  было  темно.

12 июля
  Позавтракав: бублики , джем , вода - почти  весь  день  валялся  на  своей  постели: накрытые  пледом  сухие  еловые  ветки. 
  Пробовал  думать  о  вечном , то  есть  ни  о  чем.
  Удивляет  невнимание  ко  мне  со  стороны  комаров. Наверно , я  нахожусь  в  радиусе  действия  какой-нибудь  АЭС.
  Заряжаюсь , так  сказать , положительной  энергией.

13 июля
   За  исключением  дождя , моросившего  мелко , но  долго , день  прошел  обыкновенно. Ровно  и  созерцательно.
  Дождь  безаппеляционно  выявил  чудовищные  недостатки  в моей  подготовке.
  Болоневый  плащ  я  не  захватил , а  купить  его  в  соседней  деревне  задача  не  решаемая.
  Придется  пойти  в  более  цивилизованное  поселение.
  Вступать  на  асфальт , конечно  же , лень , но  еще  одна  ночь  в про-мокшей насквозь  одежде - с  исправным , но  не  справляющимся  зонтом - резко  увеличит  мои  шансы  покинуть  этот  мир  без  при-частия.
   Я  уже  и  сейчас  игриво  покашливаю.

14 июля
  Городок , куда  я  ездил  за  покупками , отнесся  ко  мне  негосте-приимно. Плащом, а  также  высококалорийными  продуктами , к  примеру , кефиром , я  там  с  грехом  попалам  снабдился , но  стоило  мне  отойти  в  тень - от  городского  климата  я  уже  отвык - как  двое  обманутых  жизнью  селян  попытались  у  меня  все  это  отобрать.
  Продуктами  я  с  ними , быть  может , и  поделился - я  видел , как  им  плохо - однако  они  претендовали  и  на  деньги.
  Драться  очень  не  хотелось.
  Убегать  не  хотелось  еще  сильнее.
  Описывать  примитивное  мелькание  рук  и  ног  мне  не  пристало , но  свое  имущество  я  сохранил. Мог  бы  и  приумножить , но  для  того , чтобы  шагать  тропой  мародера  у  меня  еще  недостаточно  смелости.
  Досадно? Не  до  судорог.

15 июля
Наблюдал  за  работящими  муравьями.
Они  постоянно  в  движении - подбегут  тренированной  оравой  к  тощему  стебельку , отнесут  домой  и  сразу  за  следующим.
  У  них  муравейник  и  так  выше  пенька , а  они  все  тащут  и  тащут. Запасливые. Смотришь  на  них , грызешь  ванильный  сухарь  и  на  душе  становится  теплее.
  Крутись  Земля  и  ничего  не  бойся - тут  и  без  меня  есть  кому  поработать.

16 июля
 До  меня  здесь  уже  были.
 На  лавры  первооткрывателя  я  не  замахивался , но  слой  романтизма  все-таки  подвергся  жестокому  соскребанию.
 На  березе , росшей  вроде  бы  вдали  от  скопления  человеческих  осо-бей ,
я  обнаружил  экспрессивный  рисунок. Гвоздем , или  чем-то  схожим , на  нем  было  нацарапано  пробитое  стрелою  сердце , под  которым  красовалось  имя  Даша.
  Расшифровать  эту  тайнопись  мне  не  по  плечу , но  и  ребенку  понятно , что  без  сектанства  тут  не  обошлось.
  Я  походил  вокруг  дерева , поискал  обгоревшие  кости - не  нашел. Не  очень  и  надо.
  Гиблое   место.

17 июля
 Не  сдержался - сам  себя  не  свяжешь - и  сходил  за  серьезным  алкоголем.
 Водка  довольно  средняя , но  для  моего  статуса  существующего  почти  без  движений  странника  вполне  сойдет.
 Когда  от  бутылки  осталось  меньше  трети , у  меня  мелькнула  ошалелая  мысль  о  том , не  соорудить  ли  мне  из  ее  остатков  какой-нибудь  аристократический  коктейль.
  Как  мелькнула , так  и  опала. Не  с  кефиром  же  ее  смешивать.
  Допил  так.
  Побратимы  мы  с  тобой , белая , но  не  родные , а  двоюродные - если  зарыдаешь, я  не  подхвачу. И  в  честь  этого  признания  не  побегу  за  второй. Вальяжную  прогулку  я  бы  еще  выдержал , но  бе-гать…
  Исключено. Да  и  закрыто  уже.
  Спокойной  ночи , Корнилов.
  Спокойной  ночи.
 

18июля
  Развлекал  себя  загадыванием  загадок.
 «Кто  умер  раньше , чем  родился?». Или: «Чей  хобот  самый  длинный?» - слоны , разумеется , не  в  счет. А  еще  лучше: «У  кого  волосы  растут  только  вовнутрь?».
 Сложные  загадки. Умаешься  к  таким  разгадки  подбирать.
 Я  так  даже  и  не  пробовал. Не  в  той  я  сегодня  концентрации - спасибо  тебе  вчера - чтобы  с  ними  в  рукопашную  лезть.
 Как-нибудь  потом.

19 июля.
  Почему-то  вспомнилась «Красота  по-американски».
Пакет , весьма  похожий  на  тот , который  в  этом  фильме  символизи-ровал  все  прекрасное , у  меня  был  и , вытащив  его  из  рюкзака , я  приготовился  к  чуду - летай , а  мы  посмотрим  и  от  восхищения  подвигаем  кадыком.
  Но  он  не  полетел.
  Ветер , еще  минуту  назад  навязчиво  толкавшийся  под  боком , подгадал  свое  исчезновение  точь-в-точь  к  моменту  возложения  пакета  на  землю.
  Я  подождал  погоды , но  тщетно , все  как  сговорились.
  Пришлось  убрать  его  обратно  в  рюкзак.
  Не  мусорить  же.

20 июля
  Читал  Хайдеггера.
  Теперь  вот  сижу , перевариваю.
  Фальшь  и  тайное  отчаянье  в  самых  недрах  механизма  понимания  метафизики… Нигилизм  человека  западной  истории… Положение  о  противоречии  и  вневременно  значимый  сам  по  себе  первоприн-цип…Новалис  всего  лишь  поэт , а  не  научный  философ…
  С  душой  окопался - на  голом  пузе  не  подползешь.
  У  таких  людей  и  веснушки  в  работе  мозга  участвуют. Привяжи  их  к  дереву , вместе  с  деревом  и  уйдут.
  Зомби  они  такие.

21 июля
  От  недостачи  горячей  пищи , или  еще  от  чего , желудок  злобно  урчал.
  Приказываю  ему  замолчать - не  слушается ; взываю  к  благоразумию - он  ни  в  какую: урчит  и  все  тут.
  Доходчиво (нажатиями) объяснил , что  мы  здесь  не  просто  так  про-хлаждаемся - мы  зарабатываем  здесь  деньги.
Притих. Как  деньги  почуял , сразу  взял  расчет  из  артели  несгибаемых  бунтарей.
  Be  good  и , возвратившись  в  столицу , я  тебя  не  забуду - картофельного  супа  сварю. О  чем  разговор , конечно  же  с  мясом. Будем  есть  суп  и  закусывать  его  лавашом.
  Если  доживем.

22 июля
  Поставил  эксперимент. Отойдя  от  своего  скарба  метров  на  пятьдесят , как  можно  туже  закрыл  глаза.
Суть  эксперимента - смогу  ли  преодолеть  дорогу  назад  вслепую.
Выяснилось , не  могу.
  Походив  где-то  с  час , я  уловил  автомобильные  звуки  и , не  желая  неприятностей - или  я  кого  напугаю , или  меня  кто  собьет - снова  стал  зрячим.
Вот  это  я  смог.
И  слава  Всем  Вам , что  это.

23 июля
 Отобедав - на  обед  у  меня  обычно  тушенка - раздумывал , чем  бы  заняться. Решил  потосковать.
 Тут  же  встал  вопрос , о  ком. Пока  метался  по  памяти , солнце  уже  село. А  думать  в  темноте - только  время  у  сна  отнимать.
 Отнимать  что-либо  у  кого-либо  мне  неохота.
 Да  и  зевание  пошло , даже  челюсти  хрустят. Вероятно , я  был  прав , еще  лет  с  семи  предполагая , что  плодотворные  размышления  необ-манчиво  отдают  бесполезным  членовредительством.
 Не  допустим.
 Засыпаем.

24 июля
  Нападение  пчел.
Судя  по  его  стремительности  и  организованности , безусловно  подготовленное  заранее - две  атаковали  с  краев , а  одна , впоследствие  погибшая  под  хлопком  моих  ладоней , пошла  в  лобовую.
  В  контрнаступлении  я  не  усердствовал , но  и  показного  добродушия  тоже  не  выказывал.
  Выводы  таковы - хотя  бы  пчелы  считают  меня  сладким.

25 июля
  Без  малейшего  религиозного  подтекста  совершил  преломление  хлебов. Шел  из  деревни  в  лес , нес  свежий  батон  и , животно  склонившись  перед румяным  ароматом , пооткусывал  его  с  обоих  концов - не  аромат , а  батон: аромат  откусывай, не  откусывай , лишь ветер  насытишь.   
  Уголовным  кодексом  это  не  карается , но  такой  несдержанностью  гордиться  нечего. А  стыдиться?
  Стыдиться , если  твердо  знаешь , на  что  идешь , в  принципе , можно.
Но  только  в  хорошей  компании - желательно  с  женщинами. Там  бы  эти  подходы  сработали.
  Здесь  же… Двоякие  ощущения. Отложим  их  объединение  до  вечера.
До  примирительной  сытости.

26 июля
  Большую  часть  дня  переглядывался  с  лягушкой.
  Она  прикидывалась  скучающей , но  ее  глаза  немеркантильно  пылали  взаимовыгодной  заинтересованностью , надбровные  дуги  были  изогнуты  по  всем  правилам  живости - я  ее  не  гипнотизировал , она  меня  не  стеснялась , вот  наши  спины  и  не  скрючились  в  напряжении. Но  стоило  солнцу  начать  движение  вниз , как  она  упрыгала.
  Видимо , дел  у  нее  все  же  побольше , чем  у  меня.

27 июля
  Пританцовывая  под  звучащую  внутри «You get what you give» , неосторожно  оступился  и  упал  в  овраг.
  Самоличный  медосмотр  решительно  признал , что  кости  целы. Ну , если  только  ключица  сломана.
  Посетовав  на  недостижимость  участия  со  стороны  санитаров , вы-брался  наверх.
  Из  оврага  подняться  наверх - на  равнину - все  же  полегче , чем  с  равнины  куда-то  еще. Немелкое  заключение.
  Кому-то  на  голову  падают  яблоки , кто-то  сам  в  овраг.
  И  каждый  несет  в  клюве  свою  лепту  только  для  тебя , Человечество. Цени  нас.

28 июля
  Услышал  кукушку  и  спросил  у  нее , сколько  же  у  меня  еще  будет  женщин.
  Когда  по  прошествии  примерно  получаса  она  по-прежнему  куковала , я  прервал  свой  счет. Да , немало  потрясений  предстоит  на  моем  веку.
Но  я  не  жалуюсь , ведь  факел  с  раскаленной  ручкой  жизнь  вручает  абсолютно  каждому - некоторые , когда  бегут  с  этим  факелом , умудряются  еще  и  улыбаться.
  Закусив  губу , но  по  возможности  широко.
  Отмороженное  зрелище.
  Красивое.

29 июля
Если  мне  здесь чего-нибудь  и  не  хватает , так  это  тиканья  моих  настенных  часов. Закроешь , случалось , глаза , загадаешь  желание  и  лежишь , с  бока  на  бок  перекатываешься.
Желание , разумеется , не  сбывается , но  тебя - уже  отдохнувшего - эти  прогоны  судьбы  уже  не  царапают.
Судьба , ты  во  мне?
В  тебе , но  не  в  себе.
  Так  это  твои  люди  приходили  за  данью? Я  с  ними  расплатился  мозолями , а  они  со  мной  наличными. Согласно  договору.
  Какому  договору? Ничего  со  мной  не  заключала? А  ты  покажи   мне  соглашение , в  котором  написано , что  я  был  согласен  родиться. Чтобы  с  моими  подписями , с  печатью.
  Где-то  обронила? Ну , тогда  поднимай  вертолеты  и  бросайся  на  прочесывание  местности - будут  успехи , набросай  мне  записку. С  готической  составной  почерка  можешь  не  перегибать.
  Твой  я  всегда  уж  как-нибудь  разберу.

30 июля
  Сегодня  я  соприкоснулся  с  адом. Голословно  обвинять  не  буду - попробую , как  сумею , аргументировать.
  Дорожка , по  которой  я  гуляю  перед  сном , на  одном  из  своих  изгибов  подходит  вплотную  к  деревне. Не  впритык , но  достаточно  близко - приближаясь  заполночь  к  этому  сектору , я  безрадостно  почувствовал: происходит  что-то  неладное.
  Магнитофон  стрелял  холостыми  песнями , костер  не  успевал  сжирать  бросаемые  в  него  дрова , а  люди , окончательно  забившие  на  первородный  грех , скученно  веселились  где-то  за  гранью  безысходной  истерики.
  Камлание  у  них.
  Ничего  против  шаманства  я  не  имею , но  песни… Кто  же  не  побрезговал  основать  такую  радиостанцию?  Но  я  ошибался , дело  было  не  в  радиостанции.
Когда  на  ней  поставили «Sweetest thing» U-2 , чья-то  суровая  рука  тут  же  перекрутила  волну.
И  пошло: «Тра-та-та - я  тебя  нужна  одна ; тру-ту-ту –ту-ту -ту- я  тебя  не  обману».
  Они  еще  и  подпевали.
  Поглядывая  на  них  из  темноты , я  складывал  на  удачу  вспотевшие  пальцы - не  приведи , Господь.

31 июля

  Как  ни  рядись  в  ржавые  скафандры , а  день  прошел  совершенно  напрасно.
  Будто  бы  всю  его  протяженность  я  простоял  у  станка , перебиваясь  перекурами  и  сальной  беседой  с  коллективом.
Но  я  стараюсь бодриться. Вся  вселенная  огород  Бога - как  говорила  мне  одна  женщина: «Когда  я  под  тобой , Он  меня  не  видит» ; я  серфингист  только  в  душе - ударение , где  угодно; внутренности  моей  головы  к  сожительству  им  не  склонить.
У  Терминатора  почти  наверняка  есть  член , но  стоит  ли  он  у  него?
Не  знаю.

                1 августа
  Сразу  же  после  завтрака  меня  сморило. Сны  шли  реалистичные , ничуть  не  зовущие  на  прием  к  психоаналитику.
  Я  стоял  в  какой-то  длинной  шеренге , светила  луна ; сутулый  распорядитель  в  эластичной  борцовке  сжимал  жилистой  рукой  синий  громкоговоритель , секундой  спустя  проорав  в  него: «Налогоплательщики , шаг  вперед!».
  И  все , кроме  меня , делают  этот  шаг: хмурят  морщинистые  лбы  и  проваливаются  в  пропасть.
  Посмотрев  вниз , распорядитель  командует: «А  ну-ка , товарищи , на  первый  второй  рассчитайсь!» Потом  он  замечает , что  я  еще  не  прыгнул – здесь  я , с  ноги  на  ногу  переминаюсь.
  «Что , Корнилов , не  хочешь  полетать?»
  «Да  я  как-нибудь  в  другой  раз»
  «Ну , и  хрен  с  тобой. Тебе  жить».
  Разлепив  глаза , я  сразу  же  ощутил  губами , что  улыбаюсь - освежающий  сон , без  патологий.
Когда  спишь  не  под  крышей , только  такие  и  снятся.
И  очень  хорошо , что  мне.

                2 августа
  Об  этом  можно  было  и  не  писать , но  моя  ручка  и  не  за  такое  бралась - придя  довольно  поздним  вечером  на  пруд , я  застал  там  неприглядную  картину.
  Усатый  мужчина - я  теперь  тоже  усатый , но  на  этом  наше  с  ним  сходство , пожалуй , заканчивается - швырял  в  воду  пластмассовую  бутылку , а  его  собака , не  в силах  побороть  свои  инстинкты , плыла  за  ней  и , прихватив  усталыми  челюстями , тащила  обратно  к  хозяину.
  Раз  бросил , два  бросил , три  бросил…  Собака  уже  еле  дышит , но  сопротивляться  не  может - плавает.
  Посмотрев  на  ее  мучения , я  решил  все  эти  измывания  над  ней  прекратить. А  вот  как , еще  не  решил. И  тут  увидел , что  часы  данного  урода  не  на  нем , а  рядом  с  ним. Лежат  на  траве.
  Я  тихо  к  ним  подобрался , подцепил  пальцем  за  браслет  и  так  же  сдержанно  закинул  в  пруд.
  Мужчина  выкатил  глаза , затряс  покатыми  плечами , но  в  драку  не  полез. Он  полез  в  воду.
  Накануне  я  улыбался , сейчас  нет - улыбнулась  его  собака. Мне. Даже  лапку  к  сердцу  приложила.
  Ладно , лохматая , не  благодари. Как  там  в  рекламе - Just do my job.

                3 августа
 Пыжился  не  курить.
 Целый  день  не  вышло , но  часа  три  продержался. По  моему  сомни-тельному  мнению , оптимальный  промежуток. И  волевые запасы  не  затрагиваются , и  здоровью , какая  никакая , а  помощь.   
 Зачем  же  гнать  к  финишу - мы  пойдем  к  нему  размеренно. С  одышкой , но  в  сознании.

                4 августа
   Все  светлое  время  суток  запальчиво  бушевала  гроза , добавляя  в  их  ясный  свет  свои  электрические  кривые - как  черный  перец  в  пресный  фасолевый  борщ.
Я  прижался  к  дереву , и  пока  все  это  не  утихло , ничем  от  него  не  отжимался. Когда  стихия  нормализовалась , я  попытался  сообразить , как  следует  держаться  в  случае  грозы - ближе  к  дереву  или  наоборот. Работы  по  нахождению  в  памяти  запрашиваемой  ин-формации  явно  не  задались , но  интуиция  подсказывает , что  я  вел  себя  крайне  неправильно.
Однако , остался  жив.
  Очередной  фортель  линейной  логики , повадившейся  начинять  гнильцой  плоды  своих  висельных  разъяснений.
  Не  красиво , женщина , так  себя  вести - не  гадалка  все-таки.

                5 августа
  Домой! Восклицательный  знак  как  довесок  к  факту.
  Вышел  из  леса  и , истратив - в  допустимых  пределах , время  и  деньги , прибыл  в  столицу. Ничего  не  забыв , но  ничего  и  не  вспомнив.
  Внешне  живой  и  внутренне  невредимый.
  Проник  в  свою  квартиру , взашей  вытолкал  из  нее  жильца - договаривались  ровно  на  месяц -  лег  на  диван. И  хотя  я  еще  не  уснул , я  бы  попросил  об  одолжении  меня  пока  не будить.
Я  и  сам проснусь.
Вернее , я  уже.

Сутки  тебе
И  сутки  для  нас
Чтобы  в  тебе
Проснулся  Пегас
Ты , ослик , не  жди
Ведь  незачем  ждать - к  небу  иди
Давай , твой  мать!
А  как  же  те  сутки?
А  их  уже  нет
Цветут  незабудки , и   вот  он  рассвет
Давай  же , ослина
Быстрее  иди!
И  ослик  идет
И  дом  на  пути.
В  доме  собака
«Цербер – не  трожь
Его  пропусти
Он  честный , как  ложь!»
И  ослик  идет , но  тут , мать , гора
И  как  перейти
Он  знает  едва
Но  все  же  пополз -
Вершина  видна , но  слабнут  копыта
Сорваться  пора
И  ослик  сорвался
Но  на  ноги  встал - и  больше  уже
Никогда  не  играл
В  попытку  поверить  наказу «Иди!».
Домой  он  вернулся.
И  лег. Не  буди!

 

               






               
                12
 
   Покрутив  в  руках  только  что  взятый  в  газетном  ящике  конверт , Корнилов  его  вскрыл: крути  не  крути , а  кроме  фамилии  в  рубрике  «от кого» ничего  не  обнаружишь - ни  вложенного  внутрь  поцелуя , ни  тонированного  ногтя  дервиша, а  если  эта  фамилия  ровным  счетом  ни  о чем  не  говорит , вскрывать  тем  более  нужно. Но  нужно , как  Магеллану  автограф  бури  на  кливере - пробежав  глазами  по  торжественным  строчкам , Корнилов  озадаченно  задумался. В  конверте  ни  ногтя , ни  денег: в  нем  открытка , где  сказано , что  некие  Борис  и  Вероника  приглашают  Корнилова  на  их  свадьбу.
Недоуменно  посматривая  во  встроенное  в  штурвал  маленькое  зер-кальце , Корнилов  еще  раз  вернулся  к  открытке. Приглашали  точно  его , а  вот  фамилия  приглашавших  никаких  ассоциаций  не  вызывала. Ни  добрых , ни  сдержанных. Кто  же  ты  такой , Борис?  вспоминать , кто  такая  Вероника , Корнилов  и  не  пытался - бесполезность  этого  занятия  была  настолько  очевидна , что  и  Кант  бы, как  лошадь  заржал. Борис , Борис , Борис… Не  считая  периодических  зависаний , запросы  к  памяти  летели  безостановочно , и , как  это  случилось  у  исповедовавшегося  импотента  Степцова , контакт  состоялся. Не  сразу , но  отчетливо.
Борис  приходился  Корнилову  не  другом  и  не  родственником. Он  приходился  ему  одноклассником: сидели  за  одной  партой , не  видели  одно  небо… Но  едва  прозрачные  силуэты  самоуважения  к  небу  стали  обретать  законченную  форму, как  им  поставил  ножку  новый  порыв  подозрений. Козью  ножью - словно  бы  подсаживая  душу  на  дисконтное  лечение  сквозным  иглоукалыванием.
Школа , где  Корнилову  оказывали   честь  разделять  с  этим  Борисом  тогда  еще  молодящийся  воздух , находилась  в  столице , а  свадьба , куда  его  зазывали  посредством  почтовой  связи , должна  была  состояться  в  Подмосковье. Но  эту  нестыковку  Корнилову  было  уже  не  осилить: голова  кругом  и  в  ней  ни  жиринки. Одни  сухожилия.
Когда  у  них  свадьба? Свадьба  у  них  как  раз  завтра - уже  в  десять  ему  надлежит  быть  по  такому-то  адресу. «Доеду , поздороваюсь , на-пьюсь ; раньше  люди  больше  пили – были  намного  здоровее. Поэтому  и  жили  так  мало» - Корнилов  посидел  в  понурой  позе  роденовского  неудачника , почеканил  с  полушария  на  полушарие  недалекими  мыслями  и  решил  ехать: ему , конечно  же , обуза , но  они  же  приглашают  его  не  по  принуждению – увидится  захотелось.
Он  с  собой  видится  каждый  день , они  с  ним  пореже , вот  Корнилов  их  и  порадует: прорядит , так  сказать , дремучую  чащобу  своим  каучуковым  топориком. 
Ах  да , подарок… Сделав  три  шага  к  ближайшей  стене , Корнилов  остановился  на  середине  четвертого - нога  застыла  сантиметрах  в  пятнадцати  над  полом - и  размашисто  улыбнулся. Будет  им  подарок: не  бедный  легкопонимаемым  смыслом. Да  и  под  рукой  не  лишний.
Лишь  бы  меня  самого  им  не  прибили. А  желающие  найдутся.

«Стихов  я  больше  не  пишу»
Сказал  сестре  поэт.
«Зато  курю  я  анашу
И  чаще  вижу  свет.
А  раньше  я  писал  стихи
Плохие  или  нет
Но  из-за  стен  их  шелухи.
Я  редко  видел  свет.
Теперь  стихов  я  не  пишу
Проверь , пустой  внутри
Тебя  ж , сестренка , попрошу
Отдай  мои  долги.
Я  многим  должен  за  траву
И  небу  за  слова
Когда-то , вроде , наяву
Забытые  дотла».

  Адрес , внятно  обозначенный   на  конверте , принадлежал  деревенскому  дому: городишко  и  сам  нисколько  не  претендовал  на  раскачивание  собой  колыбели  мироздания - ни  шмыгающих  отбитыми  носами  сфинксов, ни  вялых  постукиваний  в  арамейский  бубен - но  это  место  определенно напрашивалось  на  навешивание  на  него  ментального  ярлыка «окраины  окраин». И  если  бы  не  группа  машин , на  которые  невыспавшиеся  мужики  сосредоточенно  вязали  праздничные  ленты , Корнилов  бы  и  вдвоем с  ветром  не  признал , что  свадьба  стартует  именно  отсюда.
Кто  из  занятых  господ  был  Борисом , он  не  помнил: все  в  костюмах - Корнилов  приехал  в  джинсах  и  рубашке  навыпуск - все  одинаково  причесаны.
- Корнилов!
Из-за  забора на  него  смотрел  человек. Черный костюм и  увесистая  бутоньерка - проверенное  средство  от  сглаза - говорили  о  том , что  он  жених  и  есть. А  жених - это  Борис. Подав  далекий  от  уверенности  голос , Корнилов  поздоровался:
- Здравствуй , Борис.
  Едва  устояв , Борис  растянулся  в  липкой  улыбке.
- А  я  думал , - сказал  он , - что  ты  меня  не  узнаешь… Все-таки  столько  лет  прошло. Сразу  узнал?
- Сразу , Борис. Пришел , увидел  и  сразу  же - даже  секунду  на  размышление  не  брал.
- Я  так  и  знал! Юношеская  дружба , Корнилов , она  навсегда... Ты  на  электричке  приехал?
  Корнилов  кивнул. Не  резко , однако  его  затылку  показалось обратное , и  в  нем  что-то  зашуршало. Не  труха  ли  лунного  корня?… 
- Регистрация  у  нас  в  час , - сказал  Борис. - Большинство  гостей  подъедет  уже  к  Загсу. Здесь  только  мои  близкие  друзья.
Заботливо  постучав  по  затылку - как  по  тюрбану  отобранного  у  священника  телевизора: агрегата , от  нефильтрованных  колебаний  которого  он  уже  намаялся  предохраняться  засохшей  вербеной - Корнилов  приоткрыл  рот. Он  разинул  его  не  молчать – за  глотком  насущного  пояснения:
- А  что  мы  будем  делать  до  часа?
- Невесту  выкупать! - Борис  дебиловато  прыснул. - Они  же  целый  ритуал  наметили! Столько  всего!
Чудо-богатыри… считают  свои  волдыри… необдуманный  выступ  на  чужие  широты ; дьявол  ведет  посевную  в  костюме  от «Kiton» , все  восторгаются  какой  он  изысканный  и  опрятный , но  если  он  и  позволит  кому-нибудь  себя  обнять , то  у того, кому  он  разрешит  прикоснуться  к  своему  шеститысячному  сукну , непривычно  замерзнут  руки. На  мгновение , но  не  отогреешь. И  у  звучащей  в  нем  музыке  во  веки  веков  останется  плохая  дикция. Ее  никто  не  исправит ; эту  подскуливающую  мешанину  никому  не  убавить , и  после  окончания  смертной  жизни  для  его  музыки  начнется  яркая  жизнь  во  смерти - и  его  музыка  под  огнем , fire  walk  with  me , fire  play  my  music…
- Кто  они? – спросил  Корнилов.
- Подружки  невесты!
Головная  боль  снова  вскочила  в  седло , хладнокровно  натянула  поводья, погнала  по  бездорожью: Корнилов  догадывался , что  без  формальностей  вряд  ли  обойдется , но  три  часа  это  же  излишество - скажите  мне  когда  начнется  основная  часть  мероприятия  и  я  не  опоздаю…
- По  машинам!
  Как  эскадрилья  перед  боевым  вылетом , но  зачем  же  тащить  на  смерть  и  механиков? кому  же  теперь  утешить  ваших  жен , отличить  пепел  своего  летчика – просто  помянуть…

  Нагнетай. Увеличивай  дозу. Испытывай  духовный  голод. Надейся  со  мной - Корнилова  посадили  в  самый  хвост  колонны ; он  не  возражал , но наблюдать  за  водителем - еще  нестарым  алкашом , беззубо  напевавшим  «Черного  ворона» - было  ему  ни  к  чему , и , оттащив  от  него  закатанные  во  взгляд  голубые  глаза , Корнилов  рассеянно  уставился  в  окно. При  снисходительном  рассмотрении  вы-яснялось , что  этот  город  не  полностью  состоит  из  деревни: попадались  даже  семиэтажки ; в  узких  улицах  вполне  насчитывалось  целых  два  ряда - колонна  шла  с  непрекращающимися  гудками ; Корнилов  сумрачно  улыбнулся  и  представил  себя  засланным  участником  заезда  неотложек. Все  тут  же  преобразилось. Но  не  надолго. Повернув  за  угол , колонна  поехала  вдоль  выцветшего  дома  и  вскоре  остановилась.
  У  подъезда  их  уже  ждали. Встречающих  было  немного , человек  двадцать - по  большей  части  женского  пола  и  неуемного  ощущения  праздника. Компаньоны  Корнилова  по  процессии  выскочили  из  дверей , вытолкали  вперед  жениха  со  свидетелем , и  понеслось: «У  нас  невеста  одна, а  кандидатов  на  нее  немерено. Надо  бы  вам  заплатить. Столько  хватит? И  говорить  не  о  чем. А  вот  столько? Да  вы  на  нее  посмотрите! Умница , красавица. Давай  еще!»
Корнилов  рискнул  понадеяться , что  жених  сейчас  скажет «Больше  нет , отъебитесь» и  тем  самым  пресечет  эту  безмозглую  клоунаду , но  какой  там - толпа  ввалилась  в  подъезд  и  прохождение  каждой  ступеньки  сопровождалось  бесноватыми  конкурсами. Жених  и  К* должен  был  отгадать  значение  непонятных  цифр , съесть  кучу  пирогов - подразумевалось , что  в  одном  из  них  спрятан  ключ  от  квартиры  невесты - графинами  пить  мутную  воду: за  все  свои  нечеловеческие  мучения  он  был  обязан  еще  и  платить. Корнилов  обладал  добрым  сердцем , и  когда  оно  потащило  его  наружу , он  не  стал  этому  сопротивляться: «пойду , подумал  он , посмотрю , нет  ли  где  поблизости  демонов. Кого  из  них  найду , на  том  и  развеюсь. Прощупаю  на  живучесть. Брезгливо  попробую  на  язык  штормовую  волну: Арлекин  хорошо , но  Мальвина  лучше…» - на  выходе  он  столкнулся  не  с  демоном , а  с  заглядывающей  в  подъезд  любопытной  физиономией.
 Весьма  упитанной.
- Меня  зовут  Семен.
- Феноменально…
- Ну? Как  там  всё?
- Там  еще  не  всё. - Корнилов  неспешно  освободил  проход. – Лажа  там… ЗАГС  далеко?
- За  минуту  домчим!
Вопрос  истолкован  неверно - Корнилов  ему  о  слезах  Монтесумы , он  Корнилову  об  ухмылке  Кортеса. Но  что  с  него  взять: Семен  же  не  заветам  первой  книжки «Душеполезного  чтения» - он  собст-венному  телу  предан.
- А  если  ногами? – спросил  Корнилов.
  Семен  Воронков  изобразил  неодушевленную  мимику  дикарей-мыслителей - нижняя  губа  топорщится  и  коварно  застывает  в  безбо-жии:
- Зачем  тебе?
- Я  у  вас  впервые. И  пока  я  еще  вижу  куда  иду , мне  бы  хотелось  посмотреть  на  ваш  город.
  Корнилов  говорил  тихо ; Семен  Воронков  его  приблизительно  рас-слышал , и  из  него  несмолкаемо  потянуло  деревней:
- Что  на  него  смотреть?! Чай , не  Москва... - Семен  мечтательно  фырк-нул. - Ты  сам-то  оттуда?
- Да  вроде , - ответил  Корнилов.
Прогулка  по  городу  не  представлялась  ему  чем-то  умасливающим , но  полуторачасовое  толкание  возле  подъезда  Корнилова  откровенно  не  тешило. Да  еще  и  трезвость  поддавливает.
- Возможно , - сказал  Корнилов , - вы  первый  мужчина  как  его  невесты , так  и  его  самого: меня  это  не  интересует. А  вот  выпить  немного  водки   безусловно  находится  в  сфере  моих  интересов. Спиртное  с  собой  захватили?
- Полно! Оно  у  меня  в  багажнике.
- Не  проводите?
Доведя  Корнилова  до  своей  угловатой  машины , Семен  широко  распахнул  багажник. Ящик  вина , несколько  водок…
Не  густо.
- Это  не  кошки  орут , - непонятно  в  связи  с  чем  заметил  Корнилов , - это  Роберт  Плант  поет…  Я  одну  водку  к  нам  в  машину  перенесу?
- Перенесешь? Ну , переноси…
  Корнилов  перенес - усевшись  в  отведенный  ему  транспорт , он  свернул  ей  голову , несильно  взболтнул , и  как  бы  причащаясь , попер  на  амвон  летнего  севера: главное , не  забыть  поделиться  с  ангелами. Я  забуду , они  не  напомнят - забывчивые  они , эти  кроткие  посланники: крылом  насмерть  заденут , и  то , сколько  ни  ворожи  гусиным  горлом , на  утро  не  вспомнят.
Ну , крылатые , покатили…

На  пятачке  перед  ЗАГСом  колыхалось  море  узнаваемого  народа. Они  узнавались  Корниловым  в  ранге  будущих  демонов -  кто-то  приехал  заранее , кто-то , завершив  обращение , подставлял  свои  ломкие  лица  под  щелчки  фотоаппаратов: 
отправив  на  разведку  свидетельницу - по  десятибалльной  Корнилов  дал бы  ей  восьмерку - объединенные  посторонним  событием  люди  рассеялись  по  подгруппам  и , неспешно  ворочая  тяжелыми  языками , занялись  ожиданием.
  Корнилова  занесло  в  общество  к  некой  суетливой  паре , трогательно  опасавшейся , что  их  пригласили  сюда  по  ошибке.
- Вы  друг  жениха? – спросил  у  Корнилова  мужчина. 
- Насколько  я  понимаю   дружбу , да.
- Правильное  понимание  дружбы  одна  из  самых  важных  задач  нашей  жизни. Давно  с  ним  знакомы?
- Не  дольше , чем  он  со  мной.
  Но  теплотехник  Сидинский  не  унимался - недорогой  костюм , узкие  брюки  , затопевшие  от  воспоминаний  очки. Одно  приятно , хоть  не  монокль.
- И  как  вам  наша  свадьба? – спросил  он.
- На  вашей  я , к  сожалению , не  был.
Сидинский  все  еще  громко  смеялся , но  его  женщина  отсмеялась  пораньше  и  туда  же: ну  не  хватило  ее  находиться  поглубже  в  себе , не  достроили  ее  все-таки  звездные  ваятели.
- Завидуете  своему  другу? – поинтересовалась  Наталья.
- Пытаюсь. - Чтобы  вытянуть  себя  из  темного  сора  окружавшего  его  время  паралича  пространства , Корнилов начал  рассматривать  светлые  пуговицы , намертво  прикрепленные  к  ситцевой  блузке своей  навязчивой  собеседницы. - Регистрация  точно  в  час?
Наталья  посмотрела  поверх  Корнилова - не  на  небо: ниже. Пониже  неба , но  зорче  трупа. Живой  эта  женщина  красивее…
- Точно , - ответила  она. - Нам  уже  машут , пойдемте!
  Двери  ЗАГСа  располагались  на  втором  этаже , и  свидетельница , рискованно  свесившись  через  ограждение , действительно  махала.
Поднимаясь  по  лестнице , Корнилов  вспомнил  об  оставленном  дома  покое: он  многое  оставлял  и  по  чужим  квартирам - копейки  времени , опознавательные  манки  мужской  нежности , но  покой  он  всегда  оставлял  дома. Чтобы , вернувшись , снять  с  него  панцирную  запыленность  и  вставить  в  себя  тупым  концом  набело. И  петь , пить. Петь. В  его  жизни  не  могло  возникнуть  той  ситуации , из  которой  пришлось выходить  идеально  державшему  себя  в  форме  и  также  присутствовавшему  на  свадьбе  мотогонщику  Игорю  Баринову – он  забрался  на  изможденную  женщину , но  она  под  ним  бездействовала , с  обидой  крича: «Пошел  ты  в  жопу , Игорь! Спортсмен , ты  всего  лишь  спортсмен , мышца  сплошная!»
«А  в  чем , собственно  говоря…»
«Закрой  свой  рот – я  знаю… я  знаю , что  ты  и  на  мне  только  потому , что  отжиматься  любишь! А  меня  ты  не  любишь!»
«Но  я…»
«Ты  даже  любить  меня  не  любишь!»

  В  комнату , где  и  надлежало  свершиться  балаганному  действу , еще  не  пускали , и  поэтому  вся  Подмосковная  рать  раздраженно  дышала  в  предбаннике. Корнилов  умеренно  хранил  себя  в  стороне. «Дальневосточные  леопарды , их  почти  не  осталось , деньгами  я  им  помочь  не  в  состоянии , но  скажите  кого  ради  них  следует  прикончить , оплатите  дорогу , я  приеду  и  сделаю» - сквозь  тесноту  испоганенного  гостями  воздуха  к  нему  подбирался  старавшийся шутить  жених.
- Я  ведь  могу  еще  и  передумать. - Его  улыбка  держалась  непонятно  на  чем. - Могу , Корнилов?
- Передумывать  уже  некогда. - Придав  взгляду  поразительную  оснащенность  сочувствием , Корнилов  сделал  последний  заход  на  спасение. - Надо  действовать.
- Настоящие  действие  начнется  в  пять!
Корнилов  не  уловил  нити , и  в  поисках   более  развернутого  веера - помахай  перед  моим  лицом  соломенным  веером , внеси  в  мое  понимание  неслоеной  ясности - скрестил  брови  на  переносице. Под  разными  углами. С  безмерным  недоумением  добродушного  лакедемонянина , заставившего  поверженных  при  Платеях  персов  подать  ему  обед  на  их  золотой  посуде. Рассевшись  на  их  же  пестрых  коврах - припоминая  свои  глиняные  плошки  и  общую  аскетичность  Спарты – он  удивленно  прошептал: «Не  понимаю… Они  жили  в  такой  роскоши  и  все-таки  пришли к  нам  отобрать  наши  жалкие  крохи…».
Все  разъяснила  невеста , безнаказанно  не  отказывающаяся  от  намерения - из-за  давки  ли , от  неприятия? - просунуть  свой  острый  локоть  Корнилову  между  ребер.
- В  пять  начнется  пьянка. - Она  угрожающе  моргнула  Борису. - Смотри  у  меня. Чтобы  не  в  одном  глазу  был , понял?
  Жених  станет  мужем ; не  вырвется  ни  сейчас , не  позже ; вся  его  оставшаяся  с  нею  жизнь  полностью  подойдет  под  стандартное  определение - Обыкновенный  фашизм. И  что  самое  обидное , единственной  жертвой  этого  политического  уклада  их  несовместимой  целостности  будет  именно  он. Смотрите , дым  замерз…
- Прошу  пройти  в  зал!
И  не  просите , не  пройду.

С  неба  тянется  рука
Его  сажает  на  ладонь
И  он  кричит  издалека
«Уйди  назад , меня  не  тронь!
Ты  перепутал , поспешил
Я  ведь  не  тот , кто  нужен  там!
Хотя  и  здесь  нет  не  души
Кому  я  нужен… Даже  сам
Я  мало  нужен  для  себя
Короче , хочешь – забирай».
Ладонь  тут  сжалась  и… «Опля!»
А  на  дворе  был  теплый  май.


Но  Корнилов  прошел: не  сам  - его  внесло  туда  людским  потоком , не  обратившим  никакого  внимания  на  предсонный  скрежет  сердца  отдельно  взятой  личности. «Оторвите  мне  руки… с  чего  бы?… чтобы  я  не  вырвал  вам  ноги» - пробившись  в  угол , Корнилов  затаился  в  предзнаменование явления  белого  кролика: он  скакнет  ему  на  грудь , не  изменит  своей  окраски , и  Корнилов  протрет  им  свое  усталое  лицо , накроет  его  дрожащее  тельце  теплым  оком…      
   Прокашлявшись , регистраторша  высвободила  железный  голос:
- Сегодня , такого-то  числа , такого-то  года…
А  интонация-то , интонация: словно  бы  на  экскурсии  по  Бухенвальду. Не  удивительно , что  многие  не  скрывали  слез. Когда  жених  утробно  пробормотал «Д-да» , а  невеста  поддержала  его  угасание  угрюмым  прикрытием  глаз: «готовься ,  Боря , мы  тобой  так  заживем , еще  не  раз  станешь  вымаливать  у  Господа , чтобы  твои  поскорее  закрылись» , Корнилов  и  тот  чуть  было  не  прослезился. Но  обошлось. «Отчаянный  космонавт… вы?… он  уходит  в  открытый  космос, порывает  с  землей… там  нечем  дышать  и  нечего… я  говорю  об  отчаянном» -опасаясь  растранжирить  остатки  своей  стержневой  мужественности , он  быстро  направился  на  улицу.
- Вы  куда?!
- Я…
- Первыми  выходят  молодожены!
  Корнилову  пришлось  вернуться  в  зал , где  он  был  вынужден  лицезреть , как  мимо  новобрачных – словно  мимо  открытого  цинкового  гроба - скученно  проходят  друзья  и  родители ; близкие  и  не  очень  родственники ; рычащие  демоны  и  притихшее  время…
Нескладное  зрелище.
Хорошо , что  у  молодых  еще  нет  детей , а  то  бы  количество  заик  непременно  возросло.

Выбравшись  на  улицу , Корнилов  увидел  фотографа , расставляющего  на  широкой  лестнице  всех , кто  бы  хотел  остаться  в  истории. Корнилов  в  истории , во  всяком  случае  в  этой , оставаться  не  хотел , но  с ним  никто не  торговался - ослепили  вспышкой , размазали  по  пленке ; между  тем  и  оператор , исполнительно  снимавший  на  видео  узловые  моменты  сегодняшнего  дня , уже  не  раз  зацепил  его  тупым  взглядом  своей  камеры. Будь  Корнилов  апачем  или  чиназавом , он  бы  отнесся  к  умалению  своей  жизненной  силы  по-яростней , но  оформившаяся  в  нем  все  той  же  жизнью  морфология  духа  принадлежала  к  типу  стабильно  не  признающей  условностей  наземного  космоса - мул  с  двойными  половыми  органами , конечно , знамение , но  орошать  стылой  кровью  недальновидно  посещаемые  буйки  земляничного  поля  Корнилову  ни  свет , ни  агония , а  расточительная  трата  не  лишних  предста-вительских.
Как  взывающе  сопел  воистину  добрый  человек  с  очень  злыми  глазами  Тихон «Голяк» Каялов: «Стреляешь в   птицу – попадай! Не  попадаешь  в  нее – попадаешь  в  небо! В  Бога , чтобы  тебе , дебилу, понятней!».   

   До  официальной  пьянки  лежал  еще  долгий  временной  путь , и  по-этому - после  ожесточенных  споров - было  решено  ехать  к  памятнику. Кем  было  решено  и  к  какому  памятнику , Корнилову  не  объяснили , однако  сиденье  в  машине  все  же  предоставили. В  последней , но  переднее. Вероятно  всего  для  того , чтобы  он  хотя  бы  с  одной  стороны  прислонялся  к  свободному  пространству. Пусть  даже  и  сзади.
  Помимо  свободного  пространства  позади  Корнилова  виднелись  и  две  невзрачные  девушки , имевшие  на  празднике  ту  же  невысокую  значимость , что  и  он  сам - они  ехали  за  спиной  Корнилова , ничуть  не  бахвалясь бесценным  умением  помолчать:
- Эта  свадьба  для  нас  первая , а  для  тебя?
- У  меня  и  первой  не  было.
- Что  так?
  Я  здесь ; конечно , вы  здесь ; как  в  ящике  с  ожившими  крабами ; кусают? подбираются  к  чему-то  мягкому? перманентный  мой  отгул  мне  дороже  умных  книг; ну… дайте  переваривать… -  Корнилов  забыл  водку  в  предыдущей  машине. Обстановку  это  не  разряжало: стратегия  его  дальнейшего  поведения  подразумевала  развязность , но , по  мере  того, как  алкоголь  покидал  его  кровь , слова - мы  твои , Корнилов: не  прогоняй  нас  в  их  уши ; милости , Корнилов , милости – ревниво  засыпали  под  языком , некоординированными  щипками  ставя  на  дыбы  взмыленных  коней  нелюдимости.
Но  заданный  вопрос  не  виноват  в  отсутствии  ответа. Худо , не  худо , а  удовлетворить  его - символ  мужества.
- Так , это  в  смысле , никак? – переспросил  Корнилов.
- Я  этого  не  говорила.
- Ну  и  прекрасно.
  Одну  с  колеса  сбросили , но  на  него  тут  же  села  вторая: дыхание  трезвое , голос  сбивчивый.
- Сегодня  очень  хороший  день , - сказала  она , - просто  шикарный. Как  будто  специально  для  свадьбы.
- Это  ты  в  том  смысле , - спросил  Корнилов , - что  браки  заключенные  сегодня, не  имеют  юридической  силы?
  И  эту  обуздали. Но  первая  уже  успела  оклематься , и  она  лезет  к  Корнилову  не  самодостаточно - заискивающе:
- Ты  ведь  не  местный , я  угадала?
- Было  сложно?
Первая ; вторая , обе  неадекватно  захихикали. Корнилов  не  захихикал: ему  не  смешно. Не  дотягивает  он  до  них. Тянется , но  не  дотягивает – немеет  внутри  изнутри  себя  костным  промыслом. 
- Нет , совсем  не  сложно , - ответила  она. - Тебе  кто-нибудь  уже  говорил , где  ты  будешь ночевать?
- Надеюсь , что  за  столом.
  Опять  хихиканье , снова  объятия  пламени…
- Любишь  выпить? – спросила  вторая.
- Безответно.
- А  больше  никого  не  любишь?
Когда  же  мы , наконец , приедем? минуты  даются  все  труднее , сердце  стучит  глуше  и  глуше , преувеличенно  устало , но  с  мечтой  взвиться , с  брутальным  стремлением  вывалиться  из  околосердечной  сумки - кому  же  назло  эти  интенции? кто  же  остановится  быстрее , оно  или  машина? Делайте  ваши  ставки , о  вы, семь  гностических  архонтов - они  сейчас  принимаются  в  передвижной  конторе  белого  кролика ; делайте  ваши  ставки…
- Девушки… - прошептал  Корнилов.
- Ты  меня  или  ее?
- На  ваше  усмотрение. Для  меня  не  принципиально  кто  из  вас  лучше  знает  эти  места. Девушки…
- Чего?
- Когда  мы  приедем?
- Смотря , куда  мы  едем.
Этим  замечанием  она  заслужила , чтобы  Корнилов  к  ней  обернулся. Но  он  не  обернулся: Корнилов  курил - курил , курил , да  и  сплюнул. Не  сигаретой  и  не  посреди  молитвы , а  слюной  и  из  машины. Проделав  присный  путь  из  окна  в  окно , его  слюна  попала  одной  из  девушек  прямо  в глаз.
- Аккуратней  плюйся! – прокричала  она.
- Как  скажешь.
- Ничего  я  тебе  не  скажу! А  если  я  не  скажу, то  Людмила , тем  более , не  скажет! Ни  слова!
Молчание  было  куплено  по  сносной  цене.

Срывает  доски  с  его  гроба
где  он  лежит  и  видит  ночь
и  усмехается  немного
Но  ровно  столько , чтобы  мочь
Спокойно  слушать  клекот  бури
Пугавшей  поедом  живых
Что  ненароком  не  спугнули
С  себя  удел  плакучих  ив
Не  понимая  ни  ухмылки
Ни  интонации  его
На  днях  сказавшего: «Из  ссылки
Я  возвращусь  в  свое  седло
И  кавалерия  воспрянет
Пойдет  на  демонов  войной.
Я  слышу  горн , того  кто  грянет
                Я  скоро , брат
 Веди  нас  в  бой».

  На  берегу  высыхающей  реки  неприкаянно  стоял  в  камне  уже  до-вольно взрослый  Володя  Ульянов. Указывающая  рука  бессознательно  повернута  к  Мекке , в  окоченевших  глазах  классовая  тоска  о  грядущем - Корнилов  бы  не  удивился , если  бы  помятая  лондонская  проститутка  когда-то  спросила  у  Ильича: «Что , Владимир , мне  опять  сверху?».
«Забирайся , товарищ! С  радостью  и  сейчас  же».
«Я  уже  забираюсь… А  с  чего  такая  честь?».
«С  того , что  ты  единственная  из  всех  опробованных  мною  женщин , кто  умеет  работать  со  скоростью  моей  руки. И  мне  от  твоей  работы  комфортно. Привычно , но  в  тоже  время  и  волнительно…».
«Но  для  меня  это  же  не  только  работа , ведь  я  всем  сердцем  сочувствую  твоему  делу  по  преобразованию  нашего  мира  в  не-что…».
«Называй , как  угодно , милая - называй , как  угодно».
Вокруг  памятника  все   и  собрались. Рассеянно  позабыли  об  отсутствующем  ветре , выдали  Корнилову  пластмассовый  стакан , и  попросили  высказать  свои  тленные  предпочтения:
- Шампанское  или  водку?
  Я  с  вами  с  ума  сойду…
- Водку.
  Цыкнули  на  дно , залили  с  головой  лежавшую  там  пыль , нетерпеливо  поинтересовались:
- Хватит?
- Не  хватит.
 Они  довели  уровень  до  середины. Продлили  ужасные  секунды  Бытия.  Что  у  меня  дома? Тапочки  в  снегу. Пора  начинать , маленькая , пора… снимай  и  эту… и  эту… тебе , Корнилов , лишь  бы… лишь  бы… ты , Мариша , мой  зайчонок… что  за  зайчонок , я  не  зайчонок , какой  еще  зайчонок , я  их  никогда  в  жизни  не  видела. И  не  бежала  пешком  за  солнцем  в  беременной  лани. На  одном  дыхании , но  не  понятно  на  чьем.
- Теперь  другое  дело?
- Еще  не  другое.
 Полный  стакан  не  играл  в  составе  салонной  прихоти: он  выступал  созидающей  необходимостью. Сейчас  только  в  нем  Корнилов  видел  чертежи , способные  воссоздать  человеческий  образ , беззастенчиво  расшатанный  многочисленными  касаниями  этого  трудного  утра. По  Корнилову  утро - это  любое  время  до  наступления  сумерек ; у  самого  времени  тоже  было  утро ; Корнилов  его  не  застал , но  оно  было - оно  застало  императорских  аллигаторов , безраздельно  пожиравших  неуравновешанные  голоса  водобоязенных  предков  Билла  Хейли…
Вдумчивыми  глоточками , как  маленьками  шагами  по  мокрому  бордюру  последнего  желания  женщины , Корнилов  взялся  за  воссоздание… наверное , все  же  плоти - свадьба  не  его , однако  Корнилову  и  на  ней  неприятно. Но  он  себя  откачает. А  Бориса  уже  не  спасет  ни  водка , ни  патока - Борису  поможет  забвение.

                Тили-тили  тесто!
Там  тебе  и  место.
Но  смотри , как  много
Здесь  тебя  осталось.
Видимо  сказалось
То , что  ты  двужильный
Одна  жила  время
А  другая  сильный
  Стойкий  гнет  пространства -
Жаждой  постоянства
 На  тебя  просевший.

  Выходи , пока  идется. Вместе  будем  возмущаться - вдоль  Корнилова  натужно  проплывали  лебединые  перья ; молодожены  хлесткой  руганью  перешептывались  о  завтрашних  буднях ; в  синем  вязком  небе  опрометчиво  парили  ангелы. Между  вертолетных  лопастей. Поэтому  Корнилову  и  показалось , что  опрометчиво - на  секунду. Коротка  жизнь  секунды. Но  Корнилов  знал  людей , которые  на-крывают  одеялом  только  голову , вылезают  из-под  него  по  одиночке  и , автоматически  поеживаясь , идут  за  сладкой  ватой. Поедят  и  целуются  со  своими  же  губами  - нижняя  обхватывает  верхнюю , задержится  и  слезает , предоставляя  верхней  наложится  уже  на  нее. И  поверьте - они  слизывают  друг  с  друга  отнюдь  не  сладость: о  терпкий  престол  чувственности  с  обидой  трутся. Скоромной  обидой  на  постное – схватив  дьякона  за  вихор , Бога  не  напугаешь; мелкие  служащие  накликают  вилы  на  окраине  волны: к  Корнилову  намеренно  подходит  серьезный  парень - глаза  у  него  раскрыты  не  на  всю , под  пиджаком  еще  и  жилетка.   
- Вы  много  молчите , - сказал  он , - но  пьете  вы  еще  больше. Верите  в  искусственное  веселье?
  Кулаки  у  него  сжаты  не  из-за  решимости  биться  с  демонами: от  нервов - говорит  в  нос  и  сыро , но  уже  с  замашками  на  бессмертие. А  лицо  перекошено - как  у  него , так  и  у  его  судьбы ; у  отпущенной  ему  судьбы  перекошенное  лицо, он  готов  метнуть  гранатой  черствую  коврижку , показать  общественности  убегающий  зад… 
- Вы  меня  слышите? – спросил  он.
- Разумеется , - ответил  Корнилов.
- А  почему  не  отвечаете?
- Не  все  сразу.
Выстрелив  в  Корнилова  бессильной  желчью  ненавидящего  взора , парень  скрипуче  удалился. Какие  у  него  скрипели  суставы , внешние  или  внутренние , Корнилова  не  занимало: была  бы  возможность , он  бы  отослал  его  на  рентген  ДНК , но  раз  такой  возможности  у  Корнилова  не  было , то  тема  закрылась  сама  собой. Закрылась  сама  собой , но  кое-кого  при  этом  и  сплющила.
- Корнилов , иди  сфотографируемся!
Несчастный  Борис  по-прежнему  не  мог  смириться  со  своим  несча-стьем. Ему  бы  положить  на  колени  толстого  ослика  и  музицировать  на  его  боках  как  на  барабанном  бочонке  народа  бапери , но  он  берет  свою  душу  с поличным  и  незамедлительно  отпускает  ее  за  новыми  напастями. И  что  же  будет , если  перед  твоим  автомобилем  лениво  пробежит  черная  кошка? пробежит , но  не  перебежит - не  перебежит  от  того , что  ты  ее  переедешь…
-    Давай , Корнилов , иди! – кричит  Борис. 
- Мы  ведь  уже  фотографировались , - негромко  сказал  Корнилов , - прополоскать  рот  едким  натром  это  я  еще  понимаю , но  глотать  его  я  бы…
- Да  будет  тебе , Корнилов , о  каком-то  натре! Общее  фото  не  в  счет , мы  сейчас  на  троих  щелкнемся!
  Корнилов  максимально  растянул  затяжку , но  дым , в  отличие  от  огненного  смерча , плохая  анестезия.
- А  кто  третий? – спросил  он.
- Моя  жена!
Садись  ко  мне  на  закорки  и  я  отвезу  тебя  в  ад… Корнилов  сострадательно  пригнулся  и , подложив  плечо  под  дрожащую  руку  Бориса , сотворил  мертвую  улыбку - Борис  на  полголовы  ниже , но  Корнилов  ощерился  не  из-за  этого , он  улыбался  мертвой  улыбкой  ненасытному «Kodak`у». Как  говорится , прилетели  птицы  на  юг , а  юга-то  и  нет.
  А  гости  все  упражнялись  в  прыжках  на  мозоли:
- Покажи-ка , Борис , свидетельство!
  Оставляя  плечо  Корнилова  без  слабой  поддержки  своего  прикосновения , Борис  испуганно  вздрогнул:
- Оно  в  машине  осталось…
- Тащи  его  сюда!
«Корнилов… ты… да , Лена?… я  считаю  тебя  сильным. Не  пойми  кем , но  сильным» - задушив  свою  набирающую  обороты  безучастность , Корнилов  бросился  осуществлять  прикрытие  утопающего. Он  прикрывал  его  с  безопасной  орбиты - сменой  темы:
- Бандерлога  помнишь?
- Да , - ответил  Борис , - он  учился  с  нами  в  одном  классе. Редкая  гадина – насколько  я  слышал , он  стал  легавым.
- Жизнь  заставила  его  серьезно  заинтересоваться  сифилидологией , но  он  по-прежнему  в  Москве - ты-то  здесь  как  оказался?
 Не  оценив  предоставленного  ему  шанса , Борис  продолжил  погружение.
- Возьми  свою  голову  в  руки , Корнилов , - сказал  он.  - Что  же  тут  странного? Это  же  моя  свадьба.
- Я  имею  в  виду , в  этом  городе.
- Это  все  из-за  нее. - Борис  украдкой  скривил  глаза  в  сторону  жены. - Она  сказала , что  для  нас  обоих  будет  лучше , если  я  продам  квартиру  и  перееду  к  ней.
- Лучше…
- А?
- Что  для  вас  будет  лучше , вы  еще  сами  не  знаете. Деньги  за  квартиру  ты , понятное  дело , взял  себе?
  Смердяще  пролетая  над  головой  жениха , грозный  буревестник  разразился  царапающим  криком.
- Деньгами  у  нас , - сказал  Борис , - распоряжается  она.
Корнилов  был  слегка  шокирован  банальностью  комбинации: свои  деньги  он  бы  никому  не  отдал - он  не  отдал  бы  их  даже  с  учетом  того , что  никаких  денег  у  него  нет. А  если  бы  они  у  него  и  были , то  он  бы  не  отдал  и  тех , которых  у  него  не  было  раньше.
Гони  их  стоя. Гони  их  чего-то  стоя.
 
