Глава 11. Чей след?

Ночью похолодало. Северок тонкими сквознячками забирается под ватник, словно ледяной водой обливает грудь, под мышками, по бокам живота и, знобит. Илья ёжится и, прыгая то на одной ноге, то - на другой, ругает себя, что не послушал Демьяна Демьяновича, и не надел на себя свитера и вторых штанов.

Под  ногами что-то хрустнуло. Что это - не видно. Нагнулся, пощупал землю рукой, и вот удивление, это первый ледок, затянувший лужицу. Вот это да! Неужели зима скоро начнется!

Илья обрадовался этой мысли. Как интересно возвращаться к жизни. После стольких лет болезни в первый раз прошел по летней росе, первый раз рвал полевые цветы, первый раз поймал рыбу, первый раз выкапывал картошку, первый раз в лесу заготавливал дрова, первый раз во дворе убирал граблями опавшую листву и собирал из неё своей любимой девушке настоящие желто-оранжевые букеты. Правда Ленка их назвала гербарием, а вот Илья – букетом.

Обычный человек на это может и не обратить внимания, все эти дела для него не события, а если и события, то заурядные, незаметные, повседневные. Одни делают это из-за необходимости, другие – от чувств. А вот для Ильи, пролежавшего столько лет без движения все эти события не простые, а целые открытия. Открытия чего-то нового, и в первую очередь, своих радостей и возможностей. И не простых возможностей: самому напиться воды, или самостоятельно надеть на себя одежду, а больше того  - работать в кузнице, быть на равных со своей любимой женщиной. Это великое дело.

А главное, он человек, он ЧЕЛОВЕК! И хочется это слово произносить и произносить, кричать его во все горло, чтобы не только их деревня это слышала, а вся Вселенная – он человек!

И вот, наконец, приходит, после такой длительной болезни, его первая зима. Зима с морозами и радостями, и его мечта - насладиться ее прелестями сбудется. Он обязательно скатает снежную бабу, вставит ей вместо носа морковь, вместо рук - палки. А, еще, ведро ей на голову наденет. Как он об этом мечтал долгие годы.

…А ещё, а ещё, крепость снежную построит и будет с Ленкой в снежки играть. Ух!

- А тебя, Шарик, - Илья нагнулся и, погладив по холке подбежавшего к нему крупного пса – нового охранника коровника, - нужно поселить в теплую будку, чтобы в морозы не замерзал. Да? А как это сделать? – Илья присел около собаки. – А очень просто, в коровник врежем твою будку, если твоя хозяйка, конечно, Анна Павловна, разрешит это сделать.

- Кому это я должна разрешать? – громко с легкой усмешкой спросила у Ильи, вышедшая из коровника Устьянова.

Шарик, услышав голос своей хозяйки, радостно скуля, бросился к ней, и начал ластиться у ее ног.

- А это ты, Илюшка? Зашел бы в тепло, иль девок наших боишься? - смеется Анна Павловна.

- Да я только что подошел, - соврал стушевавшийся Илья, - и вот вашего сторожа встретил, который без документов меня к вам на ферму не пускает.

- Молодец, Шарик! - погладила  пса Устьянова. – Молодец! Но этого можно пускать. Он наш. Этого можно! – и чешет собаку за ухом.

Ворота коровника отворились и Марфа, под узду вывела за собой лошадь. Илья, невольно шагнул назад, придерживая огромную дверь, пропуская их. В повозке, в которую она была запряжена, стояло с десяток бидонов.

- Мам, погоди, я сейчас тебе помогу, - сказал Илья и взял лошадь за узду с левой стороны. – Как у вас с Семёном дела, мам?

- Да хорошо, сынок. А ты один пришел? Нужно было с Демьяном, Семкой, так спокойней было бы.

- Да, мам, никто больше к вам не полезет, ты же слышала, что с ними произошло, Петр вон газету нам приносил, читал. Вроде медведя они по дороге встретили, порвал он их. А деньги, что я приносил, отдали Сорочине?

