М. М. Кириллов Ленинград. Театральная площадь Очер

М.М.КИРИЛЛОВ

ЛЕНИНГРАД. ТЕАТРАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ
Очерк

       В каждом большом городе России обязательно есть своя театральная площадь. И в Саратове есть. Перед театром оперы и балета им. Н.Г.Чернышевского. Правда, до прихода к власти отечественной буржуазии в 1991 году она именовалась как площадь Революции. Проходит время, и расчёт на забвение у обывателей срабатывает. В связи с этим я очень боюсь и за память о Чернышевском. Ведь этот великий писатель-саратовец отсидел на царской каторге (39 лет!) больше, чем все большевики вместе взятые, и поэтому очень опасен и сейчас. К тому же чтение его знаменитого в СССР романа «Что делать» в наше время не рекомендуется.
       И в Москве с наименованием столичных площадей и улиц было что-то подобное. А в нынешнем Петербурге название площади Театральная уже давно сменило прежнее название Карусельная. А вот театру на этой площади не повезло: полвека Мариинка носила имя Сергея Мироновича Кирова, блокаду пережила и вновь стала Мариинским театром. Да что-там театр, Ленинград в эти же годы вновь стал С-Петербургом. Но уже не по воле народных масс. Элита города изменилась, перестала быть рабоче-крестьянской. И в этом всё дело.
       На Театральной площади в Ленинграде мне приходилось бывать много раз и почти всегда в связи с посещением Кировского театра. А это значит, почти всегда приходилось бывать здесь вечерами, перед спектаклем и после него. Уже темно было. Поэтому помню эту площадь плохо. Но помню, что по ней в пятидесятые-семидесятые годы ещё трамваи ходили.
      Напротив театра у здания консерватории стояли тогда и стоят сейчас на массивных пьедесталах памятники композиторам Глинке и Римскому-Корсакову. Жалею, что не хватало времени хорошенько их рассмотреть.
        Почему-то всегда эти мои визиты на Театральную площадь были осенью или зимой. Так получалось. В Ленинграде вообще дни кажутся какими-то особенно короткими. В связи с этим от посещения площади обычно оставалось впечатление темноты, холода, сырости и спешки. Как, впрочем, чаще всего, вообще от пребывания в этом северном городе.
        Первый раз я увидел эту площадь и посетил Кировский театр зимой 1951 года. Я только что поступил тогда в Военно-медицинскую академию, и мне было 18 лет. Я был с родственниками. Шёл балет «Лебединое озеро» П.И.Чайковского. Я уже слушал его музыку в Большом театре в Москве двумя годами раньше. Но это была опера «Евгений Онегин». Помню, ездили мы тогда всем нашим классом в театр из подмосковного посёлка Шереметьевки, что по Савёловской дороге. Татьяну Ларину исполняла молодая артистка Галина Вишневская. Пела прекрасно. Звуки оперы не отпускали нас всю обратную дорогу домой. Ехали долго, поездом, так как пригородные электрички тогда ещё не ходили.
        В Кировском театре зал и сцена были восхитительны. И артисты танцевали хорошо. Но запомнилось почему-то не само «Лебединое озеро», а то, как, выйдя из театра, мы долго шли вдоль трамвайных путей через освещённую уличными фонарями снежную пургу (видимо, трамваи не ходили) и много говорили не только о «Лебедином озере», а и о других произведениях Чайковского, в частности, о его опере «Иоланта». Слепая девушка. Любовь. Счастливое прозрение. Я тогда услышал об этом произведении впервые. Впрочем, я тогда о многом слышал впервые.
       С 1953 по 1956 год мы жили у площади Стачек, и я добирался до Финляндского вокзала и обратно на трамвае, шедшем по улице Декабристов мимо Кировского театра. То-есть видел его здание и Театральную площадь почти ежедневно. В 1956 году открылось метро, и путь под землёй стал короче, но театр остался в стороне.
        В 1962 году со своим дядей, имевшим связи в артистической среде, по его приглашению, я однажды посетил столовую этого театра (вход был где-то с непарадной стороны здания). Официантки. Белоснежные скатерти и салфетки. Узнаваемые артисты. Обычные блюда. Дорогие цены. Но зато я побывал в театре так, как редко кому удаётся. Для дяди это был праздник.
         Потом я долго не бывал в тех местах. В 1979 году с однополчанином попытались было посетить театр, приехали, но оказалось, что билеты были уже распроданы. Ленинград – мой родной город, и было обидно. Товарищ мой упрашивал кассира продать нам билеты, смешно приговаривая «Дайте билетик ленинградцу из Саратова». Меня даже рассматривали через окошечко кассы. Сжалились, и билеты нашлись. Что слушали, я уже не помню. Но в театре побывали.