  На  обратной  дороге  кортеж  лихорадило: очевидность  несовпадения  между  набранной  скоростью  и  возможностью  ее  контролировать  подвигла  оператора - посаженного  в  одну  машину  с  Корниловым  и  зачем-то  продолжавшего  работать - на  весьма  симптоматичные  слова:
- Я  изо  всех  сил  не  хочу , чтобы  столб  стал  последним  из  того , что  мне  удасться  снять.
Но  Корнилова  взволнованность  оператора  не  беспокоила: он  подремывал  и  рассыпчато  думал  во  сне , что  озера , состоящие  из «не хочу» , всегда  глубже  состоящих  из «хочу» , и  лично  он , в  данной  точке  пересечения  времени  и  пространства , не  хотел  ничего. Скорость  расстилала  ковровую  дорожку  на  тот  свет; съедающие  мясо  дятла  принимали  на  себя  все  его  грехи ; оперативный  работник  брал  подозреваемую – взял  и  выпустил. Отпустил. Взял  в  смысле  переспал? Оперативный  работник  не  должен  выдавать  своих  секретов. Скрытничаешь? Пользуешься? Так  точно , товарищ  земляк - Корнилов  присутствовал  на  представительном  церковном  симпозиуме , где  негодующе  обсуждалось , что  менее  отдает  богохульством: пустить  газы  до  или  после  молитвы. На  протяжении  самой  молитвы  отвергалось  без  обсуждения , ну  а  относительно  «до»  или  «после»  споры  велись  и  подсвечниками. Невысокий  старик  в  сутане  испепеляюще  выкрикивал: «Знаете  ли  вы , как  долго  храм  не  подлежит  использованию , если  в  нем  специально  испортят  воздух?!» - он  не  был  похож  на  того, кто  питается  одними  акридами. Самого  Корнилова  никто  ни  о  чем  не  спрашивал: крикливый  старец  по  прозвищу  Грешный  Фаллос  и  тот  адресовал  свой  вопрос  не  ему. Он  вопрошал  осенний  сквозняк. Пристрастившись  к  вину  и  собутыльницам-малолеткам. Убив  предыдущий  вечер  у  экрана – господствующий  там  контингент  не  ободряет , Корнилов  потрясающе  спокоен , но  его  уже  будят , Корнилов  еще  не  проснулся , впрочем , Бориса  он  как-нибудь  распознает - Бориса  не  Бориса , но  кто-то  завис  у  него  над  ухом , кому-то  срочно  понадобилось  походить  на  гремучего  злыдня… 
- Подвинься , Корнилов!
Я  слышу  твой  голос , Борис , но  я  не  вижу  тебя: не  сгущай  мои  сны , объявись. И  подальше , вдалеке  от  моих  вздохов - дерзни  же , Борис , попробуй  не  найти  меня  в  своем  взгляде…
- Корнилов , ты  спишь , что  ли?
- Поспишь  тут  с  вами. Я  иду , а  руки  отстают – я  бы  поменял  позу , сложив  их  на  груди…
- Ночью  отоспишься. Мы  на  стоянке  оставили  часть  машин , так  что  тебе  придется  уплотниться.
  Предоставь  им  свободу  думать , они  бы  устроили  час  пик  и  на  Сириусе: «Я  готовлюсь… серьезно?… к  жесточайшей  конфронтации. С  кем? От  меня  это  пока  держат  в  тайне» - сейчас  данные  индивиды  не  свободны: они  мутят  грунтовые  воды  комфорта  утомившимся  людям ; освежают , освежевывают ; толкаются  в  неверии , там  же  пылят ; в  собачьей  звезде  полторы  звездной  величины , она  самая  яркая  на  всем  небе , а  под  ним , под  небом…
- Садись , Катюха! Корнилов  разрешает!
Корнилов  разрешает , но  вот  каким  образом  он  делает  что-то  такое  догадок  у  него  нет: он  не  говорил  с  ними  ни  через  рот , ни  глазами , а  если  и  говорил , то  сам  не  расслышал: болтовня… молчания… дикая  банальность -  снизойди  до  стихии  шестого  чувства , преврати его в  пятое , четвертое , первое ; вырви  у  лу-поглазого  мага  его  кривой  жезл  и  ударь  им  по  горбатой  спине  настроения - оно  поперхнулось  хрипящими опасениями  Леонарда  Коэна , ах , ох , рвануло: ему  не  дойти  до  затемненного  сияния  проходного  тупика…  Поглядим  же ,  кого  они  нам  подсунут.
- А  вам , барин , не  до  лампы  кого? Женщина  и  женщина , посидит  с  рядом  вами  и  выйдет , ничуть  не  задерживаясь  на  вашем  непростом  пути.
- При  всех  она  у  меня , разумеется , отсасывать  не  станет , но  на  моем  пути  и  тополиный  пух  не  задержится: назад  в  дерево  с  испуга  воткнется.
- Ну , и  в  чем  тогда  осложнения?
- В  том , что  мне  сложно  быть  простым. Мне  от  людей  пустота  поперек  сердца , а  им  от  меня  в  голове  неприятности.
- Они  справятся , барин , они  же  и  по  радио  безболезненно  слушают  разную  погань - они  на  земле  местные.
- Пусть. Но  мне  от  них  сегодня  тесно.
- Вам  тесно  в  себе?
- Во  мне  мне  не  тесно , во  мне  их  нет. Но  проблема  в  том , что  я  есть   там , где  есть  они.
- Их  много , барин , их  очень  много.
- Не  напоминай , я  помню  меру.
- Вы  помните  меру?
- Меру  своей  забывчивости. Тебе  не  понять , но  я  и  в  утробе  матери  помнил  как  их  много.
- Почему  же  мне  не  понять?- вы  сейчас  говорите  о  воспоминаниях. Они  у  вас  из  прошлой  жизни?
- Откуда-то  оттуда. Очертания  осмысленно  размазаны.
- И  я  знаю  чем , вы  меня  поправите , если  я  не  знаю – они  размазаны  осмысленной  бессмысленностью?
- На  ней  все  и  держится.
- Держится , но  периодически  падает?
- Падает  и  поднимается - поднимается , ищет  себе  место  и …
- И?
- Там  уже  занято.
Она  появилась  из  открытой  двери , влезла  в  машину , как  распустившаяся  в  его  легких  лилия ; обратилась  к  Корнилову  тонким  парфюмом , ласкающим  его  обоняние  чем-то  отдаленно  приближенным  к  расчетливому  удовольствию… 
Лучше  бы  не  появлялась.
- Привет , я  Катя , - сказала  она.
Катя-Катерина… На  голове  прическа , под  прической  пустыня - между  Корниловым  и  оператором  было  достаточно  места , но  она  выбрала  колени. И  колени  не  оператора: Корнилов  и  так  не  налегке  от  усталости ; поднимая  меня  в  гору , ветер… что  ветер?… сталкивал  меня… опять  вас?… со  спускаемыми  с  нее  другими  ветрами ; она  сидит  у  него  на  коленях  и  он  дышит  ей  в  волосы - не  в  себя  же  ему  выдыхать. А  ей , вероятно, мерещится: и  среди  всего  прочего - бронзового  гуру  в  сатиновом  фартуке  своей  неродившейся  кормилицы , тринадцати  пирогов  на  горячем  снегу  рождественского  вечера , атакуемого  отечественными  китами  и  дельфинами  американского  авианосца - Кате  мерещится , что  Корнилов  с  ней  разговаривает. Он  дышит  ей  в  волосы , но  ей  хочется  думать: не  дышит  он  мне  в  волосы - дышать  он , конечно , дышит , но  не  только  же , еще  и  шепчет  что-то. Шепчет  не  всем: мне  шепчет. 
- Ты  что-то  сказал? – спросила  она.
- За  одного  битого , - усмехнулся  Корнилов , - дают  двух  небитых , но  сколько  же  тогда  дадут  за  одного  изуродованного? Он  же  не  просто  битый – вытекшие  глаза , сломанные  руки , вырванная  с  мясом  борода… Кому  сказал?
- Мне  показалось , что  мне.
- Гмм…
  Корнилов  не  оспаривает  ее  права  быть  собой - запутавшись  в  жен-ских  волосах , он  чихнул.
- Будь  здоров , - сказала  Катя.
- Тебе  того  же.
И  тут  она  двусмысленно  заерзала. Корнилов  не  возражал , но  и  потворствовать  ее  несвоевременным  влечениям: «Ты  мой  малыш , а  я  твоя  крошка: работай , дядя , работай» - казалось  ему  как-то  не  по  месту. Ты  чего , ты  это , ну… ой… да-ааа… - жизнь  разобралась  с  ее  потугами  нащупать  в  нем  мужчину  и  без  вмешательства  Корнилова. Обрушив  ботинок  на  педаль  тормоза , водитель  откинулся  в  захрустевшее  кресло  и  уныло  вымолвил:
- Вот  и  все , господа… – Бесформенная  капля  пота , проделав  мертвую  петлю , гулко  упала  на  руль. - А  я , грешным  делом , думал , что  не  доедем.
«Редкая  женщина , фантастическая  удача ; пока  я  о  ней  помню , мне  найдется  чем  себя  занять» - он  доехал , но  Корнилов  всего  лишь  приехал. Не  притворяться  свалившимся  с  дельтоплана  менонитом: для  того , чтобы  ехать  по-настоящему. И  представив  страшные  клыки  завтрашнего  утра , Корнилов  не  отвел  глаз - мы  с  тобой , завтра , увидимся  завтра , а  сегодня  над  нами  командуют  другие  духи: сегодня  мы - это  я. Человек  без  имени. Неловкий  охотник , седое  сердце. Кто-то  вроде  непроточного  океана.

 Твой  сокол  терпит  неба  лоск
Ему  себя  не  сжить
С  дороги , гнавшей  птичий  мозг
Ее  во  сне  крушить
И  говорить: «Я  сокол  здесь ,
Но  там  я  лишь  фазан
Обедом  ставший , словно  весть
Их  жирным  животам.
Но  этой  вестью  накормить
Мне  сложно  мой  полет.
Я  много  раз 
мечтал  набить
собой 
свой  малый  рот».
Грозой  проходит  голос  туч
 Твой  сокол  все  летит
И  в  клюв  бормочет: «Я  везуч ,
Войдя  в  их  аппетит…».

  Столы  были  накрыты  в  приземистом  здании , безудержно  напоми-нающем  школу: дополнительного  уюта  это  не  придавало , но  прибыли  ведь не  за  этим.
Побродив  по  душному  холлу , Корнилов  уткнулся  в  лестницу  и  машинально , не  соизмеряя  длину  шагов  с  высотой  ступеней , начал  по  ней  подниматься. На  втором  этаже  ему  полегчало: «Трепать  за  ухо  бешеную  собаку? Категорически  не  ко  мне» ; на  третьем  он  уже  подумывал  забросать  кого-нибудь  незаинтересованными  расспросами  по  поводу  месторасположения  причины  - свадьбы , как  причины ; свадьбы , как  беспричинного  угасания  проблескового  маячка  молодости - нелицеприятно  втолкнувшей его  в  совершенно  незна-комое  помещение.
- Заблудились?
  Старик… Но  кто  же  тебя  прислал , старик? Если  погонщики  белого  кролика , то  возбудись. Дотронувшись  до  своей  косматой  головы - тряхни  провинциальным  эгом , посмотри  мне  в  глаза  его  битым  хрусталиком…
- Вы  на  свадьбу? – спросил  старик.
- В  том , что  привело  меня  в  это  здание , должно  быть  нечто  общее  с  тем , почему  я  приехал  в  этот  город… Да , да… Мне  желательно  на  свадьбу.
  Старик  не  комплексующе  поправил  грудную  бляху , с  головой  выдававшую  его  принадлежность  к  охране  объекта.
- Свадьба , - сказал  он , - на  первом  этаже. Я  вас  провожу.
  В  знак  признательности  за  своевременную  заботу , Корнилов  одарил  старика  однократным  подмигиванием.
- Уже  гуляют? – спросил  Корнилов.
  Насмешливо  взмахнув  мохнатой  бровью , старик  показал  свое  умение  молниеносно  возвращать  долги.
- Без  вас  не  начнут , - ответил  он.
Не  начнут… А  начнут , так  спина  холодным  потом  не  заплачет: кому  вспоминается  невольно , но  кому-то  и  больно ; и  не  надо  стесняться  меня  не  слушать , не  стоит  кашлять , когда  слушаешь  безмолвие. Поскольку  только  безмолвием  говорят  то , что  думают. «Ты  неплохой  парень , но  я  не  желаю  иметь  с  тобой  длительных  отношений , – говорила  тогда  еще  семнадцатилетному  Корнилову  приближающаяся  к  тридцатилетию  Анна «Типа  Леди» Игнатьева»   
«Тогда  выдай  мне  хотя  бы  разовый  пропуск , – глядя  на  ее  длинные  ноги , протянул  он».
«На  вход?»
«Ну»
«Вот  урод…»
«Не  упрощай»
«Это  я  упрощаю?! – закричала  она. - Мы  не  знакомы  с  тобой  и  трех  часов , а  ты  уже  хочешь  меня… даже  приличное  слово  не  могу  подобрать…»
«Ути-ути»
«Красивый  урод»
«Червячок  ползет , звонаря  спугнет. Колокол  молчит…»
«Не  урод - уродец. Такой… ничего…»
«… время  не  казнит».   

  Очередность  рассаживания: «Можно  мне  поближе  к  молодоженам , я  же их  первого  ребенка  буду  считать  четвертым  своим , мне  для  него  и  собственного  имени  не  жалко ; называйте  его , как  знаете , но  мне  бы  поближе…» - нарисует  еще  множество  кругов  под  глазами  люто  препирающихся сторон. Никакие  распорядители  ни  за  что  не  сгладят  настроение  проигравших  при  разделе  главных  стульев. С  годами  жизнь  становится  понятней  и  смешнее - Корнилов  преду-смотрительно  сел  за  самый  крайний  стол , насыпал  в  тарелку  мясного  салата , утяжелил  хлеб  куском  красной  рыбы  и , пододвинув  к  себе  бутылку  «Гжелки» , непритязательно  застыл  в  снисхождении  к  тосту.
  Но  тост  запаздывал - Корнилов  открыл , налил ; тоста  все  не  было , и  Корнилов  отчужденно  подумал: «ну  что  же ,  придется  идти  в  своем  графике - рюмка  в  одной  руке , вилка  в  другой.
Дуйся , мама - мы  взгрызаемся».

Под  темной  аркадой
С  усталостью  жить
Сказал  он: «Вы  рады
Мне  услужить - ну  что  же , вперед
Я  вижу  кинжал
Пускай  он  войдет  и  кончится  бал.
 На  нем  никогда
Не  просил  танцевать
идя  с  молотка
За  слабость  стоять».
И  звезды  сверкнули
Сверкнул  и  кинжал , но  боги  всплакнули
Когда  он  упал
Им  вдруг  показалось , что  пусто  внизу
В  кругу  их  бойцов
Кипящих  росу.

Разнообразь , Борис , сколько  же  можно  ее  целовать - Корнилов  вы-дернул  себя  из-за  стола  и , гармонично  покачиваясь , вышел  во  двор. Закурив , он  погрузил  глаза  в  вечерние  тучи , летевшие  организованной конницей  по  угрюмому  небу: лиц  сидевших  в  седлах  Корнилов  не  разглядел , а  вот  его  лицо , крайне  загорелое  изнутри , в  тайне  не  сохранилось.
  Голос  шел  с  Земли.
- Узнали  меня?
Корнилов  навел  глаза  на  того , кто  его  спрашивал – волевое  прищуривание  и  он  видит. Перед  собой. Красивую  женщину. Он  видел  ее  и  раньше - в  ЗАГСе  она  свидетельствовала  за  невесту: поговорить  бы  с  ней о  таиландских  приспособлениях  для… Не  оценит. 
- Вот  вы , красавица , - сказал  Корнилов , - мне  и  нужны.
  Ее  голос  стал  упрекающе  теплее.
- В  качестве  кого? – спросила  Анна  Семенова.
- Пока  в  качестве  свидетельницы  невесты. Я  слишком  пьян  и  мне  не  хотелось  бы , чтобы  вы  стали  свидетельницей  моего  позора… Я  сейчас.
Вернулся  Корнилов  еще  быстрее , чем  ушел , а  ушел  он  крайне  неспешно: «я  против  воли  полетел – будь  осторожна , я  крылом  могу  случайно  покалечить» - сунув  красивой  женщине  принесенный  пакет , Корнилов  не  расплычато  пояснил  его  назначение:
- Передайте  молодоженам. Это  подарок.
- А  почему  вы  не  вручаете  его  при  всех?
- Я  бы  вручил , - ответил  Корнилов , - но  возможны  неприятности. По  отношению  ко  мне: вплоть  до  физического  насилия.
 Отойдя  под  нетвердую  власть  освещения , Анна  просительно  прошептала:
- Можно  я  посмотрю?
- Только  без  резких  движений.
 Время  платить  за  спесь  еще  не  пришло? Да-да , наверное – Анна  Семенова  пошарила  рукой  по  пакету , чихнула  и  извлекла  из  него  тривиальный  топор , на  чьей  нерезной  рукоятке - то  ли  кровью , то  ли , скорее  всего , фломастером - была  отчетливо  выведена  по-здравительная  надпись «Для  рубки  брачных  уз».
Она  прочитала , ее  качнуло…
Так  как  Корнилова  вновь  потянуло  за  стол , он  не  смог  позволить  отметившей  этот  скромный  дар  паузе  затянуться  больше , чем  на  минуту:
- Как  думаете , оценят?
  Анна  не  думала - в  ее  приятном  выражении  лица  ярко  просвечивали  все  признаки  столбняка:
- Это  чудовищно…
 Корнилов  резко  развернулся , но  за  его  спиной  все  было  в  норме. Там  ничего  чудовищного: Аня  наигрывает  нехорошую  эмоцию ; за  его  спиной  компания  настороженных  демонов  и  никого  помимо  мертвых. Но  красавица  их  не  видит. Они  для  нее  не  опасней , чем  морская  болезнь  для  прибоя.
- Неплохая  шутка , - усмехнулся  Корнилов , - ошалело  смотрите  мне  через  плечо , я  оборачиваюсь, а  там  лишь  переминающиеся  с  ноги  на  ногу  демоны. Часто  практикуетесь?
 Собеседница , конечно , женщина  красивая , но  за  вычетом  того , что  она  красивая , она  еще  и  женщина , а  женщины  редко  умеют  говорить  не  о  чем: ты  поднеси  им  на  тефлоновом  блюдечке  узкоколейную  тему , и  они  поделятся  с  тобой  горькими  мыслями. А  не  успеешь  поднести , они  сами  пройдутся  по  тебе  чувственным  буром - ну  вот , сейчас  она  и  отлучит  меня  от  теории.
- Какие  еще  демоны? – раздраженно  спросила  она. - О  чем  ты  гово-ришь? Ты  хоть  кого-нибудь  впускаешь  в  свою  душу?
Выпад. Но  мы  его , пожалуй , парируем - в  контратаку  переходить  незачем , но  если  ты  привык  пить  жизнь  маленькими  глотками , то  от  большого  можешь  и  поперхнуться. Как  говорили  заплутавшие  в  уравнении  Ферма: «Вышел  под  луну  помочиться , заблокировал  сознание , да  с  крыльца  и  упал».
- Там  скользко. - Корнилов  заметно  повеселел. - И  вдобавок  она  у  меня  одноместная.
  Теперь  посмотрим  на  тупые  концы  ботинок и , придав  взору  тоскующую  хмурость , соединимся  глазами  уже  с  ней:
- Но  ради  вас  я  могу  и  подвинуться.
  Они  соединяются: Корнилов  нежно  хмурится , но  красавица  уже  от-вернулась – Анна  виновато  вздохнула:
- Я  замужем.
- Это  краткий  пересказ  надоевшего  факта  или  оглашенный  без  сноски на  кассацию  приговор?
- Исходя  из  сегодняшней  ситуации , приговор.... Ну , а  завтра  никто  не  знает.
Жалкая  наживка - мы  уже  не  рыбки-первогодки , чтобы  залезать  на  фактически  голый  крючок: в  общем , побеседовали , потрогали  друг  друга  глазами  и  расходимся  по  отдельным  душам. Каждый  возвращается  в  свою  и  прилежно  ищет  чем  бы  в  ней  заняться: обставить  ли  ее  пластмассовыми  цветами , объединить  ли   разрозненные  траншеи  в  безысходный  лабиринт… 
- Ваш  муж  здесь? – спросил  Корнилов.
- Здесь.
- Я  провожу.

Ее  глазам  не  замолчать
Кричала  ими: «Ты  просрочен!»
А  он  пытался  утра  ждать
Но  взгляд  в  подушку  был  неточен.
Она  хотела  не  чинить
Ему  преграды  видеть  слезы
Но  он  не  плакал , только  выть
Он  научился  в  те  морозы
И  в  те  года , когда  они
Уже  друг  друга  не  робели -
Она  смеялась  над  Дали
Он  без  улыбок  ставил  цели
«Сначала  выжить , потом  жить
Но  разве  жить  не  слишком  много?
Мне  и  любовь  по  жилам  лить
Для  настроения  убого».

  Пока  Корнилов  отсутствовал , диспозиция  в  зале  отягчающе   переменилась. Большая  часть  внимания  сейчас  уже  накатывала  на  забитого  пианиста , инертно  орудовавшего  стареньким  синтезатором  на  потребу  бесшабашно  разгулявшимся  гостям. Система  строилась  таким  образом: желающий  петь  подходил  к  музыканту , заказывал  песню  и , выхватив  у  предшественника  безропотный  микрофон, тут  же  начинал  ее  исполнять. А  прочий  народ , не  отходя  от  тарелок и  не  желая  хорошей  смерти  плешивому  зяблику , ее  интенсивно подхватывал.
Репертуар  поражал  непроглядным  постоянством. Предпочтение  отдавалось  произведениям  о  женатых  парнях , погрязших  в  любви  девчонках - шорохах , ревнивцах  и  тому  подобной  нечисти.
Корнилов  уже  сделал  шаг  снова  идти  курить , но  судьба , схватив  его  за ремень , донесла  до  него  зазывающий  крик , истерично  предложивший  ему  обождать.
- Корнилов , спой!
  А  ты , Борис , змея: и  сам  еще  не  спишь  и  других  своим  шипением  будишь. Человеколюбие , щелкая  пальцами  SOS , уходит  на  дно  истории…
- Спой , не  стесняйся!
- Ладно , спою - Корнилов  артистично  помял  кадык. - Но  с  одним  условием. Микрофон  на  середине  песни  не  отнимать.
- Я  гарантирую!
Жених  на  свадьбе  фигура  значительная , не  похоже , чтобы  кто-нибудь  посмел  ему  перечить. А  если  им  совсем  не  понравится? Но  гарантии  были  предоставлены  как  раз  на  этот  случай: у  кого-то  стучит  сердце , но  у  кого  и  желудок ; плотность  наполнения  тела  предполагает  накопление  в  нем  и  души ; Корнилов   перебирает  в  памяти  песни , в  чьей  технологии  он  не  забыл хотя  бы  половины  слов - мрачный  пианист  смотрит  на  него   исподлобья.
- Что  бы  нам  сейчас  спеть? – спросил  Корнилов  скорее  у  себя  самого. - Для  радости  голоса  и  преодоления  блуждания  духа… Как  вас  по  батюшке?
- Михаил  Анатольевич…
- «My  way»  знаете?
  Михаил  Зайченко , до  этого  обращения  понуро  считавший  клавиши , мгновенно  приободрился:
- Обижаете. Вам  побыстрее  или  помедленнее?
- Мне  как  в  оригинале.
Одобряюще  улыбнувшись , Зайченко  задвигал  пальцами. И  Корнилов  запел - он  пел  с  настроением , заменяя  забытые  слова  на  сходные  по  звучанию ; пел , рассказывая  учащенно  трезвеющей  свадьбе  о  человеке , у  которого  нет  никого , кроме  себя: о  высохших  слезах  и  близком  конце ; о  сожалениях , не  мешающих  ему  жить  по-своему - в  припеве  он  до  Синатры  не  дотягивал , но  в  целом  песня  прозвучала  приемлемо: по  ее  окончанию  Корнилов  впервые  в  жизни услышал  направленные  к  нему  аплодисменты.
  По  завершению  аплодисментов  он  ответил  благодарной  публике  невыразительным  кивком  и  молча  ушел.
Через  четверть  часа  он  покинул  этот  город.      


 
                13

   Сегодняшний  вечер  был  посвящен  одиночеству: Корнилов  специально  обходил  общественные  места , притягивающие  собой  выбравших  другой  путь , и  поэтому - чтобы  разыграть  намеченную  масть - ему  приходилось прокладывать  маршрут  по  непривычной  для  него  кривой , безошибочно  проложенной  им  не  от  улице  к  улице , а  из  тени  в  тень. Понятное  дело , что  при  таком  освещении  мысли  в  его  голове  стихами  не  разговаривали. Заложенная  в  них  информация  не  находила  себе  применения , подталкивая  носителя  к  принятию  адекватных  положению  мер – к  примеру , мысль  натыкалась  на  номер  дома , распечатывала  все , что  знает  о  номерах  и  взбудоражено  требовала  незамедлительного  использования  этих  дебелых  кип  виртуальной  бумаги. Ее  вполне  можно  было  бы  и  сжечь , но  тогда  вместе  с  ней  полыхнет  и  что-нибудь  ценное: инфекцию  переизбытка  ценностей  Корнилов  внутри себя  не  носил , однако  потеря  некоторых  файлов  бодрости  бы  ему  не  прибавила. Одна  «Система  Возврата» чего-то  из  себя  представляла: чего-то  не  то , но! говоря  приземленно , эта  система  состояла  в  совокупности  необходимых знаний , возвращающих  утренний  дух - после  вечернего  перебора - в  жизнеутверждающую  позицию. Система  подразумевала  все. В  левой  графе  находились  сведения о  том , что  пили , сколько  пили  и  с  кем  пили. А  в  правой  стояли  указания  чем , и  главное  под  какую  музыку , следует лечиться. Предположим , Корнилов  пил  водку , литр , и  в  одиночку. В  этом  случае он  лечился   ста  граммами  все  той  же  водки  и  двумя  бутылками  пива , бесстрашно  сопровождая  употребление  волшебной «Like a rolling stone». Непременно  в оригинальном  исполнении  Дилана.
  «Для  тебя  важно , что  ты  меня… сейчас? Не  скрою , очень… сейчас – очень… тебя , Корнилов… я , Сашенька , устал. Завтра  поговорим» - если  к  водке  добавлялось  шампанское , а  в  компанию  к  собственному  телу  женское , метод  его  лечения  зависел  от  того , где  и  кем  он  проснулся. Если  дома  и  один , Корнилов  срочно  увеличивал  дозу  до  двухсот  грамм  и  восполняюще  ставил «Across the Universe» ; ну  а  если  ему  доводилось очнуться  на  вражеской  территории - незнакомая  женщина , оленьи  рога , мятая  простыня - Корнилов  лечился  тем , что  есть. Подвергая  себя  порочащему  риску  включить  радио. Шанс  услышать  что-нибудь  божественное  был  невелик , но  может  и  повезти , «Paint it black» или «Аfter dark» там  иногда  попадаются - Корнилову  немного  важно  помнить  о  том , что  на  каждый  вариант  упадка  природой  заложен  противовес  не  менее…
- Документы , пожалуйста.
 Осквернив  вечернее  одиночество , легавый  сверкнул  заутреней  шести  маленьких  звезд - фуражка  у  него  с  кокардой , на  ресницах  застенчивая  тушь ; Корнилову  захотелось  зажмуриться , но  он  передумал: яркость  сияния - одна  шестерка  не  три , а  у  него  этих  звездочек  по  три  на  каждом  погоне ; у  него  и  собака  дороги  не  спросит - все  же  не  дотягивала до  уровня , способного  раздражить  его  слизистую:
- Они  у  меня  дома , офицер. Лежат  в  раскрытом  виде  и  буквы  на  солнце  греют – пауки  прыгают  на  расстояние  в  сто  раз  превышающее  длину  их  тела , но  на  своих  женщин  они  прыгают…
- Тогда  нам  придется  пройти.
- Ко  мне  домой? – Корнилов  неприязненно  потер  подбородок. – Мои  извинения , но  гостей  я  на  сегодня  не  планировал.
- Мы  пойдем  в  отделение. – В  голосе  лейтенанта  не  слишком  прогля-дывала  бесчинствующая  уверенность. – В  тридцать  четвертое.
Дойдем , стукнем  по  ладоням , отворим  нутро , будем  коптить  отре-занные  головы  послушных  бомжей. Не  страшно - «Система  Возврата» и  та  дает  сбои: Корнилов  позавчера  выпил  граммов  сто  пятьдесят , вчера  похмелился  всем  оставшимся - обозленно  закрывшись  в  спальне , мелочная  эгоцентристка  Саша  Полянская  врубила  на  полную  громкость «Woman  in  love»  и  принялась  изводить  рассеянность  его  мыслей  оглушительными  завываниями  женского  чувства. Корнилов  ей  ничего  не  обещал , но  она  закрылась - в  зашторенной  комнате. Вовлекая  под  неустойчивые  опоры  его  завтрака  изнывающую  от  неприступности  Редфорда  Барбару  Стрейзанд.
«Выходи , Сашенька , не  глупи – если  я  буду  по  частям , ты  сыщешь  меня  в  трубах. Или  в  трупах – крупных  животных… уважаемых  людей… их  пристрелят, вскроют , а  там  я: уши , хрящи , шейные  позвонки» - Корнилов  не  делал  воздуху  больно. Он  тихо  завтракал. Подставляя  лафетник  транзитным  размышлениям  о  храмоватых  мужчинах , оставляющих  в  нелюбимых  женщинах  черное  семя. 

«Из  мертвых  каждый
Каждый  первый
   Был  в  жизни  скверный…»
Так  он  думал
И  пил  вино
И  снова  думал.
А  после  скрип
Чужой  постели
И  он  родился
Его  успели
Родить  опять
Для  прежней  цели -
Смотреть  в  окно
На  степ  метели.

Корнилов  на  лейтенанта  зла  не  держал - легавый  же  человек  про-стой:  на  ресницах  тушь , на  губе  бубон , компактный  мозг  полон  ненавистью ; с  женщиной  ему  серьезно  и  воздушный  поцелуй - у  него , наверное , еще  мама  так  туго  завязала  шарф , что  вся  его  дальнейшая  жизнь  отзывается  в  душе  лишь  жуткими  коликами. Придуши   она  его  тогда , он  бы  обошелся  без  страданий ; избежал  бы  их , как  чистый , наивный  ребенок. 
- В  отделение , - сказал  Корнилов , - так  в  отделение. У  вас  там  наверняка  найдется  кому исповедовать  мой  разум. Заодно  и  со  своим  кругом  общения  познакомите.
Но  познакомиться  с  интересными  людьми  Корнилову  не  удалось - проконвоировав  его  до  ближайшей  шашлычной , легавый  суетливо  отвлекся  на  махавшего  ему  человека  с  неравномерно  посаженными  глазами  и , бросив в  качестве  напутствия «В  следующий  раз  имейте  при  себе» , поспешно  исчез  за  причудливо  оформленной  дверью. Мрачный  пятак  упитанного  кабана - предположительно  Адониса – роковой  взгляд , из  насупленных  ноздрей  абстрагированно  капает  флегма: Корнилов  подождал , не  позовут  ли  и  его , но  его  не  позвали.
Корнилова  никто  не  звал  и  в  его  недавний  сон - сам  уснул , сам  проснулся , но  что  же  приятнее: засыпать  в  хорошем  настроении  или  в  нем  просыпаться? и  идет  ли  тебе  твое  лицо? и  пойми же  ты , пойми…
Пойми  же , наконец , что  ты  любишь  ее  только  ради  себя  самого.

 Корнилов  не  верит , но  субъективно – это  же  «Мэдисон  сквер  гар-ден»: если  ты  не  будешь  стрелять , ты  будешь  лежать , я?…меня?…мне  видится  неблизко… меня  не  отвратить  от  умолчания  холопства ,  у  вторично  подавившихся  паштетом  нет  преимущественного  права  на  сострадание ; крутые  лузеры  не  хнычут , Корнилов  стоит  на  краю  сцены , в  руках  у  него  подключенная  гитара, вокруг  него  множество  других  музыкантов - они  еще  ничего не  делают , народ  уже  беснуется, Корнилов  не  узнал  бы   партнеров  по  бенду  и  по  номеру  на  их  душе – народу  под  ногами  безбрежное  море ; Корнилов  начинает  играть , он  лабает  «Born  to  run» Брюса  Спрингстина , прочие  индивиды  с  инструментами  по-прежнему  не  играют  ничего: они  исподтишка  сталкивают  друг  друга  в  омут  беснующего  народа -  Корнилов  уже  играет «Space  oddity , но  остальные  не  подхватывают  и  его  детальное  воспроизведение  Боуи , народу… сколько  вас… охренеть… вам  тоже  не  до  переоценивающего  значение  космоса  майора  Тома – гвалт , эйфория , срываемые  лифчики , товарищи  Корнилова  по-степенно  приходят  в  себя: они  без  устали   избивают  пригревшегося  за  ударной  установкой  негра ; он  растерянно  орет: «Назад , гниды …  я  же  Арт  Блейки , а  вы  бараны  из  интерполовской  самодеятельности… а  мразь , мордатый , я  тебе  сейчас  палкой… тебя  палкой! последние  мозги  по стенкам  черепа  размажу!» - тощий  вьетнамец с  тенор-саксофоном  в  неслучайно  замахнувшейся  руке  не  думает  о  прекращении  избиения , Корнилов  прочувственно  играет «Hey Joe» - играет  он , может  быть , и  похуже  Хендрикса , но  поет  несомненно  лучше , впрочем , Корнилов  поет  без  микрофона  и  его слышно  только  на  сцене , где  в  этот  момент  его , разумеется , не  слушают – негр-барабанщик  вырывает  у  грудастого  креола  его  ненастроенный  банждо  и  по  темечку , по  темечку , кто  подскочит , тому  и  по  темечку , забежит  со  спины  и  по  темечку ;  Корнилова  все  это  крайне  достало - они  берут  верх , но  над  ним  ли , над  собой? Корнилов  уходит  со  сцены, за  ним  с  нее  выносятся  вся  группа: она  выкатываются  барахтающимся месивом , вконец  одуревший  народ  устраивает  у  выходов  жуткую  давку ; Корнилов  видит  их  затруднения , он  бесстрастно  спрашивает  у  небольшого  секьюрити  с  проломленными  гармоникой  зубами:
- Не  буду  скрывать , я  и  сам …
- Сами?
- Высовывался  из  окна , чтобы  протереть  луну. Но  эти  лю-ди…личности… почему  они  не  ушли  раньше?
- Надеялись!
- И…
- Что  ваш  бэнд  еще  разыграется!
- Наш  бэнд? Нашли  на  кого  надеяться…    

  Присягая  на  верность  попутному  ветру , желтолицые  листья  путались  под  подгибавшимися  ногами  прохожих ; они  перемещались  в  отходных  танцах  и  , войдя  в  соприкосновение  с  асфальтом , стирали  об  него  свои  отличительные  признаки , обманчиво  выделявшие  их  половую  принадлежность  к  той  или  иной  привилегии. Самоуверенные  трамваи  стучали  литыми  колесами  в  такт  предполагаемому  слиянию  рельсов  со  взлетной  полосой ; городская  грязь , смешиваясь  с  высокими  по  сезону  подошвами , начинала  обход  давно  опостылевшего  ей  города - замедлив  шаг  возле  народного  суда , Корнилов  рассеянно  высморкался. Странные  авторы  строк «Печаль  моя – пойми  меня , я  не  хочу  платить  налоги» надели  войлочные  кирасы  и  понеслись  по  его  голове  в  коляске  с открытым  верхом: вместо  лошадей  ее  тащила  одноглазая  женщина  в  судейской  мантии. Корнилов  встал  в  боевую  стойку , и  мощно - по-другому  не  подействует - ударил  видение  коленом.
Заслуженно  получив  по  яйцам , демоны  расползлись  восвояси  и  Корнилов , проверив  наличие  пульса , вернулся  на  круги  размеренной  прогулки.

Боднул   глазами  Серафим
И  дал  обет  молчать
Теперь  он  словно  клоун-мим
Скребется  в  дверь  играть.
Поставив  жизнь  свою  за  смерть
Дракона  и  тельца
Он  наблюдает  из-за  туч
Вращенье  колеса.
А  что  там  выпало , никто
Не  видел , кроме  всех
Но  Серафиму  все  равно
Откуда  льется  смех.
Он  наблюдает  из-за  туч
Бросая  жизнь  на  стол
И  пробивает  тонкий  луч
Прибитый  к  небу  пол.

   Свернув  в  переулок , Корнилов уже  имел представление , куда  он  его  выведет - год   за  годом  он  вел  его  к  летнему  кафе , не  прекращавшему  свою  деятельность  до  стабильного  минуса , сопрово-ждаемого  приходом  во  сны  эскимосов  и  нейтрально  выпадающими  снегоизлияниями. Корнилов  величественно  видел , что  погода  еще  не  встала  у  него  на  пути  и , считая  на  ходу  деньги , заранее  просчитывал , как  бы  ему  поступить , чтобы  за  его  столик  никто  не  подумал  подсесть - сердце  у  Корнилова  не  болело: оно  не  умолкало , но  Корнилов  за  него  не держался , он  не  любил  держаться  за  сердце , а  вот  держаться  сердца  он  не  позволял  себе  гораздо  реже - не  дави  на  меня , сердце , не  буди  во  мне навязчивое  состояние  пробужденности. Оставь  в  покое  свое  волнение - кафе  действительно  работало , но  во  взгляде  бармена , удивительно  напоминавшего  молодого  Олега  Янковского , явно  читалось  предчувствие  скорого  закрытия  лавочки - Корнилов  взял  пиво  и  огляделся: столов  было  гораздо  больше , чем  посетителей, да  и  те  немногие , кто  еще  не  ушел , едва  ли  собирались  в  нем  засиживаться. Однако , разработав  план  наступления , как-то  обидно  передвигать  стрелки  на  бегство. И  поэтому , вспоминая , что  большинство  людей  терпит  себя  из-за  жалости , Корнилов  садится  за  стол , он  приступает  к  его  реализации ; «ха-ха… что?… соседи  кричат , занимаясь  любовью , вы  воете  от  зависти  и  тоски… врешь… шучу» - когда  стол  покрылся  тонким  слоем  преднамеренно  пролитого  пива , Корнилов  отодвинулся  вместе  со  стулом  и  удовлетворенно  посмотрел  на свое  творение. Растрата  пива  не  прошла  впустую. Теперь  к  нему  уже  точно  никто  не  подсядет.
- Не  слишком  ли  вызывающе , барин?
- Да  нет , в  самый  раз. Я  хочу  посидеть  в  одночестве  и  немного  пролитого  на  стол  пива  окажет  мне  большую  услугу , чем  если  бы  я  пролил  его  в  себя. 
- Перед  тем , как  будете  уходить , непременно  его  слижите. Подобно  Аристотелю , который  искупавшись  в  масле , искал  возможность  его  продать.
- Я  не  Аристотель. А  ты , вообще , никто.
- Не  мне  перед  вами  выпячивать  грудь  или  отклячивать  зад , но  то , что  вы  сделали - это  же  какое-то  свинство.
- Свинство , мой  дорогой , не  на  столах , а  в  голове. 
- Ну , из  вашей  его  и  током  не  вытравишь… Хорошо  хоть  старуха  попробует  чистоту  навести. 
- Ты  со  мной  о  смерти  в  таком  тоне  даже  не  заговаривай. Она  мне  не  ровня , но  и  унижать  ее  народными  сравнениями… 
- Я  не  о  смерти. Я  говорю  о  реальной  старухе.
- И  где  она , твоя  старуха? 
- Уже  здесь.
Протерев  стол , старуха  набросилась  на  человека  укоризненными  взорами - она  отрещивалась  от  его  резонов , Корнилов  тоже  не  устраивал  ей  оваций: гляди , бабка , в  случае  чего  тебе  за  меня  отомстят. Так  беспардонно  вклиниваться  в  концепцию - это  тебе не  гусей  на  забой  выгуливать. Тут  от  огнемета  ладонями  уже  не  загородишься ; всплывший  покойник… где?… он  лежит  на  самой  воде , словно  на  надувном  матраце ; народ  все  подходит  и  подходит: мужчины , женщины – мужчины , снова  мужчины.
Похоже , сейчас  начнется.
- Не  побеспокою?
  Господин  в  кепи , улыбчивый  как  бомбардировка. Два  кулька  орехов  и  пятно  на  куртке.
- Садитесь , - ответил  Корнилов. - Если  больше  некуда.
- Благодарствую.
  Из  якобы  имевшегося  у  Сергея  Аникина  выбора , сесть  напротив  Корнилова  или  под  углом  к  нему , он  предпочел  положение , позво-лявшее  беседовать  без  поворота  головы - Корнилов  в  анфас  мало  опережал  Корнилова  в   профиль, но  Аникина  такие  тонкости  не  отталкивали.
  Ему  хотелось  общения.
- Часто  здесь  отдыхаете? – спросил  Сергей.
- Здесь  не  часто. – Корнилов  демонстративно  придвинул  к  себе  стояв-шую  на  середине  стола  пепельницу.  – А  так  частенько.
- Завидую  вам.
- Есть  чему.
 Разорвав  один  из  кульков , Сергей  Аникин  приподнял  кружку  и , сдувая  с  нее  обреченную  пену , размашисто  качнул  ее  содержимым:
- За  ваше  здоровье!
 Брызги  полетели  с  такой  агрессией , что  у  Корнилова  потухла  сигарета , но  он  не  растерялся - как  вероятно  не  растерялись  во  время  Потопа  его  предки - и  достал  новую.
- Позвольте  вам  заметить , - сказал  Корнилов , - что  вы  уже  не  первый , кто  за  него  сегодня  пьет.
- Спасибо  за  откровенность. И  кто  же  был  моим  предшественником  в  этом  благородном  деле?
- Я. – Предостерегаясь  от  очередного  приступа  бесноватого  восторга , Корнилов  загородил  сигарету  ладонью. – Им  был  я.
- Очень  благоразумно. Я  подумаю  над  тем , как  это  можно  вписать  в сценарий  моей  жизни - меня  постоянно  окружают  юные  леди  и  физическое  здоровье  я  еще  могу  попробовать  подтянуть. Подождите , я  сейчас  вернусь.
 Корнилову  захотелось  воскрикнуть: «А  стоит  ли?» , но  подобное  восклицание  грозило  легализованной  обстоятельствами невоспитанностью , а  своих  воспитателей  Корнилов  уважал. Он  бы  не  пожалел  для  них  и  первых  слезинок , давным-давно  выпавших  из  его  голубых  глаз - Корнилову  не  надо  лишний  раз  напрягать  память , чтобы  удостовериться  в  том , что  он  еще не  забыл , как  во  время  попойки  со  злоупотребляющим  ЛСД  поэтом Брильским , он  спросил  у  него: «Вы  человек  уважающий  или  уважаемый?».
«И  то , и  то. - Несчастному  поэту  уже  не  терпелось  остаться  одному  и  судорожно  заняться  онанизмом , - Но  все  не  то…».
«Все  не  то? А  что  же  то?». 
«Не  узнать  ни  от  кого…» - отстаивая  перед  небом  свою  непохожесть  на  обыкновенных  ****унов , Корнилов  думал  о  прежних  воспитателях: он  не  помнил  их  имен , никогда  не  видел  их  лиц , но  они  у  него  все-таки  были -  и  детские  слезы , и  вороватые  воспитатели  его  недокрученного  до  святости  духа. 
«Вас  помянуть?»
«Себя  помяни…» - вернувшись  за  стол , Сергей  Аникин  поделился  доброй  вестью: он , как  постепенно  выяснялось , оказывался  человеком , чье  сердце  пока  еще  не  напрочь  лишено  ответственности  за  свое  второе  предназначение.
- А  я , - сказал  он , - вам  пива  купил.
- Вы  поступили  мудро. – Корнилов  размеренно  отхлебнул  чужого. От своего  оно  не  отличалось , но  и  то  было  вполне  на уровне. - Если  хотите , мы  выпьем  и  за  ваше  здоровье.
- Не  откажусь!
В  изучение  выгоды  употребления  чужой  горечи  хмеля  за  чужое  здоровье , Корнилов  не  заныривал , но  и , дрейфуя  на  поверхности , он  все  же  не  выпускал  из-под  контроля  обитателей  глубинных  потоков - спрятавших  руки  в  карманах. Готовых  в  любой  момент  их  выдернуть  и  полыхнуть  с  двух  стволов  по  заспанным  сердцам  расслабившихся  соглядатаев. Как  говаривали  райские  птицы – настороженность  и  еще  раз  настороженность.
- Вы  мне  только  одно  пиво  купили? – спросил  Корнилов.
  Сергей  Аникин  беспричинно  испугался:
- А  надо  было  больше?
- Я  ничего  не  знаю  о  вашем  здоровье , но  возможно  за  него  еще  пить  и  пить.
- Так  я  бы  и  сам  за  него  с  радостью  нализался! Мне  кажется , физическое  здоровье  я  еще  в  силах  подтянуть - я  день  за  днем  нахожусь  в  окружении  юных  барышень , и  моему  образу  жизни  оно  бы  безусловно  не  помешало , но  сейчас  мне , к  сожалению  некогда. Надеюсь , к  нашему  обоюдному  сожалению.
Дело  ваше , у  дурдома  остановка  по  требованию , но  некоторые  доходят  и  до  того , что  жестоко  подтруднивают  над  хмурым  одноногим. «Не  с  той  ноги , что  ли  встали?» , - они  ему  говорят. Наверное , они  подонки. Или  просто  те , кто  в  принципиальных  снах  смотрит  не  с  Земли  на  луну , а  с  Луны  на  землю. Невнятно  бормоча: «Ну , да… конечно… банкуй… но  мы  еще  поглядим , кто  у  кого  на  мушке».
- Мое  здоровье , - сказал  Сергей  Аникин , - для  меня  важнее  всех  дел , но  повторяю – мне  сейчас  совсем  некогда.
- А  мне  есть  когда.
  Поводив  по  столу  раскрасневшимся  пальцем - очевидно  от  неловкости  созданной  им  ситуации – Сергей  Аникин  встал  и  понуро  удалился. Предварительно  он  раскланялся. Когда-нибудь  он  и  разложится , и  разложившись , полностью  изменится. А  с  Корниловым  он  больше  не  встречался - как  в  паспорте  не  приветствуется  лишняя  информация , так  и  на  капитанском  мостике  число  людей  должно  быть  ограничено  одним. Им. В  фуражке  с  якорем , с  сумкой  колдуна , с  необузданным  величием - разбавлять  подобное  одиночество , только  опрокидывать  корабль , а  он  в  таком   виде  отнюдь  не  синоним  надежде , покидавшей  район  бедствия  на  спасательной  шлюпке , кровожадно  посылая  с  обеих  рук  примирительные  кукиши. Сильные  духом  купаются  в  опъянении  сложностями , приливно  напирает  плебс , идущие  из-под  воды  пузыри  все  скромнее - находясь  под  впечатлением  ласково  прижавшегося  к  нему  вечера , Корнилов  вспомнил , как  похожим  вечером , коротавшимся , правда , в  помещении , он  позволил  одной  своей  нерукотворной  знакомой  провести  над  ним  процедуру  бритья - она  считала , что  если  они  сблизятся  и  данным  образом , чувственность  их  отношений  выйдет  на  недостижимый  ранее  эллипс , и  они  пробудут  вместе  хотя  бы  до  следующего  четного  дня. Но , увы - дрогнула  ли  ее  рука  от  возбуждения , или  она  всего  лишь  нервничала , Корнилов  не  анализировал. Когда  тебя  заливает  кровью , трудно  бежать  за  калькулятором: инстинктивно  трудно. Да  и  девушка  повела  себя  не  изысканно – по-идиотски  взвизгнула , махнула  волосами , и , засунув  под  мышку  элегантные  туфли , выпала  из  его  жизни  навсегда. «Куда… ты  куда… мы  же  вместе  восторгались  крестьянскими  поэтами, смеялись  во  сне , свихнулись» - Корнилов  поумирал , похрипел , и  выжил: дополз  до  ванной , обмотал  вокруг  шеи  махровое  полотенце , лег  на  холодный  кафель. Расслабился. Говорят, что  в  эти  минуты  перед  глазами  проносится  вся  жизнь. Но  то  ли  его  минуты  еще  не  стали  достаточно  послед-ними , то  ли  жизнь  у  Корнилова , пройдя  в  непроглядном  тумане , не  желала  выстраиваться  в  отчетливые  картинки , но  только  ничего  похоже  на  общепринятые  стандарты  он  не  разглядел. Не  высмотрел. Не  узрел. Но  не  беспокойся , Корнилов - до  смерти  все  доживем.
Спустя  несколько  несчитанных  дней  в  числе  воспоминаний  об  этой  поучительной  истории  у  него  остался  только  шрам – «Вот  он , смотрите. На  него , на  замирающую  Клязьму , на  опрокинувшийся  и  катящийся  по  насыпи  товарный   вагон» - полученный  в  результате  передачи  чрезмерных  полномочий  посторонней  клеточной  структуре  и  названный  Корниловым  «Осколком  от  непробиваемого  щита , созданного  из  титанового  сплава , и  бессильно  треснувшего  при  соприкосновении  с  артиллерией  ближнего  боя  женских  губ».
С  той  девушкой  Корнилов  пока  не  сталкивался  и  он  не  знает  о  том , что  тремя  месяцами  спустя  ее  похитили.
Излишне  улыбчивый  мужчина – в  снегопад , прямолинейно , на  выходе  из  вегетарианского  кафе.
- Да  ты  не  бойся , - сказал  испуганной  девице  Сергей  Аникин - в  сексуальном  плане  к  тебе  тут  никто  не  будет  приставать. Не  бойся, мне  не  нужно  от  тебя  никакого  секса.
- Этого  я  и  боюсь… - обреченно  прошептала  она.