- Отдали, дорогой, отдали, - и Марфа заплакала, - а его Клавка говорит, что это только за телка, а за корову нужно еще в три раза больше заплатить, - и, оставив Илью одного с лошадью, прикрывая фартуком лицо, расплакавшись навзрыд, побежала вперед. 

Илья остановил лошадь и, поглаживая ее по гриве, потянул за узду к себе ее морду, и припал к ее скуле лбом:

- Вот так, плати за то, за что не должен, и того им мало. Люди!
Антонина Павловна, догнавшая Илью, поняла, что произошло, может, слышала их разговор. Да, все женщины, работающие рядом с Марфой, прекрасно понимали, то горе, которое свалилось на их семью, одними утешениями не исправишь. Мало того, что её мужика, пастуха, с которым живет, какие-то бандиты избили до полусмерти, увели из стада больше десятка коров, а теперь за этих животных он обязан с их хозяевами рассчитаться. Вот горе!

С одной стороны, вроде и ни в чем пастух не виноват, не по его вине коровы пропали. С другой стороны и людей понять можно – не могут они поверить в то, что Семён здесь не причем. Слышали они, что в свое время он сначала преподавал марксизм-ленинизм где-то в институте, а потом бичевал. А если бичевал, то значит, с разным отрепьем дружил, ворами  и бандитами, и, видно, договорился с ними, украсть их коров таким способом, и продать.

Удивительно, сколько лет проработал пастухом Семён, в этой деревне. Людям он нравился, как рассудительный человек и добрый, всегда выводил стадо на самые сочные луга, и молоко от этого было у них жирным и вкусным. А если кто из хозяев не мог ему за эту работу вовремя заплатить, прощал, давал время. Но вот только стоило другому горю произойти, тут же возненавидели пастуха, и давай грязь на него лить со всех сторон. Даже не пожалели его, когда избитый в больницу попал.

И все это, наверное, от сплетен пошло, когда узнали, что Марфа забрала к себе Семёна и стали они жить припеваючи. А может еще и ненависть пришла, что её Илья стал работать подмастерьем у кузнеца, да зарабатывает несметные богатства. Вон, какие состоятельные люди к ним стали заезжать на иностранных автомобилях. Хоть бы поделились чем. А вот еще недавно сын Марфы привез к ним целую машину половых досок для ремонта дома. Здесь все люди бедно живут, а они дом в хоромы решили превратить. А может это и вовсе не Илья заработал деньги, а Семён за коров проданных получил огромные деньги, вот и шикует теперь.

Ой, чего только не стали говорить про Семёна с Марфой, да и за Илью в придачу, забыв о его долгой болезни. Вон как живут, Марфа недавно новую фуфайку начала носить с большим шерстяным платком, а Семён шапку на себя натянул. Говорит кроличью, да обманывает, скорее всего - соболью. Зажировали, а денег за коров так и не возвращают людям, все какого-то расследования, да суда ждут. Нет, так нельзя, это Семёна вина, что люди своих коров-кормилиц потеряли, и пусть заплатят за это, как и за убытки, за сотни литров молока из которого можно было взбить и масло, и сливки, получить творог и кислицу, в крайнем случае, деньги.

-2-

… В натопленной комнате собрались все доярки. Илью посадили во главе стола, подали ему большой кусок хлеба, намазанный маслом, пододвинули к нему поближе тарелку с нарезанными кубиками сыра.

- Илюш, - окликнула его тетя Маша, и подала ему банку с медом, – попробуй это от моего отца гостинец. Гречневый, для сердца и души.
Илья несколько смутился от такого внимания к себе женщин, а они улыбаются, и глаз с него не сводят.

- Во, какой красавец у тебя вырос, Марфа. Да за такого парня любая бы на край света пошла, - в разнобой заговорили женщины. - А на свадьбу нас пригласите? – кто-то спрашивает из них.
Илья приобняв Лену, прячет глаза, и целует ее в висок:

- Конечно, пригласим, да, милая? - и целует свою любимую девушку в брови. – Пригласим? Конечно, пригласим! – и, улыбаясь, смотрит на растроганную мать с тещей. – Пригласим! Обязательно пригласим!