         И вновь был долгий перерыв в театральных радостях, тем более, что и бывать в Ленинграде удавалось всё реже. Я уже давно работал в Саратове. Но в январе 1988 года такая возможность представилась. Я тогда только что вернулся из командировки в Афганистан и участвовал в научной конференции в Институте пульмонологии в Ленинграде на Петроградской стороне. На этот раз я побывал в Кировском театре на опере Мусоргского «Хованщина». Сидел где-то на верхнем ярусе. Музыка была знакомой, певцы отличные, но опера показалась мне утомительно-долгой и какой-то тяжеловесной. Хоры и пляски утомляли. А может быть, я просто устал в тот день. Потом ещё долго добирался от театра до больницы им. Костюшко, рядом с которой жили мои родственники.
       В последний раз удалось побывать в Кировском театре в декабре 1996 года. Незадолго до этого театр вновь переименовали и вернули ему его дореволюционное название «Мариинский». Но сама эта поездка в Ленинград  оказалась очень серьёзной.
      Я был там в составе комиссии МЗ РФ по аккредитации Ленинградской педиатрической академии. Декабрь, время невесёлое, но здесь, в моём родном городе, о камень споткнёшься — всё равно приятно. Я проверял лечебную работу академии, целыми днями пропадая в её клиниках.
Впечатления оказались очень серьёзными. Девяностые годы. Общая социальная и демографическая. ситуация в Ленинграде была крайне тяжёлой: рождалось тогда до 30 ребятишек в день (раньше в 10 раз больше), а 120 человек ежедневно клали в могилу. Это в трехмиллионном городе. Сейчас-то мы понимаем, что это и была очередная в стране после войны демографическая яма девяностых годов. Вымирала тогда вся страна.
    Уже к концу августа 1996 года стало ясно, что многие больницы города не смогут начать зимний сезон. У клингородка педиатрической академии были такие же перспективы. Клиники (815 больных детей) существовали на базе гуманитарной помощи, бюджетного финансирования не было совсем. К декабрю сотням сотрудников уже 4 месяца не выплачивали зарплату. Кое-какая гуманитарная помощь оказывалась западными посольствами, фирмами, пароходными компаниями. Главный врач клингородка ходила туда с протянутой рукой: давали — то гульдены, то марки, то тонну фасоли, то сухофрукты. Полученное обменивалось на мясо, на масло, на молоко, нужные маленьким детям. Когда в конце августа 1996 г. встал вопрос о прекращении приёма детей, сотрудники не согласились встать на колени и  держались за счет милосердия. Руководителей клиник академии характеризовал высочайший профессиональный уровень, самоотверженное отношение к детям, знание проблем, готовность к худшему. Школа-то оставалась советская да ещё с опытом ленинградской блокады.
    Ставилась даже задача закрытия единственного в мире педиатрического учебного заведения с громадной клиникой, созданного более шестидесяти лет тому назад по решению Советской власти, не закрывавшегося даже в годы блокады и выжившего в эвакуации. При общении с сотрудниками академии стала очевидной несостоятельность этих намерений. Профессиональный протест ленинградцев становился политическим. Бывая в те дни в семьях в Ленинграде, я слышал один и тот же тревожный вопрос: закроет ли власть детские клиники?!
В Ленинграде в том декабре было уныло: темно, сыро и  холодно, торчали чёрные деревья, ветер нес снежную крупу. А в отделениях клиник стояла такая теплота, такая забота о ребятишках, игравших в палатах так же, как дома, что мне стыдно было приходить в эти коллективы в качестве проверяющего.
     Что их ждало к весне: постепенное закрытие, превращение в больницу типа ЦРБ (неотложная патология, гнойная патология, венерология...). Отмирание, как и вообще в те годы в нашей стране, начиналось с «пальцев», с тонких технологий, с прекращения мечты. Наша комиссия всё это видела и  разделяла мнения и предложения здешних педиатров.
           Так я жил в те дни. Члены комиссии были устроены хорошо (гостиница, питание, транспорт). Ректорат постарался. «Под занавес»  нам, может быть, чтобы не было так горько,  даже устроили посещение Кировского театра.
      Театр как всегда сверкал иллюминацией. Фойе, ложи, знакомый громадный зал с люстрой на потолке, оркестровая яма, тяжёлый занавес. Постепенно гаснущий свет, аплодисменты. И в этот раз давали «Лебединое озеро». Классический балет. Всё было, как и прежде, великолепно. Но радости не было. Вспоминались голодные глаза больных детишек, томящихся в больничных кроватках…
       Театральные площади и здания театров во всех городах хороши, люди украшают эти общие места своей радости и завещают им лучшие памятные дни своей жизни. Люди уходят, сменяя друг друга, а их общее достояние и свет продолжают жить в этих достижениях человеческого таланта и трудолюбия. Вот только хочется, чтобы и сама жизнь людей была не менее достойна.
     Г.Саратов, декабрь 2017 года.