 Пищат  сверчки , скулят  щенки ; Корнилов  скитается  от  одной  мещанки  к  другой , в  метрах  пяти  от  него  падает  кость – к   ней  вприпрыжку  подбежала  ворона. Подхватила  ее  клювом , взмыла  с  ней  наверх , и  пока  Корнилов  крутил  причину  столь  необыденного  поведения   на  вертеле  своего  непонимания  истоков  наступательного  импульса , кость  снова  просвистела  неподалеку  от  его  виска. Понимая , что  в  третий  раз  ворона  может  и  не  промахнуться , Корнилов  затолкал  кость  под  стол. Но  неприятности  на  этом  не  кончились.
  Если  возраст , наподобие  бокса , разделить  на  категории , то  женщину , едва  не  заставившую  Корнилова  тут  же  уйти , можно  было  бы  отнести  к полутяжелой. Не  спросив  его  разрешения , она  села   рядом  с  ним, щелкнула  банкой  с  апельсиновым  коктейлем , развернула  толстую  газету  и , уставившись  в  матричные  столбцы  информации , стремительно  выпала  из-под  слабого  влияния  вселенского  разума.
  От  нее  исходило  такое  оцепенение , что  Корнилову  пришлось  немного  задуматься  о  собственной  безопасности. «Она  изнывает  по  большой  любви? Великолепно , изумительно , мне  в  этом  с  ней  не  потягаться» - когда  она , как  заметившая  достижимость  потенциальной  жертвы  голодная  кобра , окончательно  превратилась  в  камень , он  ринулся  на  штурм  могильного  для  него молчания.
- Что  пишут? – спросил  Корнилов.
 Валерия  Стрежнева  слегка  вздрогнула.
- Ничего , - ответила  она.
- А  что  вы  тогда  читаете?
- Объявления. Это  газета  с  объявлениями.
Обломав  угрозе  утыканные  струпьями  рога , Корнилов  завернул  свою  общительность  в  непромокаемую  безразличность , охранявшую  здоровье  его  голосовых  связок  гораздо  лучше  любой  гимнастики.
Валерии  Максимовне  его  спокойствие  пришлось  не  по  нраву - ее  годы  торопились  прикоснуться  к  вниманию.
- Вам  не  нравится , что  я  читаю? – спросила  она.
Туманная  постановка  вопроса. Пока  его  размотаешь , ответ  от  рук  отобьется - да  поймет  Корнилова  тот , кому  и  в  раю  пядьдесят  граммов  плеснут.
- То , что  вы  читаете , - сказал  он , - мне  нравится. А  вот  то , что  вы  читаете, одобрить  мне  сложновато.
  Сдавив  щеки  большим  и  безымянным , Валерия  Стрежнева  водрузила   указательный  на  мясистый  наконечник  неровно  дышаще-го  носа.
- Не  поняла , - созналась  она.
- Я  говорю  о  том , что  для  процесса  чтения , который  уже  сам  по  себе  заслуживает  неповерхностной  похвалы , можно  было  бы  подыскать  и  более  достойное  применение.
  Эти  слова , как  молоточки  по  ржавому  ксилофону , сыграли  в  ее  сознании  вполне  доступную  музыкальную  фразу.
- Например , книги? – спросила  она.
- Например.
Выпустив  из  китайской  зажигалки  невысокий  огонь , Корнилов  полез  за сигаретой. Сигарету  он  достал , но  зажигалка  ее  не  дождалась - как  избавилась  от  пламени , так  и  не  горит , иссякла: Роджер  Бэкон  что-то  говорил  о  семи  ступенях  к  познанию  истины , я  на  какой – на  третьей, четвертой? пятой? ах  упал  со  второй? с  бед-ностью  моей  натуры  даже  не  расшибешься - в  бездонных  мечтах  умеренного  страдальца  Нафанаила  Плакуна  нещадно  восторжествовала  мель ; с  фисташкового  дерева  воззрилось  на  степь  опухшее  лико ; Корнилов  невесело  размял  перекатывающуюся  под  его  пальцами  сигарету  и , посмотрев  на  упавшие  на  стол  табачные  крошки , чиркнул  зубом  об  зуб. Искры  не  последовало. Ничего  не  поделаешь , придется  возвращаться  к  общению. Не  от  молнии  же  прикуривать.
- У  вас  любимая  есть?
- Прикурить  на  найдется?
  Ее  интерес  узнать , и  его  интерес  курить  слились  в  одно  неповто-ряемое предложение , бесхитростно  отметившее  свою  концовку  двумя  вопросительными  знаками.
- Не  курю , - сказала  она. - Так , у  вас  есть  любимая?
  Здравствуйте , и  вы  туда  же… Личная  заинтересованность? Не  то , листай  дальше. Простодушное  любопытство? Если  бы  так.
- Никакой  любимой , - ответил  Корнилов , - у  меня  нет. Не  любимой , не  любимого. Я  свое  еще  в  прошлом  тысячелетии  отлюбил.
  Валерия  недоуменно  выпятила  нижнюю  челюсть.
- Вы  о  своем , - сказала  она , - а  я  о  книге... Любимая  книга  у  вас  есть?
  Все  было  проще , чем  он  себе  представлял: высадив  десант , ему  тут  же  приказали  сдаться.
- Любимая  книга , - ответил  Корнилов , - у  меня  есть.               
- И  какая , если  не  секрет?
- Избранные  труды  по  психиатрии  профессора  Ганнушкина.
Его  невинная  ремарка  увела  развитие  их  беседы  в  сторону  противоположную  первоначальной: если  кто-то  кого-то  теперь  и  боялся , то  этим  кем-то  стала  уже  она – отсечение  загребущих  лапок ; избыточность  здравия , легкомысленной  сестре  милосердия  Матрене был надолго памятен  тот  день , когда  она  по-матерински  поцеловала  прокаженного  купчика: «Тебя  бы  я , девочка , предосте-рег , удержал , но  его  бы  не  оттащил , не  сумел. Я  не  о  купце. О  Сидоре» -  безрассудный  энтузиаст  Сидор  Плынин  потерял  невинность  за  день  до  окончания  духовной семинарии: расстался  с  ней  быстро , но , посвятив  всю  последующую  за  потерей  жизнь  ее  возвращению , ничем  себя  не  утешил. «Не  вымолил  я  у  памяти  чистоту , подумывал  Сидор , с  грязным  прошлым  на  свидание  с  грядущим  отправляюсь - рандеву  у  меня  с  Господом, а  я  все  не  могу  забыть  о  прежнем  свидании  , о  страстном  свидании  с  той  конопатой  дивчиной: ты  уж , Господи , на  меня  не  взыщи , но  как  же  хорошо  мне  тогда  было - целый  ворох  лет  потом  прожил , ничего  схожего…».
Сегодняшний  день  и  с  утра  не  предвещал  вечеру  радужных  наслаждений , но  в  голосе  немолодой  женщины  недоуменно  появились  мрачноватые  нотки. Словно  бы  скопированные  с  «Pink Floyd» эпохи  их  подлинного  расцвета.
- Я , - сказала  она , - не  очень  разбираюсь  в  книгах. Честно  признаюсь – я  в  них  не  секу. И  что  в  ней  такого  интересного , в  книге  Ганнушкина?
- Там  даются  описания  признаков , относящих  вас  к  тому  или  иному психологическому  типу. Довольно  любопытно.
  Но  ей  было  уже  не  просто  любопытно ; задергавшейся  даме  казалось, что  их  мирному  сосуществованию  осталось  еще  недолго , и  неопровержимая  темень , беззвучно  сокращающая  проложенное между  ними  расстояние , этому  только  способствует.
- И  к  какому  вы  отнесли  себя? – спросила  она.
Улыбнувшись  одними  глазами - а  глаза  у  него  сегодня  не  улыбчивые - Корнилов  констатировал  поставленный  им  диагноз. Диагноз  он  поставил  себе , улыбался  он  ей: улыбался  не  улыбчивыми  глазами - поставленный  диагноз  он  сам  бы  с  легкостью  опровергнул , но  настроение  у  него  сегодня  не  сговорчивое…
   -    Кто  же  вы  по  этой  книге?
- По  этой  книге… по  этой  книге  получается , что  я  эмоционально-тупой  шизоид.
  Перед  тем , как  броситься  за  помощью , Валерия  Стрежнева  не  удержалась  от  сочувствия - родившись  женщиной , нелегко  избавиться  о  того , что  вы  родились именно  ей.
- Это  опасно  только  для  вас? – спросила  она.
- Не  совсем.
Валерия  нерифмованно  привстала. Нерифмованно  с  тем , как  он  на  нее  посмотрел – надо  признать , что  Корнилов  взглянул  на  нее  весьма  беззлобно.
- Других  ваша  болезнь  тоже  затрагивает?! – вскричала  она.
- Болезнь? – удивился  Корнилов. - Причем  здесь  болезнь?
- Не  знаю , безопасно  ли  с  вами  спорить , но  вы  же  сами  сказали , что  вы  шизоид!
  «Ее  реакция  выражается  настолько  обостренно… проняло?… я  чуть  было  сам  себя  не  испугался» - разъясняя  подноготную  уст-рашающего  термина , Корнилов  в  первую  очередь  уже  не  успокаивал , а  успокаивался:
- Не  просто  шизоид , а  эмоционально-тупой. Это , скорее , не  болезнь , а  мировоззрение. Впустивший  его  в  себя  уже  никогда  не  проснется в  разъедающем  нервы  поту. И  не  крикнет  в  закрытое  окно: «Небесный  МЧС , распни  мое  бесчувствие  и  пришли  мне  голубя  освободителя!». – Корнилов  глотнул  пива , он  его  допил. – Но  вам  опасаться  нечего , оно  заразно  только  на  генном  уровне. А  мы  с  вами  пока  что  даже  не  родственники.
- Пока  что?!
Я  еще  засну. Я  еще  так  засну! неся… унося  в  себе  сокровенный  неземной  смысл: Корнилов  бы  спокойно  обыграл  Бонапарта  в  шахматы - корсиканец  играл  очень  плохо - да  и  вообще  с  легкостью  бы  набил  ему  морду: страхи  переплетаются  с  надеждами , старики  уважают  меня , как  натурала ; предопределенный  к  изоляции  своего  тела  тайский  монах  нехладнокровно  выкрикивает  уходящей  под  руку  с  Кришной  кокетке: «От  меня  не  осталось  ничего , кроме  те-бя!».
Монаху  очень  хочется  стать  человеком  юного  образа  жизни. 
- Еще  ничего  не  потеряно , - сказал  Корнилов. - Родственники , они , как  враги. Бывают  кровные , а  бывают  и  наносные.
- Чем  наносные?
- Устройством  игрового  автомата.
  Сумочка  незамедлительно  взлетела  ей  на  плечо , Валерия  Стрежнева  сделала  первый  твердый  шаг  к  прощанию - не  без  слов: она  их  произнесла , Симон  Волхв  отозвался  надменным  молчанием. С  постоялого  двора  вечности.
- Всего  доброго , - сказала  она.
  Настаивать  на  поспешности  не  расположенного  к  нему  порыва  Корнилова  не  воодушевляло , но  отпускать  женщину  в  таком  расшатанном  состоянии  представлялось  ему  опасным  для  общества. И  хотя  это  общество  подстерегало  его  на  каждом  углу , Корнилов  соизволил  оказать  ему  любезность:
- Вам  тоже  всего  доброго , но  перед  тем , как  вы  уйдете, позвольте  мне  все  же  договорить.
- Только  покороче.
- Представьте , что  мы  монеты. Мелкие  монеты , безвольно  падающие  в  недра  игрового  автомата. Мы  не  хотели  лежать  друг  на  друге , но  в  инструкции  по  его  использованию  не  нашлось  ни  единой  строчки , обращающей  внимание  на  наши  желания. Я  все  сказал.
Корнилов  громоздко  выпорхнул  из-за  стола  и  пошел  за  пивом , в  месте розлива  которого  он  рассчитывал  купить  еще  и  зажигалку. Удачно  провернув  двойную  комбинацию , он  настороженно  вернулся  к  своему , пока  не  забывшему  его  тепла  стулу  и  увидел , что  Валерия  Стрежнева  , как  ни  в  чем  не  бывало , орудует  пилкой  для  ногтей  там  же , где  он  ее  и  оставил.
 Не  переменилось  ли  что-нибудь  в  планировке  ее  души? не  в  планировке , так  в  интерьере? хотелось  бы  предусмотреть , чего  она  тут  дожидается - возможно , Корнилов  в  темноте  обознался  и  она  вовсе  не  обрабатывает  ногти , а  нащупывает  подходящую  вену.
- Песня , которая  сейчас  играет , - сказал  Корнилов , -  это «Linger». Хорошая  песня. Я  молюсь , в  животе  урчит , никакого  уважения – нет , не  из  песни , нет… Вы  разве  не  собирались  уходить?
- Я  передумала. Садитесь.
 Она  дожидалась  не  кого-нибудь , а  его. Понятно. Корнилов  сел.
- Я , - сказала  Валерия  Стрежнева , - подумала  и  решила , что  с  вами  интересно. Интересней , чем  одной  телевизор  смотреть.
Мне  и  самому  с  собой  интересно: плетешься  по  обходной  дороге  к  давно  отмененному  счастью , соскребаешь  в  неосторожные  глаза  краску  с  заброшенных  церквей , перестаешь  есть  орехи. После  того , как  все  чаще  и  чаще  начинал  представлять  себя  маленькой  белочкой.
- Хотите  мятный  леденец? – спросил  Корнилов.
- Не  хочу. Я  ими  давлюсь.
- Тоже  дело…
- Я  вам , наверное , надоедаю?
  Зачем  вы?… подумаешь… ну , зачем? Зачем  Корнилов  раскатал  перед  ней  реликтовый  коврик  своей  манерной  деликатности? ответил  бы  честно: «Да , надоедаете – я  в  гневе. В  буддийском  понимании  гнева. В  гневе  без  ненависти» , но  его  правдивость , прошедшая  и  огонь , и  воду , и  уже  вскоре  отложившая  в  медные  трубы   каучуковое  яйцо  самоконтроля , дала  разящую  течь.
- Вы  женщина , - сказал  он , - и  поэтому  не  можете  надоедать. Вы  можете  только  восхищать.
  Это  была  ошибка  и  квитанцию  об  ее  оплате  принес  первый  же  незримый  голубь: почувствовав  вседозволенность , Валерия  Стрежнева  завлекла  Корнилова  под  грязевой  обвал  неспроста  не  прошедших  карантина  историй , выражавших  ее  недовольство  постоянными   удачами  в  поисках  саднящих  проблем: она  рассказывала  о  бессовестных  родителях , которые  завещали  поставить  им  памятник , но  не  оставили  на  это  дело  ничего , кроме  обсмеянных  правительством  облигаций ; о  смутном  вранье  гороскопа , предсказавшего  ей  продвижение  по  службе  и , провоцируя  в  ней  нарастание  перебора  излишней  старательности , непростительно  поставившего  ее  на  тонкую  грань  увольнения - она  не  обошла  и  саму  службу. Приевшуюся  ей , как  строгий  режим  подвижному  рецидивисту.
- Платят  какие-то  гроши , - говорила  она , - а  дисциплина  как  в  отряде  космонавтов. Но  к  шефу  это  не  относится – в  нашей  организации  полно  молодых  девок , но  он  норовит  залезть  под  юбку  именно  мне. Пока  только  рукой , но  мне  и  его  руку , помимо  всего  прочего , хочется  топором  отрубить…  Вы  на  работу  каждый  день  ходите?
 Корнилов  едва  не  поперхнулся  прокуренным  воздухом. 
- На  работу , - сказал  он , -  я  хожу  совсем  не  часто.
- В  самом  деле?
- Я  не  люблю  работать.
 
«Найдем  управу  на  тебя
А  ты  для  нас  найдешь  предлог
Не  видеть , кто  добыл  огня
Спалить  с  презрением  лубок
На  чьей  обратной  стороне
Ты  написал «Good  luck , всем  вам»
И  с  лицевою , где  во  сне
С  тебя  срисован  хрупкий  храм -
Вон  из  трубы  идет  дымок
И  по  бокам  лишь  елок  пляс
Тебе  вовек  не  выдрать  шок
В  котором  волей  ты  увяз!»
Они  орали , он  не  смог.
Орать  в  ответ  или  молчать
но  он  разнес  об  них  сапог
   Сказав: «Мне  трудно  вас  понять».

  Над  столицей  моросил  дождь. Скользкие  капли  били  по  зонтам  и   по  шляпам; по  мертвым  крышам  и  по  живым , но  не  выражающим  этого, лицам. Спрятавшись  за  заградительной  кавалерией  черных  облаков , звезды  раскосо  наблюдали  повсеместное  прощание  с  нестойкими  улыбками , смытыми  с  обнаженных  частей  города , как  плохая  краска  с  натюрморта  запретного  яблока , кощунственно  съеденного  до  последней  косточки  вставными  челюстями  не  смирившихся  грешников.
   Выглядывая  наружу  из-под  навеса , искусно  несшего  его  подопечным  свою  некомплексующую  нужность , Корнилов  заторможенно  оценивал  приблизительную  протяженность  наклонного  явления , заставшего  мужчину  в  столь  неперспективной  компании  и  отрезавшего  путь  к своевременному  отступлению , позволившего  бы  ему  сохранить  хотя  бы  остатки  благородных  щепетильности - он  мог  бы  уйти  и  сейчас , но  оставлять  женщину  наедине  с  дождем  Корнилов  не  привык. Глупо  не  глупо , а  он  так  привык: привык  не  привыкать  к  очевидным - не  для  него -  вариациям  поведения , придирчиво  ковавшего  гнутые  стрелы  из  прямоугольных  заготовок  вставленной  в  траурную  рамку  свободы  выбора.
  Корнилов  видел  темные  существа. Изжаривал  глаза  на  сковородке-луне. Советовал  на  пересечении  двух  дымов  не  рассчитывающему  на  материальную  поддержку  властей  поэту  Брильскому: «У  каждому  творца  свой  путь , но  кому-то  не  стоило  его  и  начинать – пойдешь , не  прощайся. Испугаешься , не  ной. В  лютый  мороз  наиболее  ясно  понимается  вся  холодность  звезд». 
- Вас  дома , - спросил  Корнилов , - кто-нибудь ждет? Скучает? Помимо  телевизора?
  Женщина  нахмурилась. То  ли  от  мягкости  вопроса , то  ли  от  угрюмости  правды.
- Меня , - ответила  она , -  ждут  цветы  на  подоконнике. Фапсия , нефролепис  и  циперус. Еще  у  меня  есть  сын , но  меня  не  ждет.
  Валерия  Стрежнева  продолжала  нелепо  хмуриться , и  Корнилов  попытался  ее  подбодрить - увидеть  в  ее  положении  замаскированное  под  ядерный  взрыв  северное  сияние.
- Плохой , по-видимому , у  вас  сын , - сказал  Корнилов.
- Он  не  плохой… Он  чужой.
  «Положите  меня  в   гроб… швырните  туда  в  брюках – не  в  кальсо-нах… останемся  живы , будем  петь  песни ; звезды  холодны , родня  зверовата , солнце , как  туча ; вы  проходите  своим  сердцем-звездой , сердцем-системой  через  малый  альмукантарат тягостных событий , и  я  не  забываю  размахивать  над  вами …им… пока  нет… корректирующей  уклонения  скипетра  астролябией  сострадания» - сдувая  со  стола  заблудившийся  лист , Корнилов  верил  в  его  возвращение  на  ветку.
- Это  не  патология , - сказал  он , - большинство  детей  с  возрастом  перестают  быть  родными. Они  смотрят  на  факт  вашего  присутствия  в  их  жизни  как  на  нечто  уже  необязательное – может  быть , они  правы , но  мне… 
- От  его  возраста  тут  ничего  не  зависит - он  никогда  не  был  мне  родным. Я  не  его  мать.
«Нетрадиционно , - покраснела  усталая  контролерша , - я  протянула  к  нему  руку  за  деньгами  на  проезд , а  он  мне  ее  поцеловал». И  подумала  она: жить  же  и  в  моем  теле  неплохо - все  бедра  статуи  Афродиты  в  Галикарнасе  были  в  сперме , но  я  завидую  ей  уже  меньше , чем  прежде.
- Выходит , - сказал  Корнилов , - он  ваш  сын , а  вы  не  его  мать? Выходит  именно  так , а  не  иначе? Я  правильно  понял?
- Вы  поняли  правильно.
  Он  понял  правильно. Ну , чем  не  повод  потрепать  себя  за  мозжечкового  червя  и  приглушенно , но  с  примесью  объективной  лести , воскликнуть: «Горжусь  твоей  личностью , человече - не  уходи  из  меня. Позволь  мне  еще  год-другой  от  тебя  не   уклоняться». Но  ложись  ли  фронтально  к  Кантовой  картине  мира , заглядывай  ли  разбитыми  зрачками  в  занятные  опусы  Роальда  Даля , а  Корнилов  его  личностью  не  гордился: он  не  гордился  даже  своей , Корнилов  же  понял  правильно. Да , да , приехали , доломились - если  то , что  он  понял , было  правильным , ему  бы  потребовался   зримый стимул , чтобы  не  отправится  в  отнюдь  не  народный  суд  и  не  подать  обоснованное  заявление о  признании  вырождающейся  цивилизации  полностью  недееспособной. Этот  стимул  мог  бы  выражаться  в  согревающей  пенсии , компенсирующей  трудности  его  молчания  на  обвинительных  слушаниях , чьи  прямые трансляции  грозили  бы  всему  живому  поступательным  коллапсом. На  какую  Корнилов  рассчитывал  пенсию? Ну , долларов…
- Он  сын  человека , - объяснила  Валерия  Стрежнева , - с  которым  мы  много  лет  были  одной  семьей. Я  старалась  стать  ему  хорошей  матерью  и  мои  старания  не  пропали  впустую. Но  он , увы , этого  не  заметил.
  Поиграв  у  заклеенного  окна  литыми  мышцами , ясность  вошла  без  стука.
- Много  лет , это  сколько? – спросил  Корнилов.
- Два.
  Что  же  вы  творите , женщина? куда  возноситесь? чем  выжигаете  ночь? - Корнилов  смотрел  на  нее  уже  другими  глазами: своими , но  под  острым  углом  манихейской  лирики. Прожить  два  года  с  одним  человеком - тут  даже  с  двумя - являлось  по  его  насущной  оценке  равносильным  подвигу  Тосиро  Мифуне , сладко  спавшего  в  обнимку  с  любимым  мечом  даже  после  того , как  его  насильно  вытолкали  из  съемочного  павильона , приказав  выбросить  всю  эту  самурайскую  бутафорию  на  интегрированную  с  «Космическим  возрождением» свалку истории. Но  верность  бреду  не  является  бредом. Однажды  разойдясь , их  пути  уже  никогда  не  сходятся.
- Вы , - сказал  Корнилов , - отчаянная  женщина.
- Я  обыкновенная. – Валерия  Стрежнева  криминально  взяла  себя  за  мятую  шею , но  ограничилась  лишь  формальным  нажатием. – Слабая  и  несчастная...
 Забрызгав  лужи  светлячками  мигалок , мимо  них  пронеслась  скорая  помощь , и  Корнилов  увидел , что  помада  обыкновенной  женщины  местами  отслоилась  от  ее  же  губ , тем  самым  придавая  нижней  части  ее  печального лица  изначально  задуманную  незавершенность. Свойственную самым  лучшим  полотнам  самых  худших  авторов , приговоренных  к  насмешкам  современников  и  вневременному  презрению  их  внуков  и  правнуков.
- Я  , - сказал  Корнилов , - не  вижу  у  вас  обкусанных  ногтей. Ну , если  только  вы  обкусываете  их  на  ногах. Ха-ха… не  над  чем , сознаюсь… Вы  потребовали  у  него  лицензию?
- У  кого , у  него?
- У  того , кто  сказал , что  вы  слабая  и  несчастная.
  С  тех пор , как  она  себя  помнит , Валерия  Стрежнева  всегда  была  живой , ей   непонятны  некоторые  решения  ее  организма , незыблемая  озабоченность  вынужденным  непониманием  покатилась  с  нее  обиль-ным  градом - она  вздохнула. Выдыхайте  же , женщина , не  отрицайте  жизни  за  ее  ненадобностью  и  бойтесь  Бога ; кто-то  из  вас  обязательно  должен  бояться: не  Ему  же  вас - не  доводите  Его  до  злобного  притоптывания…   
- Какую  еще  лицензию? – нахмурилась  она.
- Дающую  право  на  разглашение  подобных  сведений.
Бремя  восприятия  слов  только  как  слипшихся  букв , так  просто  не  сбрасывается , однако  при  правильной  постановке  влияния - знать , чье  благословлять , а  чье  отсекать - этот  процесс  вполне  можно  ускорить. Роль  примера  сыграл  бы  кто  угодно , включая  даже  обыкновенную  женщину. До  победы  ей  было  далеко, но  она  уже  улыбалась.
- Мне  этого , - сказала  она , - никто  и  не  говорил.
- Тогда  откуда  столько  уверенности?
- Да  это , в  общем , не  то , чтобы  уверенность… Вы , случайно , не  психоаналитик?
Корнилов  смог  выдержать  унижение , не  прибегая  к  резервам  рукоприкладства. Она  же  женщина - женщина , которая  не  желала  его  задеть ; Корнилов  ее  тоже  не  заденет , но  он  помнит , как  годом раньше  к  нему  подвязался  функционально  непригодный  психоаналитик – Корнилов  пил  в  баре  на  Пролетарском  естественную  водку ; свет  горел , глаза  мигали , тепло  и  дыхание  не  тратились  на  сдувание  снега ; неприглядный  господин  повис  у  Корнилова  на  плече  и  попросил  ответить  на  плацкартный  вопрос: Андрей  Печурин  почти  не  стоял  на  ногах - скорее  он  их  поджимал , настоятельно  спрашивая : «Скажите  мне , незнакомец , какой  вы  человек? Смелый , слабый , добрый – одним  словом , но  скажите… Одним  и  скажите». Корнилов  негромко  ответил: «Если  одним  словом, то  никакой» , но  психоаналитик  Андрей  Корнилова  не  слушал – ухватился  за  его  левый  рукав , перекинулся  на  правый , и , показательно  сопротивляясь , сполз  вниз. Корнилов  психоаналитика  выслушал. Он  и  в  постели  не  изображает  из  себя  прокурора - ут-кнувшись  головой  ему  в  колени , Андрей  Печурин  жалобно  пробормотал: «Я  искатель , психоаналитик  по  удостоверению , обожрался  вот  сегодня…». Затем  Андрей  совсем  приник  к  линолеуму – волосы  у  него  заплетены  в  косичку , и  он  ей , как  шваброй , ворочался  среди  частых  отпечатков  нестерильных  ботинок.            
- Я , - сказал  Корнилов , - не  психоаналитик , а  эмоционально-тупой  шизоид. В  разрешении чужих  проблем  я , бывает , и  участвую , но  исключительно  на  общественных  началах.
   Улыбка  Валерии  Стрежневой  закрепила  свои  позиции.
- Да  не  верю  я  вам , - сказала  она , - вы  такой  же  шизоид , как  я  девственница… Дело , разумеется , ваше , но  вы  меня  домой  не  проводите? Сейчас  темно , одной  идти  страшно. – Валерия  ткнула  одним  из  пальцев  через  понемногу  затихавшую  дорогу. – Вон  он , мой  дом , его  и  отсюда  видно.
 Ей  видно , Корнилову  не  очень: она  же  видит  его  по  памяти , немолодая  женщина  просит  проводить  ее  не  до  дома , а  домой.
 Краеугольный  нюанс.
- А  разве , - спросил  Корнилов , - дождь  уже  кончился?
- А  разве  это  определяющий  фактор?
Играя  ртутными  шариками  в  пинг-понг , бессмысленно  строить  стратегию  в  расчете  на  незнание  соперником  правил - вывихнуть  ему  кисть  в  предматчевом  рукопожатии  гораздо  надежнее.  Тогда  ты , наверняка , выиграешь  и  твоя  победа  войдет  в  летописи  человеческих  заблуждений , как  решающая. Ведь  до  матча-реванша  никто  из  вас  не  дотянет.

 Детский  смех , но  он  лежит
Во  дворе , лицом  к  земле
И  земле  он  говорит:
«Жить  в  покое  не  по  мне
Я , конечно  же , лежу
 Но  с  покоем  на  ножах…
И  тебе , как  погляжу
Нет  покоя  в  виражах
Ты  же  крутишься , земля ,
Вокруг  солнца  день  деньской
Заодно  крутя  меня
Отлепляя  мой  покой
От  надежд  в  меня  войти
И  остаться  ночевать -
Но  давай , земля , крути
    Мне  в  покое  грустно  спать».

  Бесстрастно  догадавшись , что  неудобство  кресла , на  которое  он  был  посажен  со  всем  приличествующем  случаю  вниманием , вызвано  его , кресла , привычкой  к  другому  строению  тела , Корнилов  так  же  бесстрастно  слез  на  мягкий  ковер. Он  сидел  на  нем  в  нелегкой  позе  половозрелого  лотоса ; трехламповая  люстра  трудилась  лишь  на  треть  своего  потенциала , и  Корнилова , уже  не  вчера  освоившего  заповеди  поведения  неприхотливого  гостя , ее  спартанская  сдержанность  весьма  устраивала.
Разглядывая  парад  ярких  красок  на  серо-коричневых  обоях , он  ослепительно  позевывал , уговаривая  только  что  съеденную  телятину  не  стучать юными  копытами  по  тонким  стенкам  его  удовлетворенного  желудка -  прости  мне  мое  эго , но  назад  я  тебя  не  выпущу. И  не  спрашивай  меня  о  мотивах. Я  и  так  здесь  в  гостях.
- Вы  с  чем  чай  будете?
  Сидение  Корнилова  на  полу  Валерию  Стрежневу  не  шокировало. И  это  голосовало  за  нее - пусть  бывалые  женщины  и  не  воскрешают  по-юношески  высокопарных  эмоций , но  в  предоставляемом  ими  приюте  имеется  все  необходимое  для  измотанного  мирным  временем  воина.
  Так  простим  же  осени  нашу  жертвенную привязанность  к  весне.
- А  из  чего  выбирать? – переспросил  Корнилов.
  Чтобы  ничего  не  пропустить , она  заговорила  очень  быстро , словно  бы  подкошенный  математикой  милосердия , инструктированный  Преобразиться , снайпер , повторно  проглядевший  заказанного  ему  клиента  и  в  угоду  своей  грусти  всаживающий  пулю  за  пулей  в  щербатую  пасть  издевательски  мудрой  луны.
- У  меня  есть  кекс , абрикосовый  джем , слегка  несвежая  пастила , им-портный  шоколад , отечественная  карамель…
- Мне , пожалуйста , ассорти.
  Она  радостно  вышла. Но  минутой  спустя  вернулась.
- Если  вам , - сказала  Валерия  Стрежнева , - нужно  кому-нибудь  позвонить , то  звоните. Телефон  в  коридоре.
  Красиво  напечатанное приглашение , но  куда  и  к  кому  с  ним  сунуться? отношение  к  жизни  закладывается  через  призму  освобождаемой  от  нафталина  тоски - не  завязать  ли  мне  с  жизнью? А  то  я  что-то слишком  сильно  от  нее  завишу , хронически…
- Не  скажете , зачем  мне  звонить? – спросил  Корнилов.
- Предупредить , что  вы  задерживаетесь. – Непринужденно  ополоснув  его  трехведерным  ковшом  ледяной  надежды , Валерия  Стрежнева  не  подала ему  полотенца. – Ведь  вы  задерживаетесь?
Вам  бы , тетенька , еще  и  по  голове  ударить  меня  вашим  ковшом: я  понимаю , что  я  одинок  в  своем  желании  быть  одному ; мне  не  уравновесить  вас , как  птицу  с  вами , как  с  человеком…
- Вы  задерживаетесь?
- Я  уже  задержался.
  Выпрямив  спину , Корнилов  методично  расправил  строптивые  лепестки  сморщившегося  от  чужеродных  поглаживаний  лотоса:
- А  предупреждать  мне  некого.
               
   


























                14

  Спадает  завеса. Открывается  третий  глаз. И  ты  видишь  еще  больший  ужас. «Ты  счастлив , Корнилов? Практически , Маша , да. Только   чуть-чуть  не  достает  самого  главного. Самого  главного , но  чуть-чуть» - смачивая  под  краном  куски  когда-то  свежего  хлеба  и , аккуратно бросая  их  на  фыркающую  последним  маслом  сковородку , Корнилов  уже  догадывался , что  позавтракать  гренками  ему  не  удастся. Но  чтобы  убедиться  в  этом  на  более  высоком  уровне , чем  догадки , он  настойчиво  метал  свою  обтрепанную  колоду  до  первого  туза. Не  особо  рассчитывая  на  везение , он  бросал  карты  исключительно  в  помойное  ведро - сдержанно  посматривая  вполоборота  на  изображенный  там  рисунок , Корнилов  вдыхал  наполнявшие  кухню  запахи , навевавшие  ему  недобрые  предчувствия  о  том, что  запахом  придется  и  ограничиться. Он  не  откусывал  верхушку  горящей  свечи , не  докучал  кадилом  буйным  трупам ; не  вылезавшая  из-под  него  на  той  неделе  Мария «Винтовка» Куприянова - не  понимая , что она  ему  уже  опротивела  и  его  мрачное  настроение  во  многом  из-за  этого – интересовалась  у  Корниловаа: «почему  ты  все  время  такой  циничный? Ходишь  по  комнате  совсем  голым  и  лопаешь  своим  концом  надутые  презервативы? Еще  и  ежеминутно  бормочешь  сквозь  зубы: «this  is  the  end»…Почему , жизнь  же  не  такая  уж  и  плохая?
«Может , и  не  плохая , но  мне  проще  считать  ее  плохой». 
«Но  почему?».
«А  как  мне  ее  жить , если  она  не  плохая , а  мне  в  ней  плохо? Трудно  мне  тогда  ее  жить».
«Всем  трудно… А  сейчас  что , легко?».
«Сейчас  я  с  ней  гармонирую».
  Дожарив  гренки  до  уготованной  им  кондиции , Корнилов  положил  их  на  чистую  тарелку  и  беспрепятственно  достал  из  холодильника  небольшой  жбан  с  плавленым  сыром. Соединение  далеких  по  температуре  субстанций  прошло  довольно  удачно , чайник , на  радость  встречавших , подоспел  ровно  к  началу представления , но  готовность  зрителей  и  участников , даже  вкупе  с  наивной  однозначностью  рекламных  афиш - «Приходите  и обязательно  хоть  что-нибудь  увидите!» - еще  не  гарантирует , что  представлению  все  же  суждено  состояться. Причины  его  переноса  служат  в  разных  конторах , но  почему-то  носят  одинаковую  форму, чей  фасон  не  меняется  уже  которое  тысячелетие  подряд. В  случае  с  Корниловым  причиной  отказа  от  завтрака  была  жуткая  боль  в  районе   обеих  челюстей , свободно  разместившаяся  в  нем  через  мгновение  после  того , как  он  успел  проснуться. Внешние  источники  ее  появления  Корнилову  не  вспоминались. К  тому  же  их  и  не  было - вчера  он  из  дома  не  выходил , позавчера  полностью  предваряло  вчера  и  так  далее , вплоть  до  субботы , случившейся  почти  неделю  назад , когда  он  сделал  вылазку  в  магазин  и , набив  рюкзак  продуктами , си-гаретами  и  одной-другой  водкой - очередность  дана  по  степени  зависимости - благополучно  вернулся  в  тихую  гавань  породистого  самозаточения.
На  рынке  к  его  челюсти  никто  не  прикасался , и  неоспоримость  этого  факта окончательно  окунула  Корнилова в  решение  искать  виновных  на  просторах  нездешних  измерений , граничавших  с  реальностью  лишь  отблеском  от  прохладного  дыхания  эстетствующего  изобретателя  ретро-Большего.

В  фарах  ночей  белых
Ветру  страшно  вспомнить
О  забвенье  смелых  утренних  ласканий.
Но  его  спугнули.
В  ритме  назиданий
Палками  побили
И  сказали: «Мы  ли 
ветра  не  видали».
Ветру  люто  снится , как  его  пинали
Только  вряд  ли  снится
В  самом  деле  драли –
Со  спины  дубиной  к  лесу  отгоняли.
Ветер  им  не  дался.
Он  сбежал  с  вопросом
«На  хрена  вам  сдался
Этот  мир  с  насосом?..
Из  него  лишь  вонью будут  вас  касаться!»
Но  они  зевали.
Им  ли  опасаться.

  Поручив  воде , как  сочащимся  из  лучей  Мальтийского  креста  капелькам березового  сока , заполнять  ванну , Корнилов  потребовал  от  себя  скрасить  ожидание  императивным  перекуром. Минутой  спустя  осознав , что  его  требования  не  доставят  ему  ничего , кроме  болезненного  разочарования: малейшая  попытка  открыть  рот - совсем  немного , чтобы  вошла  сигарета - спровоцировала  жуткий  скачок  боли , в  конце  концов  вынудившей  Корнилова  относиться  к  ее  присутствию  с  большим  уважением.
Удостоверившись  в  невозможности  потрепать  нервы  зарвавшимся  на  стезе  отдыха  легким , Корнилов  сплюнул - рта  он  так  и  не  открыл  и  поэтому  слюна  ударилась  об  зубы -  и  рассерженно  разделся , наблюдая  как  из  местами  запотевшего  зеркала  на  него  угрюмо  смотрит  его  же  перекошенная  физиономия.
Затем  он  забрался  в  воду.
Теплая  среда  кое-как  растопила  раздражение ; пальцы  ног  поднялись  на  поверхность ; Корнилов  закрыл  голубые  глаза , таким  образом  запуская  увенчанную  бесфоменностью  видеокассету , крепко  хранившую  увиденные  за  ночь  сны. Не  о  дзюдо , не  о  любви - о  псевдомирских  госпиталях , взявших  на  себя  неразрешимое  послушание  по  пренебрежительной  перевязке  его  длительного  разума  плановыми  обрезками  эдемского  мэйнстрима: Корнилов  засыпал. Он  отправлялся  в  путь. Задача  была  непроста , но  выполнима - найти  сон , где  ему  повредили  челюсть. Проникнуть  в  него. Переиграть  по-своему  сущность  его  содержания.

Длинный  туннель. Даже  не  туннель , а  пещера. Корнилов - сам  себя  в  лицо  не  увидишь , но , наверное , он - находится  внутри  и  неспешно  куда-то  идет , попутно  замечая , что  все  пространство  стен  заполнено  отрывными  календарями , создающими  своим  единством  создают  некую  информационную разновидность  наскальной  росписи , равнодушно  шелестящую  под  смеющимся  ей  в  спину  ветром.
До  Корнилова  никакой  ветер  не  доходит , как  впрочем  и  темнота. С темнотой , вообще , творятся  нечто  странное: в  пещере  стоит  кромешная  темень , в  глазах  Корнилова  светло , будто  бы  его  вставили  в  розетку  вечного  озарения. Плюсов… кому?… угнетенной  притяжением… да?… покорности  идти… гмм…  данное  преимущество  не  добавляет , напротив , сплошные  неудобства: и  глаза  слезятся , и  продвижение  вперед  возможно  лишь на  ощупь , а  идешь  на  ощупь – умножаешь  шансы  нащупать  кого-нибудь  не  того. «Поймал. Держу. Поймал. Не  обижаю» - ощутив  между  руками  нечто  вырывающееся , Корнилов  успокаивающе погладил  это  по  го-лове.
  Это  головой  и  было. Не  отказавшейся  от  идеи  вырваться  и  объявившей  о  своих  предпочтениях  во  весь  дрожащий  голос:
- Отпусти!
 Корнилов  бесконфликтно  разжал  руки , но  голова  его  не поблагодарила.  Кричит , заходится:
- Ты  здесь  не  смей  со  мной  хозяина  изображать! Не  знаешь , с  кем  говоришь , так  и  веди  себя  подобающе!
- Я , - поморщился  Корнилов , - еще  не  сказал  тебе  ни  слова , но  сейчас  говорю: отойди  в сторону. Сама  выбирай  в  какую , но  поскорей. Спеши - я  еще  могу  успеть  сжать  кулаки.
 Резкость  тона  привела  голову  в  чувство. Перестав  скандалить , она  обиженно  зашмыгала  носом  и ,  изменив  интонацию  на  более  дипло-матичную , тихо  промямлила:
- А  ты  кто?
- Внешне  человек , - ответил  Корнилов.
- Что  еще  за…   
- Две  руки , две  ноги , между  ними  разное , да  и  то  при  условии , что  они  есть. Бывает , их  всего  одна , а  бывает  и  меньше , не  дай  Бог , конечно.
- Бог? Кто  такой?
- Да  так. Есть  тут  один.
Насыщенность  света  уже  претендовала  на  признание  ее  неперено-симой: огненные  зайцы  прорывали  оборону  на  всех  фронтах ; фатальное  надвижение  их  колонн  вынуждало  последних  державшихся  в  строю  вылезать  из  окопов , и  на  счет  три , последовавшего  без  всякого  раз , два , затягивать  мало  подходящий  для  прорыва  романс «Ночь  нежна».
- О  Боге , - сказал  Корнилов , -  ты  меня  больше  не  спрашивай , я  и  сам  о  нем  немного  осведомлен. Ты  мне  лучше  поведай , как  избавиться  от  света – не  внутри. Снаружи. Тут  его…
- Здесь  же  темно!
- Я  знаю , что  здесь  темно. Конечно , знаю. Безусловно… Но  мои  глаза  не  совсем  доверяют  этому  знанию.
- И  тот , и  другой?
 От  разъяснения  вещей , лежащих  на  поверхности  самого  запущенного  сознания, у  Корнилова  задрожали  губы. Не  сами  по  себе, а  из-за  заскрежетавших  под  ними  зубами , недвусмысленно  предлагавшими  Корнилову  совершить  предумышленное судьбой  убийство.
  Но  сладкое  он  оставил  на  десерт.
- Если  бы  я , - сказал  Корнилов , - был  косым , каждый  из  моих  глаз  имел  бы  право на  самостоятельность. Я  не  косой?
- Не  косой.
- Еще  вопросы?
Уразумев , что  с  вопросами  пора  заканчивать , голова  ускользающе  притихла. А  может - Корнилова  бы  это  вполне  устроило - даже  задумалась. Но  заговорила  она  лживо:
- Незавидна  твоя  ситуация. Везде  темно , а  тебе  светло , но  ты  ви-дишь  еще  меньше  прочих - чем  бы  тебе  помочь , как  бы  направить  тебя  в  цепкие  лапы  удачи… Ты , в  принципе , куда  идешь?
  Снова  вопросы , вновь  похотливые  придыхания  возбужденной  души – лазутчика  усиленно  избивают , но  он  все  еще  требует  у  дознавателей  выдать  ему  секреты  осажденной  крепости: «Меня  послали… к  вам  узнать… как  у  вас… в  плане…».
- В  принципе , прямо , - ответил  Корнилов.
- Но  там  тебя  никто  не  ждет! Закрытый  город , сам  понимаешь.
 Производить  впечатление  понимающего  Корнилова  не  одолевало: он  не  застилает  пол  лягушачьими  шкурками  и  не  держит  домашнюю  змею , ну  а  что  касается  его  слепоты , то  она  вряд  ли  послужит  ему  пропуском  в  Закрытый  город.
 Пойти  не  вперед? Но  сворачивание  на  боковые  тропы , тем  более  на  обратные , сулило  ему  лишь  внеочередную  связь  с  головокружением , а  если  ослепленный  разум  еще  и  закружиться , вот  тогда  от  несуразной  обязанности  безвольно  довериться  чужой  голове  ничем  не  отделаешься: ни  убийством  убийцы , ни  робким  почесыванием  за  ухом  у  первородящей  суки. Позволить  этому  случиться  было  бы  для  Корнилова  непростительно. А  прощение , само  по  себе , уже  не  раз  работало  на  него  удовольствием.
- Я , - сказал  он , - пойду  прямо.
- Тебя  туда  не  впустят!
- Им , вероятнее  всего , так  и  надлежит  поступить – их  дело  меня  туда не  пускать , но  мое  дело  туда  идти. Пароль  не  подскажешь?
  Проведя  с  собой  секундное  совещание , голова  хрипло  озвучила  его  итоги.
- Не  подскажу , - сказала  она.
- Спасибо  и  за  нет. Если  ты  женская  голова , то  нечто  подобное  я  им  уже  говорил. А  чего  ты  хрипишь?
- Я  не  хриплю , а  изменяю  голос. Чтобы  ты  меня  при  следующей  встрече  не  узнал.
  Залежей  логики  в  изменении  уже  засветившегося  голоса , Корнилов  не  разглядел. Но  сейчас  бы  он  не  разглядел  и  клубнику  в  пролитых  сливках: он  мог  бы  сравнить  свое  зрение  со  зрением  покойника , однако  у  мертвеца  все  же  было  явное  основание  усмехнуться – оно  выражалось  у  него  в  перспективном  отсутствии  надобности  куда-либо идти: Корнилов  бы  тоже  никуда  не  рвался , но  от  стояния  на  месте  свет  не  рассеивается.
- Иногда , - сказал  он , -  хочется  подольше  побыть  полнокровным – не  нуждающимся  в  затратах  крови… Прощай , голова.
- Я  не  голова!
- Не  зли  меня  правдой.
 Вставайте  из-за  стола , отряхните  бороды  и  ступайте  с  миром , поспешайте  вкалывать , добавки  не  будет - Корнилов  ничего  не  видит , он  думает  о  том , какая  разница, как  произносит  твое  имя  тот , с  кем  карательные  сотни  провидения  уже  никогда  не  столкнут  тебя  с  одного  обрыва? Через  месяц , полгода , год  воспоминания  ослабят  обоюдные  путы , и  ваши  жизни  окончательно  разойдутся  в разные  стороны. В  память  друг  о  друге  у  вас  останется  лишь  новая  трещина  на  песочных  часах , уязвленно  упрекавших  разбитым  стеклом  вашу  высокочастотную  непоседливость: «Вызволяя  меня  из  тяжких  раздумий , Маша  Куприянова  с  особенным  чувством  дополняла  мою  обычную  жизнь  сумасшедшим  свистом. Чтобы  привлечь  внимание. Посчитав , что  никак  иначе  не   выйдет» -  продираясь  сквозь  свет  к  обещанному  ему  Закрытому  городу , Корнилов  размышлял  о  кардиограмме  своей  судьбе, отважно  стремящейся  превратиться  в  неподверженную  искривлениям  прямую. О  приближении  к  Городу  ему  возвещали  при-липшие  к  его  ноздрям  запахи , в  которых  он  различал  спертое  дыхание  могучих  памятников , затхлое  покачивание  перьев  на  шляпах  чиновников , доблестную  пыль , весомо  помогавшую  городскому  флагу сопротивляться  лечению  свежим  ветром  и  прочее , прочее , прочее - полыхая  агрессией , все  это  прочее  предупреждало  Корнилова  о  нежелание  подмешивать  в  себя  еще  и  его  запахи , но  он - слепой  и  оборванный: собственную  оборванность  Корнилов  осознал, попытавшись  застегнуть  на  тельняшке  верхнюю  пуговицу  и  не  найдя  не  только  ее , но  и  белого  галстука , снявшего  бы  хоть  какую-нибудь  часть  скованности при  контакте  с  бегуще-марширующим  ему  на  встречу  патрулем – Корнилов  шевелил  ногами  не  для того , чтобы  внести  в  город  Благую  весть. И  когда  его  уши  обожгло  щелчками  многочисленных  затворов , он  подумал , что  была  не  была - обычно  случалась  «не  была» ; болото , облава , тупик , но   по  проверенным  покаянием  слухам  борода  у  Хосе  Марти  росла  и  назад: отрастет  и  назад , все  с  той  же  латинской  неудержимостью - и  ринулся  за  второй  подписью  для  уже  подписанного  им  мирного  договора.
- Как  служба , герои? – спросил  Корнилов. - Я  иду  с  миром  и  буду  вам  очень  признателен , если  вы  позволите  мне  обрести  в  вашем  Городе  небольшую  толику  медицинского  обслуживания -  у  меня , видите  ли , прогрессирует  световая  болезнь. Ничего  не  вижу. Ни  китайских  фонариков , ни  жизнетворных  малышек...
- Предъяви  пароль  или  умри!
Теперь  остается  только  угадывать. Пароль  не  может  быть  чересчур  длинным… Но  и  не  коротким…
- Холод  не  мороз! – крикнул  Корнилов.
- Что?!
- Мороз  не  холод!
  Доконать  Корнилова  с  первого  залпа  им  было  не  по  зубам: отрикошетив  от  его  сердца , пули  устремились  курсом «I know this fucking blue eyes! everybody get back! God bless losers! God trust in yourself!» - они  пролетели  не  мимо , в  подтверждение  чего  раздались  дикие  крики , и  от  гула  падающих  на  землю  грузных  тел  Корнилов  едва  не  добавил  к  своей  слепоте  музыкальную  невосприимчивость  ее  наперстницы  глухоты. Но  все  обошлось: Корнилов  дорвал  уже  ра-зорванную  тельняшку  и  громко  рассмеялся  над  убожеством  методов  поверженных  его  сердцем  противников.
  Потом  его  забросали  гранатами.

Неплохой  сон , но  по  шкале  задуманного  крайне  бесполезный – урон  челюстям  в  нем  нанесен  невосполнимый , но  нанесен  лишь  общим  наступлением  смерти.
Как  объясняли  неходячие  скороходы  Пелопоннеса: «… но  смерть  к  вам  поступает, вот  боль  и  отпускает…».
Будем  рыть  глубже.

  Нашпигованная  мачтами   пиратская  шхуна  безбоязненно  скользила  по  пенистой , как  предсмертная  пена , и  обреченно  посиневшей  волне - она  несомненно  двигалась ; настроившейся  посоревноваться  с  ней  в  скорости  баклан  взбивал  облака  широкими  крыльями , но  его  движения  уже  подрастеряли  синхронность  и  он  отставал  все  отчетливей - и  так  же  несомненно  была  пиратской: «Роджера» с  половой тряпкой  не  ступает и  галлопирующий  духовной  инфляцией  пацифист. Но  из  двух  общепринятых  канонов - размер  и  цветовая  гамма - этот  «Роджер» отвечал  лишь  первому: если  размерами  он  среди  собратьев  не  выделялся , то  с  окраской  дело  обстояло  даже  сложнее , чем  наоборот. Фон  белый , череп  с  костями  черные – изучай  Шелли , солнышко ; листай , наслаждайся , но  Шелли  не  женщину , читай  не  о  Франкенштейне  и  его  занудном  чучеле: внимай  о  Роке , о «дыханье  Адонаиса  во  мне».
Чтение  Корниловым  Перси  Шелли  вслух  на  шхуне  не  прижилось, но  за  исключением  этой  неурядицы  от  всего  ее  жизненного  уклада  сквозило  беспощадной  оригинальностью. Команда  корабля  состояла из  черных  матросов , боцмана , капитана  и  занималась  работорговлей  белых , случайно  попавшихся  на  встречных  кораблях  или  намеренно  выкраденных  во  время  редких , но  насыщенных  пользой  стоянок  на  берегу – в  самой  команде  белых  почти  не  было. Только  кок. Он  же  Корнилов , презираемый  остальными  за  трусливый  цвет  его  кожи  и  не  участвующий  ни  в  чем  требующем  проявления  мужественности. Ни  в  береговых  набегах , ни  в  блошином  веселье  абордажных  схваток , привлекавших  настоящих  мужчин  стряхиванием  сабельной  ржавчины  во  внутренности  не  настолько  настоящих - черные  считали  Корнилова  мужчиной  и  близко  не  стоящим  к  настоящим , вследствие  чего  в  хитросплетения  проистекающих  снаружи  акций  его  никто  не  посвящал , и  он , не  желая болтаться  под  их  сильными  ногами - в довершение  дня  угасанием  и  на  рее - коротал  свои  жалкие  будни в  кровно  оберегаемом  одиночестве , совершая  вылазки  из  тесного камбуза  не  иначе , как  по  адресованному  непосредственно  ему приказу.
- Корнилов , иди  сюда! – звали  его.
- Куда , сюда? – спрашивал  он.
- Наверх! 
  И  Корнилов  шел  наверх. Там  его  обзывали  бабьем  сердцем - мужским  позором, бумажным  клинком  или  просто  короткочленом: позором  и  бумажным  клинком  от  презрения , но  короткочленом  уже  от  зависти - и  давали  какое-нибудь  задание.
- Вот  тебе  два  мешка  риса , приготовишь  нам  из  него  деликатес. И  уж  соизволь  постараться , а  ты  мы  от  твоей  жратвы  сегодня  весь  берег  заблевали.
- Из  одного  риса , - негромко  сказал  Корнилов , - деликатес  не  получится. Для  деликатеса  в  него  него  нужно  что-нибудь добавлять…
- Ну  и  добавь! Или  ты  опять  нам  скажешь , что  мясных  консервов  у  тебя  совсем  не  осталось? Гляди , Корнилов , с  огнем  играешь!
 Потупив  волочащийся  взор , Корнилов  лукаво поглядел  на  палубу. Хо-рошая  палуба , крепкая. Но  консервов  действительно  уже  не осталось - компенсируя  свою  лелеемую  невостребованность , Корнилов  ел  их  помногу  и  вчера  доел   окончательно.
   Даже  банку  облизал.
- Есть  немного  вяленой  рыбки…
- А  мясо?! – заорал  капитан.
- Мясо… испортилось.
 Черная  глыба  угрожающе  зависла  над  Корниловым , как  пчелиный  рой  над  пасекой , но  Корнилову  это  не  вновь - ему  ли  терзаться  от  преходящего.
- А  ты  откуда  знаешь? – Зычный  голос  капитана  буквально  лопался  от  отнюдь  не  сердобольной  ожесточенности. – Или  ты  забыл , что  бывает  на  нашей шхуне  за  вскрытие  консервов  без  разрешения?
- Я  их  не  вскрывал. Они  через  железо  воняли.
 Этот  аргумент  был  не  из  тех , которыми  с  почестями  хоронят  сомнения , но  павлиньи  стаи  иногда  мигрируют  и  хвостами  вперед - докапывание  до  истины  набивает  мозоли  и , если  их  не  завернуть  в  плодородный  слой  впустую  перелопаченной  земли , тенденциозно  взрываются  с  кровавым  треском.
- Не  врешь? – недоверчиво  спросил  капитан.
- Вам  я  никогда  не  вру , - ответил  Корнилов. - Только  себе.
- Ладно , не  умничай – подохнув , ты  умнее  не  станешь. Тут  для тебя  работенка  появилась.
В  застенках  кукольного  дома  ущербно  грузнели  оккультные  акроба-ты ; ползучие  оборотни  примеривали  на  себя  свободный  покрой  жен-ской  рубахи ; Корнилова  терпели  на  шхуне  не  из-за  его  мастерства  в  приготовлении  фламбированных  лобстеров  или  копченой  форели - гото-вил  он  откровенно  погано ; пираты  бы  с  радостью  поручили  готовку  кому-нибудь  другому , но  этого  другого  среди  них  не  нашлось: помимо  Корнилова  команда  состояла  сплошь  из  настоящих  мужчин , чей  ста-тус  запрещал  им  отвлекаться  от  вбивания  за  горизонт  своих  по-мужски  свирепых  взглядов - жесткой  конкуренции  на  камбузе  ему  ни-кто  не  оказывал , мелко… второстепенно… в  качестве главного  досто-инства  для  Корнилова  выступало  его  практическое  понимание  языка  белых  людей. Язык  белых  разнился  с  языком  черных  от  начала  и  до  конца , и поскольку  все  пленные  были  белыми , наличие  Корнилова  на  шхуне  не  оспаривалось  даже  его  недругами. И  сейчас  они - к  своим  не-другам  Корнилов  справедливо  относил  всех - крайне  нуждались в  его  соучастии. Держа  за  плечи  прелестную  девушку  и  пододвигая  ее  алые  губы  вплотную  к  ушам  толмача.
- Это , Корнилов , - сказал  капитан , - наша  сегодняшняя  добыча. Она  будет  говорить , а  ты  переводи. Слово  в  слово! Букву  в  букву!
  Корнилов  в  совершенстве  знал  язык  черных - вопросом , откуда  он  знает  языки  черных , желтых  и  голубых , он  себя  не  изводил - но  как  любой  опытный  переводчик  любил  придать  переводу  немного  и  от  личного  авторства.
- Меня  зовут  Джейн , - сказала  она.
- Ее  зовут  Джейн , - перевел  Корнилов.
- Я  дочь  богатого  промышленника , который  с  радостью  заплатит  вам  за  меня  ровно  столько , сколько  вы  попросите.
- Она  дочь  нищего  землекопа , у  которого , к  примеру , не  было  средств , чтобы  оплатить  похороны  своей  матери. Поэтому  он закопал  ее  сам.
  Пираты  шокированно  загудели.
- Без  церковного  разрешения?! – воскликнул  боцман  Тед.
  Повернувшись  к  перепуганной  девушке , Корнилов  ей  сочувственно  подмигнул:
- Через  меня  они  у  вас спрашивают , как  ваш  отец  относится  к  церкви.
- Он  очень  набожен , - ответила  она. - На  его  предприятиях  каждый  час  объявляются  перерывы  на  молитву.
  Корнилов  понимающе  кивнул.
- Для  ее  отца , - сказал  он , - церковь  не просто  ноль , а  гораздо  ниже  нуля: однажды  он  даже  сорвал  крест  с  шеи  католического  священника , безмерно  разжиревшего  за  счет  неразгибавших  спин  бедняков. За  это  он  много  лет  отсидел  в  тюрьме.
По  рядам  головорезов  прошло  недоуменное  волнение. Капитан  задум-чиво  хмыкнул  и  почесал  затылок  курительной  трубкой.
- Ты , Корнилов , - спросил  он , - дословно  переводишь?
- Конечно , капитан. Кто  я  такой , чтобы  в  истории  ее  жизни  хотя  бы  одно  слово  задом  наперед  прочитать?
- Прочел  бы , да  кишка  тонка… А  что  делала  она  сама , когда  ее  отец  сидел  в  тюрьме?
 Выказывая  девушке  свое  участие , Корнилов  взял  опасно  побледнев-шую пленницу - излишняя  белизна  могла  спугнуть  едва  наметившееся  таяние  черных  сердец -  за  ходящую  ходуном  ладонь.
- Они  хотят  знать , - сказал  он , - чем  занимались  вы , пока  ваш  отец  руководил  заводами.
- Вышивала , читала  Диккенса  и  Генри  Филдинга , играла  со  служанкой  в  шахматы. -  Девушка  грустно  улыбнулась. – Я  ее  постоянно  обыгрывала…
- Она  говорит , что  все  годы  она  ходила  по  ярмаркам  и  чтобы заработать  на  кусок  хлеба , позволяла  всем  желающим  метать  в  нее  тупые  ножи.
  За  сотни  месяцев  пребывания  на  шхуне  Корнилов  видел  многое, но  такая  диковинная  картина  на  его  глаза  еще  не  набрасывалась: рассеянно  переглядываясь  друг  с  другом , пираты  залепетали  срывающимися  голосам  нестройную  ахинею , обрывая  фразу  сразу же  после  ее  зачатия.
 Если  они  и  не  плакали , то  лишь  потому , что  не  умели:
- Она  как  мы… та  же  судьба… сильная  девочка… мы  ее  не  оставим… теперь  ее  никто  не  обидит…
 Первым  пришел  в  себя  капитан - зыркнув  на  команду  из-под  густых  бровей  и  более  менее  уведя  своих  людей  от  подтачивавших  их  харак-теры  чувств , он   перевел  лютый  взгляд  на  Корнилова.
- Отвечаешь  за  нее  головой , - сказал  он.
- А  поконкретней?
- Отведи  ее  в  кубрик  и  вкусно  накорми.
  Вкусно  накорми… Спускаясь  в  кубрик , Корнилов  обдумывал  как  бы  ему  с  этим  справиться. И  надумал - у  Корнилова  была  одна  заветная  банка , в  которой , как  он  рассчитывал , находилось  что-то  вроде  необыкновенных  специй, способных - он  надеялся - уничтожить  отвращение  даже  перед  его  стряпней. Вместо  объясняющих  надписей  на  баночке  были  лишь  череп  с  костями , и  это  казалось  Корнилову  вполне  естественным , все-таки  он  плавал  на  пиратской  шхуне , а  у  пиратов  собственный  пафос – Франсуа  Олонэ  хоть  и  начинал  батраком , но , однажды  потерпев  кораблекрушение , он  настолько  мощно  греб  на  каноэ , что  его  не  достала  вся  испанская  эскадра. «Догоните?! Не  догоните! Или  догонят… Не  догнали!» - прибыв  на  Тортугу , он  собрал  новую  команду: Олонэ  не  верил  в жизнь  без  причинения  смерти ; Корнилов  не  бил  челом  месье  Сатанаилу - добравшись  до  кубрика , он  усадил  девушку  на  шершавую  скамейку  и  приступил  к  приготовлению  роскошного , как  он  предполагал , блюда.
- Сильно  проголодались? – спросил  он.
- Проголодалась…
- Сейчас  накормим. – Корнилов  взгромоздил  на  плиту  большую  кастрюлю. -  Я  буду  готовить , а  вы , чтобы  вам  не  скучать , можете  задавать  мне  вопросы.
Но  ей  было  не  до  вопросов. Опустив  подбородок , она  ссутулила хруп-кие  плечи  и  бесслезно  оплакивала  свою  незадавшуюся  судьбу - Корнилов  понимал  ее  состояние  и  именно  из-за  этого  старался  вызвать  хотя  бы  внешнее  растормошение.
- Вы , - сказал  он , - вопросы-то  задавайте.
- Какие  вопросы?
- Уже  неплохо.
  Девушка  тоскливо  ерзнула.
- Я  вас  не  понимаю , - сказала  она.
  И  закономерно. При  всей  сероглазости  ополчившихся  на  нее  условий  сохранить  остроту  понимания  было  бы  патологией.
- Вопрос «Какие  вопросы» тоже  вопрос. Но  вопросы  бывают  и  подлиннее. Почему  бы  вам , к  примеру , не  спросить  меня , давно  ли  я  стал  пиратом.
  Взглянув  на  Корнилова  без  заслуженной  им  неприязни , девушка  по-корно  спросила:
- Давно  ли  вы  стали  пиратом?
- Не  помню , - ответил  Корнилов. - Но  я  помню , что  быть  не  пиратом  мне  еще  не  доводилось. - Сняв  со  стены  отполированную  об  борта  кастрюль  деревянную  палку , Корнилов  брезгливо  перемешал  уже  заметно  подванивающее  месиво. – Я  ведь  похож  на  пирата?
Не  имея  даже  тени  предположения , какой  же  из  ее  ответов  будет  теплее  к  правильному , девушка  закусила  не  ждущие  поцелуя губы.
Она  истерично  промолчала , но  Корнилов - для  ее  же  блага - по-прежнему  не  отставал:
- Так  я  похож  на  пирата?
- Как  скажете…
- Скажите  лучше  вы. Я  себе  не  доверяю.
А  будь , что  будет , в  ее  нынешней  ситуации  ей  ли  опасаться  деталей - понимая , что  у  Всевышнего  ни  перед  кем  нет  моральных  долгов , она  пробурчала  оскорбительные  слова , грозившие  ее  щекам  хлесткой  пощечиной:
- Вы  не  похожи  на  пирата.
  Корнилов  даже  не  попытался  озлобиться:
- Не  похож? А  с  чего  мне  быть  на  него  похожим? - от  меня  и  вреда , как  от  седин  юности. Но  в  примитивных  колониях , случается , и  мышь  кошкой  беременна…  Вас  аромат  предстоящей  еды  не  угнетает?
- Ничего  страшного , не  волнуйтесь… Перед  тем , как  начать  ее  есть , я  заткну  нос.
  С  достоинством  выдержав  нелицеприятную , но  правдоподобную ,
характеристику  своих  поварских  способностей , Корнилов  обходительно  вскрыл  заветную   банку. К  его  радости , от  ее  наполнителя  ничем  особо  не  воняло.
- Ваш  подход , - сказал  он , - тоже  имеет  право  на  жизнь , но  мы  обойдемся  без  крайних  мер. Видите  эту  банку?
- Да , вижу.
- Сейчас  я  высыплю  ее  в  кастрюлю  и  наш  провонявший  кубрик  не  посмеет  отказать  нам  в  своем  преображении. Внимание , высыпаю.
  Вобрав  в  себя  помеченные  гротескной  символикой  специи , кастрюля  оголтело  подпрыгнула , но  Корнилов , блеснувший  реакцией  при  отскоке  в  противоположный  угол  кубрика , пригрозил  ей  средним  пальцем  и  она  затаенно  успокоилась.
 Корнилов  постоял  в  отдалении , попринюхивался , и  смирившись  с  тем, что  процент  зловония  в  составе  неохотно  сочившегося  сквозь  щели  морского воздуха нисколько  не  убавился , приступил  к спешному  - пока  не  остыло - накрыванию на  стол. Железная  миска  и  не  менее  железная  ложка – вот  и  все, чем  он  мог  встретить  свою  юную  гостью.
- Во  всем  этом , - сказал  Корнилов , - присутствует  некий  специфиче-ский  шарм , но столовым  серебром  мы , увы , не  богаты.
- Я  переживу.
- Завидую  вашей  стойкости.
 Половник  чувственно  вошел  в  кастрюлю  и  немалая  часть  тревожно  булькающего  варева  перекочевала  в  ее  миску.
- Приятного  аппетита , - сказал  Корнилов.
 В  противовес  предлагаемому  ей  жуткой  реальностью , девушке  не  захотелось  прощаться  с  бесперспективной  надеждой.
- Мне  это  понравится? – спросила  она.
- Еще  и  добавки  попросите.
  Но  добавки  она  не  попросила: после  третьей… второй?… ложки  девушка  исступленно  схватилась  за  горло ; секундой  спустя - уже  падая  на  пол - попыталась  разжать  душившую  ее  руку… свою  же  руку… руку , душившую  все  остальное…  но  не успела. Упав , она  лежала.
 Корнилов  деликатно  поискал  остатки  пульса , воспроизвел  базовый  комплекс  искусственного  дыхания  и , поразившись несгибаемости ее  духа: «плен – не  свобода…так  и  есть…  кто  стерпит , но  кто-то  отважиться  и  не  стерпеть» , отправился  докладывать  наверх  о  ничем  немотивированном  самоубийстве.