Обеденная комната вроде и небольшая, и – не тесная. Широкий стол со скамейками стоит посередине неё, жаркая печь в углу, на котором вместо чайника, стоит кастрюля литров на десять, а рядом небольшая – для заварки.

Уютная комната. Приятный запах идет с волос Лены, молочный какой-то, даже нет, какой-то сливочный, перемешанный с ванилью или еще чем-то,  приятный, и еще с какой-то тонкой кислинкой.

Марфа поставила перед сыном кружку с горячим молоком, и опустила в нее ложку со сливочным маслом.

- Спасибо, - прошептал Илья и сделал глоток. Горячая кисейная жидкость легонечко обжигает нёбо. Илья, приоткрыв рот, вдохнул в себя немножко воздуха, чтобы остудить молоко. Вкусно.

Второй глоток уже и не обжигает нёбо и Илья откусывает, поднесенный Лениной рукой к его рту бутерброд с маслом и сыром. Откусил и делает еще один глоток молока, уже не стесняясь. Женщины теперь не смотрят на него, говорят между собой о чем-то своем. Кто о своем доильном аппарате, кто о детях, которые в город к родне перебрались. А вот Ленка не сводит глаз со своего любимого, и – такая смешная. Он так любит её разбежавшиеся в разные стороны глаза. Они такие красивые, такие любимые, такие теплые. Илья целует их, ее переносицу, носик, запачканный маслом.

- Ой, девки! – крикнула влетевшая в комнату раскрасневшаяся женщина. – Кажется пожар в деревне.   

Тусклое зарево в середине села освещало ночную мглу. Что-то екнуло у Ильи на сердце, да и собака завыла, да так громко. Женщины запаниковали и, накидывая на себя куртки, побежали в сторону деревни.

-3-

  Если бы не сосед, Семён сгорел бы в сарае. А как все произошло, не помнит. Услышав визг собаки, выскочил на веранду, но нащупать рукой выключателя не успел, кто-то ударил его по голове – и все.

Сосед Мишка Иванцов перетащил его к себе во двор, послал дочку за соседкой, сына – мужиков кликать по деревне, а сам, схватив длинный дрын с крюком, побежал во двор Марфы, разбирать горящий сарай.

Толпа у дома собралась быстро. Кто-то помогал Мишке растаскивать доски, складированные у стены сарая, кто-то обливал водой стены горящего сарая, а кто-то бегал вокруг и… кричал. Что? А кто его знает – пожар, наверное! Все волновались не на шутку, боялись, что бы огонь на дом не перекинулся, и на другие соседние дома.

Утром, когда Семён вышел с Ильёй из дому во двор, дух захватило. От сарая остались одни головешки, а вся мебель, что была во дворе – обеденный и кухонный столы со скамейками, несколько шкафов под посуду, все это было разломано людьми, тушившими пожар. Единственное, что сохранилось – это колодец.

Сарай сгорел полностью. От него остались только несколько торчащих брусьев, да реек, крепивших их, сделанных из толстых досок. От кровли крыши, обрушившейся на землю, остались одни только головешки, да колотая на мелкие кусочки черепица.
Сом, лежал у забора. Илья подошел к собаке, присел перед ней, а она – глаза открыла, и так пристально смотрит на него, не поднимая головы. …И хвостом зашевелила.

- Вот молодец! - дотронувшись до окровавленной головы щенка, тихо прошептал Илья.
Семён, услышав его, тоже подошел ближе, и присел рядом.

- Жив? – не веря своим глазам, спросил он. – Значит выживет.

- Конечно, - вздохнул Илья и, взяв собаку на руки, аккуратненько понес ее в дом.
– Мам, принимай Сома, жив остался.

К десяти утра пришел к ним Демьян с Петром, и соседом - Мишкой Иванцовым. Семён обнял своего спасителя.

- Спасибо, всю жизнь буду помнить, - прошептал он, вытирая накатившуюся слезу.

- Да ладно, - похлопал по плечу соседа Иванцов, и своей огромной ладонью, прижал затылок Семёна к себе. – Ничего, паря, всякое бывает. Сам даже не пойму, зачем вышел на улицу, это, наверное, по привычке. Месяца три как бросил курить, а когда смолил, в это время выходил во двор, - начал он в очередной раз рассказывать эту историю людям. – Вот и выхожу, семечки лузгаю, и слышу, собака завизжала. Ну, думаю, Семка ее или Марфа стукнула, чтобы не мешалась. Смотрю, а у вас, как полыхнет что-то во дворе, да так сильно. Опешил прямо. Ну, я к вам во двор, а мне навстречу через забор как кто-то сиганет, и – деру.

Ну, я во двор, об вашу собаку сначала спотыкнулся. И тут сразу же все понял, подожгли вас. Хорошо дверь в сарае была открыта, увидел твою ногу, Сёмка, она торчала наружу из двери сарая, ну я и потащил тебя…

- А где это место, где тот, грубо говоря, перепрыгнул через забор? - спросил Пётр.

- Да вон там, - махнул рукой Иванцов в сторону-калитки.
Пётр подошел к ней и начал ее внимательно осматривать. Нагнулся, поднял сломанную рейку, с торчащим из нее ржавым гвоздем…   

Собравшиеся мужики за час-полтора разобрали оставшиеся головешки от сарая, вынесли их на улицу и спалили до конца. Марфа с Леной, вымели весь оставшийся от пожара мусор, и сожгли его вместе с головешками, а место от пожарища засыпали землей, чтобы больше здесь ничего о нем и не напоминало.

А вот Семену, когда начали разбирать сарай, хуже стало. Сначала это старался скрывать, но от Марфы скрыть то, что у него кружится голова и тошнит, не смог. Видно сильно ударили его по голове, сотрясение получил. Отвели его в дом, уложили в постель…

Спасибо соседке, бывшей фельдшерице, звать не пришлось, сама пришла проведать больного, дала ему выпить успокоительного порошка, и осталась с Семёном в доме.

- Да, вам теперь здесь будет жить нелегко, как на вулкане, - обратился к Марфе Демьян. - Может, у нас с Семёном поживете?
Но Марфа в ответ, только что-то прошептала про себя.

- Мам, ну ты послушай Демьяна Демьяновича. Там у нас хоть как-то сможем вас защитить, а здесь вы, ну прямо, как в тире.

- Спасибо, - только и сказала Марфа, и ушла в дом.
Илья посмотрел на Демьяна Демьяновича и развел руками.

- Да если сейчас даже и найдем того, кто это сделал, боюсь, ничего доказать не сможем, пол деревни за него заступятся, - сказал Пётр, - пока Семён за коров с людьми не расплатится. - И, осмотревшись по сторонам, еле заметно махнул головой Демьяну и Илье идти за ним.

- Так мужики, там на заборе, через который перепрыгивал поджигатель, была сломана рейка, из нее торчал гвоздь, весь окровавленный, - шепотом продолжил начатый разговор Пётр. - Так что осматривайтесь, но сами, если увидите у кого-то руку забинтованную, или порезанную, прошу с выводами не торопиться. Лучше мне сказать, а то может это совсем и не тот человек. Мало ли что бывает. Может тот совсем и не руку проткнул, а ногу, или живот…

- Не найдем сейчас, так собака со временем покажет, чья это работа, - сделал предположение Демьяныч.

- А думаешь, Демьян, этот человек, грубо говоря, не догадывается, что если собака живой осталась, то, грубо говоря, она его не забудет? - спросил Пётр.

- Вот и увидим, - настоятельно произнес кузнец. – Ты, Пётр, внимательно присмотрись, может, кто сегодня иль завтра в дорогу будет собираться, то это может тот, кого ищем.

- Демьян Демьянович, ну и что дальше? – развел руки Пётр. – Я теперь, грубо говоря, не власть здесь, а, грубо говоря, пенсионер.

- Слово скажешь, и того достаточно.

- Вот бы, случайно, - Петр, осмотревшись по сторонам, продолжил, - с тем, кто покусился на жизнь Семёна, грубо говоря, произойдет так, как с теми грабителями молочной фермы?