Опять  мимо. Отравить , а  затем  выставлять  все  это - даже  и  перед  самим  собой - ничем немотивированным  самоубийством , поведение , разумеется , не  ординарное , но  в  нем  ничего  дельного  не  обретешь  и  очнувшись. А  под  некоторыми  окнами  постоянно  дежурит  скорая  психиатрическая…

«Кого  же  здесь  я  не  пойму
          Узнав  в  себе  их  невозможность…»
Он  размышлял , а  по  нему
Вовсю  теряя  осторожность
Бежали  мыши.
Он  не  звал
Нагих  мышей  в  свои  одежды
И  тут  еще  на  лоб  упал
Какой-то  дядя  с  криком: «Режь  ты!
Меня  на  мелкие  куски
Я  ростом  мал , а  ты  убавишь!»
Но  он  вовлек  его  в  тиски
Засунув  между  теплых  клавиш
И  стал  играть.
Его  игра
Терзала  нервы  зрячих  слухом
И  он  смеялся: «Не  всегда
В  земле  мне  гнить  одним  лишь  духом».

Хотя  сновидение  любопытное , можно  будет  и  пересмотреть. Когда (если) с  делом  управимся.

Из  открывшегося  лифта  вела  всего  одна  дорога. В  ад? в  пивную? к  неслыханным  цыпочкам? она  побуждала  к  появлению  мысли  и  Корнилов  по  ней  пошел: миновав  криво  проложенный  коридор , он  вышел  к  другому  лифту , отличавшемуся  от  предыдущего  лишь  присутствием  прибитой  к полураскрытым  дверям  таблички , ритмично  раскачивавшейся  под  гнетом  содержавшейся  в  себе  самой  надписи , которая  гласила: «Добро  вам  не  пожаловать! А  пожалуйте – на  добро  не  рассчитывайте!».
Не  пускаясь  в  дотошные  выяснения , Корнилов  тривиально  развер-нулся  и  начал  вытаптывать  коридор  в  обратном  направлении. Не-сколько  размышляя. «Мы  все  состоим  из  живущих  своей  жизнью  клеток , из  наших  глаз  не  возьмут  начало  великие  реки , никому  из  нас  не  научиться  самостоятельно  мыслить ; не  вырваться  из  Колеса  Перевоплощений , не  прочувстововать  зачаровывающую  ритмику  ведомого  на  убой  скота , не  подняться  из  затянутой  льдом  воды»  - там ,  где  он  приступил  к  изучению  местности , его  поджидал  предположительно неприятный  сюрприз: уже  на  подходе  к  сектору  прибытия  Корнилов  заметил , что  подбросивший  его  сюда  лифт  немного  исчез. Не  совсем - из  файлов  уверовавшей  в  свою  неисчерпаемость памяти  он  пока  не  выветрился - но  полностью.
На  Корнилова  его  исчезновение  подействовало  своеобразно - обрубив  продвижение  к  когда-то  существовавшему  подъемнику на полушаге , он  остановился  и  начал  стоять.
Это  продолжалось  долго. Дольше , чем  требуется  бесхитростной  птице  для  набора  высоты , обезопасившей  бы  ее  перья  от  несмывае-мой  татуировки - обложенный  похоронными  венками  поникший  фаллос - преподносимой  ей  как  напоминание  о  радушности   ядерного  полигона , в  чьих  окрестностях  она  упорно  искала  однажды  не  вернувшегося  к  ней  возлюбленного.
Дождавшись  от  своих  мышц  полного  онемения , Корнилов  подал  им  сигнал  о  незамедлительном  переходе  под  юрисдикцию  активного  действия. И  получив   в  ответ  молчаливый  отказ , не  сдержался  и  выплеснул  накопившееся  вовне:
- А  ну , работайте!
  Но  ему  снова  не  ответили.
  Зато  спросили.
- С  кем  это  ты  разговариваешь?
 Корнилов  вздрогнул - вздрогнуть  ему  мышцы  позволили - и  обомлел. Стоявший  прямо  перед  ним  человек… с  наглой  ухмылкой… был… Корниловым. Именно  он  Корнилова  и  спросил. И  именно  ему  пришлось  выслушивать  его  ответы.
- Я , - сказал  тот , кто  был  Корниловым  не  только  внешне , - разговариваю  лишь  с  теми , кто  меня  слышит.
- Но  кроме  меня  тут  никого  нет.
- Это  не  моя  забота.
- А  какая  твоя?
- Моя.
  Под  десантированием  отточенных  реплик  Корнилов (ложный) благоразумно  осознал  свое  место  и  перевел  разговор  в  лояльное  русло  конкретики.
- Зови  меня  корниловым , - сказал  он.
- Когда-нибудь  позову.
- И  вслух , как  живого. Не  интересуешься , почему  с  маленькой буквы?
 Разбрасываться  здоровенными  снежками  любопытства  в  привычки  Корнилова  не  входило , но  сама  оригинальность  ситуации  интелли-гентно  настаивала  на  ее  поступательном  развитии.
- Почему? – спросил  он.
- А  потому , - ответил  корнилов , - что  эта  фамилия  с  большой  буквы  не  произносится! – Чиркнув  сигаретой  об  коробок , корнилов  напыщенно  закурил. – Теперь  ясно?
  «Маша  Куприянова , гусарка , каскадерка , гусыня , не  поможет – она  могла  лежать  долго. Но  не  со  всеми. Если  долго» - за  спиной  у  Корнилова  что-то  прошмыгнуло. Это  что-то  было  кем-то: Корнилов  и  вслепую  отличал  живое  от  неживого , ведь  у  живого  прослеживается  дыхание , а  Корнилов  живое  дыхание  даже  у  падальной  мухи  услышит - какая  же  он  гадина: не  стремайся, товарищ , кроме  меня  тут  никого  нет… А  сами  уже  окружают.
- Убогая  у  тебя  фамилия , - сказал  Корнилов , - для  тебя  она  наиболее  подходящая , но  я  бы  с  ней  и  дня…
- Что  ты  сказал?! – перебил  его  корнилов.
- Что  я  сказал?
- Ты  сказал , что  у  меня  убогая  фамилия!
- А  ты , долдон , и  рад  за  мной  повторять. Убого  себя  ведешь - не  поручусь  я  за  тебя  перед  Господом.
  Расправляя  и  без  того  внушительные  плечи , корнилов  не  забывал  и  про  кисти  рук , тщательно  разминаемые  им  для  участия  в  продолжительном  избиении - оно  как-нибудь , да  рассует  по  наградным  полкам  попадавшие  с  них  разношерстные  доводы.
- Ты , - сказал  корнилов , - из  тех  минералов , у  которых  снаружи  алмазный  блеск , а  на  самом  деле  обыкновенная  руда – готовься , сейчас  я  буду  тебя  калечить.
Выпячивает  губы , крутит  ногой: то  по  часовой , то  против - доходчиво  разминается. Не  похоже , чтобы  ограничился  бесконтактной  демонстрацией. Но  нокдаун  долго  не  продлится , тут  Корнилов  спокоен - или  встанешь , или  это  уже  нокаут.
- Пока  ты  еще  стоишь , - нахмурился  корнилов , - но  тебе  уже  пора  от  этого  отвыкать. Сейчас  я  тебя  враз  хамить  отучу.
- Неужели  за  один  раз  управишься?
- Можешь  не  сомневаться.
- Могу  и  не  сомневаться.
 Чем  - рукой , ногой , лбом - и  куда  он  ударит? Лоб  он  не  разминал , но  нельзя  исключать , что  это  всего  лишь  рассчитанная  на любителей  маскировка.
 Замахивается  рукой. Ей  же  и  вломит? Точно.
 Получив  в  челюсть  увесистый  кросс , Корнилов  не  стал  оспаривать  красот  его  траектории , а  просто – несгибаемо - рухнул  на  холодный  пол.
  Несгибаемость  мышц  ему  не  изменила  и…

Стоп! Значит , вот  так  все  и  произошло.
Но  произошло  ли?
Корнилов  загадочно  усмехнулся.

- Пока , чувачок , ты  еще  стоишь , но  тебе  уже  пора  от  этого  отвыкать. Сейчас  я  тебя  враз  хамить  отучу.
- Неужели  за  один  раз  управишься?
- Можешь  не  сомневаться.
- Погоди.
  Для  возвращения  своих  мышц  в  рабочий  режим , Корнилову  был срочно  нужен  болевой  шок. Причем  не  от  удара  в  челюсть , а  перед  ним. Что  же  касается  более  терпимых  ударов…
- Ударь  меня  в  живот , - попросил  Корнилов.
- Чего?
- Начни  меня  уродовать  с  живота.
 Заподозрил  ли  корнилов  в  данном  пожелании  второе  дно? Не  постиг? не  домыслил? – об  этом  он  Корнилову  не  поведал: голову  он  почесал , но  такая  жестикуляция  не  всегда  олицетворяет  подозрение. Да  и  одним  ударом  Корнилов  бы  ни  за  что  не  отделался.
- По  просьбам  зрителей…
- Участников , - поправил  Корнилов.
- Извини , оговорился. По  просьбам  участников  мы  вносим  в программу  незапланированные  изменения. Но  они  вас  не  разочаруют.
  Корнилов  ждал  удара  в  поддых – мерцающие  знаки  смерти , скован-ность  брюшного  пресса , напряжение  переживания - ожидание  удара  ни-чуть  не  смягчило , но , даже  согнувшись  пополам , он  не  выпускал  из  вида , зачем  его  плоти  понадобилось  подставлять  себя  под  экзекуцию  непонимающего , чем  ему  это  грозит , человека. И  разогнувшись - чего  он  и  добивался - Корнилов  четко  знал , куда  он  поведет  караван  за-тронувших  его  взаимоотношений.
- Теперь  бей , куда  хочешь , - сказал  он.
- Я  много , куда  хочу – и  в  висок , и  по  почкам , между  глаз  тоже  бы  не  отказался… Мне  надо  подумать.
- Подумай.
  Вступив  на  шаткий  мост  раздумий , корнилов  ослабил  потоки  кон-центрации , за  что - инстинкты  не  прощают , когда  волосатая  рука  разума  грубо  отталкивает  их  в  угол - и  поплатился: заранее  настро-ившись  на  скорбную  секунду  молчания, Корнилов  без  помех  прицелился  ему  в  нос  и  безапелляционно  спустил  на  него  всех  собак  правого  ку-лака.
  Отслеживая  замедленное  падение  теперь  уже  кроткого  тела , Корнилов  наказал  своему  взгляду  подмести  хотя  бы  главные  из  доступных  его  прикосновению  закоулков. Но  никаких  закоулков  в  коридоре  не  было.
  Врагов  тоже.

Трубу  напрокат. Вам? Ее  звуком  я  избавлю  китов  от  морских  вшей. Вы  пользуетесь  у  них  уважением? У  вшей? Киты  остаются , они  уходят. Вылезают  на  берег. И  куда  дальше? Их  след  теряется  в  бамбуковой  роще - вода  в  ванне  неуклонно  становилась  прохладней. Корнилов  ее  ни  в  чем  не упрекал: челюсти  у  него  уже  не  болели , а  на  остальное - здесь  и  сейчас  искупительно  невидимое - он  предпочитал  не  открывать  глаза.
  Так  и  лежал  с  закрытыми.
Походить  на  мертвого  у  Корнилова  всегда  получалось  лучше  всего.
- Как  все  прошло , барин? Изумительно?
- Обезболивающе.
- И , вероятно , вдалеке  от  мыслей  о  том , что  же  будет , когда  ничего  не  будет. Один  ездили  или  друзей  с  собой  захватили?
- Друзей , как  мне  представляется , на  задание  не  берут. А  если  их  у  тебя никогда  не  было , то  тем более.
- По  части  уничижительной  логики , вы , барин , фигура  непре-взойденная. Издали  на  пешку  смахивающая. Носом-то  обо  что ударились?
- Каким  еще  носом?
- Тем , который  ваш. Из  него  две  струи  в  средний  палец  толщиной  уже  минуты  три , как  хлещут. Или  вы , за  неимением средств , решили  Красное  море  прямо  на  дому  устроить?
  Распахнув  глаза  с  неприемлемой  агрессией , применяя  которую стремящиеся  выжить  танкисты   стараются  открыть  заклинившие  люки  горящих  танков , Корнилов  был  вынужден  им  поверить. Вода  покраснела  и  покраснела  не  от  стыда  за  скрытые  под  ней элементы , по-прежнему  доказывавшие  его  безусловную  причастность  к  человечеству , а  от  крови - жидкой  ткани , равномерно стекающей  из  его  славянского  носа  парой  незапруженных  ручьев.
А  на  кровь… на  вашу?… могут  слететься  летучие  мыши. В  их  числе  и  самые  нежелательные – ушаны… 
Не  оспаривая  того , что  его  кровяной  объем  далек  от  безграничности , Корнилов  зажал  ноздри  и , не  ослабляя  контроль , по  отброшенным  стопам  Дунь  Сюаня , сосредоточился  на  дыхании  через  рот. «Машу  Куприянову… приведите  ее  ко  мне , отговорите  от  сухого  материнского  поцелуя , она  симпатичная  и  смешная… это  разные  вещи» - избавленные  от  страданий  челюсти  не  отказали  ему  во  взаимности: со  скрежетом, но  разомкнулись. Дыши , Корнилов.
Дыши , пока  не  кончилось. 

Стучит  тамбурин
В  него  головой
Стучится  больной -
Откройте  ему
И  дайте  сказать:
«Мне  ни  к  чему
   Вам  тут  говорить…
Крутите  юлу!».
И  крутят  юлу
И  пляшет  больной
Забыв  постучать
В  тамбурин  головой
А  ветер  поет
А  сердцу  тепло
Но  где-то  вдали
Вдали  от  него.










          

                15
               
  При  наличии  желания  пообщаться , выбор  темы  для  общения  с  са-мим  собой  превращается  в  неосознанно  унизительную  процедуру  ближе  к  наступлению  вечера: кружащая  вокруг  темнота - в  том  числе  и  людская - забивается  в  распахнутые  поры  твоего  отутюженного  усталостью  духа , и  тебе , еще  не  забывшему  утро , правдоподобно  кажется , что  вся  затеянная жизнь  продолжается  довольно зря. «Вот  и  Новый  год , -  говорила  Корнилову  в  прошлую  новогоднюю  ночь  Мария  Куприянова , - я  с  нетерпением  жду , когда  он  начнется! А  ты?»
«А  я  с  нетерпением  жду , когда  старый  кончится».
  Отмахнувшись  от  назойливого  миража - просыпаясь  в  погребальной  урне , он  не  может  заново  воссоздать  свою  личность  и  горько  плачет  о  будущем , высоко  задирающем  колени  и уносящемся  вдаль  уже  без  него - Корнилов  уперся  взглядом  в  вымышленный  макет «F-22 Super Star». Размах  крыла – 13,5 м , практический  потолок – до  20000 м , боевой  радиус  действия – 1500 км , вооружение – разбрасываемый  над  миром  ядовитый  пепел  от  сожженного  командиром  эскадрильи  трактата  Ансельма  Кантерберийского «О  падении  дьявола».
  Разговаривать  с  кем-нибудь  помимо  себя , Корнилову  не  хотелось , но  внутридушевные  беседы  в  последнее  время  его  все  больше  пугали. Хотя  на  улице  лучше  испугаться  себя  самого.
- Что  это  вы , барин , от  меня  скрываетесь? Не  красиво  поступаете , как  последняя  гнида.
- Не  исключено , что  я  последняя  гнида  и  есть , но  отсутствием  кра-соты  не  тебе  меня  попрекать - из  тебя  ценитель  Магритта , как  из  меня  завсегдатай  волшебного  ящика  Гарри  Гудини.
- Это  тот , который  Грязный  Гарри?
- Отвяжись.
- Как  Гудини?
- О-ох… Знаешь , после  разговора  с  тобой  у  меня  появляется  ощуще-ние , словно  я  в  рыбе  ночевал. Короче , отстань - я  с  невеждами  не  общаюсь.
- А  раньше  общались.
- Я  и  сейчас  с  ними общаюсь , ноо  только  с  внешними – с  женщинами  на  моем  пути , с  женщинами , на  пути  которых  уже  я… С  ними.
- Ладно , барин , еще  увидимся. Быкуйте , не  быкуйте , а  от  меня  вас  даже  «Сообщество  мучеников  Лас-Вегаса» за  лобковые  волосы  не  оттащит.
- Я  знаю.
Простилаясь  над  асфальтом  невидимой  тенью , Корнилов  двигался  к… Корнилов  двигался. И  если  бы  его  не  окликнули , он  двигался  бы  и  дальше.
- Корнилов , ты  что  ли?!
 Знакомый  голос , очень  знакомый. «Ты  весь  в  себе… а  ты?… я  в  командировке» - вот  в  темноте  проявилось  и  продолговатое  лицо. Тоже  знакомое.
- Здравствуй , Валера , - сказал  Корнилов.
- А  тебе , Корнилов , доброго  вечера! Для  нас  ли  обоих , но  доброго. Ты  где  пропадал?
- Вообще-то , я  с  Земли  ни  ногой.

  Валерий  Матюхин  был  вполне  известным - на  работе , во  всяком  случае , его  узнавали - театральным  режиссером , чья профессиональная  репутация пока  еще  ни  разу  не  запятналась  даже  приглушенным  отголоском  преподносимого  общественностью  успеха.
К  знакомству  с  Корниловым  неудачи  его  карьеры  большого  отношения  не  имели. Если  только  маленькое. Двадцать  пятого  января  2000  года , в  общих  чертах  своевластной  кармичности , дело  обстояло  так - собираясь  отправиться  в  ночное , Валерий  завел  машину , стряхнул  с  лобового  стекла  снежные  накипи , но  никуда  не  поехал. Он  подергался , понажимал  на  газ  и  вскоре  вынужденно  убедился  в  невозможности  одиночного  прорыва - без  второго , который  бы  умел  толкать  машину , ему  было  не  обойтись. И  тут , возвращаясь  с  удачного  рандеву , мимо  него  пружинисто  продефилировал  Корнилов. Валерий  попросил  его  подтолкнуть  машину , Корнилов  согласился - поставил  руки  на  багажник , примирился  с  естественным  отсутствием  поздравительных  телеграмм  и , уперевшись  ногами  в  никем  не  покрытый  солью  лед , приступил  к  помощи.
Помогал  Корнилов  недолго. Потому  что  изящно  поскользнулся. Стукнулся  виском  об  обожженное  его  же  дыханием  железо  и  закатился  под  машину.
Подозревая  самое  неладное , Валерий  оставил  свой  руль  и  бросился  приводить  Корнилова  в  чувство: это  не  удавалось  еще  никому , но , болтая  крыльями  в  проруби - принимая   таинство  крещения , позволяющего  на  что-то  надеяться  и  после  закрытия  гроба - можно  не  только  перья , но  и  почки  отморозить. «Я  так  активно  защищался  от  этого  мира , что  теперь  он  уже  защищается  от  меня , – виновато  шептал  Валерий  Матюхин  опустившемуся  экстрасенсу  Гапатулину– Ну , а  ты  чем  живешь?»
«Да  я  тоже , Валерий  Петрович , хватки  не  ослабляю. В  разные  стороны  мы  с  ним  тянем…»
«С  миром?»
«С  ним… В  разные  стороны , но  как  же  слаженно!»
Когда  Корнилов  очнулся , Валерий  Матюхин  предложил  ему  чашку  колумбийского  кофе - поводив  слегка  приоткрытыми  глазами  по  окрестностям , Корнилов  рассмотрел  Валерия  поближе  и  недоуменно  поинтересовался , где  же  они  будут  его  пить. Матюхин  сказал , что  дома. Еще  он  сказал , что  идти  до   дома  всего  ничего. Корнилов  приподнялся , сказав  в  ответ , что  коли  не  дойдем , так  доползем – было  бы  куда. Но  они  дошли. Попили  кофе. Воды  из  кастальского  источника  у  Валерия  не  оказалось , кофе  им  не  хватило , то  есть , его  хватало , но  все  равно  не  хватило , и  по  инициативе  Корнилова , добравшегося  до  квартиры  крайне  неравномерными  шагами , они  перешли  на  более  вразумительные  напитки.
 В  частности , на  текилу. Выбирать  музыкальное  наполнение  для  неосложненной  женским  присутствием  попойки , Валерий  предоставил  гостю. Корнилов  потрогал  многочисленные  диски  и  остановился  на «Live  for  the  moment» Вилли  Шварца. Бывшего  соратника  Рави  Шанкара  и  так  здесь  и  не  найденного Тома  Уэйтса – вкупе  со  стабильно  высоким  градусом  по-хорошему  восточные  мотивы  потащили  разомлевшего  Валерия  в  чистое  поле  откровенности. Вслед за  ним  туда  никто  не  пошел. Даже  не  думал  идти - Корнилов  считал  неприличным  раздевать  свою  душу  в  присутствии  постороннего  мужчины  и  поэтому  хотя  и  говорил , но  сугубо  негромко  и  лишь  про  отвлеченное. Так  они  и  чередовались - то  Валерий  поведает  Корнилову  правду  о  неприятии  его  таланта  упростившимся  зрителем , то  Корнилов  расскажет Валерию  миф  о  происхождении  лыж. Я  сам  на  них… не  ходишь?… на  них  ничуть  не  легче  развернуться  лицом  к  вечности – поговорив  с  индейцем , белая  куропатка  вытянула  из  него  все  приподнятое  настроение , взамен  чего  решила  облагодетельствовать  его  небольшую  коллекцию  знаний  секретом  изготовления  лыж , которые  уже  целую  вечность  использовались  животными  для  хождения  по  снегу. Научив  мужчину  изготовлять  круглую  раму , она  позвала  его  супругу  и  показала  ей  способ  обтяжки  рамы  полозками  кожи. Индейцы  ее  искренне  поблагодарили , но  едва  куропатка  оторвалась  от  земли , как  тут  же  рухнула  обратно - в  оригинале  категорично  добавлялось – камнем. И  все  потому , что  слишком  много  говорила… мне  это  знакомо… подожжен  мой  разум… как  только  Валерий  начал  скулить  о вредной  жене , Корнилов  порекомендовал  ему  опыт  вневременных  шотландцев , применявших  в  подобных  случаях «джугу». Это  что-то… серьезное?… железный  ошейник  с  короткой  цепью , чей  конец  закреплялся  на  столбе  для  порки , рас-полагавшимся  преимущественно  на  базарной  площади - сварливой  женщине  надевали  ошейник , крепили  цепь  к  столбу  и  приглашали  всех  желающих  швыряться  в  нее  всем , к  чему  лежит  сердце. Валерий  сказал , что  сейчас «джугу» никто  не  поймет , но  помечтать  приятно - ну  и  помечтай , сказал  Корнилов , мечта  не  арбузная  корка , на  нее если  и  наступишь , то без  переломов.  Валерий  рассмеялся  и  заменил  закончившуюся  текилу  следующей. Также  в  отличии  от  них , не  дожившей  до  утра.

   «Тебя  на  мне  мне  не  сыскать» , -
Серчал  урод во  мгле.
«Но  я  возьмусь  с  собою  спать
Зашторив  глаз  луне
И  упираясь  головой
В  исток  входной  двери.
Ты  не  войдешь  ко  мне  с  собой -
Прервались  наши  дни»
И  он  уперся  головой
Но  спал  не  до  утра
Когда  его  нашли  с  собой
Он  был  вдали  от  сна
Его  терзали  за  пупок
Пять  демонов  в  огне
А  он  терпел  их , словно  йог
Сидевший  на  стене.
Потом  они  его  дожгли
И  он  совсем  зачах.
Но  крикнул  главному: «Верни!
   Той  женщине  мой  прах»

- Твоей  жены , как  я  заметил , снова  нет?
- Нет , Корнилов… Ее  нет. Она  от  меня  ушла. И  почти  все  вещи  на  грузовике  вывезла. Даже музыкальный  центр – в  тот  раз  мы  с  тобой  слушали  Вилли  Шварца , но  сейчас  и  какое-нибудь  убожество , вроде  Глызина , не  послушаешь… Ты  тишины  не  боишься?
- Мы  же  в  городе.
- Ну  и  что?
- В  нашем  городе , Валера  даже  кровь  по  венам  с  шумом  пе-ремещается.
Разливая  водку - сегодня  они  совершенствовались  по  упрощенной  программе - Валерий  кивнул. Но , к  сожалению , формально.
  К  его  сожалению.
- Ты , Корнилов , - сказал  он , - человек  слова. А  я  человек  дела. Поэтому  мне  и  труднее…
- Что  труднее?
- Жить  и  не  думать  о  жизни… Она  у  меня  вот  где! – Валерий  Матюхин  ожесточенно  провел  по  горлу  ребром  ладони. – У  тебя  никогда  не  бывает  такого  чувства , когда  хочется  схватить  бутылку  и  разбить  ей  телевизор?
  Бережно  взяв  водку  за  стеклянный  корпус , Корнилов  перенес  ее  светлость  на  недостижимый  Валерию  подоконник.
- Нет , - ответил  он.
- А  зря!
Непонятный  звук… я  кладу  в  гитару  шурупы… воспоминания? музыка  отсутствует  и  ты  ее  вспоминаешь?… без  вызовов  самому  себе - жарко  обнимавшиеся  в  тени  кипариса  существа  не  оказались  мужчинами. Разнополыми  тоже.
Они  женщины.      
- Тебе  налить? – спросил  Корнилов.
- Налей , Корнилов , почему  бы  не  налить… Побольше , мне  необходимо  взбодриться.
- Водка  твоя. Сколько  скажешь , столько  и  налью. Но  только  все , что  побольше , тебе  придется  слизывать  со  стола.
- Тогда  хватит.
  Корнилов  выпил  и , закусив  пополнение  замаринованным  до  безвкусия  шампиньоном , обратил  внимание  на  книжные  полки , где  среди  Хеллера, Довлатова, «Картин  Парижа»  и  «Гэндзи-обезьяны» затесался  невзрачный  томик «Энциклопедии  выживания  в  экстремальных условиях». Фамилия  автора  на  корешок  не  попала , но  почти  наверняка им  был  некий  Маугли  Недотрог , замечательно  упомянутый  Кришначандрой  Бхадаудачарья  в  своем «Субъект(е)  как  свобода» - «Маугли  не  существует  в  альтернативных  формах  Ис-тины , Ценности  и  Любви. Он – это  свобода , не  поддающаяся  определению  и  еще  вчера  безвылазно  жившая  в  джунглях. В  наше  время  она  торгует  просроченными  батарейками  на  сельском  рынке , но  от  этого  не  перестает  быть  той  свободой , ради  которой  все  и  затевалось. Свободой  не  отделимой  от  Завтра , воспеваемого  нами  с  едва  ли  оплаченным  им  поклонением».
  Вспомнив  великолепную  фразу «Я  Маугли , не  бойся  меня!» , Корнилов  кропотливо  соотнес  ее  с  только  что  надуманным. Реакция  на  сходство  дала  излишне  гусарскую  вспышку - вы  презираете… тебя?… опасность  быть  неправильно  понятым… персы  считали  бирюзу  костями  несчастных  влюбленных , Всевышний  отказывался  признавать  свое  отцовство , кожа  на  ногах  Куприяновой  лопалась , как  чулки…
- Нет , Корнилов , идей , совсем  нет! – негодующе  игнорируя  его  задумчивость , прокричал  Валерий  Матюхин. - А  я  без  идей , что  парад  без  участников! Я  все  же  не  ремесленник… Мне  самой  судьбой  приказано  творить!
- Ну , и  твори.
- Как  я  буду  творить , если  у  меня  в  мозгах  кризис?! Ни  одной  идеи, даже  самой  приземленной… За  прошедший  год  я  поставил  два  спектакля , и  знаешь , я  их  ненавижу. Видеть  не  могу.
- Одинаково  ненавидишь? – спросил  Корнилов.
- Первый  чуть  меньше. Там  пьеса  очень  мощная , ее  даже  мне  не  удалось полностью  испоганить.
  Вернув  свой  благосклонный  взгляд  стоявшим  на  полках  книгам , Корнилов  увидел  на  третьей  сверху  облаченного  в  мягкий  переплет  Тома  Стоппарда.
- Розенкранц  и  Гильденстерн  все  еще  мертвы , - сказал  он , - но  ты  им  не  завидуй , а  поразмышляй  о  том , что  же  произойдет  в  том  случае, если  пьеса  будет совершенной.
- Что  значит , совершенной? – удивился  Валерий.
- Такой , что  превратит  твой  спектакль  в  громкое  событие , несмотря  на  все  возражения  со  стороны  твоей  воли.
  Свое  отношение  к  вопиющему  непрофессионализму  уже  довольно  поддатого  собеседника  Валерий  Матюхин  выразил  в  форме  негодующей  усмешки.
- Так  не  бывает , - сказал  он. – Не  так… ни  как-нибудь  близко  к  этому… я  взвинчен , и  ты  вместо  того , чтобы… 
- Не  бывает?
- А  что?
- Минуту , Валера , какую-то  минуту - я  скоро  вернусь , позволь  мне  немного  подумать.
  Ловя  каждое  слово  изнутри , Корнилов  ушел  в  непроходимые  дебри  молчаливого  курения. Пока  он  курил , у  Валерия  было  время , чтобы  восхититься  всей  величавостью  его  посадки , подхваченной  им , как  породистый  вирус , от  генного  поцелуя  никогда  по  нему  не  скучавших  предков. При  том , что  там , скорее  всего , нелегко  удержаться  от  скуки. Но  не  факт.
- А  вот  и  оно… - прошептал  Корнилов.
 Валерий  заторможенно  навострился:
- Ты  о  чем?
- Слушай  меня , Валера , не  перебивая.

  По  выключенному  радио  передавали  подборку  для  забаррикадировавших  свой разум  несмываемым  клеймом  инкубатора ; фигурки  на  фарфоровых  композициях  по-прежнему  обнимались ; Корнилов  приветствовал  эстетизм  выпрямляющих  стрелу  исключительно  зубами - в  Валериных  глазах  фривольно  плескался  ужас.
- Ты  что , Корнилов , - вскричал  он , - окончательно  сдурел?! Кто  же  нам  такое  позволит?
- Зато  какой  резонанс.
- Нас  за  этот  резонанс  прямо  в  зале  кастрируют! Тебе , может , и  все равно , ты  по  натуре  философ , но  мне  есть , что  терять.
- Они  нас  не  найдут.
- А  вдруг  найдут?
  Корнилов  прищурился  и , мысленно  побывав  в  эпицентре  предстоящей  им  обстановки , плавно  ретировался  на  исходные  пози-ции:
- Не  должны.

 Далекий  вой  и  взгляд  неблизкий
В  глаза  зимующей  луны
Но  на  усах  мороза  брызги
И  на  земле  есть  только  мы.
Не  мы  с  тобой , сказал  он  глухо
Какой-то  милой , что  молчит
А  консильери  всхлипов  духа
Пустивших  трещиной  наш  щит.


  Пришли - огонь  и  мыло. Стоят - фугас  и  бублик. Не  вынуждают  поднимать  тревогу – «не  кричи , Валера. Мой  крик  неавторитетен? Меня  беспокоит  непостоянство  твоих  внутренних  сред. Это  не  от  малодушия. В  тебе  хватает  поэтичного  взгляда  на  вещи. Талант  не  всегда  выдает  себя  сам. Твоя  бывшая  жена  еще  приберет  тебя  в  свои  сети. Не  бывать! Разгоняться  и  пролетать  мимо! » - перед  входом  в  неслучайно  выбранный  кабинет  Валерий  Матюхин  размашисто  перекрестился , что  подвигло  неплохо  одетого  Корнилова - черные  брюки , белый  свитер -  на  недоуменную  мимику.
- А  это  еще  зачем? – спросил  он.
- Не  забывай , к  кому  мы  идем. Он  в  этом  театре  главный , и  как  он  скажет, так  и  будет. Волнуюсь  я  что-то…
  Корнилов  сдул  со  свитера  незваную  пылинку:
- Он  что , буйный?
- Не  буйный , - ответил  Валерий , - а  главный. Ты  в  нашем  деле  человек  неопытный , но  уж  поверь  мне: это  куда  страшнее.
- А  чем  мы  рискуем?
- Как  чем?! – Компенсируя  эмоциональную  несдержанность  только  что  раздавшегося  выкрика , Матюхин  перешел  на  едва  различимый  шепот. – Это  единственный  театр , где  мне  могут  доверить  постановку. И  если  Гавлуцкий  отвергнет  наш  замысел , спектакль  не  состоится  никогда.
- Ну , и  что  с  того? 
  Отрешаясь  от  совместного  безразличия , Валерий  Матюхин  раздра-женно  распахнул  дверь  и , придав  натянутой  улыбке  ореол  тоскливой  жертвенности , сконфуженно  лепетнул:
- У  вас , шеф , очень  мягкая  дверь , особо  не  постучишь , поэтому  я  без  стука. Можно?
- Меня  нельзя. Остальное  по  обстоятельствам.
Гавлуцкий  показался  Корнилову  человеком  не  лишенным  неподдельного  налета  респектабельности: лишь  наполовину  застегнутая  рубашка , льняной  пиджак , по  которого  словно  бы  проехался  «Хаммер»  или  прокатили  разбухшее  космическое  яйцо ; спокойные  глаза , излучающие  наравне  с  присущим  профессии  скепсисом , изрядную  долю  здоровой  сентиментальности - если  и  он  вытолкает  взашей , то  к  другим  можно  будет  и  не  соваться. Правда , Корнилов , так  некстати  обремененный  Валериным  прорывом  к  мировому  имени , и  к  нему  бы  вовек  не  пришел.
- День  добрый , шеф , - заискивающе  сказал  Валерий , -  мы , как  и  договаривались , на  обсуждение.
- Представлять  меня  не  будешь?
  Валерий  Матюхин  не  спешил  выходить  из  туманности  Ступора: жизнь  еще  не  дала  ему  отставку , но  придет  и  его  время.
- Кому  представлять? – спросил  он.
- Своему  компаньону. – Гавлуцкий  с  любопытством  посмотрел   на  Корнилова. – Или  уподобляясь  «Бешеным  псам» , сделаем  все , чтобы сохранить  наши  имена , так  сказать , инкогнито? Вы , кстати , видели «Бешеных  псов»?
  Поскольку  спрашивали  Корнилова , он  и  ответил.
- Видел.
- И  как? – спросил  Гавлуцкий.
- Хорошо. Я  близко  от  экрана  сидел.
  Выдержав  секундную  паузу , Михаил  Гавлуцкий  одобрительно  улыбнулся - он  уже  начинал  понимать , с  кем  имеет  дело:
- Уважаю  ход  ваших  мыслей - вы , кажется , не  из  тех , кто  специально , ради  удовольствия  зажимает  себе  молнией  член… Ну , и  кто  из  вас  будет  посвящать  меня  в  замысел?
   Валерий  сделал  короткий  шаг  вперед.
- По  данному  поводу , - сказал  он , - у  нас  не  было  никаких  разногласий. Корнилов поручил  эту  миссию  мне.
- Какой  еще  Корнилов? – спросил  Гавлуцкий.
  Подумав  о  том , что «мы  все  же  в  театре , а  не  в  дантовой  операционной» , Корнилов  изобразил  правдоподобное  замешательство. Под  завязку  начиняя  свой  голос  разрывными  петардами  искупительной  грусти.
- Его  нет  среди  нас , - сказал  он.
- А  что  с  ним?
- Он  шел  вместе  с  нами , но , увы , не  дошел. Остановившись  на  пороге  вашего  театра , он  развернулся  и  исчез  в  неизвестном  направлени. Паралич  желания , ничего  не  поделаешь.
Как  бы  ища  подтверждение  сказанному , Михаил  Гавлуцкий  уставился  на  Матюхина. Тот  только  отмахнулся.
- Вранье  это  все , - сказал  Валерий. - Он-то  Корнилов  и  есть.
- Вы  Корнилов  и  есть? – спросил  Гавлуцкий. Не  дождавшись  от  Корнилова  ни  слова , ни  жеста , он  уже  не  улыбался. - Приятно  познакомиться…
- А  теперь , - вкрадчиво  произнес  Валерий , - когда  формальности  худо  бедно  соблюдены , я  приступаю  к  обрисовке  нашей  затеи.

В  окне  собака… вчера , я  видел  это  вчера , ее  кто-то  раскручивал  за  хвост , в  квартире , над  проезжим  шоссе – не  вы?… Михаил  Гавлуцкий  хмуро  отмалчивался. Теребя  подрагивающими  пальцами  катавшуюся  по  полировке… словно  на  катке?… угу… паркеровскую  авторучку  и  взирая  на  посетителей  уже  с  плохо  скрываемой  опаской. Они - с  разной  степенью  заинтересованности - ожидали  его вердикта , расположившись  в  небольшом  отдалении  от  нового  очага  напряжения , где  в  данным  момент  и  решалась  судьба  состоятельности  их  неординарного  замысла.
Тишина , как  лучший  из  осадков , продержалась  в  кабинете  еще  несколько  перескоков  стрелки  с  деления  на  деление , но - при  всем  своем  желании - Михаил  Гавлуцкий  не  мог  отмалчиваться  вечно. Да  и  не  уйдут  они  без  ответа.
Матюхин  не  уйдет.
- Ну  вы , Валера , - сказал  Гавлуцкий , - и  новаторы. Как  первые  амазонки , которые  выжигали  себе  правую  грудь , чтобы  было  удобнее  натягивать  тетиву… Твоя  идея?
- Его. – Валерий  сдержанно  кивнул  в  направлении  Корнилова. – Но  в  ее разработке  превалируют  мои  соображения.
- Твою  крепкую  руку , - усмехнулся  Гавлуцкий , - ни  с  чем  не  спута-ешь… Однако  я  не  слишком понимаю , о  каких  соображениях  ты  говоришь. Мне  представляется , что  помимо  идеи , все  остальное  имеет  чисто  технический  характер.
  Неосторожное  затрагивание  высших  струн  повергло  Матюхина  в  преисполненную  слюноотделением  ярость. «Я  вам… вас , всех… глубоко , во  все  места!» - если  бы  Гавлуцкий  усомнился  в  его  человеческих  качествах , Валерина  гордость  зрачков  бы  не  расши-рила.
- Механический , говоришь?! – проорал  он. - Плавность  перехода  между  номерами  не  больше , чем  механика?! А  подбор  музыки?!  А  придание  декорациям  соответствующей  идеологической  направленности?! А…
- Все , все , убедил… А  вы  что  скажете?
  Не  зная , куда  бы  ему  стряхнуть  пепел , Корнилов  последние  шаги  обсуждения  уже  не  отслеживал.
- Насчет  чего? – спросил  он.
- Стоит  ли  мне , - ответил  Гавлуцкий , - в  это  ввязываться , ведь  если  я  дам  вам  добро , мне  будет…
  Заметив , что  пепел  держится  на  сигарете  Корнилова  только  за  счет  характера, Гавлуцкий  суетливо  скрипнул  креслом.
- Вам  пепельницу  достать? – спросил  он.
- Как  хотите , - ответил  Корнилов.
- Я , пожалуй , достану.
  Рука  Михаила  Гавлуцкого  полезла  в  ящик  стола  и  вытащила  на  свет  посеребренное  пылью  керамическое  блюдце - когда  Корнилов  засыпал  туда  пепел , у  него  даже  вызрел  определенный  поэтический  образ , навеянный  ему  сочетанием  этих  самостоятельных , но  в  тоже  время  соседствующих  на  одном  полюсе -Негодности  к  Свершениям - отбросов  мироздания.
 Пепел  и  пыль , вы  персонажи  той  сказки , что  мир  мне  рассказывал  на  ночь…
 Вот , собственно , и  весь  образ.
- Так  на  чем  мы  остановились? – Сколько  Гавлуцкий  не  отмахивался  от  дыма , кашля  он  не  избежал. – А , вспомнил. Я , господин  Корнилов , спрашивал  у  вас  стоит  ли  мне  ввязываться  в  это  предприятие.
- Спрашивали.
- Ну  и?
  Корнилов  выразительно  пожал  плечами: 
- Не  имею  ни  малейшего  предположения. Но  если  вы  решитесь  идти  до  конца , моего  имени  на  афише  быть  не  должно.
- А  что  там  должно  быть?
   В  эту  минуту  о  своем  присутствии  громко  напомнил  Валерий  Матюхин:
- Там  будет  сказано , что  постановщик  я.
- Твоя  доля  славы  тебя  не  минует , - презрительно  усмехнулся  Гавлуцкий. - Но  кого  мы  укажем  автором?
  Отводя  от  себя  ответственность  за  очевидную  недоработку , Валерий  сурово  посмотрел  на  Корнилова , тот  в  схожей  манере  на  Гавлуцкого , сам   хозяин  кабинета - не выдержав  уличительного  прессинга - вполоборота  на  подоконник , на  котором… видите?… затуманилось , унесло… в  глиняном  горшке?… она  в  нем , я  в  громыхающем  аппарате… тянулась  к  солнцу  черствая  к  их  проблемам  колючка.
  От  его  растерянного  вздоха  штора  робко  качнулась.
- Шеф , - окликнул  его  Матюхин.
- Чего  тебе , Валера?…
- Я  просто  хотел  сказать , что  после  укуса  змеи  прекрасно  помогает  половой  акт… Ну , так  ты  предоставишь  нам  сцену  или  как?
Подобострастность  его  тона  Михаилу  Гавлуцкому , разумеется , импонировала , но  то , ради  чего  она  применялась , предрекало  ему  мало  хорошего: перекошенные  лица  пострадавших , бесчисленная  количество  судебных  разбирательств, непереносимое  в  другую  жизнь  возмещение  всех  ущербов , тюрьма. Но  будучи  честным  с  самим  собой  до  конца , Гавлуцкий  осознавал -  этот  лед  достоин , чтобы  по  нему  пройтись. А  если  он  еще  и  не  треснет… Тогда  мы  их  тех , кто  драит  лошадей  собственной  шевелюрой , в  один  момент  до  жирующей  гвардии  дослужимся. 
- Скорее  всего , никак , - сказал  Гавлуцкий. - Я  не  в  праве  способствовать  проекту , у  которого  и  автора-то  нет. Или  он  есть , но  не  хочет  им  быть. Правильно , Корнилов?
- Положение  не  безнадежное.
- И  что  вы  мне  посоветуете?
- Выход.
  Питательной  для  обездоленных  развлечениями  смесью  из  сирен , визжаний тормозов  и  громкоговорителей - «Предупреждаем , мы  уже  стреляем!» - в  кабинете  Михаила  Гавлуцкого  эпизодически  обозначилась  проносящаяся  под  его  окнами  погоня.
- Какой  еще  выход? – нахмурился  он.
- Если  никто  не  желает  брать  на  себя  авторство , пьесу  следует  запустить , как  народную.
  Скопившаяся  на  лбу  Гавлуцкого  капелька  пота  поспешно  пала  ниц.
- Народная  пьеса? – спросил  он  Корнилова , не  отказавшегося  бы  сейчас  от  неприхотливой  женщины. - Это  что-то  новое.
- Чем  богаты , - пожал  плечами  Корнилов.
- Продираясь  по  проложенной  вами  колее , богатство  мне  никак  не  светит. Название  у  нее  хоть  приличное?
  Корнилов  подмигнул  тяжело  дышащему  Валерию  и  негромко , чтобы  не  вогнать  его  в  еще  более  жгучую  панику , промолвил:
- Приличия  слишком  расплывчатая  категория , чтобы  вести  наши  дела , основываясь  на  них , как  на  отправных  точках.
- Я , - крякнул  Гавлуцкий , - в  бесконечном  восторге  от  вашей  здравости. Но  дополнительными  неприятностями  мне  ее  название  не  грозит?
- Решайте  сами.
- Прямо  сейчас  и  решу – достану  из  шкафа  японский  вентилятор , просуну  между  его  решеткой  свой  мизинец   и  целиком  отдамся  на  волю  провидения. И  как  там  она  у  вас  называется , эта  пьеса ?
  Не  понимая , какого  дьявола  они  упустили  из  виду  совместную  разработку  названия , Валерий  Матюхин  опустил  готовые  прослезится  глаза  и , надеясь теперь  лишь  на  изворотливость  Корнилова , тоскливо  затаил  свое  тяжелое  дыхание. Но  Корнилов  и  не  думал  изворачиваться - изворачивалась  змея  перед  мангустом , просчитывала  пресмыкающимися  мозгами  коварные  комбинации , да  наплевал  он  на  это.
  Все  произошло  экспромтом.
- Жизнь , - ответил  Корнилов.
- Народная  пьеса «Жизнь»?! – пораженно  воскликнул  Гавлуцкий.
- Звучит?
 Проработав  подносчиком  снарядов  музе  Мельпомене - вы  помните , что  было  у  нее  в  руках?… нет , Корнилов… она  держала  в  руках  палицу - в  течении  целого  ряда  сомнительных  сезонов , Михаил  Гавлуцкий  не  мог  не  оценить  всей  возвышенной прелести  этого  кратчайшего , и  к  тому  же  кротчайшего , названия. Но  восхищаться  им  в  открытую  ему  помешали  его  привычно  неудовлетворенные  амбиции.
- Звучит , Корнилов , - ответил  он , - как  набат  звучит… - Подняв  взор  к  потолку , Михаил  Гавлуцкий  попросил  дармового  вспоможения  у  не  находящихся  в  комнате. – Да  поможет  нам… Не  важно  кто , лишь  бы  помог. Потом  сочтемся.

   В  день  премьеры  Корнилову  было  пасмурно. Ему , автору  и  идеи  и  основного  рекламного  слогана  - «Очутившись  внутри  нашего  спектакля , вы  очень  скоро  захотите  уйти. Но  вы  не  сможете  этого  сделать!» - представлялось  абсолютно  ясным , чем  обернется  для  него  посещение  задуманной  им  «правды , которую  поставит  на  нашей  сцене  сама  природа». Расклады  таковы - в  лучшем  случае  он  пройдет  под  одну  руку  со  всеми  через  горнило  его  безмерной  фантазии , цивилизованно  воплощенной  в  быль  не  без вдавли-вающего  в  землю  нажима  с  озверело  трясущихся  колоколен  непреднамеренно  злого  рока. Ну , а  в  худшем – побои. Дамы  обрушат  на  на  него  и  Валерия  Матюхина  острые  каблуки  воздушных  туфелек , кавалеры  взмахнут  золотом  цепей…
   Ни  в  какие  подготовительные  изыскания  денежных  средств  или  гарантий  от  погрома  Корнилов  не  вмешивался , трезво  рассудив , что  его  участие  в  миссии  бесповоротно  завершено  уже  на  стадии  зачатия. Вести  по  скользким  дорогам  жизни  и  без  того  шатаю-щегося  ребенка , Корнилову  не  улыбалось.
  Но  улыбнулось. В  полночь  накануне  премьеры  ему  позвонил  Валерий  Матюхин - нанес , так  сказать , телефонный  визит - и  навьюченным  кромешными  сомнениями  голосом  принялся  заунывно  умолять  его  о  проведении  завтрашнего  вечера  в  единой  связке.
  Идти  на  премьеру  одному - здравый  вариант  «не  идти»  им  даже  не  рассматривался - Матюхин , как  выяснилось  из  быстро  утомившего  Корнилова  диалога , где  Валерий  изъяснялся  словами , а  Корнилов  молчанием , слегка  опасался.
Прослушав  , не  перебивая , сумасбродную  симфонию  его  наступательного  нытья , Корнилов  ободряюще  сказал , что  слегка  это  еще  ничего , но  на  Валерия  такая  несложая  аргументация  подействовала  не  очень - ты , мол , кашу  заварил , ты  меня  ей  и  корми. И  мотивировка  у  него… ты  мне  нужен… серая : наличие  Корнилова  на  спектакле , по  его  словам , непременно  должно  прибавить  ему  необходимой  уверенности. А  о  самом  Корнилове , конечно , Александр  Сергеевич  позаботится…
Больше  некому.

                Друзья  товарищи , я  вам 
                оставил  весточку  в  конверте.
                Он  на  столе , но  вы  не  верьте ,
                ее  ведь  нет  там , как  и  вас 
                нет  у  меня
                себе  на  счастье. 