Кузнец, сжав губы, со скрежетом провел резцом лопаты по мерзлой земле, и,  опустив глаза, спросил:

- И ты туда же!

Пётр, поняв, что переборщил, извинился.

- Да, знаю я об этом, - поняв, к чему клонит бывший милиционер, продолжил Демьян,
- один из заказчиков мне деньги привез завернутые в районную газету, со статьей про медвежий след, которую я тебе и отдал почитать.

Пётр кивнул.

- И что же ты давишь так на меня, - кузнец пристально посмотрел на Петра. - Я вроде бы и не оборотень. Но если животное заступилось за нас, а я именно, считаю, что так и было, потому что больше некому этого здесь сделать. И ты здесь, кидаешься перед нами какими-то знаниями закона, и все. Так на кого же ты работаешь?

- Демьян Демьяныч, - Петр испуганно, не ожидая такого ответа от кузнеца, сделал несколько шагов назад, - да я же, грубо говоря…

- Ты же... Да ты же только говорить горазд, «грубо говоря», что здесь нужна власть. А что же не делаешь этого. Так, Семёну на ушко сболтнешь, еще кому-то, так, чтобы тебя умным считали. – Демьян взял Петра за ворот и притянул к себе. – Да я тебя другим и не знал, только воешь на луну, - и оттолкнул его от себя.
Пётр же, не найдя, что ответить и посмотрев выжидательно на Марфу, потом на Илью, и не получив хоть какой-то поддержки, пошел к калитке.   

-4-

На следующий день Семён чувствовал себя уже получше, но, Марфа, как просил Демьян, не разрешала ему подниматься с постели.
К обеду зашел в гости Пётр. Принес с собой книгу. Семён с равнодушием принял её и положил на стол, приглашая гостя присесть рядом, на стул.

- Как здоровье?

- Да, не переживай, все нормально, - ответил Семён и протянул руку гостю.

- Как-то некрасиво вчера все получилось… - словно не зная с чего начать разговор, Петр, поправив на спинке стула полотенце, присел.

- О, - вдруг удивленно вскликнул Семён, рассматривая книгу, принесенную Петром, - "По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего" Фридрих Ницше. Где же ты такую книгу взял?

- Да года три назад, а может – два, в управление выдавали, вместо зарплаты, вернее, ее стоимость из зарплаты вычислили, - сказал Пётр. – Дома полистал ее, не для меня. О сверхчеловеках, там о Гераклитах, Плутонах разных. Да, так, - махнул рукой Пётр, - тебе в подарок решил ее и принести. Не понравится, вон печь.

- Фридрих Ницше, великий немецкий философ и писатель, которого читал и Гитлер, и Сталин, и я! – многозначительно, не сводя глаз с Петра, сдерживая улыбку, сказал Семён. - Кстати, этот фолиант нужно, в первую очередь, тебе почитать. Он понятен простым людям, пусть ты не знаешь Ницше, но он предлагает тебе послушать себя. Вот особенно эта "Так говорил Заратустра".

- Да, слушай, Сём, лучше сам мне расскажешь, о чем это он там рассказывает…

- В этой книге, - не слушая Петра, продолжил Семён, - он старается доказать, что в развитии человека, в его воспитании, нужно опираться, в первую очередь, на его моральные качества, на его  культурное воспитание. В принципе, на этом стояли и Маркс, и Ленин. Это его афоризм, кажется: «Нужно гордо поклоняться, если не можешь быть идолом».

- Идолом!? Хм, ну ладно, мы не такие умные…

- Постой, постой, - остановил его Семён. – Каждый умный по-своему.

- Ладно, - кивнул Пётр, - так вот я о чем тебе хотел рассказать. Интересная история получается. Бабка Анисья, та, что через три двора от вас проживает, заметила, что я Фёклову на улице расспрашиваю, мол, правда ли то, что в тот день, когда напали на пастуха бандиты, ты на пастбище в стадо к Семёну быка приводила? А та кивает мне, и клянется, мол, правда все это, бык был у нее двухлетний.  А бабка Анисья, как рассмеется, и как закричит на всю улицу: «Товарищ милиционер! Да никогда они не то что быка, даже коровы не держали, а только кур с утками, да собаку». Вот такие, брат, дела.

- И что дальше было? – тихо прошептал улыбающийся Семён.

- А та, тут же сумкой, что в руках держала, и давай бабку обхаживать. Ну, вот и все, я сделал вид, что продолжаю свою службу, акт о нападении Фёкловой на Анисью составил, и свидетели, тут подписались – люди из соседнего двора. Так что Фёкловы
- Дарья со своим мужиком, как его зовут, сейчас скажу, - Петр вытащил из армейской полевой сумки стопку бумаг, полистал их. – Ага, вот, Федор. Так вот значит Дарья с Федором, в конечном итоге, во время моего допроса признались о своем наговоре на пастуха Семёна. Вот их заявления, что просят у тебя извинения за то, что они оговорили тебя, и быка не приводили, потому что они его вообще не держали в своем хозяйстве. Вот!

- Спасибо тебе, - Семён приподнялся и пожал руку Петру.

- Но это еще не все, - продолжил свой рассказ Петр, и, перелистывая листы, ткнул пальцем в один из них. – Вот. Дарья Феклова в следующем заявлении, написала, что вместе с ней так поступили и ее соседи Даниловы, по обоюдному сговору, которые требуют от пастуха Семёна Якимова денег за шесть баранов. А также обманным путем поступили семья Серебков с Живунами, требующие от тебя деньги за телят, которых на следующий день, после того, как напали бандиты на пастуха, закололи, а мясо от них засолили на зиму.

- А если…

- Не торопись, - остановил Семёна Пётр. – Рядом со мною были соседи в количестве четырех человек – Ивановы и Кисловы, и они подтвердили, что Фекловы в этом признались без нажиму милиционера, то есть написали сами заявления и передали их у.н.п. сержанту Петру Аркадьевичу Андрееву для передачи в прокуратуру, так как не имеют возможности добраться до города.

- А что такое «у.н.п.» с точкой, - заинтересовался Семён.

- А это, значит, ушедшему на пенсию. – Пётр ткнул пальцем вниз заявления, - видишь, стоит значок постскриптум: «У.н.п.»  - это, значит, «ушедший на пенсию». Так что, тысяч сорок-пятьдесят ты уже никому не должен. Давай, выздоравливай, дорогой.

Пётр встал, прошелся до окна и выглянул в него.

– А ты, Марфа, присматривайся и прислушивайся, о чем люди говорят, на вашу ферму точно сплетни дойдут, так глядишь, и найдем того, кто поджег ваш сарай, и Семёна хотел убить. Если узнаешь, мне потихоньку скажешь. И попроси жену кузнеца и ее дочку, чтобы об этом не Илье, ни Демьяну не говорили, а то еще наделают чего-нибудь. Хорошо?

- Да, только мне еще не хватало греха на душу брать, - прошептала Марфа и перекрестилась. – Вам еще не хватало с Семёном свое правосудие над людьми устраивать.

- Не беспокойся, ничего плохого не сделаем, - сказал Пётр. – Так как ты там говоришь, что Фрицше сказал.

- Не Фрицше, а Ницше, - поправил товарища Семён, - он хоть в те годы был у нас запрещенным философом, но ошибаться в его фамилии негоже. У него многие политики, и писатели, и философы, и даже крестьяне учились. А ты Фрицше…  Так вот он сказал: «Нужно гордо поклоняться, если не можешь быть идолом».

- Кому поклоняться? Идолу?

- А это сам решай, как расшифровать эту мысль, - сказал Семён. – Нам с тобой, лучше, подчиняться закону.

- Опять все закручиваешь как-то, грубо говоря, двусмысленно, как ты там его называл, как Ямус?

- Янус, - поправил товарища Семён, - товарищ ефрейтор.

- Только не надо искажать мое звание, - поднял указательный палец вверх Пётр. – Сержант в отставке! Это звучит горже, нет гордее. Короче, грубо говоря, правильнее. Вот!