  Рассеянно  изучив  бесплатно  доставшийся  ему  билет - он  мог  бы  получить  их  и  несколько , но  во-первых , привлекать  к  намечавшейся здесь  клоаке  кого-то  еще , явилось  бы  подлостью , а  во-вторых , привлекать  ему  было  некого – Корнилов  скатал  его  узенькой  трубочкой  и  хладнокровно  перевел  ее  в  разряд  подзорных. Сейчас  мы  на  вас  на  всех  и  посмотрим…
- Ну  как , барин , видимость  в  норме? 
- Народу-то  приперло… И  едва  ли  кто-нибудь  из  них  знает , что  жизнь  это пустая  трата  времени - не  знают  и  пришли. Пришли  и  чего-то  ждут. Все  об  безделья. 
- Не  решаюсь  возражать. Вы  в  этой  области  непререкаемый  авторитет , да  и… 
- Ты  меня  с  ними  не  обобщай. Я  здесь  по  делу. 
- Восхищен вашей  сознательностью. Хотя  она  у  вас  и  бессознательная , тут  есть  чему  поучиться. Платные  уроки  не  думаете  практиковать?
- Не  думаю. Но  твое  предложение  достойно  того , чтобы  о  нем  за-быть  без  вредных  последствий  для  тебя  самого. Клиентов  будем  силой  доставлять?
- Что  вы , барин! Побойтесь  кодекса!
- Тогда  отменяется. Предоставь  им  шанс  выбирать  сферу  для  субси-дирующих  разум  капиталовложений  на  добровольной  основе , так  они  куда  угодно  купюры  понесут , лишь  бы  не  нам. Где  же  наш  Валерий…
- Вы  спрашиваете?
- Не  у  тебя. 
- Но  кроме  меня , вас  никто  не  слышит.
- А  пальцем  уже  показывают… Хорошие  люди.
- Вы  бы , барин , смирили  свою  гордыню  и  посмотрели  в  билет - не  исключено , что место  этого  Валерий  непосредственно  рядом  с  вашим ,  и  найти  его  не  труднее , чем  голодную  смерть  под  северным  сиянием. Как  вам  идея , затягивает?
- Петлю  она  затягивает. Вокруг  моего  отсутствующего  желания  сги-нуть  отсюда , не  мешкая.
- Патетикой , барин , поражение  не  подсластишь. Такие  дела… В  каком  плане  сгинуть? В  глобальном?
- При  всей  квазитрагичности  данного  обстоятельства , глобальность  моего  ухода  отразится  только  на  мне. Где  Валерий?
- Дался  вам  этот  Валерий… Вон  он.
- Где?
- Поверните  трубу  чуть  левее… Повернули?
- И  что  дальше?
- Дальше  вы  должны  его  увидеть. 
  Увидев  Валерия - так  как  он  подпрыгивал  и  размахивал  руками , не  увидеть  его  было  проблематично - Корнилов  сморщился  в  испугавшей  элегантную  барышню  улыбке  и  небеспрепятственно: на  его пути  постоянно  вставал  человеческий  фактор - добрался  до  Матюхина.  Поздоровавшись - несмотря  на  частые  размахивания , рука  режиссера  ничуть  не  просохла – он  уселся  в  избавленное  от  мягкости  кресло.
  Валерий  упал  в  соседнее:
- Теперь , Корнилов , уже  скоро. Бок  о  бок  будущее  встретим.  Не  паникуешь?
- Предоставляя  своим  связкам  подобную  свободу , ты  подталкиваешь  нас  прямо  к  пропасти. Они  нас  раскусят  и  начнут  избивать  еще  до  начала.
- До  начала  они  ни  за  что  не  догадаются , куда  это  начало  их  заведет. Но  ты  прав , общаться  вполголоса  будет  безопасней.
- Лучше  в  четверть.

Совесть  ты  жива?
Голосок  подай
  «Да  жива , жива…»
Рад   я , отдыхай.
 
  Зал  заполнялся. В  череде  лиц  мелькали  и  настороженные , но  даже  на  них  бесцветные  лучики  предвкушения  тщательно  вышивали  несносимые  наряды  надежды , привычно  свойственной  оплаченному  присоединению  к  рафинированному  миру  зачастую  освежающего  искусства. Миру , чьи  корни  настойчиво  подпитываются  духовным  перегноем  могил  так  и  не  сломленных  бойцов  за  прекрасное. И  в  честь  этих  обточенных  червями  глыб  сегодняшний вечер  будет  подчисутую  отрублен  от  исказительной  пуповины  удобных  для  них  мистификаций.
Но  как  же  их  много… И  как  же  нас  мало.
Начинать  отстреливаться  стоило  бы  уже  сейчас.
- Перестрелять  бы  их  всех , Валера , начиная  с  себя  самого. У  тебя  с  собой  ничего  огнестрельного?
- Огнестрельного? Автомата  Томпсона  или  самодельного  обреза  моего растрелянного  прадеда? Ты  это , Корнилов , к  чему?
- К  тому , что  твое  имя  есть  на  афишах - кто-нибудь  может  и  опознать. Отравленные  шипы  ты  тоже , разумеется , не  взял?
Слушавшие  Корнилова  со  стороны - без  специальной  аппаратуры  сей  прискорбный  факт  казался  ему  маловероятным - скорее  всего  сошлись  бы  на  том , что  он  бредит. Но  Валерий  Матюхин  знал , куда  он  гнет  свою  прямую линию.
- Претензия  не  принимается , - сказал  Валерий. - Я  человек  доброй  воли , а  не  Аттила  какой-нибудь.  И  не  ты  ли  говорил , что  обнаружить  нас  они  не  должны?
- Я  говорил  и  говорил  тебе , но  я  говорил  это  в  расчете  на  то , что  ты  загримируешься.
- Интересный  поворот… И  в  кого?
- Поворот?
- С  тобой , Корнилов , - тяжело  вздохнул  Валерий , - каждое  слово  оборачивается  против  себя  самого. Ладно , спрошу  тебя  подробно - в  кого , по-твоему , мне  следовало  бы  загримироваться?
Я  не  дойду  до  предельной  открытости , невропатологу  не  констатировать  у  меня  любовь: многие  громилы  боятся  почти  всего , но  они  боятся  мужским  страхом – им  не  пойдут  бабочкины  слезы. Однако  заслуживает  ли  твое  тело , чтобы  к  нему  прикасались?…
- Тотальное  перевоплощение , - сказал  Корнилов , - было  не  обязательным. Хватило  бы  и  легких  штрихов.
- Например?
  Их  энергичное  перешептывание  становилось  уже  нестерпимо  шум-ным , и  Корнилов - пропадать  из-за  режиссерской  развязности  его  никак  не  устраивало - приструнил  эти  темпераментные  поползновения , если  и  не  в  зародыше , то  где-то  неподалеку:
- Пока  ты  не  прекратишь  открывать  рот  во  всю  его  ширину , никаких  например  не  будет.
- Уже  прекратил. – Вникая  отнюдь  не  бестолковому  замечанию , Валерий  Матюхин  соорудил  проход  между  своими  губами  с  такой  пропускательной  способностью , что  объекты  крупнее  слов  по  нему  бы  не  проскользнули. – Так  меня  слышно?
Noli  me  tangere , Валера , тебе  не  кажется , что  те  же  песни  уже  не  вызывают  прежних  ассоциаций? Не  про  тебя , наверное , сказано , но  про  кого-то  все  же  сказано. И  сказано: «Не  мозгами  силен  и  не  силой  умен». Про  кого  это  сказано, я  тебе , Валера , и  сказав , не  отвечу , а  ты  вызывешь   у  себя  рвоту  без  пальца  в  рот… закрой  его… прикрой… ты  отогреешься  у  горящих  покрышек , побъешься  бортами  с  бомжующей  княжной…
- Я  сейчас  уже  не  молчу , - вмешался  в  его  беззвучный  монолог  Валерий  Матюхин. – Меня  слышно?
- Мне  да.
- Ну , вот  и  хорошо. Когда  ты  сказал  о  необходимости  скрыть  себя  под  гримом , ты… 
- Не  меня , а  тебя.
- Я  о  себе  и  говорю. И  ты , Корнилов , мне  все  же  объясни , каким  таким  Макаром  я  смог  бы  довести  свою  внешность  до  ее  всеобщего  неузнавания. Меня  это  занимает , как  творца. 
 Упомянутое  им  последним  слово  напомнило  Корнилову  о  когда-то  подслушанной  возле  планетария  недетской  считалочке «Творил  Творец  нетворения , получил  полграаля  спасения. Выпил  и  сразу  осунулся , и  к  нему  никто  больше  не  сунулся. Ведь  кто  сунется , тот  пожалеет – так его  он  со  зла  отымеет. Ляжет  и  долго  не  встанет. А  водить  нынче  всем выпадает». Еще  Корнилову  вспомнилось , как  возле  того  же  планетария  ему  призналась  в  любви  одна  по-весеннему  обаятельная  девушка. Просто  подошла  и  сказала: «Я  вас  люблю». Корнилов - оказавшийся  возле  планетария  случайно: с  кассетой  Ника  Кэйва  и  сорока  двумя  рублями  в  расстегнутом  кармане  джинсовки - хотел  ей  честно  ответить: «А  я  вас  нет» , но  успел  выговорить  лишь: «А  я  вас…». Зажав  ему  рот - самообороняясь , Корнилов  мог  легко  перехватить  ее  руку , и  перехватив , уже  вывихнуть - она  прошептала: «Этого  вполне  дос-таточно». Поводив  окольцованным  пальцем  по  его  колючей  щеке , она  без  промедления  отвела  Корнилова  на  выставку  своих  божественно  серийных  достижений: едва  они  пришли , как  девушка  куда-то  ушла. Но  не  из  квартиры , а  куда-то  в  ней  же.
Вернулась она  переодетой  в  ничего. И  если  бы  не  стеклянная  тележка , которую  она  зигзагами  катила  перед  собой , Корнилов  бы  отнесся  к  ее  перевоплощению , как  минимум , не  отрицательно. Но  в  приближающихся  к  нему  условиях  разбрасываться  доверием  на  доверие  ему  было  некогда: проворно  схватив  с  тележки , обычно  предназначенной  для  дыма-алкоголя  и  несложных  закусок , мощнейший  тесак  с  выгравированной  на  рукоятке  руной  KAUNA - согласно  памяти  Корнилова  означающей  среди  всего  прочего  и  огонь  сексуального  желания - она  одержимо  заорала: «Ты  раб  Биоса , а  я  рабыня  Танатоса! Скрестим  же  наши  шпаги!» и  закружила  вокруг  него  зажимавшим  его  все  плотнее  круговоротом.
Нежеманно  маневрируя  на  расстоянии , позволяющем  ему  все  же  сохранить  себя  незатронутым , Корнилов  стремительно  укладывал  одну  мрачную  мысль  на  другую. Помрачнее  предыдущей: Биос  и  Танатос - это  как  бы , жизнь  и  смерть. То , что она  оперирует  такими  полярными  категориями , уже  не  хорошо ; да  и  огонь  похоти  пылает  на  руне  не  сам  по  себе , связь… понятно…  прослеживается: сначала  замочит , а  потом  всласть  развлечется  с  мертвым  телом. Йо… хо… ты , милая , не  взыщи , но  в  твоем запросе  провести  надо  мной  обряд  ноже… укалывания… ножом… а-ааа , come  on… я  тебе  откажу - не  в  том  я  сейчас  бессознании , чтобы  не  отказать.
Крикнув: «Осторожно , у  тебя  за  спиной  еще  один  я!» , Корнилов  заставил  девушку  обернуться  и , размахнувшись…
  Ему  бы  врезать  ей  куда-нибудь  по  печени , но  Корнилов , как  типичный  опустившийся  вверх  дворянин , никогда  не  бил  женщин – ему  не  захотелось  начинать  неизведанные  его  опытом  игры  с  сошедшей  с  ума  еще  в  утробе матери. И  поэтому  он  просто - ну , не  просто: с  вынуждаемым  ситуацией  запасом - наступил  ей  на  ногу.
  Она  завизжала , заорала , выронила  тесак – когда  он , выпорхнув  из  ее  узкой  ладошки , неглубоко  воткнулся  в  пол , Корнилов  испытал  к  этой  девушке  что-то  близкое  к  сострадательной  жалости. Но  не  улучшать  же  ей  настроение  за  счет  собственной  гибели…   
- Корнилов , ты  меня  слушаешь? – откуда-то  из  сегодняшнего  дня  яростно  прошипел  Валерий  Матюхин.
- Чего?
- Да  ничего. С  твоей  заинтересованностью  в  собеседнике  тебе  бы  лучше  всего  подошел  террариум… О  чем  думал-то?
- Вспомнилось  кое-что.
- Позитивное?
Отсоветовать  бы  тебе , Валера , читать  книги  без  солнцезащитных  очков, в  книгах  же  иногда  такое  попадается - настолько  светлое , что  и  ослепнуть  можно. Еще  один  поп  объявлен  в  федеральный  розыск , ты  крошечный… я  был  великаном!… ты  не  со  зла , по  тупости… меня  околдовал  волшебник  Кудубран!… замерзший  лимонад  из  кружки  не  выплеснешь - ты  должен  меня  понимать. Или  я  тебя  переоцениваю  и  ты , не  понимая  меня , оплодотворяешь  свою  душу  кортасаровой  лунью , одышливо  принимая  спелые  слезы  запутавшегося  неба  за  разбавленный  ветром  мате? Но  что  может  быть  лучше  долгожданного  расставания  с  доктором , когда  он  широко  улыбнется  и  скажет  тебе: «Прощай , сейчас  ты  здоров. Завтра  я  снова  могу  увидеть  тебя  у  моих  дверей , но  сейчас  уходи». 
- Позитивное  или   не  позитивное , - поморщился  Корнилов , - так  сразу  не  скажешь. Где-то  между. Я , если  не  ошибаюсь , о  твоем  гриме  не  договорил?
- Не  договорил , Корнилов. Среди  всех  прочих  проявлений  по  отношению  ко  мне  своего  обычного  неуважения  было  и  такое.
 Обременять  себя  мыслями  по  поводу  изменения  Валериной  внешности  до  ее  полной  неузнаваемости , Корнилова  не  прельщало  даже  вкратце - ни  раньше , совпадающего  с  позже  гораздо  чаще , чем  ему  предписано  термометром  бессонного  времени , ни  сейчас. Временем  карманы  с  горкой  не  набьешь – клокотание  духа , мосты , дымы , годы  гражданской войны ; отряд  изголодавшихся  до  золота  люмпенов  подъезжает  на  тачанках  убивать  и  грабить  к  тесной  келье  затворника  из  затворников «не  брезговавшего  затворять  в  ней  и  материальные  блага , благоухающему внутренней  чистотой  и  преабсолютному  к  восприятию  искушений»  старцу  Евлагию - отвечая  на  его: «Обрасти  бы  вам  хоботами  слонячими , нечестивцы!» , они  сказали  ему: «Хватит  ля-ля, старче - у  всех  одно  будущее , тебе  ли  не  знать» ; старец  покричал , поплевался  и  расщедрился  благодушной  улыбкой: «Вы  смотрите  за  собой , я  за  собой , Всевышний  за  всеми. За  мной  и  за  вами. И  я  за  вами - ведь  среди  вас  и  мои  детишки  есть… Бегите  же  скорее  к  папке , крови-нушки  мои  нагрешенные!».
Надо  было  видеть , с  какой  теплотой  они  на  нем  повисли. А  не  отважься  старец  Евлагий  сказать  этой  сволочи  чистую  правду , висеть  бы  уже  ему. 
- Грим , Валера , - усмехнулся  Корнилов , - субстанция  смываемая. Стоит  тебе  заплакать , а  ты  от  воплотившейся  совершенности  твоей  постановки  непременно  прослезишься , как  он  уже  потечет. Маска  надежней.
- Маска? Как  у  Зорро?
Представь - уже  не  стоит , а  еще  хочется. И  чем  ты  тогда  взбодришь  свое  тело  перед  лицом  вечности? к  кому  ты  тогда  обратишься  по  поводу «start  me  up»? Ищущий  ум  не  пройдет  мимо  безумия , паровоз  твоей  аскезы  давно  ту-ту…   
- Бывают  еще  такие , которые  перед  собой  за  палочку  держат. Но  учти , Валера , обязательно  учти: она  будет  для  тебя  весомой  помехой   награждать  себя  шквальными  овациями.
- Веселись , веселись , Корнилов – тебе  весело , но  мне  не  грустно. С  меня  не  убудет.
- Все  уже  убыло?
- Очень  смешно.
  Смешно… Прямо , как  спотыкающиеся  пингвины  под  отвесно  планирующем  снегом - вслушавшись  в  доносившиеся  отовсюду  реплики: «Мои  странные  ощущения  что-то  переходят  в  тревожные… А  занавес  на  самом  деле  железный… Ни  разу  не  видела , чтобы  сцены , вообще , не  было» , Корнилов  согласился  со  всей  обоснованность  их  предварительных  поеживаний - потом  не  так  резко  тряханет. Но  занавес , прямоугольный  и , вероятно , стальной  лист , беспросветно  закрывающий  совершенно  не  нужную  сегодня  сцену , он  бы  расписал  по-оптимистичней.
- Обернутый  рыбьими  костями  помойный  бак  я  вижу , - сказал  Корнилов , - ну  еще  драное  дерево. А  в  правом  верхнем  углу , это  у  тебя  что?
- Солнце. Закатившееся.
- Ясно. А  что  так  мрачно?
- Почему  мрачно? Как  есть.
Чудный  пассаж. «Ты  бы  знал… - А  я  и  знал». Но  если  ты , вцепив-шись в  язык  упокойного  колокола , будешь  самолично  биться  об  его  стены , он  по  тебе  уже  особо  не  позвонит. И  получится , что  он  тебя  тянет , потянет , а  натянуть  не  может. Его  немощь  трагически  порочна - он  отодвигает  свой  болт  все  дальше , простодушно  злится  на  его  бесполезность  в  аспекте  глубокого  погружения  и , чтобы  придать  ему  хотя  бы  малую  краюшку  рабочей  твердости , тщится  его  раскачать. Этим  он  лишь  низводит  себя  до  радикальной  измученности  и  попадает  в  тупик , который  ты , укрепивший  мнимый  идотизм  подпорками из  бетонного  стоицизма , ему  и  заготовил.  Там  он  концентрированно  растворяется  в  ощущении  инфантильной  зависимости  от  репрессировавших  его  целостность  гуманистических  тенденций - «Да  иди  ты… я , барин?… ты… иди  ты  по  звездам, как  по  земле» - и , обретая  теперь  уже  доходящую  до  прозрачности  просветленность , уныло  растрачивается  на  радость  ему  неподдавшемуся.
  Cry , baby , cry…    
- Мы , Корнилов , в  омут  этой  затеи  ухнули  прорву  бабок - нам  это  в  такую  копейку  обошлось , что  порой  даже  совестно  становится. Пусти  мы  их  на  благие  цели , за  нас  какой-нибудь  растроганный  нашей  щедростью  батюшка  службу  бы  отслужил. Свечку  бы  уж  точно  поставил.
- Куда  поставил?
- На  переносицу… Чтобы  горячий  воск  в  оба  глаза  брызгал - большего  мы  не  заслуживаем.
- Однако  пара  внешних  глаз  это  еще  не  все  зрение. – Отчужденно  за-жмурившись , Корнилов  одобрил  свое  интуитивное  побуждение. – Лишь  бы  третий  не  залило.
  Валерий  вульгарно  улыбнулся - не  делая  некорректных  высказываний  относительно  того , почему  в  английском  театре  так  любили  изображать  страдающих  детей , он  тяжеловесно  перепрыгнул  через  барьер  повседневности.
- Браво , Корнилов , - сказал  Валерий. - Меня  уже  не  поразит , если  ты  и  на  собственных  поминках  хлобыстнешь  за  свое  здравие  рюмку  водки.
- Там  разберемся. Может , рюмку , а  может  и  стаканчик.
- Один , другой…
- Тре…
- Какой?
  Вселенная  неустойчива , скорбь  велика ; ворующих  энергию  души  не  привлечешь  к  суду ; Корнилову  мерещится  нечто  омерзительное: голос, шумы , трупные  запахи ; «Кладите  его  бесчувственное  тело  на  пустырь , где , как нам  доподлинно  известно , есть  пожирающие  трупы  собаки  и  котяры – они  должны  очистить  его  кости  от  мертвой  плоти , которая , сомкнувшись  на  ним , заслоняет  ему  лунное  сияние , чьим  омовением  он  мог  бы все  же  попросить  дозволения  здесь  не  подванивать. Позвольте  собакам  и  котярам  насытиться  и  отгоните  их  прочь. Накройте  тело  белым  полотном  и  не  открывайте  до  тех  пор , пока  не  прилетят  грифы. Наточите  им   клювы  о  могильный  камень. Отойдите  в  благоговении».
  Даже  свет  померк.
- Ну , Корнилов , - пробормотал  Валерий , - be  prepared. Если  задумаешь  прочитать  про  себя «Отце  наш» , то  попробуй  без  мата  через  каждое  слово.
- А?
- Уже  начинается.
Оказывается , свет  померк  не  в  глазах , а  в  зале - это , за  вычетом  элемента  воздавания-сверх , полноценно  переживаемо. Сейчас  самое  время  предположить , много  ли  здесь  людей… каких?… легко  ра-нимых - еще  легче  ранящих  других. Но  и  в  самых  причудливо  расшитых  иллюзиями  вариантах , их  все  равно  больше , чем  меня. 
  Ветер… Расщепляющий  трудоемко  уложенные  прически  и  полирующий жуткими  порывами  задубевшие  лысины ; раскачивающий  серьги , вожделенно  инсценируя  их  готовность  рвануть  ухо  вольницей ; забивающийся  между кристаллом  глаза  и  стеклом  очков - топорща  ресницы , сводя  на  нет  и  без  того  смутное  зрение.
  Вступает  музыка - непростая  смесь  из  терзающих  запилов  токарного  станка , скрещенных  с  адским  дыханием  канонады  и  преувеличенных  басами  мышиных  писков - ветер  усиливается  и  аудиторию , в  сущности  однородную  по  трафаретным  воззрениям  на  предполагаемую  ей  материю  спектакля , впервые  пронзают  несметные  стрелы  недоверия  к  вероломно  заманившим  их  сюда  создателям.
  Насквозь  эти  стрелы  пока  не  проходят. И  броней , предохраняющей  общество  от  духовных  увечий  и  ограничивающей  его  потери  лишь  моральными  микротравмами , является  вера. Вера  в  космос. Космос , повторяющийся  и  днем , и  ночью. Космос , не  подозревающий о  существовании  космоса. 
- О  чем  задумался , Корнилов?
- О  плащ-палатке.
- Ее  бы  сюда  в  самый  раз - так  ливанет , что  и  ангелы , будь  они  здесь , свою  репутацию  подмочат. Эй , Корнилов!
Метался  дух , искав  компаний , но  пьяным   быть  один  урон. Под  ноль  ободран. И  смешон. Я  устала… сильно?… издергалась , мне  нужно  на  море , на  юг… иди , пройдись  по  кладбищу , все  как  рукой  снимет - Анастасия  Иваницкая  говорила  ему: «У  меня  есть  чувство , что  я  не  оставлю  тебя  до  самого  конца» , Корнилов  попытался  уточнить: «До  чьего  конца? Моего , твоего?» , но  она  хитро  усмехнулась , ласково  вымолвив: «До  конца  чувства - я  не  оставлю  тебя  до  конца  чувства». И  Корнилов  дальновидно  подумал , что  ему  пора  начинать  вживаться  в  жизнь  без  нее.
- Чего? – спросил  он.
- А  что  если  они , - сказал  Валерий , - и  вправду  здесь? Ангелы? Мы  здесь , они  здесь – все  здесь. Или  исключено?
- В  отличие  от  демонов , они  мне  здесь  не  встречались , но  я  не  удивлюсь  ни  тому , ни  другому. Они , впрочем , тоже.
- Ангелы?
- Нет , птеродактили.
- Ха…
- Ты  слушай , не  пугайся  – ангелы  переживают  Высшую  Истину , не  утрачивая  простоты…
  Провести  вдумчивую  аналогию  между  ангелами , как  видом , благополучно  сохраняющим  свою  численность , и  уже  отлетавшимися  летающими  ящерами , Корнилову  помешал  отдающий  хлоркой - что  стало  для  него  неожиданностью - тягуче-вертикальный  дождь , снизошедший  до  абсолютно  растерянного  зала с  отнюдь  не  протекающего  потолка.
  Музыка  быстро  изменилась ; теперь  это  был  скулеж  рассвирепевшей  бормашины , вкупе  с  выстукиваемым  на  Морзе «Можно  ли  нам  забрать  ваши  вещи , когда  вы  утонете?» , и  кое-кто  из  присутствующих  уже  не  выдержал. Заорав «Да  они  нашей  смерти  жаждут!» , беспокойный  мужчина  в  синей  жилетке , побежал  к  одному  из  выходов  и , вцепившись  в  ручки сразу  же  обеих  дверей , принялся  их  бесперспективно  трясти. Бесперспективно  потому , что  специально  для  этого  спектакля  все  двери  то  ли  укрепили , то  ли  удвоили , и  если  при  взломе  не  задействовать  ничего  взрывчатого , утрата  непроходимости  им  не  грозила - господина  в  жилетке  их  стойкость  не  устроила. Выкрикивая  дежурно  убедительные  угрозы: «Найду , кто  это  затеял – башку  креслом  сплющу! У  меня  для  вас , гниды , могила  уже  раскопана! Кончайте  с  собой , уроды , а  не  то  куда  хуже  будет!» , он  бороздил  набухшими  жестокостью  глазами  по  ничуть  не  понимающему  происходящего  люду. А  дождь  уже  отвердевал. Аккуратные  градины , выполненные  с  таким  расчетом , что  и  детская  черепная  коробка  могла  не  опасаться  крошащих  ее  повреждений , завели  всех  непосвященных в  лоно  настоящего  шока. Где-то  совсем  близко  застучала  печатная  машинка , рванули  петарды  и  растоптанный  бесами  утилитаризма  паровозный  гудок  издал  что-то  страшно  напоминающее  глас  вопиющего  под  пустыней. Затем  все  смолкло. Град  какие-то  минуты  еще  позвенел , но  скорее  уже  по  инерции. Наступила  убаюкивающая… надежду? на  доброе  завершение  вечера?… тишина. Народ  хаотично  задрожал  и  вдруг… Прекрасная  мелодия , словно  бы  бы  намотанная  на  изогнутую  реальностью  ось , неплотно  соединяющую  сердце  и  разум - «Сердце  и  разум…  и  вы  туда  же?… сердце  и  разум - да  уподоблю  я  вас  Жизни  и  смерти: я  уподоблю , да  уподобитесь  ли  вы?» - восхитительно  потекла  в  самую  гущу  обманутых  собственными  правдами  млекопитающих. Но  она  их  не  вразумила , доказательством  чему  стали  истошные  вопли  крупной  персоны  приблизительно  женского  пола , внешне  вполне  достоверно  претендующей  на  интеллигентность. 
- Господа , я  узнала  эту  музыку! – проголосила  она. - Это  Сибелиус, «Дочь  Севера»! Судя  по  всему , нас  сейчас  снегом  завалят! 
  Возмущение! по  залу  проходит  волна  уместного  возмущения ; и  ладно  бы  оно  выказывалось  про  себя - злобными  перемещениями  кадыка , раздуванием  ноздрей  или  соскребыванием  эмали  методом «А  нате  вам  зубами  по  зубам» - так  нет: кое-кому  необходимо  вслух.
- Вот  за  снег  они  точно  ответят! , - кричал  расхрабрившийся  дятел  с  неудачно  скрываемыми  залысинами.
- Я  бы  простила  им  многое , но  снег  это  же  не  гуманно! , - стенала  взъерошенная  дамочка  в  брючном  костюме.
- Я  не  думал , что  мне  еще  предстоит  когда-нибудь  драться. Но  снег  им  с  рук  не  сойдет! , - дико  вопил  худощавый  юноша  с  подбитым  левым  глазом.
Валерия  Матюхина  линейность  их  логических  построений  несомненно  забавляла. Но  говорил  он  шепотом:
- Снег  не  сойдет  им  с  рук , давайте  поубиваем  их  насмерть… Да  с  чего они  взяли , что  после  дождя  и  града  нами  запланирован  именно снег?
- Не  ко  мне.
- Вопрос  не  к  тебе? А  к  кому? Что-то  ты , Корнилов , темнишь. Тебе  Сибелиус-то  нравится?
  Мне  нравиться  перебегать  дорогу  с  разбега  и  прощать  себя  за  еще  не  свершенное: «Я  придумал… ты , Корнилов?… как  тебе , Настя , мое  хайку: «Ноги  при  мне. Голова  далеко. Спозаранок  иду  за  пивом»?… жизненно». 
- Мне , - сказал  Корнилов , - как-то  больше  по  душе  его «Тапиола». Но  этой  «Дочерью  Севера» ты  их  неплохо  подловил.
- Я  знал , что  они  поведутся. Как  это  ни  мерзко , но  у  платежеспособного  мещанства  банальность  мышления  неискоренима. Как  ржавчина  на  губах. И  не  на  каких-нибудь  человеческих , а  на  губах  континентов. Ты  меня  слушаешь?
 Корнилов  заинтересованно  зевнул:
- Здесь  я , здесь.
- Здесь  он… Давно  ли?
- Давно , не  давно , но  по  уши. Заметь - ненавидящие  нас  люди  вроде  как  успокаиваются.
- Еще  бы  им  не  успокоиться. С  наших  обогревателей  и  не  такие  разомлеют.
  Говоря  про  обогреватели , Валерий  не  подразумевал  каких-то  са-кральных  ипостасей  внутреннего  разгорания. Если  бы  он  имел  в  виду  именно  их , Корнилов  бы  честно  сознался , что  внутри  у  него  топить  отчего-то  перестали. Наверное , за  неуплату. А  может , чтобы  не  перегрелся.
  Обогреватели  грели  внешним  теплом , и  народ , привилегированно  измученный  подключенными  в  него  мечтаниями  на  его  же  практическое  очищение от  непотребства  всякого  стяжательства  привычной   фикции , сумрачно  отрапортовал  на  изменение  условий  содержания  самостоятельно  организованным  умолканием , пресекаемым , и  то  ничтожно , лишь  неравномерно  разбросанными  по  галактике  зала  вконец  несознательными  единицами.
  Народ  притих , он  обсыхает. Не  забывая  переглядываться - не  с  умилением  от  оказанной  им  искренности , а  с  мелочной  злобой , распределившейся  между  ними  примерно  поровну , без  деления  себя  на  огненный  ноль , он  же  круг , он  же  спасительный - вездеходной , везделетной  насмешливости , покинувшей  их  не  абстрактно  и  впрок: покинувшей  их  сразу  же , едва  только  покинув.
Вскоре  к  благотворному  воздействию  нацеленно  раскаляемого  воздуха - Корнилов  развивал  личность  и  слышал , как  внутри  него  орали  обезумевшие  комитетчики: «Воздух  горит! Газопровод  прорвало?! Да  какой  там! Божье  пламя , чтоб  его!» - прибавилось  еще  кое-что.
Возбуждая  собравшихся  к  покою , как  бы  отовсюду  запели  птицы. Мягкость  их  многоголосья: соловьи  и  кречеты , малиновки  и  филины - заботливо  подталкивала  народ  к  умиротворению  и  подталкивала  достаточно  долго: настолько  долго , что  Корнилов , верный  боец  умиротворения  и  всего  ему беспошлинно  сопутствующего , позволил  себе  задремать.   

  Обклеенная  черными , такими , другими , черными  с  серыми  по-лосками  обоями  светлая  комната. Вожделенное  безмолвие. Заведомая  жуть. Спина  расслабленно  напряжена , напряженно  расслаблена - невнимательно  прислушиваясь  к  тиканью  висящих  за  ней  электронных  часов, Корнилов  смотрит  перед  собой  и  видит  закрывающую  выход  обманчиво  стеклянную  дверь. Сама  дверь  закрыта  посредством  ключа. Помимо  того , что  в  ней  сидит  Корнилов , в  комнате  ничего  не  происходит. Его  это  не  тревожит. Если  Корнилова  что-то  и  тревожит , то  только  тревога. Тревога  неприятия  всеми  принятого – заунывная  беззлобность , стойкие  образы. Откинул  волосы  со  лба , а  там  дыра. И  не  до  сна. Схожу  с  ума. Шепчу: «Ура…» - после  суетливых  подрагиваний  дверь  отворяется , и  в  комнату деловито  просовывается  исхудавший  овал  лица. Вслед  за  лицом  в комнату  входит  весь  человек. Улыбаясь , и  при  этом  пряча  глаза , он  предлагающе  указывает  на  часы:
- Время.
 Что  же , подумал  Корнилов. Да. Что  же. Да. Ага. Он  бы  подумал  и  о  чем-нибудь  еще , но  снова  отыгрывать  уже  окончательно  выигранное  показалось  ему  лишним.
- Время , Корнилов.
- Ну  и  что?
 Нетерпеливой  прочистив  горло - кхе-кхе , что  за  жизнь , ****и  даже  за  деньги  не  соглашаются  познакомить  с  приличной  девушкой - вошедший  повторно  указал  на  часы:
- Вам  пора.
- What? – спросил  Корнилов.
- Что?
- Это  я  спросил , что. – Корнилов  сплюнул  в  правую  ладонь  и , вытерев  ее  об  неровно  разукрашенный  клеточками  пол , меланхолично  прищурился. – Чем  могу  быть  полезен?
  Судя  по  резкому  движению  нижней  челюстью  к  потолку  визитер  отнюдь  не  наигрывал.
- Как  это  чем?! – крикнул  он. - Убей  меня  бог , но  я  не  верю  своим  ушам! Вы  что , уже  все  забыли?!
- Положим , не  все… А  вы?
  Визитер  счел  себя  в  праве  не  отвечать – ему  ответили , он  тоже  не  отмалчивается , но  не отвечая.
- А  ведь  меня , - сказал  он , -  предупреждали. Не  связывайся  ты  с  ним , бедолага , говорили  мне  умные  люди - сорвешься  ты  с  него , как  гордый  скалолаз  с  подпиленного  склона. Не  послушался  я  их , ой , не  послушался… Теперь  всю  программу  скачек  придется  перекраивать. А  когда  мне  ее  перекраивать? Застрелиться , что  ли… Чтобы  прямо  у  ваших  ног  мозги  высыпались. У  меня  их  немного - даже  одного  вашего  ботинка  ими  не  наполнить. У  вас  какой  размер?
- Сорок  четвертый.
- Тем  более , мой  друг , тем  более…
  Желание  отговаривать  блаженного  погорельца  от  размазывания  по  пепелищу  его  злопамятного  тела  Корнилова  к  стене  не  приперло. Но  кто  зажег  спичку – случай? Симпатяга  Хорь? сам  Корнилов? - выяснению  с  его  стороны  все  же  подлежало.
- Скачки? – спросил  он.
  Визитер  облегченно вздохнул:
- Слава  Богу – ему  как  отцу  всех  людей ,  и  одному  из  его  людей , как  не  забывшему  о  моих  проблемах. Вспомнили?
- Самую  малость , - ответил  Корнилов. - А  кто  скачет-то?
- Вы , дорогуша , и  скачете! – Призывно  взмахнув  бровями , визитер  торопливо  задвигался  к  выходу. – Пойдемте , вам  пора  знакомиться  с  конем.
  Знакомиться  с  конем Корнилова  не  так  чтобы  влекло , но  он  все-таки  пошел  и , спускаясь  по  винтовой  лестнице  проложенным  провидением  курсом - провидение  представлял  идущий  впереди  остальных , то  есть  Корнилова , все  тот  же  человек  с  исхудавший  овалом  лица - провоцирующе  ожидал , когда  из  мрака  преодолеваемых  им  с  выше  на  ниже  пролетов , кто-нибудь - кто  конкретно, его  не  интересовало - торжественно  объявит: «А  ну , суки , выказать  уважение! Death  man  walking!». Но  добравшись  до  прохладного  помещения , полного  пустых  кабинок , каждая  из  которых , вероятно , являла  собой  отдельное  стойло , Корнилов  ничего  этого  не  дождался. Лошадей  тоже  не  было. Терпимой  вони  сколько  угодно , а  лошадей  ни  одной.
- Так… - протянул  Корнилов.
- Что , Корнилов? Что  вас  опять  не  устраивает? Между  прочим , меня  зовут  Надежный  Ганс.
- А  я  думал  «человек  с  исхудавшим  овалом  лица»  или  «Микки  сахарные  губки». Ну,  и  где  лошади?
- Все  уже  на  арене – готовятся  непосредственно  к  старту. Только  одна  ваша  и  осталась.
- Очень  любопытно… Она  что , прячется?
  Надежный  Ганс  со  скрипом  крутанул  плечевым  поясом:
- Да  бросьте  вы , Корнилов , изображать  передо  мной  лоботомированного  ковбоя - от  кого  ей  прятаться? Да  и  незачем.
  Поманив  Корнилова  к  крайней  кабинке , Надежный  Ганс  ее приот-крыл , минуту-другую  почокал  кому-то  языком  и  галантно  посторо-нившись , сказал:
- Вот  же  она , глядите!
Корнилов  поглядел. И  хотя  туман  навязчивых  странностей  прояс-няюще  рассеялся - такую  лошадь  поверх  двери  ну  никак  не  увидишь - Корнилова  данное  прояснение  лишь  по-новому  затуманило. Лошадка  же  не  совсем  ахалтекинец - ножки  коротенькие , глазки  глупые , жи-вот  чуть  ли  не  до  пола  свисает ; представить  у  нее  на  шее  лавро-вый  венок  даже  воображение  Корнилова  вряд  ли  сможет.
- Моя  знакомая  Анастасия  Иваницкая , - сказал  Корнилов , - однажды  призналась  мне , что  она  не  переносит  романсы , поскольку  не  любит  грустить – это  слишком  хорошо  у  нее  получается. Настя  Иваницкая   не  лошадь , но  она  умеет  грустить  не  хуже , чем  они… Ничем  не  хуже. А  другой  лошади  у  вас  для  меня  не  нашлось?
- Какой  другой?
- Менее  кургузой.
  Слова  Корнилова  проявили  в  Надежном  Гансе  немалую  предраспо-ложенность  к  далеко  простирающемуся  позерств: он  и  нахмурился , и  подтянул  поближе  к  носу  характерные , как  у  Гитлера , усы  - вероятно , издевается.
- Не  понимаю , о  чем  вы , - сказал  Надежный  Ганс , -  у  вас  же  отличная  лошадь! Узнав  с кем  вы  пойдете  в  связке , наши  букмекеры  вас  тут  же  выдвинули  в  абсолютные  фавориты! Почти  не  сговариваясь.
- Я  польщен. Уточнение  можно?
- Не  вижу  препятствий.
- Говоря  вас , вы  говорили  только  обо  мне  мне  или  обо  мне  вместе  с лошадью?
 Выслушав  Корнилова  стоя , Надежный  Ганс  ответил   таким  взгля-дом , будто  бы  он  балансирует  на  шатких  ходулях   возле  крутого  обрыва  и  от  погибели  его  отделяет  не  больше , чем  длина  звука  поминальных  трещоток , отвратительно  колеблющих  и  без  того  неустойчивое , поросшее  слезоточивым  вереском , небесное  поле. Но  не  поле  боя: поле  как  раз  сдачи. Позорной  сдачи – вы  из  них? из  гениальных  людей? я  из  жалкого  человечества ; смешите  дьявола? то  он  меня , то  я  его , по  очереди -  погоревав  о  себе словно  ясный  месяц  о  своей  присно  канувшей  ясности , пора  и  гроб  лебяжьим  пухом  прокладывать. Представится  случай , хоть  поблудуешь  по-людски: в  эфемерном  удобстве  еще  на  земле  заготовленного  покрытия.
- Все-то  вы , Корнилов, - с  обидой  проворчал  Надежный  Ганс , - норовите  усложнить.  Как  вещный  Олег  на  новгородской  барахолке. Дайте  лучше  вашей  лошадке  пряничка.
- Если  дадите , дам.
  Большинство  слоев  этой  канонически  многослойной  фразы  прошли  мимо  Надежного  Ганса  не  отдав  ему  честь.
  Он  ее  услышал , да  и  все.
- У  меня  с  собой , - сказал  он , - пряничка  нет , но  вы , Корнилов , сами  в  своих  карманах-то  пошуруйте , может , чего  и  найдете.
 Порывшись  в  карманах: не  ради  угождения  запросам  Надежного  Ганса , а  так, лошадь  порадовать -  Корнилов  никакого  пряничка  не  выудил. Зато  отыскал  конфету. В  фантике – на  нем? глобус ; крутится? наподобие  футбольного  мяча , он  застыл  под  ногой  заросшего  американским  флагом  холеного  карлика -  и  располающе  округлую.
- Пряника , - сказал  Корнилов , - нет  и  у  вас , и  у  меня… у  меня  нет… но  я  эту  лошадку  конфетой  угощу. Выплюнет , мне  не  жалко.
- Погодите! С  конфетами  надо  осторожней , они  на  лошадей  не одинаково  действуют. – Поскучав  в  поверхностных  размышлениях , Надежный  Ганс  не  без  смущения  открыл  рот. – Вы  свою  конфету  сначала  сами  попробуйте , а  потом  уже  мы  с  вами  совместно порешаем  кому  ее  на  съедение  оставлять.
Ушлый   ты  парень , Надежный  Ганс ,  даже  оторопь  за  горло  хватает , какой  ушлый.  Смотри , как  бы  она  на  твое  не  перекинулась. Руками  моими , свое  уже  отдражавшими - конфета  освобождается  Корниловым  от  крепостничества  гнусной обертки , переливается  под  светом  его  задумчивых  глаз , беспрекословно  ложится  на  неприученный  к  сладости  язык…
- Вы  только  не  вздумайте  сами  ее  сожрать! - предостерегающе  про-кричал  Надежный  Ганс. - Если  она  лошадке  не  подойдет , тогда  по-жалуйста , но  до  тех  пор  и  не  думайте. А  то  знаю  я  вас , равноапостольных  гетеросексуалов - возьмет  полизать , я  замечтаюсь , отвернусь , а  он  уже  проглотил… Ну  как , сделали  выводы , что  за  сорт?
- Вроде , мятная.
- Вытаскивайте!
  Прытко  дела  ведет: Корнилову  за  его , расчищающей  дорогу  к  дей-ствию , кометой  даже  в  ее  хвост  не  пристроиться - только  начали  определять , что  к  чему , а  уже  вытаскивай. То  ли  еще  этому  На-дежному  Гансу  на  ум  придет: конфета  язык  не  отягощает , но  все  равно  вытаскивай. Не  вас? Тогда? Не  меня. Валяли  в  корыте  с  цементом? Не  меня. На  каком  наречии  говорят  в  аду? Сегодня  кажется , что  на  чеченском.
- Конфету , - сказал  Корнилов , - я  ей  отдам , конфеты  мне  ей  не  жалко. С  мятных , выходит , лошади  не  отравятся?
- Они  ни  с  каких  не  отравятся. – Надежный  Ганс  высокомерно  улыб-нулся  Корнилову, как  случайно  зашедшему  на  Манежную  площадь  носорогу. – Это  вам  нужно.
  Мне? Неужели  это  я  был  тем  молодым  рыцарем , который  стоял  в  убранстве  золотой  гондолы  и , оперевшись  на  отобранный  у  варваров  топор , взрыхлял  глазами  девственную  воду , эксцентрично  выкапывая  поверженным  холопам равноценно  персональные  гробницы? - наказ «Сби-вайтесь  в  толпы!»  оставляет  немного  обиженных  после  прижигания  похода  кровавым  окончанием , но  не  захвачен  ли  я  врасплох  его  льстивой  дерзостью?Ведь  избрав  вдали  от  каких-либо  ориентиров - кроме , разумеется , сексуальных - самый  короткий  путь, о  длинном  еще  и  не  так  вспомнишь.
- А  с  какого  мне  это  нужно? – со  слабым  интересом  об  этом  узнать  поинтересовался   Корнилов.
- Но  должно  же  вам  быть  хоть  что-нибудь  нужно… Вы  лошадку-то  кормите , не  отвлекайтесь.
Лошадка - труднодоступная для  разрешения  обуревавших  Корнилова  сомнений - от  протянутой  ей  конфеты  копытом  не  отмахнулась. Но  зубами  прищелкнула. Так  прищелкнула , что  едва  палец  не  оттяпала. А  с  виду  приветливая.
- Бойкая  лошадка , - сказал  Корнилов , - не  иначе  как  ее   у  вас  впрого-лодь  держат. Если  мы  предложим  ей  какого-нибудь  постного  сена , она  не  обидится?
- Нельзя , Корнилов , сказано  вам  нельзя - сами  потом  пожалеете. – Истолковав  ворвавшееся  в  конюшню  зашумление  как  нечто  существенное, Надежный  Ганс  нервно  встрепенулся. – Ну  хватит , братец , о  бренном , труба  зовет!
- Зовет , так  пошли.
  «Присоединяйся  ко  мне , если  я  все-таки  лягу  в  кровать… вы  про  лошадь?… накинь  свои  ноги  мне  на  плечи  и  надень  на  одну  из  ночной  колпак  моего  прадеда…не  бойся , Настя – готовься  к  наивысшему  пику  стона. В  эту  секунду  у  тебя  перед  глазами  пронесется  вся  моя  жизнь» - лошадка  взбиралась  в  пологий  подъем , не  упираясь. Прихватив  ее  организм  за  ветхую  узду , Корнилов  провел  его  сквозь  все  чаще  попадавшихся  соратников  по  мероприятию - лошадку  они  с  уважением  трепали  за  морду , Корнилову  лишь  покровительственно  обхлопывали  плечи -  и , выведя  их  двоих  на  окруженную  заполненными  трибунами арену , охреневающе  обомлел. И  не  от  количества  зрителей - хотя  на  просмотренных  им  как-то в  один  глаз  Kentucky Derby  эк-зальтированных  соглядатаев  было  и  то  на  порядок меньше - а  от  размера  животных , с  чьей  безжалостной  конкуренцией , и  видимо , прямо  сейчас , надлежало  схлеснуться  его  добродушно  оскалившейся  кобылке.
  Животные , беззаботно  резвящиеся  на  провисших  поводках  вокруг  своих  нынешних  обладателей , выглядели  точь  в  точь , как  лошади ,но  для  лошадей  они  были  слишком  маленькие – точнее , набрасывая  на  них  ярмо  сравнения  с  нормальными  лошадьми , не средне  маленькими , а  очень. Вроде  тех , что  катают  за  собой  провинциальные  дети - при  содействии  латаной-перелатаной  веревочки.
  Я  выныриваю… правильно!… вот  теперь  засекайте  время.
  Не  ходи  туда , мама! Я  вам  не… Это  не  клоуны! Это  настоящие  идиоты! - развеваясь  китайским  болванчиком  на  незыблемом  шлаг-штоке  замешательства, подобно… чему , барин?… туринской  плащанице  на  тварном  ветру  экспертизы , Корнилов  ценой  неимоверно  подкашивающих  усилий  старался  сохранить  себя  в  том  себе , кто  от  себя  бы  в  себе  психически  не отлынивал. Но  потраченный  на  покойника  морфий  обратно  из  него  уже  не выкачаешь – Корнилов  не  ковыряет  в  носу  горящей  лучиной , его  самоуважение  пока  не  расходится  по  швам ;  мыслящий  стартовым  пистолетом - подстрахованный лазерным  прицелом «Грач 6П 35» - едва  ли  неподкупный  арбитр  обходит  ряды  соревнующихся. Они  молчаливо  кивают  его  заранее  объявленному  пришествию , он  сухо  раздает  им  последние  наставления:
- Итак , господа , я  заклинаю  вас , чтобы  вы  раскрыли  свои  души  и  впустили  туда  так  вам  непривычные  бациллы «Fair-play». И  впустили  без  боязни  кровоизлияния. – Повернувшись  к  Корнилову , он  продолжительно помолчал. Затем  продолжил. – Правила  у  нас  просты. Просты , но  неизменны - вы  в  праве  нести  свою  лошадь , где  вам  удобней. Хоть  в  подмышках , хоть  на  вытянутых  руках , меня  это  не  касается. Главное , не  дать  ей  коснуться  ногами  земли.
  Арбитр  говорил , говорил  и  снова  говорил , но  Корнилов  его  уже  не  слушал. Нести  лошадь  на  себе… Вот  тебе , дядя , и  тайное  общество  мужества , любви  и  братства - шла  красавица  к  Вратам  Благородных , но  ошиблась  дверью  и  проскользнула  во  Врата  Гарема. Они  за  ней  и  захлопнулись.
 «Она  не  молоденькая  цыпочка… разговор  о  Насте?… нет. О  ком  угодно - высокоумные  бредни  девушек  смущают  и  отнюдь  не  за-водят. Чем  проще  с  ними , тем  проще  их» - отвлекая  арбитра  тихим  переспрашиванием , Корнилов  еще  не  полностью  верил  в  столь  толстую  кладку  ополчившейся  на  него  кромешности.
- Вы , - сказал  он , - арбитр , а  я  простой  участник , не  совсем  желаю-щий , как  участвовать , так  и  обременять  вас  своими  сомнениями , но  вы   это… не  оговорились?
- Насчет  чего , молодой  человек?
- Ну , о  правилах. Им-то  что , а  у  меня  лошадь  тяжелая , могу  и  уро-нить. И   ей  болезненно , да  и  мне  почему-то  не  хочется  лежать  под  ней  придавленным  и  разбитым…
  Но  арбитр  его  уже  перебивал:
- Стыдитесь , молодой  человек! Лошадь  у  него  тяжелая… Раз  заяви-лись , то  и  скачите , не  озираясь  на  посторонние  преимущества! Кстати , у  вас  сегодня  скакливость  в  норме?
Вау , держаться-то  все  невозможней - как  негру-альбиносу  Тумпете , покидающему  равнины  своего  племени  не  налегке  от  награбленного. В  торбе  гремят  амулеты  Храма , подстегивающе  перекатываются  выдавленные  глаза  родовитых  предков ; Тумпета  бежит  под  незримой  луной  и  проклинает  наивными заклинаниями  лицемерные  сумерки. А  преследователи  вон  они: настигают. Подкатываясь  бурлящим   потоком , перекрывают  волчий  вой  лужеными  глотками. И  беглец  отчаивается , перестает  подсвечивать  мельканием  белого  пятна  непроглядную  ночь - встал ,  бормочет: «Помилуй  меня , добрый  Чука , прости  меня , твою  ошибочную  гипотезу. Раньше  мы , негры , и  маисовой  лепешки  были  рады , а  теперь  нам  цель  в  жизни  подавай , духовного  роста… Прости  меня , добрый  Чука , не  мешай  им  со  мной  по-звериному  разобраться. Соблюди  за  мой  счет  наши  аномально  упоительные  традиции…
- Молодой  человек , вы , как  я  вижу , принципиально  не  отвечаете? Нехорошо… Укрепляете  свою  репутацию , да? 
- Пусть  моя  скакливость  вас  не  беспокоит. Она  у  меня  всегда  в  норме.
- Рекомендую  вам  относится  к  ней  с  подобающим  уважением. Очень  рекомендую. – Едва  сдержавшись , чтобы  истерично  не расхохотаться , арбитр  все  же  справился  с  бродящими  по  его  организму  спазмами. – Хорошая  скакливость  сегодня  вам , ох  как  по-надобится!
- Аминь.
  Отдавая  жутковатым  сопением  посильную  дань  забравшимся  в  него  идолам хронического  дискомфорта , Корнилов  отследил  отход  арбитра  к  жирной  линии  старта ,  ровно… вам  показалось… размазанной  по  земле… по  ней… бойней  прошлых  финишей -  и , приобняв  назначенную  ему  лошадку за  выпукло  окаменелые  бока ,  величественно  побрел  на  исходную.
  Дошагав , он  снисходительно  увидел , что  прочие  участники  уже  сподобились  составить из  выставленных  вперед  и  готовых  туда  же  рвануть  золоченых  шиповок  идеально  отдрессированную  прямую , и  его  вторжение  отразится  на  ней  появлением  уничижающего  идиллию  построения , и  тем  самым  себя  же  разоружающего  излома:  и  снова  крики - они  вновь  слышны  лишь  внутри  Корнилова , но  Корнилову  они  слышны  за  троих.
«Сдавайся!» 
«Сдаюсь!» 
«Теперь  не  двигайся!» 
«Не  двигаюсь» 
«Вот  и  славно , что  не  двигаешься… Пожалуй , с  одного  патрона  управлюсь»
«Что  вы  сказали?!» 
«Да  это  я  о  своем».
  Внутри  у  него  выстрелили. «Попали? Я  недоверчив. Боль? Сбивает  хандру» - не  желая  вызывать  собственной  светскостью  оскудевание  святости  у  взиравших  на  него  с  ненавистью  ликов… у  них  лбы   мыс-лителей?… они  сумели  воскресить  в  моей  памяти  светлые  образы  Прочессо  и  Мартиниана , безвозмездно  оберегавших  апостола  Петра  в  Мамертинской  тюрьме - Корнилов  проигнорировал  несомненные  досто-инства  варианта  дернуть  с места  в  первых  рядах  и  отошел , отведя  лошадку , за  ссутуленные  унижением  спины  самых  последних.
- К  честному  бегу  готовьсь! 
  Щегольнув  циничным  наплевательством  на  дрейфующего  в  неготов-ности  Корнилова , арбитр  дал  старт. Такой , что  мимоходом  из  дырявого  кармана  воспоминаний  не  выронишь: подбросив   высоко  в  атмосферу  толстую  гранату , он  соотнес  свой  ствол  с  траекторией  навязанного  ей  паломничества  и  разнес  ее  с  бедра  созерцающим  окрестности  взрывом.
  Боевая  ли , учебная , но  прозвучала  она  веско. Одновременно  с  тем , как  она  переставала  существовать . большинство  участников - за  исключением  Корнилова , все - едино  сорвалось  с  мелкоты  стартовых  позиций. Распихивая  тоненько  ржавщих  миньонов  кто  куда  и  стремглав  уносясь  отрабатывать выданные  им  тотализатором  авансы.
  Обождав , пока  устремившиеся  к  нему  клубы  пыли  обретут  на  до-рожке состояние  прежней  оседлости , Корнилов , не  отставая  сказкой  от  были , подсел  под  свою  ощутимо  дородную  кобылку , взвалил  ее  на  застонавшие  плечи  и  тоже  попытался  побежать.
  Бежалось  ему  не  галопом. Придавая  лжи  откровение , Корнилову  вовсе  и  не  бежалось, а  так: еле-еле  ногами  шевелилось. Зрители  улюлюкали  и , подгоняя  его  прибавить , швырялись  увесистыми  пакетиками  с  би-сером , зловеще  разбегавшимися  перед  Корниловым  карающим разно-цветом  всех  заложенных  в  них  бусин. Но  Корнилов  спотыкался , не  падая.
  Не  поднимая  головы - из-за  ворочающегося  на  шее  живого  бремени - и  не  опуская  глаз - из-за  чего-то  личного - он  барахтался  задумчивым  взглядом  где-то  между.
Корнилов  не  холоден. Не  горяч.
Но  и  не  слеп.

Мельничные  жернова  спектакля  уже  перемололи  проросшие  здесь  и  сейчас  плевелы  замысла - не  просто  кормовые , а  «опьяняющие»: затаскивающие  эскадру  прямящихся  в  «смирно!» извилин  к  обитателям  трясины  перманентно-возрождающего  отравления - и  недовольно  сгруппировавшийся  по  несколько  народ  озлобленно  потянулся  похоронной  цепочкой  к  наконец-то  ему  разрешенным  выходам. Но  останавливаясь  поблизости  с  развалившимся  в  кресле  молодым  человеком , кое-кто  из  них  ненадолго  притормаживал  свой  долгожданный  исход.
 Лишь  для  того , чтобы  посочувствовать  его  закрытым  глазам:
- Довели  все-таки  человека. Совсем  еще  молодой  мужик. И  морда  красивая. Бабы , наверное , любили.
- Душегубы , мать  их.
- Бабы?
- Те , кто  это  устроил.
- Эти  душегубы…
- Сучье  племя.
   Обескураженно   заметив , что  сидящий  рядом  с  ним  Валерий  Матюхин  весьма  близок  к  улыбке , публика  чуть  было  не  покалечила  его  за  безнравственность.
- Тварь  ты  бесчувственная , - сказали  ему , - что  же  ты  смеешься , когда  рядом  с  тобой  умерли?
- Подвинься , я  ему  передние выбью.
- И  ногами , падлу , ногами.
  Вырываясь  из  плотного  кольца  их  обоснованных подозрений , Валерий  компетентно  отбивался  от  потенциально  избиения  извест-ными  ему  не  понаслышке  фактами:
- Да  не  умер  он , с  чего  ему  умирать?! Спит  всего  лишь! – Убедившись  в  хождении  опасности  на  убыль , Валерий  не  смог  не  доставить  себе  удовольствия  насильно  прерванной  улыбкой. – Хрен  он  умрет!
  И  тут , возвращаясь  хмурым  экспрессом  от  суеты  мира  сновидений  к  суете  мира  земного , Корнилов  респектабельно  проснулся. Окинув  окружающих  заспанным  взглядом  впустую  скитавшегося  по  низинам посланника  махатм , он  проникновенно  выдохнул:
- Здравствуйте , люди.
  Но  ответного  здравия - многих  лет  без  права  на  крест  больничного  ухода - ему  никто  так  и  не  пожелал.
  Они , видимо , решили: раз  жив , то  и  будет  с  него. 







                16

Существование  условно , двоемирие  повсеместно , в  сердце  неумолимо  вечереет: простая , вроде  бы  не  требующая  подкрепления  хлыстом  событий  мысль , но, пытаясь  себя  обмануть  правдиво  задуманным  вымыслом , ясно понимаешь – как  себя  ни  обманывай , а  обманут  тебя  все-таки  другие. Не  понимая  этого , ты  сохраняешь  дистанцию. Необходимую  для  спокойного  шествия  по  выжженным  каленым  углом… чем?… чересчур  зачеловеченного  круга… интересно… долинам  неучастия - дистанцию  между  тобой  и  уверенно ставившим  на  твое  поражение  Выигравшим.
Мы  автономные  звенья  замкнутого  целого ; билеты  на  меня  будут  продаваться  нескоро , зато  сразу  во  всех  приходах ; такая  хорошая  собака  не  стала бы  жить  с  плохими  людьми – вникая  в  подобные  ереси… кого?… подгонявших  его  не  двигаться  с  поста  наблюдений… демонов?…  призраков , Корнилов  стоял  на  оставленной  кораблями  набережной  и , улыбаясь  наконец-то  обретенному  поводу использовать  пепел , лирично  использовал  недолгую  протяженность  его  отлета  до  воды  безучастным  разглядыванием. Ветер  никто  так  и  не  поднял , из-за  чего  пепел  падал  несносимо  ровно ; в  обретающем  закат  небосводе  громогласно  прочищали  глотки  колготящиеся  на  подходе  бакланы ; по  противоложному  берегу  шатались  стрелявшие над  головами  собственных  теней  ряженые , но  снимать  блокаду  умаления  общительности… начисто?… да…  душа  у  Корнилова  пока  не  лежала. А  если  и  лежала , то  сидя. Сидя  на  костре. Обворожительно  раздуваемом  натужными  взмахами  когтей  ученого  Зверя  Ирбиса , лакающего  кислое  молоко  из  черепа  не  им  убиенного  времени - разглядев  обреченное  порхание  пепла  до  интересовавшей  его  ясности , Корнилов  скосил  глаза  в  направление  приближавшегося  к  нему  шарканья  шагов , издаваемого  низкорослой  парой  не  то  эскимосов , не  то  кого-то  еще  с  теми  же  признаками  незваного  гос-тя  в  личинах.
  Не  сближаясь  с  Корниловым  до  рукопожатия , мужчина  вопрошающе  заговорил:
- Хотеть… ходить… искать…
  Особенности  его  говора  ничем  не  выдавали  в  нем  даже  самого  отсталого  соотечественника , и  поэтому  Корнилов  перекатил  разговор  на  теплый  бок  куда  более  распространнего  наречия. Как-никак , вырождающаяся  нация - Божьи  люди:
- Speak  English  and  I  may  be  get  what  you  want.
  Но  его  одолжение  не  подтолкнуло  эскимосов  к  членораздельности: целостность  их  словесности  по-прежнему  состояла  из  обрывков  эмо-ционального  бормотания , свистящих  нежданной  резкостью  взмахов  руками  и  частых  выкрикиваний  чего-то  схожего  с  «Гренландия».
  Конфортно  ли  им? под  защитой  тотального  самоуничижения? если  они  проездом  со  льдины , то  о  чем  же  им  сказать , чтобы  они  поняли? - языком  коренного  населения  этого  крупнейшего  из  земных  островов  Корнилов  не  владел  примерно  в  той  степени , как  и  широко  употребляемым  там датским , но  одну  фразу  родом  из  тех  ветров  он  в  памяти  все  же  накопал. Как  ленточных  червей  в  смердящем  теле  погибшего  под  ударом  Копыта  Совести  недруга.
  Значения  этой  фразы  Корнилов  не  помнил , однако , услышав  родную  речь , они , наверняка , не  промедлят  обрадоваться. А  при  бодром  ее  интонировании…
- Пиклер-рукпок!
  Эскимосов  его  выкрик  не  обрадовал. Причем , они  не  воодушевились  им  весьма  активно: вытянув  лица - мужчина  стал  похож  на  осла , с  грехом  пополам  распознавшего  в  упор  кого  же  он  ввозит  в  Иерусалим ; женщина  на  гордую  амазонку , удачно  использовавшую  копье  не  по  его назначению - они  остервенело  унеслись  в  неизвестность , по  пути   крепко  сцепившись  указательными  пальцами.      
  Вероятно , чтобы  не  потерять  близкого  человека  в  акульем  жеманстве  незнакомого  города - недоуменно  глядя  им  в  след , Корнилов  вспомнил  дословный  перевод сказанного. В  переводе  на  русский  эта  тирада , вырванная  из  нескончаемого  заклинания – чем  вырванная?… мало  ли… говорите… отчаянным  томлением  изничтожить  смутные  предчувствия  еще  на  подходе – означала «Здесь  нет  ничего  для  вас!» и  звучала  в  данных  обстоятельствах  несколько  вызывающе.  Сочетая  ее  выкрикивание  с  круговым  размахиванием  зажженной  щепкой , гренландцы  оберегали  жилище  от  агрессивных  духов. Духов… хватит  о  них… не  духов , так  кого  другого.
- Зачем  это  вы , барин , эскимосов  распугали? Они  кроме  льда , Готхоба  и  овцебыков  ничего  не  видели , а  вы  их  и  здесь  бегать  заставляете. Совсем  ошалели?
- Умысла  не  было. Забывчивость  подвела.
- Неужели? Но  бог  с  вами -  я не  буду  вас  особенно  доставать. Вы  же , наверное , сконцентрировали  все  свое  мужество.
- Чтобы  что? 
- Чтобы  загораживаться  от  ответа  амнезией , или  парамнезией , или  криптомнезией - так  и  умирающий  от  паленого  сакэ  самурай  оправдывает  себя  в  невыполнении  святой  обязанности  принять  смерть  за  господина…
- Тебе-то  самому  не  опротивело  себя  слушать?
- Слушать  себя , барин , для  меня  всего  лишь побочный  эффект  от  потребности  говорить.  Я  бы  охотно  себя  не  слушать , да  рук  нет , уши  заткнуть. 
- У  тебя  и  ушей  нет. 
- Но  чем-то  я  все  же  слышу
- Отныне  будешь  слышать  тише.
- Как  это … слышать  тише?
- Твои  заботы.

 Перейдя  широкими  шагами  через  улицу  Куусинена , Корнилов  засмотрелся  на  промелькнувшую  в  переулок  газету – в  одной  из  ее  статей  излагалась  официальная  версия  гибели  основного  наследника  королевства  Саудов , который  по  словам  независимого  консилиума  генералов «умер от  жажды , путешествуя  по  пустыне  Римах» - и , облегчив  тяготы раздумий единовременным  впуском  через  вдох  внушительной  партии  грязного  воздуха , молчаливо  задумался  куда  двигаться  дальше. Идти  куда  бы  то  ни  было , никакой  выгоды  для  него  не  составляло , но , выйдя  из  дома , не  стоять  же  на  месте , попусту  отвлекая  легавых. Их  здоровье  подточено  болью  за  державу ; зарплата  у  них  крошечная , непригодная  для  выживания  без  всеми  понимаемых  действий  вне  правового  поля ; у  них  обычно  много  детей - как  у  клонированных  кроликов. С  ними  все  понятно , а  вот  зачем  Корнилов  вышел  из  дома , по  принципу  бесконечно  малых  превращаясь  в  элемент  навязчивой  дымки  на  чистом  горизонте Смотрящих  за  увидевшими , он  бы , узнав , все  же  объяснил. Но  не  раньше, чем  после.
  После  такого  после , которое  даст  ему  объяснение , зачем  он , вообще , цитирует  выходы  кого-то  не  Его - до  наступления  этого  Корнилов  антично  застынет  монстром  ходьбы  в никуда  и , странствуя  неизбежным  подобием  paganus‘а (язычника) по  мелким  канавкам  изданного  большим  тиражом  города , не  зафиксирует  себя  ускорением  к  строгому  мироощущению  наблюдаемого… им?… примерно.
  Неподатливые  листья  уклонялись  от  прямолинейного  дворника; бедно  одетый  парень  изобличал  фасад  застекленного  здания  корявым  граффити , бормоча  при  этом: «Раньше  ли , позже , мы  позже  на  раньше  сменяем - дождетесь  вы , суки , кобеля» ; инертно  милующиеся  парочки  подтягивались  к  затратной  скуке  кафе - постреливать  незаметно  остывшими  глазами , сминать  преисполненные  китайской  капустой  салаты , скорбно  прикрываться  от  кашля  казенной  салфеткой.
Потом  убираешь  ее  ото  рта , а  на  ней  кровавые  пятна - спутница , конечно , отсаживается ; на  предложение  отхлебнуть  его «Дайкири»  она  уже  бледнеет , в    решительном  отрицании  покачивает  юной  головой ; он  обиженно  недоумевает: «Только  что  же  не  отказывалась» - сжимая  в  ладони  мобильный… общаясь  накоротке: предложи  ей  обрести  с  тобой  чувство  защищенности , будь  верен  своей  крошке  и  мой  ноги  с  мылом - с  нее  слетел  весь  кокетливый  флер. Остались  лишь  привитые  телевидением  ориентиры  плохих  манер: «Изолировать  бы  тебя  одинокой  смертью  в  туберкулезном  диспансере , - прокричала  она , - не  плевался  бы  тогда  заразой  в  тех людей , которые  еще  дорожат  своим  здоровьем!».
«Но  я  не  хотел , прости…».
«Да  закрой  ты  свой  рот!».
«Я  не  специа…».
«Про  себя  извиняйся!».
  Размышляя  об  удручающем  воздействии  техногенных  катастроф  на  генофонд  планеты - характерным  примером  предстают  слова  не  обойденного  верным  предвидением  рыбака , последовавшие  за  гибелью  отнюдь  не  пустого  супертанкера: «Вот  и  всё. Всё , так  всё… Всё , и  в  жопу  ёсе - никто  больше  не  увидит  знаменитой  портсалльской  рыбы» - Корнилов  донес  окурок  до  опрокинутой  урны  и , поместив  его  к  своим , кочковато  задумался  о  проходимом. Проходимый  соперник , проходимые  женщины… Соперников  у  Корнилова  не  было ; занимаемая  им  ниша  не  подразумевала  их  вовсе , ни  опасных , ни  проходимых , а  проходящих  женщин - проходящих , оседая  на  его  глазах  изумительно  пахнущим  месивом , однообразно  хватало. Какая  из  них , вполне  возможно , печалилась  стихами.

                Да , целовал  меня  ты  в  губы
                Да , о  высоком  говорил
                Но  только  есть  с  моей  посуды
                Ты  даже  псу  не  разрешил. 

  Корнилов , естественно , не  унывал  от  всей  бедственности  вынесенного  ей  вердикта , но  поправить  в  нем  что-нибудь  по  мелочи , он  бы  нашелся  чем. Если  не  пошлют. А  пошлют – уйдет.
- Вы  не  позволите  мне  приподнять  вам  подбородок? – сказал  Корнилов  фактически  первой  встречной  даме.
  Она - молодая  и , несмотря  на  заношенность , скорее  миловидная, чем  видная  Корнилову  с  ужасом - податливо  заволновалась: назад , чуть  не  оступившись , отпрянула.
  Еще  бы.
- А… - протянула  она , - каким  образом?
- Ну , не  рукой  же.
  Ее  преисполненное  растерянной  улыбкой  выражение  лица  напомнило  Корнилову  один  из  его  недавних  снов. Проявивший  в  нем  железное  воздержание  от  всеядности.
  Гурманом  его  показавший.   

  Восьмой  день  их  пребывания  на  островном  клочке  песчаной  суши  ознаменовался  полным  съедением  последних  кустов  мариоки , и  все  трое - Корнилов , кореец  и  собака - обессиленно  сидели  под  никогда  здесь  не  ночующем  солнцем. Передавая  по  кругу  отловленного  на  ужин  муравья-эситона  - увидев  тогда  еще  живого  красноголового  тамбоча , Корнилов  немного  испугался ; смерть  от  их  все  поглощаю-щих  колонн  показалась  ему  куда  менее  долгожданной , чем  голодная, но  никаких  внушительных  групп  они  не  повстречали: наверное , сезон  сбиваться  в  стаи  пока  не  подошел.
  Откусывая от  муравья  микроскопически  выверенные  частички  своей  мизерной  доли , кореец  орудовал  маленькими  челюстями  вполне  соразмерно  своему  желанию  не  загнуться ; собака  научилась  за  ним  не  отставать, а  вот  Корнилов  все  чаще пропускал  очередь , будучи  одолеваемым  ненастными  мыслями: «Маниока  это  растущий  в  тропиках  молочай. Но здесь  же  не  тропики , в  тропиках  и  помимо  маниоки  что-нибудь  растет -  кого  будем… будут…  есть  следующим?», доверительно  разъясняющими  ему  всю  подноготную  не  признанного  наукой  термина  пеплопад  надежды. Тяжесть  пустоты… в  животе… она  переходит  на  голову…проявляя  широту  азиатской  услужливости , кореец  вызвался  принести  из  высыхающего  болота  пригоршню  гнилой  воды ; собака  переместилась  к  Корнилову  поближе  и , обмахивая  его  хвостом  от  залетающих  куда  угодно , но  только  не  рот  «зубов  ветра» - потрепать  желудок  саранчой  сейчас  бы  неплохо - жалобно  подвыла.
  Она  ненавидела  корейца  за  его  принадлежность  к  народу , старав-шемуся  выжрать  с  земли  ее  собственное  племя , и  очень  боялась , что  ей  уготовано  нечто  подобное. Корнилов  понимал  ее  волнение , но  решения  пока  не  принял: он  был  бы  рад  выбраться  из  удавки  голода  без  вовлечения  кого-либо в вышиваемый  ситуацией  саван , но  как?… как?… перед  ним  почему-то  не  открывалось  как –  к  засолке  анчоусов  в  деревянном  чане  и  к  той  не  подойдешь  без опреде-ленного  опыта , а  тут  все  же  собираешься  есть  не  гороховые  вареники. Не  толстолобика. Но Корнилова  едва  ли  подчиняло   и  отказывать  себе  во  всем, включая  жизнь.  Хороша  ли , горька , но  одна. А  если  и  несколько , то  каждая  из  них  ценна  по-своему: жаль  разбрасываться. И  жаль  не  то  что  бы  крайне - просто  из  вредности , при  изъятии  которой  тебя , зацеловывая  с  языком  потный  тамтам , погонит  на  общий  водопой  любая  нечисть. Там… здесь?… везде… о;кей…  ты  поцелуями  уже  не  отделаешься.  «Постижение  умом – да. Постижение. Оно. Чем? Умом – постижение  умом. Несравнимо  дешевле  постижения  самого  ума» -  словно  бы  подглядев через  замочную  скважину  их  сблизившихся  за  неделю  биополей  куда  же  свернул  поток  его  размышлений , кореец  подоспел  с  водой - по  дороге , разумеется , пролитой - точь-в-точь  опоздав  на  инаугурацию  его  возвращения  домой , где  целомудренна  похоть. Ну , не  на  кого  ее  ныне  распространять , да  и  сил  у  Корнилова  оста-лось , как  у  величайшего  диабетика  Редгрейва , приведшего  свою  лодку  к  победе  на  пятой  Олимпиаде подряд  и окинувшего  табло  несовместимым  с  продолжением  жизни  взором.
  Отозвав  Корнилова  на  совещательный  тет-а-тет , кореец  сладострастно  поглядывал  за  смирившейся  собакой. Она , как  беззубый  кит  на  дне  овладевшего  им  моря , лежала  брюхом  кверху  и  без  пиетета  прощалась  с  солнечными  лучами , неблагонадежно  подкрасившими  ее  глаза  умудренными  цветами  радуги  Той  Тишины. 
- Я , - сказал  кореец , - знаю , как  вы , господин  Корнилов , отнесетесь  к  моему  позыву , но  эта  собака  просто  обязана  пойти  нам  в  пищу. Обязана , господин  Корнилов , что  ни  говорите , а  обязана.
- Судя  по  выражению  ее  глаз , она  вряд  ли  настаивает  на  вашем  мнении…
- Но  мы  же  подохнем , ее  не  сожрав!
  Атмосфера  на  острове  была  еще  пагубней , чем  на  открытой  Кортесом  мексиканской  Калифорнии. «Калида  Форнакс». Жаркая  печь -  дискутировать  в  условиях , когда  даже  одиночное  слово  отзывалось существенной   потерей  отделяющего  расправу  смертью … ей?… ей , ей , йо-хо-хо… импульса , Корнилова  оберегающе  не  мани-ло. Кореец  же  все  не  унимался:
- Предлагая  пообедать  нашей  собакой  три  дня  назад , я  нарвался  на  категорическую  и  неожиданную  для  меня  злобность  вашей  реакции. Возможно , тогда  я  поторопился. Возможно… Но  сейчас  мы  на  краю  жизненных сил!
- Она  тоже.
- Так  давайте  поможем  ей  не  мучится!
  Корнилов  не  отверг  его  притязаний  на  лучшую  из  них. Преследовавшее  Корнилова  видение - стоило  ему  заснуть , как  ему начинало  казаться , что  вокруг  него  разъезжает  на  роликовых  коньках  полоумный  гусенок  и , завершая  круг  вблизи  с  его  изодранной  постоянными  отдавливаниями  головой , так  и  норовит  разнести  ее  свирелью - маловероятно  сгинет  без  исцеляющего  отгона  хлебом  насущным. Пусть  даже  он - не  гусенок , а  насущный  хлеб , он  же  собака -  и  из  мяса. 
- Сырой  будем  есть? – спросил  Корнилов.
- Зачем  же , господин  Корнилов , сырой? Поджарим! – Кореец  не скрывал  своего  ликования  моментом. – Наши  семейные  рецепты  изводят  собак  только  на  деликатесы!
- Вы  пока  погодите. Не  спешите  выделять  слюну – еще   успеете. Где  мы  возьмем  спички?
- А  мы  справимся  и  без  них!
  Без  них  это  значит  трением  друг  об  друга  двух  чурок , сверлением  чурки  палочкой  подлинней  или  распилкой  «мягкого»  полена  сделанным  из  твердой  древесины  бумерангом. Прельщает  слабо. При  обретении  лупы  диапазон  возможностей  искушающе  расширяется , но  лупа  здесь  не  в  наличии. Однако  заранее  оказывать  пренебрежение  невысоко  выросшему  в  патологических  диковинах  корейского  общественного  строя  индивиду , наверное , опрометчиво.
- И  как  же? – хмыкнул  Корнилов.
- Я  все  продумал , господин  Корнилов - кто-нибудь  из  нас  ударит  другого  в  лоб , и  от  посыпавшихся  от  удара  искр  разом  полыхнет  имеющиеся у  меня  письмо. Остается  определить  кому  бить, а  кому  претерпевать…
  Да  простят  тебя  мои  нервы. Взгляды , пути , убеждения -  расценивая  дикость  предложенной  ему  идеи , как  аховые  последствия  затянувшегося  и  отнюдь  нелечебного  голодания , Корнилов  не  поспешил  с  ее  опровержением. Что-то  подсказало  ему  обождать.
- Бить  буду  я , - сказал  он.
   Кореец  понуро  кивнул:
- Конечно , господин  Корнилов , вы  с  этим  справитесь  куда  профессиональней. Меня  не  жалейте , бейте  крепче.
- Вам  нечего  опасаться.
  Из  узкой  расщелины  побледневших  от  предстоящего  глаз  выпорхнула  не  совпадающая  с  задуманным  надежда.
- Вы  о  безопасности  удара? – спросил  кореец.
- Я  о  его  силе , - ответил  Корнилов.
- О-оох…
 Насобирав  веток - собака  наблюдала  за  их  перемещениями  с  нескрываемой  обреченностью - они  обменялись  улыбками  и , встав  подле  безвольно  застывшего  животного , действенно  приготовились к  его  скоропостижной  кончине. Но  Корнилов , похоже , притворялся.
- Я , господин  Корнилов ,  сейчас  пришибу  ее  камнем , затем  сдеру  с  нее  шкуру , а  вы…
- У  вас  в  Пусане  живут  бесстрашные  демоны , но  мы  с  вами , ува-жаемый, поступим  иным  образом.
- Каким? – вздрогнул  кореец.
- Сначала  разожжем  костер.
- Но  позвольте , так  у  нас…
- Давайте  сюда  ваше  письмо.
  Собака , немудрящийся  пес , он  отчего  посмел  приободриться - не-сколько  разочарованный  публичным  нарушением  досконально  проду-манной  им  последовательности  кореец  все  же  протянул   письмо: Корнилов  обычно  предпочитал  не  читать  чужих  писем , но  любопытно  же.
- Ни  слова  не  понимаю… - пробежав  по  вертикальным  строчкам , ус-мехнулся  он. - И  от  кого  оно?
- От  меня.
  Бедный  кореец - никому  он , помимо  одиночества , не  нужен.
- Сами  себе  написали? – поинтересовался  Корнилов.
- С  днем  хангыля , нашего  корейского  алфавита  когда-то  себя  поздравлял…
- Похвально. Добрых  слов , разумеется  не  пожалели?
  Кореец  ничего  не  ответил. Только  сузил  зрачки  и  плотоядно , обна-жая  омерзительные  десны , прикусил  губу.
- Мне  уже  бить? – спросил  Корнилов.
- Да , господин  Корнилов , не  стесняйтесь.
Знай  он , что  это  его  последнее  слово , он  бы , наверное , подольше не  умолкал. Но  гуманней  ему  этого  не  знать - мощный  удар  и  якорная  цепь  забот  бесстрастно  обрывается.

  Корнилов , намеренно  придавший  единственному  удару  убийственную мощь ,  уже  не  голодая , отдыхал  под  душным  покрывалом  звезд , но  для  собаки  теперь  стало  мало  просто  насытиться - издавая  преис-полненный  ликованием  лай, она  прыгала  через  костер, попутно  напо-миная  Корнилову , какой  день  недели  они  пережили  вслед за  наступлением  ночи. Ночь  наступила , день  и  пережит. День , приходивший  отмечаться  в  бюро  суетно  придуманных  названий , как  четверг. Был  ли  он , избавивший  их  от  голодной  смерти , четвергом  Чистым , когда-то  проходящим  по  Руси  радостным  палением  огня  в  память  о  незабытых , хотя  и  мертвых  близких , Корнилов  пока  не  помнил , но  судя  по  без  устали  летающей  над  костром  собакой - прыжками  через  костер  Чистый  четверг  и  знаменателен - скорее  всего , да , сегодня  чистый  четверг.
   А  кореец… Ему , жертвенно  спасшему  сразу  две  жизни , долгая  слава. И  млечный  покой.               

«Вставай , жук , поднимайся , – тремя  днями  раньше  предлагала  Корнилову  Анастасия  Иваницкая. – Пойдем  куда-нибудь  вырвемся , оторвемся , пятница  же».
«Да  мне  бы , девочка , - отвечал  он , -  после  четверга  отойти».
  … Бессмысленно  вздрогнув , Корнилов  снова  увидел  покинутую  им  на  период  вынужденного  употребления  человечины  сложно  живущую девушку , взирающую  на  его  доминирующее  расхождение  тела  и  всего  прочего  с  нескрываемым  налетом  уважения: она  не  сбежала , не  встревает  с  сермяжной  критикой , а  с  позиций  привлеченных , но  тут  же  беспорядочно  отвергнутых - не  опережающих  себя - фурий  это  было  бы  закономерным.
  Пенять  ей  на  скрытно  распустившуюся  позитивность  духа - распус-тившуюся  как  цветок , а  не  как  нечто  бесцельное - в  намерения  Кор-нилова  не  входило. «О  превосходстве  позитивного  духа  еще  и  Конт  за  кальяном  ухмылялся: у  нас  не  так , снег  падает  быстрее , бесовские  забавы ; закрыл  дверь , проверял , толкал  плечом , проломил» - неспешно  закурив , Корнилов  сказал:   
- О  чем  же  я  тогда  говорил… Не  о  великомученице  ли  Варваре? Нет, не о  ней… Вас  как  зовут?
 Девушку  его  вопрос , по-видимому , устроил.
- Юстина , - ответила  она.
- Это  само  собой. А  по  паспорту?
- По  паспорту  так  же.
Такое , получается , у  нее  имя: Юстина , Юстинушка , Юстиниана - с  Юстинианом все  ясно ; проведший  кодификацию  римского  права  ви-зантийский  император  еще  и  Святую  Софию  построил , а  вот  с  ней…   Не  юрист  же  она? не  изнывает  же  на  стройке  в  заляпанной  известью  косынке?
- Извините , - сказал  Корнилов , - а  вы  со  строительством  или  юриспруденцией  никак  не  связаны?
  Она  колоритно  удивилась , закинула  губу  на  губу  и , скорее  всего , по  привычке  дополнила  обстановку - она  и  Корнилов: раздельные  судьбы  раздельного сосуществования , Биг-Мак  и  Биг-Бог - тикообразным  подрагиванием  обоих  глаз.
- А  как  вы  догадались? – спросила  Юстина.
- Рамакришна  упреждающе  нашептал – как  говорится , ты , лосяра , мудри , но  не  пере. Я  прав?
- Вдвойне.
  Учтиво  мудрости  своей  найти  кого-нибудь  понять… Но  познание  зрением  только  стадия , которую  надо  пройти ; стажировка  в  аду – да  не  подвигнет , чтобы  понравилось.
- Вдвойне , - спросил  Корнилов , - это?
- Я  юрист  в  строительном  тресте.
  Не  выходи  из  себя… почему?… я  еще  здесь: шутки  шутками , а  его  приумноженное  двойным  попаданием  предположение - множилили  мы  один  на  один , множили , вот  до  двух  и  домножились - Корнилова , в  принципе , задело.
   По  касательной , не  смертельнее.
- Когда  я , - сказал  он , - о  чем-нибудь  догадываюсь  настолько  точно , меня  это , по  правде  говоря , настораживает – как  немногословного  вегетарианца  куски  его  поджарого  тела  на  чужих  тарелках. Но  давайте  поговорим  о  вас. Платят-то вам  хорошо?
- Да  прям  уж , - проворчала  она. -  Триста  баксов  и  в  лучшие  месяцы  едва  набегает. На  жизнь  хватает  и  ладно.
- А  вам  бы  хотелось , чтобы  вам  их  хватало  и  на  что-нибудь  помимо  жизни?
Ей  бы  как-нибудь  отшутиться , уравновешанно  сымитировать  сифилитический  множественный  склероз – нет… не  смогла… подумав  о  чем-то  необъявленном  вслух , она  оформила  свои  мысли  в  слезы: ручьями  они  не  разлились , но  несколько  соленых  капель  к  асфальту  все-таки  прикоснулись.
Вода  высохнет , разводы  останутся. Как  и  органичное  безумие  парижского  наборщика  Пьера  С. , порожденное  его  работой  над  изданием  «Священной  магии  Абрамелена» - обнаруженной  Матерсом  в  Бибилиотеке  Арсенала  и  им  же  переведенной - останется  в  нем  до  славного  часа  R.I.P.
  Плакал  ли  он  за  себя , смеялся  ли , в  истории  болезни  неба  пока  еще  не  начертано , но  девушка  плачет - жаль  ее , ранимую.

   Девушка  плачет…
Но  плачет!
Ее  успокоить?
Пусть  плачет.
  Незачем  ждать  ей  подмоги.
А  боги?
А  боги  давно  здесь  не  Боги
Страшно  сходить  им  с  дороги
Их  совершенной  дороги
  Их  безвозвратной  дороги.
 
  Все  так , безусловно , никак  иначе , но  до  встречи  с  Корниловым  она  не  плакала: единорога  удачи  за  яхонтовый  рог  волоком  не  таскала , но  хотя  бы  бесслезно. А  ведь  он  обратился  к  ней  не  разбередить  «scar  tissue» - прибавку  к  настроению  предложить… Но  не  вышло. Как  и  в  Киржаче  с  той  молоденькой  медсестрой: Корнилов  отмахивал  ее  от  мух ; в  его  была  руке  сигарета , чтобы  и  дымом  их  заодно  отгонять -  сигаретой  он  ей  в  глаз  и  попал.
- Мне  кажется , - по  возможности  мягко  сказал  Корнилов , - вы  плачете  не  от  радости.
- Да , - всхлипнула  Юстина , - я  плачу  не  от  нее…
- А  от  чего?
- Вы  мне  напомнили… собирались  или  нет , но  напомнили… напомнили , что  я…тоже…умру…
Ей  надо  об  этом  напоминать? Оригинально. Токсично. И  что  же  это  такое - любопытный  подход  к  восприятию  неминуемого? математически  выверенное  скудоумие? Вряд  ли. Но  за  сбоем  в  программе  иногда  выгоднее  последовать.
- И  как  это  это  вас  угораздило...
- Не  помнить?
- А  вы  не  просто  забываете , но  еще  и  не  помните? Совершенно  не  помните? 
- Помню… - Продвинувшись  к  Корнилову  где-то  на  четверть  его  за-стывшей  тени , заплаканная  Юстина  довольно  мило  потупилась. – Но  забываю.
Забывай , Юстина - Библия  их  конституция ; бестелесные  заседатели  того Контитуционного  суда  не  поставят  тебя  на  счетчик  Вины  за  априорное опоздание  вспомнить ; они  проверяют  соответствие  выполнения  твоего  земного  пути  с  постулатами  древнейших  строк - им  нетрудно  найти  за  тебя  удобоваримое  оправдание. Им  нетрудно , и  они  найдут.Они  найдут. Ты  потеряешь. 
- Восхищаюсь  вашей  забывчивостью , - не  выталкивая  ее  из  своей  тени , улыбнулся  Корнилов. – Иду , смеюсь , волочу  ногу…
 «У  меня , деточка , грустная  личная  жизнь , ее  не  спасает  даже  дли-тельная  связь  с  фактурной  официанткой  Татьяной  Ковелевой…» - Юстина  уже  приходит  в  себя. И  не  только: мечет  ответными  дикобразами.
- С  завистью  восхищаетесь? – спросила  она.
- Без.
- Но  с  обидой  на  себя?
- Пусть  пользы  мне  от  себя  и  немного , я  на  себя  не  обидчивый. А  вот  вас  я  съем.
Разглядев  на  Корнилове  недобрую  вязь  его  широкой  улыбки , Юстина  была  очень  близка  к  тому , чтобы  задрожать. Но  не  долго – она  же  она  взрослый  человек ; если  и  пугливый , то  не  стойко. Временами  до  того  не  стойко , что  и  падая.  «Вам  не  страшно , когда  вы  боитесь? – поинтересовалась  бы  она , работая  в социальных службах , у редко переворачившегося на живот  летчика-испытателя». 
«Нет , только  немного  укачивает , – безропотно  ответил  бы  ей  все  больше  отвыкающий  от  неба  ас».
«Но  не  до  рвоты?».
«Смотря , на  какой  стадии  беременность».
«Беременность?».
«Беременность  страхом».
«Ух  ты...» - Корнилова  она  уже  не  боится , но  ей  бы  хотелось  посрамить  отстоявшийся  в  ней  ужас  чем-нибудь  еще. Опасностью  над  ней  продуктивно  манипулирует  простодушный  демон - не  его  ли  словами  закрепить  ей  отбой? не  ими  ли? Не  ими.
- Вы , - сказала  она, - шутите , что  съедите. Не  можете  вы  меня  съесть - шутите , наверно… Шутите? 
- Шучу , - ответил  Корнилов.
- Я  так  и  поняла , что  вы  шутите - почти  тут  же  поняла. Но  что-то  шутки  у  вас  слишком…
- Слишком  какие?
- Шутливые…
  И  что  ей  не  по  нраву? Разве  плохо: шутливые  шутки , ядовитые  яды, мужчинистые  мужчины? - в  феврале  1999-го  одна  из  его  непродолжительный  знакомых  сказала  Корнилову: «А  ты  не  лапучий , такие  мне  нравятся». Корнилов  переспросил: «А  лапучий - это  от  лапать  или  от  лапочка?». Плотно облизав  верхнюю  губу , она  уточнила: «От  лапать. А  лапочка  ты , Корнилов , вполне». Ну , а  этой   девушке  не  взойти  на  «Изгоняющий  дьявола  скуки  пик  Экстаза» - в  одиночку  на  него  заберешься , но  спускаться  уже  труднее. Юстине  не  взобраться  на  данный  пик  без  долгого  и  нудного  хождения  возле - сейчас  она  определенно  выдаст  что-нибудь  вроде: «Послу-шайте , мужчина , это  же  не  дело - вы  обо  мне  знаете  уже  немало , а  сами  еще  даже не  представились».
   Корнилов  не  ошибался.
- Мне , - сказала  она , - было  неприятно , но  за  вашу  жестокую  шутку  я  нас  не  обижаюсь. - Юстина  кокетливо  насупилась , как  бы  предлагая  Корнилову  проникнуться  всей  болью  ее  прощения. – Но  за  это  вы  должны  мне  назвать  свое  имя.
  Должен? За  здорово  живешь? Ты  бы  еще , милая , у  Всевышнего  попросила , чтобы  он  из  всех  своих  имен  выбрал  одно  единствен-ное.
- У  Бога , - сказал  Корнилов , - очень  много  имен , у  меня  их  гораздо  меньше , но  я , увы ,  так  и  не  понял  основания , вынуждающего  меня  его  вам  назвать.
- Основание  в  том , что  я  на  вас  не  обижаюсь. По  моему  скромному  разумению  это  достаточное  основание.
- Хорошо , я  скажу… Зовите  меня  Измаил.
 Юстина , словно  бы  ее  собственное  имя  было  освящено  вековыми  традициями  саратовской  глубинки , броско  психанула , притопнула  ногой - взметая  пыль  разлуки.
- Вам  еще  не  надоело  придумывать?! – крикнула  она.
- Я  ничего  не  придумываю. Точнее , не  я  придумываю. Так  начинается  «Моби  Дик».
- «Моби  Дик»? Подождите , а  она  не  о  том  певце , который  поет  грустные  песни?
  О  том , о  том: при  некотором  умалении  грамматики  можно  было  бы  пошутить, что  даже  не  о  нем , а  о  его  члене - на  сленге  пожирателей  индейской  цивилизации  «дик» означает  именно  это - но  Корнилов  уже  убедился  в  ее  стойкой  непредрасположенности  к  его  шуткам.
- Нет , - ответил  он , - она  больше  о  рыбах.
- Рыбах?
- В  общем  и  целом…
 Беги  за  мной , как  от  себя , узнай  во  мне  свои  изъяны , и  обгоняй , не  объяснив , зачем  бежала  ты  за  мной - Юстине  бы  незамедлительно  перевести  разговор  на  что-нибудь  познакомее , но  нет , не  перевела ; от  агонии  деловитых  уточнений  без  надлежащего  навыка  не  удержаться.
- Техническая? – спросила  она.
- Местами. А  так , скорее , развлекательная.
- Наподобие  детектива?
 Иронического – о  капитане  Ахаве  и  его  погоне  за  смертью , поэтично принявшей  облик  белого  кита. Не  отождествляя  рай  с  маткой , смерть  он  благополучно  настиг , да  и  не  он  один: в  его  проекте  поучаствовали  многие  - разделили  со  своим  капитаном  успокоившийся  океан. Над  его  головой.
- Вполне  вероятно , - сказал  Корнилов , - но  давайте  все  же  сменим  тему. Вы  на  воздушном  шаре  когда-нибудь  летали?
- Ни  разу.
- Мне  тоже  не  довелось.
  И  их  общение  потянулось  к  предсмертному  разлаживанию ; потянулось  смело , как  указательный  палец  доверившегося  суициду… какой?…. указывающий  ему  дорогу  в  разделяющее  колодцы  мгновение , тянется  к  поверившему  его  чувствам  курку. Однако  по  делу  ли  жмурились? жизнь точно  колодец , и  глубокий - ведро  крайне  нечасто  дотягивается  до  воды , сиречь  до  нее  самой , а  вот  говорить  о  похожести  форм  применительно  к  наступающей  следом  за  ней , наверное , слегка  не  корректно. Но  кому-то  и  омытый  в  кофе  по-турецки  динар  символ  веры ; кто-то  делает  детей  и  во  сне - напарившийся  в  космической  бане  заяц  Дзиян  и  тот  хвостом  стены  крушит. Если  день  не  задался  и  балтийский  матрос  у  норы  привиделся - ломая  стены  не  всякие , а  лишь  с  туманом  в  фундаменте. И  те , что  таковы , он  разносит  довольно  буйно , не  сбиваясь  на  мелкотемье  оставить  для  потомков  черепки  покрупнее. Потомки  приходят  и  уходят , а  ему  из  загона  своей  жизни  вырываться  некуда - серенькая  голова  не  пролазит…
- Вы , похоже , о  чем-то  задумались?
- Да , Юстина , - ответил  Корнилов , - я  о  чем-то  задумался.
- Внешне  это  у  вас  просто  шикарно  получается. Двоюродный  брат  моей  матери  преподает  в  МГИМО  философию , но  ему  до  вас , как  краснозадой  обезьяне  до  Иосифа  Бродского. А  о  чем  вы  задумались?
 Богородица , помилуй  мя… И  заправив  твои  баки  порожняком  моих  умствований , помилуй  тя - никогда  не  молившийся  без  упоминания  Матери  Прохор  Мошнин , впоследствии  ставший  легендарным  отшельником  с  реки  Саровки  и  тогда  еще  не  совершавший  трехлетнее  моление  на  камне , и  не  попавший  под  шесть  рук  жестоко  искалечивших  его  нелюдей , любил  посадить  навещавшего  его  паломника  на  рассыпанные  зазывающим  дуновением  свыше  лепестки  хризантем  и , ковырнув  в  носу  изъеденной  книжной  вошью  колючкой  шиповника , смиренно  пробормотать: «Добродетель  не  груша , ее  сразу не  съесть - нет  скорби, нет  и  спасения».
  С  повредившими  Серафимовы  кости  нелюдями  сталось  куда  хуже , чем  им  кошмарилось  после  тополиной  браги. И  не  по вине  тут  же простившего  их  Серафима - придя  в  сознание , он  прокашлялся  засорившими  дыхательное  горло  зубами  и  благочестиво  сказал: «Все  это  от  скуки , печали  и уныния… Я  не  в  обиде , одного  себя  корю  за  глупость  их  лошадиную» - а  из-за  беспричинно  уничтоженной  ими  семьи  вальдшнепов.
 … Устав  от  неустанного  преследования  солнца , нелюди  забрели  в  темноту и  сухостой  Дмитровских  лесов  и , раскинув  на  гнилой  земле  украденную в  лавке  Семена  Литовчанина  тряпку-холщину , приступили  к  безбожному  преломлению  каравая. Для  подкрепления  сил  и  силы  от  силы  учения  бесовского. «Мою  ёб… твою  ёб?… ну , ёб» - неосторожно  польстившись  на оброненные  с  их  разгуляя  крошки, крошечный  вальдшнеп , птица-женщина  успела  только  к  скорой  смерти  от  наброшенной  на  нее  шапки. С  холопским  темпераментом  потоптанной  ногами – бедная… родная… как  же  так… увидев , что  сталось  с  его  подругой , птица-мужчина  от  жутчайшей  безысходности  врезался  в  дерево: негодующе  воткнулся  по  самое  туловище.
«Столкнемся! пересечемся! свидимся!» - нелюди  встретили  свою  лю-тую  смерть  на  просторах  родной  Тамбовской  губернии: зря  их  туда  потянуло. Там  их  уже , покусывая  ногти , поджидал  Трифон  Болтун , специально   нанятый  для  поимки   трех  нелюдей , сатанистки  натирающих  зрачки  волчьим  жиром.
Прозванный  Болтуном  за  свою  мученически  принятую  немоту - язык  у  него  вырвали  за  оказание  оным  неких  услуг  прекрасно  сохранившйся  матери-настоятельнице - Трифон  Сердугин  выследил  нелюдей  у  болотных  ручьев  и , перетюкав  их  в  предрассветной  ти-ши  залитым  свинцом  прикладом , увлеченно  снимал  с  еще  живых  кожную  плоть , позарившись  и  на  крайнюю: погибнув  под  его  дланями , нелюди  в  ожидании  Страшного  Суда  обшаривали   испуганными  взорами  Спасо-не-Спасо  предбанник , и  тут  в  него  ворвалось  жуткое  чудище  с  висящими  на   разъяренно  расправленных  крыльях  херувимами  охраны - они бессильны , ничего  не  могут  с  ним  поделать , звучно  бьются  об  пол  коваными  кроссовками – осенив  себя  корявыми  крестами , нелюди  признали  в  этом  чудище  того  самого  вальдшнепа , ни  единой  минутой  не  пережившего  время  утраты  своей  возлюбленной. Он  бесится , рычит , брызжет  кровавой  слюной: «Не  свижусь  я  с  моей  девочкой , не  переглянусь! Потому  что  в  ад  меня  за  самоубийство  определили! Но  с  вами-то  я  там  свижусь  и  вы  от  меня  такую  муку  в  вечности  примете – жрецов  трех  дьяволовых  шестерок , пусть  они  и  в  разные  стороны  разбегутся , все  одно  от  омерзения  вырвет!»…
  Столько  всего  интересного , а  Юстина  еще  спрашивает  протирать  ли  ей  стекло  угловатым  камнем.    
- Понимаете , девушка , - сказал  Корнилов , - вы  мне  не  противны , но  я  не  вправе  говорить  вам  всего…
- Всего  чего?
Ну , как  ей  объяснить… Да  и  не  надо  ничего  объяснять - изучая  ухудшающееся  состояние  здоровья  десятилетнего  Анри  Бурбона , «Long  Tongue» Мишель  Нострадамус  просто  подышал  ему в  ухо  не-сколькими  общепринятыми  словами: «Вы , дитятко , станете  королем  Франции  и  Наварры , а  когда  станете , им  даже  и  побудете» - юноша  похлопал  подстриженными  садовыми  ножницами  ресницами , но  все-таки  догадался  не  переспрашивать  в  связи  с  каким  затмением  не  слишком  расточительные Валуа  отдадут  им , Бурбонам , свою  королевскую  корону , когда-то  приобретенную  ими  отнюдь  не  по  цыганской  подписке. «Государем , я  бы  им… с  радостью… конечно…» - жидовствующий  лгун  из  Прованса  в  тот  раз  сказал  истину: не  надо…  истины?…  не  надо  ничего  объяснять , и  ничего  не  объясняя , достаточно  лукаво  не  отмалчиваться , ведь  пиво  на  полный  желудок  томит  и  не  будоражит , а  катая  яблочко  по  сальной  тарелке  только  эстафету  даунов  и  увидишь.

Сумрак  утра , понимаешь?
Непонятливым , ты  знаешь
 Хуже  спится  под  луной…
                Вновь  не  понял?
                Пес  с  тобой.
 
 Но  грубить  этой  девушке , наверное , не  след. Она  и  при  соблюдении  окружающими  всех  этических  норм , свое получит. Как  говорила  разучившаяся  улыбаться  женщина – ее  мать? ее  старшая  сестра? - мрачному  генералу  Кублаеву: «По  показаниям  черного  ящика  экипаж  пел  вплоть  до  катастрофы. Окончание  их  многоголосого  пения  и  сам  момент  взрыва  разделены  одним  единственным  словом , сказанным  первым  пилотом  кому-то  нами  пока  не  выясненному».
«И  каким  словом? – нервно  поинтересовался   генерал».
«Нецензурным».
Десятилетиями  не  покидавшему  психиатрическую  лечебницу  Порфирию  сыну  Корнеева  и  тому  свои  двенадцать  советов - озаглавленных  им  «Деткой» , в  каком-то  родстве  с  ахимсой , предлагающей  наряду  с  непричинением  вреда  живым  существам  и  строжайший  запрет  на  использование  их  трупов – возжелалось  оставить  людям. Но  уже  другим - лишь  после  нас , заблудивших , прибывающих  на  землю.
- В  первую  очередь , - сказал  Корнилов , - я  не  вправе  говорить  вам  всего  того , о  чем  вы  и , узнав , не  узнаешь.
- Ну , вы  по  себе-то  не  судите.
- О  чем  разговор. Но  только  себя  я , Юстина , и  посудив , не  засужу. Я за  себя  в  ответе.
  Поговорить  ли  с  ней  о  Иоанне  и  Ефреме  Столпниках? спровадить  ли  ее  домой  собственным  рывком  в  густые  заросли? - Корнилову , разумеется , не  существенно , что  избрать , но  Юстину  его  волеизъявление  может  обидеть - задеть , дать  воспаленно  прочувствовать  свою  обездоленность: «ну  и  гадина  же  он , подумает  она – подошел , познакомился ,  а  затем  в  бега , словно  бы  осознавая  во  сне  непоправимую  ошибку…»
 «Юстина , человек , я  не  обещаю  поработать  лопатой , копая  для  тебя  надлежащую  могилу» - она  ему  не  доверилась. Своими  силами  определив  их  modus  operandi  на  сегодняшний  вечер.
- Черт  бы  с  вами  и  со  всеми  этими  сложностями , - сказала  она. - От  нескромных  вопросов  вы  как , веревку  не  мылите?
Хорошо  спросила. Недаром   она  идет  рядом  с  Корниловым  уже  вторую  улицу. Куда , не  спрашивая.
- Не  мылю , – ответил  Корнилов. - Так  что  задавайте , даже  не  прокашлявшись.
- Вы  сексом  часто  занимаетесь?
  Какой  же  он , дорогая  моя , нескромный - трогательный  да , но  до  нескромного  ему  не  вырасти  и  на  геракловых  дрожжах. Часто  ли  я  занимаюсь  сексом…
  Всплакнуть , что  ли?
- Мне , - сказал  Корнилов , - нелегко  понять , куда  вы  сейчас  клоните , но  сексом  я  занимаюсь  не  часто.
- И  как  не  часто?
- Не  буду  вам  врать - я  это , и  округляя , не  подсчитывал. Но  реже , чем  не занимаюсь.
  Но  Юстину  его  скромное  признание  в  нечастом  битье  курантов  над  доставшимися  ему  сплетениями  пренебрегающе  не  охладило. Даже  напротив.
Скажи  мне , что  Господь  твой  парень , и  я  с  тебя  тут  же  вскочу…


       




























                17

  Он  не  давится  небесной  манной , его  запястие  не  огибает  предохраняющий  от  праздной  жизни  браслет , но  Корнилову  не  о  чем  с  ним  говорить - ничего  нового  их  не  объединяло , а  поминать  прошлое , относительно  недавно  подарившее  им  несколько  совместно  проведенных  дней , ему  не  хотелось. 
  Тихоня   пришел  сам , сам  открыл  принесенный  коньяк , пусть  сам  и  с  тишиной  разбирается.
 «Родился , Корнилов , и  все  умираю, умираю , умираю…».
«И  что  же  не  умрешь?
«Да  как-то  недосуг».
  Предыстория  такова. Года  три  назад  Корнилов  неторопливо  продвигался  к  своему  подъезду  и  услышал  из  минуемых  им  кустов  угасающий  по  мере  произнесения  возглас «Эй , мужик…». Предположив , что  это  обращаются  к  нему , Корнилов  медленно  притормозил - экстремальная  остановка  и  на  малой  скорости  глаза  местами  меняет - и , заглянув  поверх  кустов , увидел  неестественно  повернутую  к  луне  личность.
  Крупный  господин , еще  не  открывшийся  ему , как  Тихоня , также  не  пропустил  Корнилова  мимо… а-ааа… ох , ох… мимо  чего?… мимо  своего  взгляда. 
- Не  проходи  просто  так , мужик , - взмолился  он , - помоги , Христом  Богом  молю , помоги…
Помог  бы  ему  Корнилов , если  бы  взывал  о  помощи  именем  кого-нибудь  менее  титулованного? Наверное , да. Из  плеча  Тихони   сочилась  кровь - пуля  прошла  навылет , но  разорванным  мышцам  нелегко  объяснить , что  она  уже  далеко - губы  закушены  не  поверхностно , потом  тоже  придется  сшивать: отказать  ему  в  помощи , себя  самого  на  процессе «Страшных  слушаний» , определяющих  допустимость  вашей  степени  ослушания , бездарно  подставить.
Они  и  так  скандальными  намечаются.
- И  как  мне  вам  помогать? – спросил  Корнилов  у  безрадостно  лежавшего  в  кустах  Тихони.
- Помогай  мне  срочно , - ответил  тот , - пока  ветер  с  погоста  свечу  моей  души  вконец  не  задул… Ты  близко  живешь?
- Здесь  и  живу.
  Говоря «здесь» , Корнилов  предоставлял  Тихоне  немалый  шанс  поострить, но  если  в  нем  что-нибудь  и  заострилось , то  только  боль. Но  она  заострилась  в  нем  за  двоих… оба  в  нем  или  один  в  вас?… дитё  тупое  смолкни  на  мгновение… неспроста  же  он  повадился  истошно  стонать , едва  ли  от  удовольствия. Знакомо , тривиально  - реализуя  достижения  генной  инженерии , искушенно  практикующий  в  присно  католическом  ордене «Подменителей  Бога» испанец  вывел  принципиально  новый  сорт  вишни , вобравшей  в  себя  наилучшие  качества  из  выведенных  природой , но  уже  при  перво-испробовании  пунцовый  плод  попал  ему  в  дыхательное  горло  и  он  обеспокоенно  зашелся  в  удушливой  агонии , прерванной  неведомо  как  упавшим  с  полок  и  прямо  ему  на  спину  многокилограммовым  томом  блаженного  Августина - выбитая  вишня  валялась  на  полу , ученый  сидел  там  же  и  безостановочно  плакал. Не  прошло  и  трех  дней , как  он  уже  стучался  в  ворота  небогатого  монастыря  близ  Толедо. «Короны  Испании  и  света  всего  мира» , храбро  сопротивлявшегося  стальной  поступи  римских  легионов  консула  М.Ф. Нобилиуса  и  принявшего  на  себя  первый  удар  нашествия мавров – знаменитой  столицы  королевства  вестготов , чей  свергнутый  арабами  король  Родриго  никогда  не  чесал  пятку  об  уши  восточного  ветра.
Войдя  в  обитель , растрепанный  ученый  почувствовал  себя  дома. Несостоятельная  сентенция  «Ты  мне  эволюцию  под  монастырь  не  подводи» отныне  его  не  тревожила.
- А  твое  здесь , - достаточно  серьезно  спросил  у  Корнилова  раненый  незнакомец , - оно  близко?
- Близко , - ответил  Корнилов. - А  к  чему  близко?
- Меня  сейчас  возбуждает  лишь  один   вид  близости. – Тихоня  чувственно  облизал  по  краям  свою  кровоточащую  рану. – Близость  с  жизнью.
 
Тихоня  просил  по-минимуму. Во  всяком  случае , у  Корнилова , истолковавшего  спартанскую  неприхотливость  его  запросов , как  дружественное  заползание  скорпиона  в  нагрудный  карман  выходного  скафандра: недельного  убежища - в  родных  местах  ему  появляться  заказано , дострелят - и  безоговорочного  покоя. Рана  пустяковая , он  справится  с  ней  и  сам , но  кое-какой  уход  за  ним  все  же  не  возбраняется - неделю  на  подкожной  жире  и  гусар  не  протянет , а  если  протянет , то  куда  там  на  женщин - на  пони  всеми  припарками  молитвы  не  заберется. «День  у  теня… вот  день  у  тебя , всего  день  у  тебя… и  тут  второй  день , день  у  тебя , и  когда  третий  день , также  у  тебя…» - Тихоня  обращался  к  Корнилову  не  геометрически  выверенно , а  искренне , отрывисто: и  поросший «духовным  материализмом» пророк  бы  расчувствовался , сопереживающе  приспустив  профилирующие  знамена  уготованной  ему  небесными  сфинксами  занятости.  Поцеловал  бы  его  в  сердце  и  отколупнул  от  своего  чучельного  сердца  медоносный  репейник , от-влекаясь , отскакивая  спесивыми  рывками  от  того  себя, который  Его.

Да , пророку  холодно
Холодно  и  голодно
Он  жует  вчерашний  страх
Запивая  вздохом «Ах ,
До  чего  же  мне  погано
На  воротах  вместо  Кана
Отражать  удар  судьбы».
Но  Арбитру
 Хоть  бы  хны.

  Приютив  Тихоню  на  просторах  своей  жилплощади , Корнилов  обрел  доброкачественный  мотив  порадоваться  за  себя  перед  лицом  Извечно  называемого  на  ты. Называемого  без  малейших  раскопок  в  усыпальнице  духа – тех , что  могли  бы  поспособствовать задуматься  о  том , устраивает  ли  Его  такое  панибратство. На «вы» гораздо  уважительней , а  little  more  respect  иногда … не  чаще?… второй  направленной  в  тебя  пулей  сбивает  с  курса  первую , и  ты  живешь. Надменно  фотографируешь  время. Подсевшей  вспышкой  в  мутных  глазах. «Доверьте  мне  жить! – вымаливал  у  катящегося  по  Ордынке  огненного  шара  бестолковый  писатель-наркоман  Семен «Чоппер» Галинский».
«Жить? Я  бы  тебе  и  чего  попроще  не  доверил».
«Но  она  бы… я  о  жизни – она  была  только  моей  жизнью , не  относящийся  впрямую  к  Вашей!».
«Что  значит , не  относящейся? Ко  мне  тут  все  относится. И  в  такую  прямую , что  и  сало  от  соли  скиснет» - уход  за  Тихоней  давался  Корнилову  легко. Уход  не  за  ним , а  его  отразился  бы  на  Корнилове  еще  меньшими  затруднениями. Покупка  пищи - платил  за  нее , разумеется , Тихоня , деньги  у  него  как  начались, так  и  не  заканчивались: наверное , в  него  стреляли  не  из-за  противоречий в осмыслении «легенды  о  путешествии  Ионна , архиепископа  Новгородского , на  бесе  в  Иерусалим» - ее  готовка  и  дальнейшее  подкармливание  восстанавливающегося  раненого  не  задрагивали  Корнилова  необходимостью  применения  конных  усилий , но  размещение  Тихони  на  фундаментально  привычном  Корнилову  ди-ване  вынуждало  его  спать  в  другой  комнате. Находившаяся  там  двухспальная  кровать - Корнилов  предложил  Тихоне  восстанавли-ваться  именно  на  ней , однако  раненый  ответил , что  на  двухспальных  кроватях  он  один  никогда  не  спит: на  двухспальных  кроватях  ему  в  одиночестве  снятся   кошмары , накрепко  связанные  с ушедшими  не  возвращаться  женщинами , а  видеть  кошмары , когда  испытание  раной  и  так  худшее  навевает , ему  не  полезно - инициировала  Корнилова  на  воспоминания  совсем  не  позитивного  свойства. На  этой  кровати  происходило  и  приятное , но  последнее  свершившееся на  ней  событие  затмевало  все  остальные , вершившиеся  в  годы  подержанных  дней , настолько  просто , что  и  клочок  сена  в  стоге  иголок  не  сыщешь – тогда  не  прошло  и  тридцати  минут, как  они  познакомились  на  Земляном  Валу , но  она  уже  ворвалась к  нему  в  гости: высокая , с  красивыми  ногами , только  плечевой  пояс  что-то  чересчур  широк - опрокинула  Корнилова  на  кровать , умело  порадовала  орально , улыбнулась , раздевается. Храни  меня  преподобная  Евфросинья - мужик…
  Не  желая  принимать  скоропалительных  решений , вроде  сброса  этого , так  называемого , мужчины  с  незастекленного  балкона , Корнилов  отправился  принимать ледяной  душ , и  вернувшись - с  намерением  его  всего  лишь  выдворить: педрила  же  не  сам  формировал  свои  хромосомы , если  какого  и  не  достает , то  с  него  какой  спрос - никого  не  застал. Вероятно , оценив  его  выражение  лица - Корнилов  оправился в  душ  никому  не  подмигивая - как  предвещающее  мало  чего  хорошего , чувственный  товарищ  решил  удалиться , не  дожидаясь  ответных  ласк. Даже  ничего  не  стащил , помимо  тонуса. Откровенно  отсутствующего  приблизительно  месяц... не  два?… нет. Не  два.