Собака, лежащая на подстилке в углу комнаты, следящая за Петром, тявкнула.

- Вот! – опять поднял указательный палец Пётр, - видишь, грубо говоря, Сом согласен.

Но пёс, и не обратил внимания на Петра, а приподнялся и настороженно смотрит на входную дверь, словно ожидая того, что кто-то должен войти в нее. Пётр тут же выскочил на порог.

-5-

  Этого просто никто не ожидал. Семён пальцами дотронулся до развороченного гвоздями и шурупами косяка двери.

- Жаль, снега нет, сию секунду бы вычислил этого охотника, - откашлявшись шепчет Пётр. – Вот же сволочь, а. Ну кто, Семён, ну кто может в нашем селе быть такой паскудой? Вон как шарахнул, а, - и Пётр навел фонарь на косяк двери, изрубленный и испещренный торчащими в нем рубленными гвоздями и шурупами. – А здесь смотри, какая дырища. А! – и начал в ней ковыряться ножом, пытаясь выколупать глубоко впившуюся туда железяку.

Через минуту ему удалось выковырять её, и к нему в ладонь упала миниатюрная гирька.

- Ты смотри, - удивился Петр, - аптечная. Смотри, вот гравировка на ней, видишь? Пять грамм. Это скорей всего из набора охотничьих весов, - начал вслух размышлять он. – Так что Семён, она, к сожалению, ответа нам никакого не даст. Многие мужики у нас охотники, и имеют такие весы. И какой калибр ствола не догадаться. Или двенадцатый, или шестнадцатый, не меньше. Хотя может и двадцатый, но такого количества гвоздей, да шурупов с гирькой в маленький патрон не влезет. А вот выстрел кучный, стрелял из-за забора, метров с пятнадцати, а разлет малый, по диаметру сантиметров тридцать, не больше. Кучно бьет.
Пётр задумался.

- Давай лучше в дом зайдем, - предложил Семён.

- Нет, нет, - отказался Пётр. – Я сейчас по соседям пройдусь, порасспрашиваю их, может кто-то, кого-то и видел.

- Да темно на улице, кто кого-то мог видеть, люди уже отдыхают.

- Может и так, а вот егерь, егерь, наверное, знает, у кого такое ружьишко есть. Он точно знает, ведь он в советские времена записи вел, и я - тоже. А мой архив, навряд ли, чего даст, - продолжал рассуждать вслух бывший милиционер. - А Степана Егорыча Скворцова уж давно нет, кто-то убил его, а вот брат его младший Дмитрий Егорович, устроился на его место. Это еще при Горбачеве, когда того президентом избрали.

- Да, Дмитрий Егорович уже совсем плохой, - сказала Марфа, - его дочка, Танька, с нами работает, говорила, что деда недавно из больницы выписали, и он живет сейчас у них. На ноги совсем ослаб, хотя на память еще не обижается.


- Вот и отлично, главное чтобы все те записи у него остались. Марфа, это ее сын Юрка Ефимов, который, такой здоровый дылда, электриком, как отец его, работал у нас?

- Он самый. В сентябре они Илью брали в лес, на заимку, где дед его жил, картошки целую повозку привез нам оттуда.

- Слышал, - сказал Петр, и пошел к калитке. – Вы, ребята, - остановился он у забора, - грубо говоря, лучше к кузнецу переезжайте, а то, а то, сами видите, грубо говоря, что может произойти с вами.

- Спасибо за предложение, - ответил Семён и, облокотившись спиной на стойку крыльца, наблюдал за Петром, вышедшим на улицу, и, направив фонарь на землю, что-то внимательно рассматривающего у забора.

- А вот и след! - громко крикнул Пётр и, нагнувшись, что-то поднял, и спрятал в карман.

- И что нашел там? - поинтересовался Семен.

- Да, - и еще раз быстро посмотрев на Семена, сказал, - часы уронил, - и тут же махнув Семёну рукой, добавил. – Ладно, грубо говоря, давай, я пошёл.