Глобус  карте  на  столе
Бледной  цапли , и  она
С  диким  возгласом «йе-йе!»
Долбит  клювом  твердь  зерна
Что  основа  всех  основ
Даже  жизни  и  ее
 ветра-в-поле  голосов
    Для  огласки  «ё-мое…».

  С  Тихоней  все  было  обыденней - покорми  его  три  раза  в  день: сам  он  с  дивана  вставал  редко ; энергию , говорил , для  нервного  будущего  сберегаю - и  он  уже  больше  не  отвлекал. Лежал  и  нетребовательно  всматривался  в  телевизор. Но  день  на  четвертый  телевизор  ему  надоел. Подозвав  Корнилова  посмотреть  как  же  ему  невесело , он  сказал: «Кто-то  использует  плохое  настроение , чтобы  повеселиться , а  кто-то  и  приходит, чтобы  уйти»  и  попросил  о  чем-нибудь  с  ним  поговорить. Корнилову  беседовать  с  ним  не  хотелось , он  предполагал , что  у  Тихони , говоря  словами , кажется , Гегеля «юридическое  видение  мира», а  вот  рассказать гостю - такие  гости  лишь  цветы  с  твоей  могилы  на  продажу  сорвут - одну-другую  бессмысленную  историю  Корнилова  особо  не  обременило. И  он  рассказал.
  Поведал  о  Люцифере , чье  имя  ни  разу  не  упоминалось  в  Библии , а  всего  лишь  применялось  в  античности , как  наименование  утренней  звезды , планеты  Венеры ; о  славянском  культе  жертвоприношения  яичницы - в  Олонецкой  губернии  и  на  утро  после  свадьбы: мать  молодой  кормила  молодого  и  его  почерневшего  от  вчерашнего  свата  все  той  же  яичницой ; ее  благодарили , а  затем  молодой  делал  в  яичнице  небольшое  отвер-стие  и  если  новобрачная оказывалась  целомудренной  лил  в  него  масло , а  если  нет , в  него  же  плевал - о  мистическом  сапожнике  Якобе  Беме , с  отвращением  наладившем  производство  совершенно  трафаретной  обуви , думая  о  духе  начала  греха  и  гуляя  босиком по  красному  покрову  лепестков  уникально  повторяющегося  заката. «Смотря  на  людей , я  вижу  их  будущие , вижу  их  мертвыми , - вглядываясь  в  тонированное  стекло  перевернутого  джипа , говорила Корнилову  нетрезвая  Анастасия  Иваницкая».
«Они  тебя  тоже  видят , - усмехался  Корнилов».
«Это  и  есть  самое  страшное - когда  я  чувствую , что  меня  видят  мертвые , у  меня  даже  сердце  гусиной  кожей  покрывается».
  Тихоня  выслушал  истории  Корнилова  не  перебивая , но  следующим  утром - когда  Корнилов  выбрался  купить  полпакета  съестного , и  еще  две  бутылки  вина , чтобы  жизнью  всухомятку  не  подавиться - его , как  говорится  в  еще  не  написанной  Семеном  Галинским  новелле «О  чашке  с  откидывающимся  дном» и  след… след , след… нет  смысла  в  радости… след , сдед… ну  и  чего  след?…  бесконечно  простыл. И  в  каждой  штанине  по  ноге. 

  Теперь , спустя  ничуть  не  потерявшие  от  его  неприсутствия  годы , Тихоня  вновь  занимал  флегматично  расчищенный  для  него  диван - до  его  прихода  на  диване  стояла  шахматная  доска , на  чьей  глади  Корнилов  играл  сам  с  собой  в  шахматы: левым  полушарием  за  черных , правым  за  черных , позиция  пока  еще  оставалась  закрытой , но  на  королевском  фланге белые  все  же  заметно  поддавливали - блистая  добродушной  усмешкой , он  ностальгически  разглядывал  полюбившийся  его  памяти  штурвал. Со  встроенным  в  него  маленьким  зеркалом. Касательно  штурвала  он  и  заговорил:
- Продай  мне , Корнилов , свой  штурвал. Уступи , как  православному – за  бесценок. Или  дороже , деньги  не  вопрос. Зачем  он  тебе? Твои  корабли и  без  штурвала  в  шторме  не  заблудятся. Доверься  мне , Корнилов - если  они  даже  и  заблудятся , их  попутный  ветер , прихватив  за  паруса  услужливым  бурлаком , до  берега  доведет.
  Доведет , импульсивно  приподнимет  на  дрессированной  волне  и  об  утес , в  щепки - рвение  заинтересоваться  таким  полноценно  добиваю-щим  прикупом  не  пасется  и  к  северу  от  моей  мысли.
- Не  продам , - сказал  Корнилов.
- Ни  в  какую?
- Знал  бы  ты , Тихоня , сколько  раз  я  кричал  самому  себе: «Ко  мне , Корнилов!». Громко  кричал… Никто  не  слышал , но  их  это  и  не  касается.
  Никаких  оборотов  из  енохического  языка , на  котором  с  автором  идеи  начального  Гринвичского  меридиана  Джоном  Ди  изъяснялся  некто  названный  им  ангелом , предоставившим  судорожно  прозревавшему  Джону  объемный  кусок  отполированного  подушечками  больших  пальцев  «Малых , но  в  Деле» каменного  угля: «На  нем  ты , смертный , увидишь  пиротехнику  других  миров  и  сможешь  вступать  в  беспорядочные  связи  полов  с  существами  нечеловеческих  параметров» - из  этого  якобы  забытого  языка , составлявшего  основу  доктрины  «Golden  down» , тайного  и  гордившегося  своей  скрытностью  общества  конца  девятнадцатого  века , Корнилов  не  заимствовал  ни  слова , но  усмешка  Тихоню  незамедлительно  покинула.
- Это  ты , Корнилов , о  чем? – спросил  он.
  Я  о  том , что  данный  кусок  каменного  угля  до  сих  пор  хранится  в  Британском  музее  под  наименованием «Черное  зеркало» , и  мое  зеркальце  мне  тоже  на  что-нибудь  пригодится - если  последним  дыханием  и  запотеет , то  моим. Что  ты  потерял – то  ты  потерял. Постник  найдет , тебе  не  вернет.
- Знаешь , Тихоня…
  Намереваясь , по-видимому , продолжить , Корнилов  не  стал  закрывать  рта , но  снова  глубоко  задумался. И  ныне  он  обдумывал  не  стропила  ай-кью «персонального  покровителя  Пскова» Онуфрия  Мальского , а  завоевание  царем  Иваном Грозным  города  Нарвы  и  сопутствующие  ему  неприятности , омрачившие  долгожданное  обретение  выхода  в  «море  Балтийское , по  летописи  славянства  древнего  Варяжским  нареченное» безжалостным  грабежом  силами  шведского  и  польского  каперства  русских  торговых  людей , только-только  почувствовавших  вольницу  набивать  кошели  вплоть  до  лопанья. Прятавших  золото  и  в  бороде - почесывая  ее  весьма  вдумчиво , при  этом  еще  и  проверяя , не  стащил  ли  бесенок  больше  ему  предназначенного.
  Царь  Иван  посидел  у  лампадки , помедитировал  и  решил  создать  свою эскадру: с  десяток  плотов  и  штук  пять , чтобы  совсем  уж  не  доминировать , лодок-однодеревок - во  главе  ее  он  поставил  потомственного  морехода  Никиту  Сомова. «Полагаюсь… убью!… рассчитываю» ; его  соединение  выгребло  в  Балтику - плоты  поотстали: управляющие  ими  шесты  для  такого  дна  мелковаты , но  без  задания  не  прохлаждаются , как  бы  прикрывают  тылы - и  давай  мутить  воду , сосредоточенно  разыскивая  пиратов , а  если  получится , то  и  драконов. Найдем , думали  они , так  не  взыщите - на  берег  и  выдирать  кишки , рвать  жилы: раскаленными  прутьями. Еще  не  погибший  в  Ливонской  сече  Григорий  Лукьянович  Скуратов-Бельский с  вами  бы  не  чаи  не  гонял , не  угождал  бы  отвлеченными дискуссиями: «А  много  ли  у  вас  в  Европе  люда  ученого?»
  «А  много»
  «А  грамоту  без  иуда-озарения  мыслящих?»
  «А  еще  больше»
  «Но  разве  есть  глубина  хоть  в  чем-нибудь , окромя  молитвы?»
   «А  есть».

Под  усами  бродят  губы
Уважая  власть  Малюты.
Но  он  все  же  разорвет  их
  Безо  всяких  «Почему  ты».

  Но  армада  Никиты  Сомова  с  викторией  назад  не  вернулась. Нет , не  вернулась. Никак  не  вернулась: пираты… они! налетай! руби , окаянных!… пираты  набросились  на  нее  не  вплавь - трехмачтовые  флейты  и  пенассы , и  составные  мачты  со  стеньгами , рулевые  устройства  во  штурвалом - без  зеркала , но  добросовестно  смазанным  жирным  потом  голландских  мастеров - а  пушек-то , пречистому  Твоему  Образу  поклоняемся , пушек-то! Царь… батюшка… доплавались! – уяснив  всю  мерзость  случившегося , Иван  Васильевич  постарался  задумать  чего-нибудь  по-хитрее. Тут-то  на  земле  государства  московского  и  объявились «лихой  человек  Карстен  Роде , его  шкиперы , товарищи  и  помощники».
  Кому  принадлежит  инициатива  пригласить  на  цареву  службу  почти  мифического  корсара: «Дьявола  северных  морей» , «Датскую  бестию» Карстена Роде , и  его  бригаду , где  все  один  к  одному: ветер  за  пояс , абордажные крючья  на  борт  и  сталь  об  кости  тупить , перекрикивая  стойким  молчанием  обреченные  вопли - бумага  и  та  не  вспомнит , но  месяцом  позже  он  уже  выдвинулся  в  адмиралы  флотилии  из  семнадцати  судов. Не  считая  его  собственных. Семнадцати , восемнадцати , двадцати  шести , охраняющих  приободрившееся  купечество  и  отбитых  им  у  коллег  не   без  иронии - шведы  с  поляками  посовещались  и  решили  смириться: пусть  подавится , паскуда , нам  с Карстеном  Роде  все  равно  не  справиться , за  ним  сила  с  удачей , а  за  нами  лишь  сглаз  с  утомлением…
- Ты  бы , Корнилов , договоривал , чего  знаешь-то? – не  давая  ему  додумать  про  себя  свою  мысль , спросил  Тихоня.
  Покупай  свечи  в  хозяйственном , друг – они  там  стоят  гораздо  де-шевле , чем  в  церкви. 
- Знаешь? – поморщился  Корнилов. - В  смысле?
- Сказав «Знаешь , Тихоня» , ты  замолчал  и  с  концами. А  я  жду. Ничем  не  перебиваю  твое  молчание - как  любопытный  еврей  на  погроме  черномазых. Вспомнил?
- Вспомнил… Так , знаешь?
  Тихоня  нахмурился , схватился  за  загривок , но  реформа  по  зрелому овладению  собой  была  проведена  в  нем  ничем  иным , как  жизнью , и  через  несколько  секунд  - не  размышляя  о  Фридрихе  Ницше , жадно  подсчитывавшего  доходы  борьбы  двух  моралей: «Хорошие  и  плохие» с  одной  стороны , «Добрые  и  злые» с  другой ; пока  он  считал , ему  в  пиво  и  помочились - Тихоня  натужно  улыбался:
- Я , Корнилов , знаю куда  меньше  тебя , но  я  знаю , что  ты  мне  очень  сильно  помог. Тогда  мне  пришлось  уйти  даже  не  попрощавшись , но  раз  пришлось , то  я  и  ушел - тем  же  вечером  я  вылетел  из  второго  «Шереметьево» , и  почти  три  года  не  прикасался  по-дошвами  к  нашей  великой родине. – Тихоня  закурил. Закурив , он  курил  и  дальше. – Сейчас  я пришел, чтобы  тебя  отблагодарить , просто  так  ты  денег  у  меня  не  возьмешь , но  кое-какое  соображение…
 Почему  это  не  возьму? карманов  у  меня  довольно  много , нашел  бы  куда  их   пристроить. Ведь  если  первый  этаж , то  можно  и  выброситься , а  если  последний  - за  исключением  состояния , когда  дом  одноэтажный  и  первый  с  последним  в  «выше-ниже» не  соревнуются - то  и  разбиться: дорога  до  земли , бесспорно , коротка ,  но  Via  est  vita. «Девушка , а  как  вас  зовут? – примерно  два  месяца  спросил  Корнилов  у  угрюмой  особы на  Патриарших  прудах».
«Девушкой  и  зови…».
«А  можно  я  к  вам  прямо  так , с  водкой , подсяду?».
«Можно…». У  тебя , крошка… пошли  к  тебе , мужик… у  тебя  столько  благодатных  мест – он  тебе  не  отец  и  не  любовник , но  информировать  вроде  бы  выздоравливающего  фрезеровщика  об  уже  заказанном  для  него  гробе  следует  деликатно: в  той  же  манере , что  и  объяснять  шотландцу  об  изобретении  волынки  отнюдь  не  скоттами  и  даже  не  заселявшими  север  дождливого острова - до  их  появления  на  свитках  Истории - гэллами  и  питтами. С  ротонды  капеллы  в  Папоце  слетят  и  вернуться летучие  мыши , а  шотландец  поворочает  слипшимися  извилинами  и  бросится  в  крик: «Как  не  нами?!». И  только  попробуй  ответить  ему: «Не  вами  и  все. Пока  вы  еще  питались  желудями , «Дудочка  с  мешком» уже  была  известна  везде – в  Персии , Китае , древних  Риме  и  Греции ; она  упомянута  на  страницах  Библии  пророком  Даниилом , а  он  проповедовал  в  воде  еще  тогда , когда  ваши  предки  еще  не  думали  избавляться  от  волосяного  покрова». Ответишь  ему  так  и  обидишь  человека: обиженный  шотландец  рыдать  не  станет - он  и  шестым  слева  первым  справа  себя  ощущает – напросится  на  скандал. Или  он  или  ты  , но  ветер  вас  уже  не  разнимет.
- Насчет  тебя , Корнилов , - сказал  Тихоня , - у  меня  есть  кое-какое  соображение. Переждав  за  границей , пока  все  тут  схлынет , я  двинул  обратно  и , где-то  с  месяц  оглядевшись , организовал  маленький бизнес , в  котором  найдется  работа  и  для  тебя.
 Работа? И  это  он  называет  отблагодарить? Ничего  более  гнетущего , чем работа  в  чьем  бы  то  ни  было  бизнесе , Корнилов  и  представить  не  мог , а  представить  он  мог  многое - мух-власовцев  с  шелковыми  битками , Пьера  Гассенди  в  роли  тафгая «Рейнджерс» , суточные  щи  в  одном  из  сандалиев  Мохаммеда , поджариваемый  на  куриных  грудках  вертел - представляя  себе  что-нибудь  умопомрачительное , ты  никого  из  себя  не  представляешь , но , никого  из  себя  не  представляя , ты  представляешь  здесь  интересы  Кого-то  тебя  разрешившего. И  не  рвись  ты , Тихоня , срисовывать  с  натуры  Его  недовольство – не  пыжься , поляжешь.
- Работа? – хмуро  спросил  Корнилов.
- Творческая. По  приезду  на  родину  я  немного  подумал , пораспрашивал  блатную  общественность  и  понял , что  ничего  выгоднее  похоронного  дела, я  в  моих  нынешних  условиях  не  потяну. Теперь  у  меня  своя  собственная  похоронная  контора…
Грамотный  бизнес. И  бесперебойный , и  к  небу  поближе , чем  если  он  скальпировал  для  науки  бурундуков  и  тушканов  - если  вести  речь  о  «Харизме  человеколюбия» , опыты  с  животными  харизмы  еще  никому  не  прибавляли  , поскольку  даже  благотворное  излечение нескольких  людей , основанное  на  жутком  обращении  с  тварями  Божьими , самого  экспериментатора  ни  за  что  не  оправдает , и  так  как  он  превыше  всего  ответственен  за  самого  себя , то  получится , что  человеколюбия  в  нем  практически  нет: заготовленное  для  него  пламя  геенны  слезами  счастья  обрадованных  им  себе  на  погибель  чужих  родственников не  зальешь , не  затушишь: «И  за  что  я  себя  не  любил?…» , - потерянно  спросит  он  впоследствии  у  своей  головы: слезы  же  больше  относятся  к  словам , чем  к  делам , а  словами  и  вепря  не  обманешь - древесному  жуку  не  возбраняется  питаться  и  в  Древе  истинного  креста , только  так ; Носач  с Борнео  если  и  не существует , то  лишь  потому , что  обрыгло  ему  уже  существовать. Скорость , вздутый  живот , я  заплачу  по  твоим  счетам: куда  предусмотрительней  пчелу  все  же  не  убивать - как  бы  она  ни  портила  так  кстати  сгустившийся «sound  of  silence» - а  лишь  слегка  вдарить  по  заднице:  лети , мол , родимая , не  возвращайся.
 Пустяк , но  зачтется.
- У  меня , - продолжал  говорить  Тихоня , -  своя  похоронная  контора  и  она  уже  сейчас  довольно  прибыльное  предприятие. Но  с  твоей  помощью  она  начнет  процветать  с  таким  размахом…
Ну , не  рассчитывает  же  он , что  Корнилов  будет  ковылять  за  процессией  и , отгоняя  газами  всех  попадающихся  на  ее  пути  демонов , проникновенно  напевать «Wish  you  were  here»?
Корнилов  ее  уже  как-то  напевал , и  Тихоне  понравилось , он  даже  сказал: «Тебе  бы , Корнилов , пореже  молчать  и  людей  не  чураться - далеко  бы  пошел , гангрена». Потом  внезапно  осекся. Задумчиво  поитересовавшись: «Корнилов , а  что  такое  йодль?». Ничуть  не  меняясь  в  лице  от  столь  правдоподобной  заинтересованности , Корнилов  спокойно  пояснил: «Йодль , Тихоня - это  пение   с  ха-рактерной  сменой  тонов , попеременно  генерируемых  то  из  полости  рта , то  из  максимальных  глубин  грудной  клетки. Йодлем  поют  по  обе  строны  Атлантики , но  главный  образом  в  Баварии, где  йодль…». Но  Тихоне  его  разглагольствования о  йодле  уже  приелись: «Хватит! О  йодле  я  теперь  знаю  достаточно. В  самый  раз…Я  же  не  из  тех , кто  успокаивает  себя  скорой  смертью».
На  Корнилове , самобытно  подумавшем: «Меня  перебили, но  не  хребет  же» , действенность  его  логики  сказалась  уважительной  улыбкой , чем-то  напоминающей  гримасу  сельского  жителя , растерянно  отреагировавшего на  порывистую  реплику  проходившего  вдоль  его  забора  рецидивиста - услышав  петушиный  возглас , Василий «Хвощ»  зачарованно  остановился и  с  восхищением  возопил: «Кричит! Как  диковинно! В  тюрьме  если  петуха  и  услышишь , то  не  птицу!».
- Она , - все  еще  вещал  Тихоня , -  начнет  процветать  с  таким  размахом , что  хоть  дьяволу  свечку  ставь , хоть  плакальщиц  по  нему  заказывай - на  все  хватит.
- Лично  я  свечку  бы  ему  не  поставил. Во  здравии – глупо , за  упокой – еще  глупее. И  плакать  по  нему  я  не  стану.  Дьявол  и  сам  поплакать  мастак.
- Да  пусть  себе  плачет , - засмеялся  Тихоня.
- Даже  от  радости?
- Ему  ли  не  радоваться.
 Радоваться? Допустим , но  за  себя  ли? Был  ли  этот  беглый  ангел  не  устоявшим  в  истине , был  ли  он  по-настоящему  беглым  или  попросту  засланным? вопрос  не  риторический - задумаешься  и  оторопь  за  горло  берет , неужели… Но  жизнь  продолжается , да  и  смерть  от  нее  не  отстает: продолжаясь  намного  дольше , продолжаясь  и  в  себе , и  в  жизни, продолжаясь  частушкой  «А  пошли  мы  погуляти \ И  дошли  до  Антарктид\ Ах , какие  же  тут  ****и\ Хочешь  триппер , хочешь  СПИД!» , продолжаясь  в  слуховом  аппарате  земного  воздуха. К  тому  же , если  верить  радио , команда  COCA-COLы  все  еще  несется  на  скутерах  по  ночному  городу.
  Нищим – самоосознание , обеспеченным – компенсация. «Сынок , сынок , - говорил  своему  двадцатипялетнему  сыну  издерганный  язвой  медимагнат , – я  привык  к  трудному , ты  портишь  малолетних  девок  и  втягиваешь  голову  в  плечи. Умаял  ты  меня  своей  празд-ностью. И  когда  у  тебя  только  деньги  появятся?»
«Вот  ты  помрешь  и  появятся , - запивая  свинину  нехудшим  бренди , ответил  сын».
«Я  их , не  разгибаясь , зарабатывал...».
«Гы-гы! А  мне  они  достанутся  просто  так».
«Попомни , сынок , не  приносят  счастья  легкие  деньги. Попомни  и  это , и  то , сколько  же  раз  я  сдерживался , уже  собравшись  тебя  проклянуть»
«Успокойся , попомню… Легкие  деньги  не  приносят , а  тебе  твои  трудные , что - принесли?»
«Да  какое  тут  счастье , сынок. Говорил  же  тебе , не  разгибаясь , корячился» - современным  кардиналам  по  большому  счету  не  важно , знали  ли  прозелиты  религиозного  сообщества «благочестивых  паолинцев» , что  именно  из  их  течения  возьмет  свои  истоки «Коза  ностра». Да  и  есть  ли  кому  дело  до  того , пригреет  ли  вышвырнутый  из  дома  старик  брошенного  ребенка? вожделеет  ли  собачник  Николай  кошатницу  Майю? каково  было  отношения  к  Копернику  великих  реформаторов? Причем , всех: Лютера , Меланхтона , Кальвина , называвших  его  и  «выскочкой-астрологом»  и  «еретиком-поганью» - Кальвин  орал  по  его поводу: «В  псалмах  сказано – Тверда  вселенная , не  поколеблется , а  он  в  своей  бесовской  или  как  он  ее  называет , гелиоцентрической  теории, напирает на  то , что  земля  отнюдь  не  неподвижна. И  мое  возражение  ему  следующее. Да  будет  он  проклят!» - и  предлагавших  обойтись  с  зарвавшимся  полячком  сообразно  их  вере , презирающей  кичливую  пышность  и  сложные  красоты  обряда: взять , да  и  вырвать  ноги.
  А  в  тени  догорающего  солнца  неприметно  молчала  вдова  удавившегося  поэта...
- Ну  и  чего , - сказал  Корнилов , - тебе  от  меня  нужно?
- В  числе  моих  клиентов , - ответил  Тихоня , - попадаются  разные  люди. Большинство , конечно , закостенелые  мудозвоны , им  твое  участие  совсем  и  не  обязательно , а  вот…
А  вот  кое-кому  и  в  гробу  одиноко: скучно  ему  там , страшно , лег  бы  ты  Корнилов , хороший  человек , вместе  с  ним  и  развлекал  бы  его  историями , слухами , библейскими  байками  до  тех  пока  не  истечет  твой  жизненный  срок - на  долгую  историю  кислорода  бы  не  хватило , но  одну-другую  короткую  ты  бы  ему  рассказал: об  отпадающих  струпьях  Побледневшего  во  мраке ; о  ливийской  на-родности  насамонов, которые , намереваясь  увидеть  вещий  сон , засыпали  на  могилах  своих  предков ; о  нью-йоркских  главарях  гэмблинга , широким  жестом  ставивших  на  рулетку  само  казино  и  отмечавших  проигрыш  унылой  стрельбой  по  вискам  профсоюзных  боссов.
- Кто-то , - сказал  Тихоня , - не  зная  о  тебе , тем  ни  менее  нуждается  в  твоем  участии. Нуждается  в  связи  с  надписями  на  надгробиях. Понимаешь, куда  я  клоню?
- Куда  мне…
- Не  прибедняйся , Корнилов , все  ты  понимаешь. Но  если  тебе  лень  признаться , могу  и  пояснить.
- Только  если  не  трудно.
- Не  трудно. Некоторых  из  моих  клиентов  абсолютно  не  устраивает банальная  трафаретность  выбиваемых  на  надгробиях  надписей. Им бы  хотелось  чего-нибудь  по-эксклюзивней – по-энергичней , что  ли. И  придумать  их  я  поручаю  тебе. Придумаешь , и  я  тебе  заплачу: деньгами , Корнилов , все  остальное  у  тебя  уже  есть. - Самодовольно  подморгнув , Тихоня  увлекся  и  моргал  еще  долго: Корнилов  даже  успел  сходить  за  сигаретами. Правда , не  на  улицу , а  на кухню. Но  с  заходом  в  ванную , где  он  захватил  пузырек  йода , чтобы , вернувшись , сделать  решетку - на  глазах  Тихони , завуалированно  актуализирующего  сужение  поля  принадлежащего  ему  сознания. – Согласен?
 Придумать  какой-нибудь  эксклюзив  на  вставшие  часы  надгробий , привлечь  внимание  усопших  трансцендентальным  осмыслением  их  закоренелой  имманентности… чему? ладно , продолжайте… величавой  одышке  с  амвона  экстремального  Созерцателя , Корнилову , в  принципе , показалось  небезынтересным: посидеть , погулять , подремать  в  одиноком  сосредоточении  представлялось  ему  не  совсем  пустоцветом. Как  говорил один  из  нервно  критиковавших  Гастона  Башлара  докеров: «Если  уже  второй  день  нет  желания помочиться , то  надо  попробовать  и  без  желания» - у  откормленной  собаки , бывает , вырастет пятачок , а  с  наперстка  «Боржоми»  временами  так  ломает , что  без  литра  белой  и  не  отойдешь. Но  с  чего  бы  начать , чтобы  сразу  проявился  надлежащий  уровень …
- Как , барин , вы  уже  начинаете?! А  как  же  обсудить  условия , поторговаться  насчет  аванса?!
- Заткнись  и  уймись , тебе-то  что.
- Да  мне  за  вас  противно! Будь  у  вас  на  руках  семь  старших  червей , вы  бы  все  равно  спасовали! И  не  по  упущению , а  с  умыслом – играй, мол , дорогой  товарищ , свои  шесть  треф , а  посмотрю , как  ты  эти  шесть  вторых  разыграешь , посмотрю  и  поулыбаюсь  твоему  дешевому  умению! Не  правильно  это , барин , окажись  на  моем  месте  вполне  вами  уважаемый  Боря  Виан , он  бы  вам  тоже  сказал , что  не  правильно , крикнул  бы  даже!
- Он  бы  меня  барином  не  называл , месье  Борис  был  личностью , а  не  назойливым  подхалимом. Насчет  аванса  поторговаться… Может , ты  с  ним  поторгуешься , если  такой  громкий?
- Все , барин , поговорили…
- Ну , тогда  чао.
Начнем  с  того , что  согласимся , а  то  Тихоня , кажется , вновь  готов  разморгаться: теперь  уже  от  обиды , что  его  оставили  без  ответа. Без  коего  ему  никак  не  определить , в  деле  ли  Корнилов , или , как  обычно, воздержится. Но  тут  воздерживаться  нечего: поразмыслить  о  надписях  для  надгробий  перестановок  в  Корнилове  не  произведет. Волна  само  море  с головой  не  накроет. Жидковата  она  для  Самого.   
- Я , - сказал  Корнилов , - согласен. Что-нибудь  придумаем. Наполним  жизнь  стоящим  занятием. Воспалим  мышление. Какие-то  особые  пожелания  будут? Имена , кому  посвятить?
- Твори  вольно , Корнилов , я  тебя  ни  в  чем  не  ограничиваю. За  исключением  того , что  одну  ты  посвятишь  Васе , а  вторую…
- Что  за  Вася?
- Я  с  ним  канат  не  перетягивал - Вася  и  Вася , умер  и  не  воскрес. А   вторую  я  бы  попросил…
Кто  же  был  этим  Васей? - едва  ли  до  сих  пор  живым  криптографом  СВР  Василием  Смылиным , некогда  сказавшим  Корнилову: «Не  знаю , как  ты , а  я  провел  отпуск  у  тещи. В  удушье , в  Шатуре - убил  бы  того  классика , что  про  дым  отечества  персидским  соловьем  заливался» - являлось  ли  первое  сказанное  им  слово  словом  матерным? носил  ли  он  воду  в  ложке , а  жизнь  за  пазухой? - да  еще  и  не  у  себя , а  у  свернувшего  с  ума  есаула-девочки - Корнилов  мог  только  догадываться , однако  строить  догадки  о  каком-то  неизвестном  ему  Василии , по-прежнему  не  забывая  слова  Анастасии  Иваницкой: «Стыдись , Корнилов , ты  слишком  мало  хочешь  от  этого  дня!» , предполагалось  им   как  нечто  избыточное: выглядывающее  из-под  очков  компаса  не  без  цианидного подтекста. Пошел  и  уже  пришел , я  жив , я  есть , но  об  этом  ни  слова ; декартово «Cogito» - я  мыслю , седоки-трупаки , сижу  среди  вас  и  мыслю ; несусь  вместе  с  вами  в  атакующей  землю  вагонетке  и  все  же  мыслю ; о , как  я  мыслю ; о , как  мне  сложно - сердце  Корнилова  торчком  не  поставит: у  кого  внутри  стиль , а  у  кого  и  штиль , железо  из  воды  кипячением  не  выпаришь - как  родился  убогим , так  и  загнешься  Василием.

Он  слышит  голос.
Но  голос  не  чужой
В  припадке  он  танцует  и  слышит  голос  свой
И  рад  тому , что  слышит
Он  голос  не  чужой , но  вот  души  веленье –
Отправиться  с  сумой
Ходить , искать  слезинку
Из  глаза  соловья , пищавшего  из  клетки:
«Меня  ищи , меня!»
И  он  найдет  слезинку , ее  в  себя  вольет
Веревку  сдобрит  мылом  и  сразу  же  поймет
Зачем  он  научился
Расслышать  голос  свой -
 В  петле  любовь  он  встретит
И  крикнет  ей: «Я  твой!»

Взойдя  на  гору  Атанго , примечательную  в  истории  Японии  пооче-редным  сложением  на  ней  зачастую  двусмысленных  поэтических  строф , двое  банковских  служащих  открыли  по  бутылке  «Кирина» - пиво  с жирафом , по-японски  кирином , на  этикетке - и  сноровисто приступили  к  выбросу  циркулировавших  в  них  заурядности. Хинеда  Такагуси  рыгнул: «Во  мне  я  видел  страшный  миг!» , и  Ватанаби  Дори  тут  же  подхватил: «Двадцать  девятый!». Устрашенно  загрустив  о  том , какой  же  именно  из  двадцать  девятых  удостоился  его  ночного  страха - МиГ-29 , 29К , 29КВП , 29М , 29УБ -  господин  Такагуси  ничего  не  уточнил: щипая  себя  за  жиринки , он  бессвязно  покрикивал  о  неутомимых  гремучниках.
Его  мозг  еще  не  стал  взрослым. Шел  дождь. Темнота  зияла  дырами. «Мой  младший  сын , - говорила  отдыхавшему  на  даче  своего  знакомого  Корнилову  примерно  довольная  жизнью  Людмила  Ивановна  Тимофеева , - предпочел  остаться  с  отцом: мой  бывший  супруг  крупный  бизнесмен , известный  меценат , большой  страдалец – старшее  чадо  я  взяла  себе , материально  нам  с  ним  никто  не  помогает , но  живем  мы  неплохо. И  у  меня  пенсия , и  он  какую-то  копейку  по  инвалидности  от  правительства  получает».
«Ваш  сынок , - уточнил  Корнилов , - это  тот  бычара , с  которым  вы  в   обнимку  гуляете  по  участку?»
«Он  самый. Я  когда-то  назвала  его  Мишей  в  честь  великого  Ломоносова: не  могла  тогда  знать , что  судьба  ему  уготовила. Внешне-то  он  бычара , но  душа  у  него  больная».
«Больная , но  смешливая  - мне  его  гулкое «гы-гы»  с  утра  до вечера  слышать  приходится».
«Это  вы  верно  подметили. Посмеяться  он  любит» - в  Корнилове  еще  не  произошло  приспособленческого  перелома , облака  воодушевленно  сходятся  в  Танце  Дракулы , ставь  банки… я?… и  упивайся , убивайся  хард-роком - у  глухих  тоже  есть  преимущество: не  слышать  душной  ночью  прилипчивых  комаров.  «Если  ты  умрешь, мне  будет  спокойнее» , - угрожающе  шептала  Корнилову  Анастасия  Иваницкая , накачавшись… я  так  и  знал… неудачным  виски  и  разозлившись  на  его  увлечение  спать  без  нее – помолчи , Настя , обратись  в  слух , отдайся  сопереживанию: глухой  очнется , а  уже  рассвет ; он  весь  в  укусах, и  один  из  них , наверняка , малярийный. И  глухой  лежит. Как  непрошенный  хозяин  на  спине  сквозняка: дрожит  и  заговаривает  верным  уговором  укрепляющуюся  в  нем  заразу. Сам  себя  по  привычке  не  слышит , но  не  расстраивается: не  для  себя  же  я  говорю , размышляет  он - кто  надо , тот  услышит , а  не  услышит, так  ему  же  и  спокойнее: для  себя-то  я  уже  пожил , а  для  Него  и  умерев , выживешь.
- Вторую  надпись , - пояснил  Тихоня , - ты  посвятишь  чьему-то  там  брату. Заказчик  меня  в  жесткие  рамки  не  ставил , так  что  твори  и  твори. Но  не  зарывайся - для  людей  все  же  пишешь.
- Для  мертвых  людей.
- А  они , по-твоему , уже  не  люди?
- По-моему , нет.
- По-твоему , - фыркнул  Тихоня , - и  ветер  птица. Но  ты  не  будешь  же  спорить , что  не  мертвым  твою  работу  оценивать - живым , Корнилов , живым , мне  живые  за  мертвых  платят , не  наоборот. 
Получается , мертвые  уже  никто: хоть  рви  их  собаками  и  приговаривай: «А  у  нас  Рождество , а  вот  вы  далеко. Собаки  вас  жрут , но  вы  же  не  тут». Мертвым, конечно , справедливости  теперь  не  найти - между  прочим , иски  на  превысившие  свои  полномочия  органы  власти  не  облагаются  пошлиной , но  проблема  же  здесь  не  в  деньгах , а  в  юрисдикции: ни  под  какую  та  Власть  не  подпадает; не  подпадает  и  не  подпадет , необходимый  мертвым  законопроект  не  протащишь  никаким  референдумом. Впрочем ,  надписи  на  их  собственных  надгробиях, мертвые  как-нибудь , да  прочтут , не  все  же  им  пропускать  мимо  закрытых  глаз - неаполитанский случай  пусть  и  патетичен , и  чрезмерно  затаскан , но  для  подтверждения  и  его  упомянуть , тритону  рога  не  приставить.
В  Неаполе - городе  бедном  и  городе  южном: вороватая  безработица  и  использованные  шприцы  во  всех  храмах - была  и  есть  футбольная  команда  «Наполи». Команда  слабая , по-южному  безвольная , по-бедному  любимая , но , люби  ее , не  люби , играет  она  непрочно - одну  забьет , три  пропустит. Опуская  глаза , моментально  разваливаясь , впадая  в  духовный  анабиоз: капитан  и  тот  трепется  с  женщиной-полицейским - она  нескромно  посматривает  на  его  загорелые  икры , заполнивший  трибуны  народ  простосердечно  бесится  и  от  огорчения  выдирает  волосы - у  соседей. И  тут  же  драки , калеки , карабинеры.
Подумав , что  со  всем  этим  пора  заканчивать , президент  клуба  запасся  поддержкой  уважаемых  граждан - и  уважаемых  с  предыханием: Неаполь  в  прежние  годы  являлся  столицей  двух  Сицилий - поскреб  по  сусекам  банковского  счета , влез  в  долги , и , помолившись  на  удачу  в  Чертоза  ди  Сан-Марино , приобрел  бывшего  тогда  травмированным  Аргентинца. Короткие  ноги , вздорный  характер: «Ты  ко  мне , Диего?»
«К  тебе , Господи»
«Ну , тогда  проходи»
«А  по  заслугам  ли?»
«Да  о  чем  ты , Диего? Ты  же  делал  людей  счастливыми  - и  стар , и  млад  засыпали  с  молитвой  о  тебе  на  устах! Не  комплексуй , дружок , проходи»
«Я  пройду… А  как  же  мои  грехи , кои  и  ты  собьешься  подсчиты-вать?»
«Напрягаешь  ты  меня , Диего , не  люблю  я  этого… Заходи , кому  говорю!» - как  бы  ни  каркали  гадалки , в  Неаполе  он  прижился , и  ведомый  Марадоной «Наполи» попер  за  скудетто (чемпионством) словно  бы  выпущенный  из  подземелья     лось  за  молодыми ветками - и  гуляй  Неаполь , танцуй  бедный  город , вот  и  твой  день  настал , и  все  на  улицу ; вы  только  посмотрите  на  Везувий , взгляните  и  не  бойтесь , это  же  фейерверк! святой  Джованни  обнимается  со  злыми  духами  Тирренского  моря! - а  теперь  зажигайте  факелы , теперь  на  колени , Неаполь , «Диего , Диего!» , плачь  девяностолетний  Луиджи  Феррара , сжимай  в  измученных  временем  ладонях  гипсовую  статуэтку  Мадонны  и  помахивай  своей  богородицей   вслед  сумасшедшим  мотоциклистам - ты  выстрадал этот  день , твой  шепот  без  труда  перекроет  толпу , они  же  не  понимают, как  долго  ты  шел  к  этой  радости - «Диего , Диего…» , будь  благословен  сегодня , о  ты , Неаполь ; забудь  о  бедности  и  гордись  своими  парнями , смейся  слезами и  носи  на  руках  славно  послужившего  тебе  гения , ты  же  не  можешь  не  слышать , что  кричат  птицы , как  подпрыгивает  в  сетях неополитанская  рыба , как  беззвучно  двигаются  ее  улыбающиеся  губы - сегодня  ее  слышно  и  на  другом  конце  города: «Диего , Диего!!!»…
 Не  успело  прийти  утро , как  на  внутренней  стене  городского  кладбища  полуживой  эксцентричный  тиффози  жирно  вывел: «Жаль , что  вы  этого  не  видели».
Когда  на  стене  появилась  ответная  запись «Так  уж  и  не  видели» , утро  по-прежнему  не  приходило. Оно  пришло  позже: нежное , солнечное. Есть  ли  в  раю  кабельное  телевидение , нет  ли – разве  это  что-нибудь  меняет?
- Кроме  этих  двух , - спросил  Корнилов , - мне  еще  сколько? Измыслить  и  написать?
- Я  думаю , - ответил  Тихоня , - еще  пять-шесть , если  сможешь , конечно. Но  ты  же сможешь , я  бы  с  твоими  мозгами  запросто  смог.
- С  моими  мозгами  ты  бы  уже  на  второй  бы  день  побежал  узнавать, где  делают  лоботомию.
- Да  ладно… А  ты  почему  не  бежишь?
- Поди , пойми  меня.   

 Офис  похоронной  конторы  располагался  на  кладбище , и  если  бы  не  ветер , Корнилова  бы  это  не  смутило. Хотя  ветер  здесь  не  причем. Его  как  раз  и  не  было.
Продиктовать  придуманное  Корнилов  мог  бы  и  по  телефону , но  деньги  по  телефону  не  получить , а  они  бы  Корнилову  не  помешали: он  уже  третий  день  существует  без  ужина. Без  Иваницкой  и  боязни  за  свою  жизнь - с  мыслью. С  неутешительной. С  насыщенной. Поспособствовавшей  ему  придумать  некоторое  количество  посвящений  кому-то  скрытому  от  него  землей – мертвым. Для  использования  живыми. Посвящений , за  которые  ему  обещали  заплатить.
Эпитафии  получились  искренними.   

«Ты  не  вернешься , но  мы  тоже
 сюда  бы  век  не  возвращались»

«Покинул  Вася  ты  нас  скоро.
Мы  не  забудем , как  ты  помнил»

«К  чему  стенать - тебе  ведь  лучше
чем  нам , хранящим  твою  память»

«Очнись  любимый , если  можешь!
  Не  можешь - пусть  идет , как  есть»

«Даем  мы  слово , что  теперь  уж
тебя  сильнее  любить  будем»

«Взяла  тебя  сыра  земля.
Лежишь  в  ней  стоя , как  и  жил»

«На  свете  том  тебя  оценят.
  Ты  заслужил  их  уваженье»

Пока  Тихоня  пробегал  неотступно  расширяющимися  зрачками  по  врученному  ему  листку , Корнилов  отдыхал  на  стоявшем  поблизости  стуле , сентиментально вспоминая  вкус  материнского  молока. Услышав , что  Тихоня  полностью  впечатлен - чем  было  оплачено  его  впечатление: ощущением , что «я  у  тебя  в  долгу , какую  бы  чушь ты  не  принес , скажу  тебе  правду – феноменально»  или  действительной  неординарностью  написанного , Тихоня  не  огласил , постыдился - Корнилов  взял  протянутые  ему  деньги. Эту  купюру  на  еду… пончики , баранина, шоколадное  желе? эту  на  музыку… Коулмен? Ойстрах? Брегович?… непонятно  в  связи  с  чем  признавшись: «Я  не  расист , но  и  не  дальтоник: черного  с  белым  и  изнутри  не  спутаю» , он  высоко  приподнял  рюмку - помимо  них  в  комнате  находилось  мраморное  изваяние  озерной  нимфы: лицо  одухотворенное , но  без  ног ; она  взирала  на  них  с  трехстворчатого  шкафа - и  они  с  Тихоней  выпили. Увлеченно.
Тихоня  начал  возражать  лишь на  середине  третьего  поллитра.
- У  меня , - пробормотал  он , -  завтра  в  восемь  утра  встреча… важная  она… такая , знаешь… определяющая… с  таким , знаешь , папой… ты , Корнилов , не  злись , но  время  закончить…
- Допить?
- Ты  допивай , допивай… А  я  , пожалуй , ухожу  спать , у  меня  где-то  тут  есть  кушетка…
 Но  для  того , чтобы  искать  кушетку , сознания  у  Тихони  уже  не  хватило. Как  сидел , так  и  заснул: добрых  снов  тебе , Тихоня , да  избавят  твои  сны  от  смысловой  схожести  с  моими. Только  с  вашими?… тихо… отвечайте , он  не  проснется… с  моими  и  штатного  протоирея  Федора  Жилкина. «Света! – обращаясь  ко  всем  кто  его  слышит , громогласно  взывал  Федор  Петрович , впервые  оказавшийся  наедине  с  женщиной».
«Я  здесь , - откликалась  она , - и…».
«Света!».
«… и  пусть  здесь  темно , тебе , Феденька , не  о  чем  волноваться , ведь  я  же  с  тобой , а  все  прочее…».
«Света!»

Арена  в  огнях. Детские  улыбки. Взрослые , запальчиво  скучавшие  на  неудачных  клоунских  репризах , высокомерно  приободряются - на  арену  выводят  льва , он  живой , заводится  не  от  ключа , рычит  и  воняет: глаза  проницательные , мышцы  литые , на  усах  возможно  играть , как  на  ситаре. Но  кто  возьмется? кто  осмелится? - дрес-сировщик.
Конферансье  так  и  объявил: «Дамы  и  господа , встречайте – маэстро  Корнилов! Он  не  даст  ему  спуска , заодно , попутно  радуя  ваших  детей - такой  он  умелый!».
Вот  и  Корнилов. Одиночка , воитель ; в  руках  у  него  не  хлыст  с  пистолетом: распятие.  Стальное - начиная  с  того  сантиметра , где  ручка  переходит  в  крест , каждая  его  грань  искусно  заточена: пере-крестив  им , разрубишь  на  четыре  части , и  лев  это знает - уселся  на  тумбу , кажет  смирение , но  глаза  проницательные , мышцы  литые.
«Какой  лев… зверюга , Коленька… толстый… солидный…» - публике  недостаточно , что  он  просто  уселся , и  поскольку  никаких  других  тумб  на  арене  нет, и  прыгать  ему  некуда , народ  позволяет  себе  кричать. Хором.
Гадко , слаженно: «Чего  задумался , маэстро?! Засовывай  ему  голову  в  пасть  и  там  задумывайся - мы  тебе  и  без  головы  похлопаем!».
Пожалуйста , как  скажете ; Корнилов  засовывает , его  тонкие , плотно  сжатые  губы  говорят  о  замкнутости - Gott  mit  uns , побольше  аффектации , лев  разявил  варежку  и  прикидывает, настолько  ли  он  быстр  Корнилов, чтобы  опередить  его  своим  распятием - маэстро  не   выпускает  из  рук  тяжелый  божий  предмет: суеверие , конечно , но  он  им  по  горлу  и  вслепую  полоснув , не  промахнется -  «успеет  ли  он  меня  опередить , если  мне  вдруг  вздумается  пощелкать челюстями?» ; хорошо  смотритесь… не  перехваливай… нет , я  серьезно - Корнилов  льву  не  враг , остальные  ему  куда  неприятней , но  до  них  не  допрыгнешь , а  Корнилов  ря-дышком – уже  во  рту.
Лев  слегка  сжимает  зубы , Корнилов  приводит  себя  в  полную  готовность  и  мысли  у  него  весьма  плоские: «Только  дернись» , «Только… только…» , «Устроить  на  детских  глазах  кровавую  баню? Не  возражаю». Другие - об  избранности  народа  Хиросимы , о  смешной  серьезности  Мориса  Бланшо , он  изкореняюще  гонит: не  место  им  в  сегодняшнем  днем ; прошу , настаиваю - не  благословляйте  меня  дулей. Скопище  влюбленных  тарантулов? На  зрительских  местах. Благородное  поведение? Было  и  прошло. С  его  стороны - лев  выражает  волнение , не  напрашиваясь  на  вивисекцию: у  него  просто  заныли  челюсти. Как  ему  ни  тягостно , он  продолжает  держать  их  открытыми - если  и  сжимает , то  осторожно , на  самую  малость: ему  и  малость  существенное  облегчение , Корнилову  это  невдомек , он  сжался. Как  кобра  перед  броском. В  руке  распятие , намерения  недобрые. Лев  на  рожон  не  лезет , ничего… не  беда… что? -  ему  захотелось чихнуть. Густая  грива  затряслась  без  злобы , всего  лишь  от  подступающего чихания - чихнув , он  подчистую  отхватит  голову  дрессировщика ; конец… начало?… не  вижу  разницы ; Корнилову  не  ясны  причины  его  взбудораженности - Корнилов  замахивается  распятием , лев  их  обо-их… вас?… меня  и  себя , себя  и  нас… своевременно  избавляет  от  греха , сумев  в  последнюю  секунду  вытолкнуть  голову  Корнилова  изо  рта. Языком.
Мгновением  позже  и  проблемы: тут  или  бы  Корнилов  распятием  рубанул , или  лев , перестав  сдерживаться  от  чихания , оказался  бы  с  двумя  бы  головами. С  одной  внутри  другой.
Не  помышляя  сбросить  напряжение  подогретым  кларетом , они  сидят  молча. Корнилов  ни  единого  слова  так  и  не  сказал , лев  отчихался  и  тоже - зверь  на  тумбе , Корнилов  на  арене , оба  от  пережитого  не  обнимаются , но  взгляды  одинаково  пустые , как у  покидающей  Россию  Старой  гвардии , идущей  за  своим  императором  и  в  его  безумии: каждый  штык  как  заноза  в  податливом  теле  Европы , каждый  вздох - и  пар ; каждый солдат – и  под  мундиром  сотни  шрамов-нашивок  за  славу  и  смерть , двадцать  лет  великой  славы  и  сотни  смертей  на  каждом. Казаки  их  не  атакуют – донцов  больше , они  сытые , тепло  одетые , но  что-то пугает , что-то  останавливает: Корнилов  со  львом  молчат , публика  нет , она , вероятно , предполагала  что-нибудь  более  гладиаторское - со  стонущими жертвами , с  повышающим  адреналин  ее  собственным  наказом: «Добей!» - чтобы  и  плоть  на  зубах , и  кровь  на  распятии. Без  этого  им  и  семечки  грызть  скучновато:
- Мы  с  нашими  детьми  приходим  в  цирк  развлекаться , а  вы  что , гады , творите?!
- Проходимцы!
- Особенно  лев!
- Усыпить  их  здесь  же!
- Ганьба  москалям!
Этот  окрик  безповоротно  отвлек  народ  от  арены - кричащего  метко  вычислили  и  какое-то  копошение , махач , развязность ; Корнилов  со  львом  по-прежнему  молчат  и  эпизодически  переглядываются - пустота  во  их  взглядах  не  убавляется ; лев  спускается  с  тумбы , прикладывается  взасос  к  протянутому  ему  распятию ; Корнилов  поглаживает  его  по  спине , он  делится  с  ним  измордованным  самоупоением - народ  уже  метелится. Вовсю. А  аре-на  в  огнях. И  на  улице  вечер.

Корнилов  знал , как  покинуть  кладбище  даже  ночью - ворота  закрыты , но  стена  не  везде  сплошная , кое-где  и  Корнилов  с  его  девяносто  килограммами  пролезет. Если  и  застрянет , то  без  паники: утром  точно  вытащат – это  знаю… расслабляет?… обнадеживает… рванувшегося  к  нему  из-под  фонаря  мужчину  Корнилов  не  знал. Что  он  за  человек? Ищущий? Самодовольный? - похоже , нервный. Не  случайно  ночующий  на  кладбище.
Выглядит  не  как  призрак … не  как?… в  целом… Корнилов  не  осо-бенно  трезв , может  быть , чего-нибудь  и  напутал. Но  мужчина  молодец - сближается. Сейчас  бы  сюда  Серена  К-ра  с  его  субъективным  понятием  страха. За  какие  заслуги? Оказавшись  здесь  вместо  меня , он  смог  бы  позабыть  о  вышедшей  за  другого  Регине  Ольсен – потрясся , немного  развеял  хандру , а  то  какая-то  щенячья  наивность , что  Регина  будет  чувствовать  духовную  связь  только  с  ним. Басовый  скулеж  о  пневматической  утрате  свободы – хотя  бы  пневматику… нож, трубу  от  пылесоса , но  Корнилов  опять  безоружен: в  нем  никакого  страха , Павел «Масон» Семенов  в  метре  от  него , шевелит  пальцами , подворорывает  воздух - Корнилов  как  дышал , так  и  дышит , параллельно  с  этим  интересуясь:
- Грифы  жрут  падаль – вы  в  курсе? Если  его  внезапно  спугнуть , он  ее  тут  же  выплюнет – припоминаете? Что , земляк , тоскливо  вне  кладбища?
- Лишнего  там  много… С  тебя-то  я  и  начну!
С  меня  он  и  начнет… А  у  самого  роста  мало , сложение  скромное: махнешь  вполсилы  с  правой  и  полголовы  долой. Жестоко , понимаю. Каетесь? Принимаю  во  внимание. И  что? Пока  с  ним  достаточно  просто  побеседовать - не  исключено , что  он  интересный  собеседник. В  недалеком  будущем , кто  знает , и  улицу  в  аду  его  именем  назовут  назовут. 
- Вам , мужчина , - сказал  Корнилов , - скорее  пора  не  начинать , а  заканчивать. Со  всем  этим. С  тоской  и  нюханьем  клея. Несись , собака , торопись , все  кошки  уже  практически  ушли – не  доверяйте  тому , кто  вам  это  посоветует. И  чего  вы  на  меня  взъелись?
- Не  на  тебя! На  всех! Но  пассивно  ненавидеть  можешь  и  ты , и  девочка  с  лютней , а  я  не  ты  и  не  она - я  активное  зло!
Мерещится , не  иначе… еще  варианты  имеются?… мерещится - ну , конечно: свадебная  церемония , где  Невесты  Логоса  венчаются  друг  с  другом , зачуханный  бородатый  детина  уныло  выводит «I; m  still  a  little  girl» , а  данный  хороводник  активного  зла  подглядывает  за  купанием (aqva  accipere) взломавших  лед  новобрачных, проклинающе  помахивая  разноцветными  знаменами: на  них  Белоснежка  с  семью  серпами  и  вокруг  нее  они , маленькие , связанные  гномы - и  поддерживая  сползающие  штаны  просунутым  в  ширинку  эрегированным. Подглядывает, концептуально  не  притрагиваясь.
Психи , да. Люди: «Не  смотри  мне  в  глаза! – приказывала  лупоглазая  девушка  Наташа  своему  новому  поклоннику».
«Куда  хочу , туда  и  смотрю , - скупо  реагировал  на  ее  эмоции  бес-правный  новобранец  буйного  отделения  Павел «Масон» Семенов».
«Ты  хочешь  смотреть  мне  в  глаза?»
«Хуже. Кому  хуже? Тебе. Мне? И  мне. И тебе? И  тебе. Да  ты  безу-мен! И  ты. И  я? И  я».
Поговорить  бы  со  сбежавшим  Павлом  о  возведении  в  Киншасе  композиции  из  трех  частных  икон ; об  особенностях  превосходства  «кемарит» перед «кумарит» ; о  Его  бесполых  созданиях , которым  стыдно  раздеваться  на  своих  глазах , но  не  все  сразу - Корнилов  будем  говорить  с  ним  о  более  простых  вещах. Негромко , довери-тельно.
- Считать  себя  активным  злом , - сказал  Корнилов , - это  ваше  полнейшее  право. Близкое  к  конституционному. А  в  каком  роде  вы  собираетесь  начинать  с  меня?
- Дело  в  том , что  я  прирожденный  серийный  убийца! Но  пока  мне  еще  никого…
 О  прирожденных  убийцах  Корнилов  был  более-менее  наслышан: «Не  токую , как  глухарь ; не  ворчу , как  кастрат , молчу  и  припоминаю - так  называлась  лирическая  комедия  с  Вуди  Харрельсоном  и  колоритно  выступившим  в  роли  полоумного  начальника  тюрьмы  Томми  Ли  Джонсом» – на  эту  тему  ему  попадалась  и  кое-какая  литература , в  общем , здесь  он  не  совсем , чтобы  профан: и  разговор  поддержать  в  состоянии , и  поправить , если  что  не  состыкуется. Недаром  же  он  еще  с  рождения  ощущает  себя  заказанным  смертью.
- Мне , - сказал  Павел  Семенов , - еще  никого не  доводилось  убивать , но  я  же  чувствую: мое  это, во  мне  же  вся  триада  серийного  убийцы  присутствует. Во  мне она – вся , вся  во  мне.
- О  двух  ее  компонентах  я  догадываюсь. Жестокое  обращение  с  животными  и  страсть  к  поджогам , а  вот  о  третьем  не  догадываюсь - выпил , наверное , в  меру. И  не  догадываюсь. В  меру , в  норму – норма  же  у  меня  не  нормированная.
- Ты  мне , парень , в  глаза  не  смотри! И  зубы  не  заговаривай! Знаю  я  таких.
 Все-то  он  знает - взять  бы  его  с  собой  в  Рим , подвести  к  испове-дальным  будочкам  Храма  Святого  Петра - коих  там  немало  и  на  каждой пометка: «для  польского  языка» , «для  португальского  языка»  –  найдя  табличку «для  иллирийского» , он  бы  со  слов  Корнилова  начертал  трогательное  послание. Якобы  от  балканских  далматов – мы  крепостные  Господа , Юрьев  день  сегодня  и  еже-дневно , но  мы  не  перейдем  к  другому  хозяину , он  нас  не  заставит… мы  ему  не  прогнемся… О  чем  упомянуть  еще , Корнилов  в  эту  минуту  не  скажет , норма  же  у  него  не  нормированная – в  голову  приходит  давно  не  императорский  Рим  , отовсюду  воплощаются  здоровенные  подранки  марсианской  кряквы , боже  упаси  спросить  у  этого  несчастного  что-нибудь  наподобие «Ты  хочешь  быть  хорошим  или  хочешь  просто  быть?». Он  и  ответить  не  ответит , и  невольно  разозлившись  до  кипящих  пузырьков  в  под-сознании , заставит  его  же  и  прибить. Этого  бы… а? ждете?… не  хотелось.
- Я , - сказал  Корнилов , - вам  зубы  не  заговариваю. Если  они  у  вас  и  болят, я  отнюдь  не  специалист , чтобы  их  заговаривать. Так  что  там  у  нас  насчет  третьего  компонента?
- Уже  сразу  третьего? Первые  два  ты… ничтожество… как  тебе  кажется ,  верно  перечислил?
Я  их  перечислил , перечислил  их , верно  перечислил - успокойся , псих.
- Кажется , что верно , - ответил  Корнилов.
- Тут  ты  не  промахнулся , тебе  кажется  верно  - с  животными  я  обра-щаюсь  люто , да  и  без  поджогов  ни  дня  не  проходит , что-нибудь , да  запалю. А  третий  компонент  это… это…
- Это?
- Энурез!
  Что  же  еще , надо  было  самому  догадаться - как  говорил  мало  вспоминаемый  даже  в  родной  Далмации  Вуядин  Бужегодович , писавший  свою  героическую  поэму «Цыпа  веков» исключительно  в  мескалиновой  спячке: «Во  сне  кто-то  пишет , а  кто-то  и  писает. У  отстраненных  от  сердца  и  разум  от  свиньи  производное» - медведи  рыскают  по  помойкам , ворона  перекусывает  высоковольтные  провода , прикоснувшийся  к  электричеству  мальчик  перестает  переживать , что  у  него  маленькие  уши - за  ними  не  держалась  сигарета - его  присмиревшее  тело  вбирает  в  себя  лишнее.
Пытавшиеся  положить  его  на  носилки  также  присмирели  от  остав-шегося  в  нем  тока  - потом  выжили , но  уже  неполноценными , а  затеявшая  все  это  ворона  моментально  полетела  к  сараю , где  этот  мальчик  некогда  измывался  над  крохотным  белоснежным  мы-шонком: хлоп  и  съедает  мышонка , но  съедает , не  мучая  - пусть  спешит, кроха , на  тот  свет: мальчик  уже  там - спеши , кроха , спеши  поквитаться…
- Ты  что  это , сука , улыбаешься?! – проорал  на  Корнилова  прирожденный  серийный убийца Павел «Масон» Семенов. - Над  моим  энурезом улыбаешься?! Над  ним?!
- А?
- Сейчас  ты  у  меня  увидишь , что  я  тоже  улыбаться  умею! Я  улыбаюсь  редко , но  ты  улыбаешься  в  последний  раз!
 Павел  сделал  скачок , потянулся  рукой  за  шиворот - что  ему  там  понадобилось, Корнилов  решил  не  интересоваться. И  быстро. Раскрытой  ладонью  в  солнечное  сплетение - вел  бы  мужчина  себе  поприличнее , получить  бы  ему  эту  ладонь  для  рукопожатия - и  ложиться  Семенов  на землю , и  уходит  Корнилов  до  дома ; и  цика-ды , цикады…

Головой  разорвал  паутину
И   паук  причитает  в  печали:
«Большую  поймал  я  скотину
Вдвоем  бы  ее  удержали.
Но  я  одинок  и  не  верю
В  возможность  найти  себе  пару -
Найти  бы  ее , как  потерю
Веры , приведшей  к  угару»


 
























                18
   
- Сноб  снобу  сноб!
  Не  вынимая  изо  рта  незажженную  сигарету , Корнилов  обернулся. Уже  зная  к  кому  оборачивается - этой  фразе  он  обучил  только  одну  женщину. Ту , с  которой  он  временами  жил. Если  когда  и  плакавшую , то  не  слезами , а  серебрянными  капельками  росы , придававшими  ее  лицу  удивительное  обаяние.
 Она  обожала «Нашего  человека  в  Гаване» , и  пусть  и  не  настолько , но  и  Корнилова. Без  внешней  неудержимости: Корнилов  отвечал  ей  уважением  ее  обожания - ты  меня… бережливая  белка  и  вепря  объ-ест… ну , ты  и  придумал… а  пуговица  в  кулаке , а  кулак  в  кармане , но  карман  застегнул  на  ту  же  пуговицу, что  в  кулаке.
- Здравствуй , Таня , - сказал  Корнилов. – Ты  все  столь  же  мила  и  упоительна - мне  даже  неудобно , что , вспоминая  тебя , я  никогда  не  надирался  от  тоски. Ты  куда-то  идешь  или  откуда-нибудь  уходишь?
- Иду , уходя. Я  мужа  навещала.
Муж  у  Тани  Романовой  был  действующим  альпинистом , относив-шимся  к  ней  крайне  холодно – возможно , из-за  того , что  намного  старше , но  скорее  не  поэтому: несколько  раз  в  год  обдаст  ее  поцелуем , и  в  горы , надменно  помахивая  импортным  ледорубом. Он  в  горы , Татьяна  к  Корнилову. Не  сама , телефонным  звонком - Корнилов  ее  выслушивает  и , исходя  из  настроения , всесторонне  оценивает  приходить  или  нет. Обычно  приходит. На  неделю , дней  на  десять , но  не  задерживаясь. Открывает  бутылку  вина  и  негромко  поет  что-то  похожее  на «Summertime». Но  сходное  с  Гершвином  весьма  приблизительно. Да  и  слова  далеко  не  про  легкость  жизни  и  «fish  are  jumping» - жизненные  слова.

«Васисубани»
Сейчас  себе  налью
Живу  у  Тани
За  ее  мужа  пью.
Он  альпинист  и  на  Монгблане
А  я  у  Тани
Где  нету  Вани , который  смел
И  без  кокетства
Любовь  дарует
Горам  он  с  детства
И  мне  слегка , ведь  я  у  Тани
И  пью  его
«Васисубани».

Ныне  ее  супруг , по-видимому , не  в  горах. Хотелось  бы - Корнилов  не желал  ему  зла , Корнилов  его  никогда  и  не  видел: живи  альпинист , хрусти  неочищенным  рисом  костям  на  потеху – а  в  больнице. Лечись , Иван  Анатольевич , и  не  пробуй  сделать  себе  каноэ  из  фиалкового  дерева , оно  не  выдержит  и  собственного  веса - оно  гораздо  тяжелее  воды , оно  погубит  тебя. 
- Ты  навещала  его  в  больнице? – спросил  Корнилов.
- На  кладбище.
Кладбище  не  больница , он  там  обосновался  надолго , и  никто - ни  несущие  яйца  ураганы , ни  оловянный  божок  на  переплавке , не  вызволит  его  из  земли.
Но  выше  подбородок , Танюша - смерть  ему  досталась  славная , и  ему  этого  за  глаза: он  же  в  горах  не  жизнь  искал , Иван  не  слу-чайно  лез  вверх – навстречу  полз.
- Снежная  лавина? – поинтересовался  Корнилов.
- Куда  там , - отмахнулась  она. - Его  в  нашем  дворе  какой-то  алкоголик  помойной  урной пришиб. 
Как  говорил  совершивший  сие  злодеяние – годом  раньше  истоптав-ший  Иерусалим  вдоль  и  поперек ; прошедший  Виа  Долороза , не  зная , что  идет  Крестным  путем , на  руках  и  спиной  вперед  Всеволод  Замирянин: «Пинг-понг  не  волейбол , в  прыжке не  подают». Ты , милая… я  милая… ты  не  ищешь  свое  высшее  «Я» , дуришь  мне  голову  развевающимся  платьем: Татьяна  держится достойно , вроде  бы  с  кладбища , а  не  скажешь - то  ли  вид  Корнилова  на  нее  так  подействовал , то  ли  ей  теперь , вообще , лучше  живется. Ивану  Анатольевичу  никак , а  ей  лучше. А  раньше , случалось , им  обоим  жилось  паршиво.
Теперь  же  весы  качнулись , равновесие  невольно  нарушилось  и  она  навещает  его  на  кладбище: проведает  и  возвращается - он  вслед  за  ней  не  высовывается. Гниет  и  уже  не  ассоциирует  себя  со  светочем  ее  судьбы  - по-прежнему  такой  же  несгибаемый. Всей  своей  бессмертной  душой  приверженный   кондовой  серьезности. Но  гибкость  бы  ему  не  помешала , земные  поклоны  следует  отбивать  и  в  земле - посредственности  внезапного  прозрения  тут  маловато: гибкость  и  только  гибкость , но  он  все-таки… что  это? Хукер? «Mad  man  blues»? Йе… он  все-таки  альпинист , Ивану  Романову  она  положена  по  профессии ; «ты , Ваня , прост , как  валенок… да  я  тебя , Танечка… как  хороший  валенок , ручной  работы» ; в  гробу  тесно – он  извивается  в  нем  обманутой  змеей , его  со  всех  сторон обступают  голодные  черви: они  как  бы  тоже  небольшие  змеи , в  смерти  тоже  не  все  безоблачно.
- Ну  и  чего , - спросила  Татьяна , - ты  на  меня  уставился? Ужасно  вы-гляжу? Последним  дерьмом? Дерьмом  последнего  человека?
- Всем  бы  так  выглядеть. Мне  вот  хотя  бы.
- Ты , Корнилов , - улыбнулась  она , - себя  особо  не  умаляй , с  твоими  чертами  лица  любой  демон  хорошо  бы  смотрелся.
- С  моими  чертами  лица? – нахмурился  Корнилов.
- Так  уж  случилось. Черты  лица  это  единственное , что  есть  в  тебе  правильного.
Наверное , делает  комплимент. Но  воспринимать  данное  замечание , как  комплимент , не  всякому  по  плечу: «Кто-то  несет  людям  слово , а  кто-то  всего  одну  букву , - говорил  Корнилову  перекрашенный  под  мудака  метеоролог  Воробьев , – букву , он  несет  букву…».
«Саму  по  себе?»
«А  кто-то  и  цифру»
 У  вас , господин  Воробьев… не  у  меня – у  моего  хомяка… у  него , по-моему , какие-то  сексуальные  проблемы - Корнилову  не  страшно  проснуться  и  в  снятой  с  покойника  ночной  рубашке. Он  не  глохнет  от  сигналов  точного  времени  и  без  перевязывания  себя  пулеметными  лентами - увидев  себя  на  выключенном  экране  пыльного  телевизора , он , если  и  удивится , то  ненадолго. Не  ограничивая  себя  оковами  хронического  мещанства , Корнилов , снисходительно   попеняв  на  разящую  эфемерность  свободы  выбора , никогда  не  выбирал  между  «далеко  не  дойти» и  «дойти  впритык , но  затемно». И , вспоминая  умозрение  Эмпедокла , что  мужчина  и  женщина  это  суть  половинки , а  их  ребенок  уже  определенное  целое , полученное  в  результате  стыковки  стремящихся  к  объединению  половинок , Корнилов  затруднялся  прояснить , когда  же  из  самого  ребенка  получается  очередная  неполноценная  по-ловинка. Он , конечно , догадывался  когда , но  чтобы  прояснить  для  себя  какую-нибудь надуманную проблему , Корнилов  старался  слишком  не  догадываться , а  догадавшись , проявлял  недоверие. Мало  ли  до  чего  я  догадался? откуда  мне  знать , кто  там  догадался  за  меня? внутри  же  разных  тварей  населено , каким  и  поверить - лишь  сердце  по  подошве  Спасителя  размазать.
Читая  при  крещении  никео-царьградский  Символ  веры - «Верую  в  единаго  Бога…» - можно  не  сохранить  и  имевшейся  до  начала  чтения  слабой  иллюзии , что  теперь  уже  точно  покатит , осень  станет  врываться  в  тебя  только  осенью , небо  наконец-то  заткнет  дымящийся  ствол  за  сотканный  из  облаков  пояс: любя   и  хмурясь , тебя  вновь  вынуждают  повторять  обделенные  твоей  заинтересованностью  слова ; позвольте , разве  нельзя  провести  это  величайшее  таинство  без  слов? это  же  таинство , какие  же  тут  слова - зажгите  послушные  свечи  и  говорите  со  мной  сквозь  их  восхитительный  трепет ; говорите , не  прибегая  к  словам ; говорите  со  мной  чем  угодно: взглядами , смехом , дыханием , но  не  словами - слова  же  лишены  тайны , словами  и  дьявол  покается. Но  они  все  же  говорят. Словами. И  ты  разочарованно  бормочешь  за  ними  вслед. Бурча  нечто  свое - то  ли  просто  бессвязно  матерясь , то  ли  мужественно  выводя  Символ  безверия: почти  не  вслух , но  кто  надо  расслышит. При  появлении  закрывающей  горизонт «Quit  without  saving?» - черными  звездами  на  ясном  небосводе - твоя  душа  тихо  выкрикивает «Yes». Ударом  маятника  в  пропитое  сердце  надежды.

Сыто  ли , голодно
Жарко  ли , холодно , но  навсегда.
И  снится  огонь , плодится  тоска
А  над  водой
Машет  рука. Надежды  спастись 
Не  питая  сама.
Но  если  надежды  нет  и  следа
То  чайка  присядет
На  руку  слегка -
Под  воду  втолкнув
Ее  на  века
Она  знает  точно –
Всплывет  голова
Где  она  сможет  подольше  сидеть.
Перышки  чистить.
 На  звезды  глядеть.
 
Еще  весьма  любопытна  история  о  дрейфующем  в  открытом  море  рыбаке  Альфаро  Хупе , уже  третий  день  не  пившего  ничего  помимо  свой  собственной  крови  - лакавшего  ее  из  истерично  надкусанных  пальцев  и  молившего  провидение  о  бурном  и  обильном  дожде.
И  дождь  пошел. Альфаро  подставил  ему  сухие , как  долгожданное  прощание , губы , но  дождь  был  бурным… как  заказывали… прекратите!… все  нормально… вода  поднималась  до  бортов  и  неповоротливо  переливалась  в  море ; дождь  был  обильным… я… пропадаю… мы  видим… рыбаку  наскучивает  вычерпывать  воду , судьба  выжимает  над  ним  еще  одну  тучу , лодка  уходит  в  пучину… сеньор , вы  здесь?… вроде  того - Альфаро  Хупе  стоит  на  дне  лодки  и  тоже  не  задерживается  на  поверхности: немного  поплавал , снова  взялся  молиться ; осенять  себя  крестами  ему  нелегко , да  и  рта  просто  так  не  откроешь , но  Хупе , захлебываясь , не  отступает ; конструктивно  подходит  к  погружению  в  смерть - с  латынью  на  устах  и  стержнем  в  сознании. А  откуда-то  изнутри  его  уже  спрашивают: «Кто  твой  дождь , человек? Кто  он , Альфаро? Кому  же  выпало  тебя  слить?».
- Мы , - спросила  Таня  Романова , - куда-нибудь  пойдем  или  ты  и  дальше  будешь  на  клумбу  смотреть? От  твоего  гипнотизирующего  взгляда  цветов  на  ней  не  появится , он  если  на  кого  подействует , то  только  вон  на  того  голубя. И  хватит , Корнилов , его  гип-нотизировать , смотри , как  он  от  злости  надулся. Даже  взлететь , бедолага , не  может.
- Мне , - сказал  Корнилов , - хорошо  запомнилось , как  я  сидел  в  Царицынском  парке , и  вокруг  меня  летал  примерно  такой  же  голубь. Летал , а  потом  приземлился. В  нескольких  метрах  правее.
- От  кого  правее?
- От  левее. Правее  от  левее. И  приземлившись , тот  голубь  обдал  меня  целой  россыпью  пыли. Сам  маленький , а  пылищи  поднял , словно  бы  большой.
- Гмм… Ты  в  него  ничем  не  бросил?
Если  только  по  суду , наподобие  того , что - полагаясь  на  порядоч-ность  Фрезера - был  устроен  бразильскими  францисканцами  над  предумышленно  вредоносными  муравьями , подтачивавшими  погреба  святых  братьев  и  воровавших  оттуда  пшеничную  муку , накопленную  доброй  братией  наисложнейшим  путем  круглосуточного  выпрашивания  милости.
Не  согласовав  с  ними  его  кандидатуру , муравьям  предоставили  адвоката , и  началось - представитель  братства  крикливо  напирал  на  отказ  муравьев  довольствоваться  малым: «этим  сволочам , говорил  он , недостаточно мелкого  воровства, они , гаденыши , копают  свои  норы  под  фундаментом монастыря - намеренно  ослабляют  наши  стены , желая  всех  нас  завалить  его  развалинами» ; адвокат  муравьев  построил  защиту  на  заложенном  в его  подзащитных  инстинкте  к  самовыживанию , прямиком  проистекающем  из  отпущенного им  Творцом  дара  жизни - сыпя  цитатами  из  Св. Иеронима , аббата  Абсалона  и  то  ли  младшего , то  ли  старшего  Плиния , он  добился  для  них  вполне  удобоваримого  приговора: братия  обязывалась  выделить  для  муравьев  соседнее  поле , насекомые  должны  были  убраться  из  монастыря  не  мешкая. По  сравнению  с  предполагаемым - тотальное  истребление - торжественно  зачитанный  у  входа  в  муравьиный  город  вердикт  выглядел  для  них  приемлемым  и , без  проволочек  построившись  в  колонны , они  с  чувством  собственного  достоинства  покидали  насиженные , но  ставшие  для  них  не  понаслышке  опасными , угодья. Взирая  на  их  преисполненный  гор-дой  неспешностью  уход , монахи  почти  улыбались. Ибо  не  причиняя  смерть , ты  сам  выживаешь - витаминизируешь  дух. Продуманно  сла-беющий.
- Я , Татьяна , - сказал  Корнилов , - в  голубей  даже  словами  не  бросаюсь , не  то  что  предметами. Уважая  животный  мир , я  не  хожу  в  лес , чтобы  вывести  оттуда  сову – за  ухо , настойчиво , со  словами: «Надо  же , какая  крупная». И  когда  твой  Ваня  перебрался  под  землю?
- Да  месяц  уже  прошел.
- Один?
- Один  прошел , другой  идет.
- И  он  идет…
- И  мы…
- Мы  медленней.
  Корнилов  с  Татьяной  Романовой  шли  по  извилистой  улице , на  которой , если  взобраться  на  дерево , можно  было  заглянуть  в  нависавшие  на  мостовой  окна  и , увидев  перекошенные  от  недоброго  изумления  лица , задумчиво  покачать  перед  ними  двумя  оттопыренными  пальцами: смотрите  земляне , это  же  виктория - кто  кого , вам  не  важно , но  Он  не  откажется  сделать  победителю одолжение. Многого  он  не  просит - прослезитесь  и  достаточно. Вам  интересно , кто  он? Но  ему  не  интересно , кто  вы: он  гоняет  у  себя  в  невесомости  раздолбанную  кассету  Эннио  Морриконе ; входит  и  выходит , ничуть  не пригорая , из  атмосферы  Земли  и  божится  вас  не  расслышать - ему  не  дано  угождать  всем.
- Ты  что  сегодня  делаешь? – спросила  Таня.
- Ранним  утром , - ответил  Корнилов , - я  слушал  «Лед  Зеппелин» , потом  проснулся  и  съел  омлет  с  двумя  колбасками. Почитал  Воннегута , кому-то  помахал  из  окна. В  общем , почти  ничего.
- А  что  собираешься?
- Не  знаю. Тоже  самое , наверно.
- Ну , тогда  приходи  часов  в  восемь  ко  мне. На  месте  обсудим  чем  бы  нам  не  заниматься.
 Молодец  , Татьяна: ты  умеешь  обставить  предложение  не  подгнившей  оградкой  из  горбыля , а  величественными  дагобами , полусферическими  ли , вытянутыми  к  небу , но  хранящими  в  своем  лоне  реликвии  наших  с тобой  рывков , затяжных  прорывов  к  ядру  бесконечности - умница , Татьяна. И  что  обставляет  твое  предложение  неизбежной  приемлемостью , умница  симпатичная: Корнилова  десятки  раз  заманивали  в  окружение - разумеется , не  его  самого , а  его  чувства , но  он  всегда  вырывался  к  мрачной  свободе - вырвется  и  сейчас. Но  сейчас  его  никто  никуда  не  заманивает. «Почему  я  так  неважно  живу? Чтобы  никого  не  расстроить  своей  смертью» - Корнилов  улыбнулся: ну  я  и  осторожен , подумал  он , второй  год  ее  знаю, а  сердце  по-прежнему  наготове , по  первому  же  сигналу  на  педаль  газа  скатится.

  Благодать  тебя  не  знать.
Но  он  знает  и  шипит:
«Я  залезу  под  кровать
И  устрою  пыльный  скит
И  оттуда  вылезать
Я  не  буду , не  стучи
Я  ведь  знал , что  лучше  знать
Не  тебя , а  где  ключи
От  ворот  второго  дня
После  первого , когда
Ты  спустила  на  меня
    Жажду  света  и  тепла»
И  залез  он  под  кровать
И  лежит  он  там  один.
А  она  ушла  вставать
Усмехаясь  не  над  ним.

  Чтобы  не  оставлять  на  клавиатуре  ни  единого  отпечатка , неко-торые  пианисты  всегда  играют  в  перчатках ; дамасские  клинки  постыло  ломаются  об  блестящие  шкуры  белых  волков ; «Влюбленные  второго  дня» уперто  бредут  по  скользкому  плоскогорью  тоски. И  ни  стыда  в  них , ни  разума - они  бредут  не  останавливаясь , ночь  неожиданно  прекрасна ;  к  их  животам  привязан  сосуд  для  слез , он  мешает  им  идти , он  уже  до  краев , но  ночь  юна  и  бесподобна ; соловьи  не  жалеют  для  этого  чуда  своих  крошечных  легких – дроздовые  понимают  их  состояние.   
- В  восемь? – спросил  Корнилов.
- Ты  давно  отучил  меня  давить  на  твое  время - в  восемь , полдевятого, как  сможешь.
- Я , вероятно , смогу. Ужин  вместе  приготовим?
- Ну , конечно , вместе. – Улыбнувшись  ему , как  слепому , Таня  Романова  громко  прищелкнула  зубами. – Под  самое  великое  из  Джона.
- Большого  Джона.
- Леннона... гения…
  Под  ярчайшие  жемчужины  рода  человеческого - «Jealous  guy» , «Happy  Hmas» , «Woman» - Корнилов  бы  охотнее  выпил , но  и  в  хождении  молотком  по  увесистым  островкам  телячьей  вырезки  что-то , да  было. А  вот  под  «Imagine» можно  и  начать  разливать.
- Только , - предупредил  Корнилов , - никакой  рыбы.
- Да  помню  я , помню – если  ты  и  забыл , то  мне  еще  не  удалось. С  тех  пор  ты  на  рыбу  так  и  не  решаешься?
С  тех  пор , Татьяна , с  тех  пор. С  недавних - как-то  Корнилов  пришел к  ней  поздним  вечером , и  она , проявляя  воистину  женскую  непосредственность , позволила  себе  накормить  его  речным  карпом. Сама  не  ела: «Я  сыта , Корнилов. Еще  не  тобой , но  сыта» , а  ему  пожарила.
 Поев  этого  карпа , Корнилов  вступил  в  одну  из  самых  мучительных  ночей  своей  недолгой  жизни. И  мучила  его  не  женщина , а  дикая  боль , недопустимо  катавшая  его  по кровати , несмотря  на  жалкую  отвагу  подбрасываемых  Татьяной  антибиоти-ков.
 Вызывать  недоучек  в  белых  халатах  Корнилов  ей  запретил  и , полагаясь  на  звериную  мощь  своего  хранителя , породисто  рубился  в  одиночестве.
 Вдвоем , но  в  одиночестве - не  обращая  внимания , темень  ли , утро , они  сцепились  с  заразой  без  посредников. Выпад , уклон: крестом  вас , суки, крестом! а  над  собой  креста  не  убоишься?! тише , суки ; с  чего  бы  тише? а  с  того , что  примите-ка  вы  в  грызло! от  тебя? зачем  от  меня … давай , хранитель , долби  им  клювом  прямо  в  грызло… ну  не  клювом, так  чем  получится ; а-аааа!! Получилось, суки! имать  вас  везде , получилось…
Победа  досталась  им  не  даром: потерей  четырех  килограммов  живого  веса  и  заглядыванием  почерневшей  голубизной  глаза  в  чертоги  сумрака  мертвой  степи.
Когда  Татьяна  Романова  прибежала  с  заказанной  болью  бутылкой  водки , Корнилов  уже  наводнял  кухню  омерзительным  дымом. Дожигая  остатки  карпа - окажись  они  на  помойке , от  них  бы  потравился  не  только  Корнилов , но  и  какие-нибудь  кошки  с  соба-ками.
Лучше  уж  пусть  воняет.
- Я , - сказал  Корнилов , - рыбу  и  раньше  не  слишком  любил. Не  подавишься  костями , так  это  еще  не  все: однажды  ты  подойдешь  в  той  реке , где  ее  поймали , посмотришь  на  гладь  и  в  ужасе  отпрянешь - вместо  твоих  глаз  отражаются  ее. Рыбьи. Вместо  твоих…
- Повторяешься.
- Не  нарочно… Мяса  пожарим.
- Мяса  я  куплю , вино  у  меня  есть. Две  бутылки – в  одной  какое-то  розовое, а  вторая  очень  похожа  на  настоящую «Хванчкару». Что  еще?
- Еще  мы  с  тобой.
- Елейно  говоришь , Корнилов. Тут  и  отмороженная  монахиня  поневоле  заслушается.
 Говорить  это  пожалуйста: про  свитер  с  гиппопотамом ; про  китайскую  тачку  с  парусом ; про  гностическую  Софию , выражавшую  высшую  степень  развития  божества  и  создающую  второй  мир  после  первого , в  противоречиях  которого  она  же  сама  и  запутывается. А  также  теория  бисексуальности  Отто  Вейнингера; усатый  подкидыш  близорукой  матери  хана  Хубилая ; Мохенджо-Даро…   
«Как  погуляла? – года  четыре  назад  спросила  у  не  ночевавшей  дома  Тани  Романовой  ее  едва  ли  перенервничавшая  мать – Весе-ло?».
«Прилично».
«А  что  голос  такой  подсевший? Песни  пела?».
«Всю  ночь «Милиция!» кричала…» - жизнь  же  разнообразна: кто-то  мастурбирует  сердце , кто-то  безлико умирает , чтобы  быть  раненным , кто-то  преподает  в  борделе  язык - без  словарей  и  в  группах  по  одному.
- Поневоле , - сказал  Корнилов , - меня  не  интересует. Я  бы  предпочел, чтобы  ты  осознанно  подошла  к  краю  бездны. Заглянула  вниз , схватилась  за  голову  и  не  прыгнула.
- Ты  что , о  чувствах? – с  надеждой  спросила  Таня.
- Я  бы  непременно  поговорил  с  тобой  о  чувствах , но  только  о  моих. – Вовремя  заметив , что  они  переходят  улицу  на  красный , Корнилов  остановил  и  ее. – Но  тебе  мои  чувства  не  нужны , у  тебя  и  своих  достаточно.
- Да , Корнилов , - улыбнулась  Татьяна , - твои  чувства  меня  не  переполняют. И  знаешь , Корнилов - слава  Богу , что  так.
 Здравая  она  женщина: два  слова  свяжет , а  за  третье  не  берется – нежно  целует  в  шею , но  целует  не  всякого: прокаженного  не  целует. Сдирая  с  любимого  одежду , она  старается  не  содрать  с  него  кожу… тебе… мне , мне , не  больно , продолжай… если  сдерет , так  снова  целует: ковров  в  ее  квартире  нет , пол  не  прикрыт  даже  соломой - голый  пол  по  поверьям  не  к  богатству , но  она  не  запугивает  себя  голодным  будущим: ей  исключительно  от  своего  прошлого  не  по  себе. А  в  будущее  она  еще  стремится.   
- Значит  так , - сказал  Корнилов. -  Я , Татьяна , сворачиваю , но  часам  к  девяти  буду. Ты  тоже  будь , а  то  я  приду , а  тебя  и  нет.
- Расстроишься?
- Не  обрадуюсь.
- Мог  бы  хотя  бы  наврать , что  весь  исстрадаешься , - несерьезно  окрысилась  Таня  Романова. - В  девять  жду.
- В  девять  жди.
  Предоставляя  ей  продолжать  идти  по  прямой , Корнилов  свернул  на  боковую  улицу  и , пройдя  метров  пятьдесят , пошел  дальше. Размышляя   о  том , какие  же  сны  видят  слепые  и  не  ища  противоядия  от  жизни ; во  многом  разделяя  призыв  нижегородского  игумена  Фрола  Тылова: «Аз  же  поклонимся  Господу - ни  с  кем  не  быкует  он  поскольку»  и  не  затыкая  глаза  лишь  происходящим. Перед  ним , перед  его  открытыми  вовнутрь  глазами  течение  людей , машин  и  ветров ; все  они  текут  словно  бы  по  проводам , будто  бы  безымянный  ток  по  гигантскому  проводу  всеобщего  напряжения. «Вы  цвет… я? кого? кто  сказал?… вы  цвет  обойденных  фортуной» - Корнилов  смотрел  не  только  на  них , но  и  в  недра  пещеры  Сан-Бернар , специально  для  него  распахнувшие  воздушные  врата  под-земного  хода  в  иные  миры ; на  приближающийся  к  острову  Скотта  колоссальный  айсберг - длиной  в  четыреста  и  шириной  в  сто  километров - по  огражденным  краям  которого  галдяще  восседали  штурмовые  отряды  чертей. В  заблеванных  тулупах. В  грехе. В  боевой  готовности - с  арбалетами  в  бобровых  варежках  и  свиной  кровью  во  флягах.
Домой  он  добрался  не  скоро. Кто-то  и  живет , умирая , а  кто-то  и  умирает , живя - налив  себе  рюмку «Столичной» и  сняв  с  полки  «Homo  ludens» Хейзинги , Корнилов  пытливо  пролистал  ее  до  главы  о  катарсисе.
  Для  обретения  оного  Хейзинга  предлагал  вкрапление  в  сердце «новой аскезы», принимаемой «не  ради  блаженства  на  небесах , а  как  средства  способного  несколько  приглушить  безудержное  восхваление  жизни». Неплохое  предложение. Корнилов  осушил  рюмку  и , перечитав  абзацы  о «самообладании , самопожертвовании  и  хрупком  ростке  подлинного  интернационализма» , непретенциозно  заключил , что  интернационализм  в  этом  списке  чуть-чуть подвисает.
  Ложась  на  диван - ночь  предстояла  событийной: ночью  он , похоже , приляжет  не  спать - Корнилов  вступал  в  сновидения  не  налегке  от  противоречивых  образов: тут  и  распросы  себя  о  нравственности , и  прорисовывание  тонким  пунктиром  топографических  планов  Эдема… , хэй… прочь… собирайте  недовольных… я  не  живу  бизнес-жизнью….. что  забивается  в  поры  радуги? животный  вопль  оператора: «Впустите  меня  в  кадр!» , … уход   на  нелегальное  положение  добродетели  масс , издаваемые тромбоном  Генри  Миллера  позывные  весны… , …. нашествие  лошаков… жуков-ложнослоников… , трассирующий  лиспопад  комиксов  Тернера… 

Делая  ход  правой  ногой , Корнилов  завороженно  останавливается  около качелей. На  них  парень  и  девушка , они  лицом  к  лицу: качели  возносятся  над  землей  с  пугающей  амплитудой , но  они  ничего  не  боятся. Они  впали  в  любовь. Как  в  стремнину  - им  не  страшно  даже  существовать , они  раскачиваются  на  качелях: парень  громко  кричит , девушка  бесновато  поддакивает.
- Выше?!
- Выше!
- Еще  выше?!
- Еще!
  Взлетая  еще  выше , они  все  дальше  отдаляются  от  земли ;  конст-рукция  не  выдерживает  их  чувств - издав  бессильный  скрежет , качели  отрываются  от  перекладины. Освобождаются  и  летят  прямо  в  Корнилова.
 Корнилов  почтительно  пригибается. Качели  пролетают  над  ним - врезаются  в  бетонную  стену , пробивают  ее  насквозь  и , вылетев  с дру-гой  стороны  дома , лишь  набирают  скорость. Бездушно  срезают  вер-хушки  крон. Разрывая  единство  настороженной  птичьей  стаи , берут  немного  вертикальней - поднимаясь  в  неведомую  глушь , молодые  люди  не  перестают  цепляться  друг  другу  в  губы. Творя  нелимитированный  разумом  поцелуй , они  не  задумываются  о  том , что  вскоре  им  при-дется  обоюдно  упасть , и  чем  выше  их  вознесет , тем  больнее ; они  живут  только  в  настоящей  секунде - в  настоящей , как  предлагаемой  им  сейчас ; в  настоящей , как  в  истинной - они  используют  для  своего  безумия  каждую  из  ее  шестидесяти  терций , не  ставя  судьбе  условий  по  поводу  вернуться  обратно. «Они  не  разумеют , я  да… свободно… о  чьих-то  розовых  панталонах , о  подлом  предательстве  волшебного  по-мощника , о  том , что  вся  связанная  со  мной  дикость  никак  не  поза-ди» - Корнилов  поднимает  с  дорожки  обломки  их  тени , скрупулезно  проглядывает  ее  свет  и , по-отечески  улыбнувшись , рассовывает  по  карманам: сохранить  для  пикника  у  Господа , порадеть  перед  Ним  за  их  сентиментальное  проникновение  к  мечте  через  колючую  проволоку  приземленности. Чудесно , великолепно , я  с  вами… заточите , обостри-те… я  за  вас… любите , не  сгибайтесь…но   тут  в  карман  его  пид-жака  забирается  чья-то  волосатая  лапа ; с  Корнилова  в  момент  спа-дает  его  лебединая  возвышенность - схватив  эту  лапу  за  толстое  за-пястье , он  начинает  ее  выкручивать.
 Хруст , рев , хриплые  угрозы:
- Отпусти  мою  руку, Корнилов , отпусти  ее , крещеная  сволочь , отпусти , а  не  то…
- Что?
- А  не  то  сломаешь!
Корнилов  ее  отпускает ; лапа  выскакивает  из  кармана , бьется  о  грязную  траву  и  превращается  в  босоногого  демона – поняв  свою  оплошность , Корнилов  попытался  ухватить  его  за  горло , но  демон  виртуозно  отскакивает , и , убегая , предпочитает   сделать  это  грозно.
- Я  не  прощаюсь , Корнилов , - прокричал  он , - еще  увидимся! Имей  в  виду , мы  с  тобой  еще  не  так  увидимся!
- Any  time.
- Тебе  уже  поздно  просить  у  меня  прощение - как  только… увидимся… сразу  же… растопчу…   

 Проснувшись , Корнилов  почувствовал  в  районе  головы  приятную  бодрость. Он  ощущал  бодрость  и  ниже , но  низкая  бодрость  ему  понадобится  позже , когда , пойдя  к  Тане  Романовой , он  к  ней  же  и  придет. А  пока  он  наливал  себе  очередную  рюмку  и , заставляя  приглушенно  свинговать Каунта  Бэйси , непритязательно  обдумывал  еще  не  случившееся. Неслучившегося  в  его  жизни  хватало - да , Господи: страшно  представить  страшное - и  обдумывание  протекало  без  экономии  материала  на  нужды  первостепенного  строения: Корнилов  не  возводил  палаточный  домик  внутри  убийственного  смерча , не  сходился  в  армреслинге  с  пелагическим  спрутом , но  пустоты  чем-то  все-таки заполнялись – расшифровкой  несложных  на вид  литературных  текстов  доколониальных  Индий ; построением  себя  на  ментальном  плацу  безысходных  откровений ; регулярной  выпивкой - узрение  прорывающих  бетонку  васильков  кому-нибудь  безусловно  поможет. Выяснить  бы  еще , кому. Кому  и  как.
- Послушайте , барин , выслушайте   и  ответьте , не  держите  в  неведении - вы  как , грустите  или  у  вас  теперь  таким  образом  проявляется  хорошее  настроение?
- Грустить  не  грущу , а  хорошее  настроение… Не  хочу  показаться  оптимистом , но  оно  у  меня  сейчас  хорошее.
- Плохо , барин. Поверьте  мне. Плохо , очень  плохо  протекает  ваша  борьба  с  укоренившимися  в  вас  структурами – мощнейшими  структурами   невмешательства.
- И  куда  же  я  не  вмешиваюсь?
- Вы  не  вмешиваетесь  в  свою  жизнь , а  это  означает , что  коррективы  в  нее  будут  внесены  только  смертью.
- Моей  смертью?
- Нет , всей  планеты… Это  я  иронизирую.
- Но  наша  планета  тоже  рано  или  поздно  погибнет , она  слишком  слаба , чтобы  в  одиночку  противостоять  мраку.
- Все  бы  вам , барин , о  пустом , да  ни  о  чем.
- Но  так  же  честнее.
- Понятное  дело.
Умирая  от  непреодолимой  болезни  тела - возможно , от «европейского  гнильца»: болезни  хотя  и  пчелиной , но , экстраполируя  ее  сущность  на  человека , перебрасывавшуюся  на  его  материальную  структуру  с  зараженных  участков  духа - старый  и  босой  нейропсихолог  Филипп  Н. Самарин  сокрушенно припоминал  теплый  вечер  почти  пятнадцатилетней  давности , когда  он  твердо  и  обдуманно  решил  покончить  с  жизнью  путем  глубокого  надреза  сонной  артерии. «Что  я  могу  сказать… Что?! что  ты  можешь?! Я  могу. Могу  сказать , посоветовать. Советуй! Живи  и  продолжай  это  делать. Остальное  возможно  приложится» - тогда  он  передумал. Услышал  в  одном  из  наиболее  законопаченных  отсеков  сердца  «Like  dreamers  do» - все  оркестранты  в  сомбреро ; кто  не  с  гитарой , тот  отбивает  ритм  по  коленям: по  щекам  и  коленям  играющих на  гитарах - и  сдержался. Понадеялся , что  дорога  выведет  куда-нибудь  помимо  обрыва: к  Трем  Бессмертным  Девам?… принимается… общинному  жилищу  сострадательного  гуру?… был  бы  счастлив… к  безболезненному   просветлению?… смею  только  мечтать. Но  она  попетляла , поизвивалась - он  с  нее  не  сворачивал: она  через  логово  русалок-недодаек  и  он  через  него ; она  под  бивень  распорядителя  потерь  и  он  под  него , насаживаясь , пролезал - и  вывела  его  к  обледенелым  краям пропасти. Ни  ограды , ни  дерева , чтобы  обнявшись , зацепиться  за  жизнь – склонившись  над  тарелкой  красных  бобов , Филипп  Николаевич  Смирнягин  недовольно  бубнил: «Пятнадцать  лет  впустую  мучился - ну , к  чему  я  тогда  передумал? Пятнадцать  лет  у  своей  смерти  отнял… Я  же  не  верю  ни  в  загробное  воздаяние , ни  в  возмездие - и  удержавшись  от  суицида , ничего  в  себе  не спасал. Терзающим  самообманом  маялся…».   

Судьба  была  к  нему  добра
А  он  был  зол , он  говорил
«Моя  судьба , как  хвост  осла
Над  ровным  пастбищем  могил».
И  ветер  звал  его  домой
Но  он  все  дальше  уходил
«Моя  судьба , как  золотой
На  черной  палубе  могил»
И  вот  на  небе  ночь  его
Он  доживал  последний  день
«Моя  судьба , как  ремесло
Которым  солнце  строит  тень»

Не  играя  с  нервами  Тани  Романовой  в  благополучное  опоздание , Корнилов  наведался  к  ней  ровно  в  девять: немногословно  улыбнулся  и  прошагал  на  кухню , отбивать  размороженное  мясо  деревянной  кувалдочкой. Нарезал  на  куски , положил  на  доску , стучит…  давай  посильнее… я  планирую  набирать  темп… набирай… собираюсь  набирать  его  постепенно: Танина  квартира  проникается , набухает  уютом , Корнилов  молчит  на  кухне , Леннон  поет  в  комнате , сама  хозяйка  то  там , то  здесь. Но  не  поет  или  молчит – пересказывает  что-то  из  увиденного  на  кладбище:
- … мужчина  он  еще  не  старый , не  похоже , что  когда-нибудь  бродивший  по  пескам - приятный  голос , примитивная  форма  черепа , он  не  приобрел  моей  симпатии , ничему , ему  не  должно  быть  обидно , такова  реальность -я  его  видела  только  со  спины , недолго , от  пяти  до  десяти  минут , его  видела , голос  слышала , он  сидел  у  могилы  своей  жены  и  беседовал  с  ней , словно  с  живой , тема  их  беседы  была  весьма  странной , я  не  все слышала , но  сам  посуди…
- Я  не  буду  его  судить. Мне  это  и  лень , и  душе  не  в  зачет. Вернее , в  зачет , но  с  тем  же  вспомогательным  значением , что  и  камень  для  утопленника.
- Ты , Корнилов , пока  погоди  со  своими  вставками , послушай  сначала. Как  я  его  послушала. Говорил  же  он  вот  что: «Ты  моя  жена  и обо всех  моих  решениях  тебе  надлежит  узнавать  первой. Первой  после  меня. А  решение , принятое  мной  сегодняшним  утром , крайне  серьезно. Сегодняшним  утром  я  решил  навсегда  отказаться  от  вступлений  в  половую  близость  с  другими  женщинами. Не  из-за  того , что  они  несравнимы  с  тобой  или  мне  так  уж  приперло  хранить  тебе  верность. Просто  надоело - каждый  раз  одно  и  тоже , одни  и  те  же  позы , одни  и  те  же  запахи…
Вполуха  прислушиваясь  к  повествованию  распалившейся  Татьяны , Корнилов  разместил  мясо  на  сковородке  и , задумчиво  оголив  луковицу , разделил  ее  ножом  на  множество  ровных  кружочков. Соприкасаясь  с  рассечением  лука , Корнилов  не  плакал. Он  не  плакал  и  от  куда  более  худшего: Корнилов  сохранял  сухость  глаз  и  в  страшном  сне , когда  на  двух  маленьких  пареньков - на  него  и  его  ровесника , семилетнего  мальчика  Заратустру - набросились  контролировавшие  провинцию  Бактрию  трехногие  циклопы  бога  Мазды ; он  не  сдавался  и  в  хищной  бессоннице , принявшей  облик  искусительной  пустоты  и  размягчающе  дробившей  его плотность  нахождения  в  этом  мире  бесперебойными  инъекциями  молчания. Молчания  на  незаданные  вопросы - молчания , как  ответной  реакции  ощетинившегося  духа.
- … и  он , - повествовала Татьяна , - так  страстно  говорил , что  мне  стало  неудобно  его  слушать. Я  специально  не  подслушивала , но  все  равно  неудобно… Корнилов , ты  где?
- Кто  где.
- Чудненько , Корнилов! Когда  ты  мне  истории  рассказываешь , я  тебе, можно  сказать , внимаю , а  тебе  меня  выслушать , конечно  же , не  су-щественно.
 Существенно , Татьяна. Немаловажно , как  идущему  тревожным  путем  наркоторговцу  Бенитесу  вытаскивать  из-за  пазухи  недоуменного  трупа  свой  же, минутой  назад  проданный , пакет  кокаина. Безрадостно  при  этом  бормоча: «Прости , Хуанито , но  я  этот  пакет  уже  в  пятнадцатый  раз  продаю - привык  я  к  нему. Двадцать  семь  жизней  за  него  не  пожалел - я  и  по  три , и  по  четыре  убивал , а  сегодня , Хуанито , тебя  одного. Одного , но  тебя… Тебе  вряд  ли  отрадно , что  одного  тебя».
- Не  обижайся , - сказал  Корнилов. - Я , Танюша , еще  неоднократно  выслушаю  тебя  со  всем  вниманием. Ты  еще  сама  устанешь  от  того , как  внимательно  я  тебя  слушаю - глаза  не  моргают , застыли , чуть-чуть  навыкате.
- Забавно , Корнилов , можешь  не  повторять. Я  уже  поняла , что  забавно. Лук  не  сгорит?
- Сгорит , так  соскребем , да  и  выкинем.
- Тоже  выход.
Но  для  выхода  используется  та  же  дверь , что  и  для  входа , и , выходя  ты  обязательно  входишь. Туда , где  тебя  уже  видели , но  теперь , когда  ты  наконец-то  вошел , тебя  никто  не  увидит , и  ты  снова  ходишь  в  поисках  выхода ; наступаешь  на  непонятные  кучи , топчешь  сверкающие  черепа - вот  и  он: ты  проскальзываешь  в  новую  дверь , однако  опять  никуда  не  входишь ; ложишься  в  дрейф , поднимаешь  с  паркета  короткий  меч  для  добивания  раненых - вновь  куда-то  войдя , ты  заторможенно  сомневаешься , не  зная , видят  ли  тебя  или  видишь ; ты  теряешься  как  в  мыслях , так  и  в  пространстве: искать  тебя  никто  не  будет , потолки  тут  на  уровне  пола , и  стоит  ли  удивляться  китайским  коммунистам , неэтично  провозгласившим  о  нахождении  собственного  панчен-ламы , который  при  выборе  следующего  преемника  Будды  сумеет  как-нибудь  порадеть  за  территориальные  интересы  Поднебесной - не  странно  ли  возбуждаться , глядя  в  миловидное  лико  Девы  Марии , держащей  на  материнских  руках  кого-то , кто  светел. Ведь  и  Сэмюел  Морзе , отправляя  первую  в  истории  человечества  телеграмму , увековечил  в  ней  не  просьбу  срочно  выслать  денег , а  краткий  текст «Вот  что  творит  Бог».  Да  и  юноши Ананий , Азарий  и  Мисаил , исповедовавшие  в  языческом  Вавилоне  наказуемое  христианство , выбрались  из  огня  невредимыми , ибо «Ангел  защищал  их  своими  крыльями».
Не  раздувал  ими  пламя , а  защищал.
- Леннон , Татьяна , уже  кончился  и , если  тебе  не  трудно , встань  и  замени  его  на… Помнишь , я  подарил  тебе  «Sticky  fingers»? Альбом  «Стоунз» , на  нем  еще  джинсы  с  полурастегнутой  ширинкой. И  если  тебе  не  трудно…
- Сейчас  поставлю. Но  сначала  мы , как  сумеем , споем  коротенькое  вступление  к  одной  из  ранних  вещей  уже  отыгравшего  на  сегодня  Джона. Песня  же  про  тебя - про  тебя  такого… хорошего. – Красиво  прокашлявшись , Таня  Романова  чуть  менее  красиво  запела. – He 's  real  nowhere  man…
 Корнилов  улыбнулся  и  продолжил.  И  улыбаться , и  песню:
- Sitting  on  his  nowhere  land.
- Making  his  nowhere  plans.
- For  nobody…
Хотела  ли  она  его  осудить , осуждала  ли  она  его  желание  царствовать  на  обочинах  тупиковых  дорог , Корнилов  почти  не  уловил. Но  ему  всегда  казалось, что  она  перед  ним  немного… ну , не  преклоняется , но  где-то  рядом. Таня  Романова  и  сама  говорила: «Если  бы  мне  пришлось  идти  на  разведку  в  Райскую  тайгу , я  бы  предпочла  пойти  с  тобой. Ты  бы  и  между  капканов  меня  провел  и  из  плена , в  случае  чего , вызволил. Тебе  это  было  бы  просто - ты  же  со  всеми  там  за  руку».
С  ними-то  Корнилов  за  руку , но  на  прошлой  неделе  он  проводил  ночь  с  крайне  крупной  женщиной. И  очнувшись - еще  не  рассвело - попытался  проверить , не  преувеличил  ли  он  со  вчерашних  пьяных  глаз  ее  размеры. Для  проверки  он  попробовал  обхватить  ее  рукой… той , которой  вы  с  ними  за  руку?… ей… получилось?… не  совсем - как  Корнилов  ни  пробовал , как  ни  поднимал  руку  все  выше , ее  он  не  обхватил , и  слегка  заволновавшись , переложил  руку  себе под  голову. Полежал , подумал  и  вдохновенно  сообразил , что  женщина  храпит  с  другой  стороны , а  рукой  он  не  по  ней - по  стене  водил. Неплохо  же  я  соображаю , усмехнулся  он  той  ночью: не  пропаду.
 Заснул  он  быстро. Как  ребенок  после  доброй  сказки  о  заиньке-минере. Ускакавшем  в  альпийскую  вольницу , так  и  не  заложив  узелок  с пластитом  под  запретный  для  наступания  ногами  порог  заброшенного во  времени  мазара. И  резвиться  заинька – катается , дурачится , распугивает  фосфорецирующим  клыком  горных  пастухов. Но  это  ночью , а  днем  он  кроткий: уставится  в  прозрачные  воды  Боденского  озера  и  приметит  черта  с  длиннющими  ушами – засмеется  ему , рожи , как  не  себе , станет  корчить.
- Хорошо  поешь , Корнилов , - уважительно  сказала  Татьяна , - словами, но  в  тоже  время  и  голосом. Ты  утром  позавтракаешь?
- Конечно , позавтракаю. Один  или  с  тобой , сардельками  или  дестилированным  огнем  в  преисподней , с  сиянием  над  головой  или… нет , сияния  не  надо – его  видели  и  над  головой  Гитлера. А  ты  в  связи  с  чем  интересуешься?
- Да  сама  не  пойму. Вырвалось , всего  лишь  вырвалось – в  тебя , в  меня… не  пойму…
- Ты  себя , Татьяна , не  пугай - это  не  лучший  способ  поддерживать  в  себе  мир. Тарелки  готовь.
- Готовы  уже…
 И  с  чего  она  расстроилась? Неустроенность  бытия , муть  непонимания  со  стороны  окружающих? С  чего-то  расстроилась - лицо  такое , что  бери  ее  под  руки  и  выводи  на  середину  комнаты  тоскливо  танцевать  мрачную  каталонскую  сардану. Но  сардану  в  подобном  составе  особо  не  потанцуешь , несколько  многолюдных  хороводов  у  нее  в  квартире  не  организовать - и  не  надо , наедине  с  Татьяной  можно  и  без  танцев: обняться , поговорить - доверительно  и  о  чем-нибудь  способствующем  выправлению  настроения. О  сознательном  упорстве  евангелистов , об  аравийских  каменных  кактусах , о  кладбище.
- Если  отстраниться , - сказал  Корнилов , - от  могилы  твоего  мужа , на  кладбище  ведь  неплохо?
- На  кладбище? Ну , не  знаю , как  посмотреть… Ты  на  кладбище  с  какой  целью  бываешь?
- По  работе.
- Ты  и  по  работе?! Да  еще  и  на  кладбище?! Прости , Корнилов , но  твоему  бреду  нужно  срочно  искать  применение – группы  анонимных  крестителей, семинары  по…
Таня  Романова  уже  не  грустит: Корнилов  этого  и  добивался , ему  даже  ничего  не  пришлось  выдумывать - лишь  незапятнанная  утаенностью  быль  и  сентиментальное  мастерство  подводки.
Ей  весело , она  улыбчиво  сыпет  небанальными  перлами , но  часы  же  тикают , стрелки  изгоняюще  носятся. Изгоняя  и  пафос , и  стеб. И  тусклую  реальность , и  сны  с  мистическими  видениями - изгоняя  жизнь.

«До  последней  секунды
Пока  еще  дышишь
Время  с  тобой.
Его  ты  услышишь
В  ходе  часов , что  воем  волков
Несут  тихий  вздох
Того , кто  готов
Тебя  научить  как  лучше  понять
Их  тропы  сердец
    До  смерти  и  вспять…»
И  ветер  умолк.
Но  он  все  смотрел.
Чем  кормится  волк  в  мелькании  стрел.

Присваивать  ему  невменяемость - даже  с  благим  намерением  его  оправдать:   первым , кого  избавило  от  ответственности  сумасшествие  был  мистер  Мак-Нагтен , покушавшийся  в  сердцевине  девятнадцатого  века  на  премьер-министра  Роберта  Пилля , человека  основавшего  лондонскую  полицию , чьи  сотрудники  и  по  сей  день  именуются  «бобби» , и  выдающегося  мастера  смотреть  на  звезды  из-под  льняного  подола  служившей  у  него  гувернанткой  монголки - пожалуй , не  обоснованно.
  Благоухает  ли  его  душа , без  установки  серафимовых  датчиков  не  определишь, но  от  нее , в  противовес  укоренившимся  тенденциям , хотя  бы  не  смердит.
- Я , Татьяна , - сказал  Корнилов , - уйду  от  тебя  завтра. Ближе  к  полудню - выйду  от  тебя  и  уйду. Ногами , если  Господь  мне  в  этом  не  откажет.
- Куда  уйдешь?
- Домой. А  куда  еще?
- Кто  тебя  знает , куда. Высиживать  в  Кусково  теплый  ветер , возводить  безразмерный  плот  для  путешествия  по  ассирийским  дюнам…
 Безразмерный , но  на  одного. Увы , но  только  для  себя. Подбрасы-вать  кого-то  еще  на  заградительных  ухабах  такого  плавания  отторгалось  Корниловым , как  неразумное  жертвование  кому-то  и  без  того  не  бедствующему. Тому , у  кого  даже  простуда  выражалась  в  убийственном  харканье  лавой , уносящей  сотни  эшелонов  в  наземные  отстойники  покоя.
Отстоявшись , покой  оседает  золотистым  осадком ; порхающие  девы  собирает  его  в  предохраняющую  затемненность  иридиевых  кувшинчиков  и , звонко  взмахнув  густыми  ресницами , летят … обратно  к  земле?… туда… относительно  туда…
- Но  почему , Корнилов , - мешая  додумать  ему  свою  мысль , спросила Татьяна  Романова , - почему  ты  так  сильно  веришь , что  тебе  удастся  сохранить  себя  в  любых  обстоятельствах? Под  непрестанным  натиском  демонов , при  соблюдение  обряда  бездонного  одиночества? Почему?
- Я  в  это  не  верю. А  если  верю , то  не  сильно.
- Не  сильно , не  в  это… Ты  хотя  бы  во  что-нибудь  по-настоящему  веришь?
Вера  моя , встань  за  меня , близко  они - встреть  их , прими. Ногами  не  бей , свинцом  их  полей , чтобы  и  впредь  мне  не  робеть , при  взгляде  на  них  таких  заводных. А  кто  их  завел , меня  не  провел , и  гнет  он  рога  об  твердь  молока , которым , томя , но  день  ото  дня , растила  меня  вера  моя.
Но  вера  и  пуленепробиваемая  стеклянная  сфера , от  многого  тебя  защищающая , но  вместе  с  тем  не  допускающая  увидеть  тебе  напря-мую  ни  пылающие  закатом  города , ни  сложенный  ураганом  хворост , ни  теплые  угольки  отходного  пиршества  молодости.
Только  через  стекло.
Искажающее , но  вы  и  через  него  рассмотрите , вы  и  через  него  поможете , а  свет… а  свет  да  одолеет  тьму , и  время  близится , и  все  по  местам - они  не  сдадутся  без  бойни. Ну  что  же , за  нами  дело  не  станет.
- Я , - негромко  сказал  Корнилов , - верю  в  то , что  компьютер  никогда  не  обыграет  ангела  в  шахматы. Не  должен  обыграть.
- Даже  белыми?
- Никогда.